Загадываешь одно, а выходитъ противное и даже не противное, а что-то совершенно другое, неожиданное. Въ воображеніи все обрисовывается въ яркихъ, пріятныхъ и рѣзкихъ краскахъ, а на дѣлѣ все сливается въ какой-то мутный хаосъ скучной дѣйствительности. Вотъ, напримѣръ, долго желалъ я погулять на западѣ, подышать воздухомъ юга, поглядѣть на мудрыхъ людей нашего вѣка, взглянуть поближе на европейское просвѣщеніе, на современную славу, на все, чѣмъ шумятъ и хвастаютъ люди. И вотъ пошатался я по Европѣ, видѣлъ много трактировъ, и пароходовъ, и желѣзныхъ дорогъ, осмотрѣлъ многія скучныя коллекціи, и нигдѣ не находилъ тѣхъ живыхъ впечатлѣній, которыхъ надѣялся. Въ Германіи удивила меня глупость ученыхъ; въ Италіи страдалъ я отъ холода; во Франціи опротивѣла мнѣ безнравственность и нечистота. Вездѣ нашелъ я подлую алчность къ деньгамъ, грубое самодовольствіе, всѣ признаки испорченности и смѣшныя притязанія на совершенство. И поневолѣ полюбилъ я тогда Россію и рѣшился посвятить остатокъ дней на познаніе своей родины. И похвально бы, кажется, и нетрудно.»
Только теперь вотъ вопросъ: ка̀къ ее узнаешь? Хватился я сперва за древности, — древностей нѣтъ. Думалъ изучить губернскія общества, — губернскихъ обществъ нѣтъ. Всѣ они, какъ говорятъ, форменныя. Столичная жизнь — жизнь не русская, а перенявшая у Европы и мелочное образованіе, и крупные пороки. Гдѣ же искать Россію? Можетъ-быть, въ простомъ народѣ, въ простомъ вседневномъ быту русской жизни? Но вотъ я ѣду четвертый день, и слушаю
