часть стеколъ были выбиты и замѣнены масляной бумагой, изъ-за которой кое-гдѣ высовывались истертые виц-мундиры, рыжія бороды, да подбитые чайники.
«Уѣздный городъ?» спросилъ, потягиваясь, Иванъ Васильевичъ.
— Никакъ нѣтъ-съ, отвѣчалъ ямщикъ: — заштатный…
Между-тѣмъ, въ движеніи тарантаса происходило что-то совершенно необычайное. Твердая его поступь вдругъ стала робка и нерѣшительна, какъ-будто бы онъ сдѣлалъ какую-нибудь глупость. Не-уже-ли онъ, который никогда не чинится, никогда не опрокидывается, онъ — краса и радость безбрежной степи, осрамился на самой срединѣ дороги и какъ щедушный рессорный экипажъ долженъ подлежать починкѣ въ городской кузниць? Печально и робко остановился онъ у станціоннаго двора. Сенька слѣзъ съ козелъ, обошелъ около него кругомъ, посмотрѣлъ подъ него, пощупалъ дрогу, пошатнулъ спицы, потомъ покачалъ головой и, снявъ картузъ, обратился къ Василію Ивановичу съ неожиданной рѣчью:
— Какъ прикажете, сударь, а эвдакъ онъ двухъ верстъ не пройдетъ. Весь разсыплется.
«Что?» спросилъ съ гнѣвомъ и ужасомъ Василій Ивановичъ.
Еслибъ Василію Ивановичу доложили, что староста его пьянъ безъ просыпа, что Авдотья Петровна обкушалась и
