— 81 —
Да, вотъ эта роковая комната... Посрединѣ большой столъ, у одной стѣны буфетъ, потомъ двѣ горки съ посудой, на полу дорожки, а въ глубинѣ дверь въ спальню. И тогда на столѣ такъ же кипѣлъ самоваръ; онъ вошелъ сюда въ халатѣ—и что-то неудержимо влекло Ивана Семеныча осмотрѣть то мѣсто на полу, гдѣ она плавала потомъ въ собственной крови,—это между столомъ и часами. Когда онъ схватилъ ножъ, жена перешла на другую сторону стола,—онъ погнался за ней и ударилъ ножомъ между лопатокъ. Да, вотъ это здѣсь было. Она вскрикнула, схватилась одной рукой за уголь стола, а другой за раненое мѣсто. Онъ ударилъ ее второй разъ такъ, что изъ шеи брызнула кровь ему на руки, а ока отскочила къ часамъ и, хватаясь окровавленными руками за стѣну, упала на полъ. Ему еще хотѣлось ее рѣзнуть прямо по горлу, но отъ крови въ глазахъ у него помутилось, и онъ машинально вытеръ свои руки и ножъ о бѣлую скатерть.
Что было потомъ? Кто-то закричалъ въ корндорѣ, должно-быть, Дуня, прибѣжавшая на крикъ, а потомъ явился проходившій мимо дома полицейскій, какіе-то мужики, знакомые купцы, докторъ.
Да, все это было и было именно въ этой комнатѣ. Вонъ на обояхъ замытые слѣды окровавлеиныхъ пальцевъ, а на полу, гдѣ слѣзла краска, тоже замѣтны темныя пятна.
„Неужели все это было?—въ ужасѣ думалъ Иванъ Семенычъ и машинально опятъ вытеръ свои руки о скатерть, точно онѣ все еще были въ крови.—Господи, неужели это былъ я, Иванъ Семенычъ Пичугинъ?.. Боялся смотрѣть, какъ кучеръ пѣтухамъ головы рубитъ, а тутъ живого человѣка зарѣзалъ, мать двонхъ дѣтей...“
Увлеченный этими мыслями, Иванъ Семенычъ не помнилъ—наливалъ онъ себѣ стаканъ чая, или нѣтъ, но стаканъ стоялъ съ остатками на днѣ выпитаго чая. Какъ это странно... Когда Иванъ Семенычъ разсматривалъ стаканъ, ему послышались знакомые легкіе шаги и шуршанье женскаго платья. Онъ быстро обернулся: комната была пуста, и только откуда-то издали донесся такой звукъ, какъ будто кто-то осторожно затворялъ за собой дверь.
„Это она приходила...“—въ ужасѣ подумалъ Иванъ Семенычъ, чувствуя, какъ у него дрожать колѣни, а по спинѣ спускается холодная струйка, точно кто ведетъ лезвеемъ ножа.
Опомнился онъ только въ своемъ кабинетѣ и опять удивился: дверь оказалась запертой на ключъ, а онъ и не думалъ этого дѣлать. Выступившій на лбу холодный потъ и дрожаншія руки не обѣщали ничего хорошаго. Иванъ Семенычъ осторожно прошелся по кабинету, чутко нрислушиваясь къ неопредѣленному шуму въ столовой, гдѣ опять слышались легкіе шаги и даже звякнула чайная ложечка.
„Можетъ-быть, это Дуня убираетъ посуду...“—подумалъ онъ, испытывая опять непреодолимое желаніе заглянуть въ столовую.
Дверь изъ столовой въ нижній этажъ оказалась запертой на крючокъ, и Дуня не могла попасть этимъ единствешшмъ путемь. Но кто же Затворилъ эту дверь?.. На столѣ стоялъ стаканъ съ чаемъ, котораго онъ не наливалъ, какъ не затворялъ дверей. Это ужъ было цѣлое навожденіе, и Иванъ Семенычъ убѣжалъ къ себѣ въ кабинета бѣгомъ. Сердце такъ и замирало въ груди, а въ раскрытое окно уже смотрѣлъ лѣтній вечерь, и на потемнѣшнемъ синемъ небѣ невидимая рука зажигала зшѣзды. Гдѣ-то далеко трещитъ запоздавшій экипажъ, и отрывисто постукиваетъ въ чугунную доску ночной сторожъ.
Вотъ онъ въ постели, т.-е. не въ настоящей постели, а просто на своей
