душевная полнота, можно судить современную эпоху. Въ литературу она, по основному характеру своему, не могла воплотиться, — значитъ, нечего нашимъ, доморощеннымъ, Трейчке витійствовать на эту тему.
Что удивительнаго, что тридцатые и сороковые годы имѣли блестящую литературу? Именно такъ и должно было быть, потому что душевныя потребности «хорошаго» человѣка сороковыхъ годовъ вполнѣ удовлетворялись литературой, потому что была возможность душевной полнотѣ человѣка сороковыхъ годовъ цѣликомъ отразиться въ искусствѣ. Какія, въ самомъ дѣлѣ, были потребности лучшихъ людей тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, чего они хотѣли, къ чему стремились? — Возьмемте кружокъ Станкевича, несомнѣнно центральный для своего времени во всѣхъ отношеніяхъ — и по умственнымъ качествамъ его членовъ, и по нравственному облику ихъ; возьмемте лучшаго и даровитѣйшаго человѣка этого кружка — Бѣлинскаго: гдѣ лежали его идеалы? — Въ искусствѣ, и только въ искусствѣ. Въ искусствѣ онъ видѣлъ центръ тяжести жизни человѣчества. Только въ самомъ концѣ дѣятельности Бѣлинскаго въ немъ пробудилась жилка общественная и тогда только ему стало тѣсно на литературной трибунѣ. А до того гдѣ же было лучшее мѣсто для призыва къ неопредѣленнымъ идеаламъ вѣчной красоты, къ погруженію себя въ бездны Гегелевской философіи, въ туманъ шеллингіонизма, — словомъ, къ витанію въ надзвѣздномъ эфирѣ знаменитой въ 40-е годы «Schönseeligkeit». «Schönseeligkeit» — вотъ она лучшая характеристика людей сороковыхъ годовъ, направившихъ всѣ свои духовныя силы на воспитаніе въ себѣ изящнаго «Gemüth'а» и только очень поздно, на рубежѣ уже слѣдующей эпохи, хватившихся, что какъ-то неловко развивать въ себѣ тонкость чувствъ и высоту интеллигенціи на счетъ крѣпостного крестьянина. Для такихъ людей литература и вообще искусство есть все, арена дѣятельности, выше которой они себѣ ничего представить не въ состояніи, къ которой они могутъ приложить всѣ свои душевныя силы и на которой они могутъ проявить все, что возникаетъ въ умѣ и сердцѣ. Не забудьте, что для человѣка тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ, т. е., конечно, для такого, который составлялъ соль своего времени, вовсе не было никакой другой дѣятельности, кромѣ литературной. Не возражайте мнѣ, пожалуйста, указаніемъ на «независящія обстоятельства», которыя мѣшали человѣку сороковыхъ годовъ приложить свои силы къ чему-либо иному, кромѣ литературы. Это возраженіе неосновательно. Конечно, и «независящія обстоятельства» имѣли мѣсто, но вѣдь въ концѣ концовъ не могутъ же они убить потребность. А вотъ этой-то потребности общественной дѣятельности, практическаго осуществленія своихъ идеаловъ, проведенія въ жизнь дорогихъ сердцу принциповъ, — этой-то потребности, которую въ современномъ человѣкѣ не могутъ уничтожить никакія «независящія обстоятельства», и не было въ людяхъ сороковыхъ годовъ. Они культивировали свою душу, а объ остальномъ заботились мало. «Лишній человѣкъ» сороковыхъ годовъ
