кихъ, потому что связывалось съ представленіемъ объ учительницѣ, старой нѣмецкой дѣвицѣ Клапсъ, очень тощей, очень прозаичной и, главное, очень сердитой. Эта чрезвычайно желчная дѣва, очень искусно „выламывавшая“ пальцы своихъ ученицъ, чтобы придать имъ необходимую гибкость, вмѣстѣ съ тѣмъ, съ замѣчательнымъ успѣхомъ убивала въ своихъ питомицахъ всякіе признаки чувства музыкальной поэзіи. Это пугливое чувство не могло выносить уже одного присутствія дѣвицы Клапсъ, не говоря объ ея педагогическихъ пріемахъ. Поэтому, выйдя изъ пансіона и даже замужемъ, Анна Михайловна и не подумала о возобновленіи своихъ музыкальныхъ упражненій. Но теперь, слушая хохла-дударя, она чувствовала, что вмѣстѣ съ ревностью къ нему въ ея душѣ постепенно пробуждается ощущеніе живой мелодіи, а образъ нѣмецкой дѣвицы тускнѣетъ. Въ результатѣ этого процесса явилась просьба пани Попельской къ мужу выписать изъ города піанино.
— Какъ хочешь, моя голубка,—отвѣтилъ образцовый супругъ.—Ты, кажется, не особенно любила музыку.
Въ тотъ же день послано было письмо въ городъ, но пока инструмента былъ купленъ и привезенъ изъ города въ деревню, должно было пройти не менѣе двухъ-трехъ недѣль.
А, между тѣмъ, изъ конюшни каждый вечеръ звучали мелодическіе призывы, и мальчикъ кидался туда, даже не спрашивая уже позволенія матери.
Специфическій запахъ конюшни смѣшивался съ ароматомъ сухой травы и острымъ запахомъ сыромятныхъ ремней. Лошади тихо жевали, шурша добываемыми изъ-за рѣшетки клочьями сѣна; когда дударь останавливался для передышки, въ конюшню явственно доносился шопотъ зеленыхъ буковъ изъ сада. Петрикъ сидѣлъ, какъ очарованный, и слушалъ.
Онъ никогда не прерывалъ музыканта, и только когда тотъ самъ останавливался и проходило двѣ-три минуты въ молчаніи, нѣмое очарованіе смѣнялось въ мальчикѣ какою-то странною жадностью. Онъ тянулся за дудкой, бралъ ее дрожащими руками и прикладывалъ къ губамъ. Такъ какъ при этомъ въ груди мальчика захватывало дыханіе, то первые звуки выходили у него какіе-то дрожащіе и тихіе. Но потомъ онъ понемногу сталъ овладѣвать немудренымъ инструментомъ. Іохимъ располагалъ его пальцы по отверстіямъ, и хотя маленькая рученка едва могла захватить эти отверстія, но все же онъ скоро свыкся съ звуками гаммы. При этомъ каждая нота имѣла для него какъ бы свою особенную физіономію, свой индивидуальный характеръ; онъ зналъ уже, въ какомъ
