Василій Ивановичъ не отвѣчалъ.
Иванъ Васильевичь протеръ глаза.
— Странно, диковинное дѣло, продолжалъ онъ: — мерещится мнѣ, что-ли, это въ темнотѣ, а вотъ такъ и кажется, что тарантасъ совсѣмъ не тарантасъ… а вотъ, право, что-то живое… Большой тараканъ, кажется… Такъ и бѣжитъ тараканомъ… Нѣтъ, теперь онъ скорѣе похожъ на птицу… Вздоръ, однакожь, быть не можетъ; а что̀ ни говори, птица, большая птица, — какая, неизвѣстно. Этакихъ огромныхъ птицъ не бываетъ. Да слыханное ли дѣло, чтобъ тарантасы только притворялись экипажами, а были въ-самомъ-дѣль птицами? Иванъ Васильевичъ, ужь не съ ума ли ты сходишь! Доживешь ты, братъ, до этого съ твоими бреднями. Тьфу! страшно становится. Птица, рѣшительно птица!
И въ-самомъ-дѣль, Иванъ Васильевичъ не ошибался: тарантасъ дѣйствительно становился птицей. Изъ козелъ вытягивалась шея, изъ переднихъ колесъ образовывались лапы, а заднія обращались въ густой, широкій хвостъ. Изъ перинъ и подушекъ начали выползать перья, симметрически располагаясь крыльями, и вотъ огромная птица начала пошатываться со стороны на-сторону, какъ бы имѣя намѣреніе подняться на воздухъ.
— Нѣтъ, врешь! сказалъ Иванъ Васильевичъ. — Оставаться ночью въ степи одному — слуга покорный. Ты, пожалуй, прикидывайся птицей, да меня-то ты не проведешь… Я все-таки знаю, что ты не что иное, какъ тарантасъ. Про-
