Страница:Тарантас (Соллогуб).pdf/92

и прислушиваюсь, и гляжу и вглядываюсь, и, хоть что хочешь дѣлай, ничего отмѣтить и записать не могу. Окрестность мертвая; земли, земли, земли столько, что глаза устаютъ смотрѣть; дорога скверная… по дорогѣ идутъ обозы… мужики ругаются… Вотъ и все… а тамъ: то смотритель пьянъ, то тараканы по стѣнѣ ползаютъ, то щи сальными свѣчами пахнутъ… Ну, можно ли порядочному человѣку заниматься подобною дрянью?… И всего безотраднѣе то, что на всемъ огромномъ пространствѣ господствуетъ какое-то ужасное однообразіе, которое утомляетъ до чрезвычайности и отдохнуть не даетъ… Нѣтъ ничего новаго, ничего неожиданнаго. Все тоже да тоже… и завтра будетъ какъ ныньче. Здѣсь станція, тамъ опять та же станція, а тамъ еще та же станція; здѣсь староста, который проситъ на водку, а тамъ опять до безконечности все старосты, которые просятъ на водку… что̀ же я стану писать? Теперь я понимаю Василія Ивановича. Онъ въ-самомъ-дѣлѣ былъ правъ, когда увѣрялъ, что мы не путешествуемъ, и что въ Россіи путешествовать невозможно. Мы просто ѣдемъ въ Мордасы. Пропали мои впетатльнія!» Тутъ Иванъ Васильевичъ остановился. Въ комнату вошелъ хозяинъ постоялаго двора, красивый высокій парень, обстриженный въ кружокъ, съ голубыми глазами, съ русой бородкой, въ синемъ армякь, перетянутъ краснымъ кушакомъ. Иванъ Васильевичъ невольно имъ залюбовался, порадовался въ душь красоть русскаго народа и немедленно вступилъ въ любознательный разговоръ. «Скажи-ка мнѣ, пріятель… здѣсь уѣздный городъ?»