Въ комнатѣ, гдѣ съ утра до поздней ночи въ теченіи долгой зимы собирались люди, въ комнатѣ, гдѣ никогда не звучала музыка и не слышалось пѣнія, выставили раму и открыли окно.
Волны жизни и звуковъ ворвались.
Люди, зимой посѣщавшіе комнату, говорили: одни — монотонно, уныло, другіе горячо и страстно; но съ не свой и тѣ, и другіе ушли и не возвращались.
Куда они ушли?
Одни въ даль, голубоватую, зовущую, всегда обѣщающую…
Другіе слились съ пестро-разряженной толпой…
Горячимъ потокомъ рванулось солнце въ окно…
По синему бездонному небу беззвучно плыли облака, а свѣтло-зеленые, едва распустившіеся, клейкіе листья тополя что-то шептали за окномъ безсвязнымъ дѣтскимъ лепетомъ…
Пѣли колокола…
На фонѣ густого баса монастырскаго колокола плавно звучалъ альтъ другихъ колоколовъ и переливчато звонко заливались дисканта сосѣдней церкви.
Волны звуковъ плыли надъ городомъ и таяли въ бездонной глубинѣ лазури.
Внизу по тротуару сновали люди со смѣхомъ, говоромъ и бранью; дребезжали пролетки, цокали лошадиныя подковы, шуршали шины по песку…
Гдѣ-то однообразно, настойчиво шарманка играла мачишъ.
Колокола… Мачишъ!..
Да, это люди — въ ихъ цѣломъ!..
"Горѣ имѣемъ сердца!. и пьяная пѣсня, плачъ избитаго ребенка…
Фабричная труба дышитъ въ небо черными клубами копоти… Они вырываются изъ ея разинутаго горла, взвиваются спиралью и расползаются грязными, рваными клочьями…
Отбросы концентрированной физической силы массъ, кристаллизаціи мяса, костей и душъ человѣческихъ — въ золото…
На сосѣднемъ дворѣ плачутъ дѣти…
Блѣдные, рахитичные отпрыски людского рода, незнающіе лепета, которымъ привѣтствуютъ весну молодые листья тополя.
Полдень дѣлаетъ паузу…
Передъ вечеромъ солнце заходитъ за сосѣдніе дома.
Снова, теперь уже тоскливо рыдаетъ шарманка…
Простоналъ паровозъ на вокзалѣ…
На площади, сверкая огнями и блестками мишуры, подъ звуки барабана и фальшиво играющей скрипки, крутится карусель…
Еще позднѣй…
Замирая, вдали стихаетъ шумъ города…
Внизу, подъ окномъ, сидя на лавочкѣ, чей-то деньщикъ, искажая мотивъ, играетъ на гармоникѣ «лезгинку»…
Играетъ долго, однообразно…
Глухая тоска, безотрадная, тяжелая, подползаетъ вмѣстѣ съ мракомъ нависающей надъ городомъ ночи…
Кто-то враждебный и злой, насмѣхаясь надъ жалкой пародіей истинной жизни, заглядываетъ въ окна…
Глядитъ и напѣваетъ мотивъ солдатской лезгинки, какъ люди — жизнь, исказившую вольный напѣвъ далекихъ горъ!..