вленія, когда народъ въ первый разъ послѣ Пожарскаго шелъ рука въ руку съ правительствомъ. Мысль русскаго освобожденія явилась на свѣтъ въ тотъ день, когда русскій солдатъ, усталый послѣ боевъ и длинныхъ походовъ, бросился наконецъ отдохнуть въ Елисейскихъ поляхъ.
И неужели черезъ сорокъ лѣтъ пройдетъ даромъ гигантскій бой въ Тавридѣ?
Севастопольскій солдатъ, израненный и твердый какъ гранить, испытавшій свою силу, такъ-же подставитъ свою спину палкѣ какъ и прежде? Ополченный крестьянинъ воротится на барщину такъ-же покойно, какъ кочевой всадникъ съ береговъ каспійскихъ, сторожащій теперь балтійскую границу, пропадетъ въ своихъ степяхъ? И Петербургъ видѣлъ понапраспу апглійскій флотъ?—не можетъ быть. Все въ движеніи, все потрясено, натянуто . . . и чтобъ страна такъ круто разбуженная, снова заснула непробуднымъ сномъ?
Лучше пусть погибнетъ Россія!
Но этого не будетъ. Намъ здѣсь вдали слышна другая жизнь, изъ Россіи потянуло весеннимъ воздухомъ. Мы и прежде не сомнѣвались въ народѣ русскомъ, все написанное и сказанное нами съ 1849 года свидѣтельствуетъ объ этомъ. Основаніе типографіи еще больше свидѣтельствуетъ. Вопросъ шелъ о времени, онъ разрѣшился въ нашу пользу.
Только не слѣдуетъ ошибаться въ одномь; обстоятельства—многое, но не все. Безъ личнаго участія, безь воли, безъ труда, ничего не дѣлается вполнѣ. Въ этомъ-то и состоитъ все величіе человѣческаго дѣянія въ исторіи. Онъ творитъ ее, и исполненіе ея судебъ зависитъ отъ его верховной воли. Чѣмъ обстоятельства лучше, тѣмъ страшнѣе отвѣтственность передъ собой и передъ потомствомъ.
Мы призываемъ кь труду. Это не много, но физіологически важно; мы сдѣлали первый шагъ, мы раскрыли калитку — идти ваше дѣло!...
