какъ о единственной основѣ государственныхъ и общественныхъ отношеній? Толстой развѣ…
Поведши рѣчь о смерти Достоевскаго, я не могу обойти молчаніемъ его похоронъ, такъ какъ въ сущности это самый яркій фактъ въ литературной лѣтописи прошлаго года. Впрочемъ, не только въ лѣтописи прошлаго года, — похороны Достоевскаго составляютъ одинъ изъ самыхъ крупныхъ фактовъ всей исторіи русской литературы, наглядное выраженіе того высокаго положенія, которое удалось занять литературѣ въ сознаніи русскаго общества. Нужно ли болѣе блистательное опроверженіе увѣреній пессимистовъ, кричащихъ о томъ, что общество охладѣло къ литературѣ! Хорошо охладѣло, когда писателю устраиваются въ буквальномъ смыслѣ царскія похороны, когда экспромптомъ, не сговорившись, безъ всякой газетной агитаціи, всѣ слои русской интеллигенціи спѣшатъ торжественно заявить свое горе по случаю утраты человѣка, сильнаго только полетомъ своего генія, только теплотою любящаго сердца, чуткаго къ страданіямъ ближняго. Кто-то, основываясь на многочисленности молодежи, пришедшей провести автора «Униженныхъ и оскорбленныхъ» въ его послѣднее жилище, назвалъ похороны Достоевскаго смотромъ «нигилистической» арміи. Не стану здѣсь входить въ разсмотрѣніе вопроса о томъ, много ли было «нигилистовъ» на похоронахъ Достоевскаго и можно ли ихъ поэтому назвать «нигилистическимъ» смотромъ. Но несомнѣнно, что это былъ смотръ, — смотръ мыслящихъ элементовъ русской столицы, смотръ русскихъ интеллигентныхъ силъ. И силъ этихъ оказалось очень много…
Вяло пошла безъ Достоевскаго дѣятельность «плеяды». Только одинъ Щедринъ неутомимо работалъ, не взирая ни на какія невзгоды. Остальные же орлы славной стаи сороковыхъ годовъ болѣе или менѣе отдыхали на лаврахъ или же если расправляли крылья, то не всегда по-орлиному. Гончаровъ совсѣмъ молчалъ и ничѣмъ не далъ знать о себѣ, если не считать отдѣльнаго изданія «Четырехъ очерковъ». Молчалъ также Толстой, но впрочемъ не такъ, какъ Гончаровъ, творчество котораго заснуло мертвымъ штилемъ. У Толстаго, если судить по радостнымъ ожиданіямъ литературныхъ кружковъ, затишье предъ бурей, сидѣнье Ильи Муромца передъ тѣмъ, какъ онъ расправилъ свои богатырскіе члены. Дай-то Богъ.
Островскій написалъ свою обычную ежегодную драму для январской книжки Отечественныхъ Записокъ, которая весьма мало прибавила къ «тоталитету» его извѣстности, говоря кудреватымъ выраженіемъ Бѣлинскаго.
Не много далъ и Тургеневъ — два маленькихъ разсказа. Одинъ («Изъ старыхъ воспоминаній») въ первыхъ нумерахъ новой газеты Порядокъ, второй — «Пѣснь торжествующей любви» въ ноябрьской книжкѣ Вѣстника Европы. Я сказалъ, что не много намъ далъ Иванъ Сергѣевичъ. И дѣйствительно an und für sich двѣ крошечныя повѣсти, — весьма немного
