Но завтра ждетъ! И слово повелѣній
Умретъ какъ громъ во тьмѣ истекшихъ лѣтъ,
И грозный взоръ—лишь вспышка бѣглыхъ молній,
Сокрытая полуночною тьмой,
И та рука, что властно поднималась,
210 Червя питаетъ.
Добрый человѣкъ,
Настолько же въ смиреніи великій,
Насколько деспотъ малъ въ своемъ величьи,—
Живущій неуклонно для добра,
И даже въ глубинѣ безмолвныхъ тюремъ
Безтрепетный и болѣе свободный,
Чѣмъ, властію продажной облеченный,
Судья, напрасно жаждущій смутить
Его спокойный духъ,—когда падетъ онъ,—
220 Погаснетъ глазъ его благословенье,
Изсохнетъ безвозвратно та рука,
Что только съ доброй цѣлью простиралась,
И больше нѣтъ простого краснорѣчья,
Которое внушалъ беззлобный разумъ,
Свой голосъ поднимавшій лишь затѣмъ,
Чтобъ устранить преступнаго. Да, вѣрно,
Могила погасила этотъ взоръ,
И холодъ смерти, пагубный и властный,
Живую эту руку изсушилъ;
230 Но надъ его могилою святыня
Его добра повѣсила вѣнокъ
И этотъ знакъ вовѣки не поблекнетъ;
Воспоминанье связанное съ нимъ
Предъ произволомъ встанетъ какъ угроза;
А то воспоминаніе, другое,
Съ которымъ благодатный духъ взираетъ
На добрый путь пройденный на землѣ,
Останется и не пройдетъ вовѣки.
Природа отвергаетъ произволъ,
240 Не человѣка,—гонитъ подчиненность,
Но завтра ждет! И слово повелений
Умрет как гром во тьме истекших лет,
И грозный взор — лишь вспышка беглых молний,
Сокрытая полуночною тьмой,
И та рука, что властно поднималась,
210 Червя питает.
Добрый человек,
Настолько же в смирении великий,
Насколько деспот мал в своем величьи, —
Живущий неуклонно для добра,
И даже в глубине безмолвных тюрем
Бестрепетный и более свободный,
Чем, властию продажной облеченный,
Судья, напрасно жаждущий смутить
Его спокойный дух, — когда падет он, —
220 Погаснет глаз его благословенье,
Иссохнет безвозвратно та рука,
Что только с доброй целью простиралась,
И больше нет простого красноречья,
Которое внушал беззлобный разум,
Свой голос поднимавший лишь затем,
Чтоб устранить преступного. Да, верно,
Могила погасила этот взор,
И холод смерти, пагубный и властный,
Живую эту руку иссушил;
230 Но над его могилою святыня
Его добра повесила венок
И этот знак вовеки не поблекнет;
Воспоминанье связанное с ним
Пред произволом встанет как угроза;
А то воспоминание, другое,
С которым благодатный дух взирает
На добрый путь пройденный на земле,
Останется и не пройдет вовеки.
Природа отвергает произвол,
240 Не человека, — гонит подчиненность,
