— Какъ было? Да вотъ какъ было. Подъ крѣпостью, что ли?… и мудреное такое названіе, что съ раза и не выговоришь. Мы стояли, примѣромъ сказать, верстахъ въ десяти. Вдругъ слышимъ — палятъ. Эва! никакъ городъ-то хотятъ брать штурмомъ. Забили тревогу. Командиръ говоритъ: «Ребята, тутъ не слѣдъ дремать, а своихъ выручать, да себя показать.» Бѣжали никакъ верстъ восемь или девять безъ оглядки. Запыхались ребята. Шутка ли? Подбѣжали вплоть къ городу. Ну, разумѣется, дали отдохнуть маленько. Поднесли по чаркѣ. Помнится, разсмѣшилъ еще меня тутъ Тарасенковъ сѣдой, — этакой хрычъ, еще при Суворовѣ служилъ, а послѣ и въ Барбоны попалъ. «Эхъ, говоритъ, досадно… а я только что разбѣжался.» Уморилъ, старый дьяволъ!…
— Какъ перевели духъ, генералъ спрашиваетъ: «Что, ребята, можно взять энту крѣпость?» А крѣпость-то торчитъ энтакимъ чортомъ, хоть тресни, подступить нѐгдѣ…
— Нѣтъ, ваше превосходительство, больно сильна, не одолѣешь.
«Ну, а какъ прикажутъ?»
— Ну, прикажутъ, такъ по неволѣ возьмешь.
«Ну, такъ Господи благослови! Полѣзайте, ребята… Да повеселѣе. Пѣсенники впередъ, маршъ!» А съ крѣпости-то палятъ изъ пушекъ, изъ ружей, во что попало, трескъ такой, что ахти мнѣ… Да нѣтъ, братъ, врешь. Не слыхалъ, что ли, команды? Пріймемъ-ка дружнѣе. Ура, ребята! да и только! Не помню, какъ влѣзли, а вотъ таки влѣзли, и пушки отняли, и зна-
