будучи само по себѣ добродѣтелью, вслѣдствіе того что оно не есть активная функція души, но нѣчто разбѣгающееся въ ней и не связанное, тѣмъ не менѣе по силѣ истины, составляющей его содержаніе есть такая функція души, которая точно также, какъ и знаніе, есть начало регулирующее желаніями и чувствами, какъ основаніями дѣйствій. Такимъ образомъ правильное мнѣніе, какъ источникъ добродѣтели, будучи по мысли ІІлатона въ отношеніи къ этой послѣдней тожественно съ знаніемъ, должно быть, по метафизическому содержанію своему, тожественно и съ понятіемъ добродѣтели, т.-е. метафизическое содержаніе понятій добродѣтели, знанія и правильнаго мнѣнія есть одно и тоже понятіе блага.
Чрезъ эту мысль о благѣ, какъ о подлинномъ метафизическомъ содержаніи правильнаго мнѣнія, по скольку оно есть правильное, должно получить свое истинное объясненіе и то положеніе Платона, что добродѣтель, условливаясь правильнымъ мнѣніемъ, можетъ быть разсматриваема какъ божественная доля въ томъ, въ комъ она есть.
Выраженіе употребленное Платономъ въ этомъ случаѣ есть θεία μοίρα — выраженіе, которое, какъ замѣчено было въ примѣчаніяхъ, было объясняемо совершенно различно и даже противуположно. Въ этомъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, позволительно однако винить самого Платона. Дѣло состоитъ въ томъ, что Платонъ, какъ и всѣ древніе, не особенно заботился о томъ, чтобы употребляемыя имъ выраженія не подали повода толковать ихъ такъ и иначе, какъ естественно заботимся объ этомъ мы, побуждаемые къ тому и планомъ нашей ученой дѣятельности, — чѣмъ болѣе мы владѣемъ при этомъ содержаніемъ нашихъ мыслей, и не менѣе того, можетъ быть, дорожа своимъ ученымъ и литературнымъ именемъ. Въ ученой дѣятельности древнихъ этихъ условій не было: они любомудрствовали, потому что мудрость считали добродѣтелью, и планъ своей умственной дѣятельности опредѣляли не объективными цѣлями, а субъективнымъ настроеніемъ сознанія. Дѣло науки, какъ извѣстно, не было тогда обязанностію, а содержаніемъ досуга, задачею не труда,
будучи само по себе добродетелью, вследствие того что оно не есть активная функция души, но нечто разбегающееся в ней и не связанное, тем не менее по силе истины, составляющей его содержание есть такая функция души, которая точно также, как и знание, есть начало регулирующее желаниями и чувствами, как основаниями действий. Таким образом правильное мнение, как источник добродетели, будучи по мысли ІИлатона в отношении к этой последней тожественно с знанием, должно быть, по метафизическому содержанию своему, тожественно и с понятием добродетели, т. е. метафизическое содержание понятий добродетели, знания и правильного мнения есть одно и тоже понятие блага.
Чрез эту мысль о благе, как о подлинном метафизическом содержании правильного мнения, поскольку оно есть правильное, должно получить свое истинное объяснение и то положение Платона, что добродетель, условливаясь правильным мнением, может быть рассматриваема как божественная доля в том, в ком она есть.
Выражение употребленное Платоном в этом случае есть θεία μοίρα — выражение, которое, как замечено было в примечаниях, было объясняемо совершенно различно и даже противоположно. В этом случае, как и во многих других, позволительно однако винить самого Платона. Дело состоит в том, что Платон, как и все древние, не особенно заботился о том, чтобы употребляемые им выражения не подали повода толковать их так и иначе, как естественно заботимся об этом мы, побуждаемые к тому и планом нашей ученой деятельности, — чем более мы владеем при этом содержанием наших мыслей, и не менее того, может быть, дорожа своим ученым и литературным именем. В ученой деятельности древних этих условий не было: они любомудрствовали, потому что мудрость считали добродетелью, и план своей умственной деятельности определяли не объективными целями, а субъективным настроением сознания. Дело науки, как известно, не было тогда обязанностью, а содержанием досуга, задачею не труда,
