думая вовсе, что за одинъ разъ пропиваетъ плоды годоваго труда.
Крикливая, раскраснѣвшаяся баба толкала одурѣвшаго мужа къ дому, проливая горькія слезы, ругая его пьяницей, упрекая его въ томъ, что онъ пускаетъ по міру ее горемычную и дѣтей-сиротъ, а между-тѣмъ была также совершенно пьяна. Иванъ Васильевичъ поспѣшно отвернулся отъ этой гнусной для деликатнаго человѣка картины и побрелъ-себь къ молодицамъ, полюбоваться красотой нашихъ сѣверныхъ женщинъ. Надо замѣтить, что при этомъ онъ поправилъ немного безпорядокъ своего костюма, отянулъ къ низу пальто, застегнулся и пріосанился… Слѣдуя тайной слабости неизлечимаго свѣтскаго тщеславія, Иванъ Васильевичъ, хотя безъ особаго въ томъ сознанія, былъ увѣренъ, что нежданное его появленіе въ пестрой молодой толпѣ сдѣлаетъ сильный эффектъ.
Однако онъ ошибся.
Здоровая, румяная дѣвка указала на него довольно нахально, обращаясь къ подругамъ:
— Вишь какой облизанный Нѣмецъ идетъ.
Молодицы засмѣялись, а парень въ красной рубашкѣ вмѣшался въ разговоръ:
«Эка зубастая Матреха. Смотри, рыло разобью!»
Матреха улыбнулась.
— Вишь больно напужалъ.. Озарникъ этакой. Я и сама такъ тресну, что сдачи не попросишь.
Иванъ Васильевичъ не почелъ нужнымъ вслушиваться въ дальньйшій разговоръ и, немного обиженный презрительнымъ
