— Необыкновенно красива. Прелесть! — невольно вырвалось у Кашинцева.
— Н-д-а… Товаръ. Н-но!.. — Приставъ развелъ руками, дѣланно вздохнулъ и закрылъ на секунду глаза. — Но ничего не подѣлаешь. Пробовали. Нѣтъ никакой физической возможности. Нельзя… Хоть видитъ око… Да вотъ, позвольте, я его сейчасъ спрошу. Эй, Хацкель, кимѐръ…
— Ради Бога… Я васъ прошу! — умоляюще протянулъ къ нему руку Кашинцевъ и всталъ съ лавки. — Я васъ убѣдительно прошу.
— Э, пустяки… Хацкель.
Въ эту минуту отворилась дверь, и въ нее вошелъ очередной ямщикъ съ кнутомъ въ рукѣ и въ шапкѣ, въ видѣ конфедератки, на головѣ.
— Кому изъ пановъ кони до Гусятина? — спросилъ ямщикъ.
Но, увидѣвъ пристава, онъ торопливо сдернулъ шапку и гаркнулъ по-военному:
— Здравіемъ желаемъ вашему высокоблагородію!
— Здравствуй, Юрко! — снисходительно отвѣтилъ Ирисовъ. — Эхъ, посидѣли бы еще немного, — съ сожалѣніемъ сказалъ онъ доктору. — Въ кои-то вѣки удастся поболтать съ интеллигентнымъ человѣкомъ!
— Простите, некогда, — говорилъ Кашинцевъ, поспѣшно застегиваясь. — Сами знаете, долгъ службы. Сколько съ меня слѣдуетъ?
Онъ расплатился и, заранѣе вздрагивая при мысли о холодѣ, о ночи, объ утомительной дорогѣ, пошелъ къ выходу. По наивной, сохранившейся у него съ дѣтства привычкѣ загадывать по мелкимъ примѣтамъ, онъ, берясь за скобку двери, подумалъ: «если она поглядитъ на меня, то исполнится». Что̀ должно было исполниться, — онъ самъ не зналъ, такъ же, какъ не зналъ имени той скуки, усталости и чувства неопредѣленнаго разочарованія, ко-