неизъяснимая, пробудилась во всей силѣ. По многимъ крестьянскимъ бородамъ покатились крупныя слезы и, по едва понятному чувству великодушнаго самоотверженія, даже бѣдные дураки, вѣчно осмѣянные, вѣчно мучимые покойникомъ, неутѣшно плакали надъ свѣжей его могилой.
Прошелъ годъ грустнаго траура. Во все время освященнаго обычаемъ срока, Василій Ивановичъ, сдѣлавшись полнымъ хозяиномъ имѣнія, ни раза не посмѣлъ и подумать о милыхъ сердцу замыслахъ. Но годъ прошелъ. Прошло еще нѣсколько мѣсяцевъ. Василій Ивановичъ, не смотря на душевную скуку, становился удивительно толстъ. «Пора бы тебѣ, батюшка, Василій Ивановичъ», говаривали ему нерѣдко старые мужики: «и хозяюшкой обзавестись. Полно тебѣ бобылемъ-то маяться.» — Что же, Васинька, въ-самомъ-дѣлѣ, сказала однажды Арина Аникимовна: — я стара становлюсь. А что̀ за хозяйство безъ хозяйки! — Василій Ивановичъ только того и ожидалъ. Выкатили изъ сарая тарантасъ, помолились, позавтракали, да и отправились въ Казань. Авдотья Петровна все еще была въ дѣвушкахъ, даромъ, что въ женихахъ не было недостатка. По пріѣздѣ въ Казань, сейчасъ же послали за свахой. Явилась болтливая сваха съ повязаннымъ на головѣ платкомъ. Нѣсколько дней сряду таскалась сваха изъ дома Василія Ивановича къ дому Авдотьи Петровны и обратно, носила съ собой рядную, т. е. подробные списки о приданомъ, образами, натурой, деньгами, тряпками и т. д. Арина Аникимовна на все дѣлала собственноручныя замѣчанія, чего мало, чего не надо, и чего до-
