ву сахара, кто другаго товара изъ лавки. Нельзя же и не поздравить съ пріѣздомъ. Вотъ, пришли мы, купечество да мѣщанство, кто въ мундирахъ, кто въ новомъ платьѣ, какъ водится, съ хлѣбомъ съ солью, и стоимъ себѣ у стѣнки. А частный-то павлиномъ расхаживаетъ-себѣ въ халатѣ, да только гостинцы подбираетъ. Какъ теперь помню, вотъ Ѳедька Сидоринъ толкаетъ меня въ бокъ: «Смотри» говоритъ: «въ двери никакъ частниха выглядываетъ. О, да какая быстроглазая!» А отъ чего бы не посмотрѣть въ-самомъ-дѣлѣ? ну, ужь, частниха, сказать правду, маковъ цвѣтъ! Собой такая румяная, а глаза, что уголья, такъ и искрятся. Подстрекнулъ меня нелегкій, заглядѣлся на красотку. Чай она замѣтила, хлопнула дверью — и была такова.
«Вотъ, съ того времени, грѣха таить нѐчего, нашла на меня дурь несказанная: не сплю, не ѣмъ, свѣтъ постылъ… Только и думаешь, какъ-бы забраться къ частному. Бѣжишь, бывало: „ваше благородіе, сосѣднія свиньи покоя не даютъ, прикажите хозяину держать ихъ на привязи“; то молъ „Десятскіе, ваше благородіе, дерутся и требуютъ, чтобъ ихъ водкой поили даромъ, говорятъ, что они люди казенные… Что̀ прикажете съ ними дѣлать?“ То молъ „Ваше благородіе, въ пожарномъ струментѣ колесо сломано, на какія суммы прикажете починить?“ Мало ли чего передумалъ. Да еще такъ принаровишь, когда знаешь, что частный лежитъ замертво. Стучишь себѣ, стучишь. Марья Петровна и выйдетъ въ кацавеечкѣ. — Кого вамъ угодно? — „А что, его благородіе дома-съ?“ — Нездоровъ-съ, голова болитъ, прилегъ ма-
