рую нельзя выразить, но которая проникаетъ все бытіе. Въ Италіи, въ одной Италіи можно стоять цѣлье часы передъ зданіемъ, передъ изваяніемъ, передъ картиной. Душа оживляется безжизненнымъ предметомъ, и какъ-будто роднится съ нимъ, какъ-будто входитъ съ нимъ въ какое-то таинственное духовное сношеніе. Только въ Римѣ Иванъ Васильевичъ былъ совершенно спокоенъ духомъ. Ему бы совѣстно было и подумать о такой ничтожной пылинкѣ передъ колоссальнымъ памятникомъ, воздвигнутымъ геніями искусства, надъ трупомъ человѣческаго честолюбія. Въ первое время, Иванъ Васильевичъ даже на улицахъ говорилъ въ-полголоса, какъ-бы передъ покойникомъ. Да и кто можетъ хладнокровно глядѣть на Аполлона, на Колизей или на площадь св. Петра, кто можетъ не задумавшись взглянуть на странную связь язычества съ христіанствомъ, вѣры съ искусствомъ. Въ Италіи каждая церковь — роскошная галерея, и лучшія произведенія геніальныхъ художниковъ смиренно тѣснятся у алтарей.
Чудная, незабвенная Италія, пускай говорятъ, что ты упала, что ты погибла, что ты схоронена. Не вѣрь коварнымъ словамъ. Ты все еще живешь прежней жизнію, дышешь прежнимъ огнемъ. Ты все-таки царица міра и народы стекаются къ тебѣ на поклонъ. И столько у тебя сокровищъ; природа и люди, порожденные подъ твоимъ небомъ, одарили тебя такъ щедро, что ты одной твоей милостиной обогатила всю Европу. Процвѣтай же, Италія, нетакъ уже, какъ рѣзвая, полная молодости красавица, но какъ пышная вдовица, которая вблизи
