кого рода познания расширяют горизонт каждого человека, в зависимости от его кругозора, расширяют настолько, что он должен наконец принять размеры, в сравнении с которыми мифы, образующие скелет христианства, совершенно съеживаются, так что вера не может уже за них ухватиться. Человечество вырастает из религии, как из детского платья, и платье это не может держатся — оно лопается. Вера и знание не могут совмещаться в одной голове: это как бы волк и овца в одной клетке, — притом знание — волк, грозящий пожрать соседа. Угрожаемая в своем существовании, религия цепляется за мораль, желая выдать себя за ее мать, — напрасно! Подлинная нравственность и нравы не зависят ни от какой религии, — хотя каждая их санкционирует и тем оказывает им поддержку. — И вот, изгнанное прежде всего из средних классов, христианство укрывается в самые низшие, где оно принимает вид тайных сообществ, и в самые высшие, где оно становится делом политики, — но надо, конечно, иметь в виду, что и здесь приложимы слова Гёте:
„So fühlt man Absicht und man ist verstimmt“.
Читатель опять вспомнит здесь приведенное в § 174 место из Кондорсэ.
Вера как любовь: ее нельзя вынудить. Поэтому сомнительное предприятие — стремиться ввести или укрепить ее правительственными мероприятиями: ибо подобно тому как попытка вынудить любовь порождает ненависть, так вынуждение веры ведет лишь к настоящему неверию. Веру можно насаждать только самыми косвенными путями и, следовательно, задолго предугаданными средствами, именно — подготовляя для нее благоприятную почву, на которой она может с успехом развиваться: такой почвой является невежество. Поэтому в Англии заботились о нем уже исстари и вплоть до нашего времени, так что 2/3 нации не умеет читать: вот почему и теперь еще там царит слепая вера, какой напрасно было бы искать в других странах. Но и там теперь правительство отнимает народное образование из рук духовенства, — так что дело веры скоро пойдет под гору. — В общем, стало быть, христианство, непрестанно подрываемое науками, постепенно приближается к своему концу. Впрочем, оно может черпать для себя надежду в том соображении, что только те религии гибнут, у которых нет первоисточников. Религия греков и римлян, этих миродержавных народов, погибла. Напротив, религия презираемого еврейского народца сохранилась; точно так же и религия зендского народа, у гебров. Далее, религия галлов, скандинавов и германцев исчезла. Браманская же и буддийская продолжают существовать и процветать: это — древнейшие из всех религий, обладающие пространными первоисточниками.
