торыя теперь его угнетали. Но еврейка не оглянулась. Она стояла, повернувшись къ нему своимъ чудеснымъ нѣжнымъ профилемъ, ярко озаренная свѣтомъ лампы, и что-то дѣлала на прилавкѣ, опустивъ внизъ глаза.
— До свиданія, — сказалъ Кашинцевъ, отворяя дверь.
Упругія облака пара ворвались съ улицы, застлали прекрасное лицо и обдали доктора сухимъ холодомъ. У крыльца стояли, уныло понуривъ головы, почтовыя лошади.
Миновали деревню, переѣхали по льду черезъ рѣчку, и опять потянулась длинная, тоскливая дорога съ мертвыми бѣлыми полями направо и налѣво. Кашинцевъ задремалъ. Тотчасъ же заговорили и запѣли странные, обманчивые звуки спереди и сзади саней и сбоку ихъ. Залилась визгомъ и лаемъ собачья стая, зароптала человѣческая толпа, зазвенѣлъ серебряный дѣтскій смѣхъ, залепетали, какъ безумные, бубенчики, выговаривая отчетливыя слова. «Первое дѣло — строгость, строгость!» — крикнулъ голосъ пристава.
Кашинцевъ ударился локтемъ о бокъ саней и очнулся.
По обѣ стороны дороги бѣжали ему навстрѣчу высокіе темные стволы сосенъ, протянувшихъ черезъ дорогу, точно бѣлыя лапы, отягощенныя снѣгомъ вѣтви. Между ними, далеко впереди, мерещились стройныя тонкія колонны, каменныя ограды и балконы, высокія, бѣлыя стѣны съ черными готическими окнами, фантастическія линіи какого-то спящаго, заколдованнаго дворца. Но сани заворачивали по изгибу дороги, и призрачный дворецъ исчезалъ, обращаясь въ темные ряды деревьевъ и въ навѣсы изъ оснѣженныхъ вѣтокъ.
«Гдѣ я? Куда я ѣду? — спросилъ себя Кашинцевъ съ недоумѣніемъ и испугомъ. — Что̀ со мной только-что было? Такое большое, радостное и важное?»
Въ его памяти съ поразительной ясностью всплыло пре-