Въ холодномъ одинокомъ блескѣ дня,
Когда въ долинахъ, легче звуковъ струнныхъ,
Вздыхаетъ вѣтеръ, плача и звеня,
10 Нисходитъ снѣгъ на дремлющую Гору,
И нѣжится, и ластится къ Горѣ;
Но хлопья, загораясь на зарѣ,
Не шлютъ своихъ огней людскому взору,
Не видитъ ихъ никто. Кругомъ встаютъ
15 И дышутъ Вѣтры, силою порыва
Сугробы наметаютъ молчаливо.
Здѣсь молнія нашла себѣ пріютъ,
И теплится, и мирнымъ испареньемъ
Гнѣздится на снѣгу. Здѣсь Духъ живетъ,
20 Что надъ земнымъ немолкнущимъ смятеньемъ
Незыблемый простеръ небесный сводъ,
Тотъ скрытый Духъ, что правитъ размышленьемъ.
И что̀-бъ ты былъ, торжественный Монбланъ,
И звѣзды, и земля, и океанъ,
25 Когда-бъ воображенью человѣка,
Со всей своей могучей красотой,
Ты представлялся только пустотой,
Безгласной и безжизненной отъ вѣка?
23 іюля, 1816.
В холодном одиноком блеске дня,
Когда в долинах, легче звуков струнных,
Вздыхает ветер, плача и звеня,
10 Нисходит снег на дремлющую Гору,
И нежится, и ластится к Горе;
Но хлопья, загораясь на заре,
Не шлют своих огней людскому взору,
Не видит их никто. Кругом встают
15 И дышут Ветры, силою порыва
Сугробы наметают молчаливо.
Здесь молния нашла себе приют,
И теплится, и мирным испареньем
Гнездится на снегу. Здесь Дух живёт,
20 Что над земным немолкнущим смятеньем
Незыблемый простёр небесный свод,
Тот скрытый Дух, что правит размышленьем.
И что́б ты был, торжественный Монблан,
И звёзды, и земля, и океан,
25 Когда б воображенью человека,
Со всей своей могучей красотой,
Ты представлялся только пустотой,
Безгласной и безжизненной от века?
23 июля, 1816.
