Шереметев П. И. Ф. Горбунов. «О некотором зайце» // Русская старина, 1898. — Т. 93. — № 3. — С. 537—541. — Сетевая версия — И. Ремизова 2006.
И. Ф. ГОРБУНОВ
[править]«О НЕКОТОРОМ ЗАЙЦЕ»
[править]I.
[править]Рассказы И. Ф. Горбунова, его живые картины русской жизни, общественные нравы московского захолустья и прочие бытовые сцены навсегда останутся в памяти его слушателей. Но, помимо этих чисто художественных произведений, покойный Иван Федорович был необыкновенно интересен в своих воспоминаниях о людях прошлой эпохи, писателях и артистах по преимуществу, с которыми ему приходилось сталкиваться в жизни. Обладая богатою памятью и уменьем в ярких образах воссоздавать прошлое, он изображал, бывало, сохраняя при этом интонацию, целые сцены и разговоры с давно умершими людьми.
В такие минуты Иван Федорович был неподражаем. Многое к сожалению из всего слышанного не сохранилось в памяти. Быть может дневник покойного, который он вел и который, по-видимому, приготовляется к печати, даст возможность подробно ознакомиться именно с этими воспоминаниями, но, без всякого сомнения, яркое воссоздание минувшего самим Иваном Федоровичем в живом его рассказе не может равняться с письменной записью. Воспоминания об Островском, кружке молодого Москвитянина, Герцене, Некрасове, Писемском, московских артистах Малого театра, вызывались в памяти Ивана Федоровича и производили на слушавших неотразимое впечатление воскрешения людей, уже давно сошедших со сцены. Ярко рисовалась суровая и смешная фигура графа Закревского.
По всей вероятности многое из всех этих исторических воспоминаний осталось нигде незаписанными. Было бы поэтому чрезвычайно интересно, если бы все знавшие покойного Ивана Федоровича могли бы припомнить и записать все слышанное от него о старом времени. Что касается пишущего эти строки, то он не раз собирался занести на бумагу иногда брошенное вскользь слово, меткую характеристику, целую картинку, освещающую прошедшее, но привести в исполнение это намерение как-то не удавалось. Теперь, конечно, когда впечатления уже успели несколько изгладиться, а некоторые и вовсе исчезнуть, сделать это труднее. В памяти целы только весьма немногие отрывочные клочки… но, может быть, и они не лишены интереса. Вот один отрывок из воспоминаний Горбунова, слышанный от него лично.
Путешествуя за границей, Горбунов, будучи в Лондоне, посетил жившего там писателя-эмигранта. Герцен поразил Ивана Федоровича силою своего таланта и степенью того «дьявольского остроумия», которым, по словам Горбунова, отличался. В свою очередь и Горбунов после двух, трех рассказов завоевал все симпатии Герцена. Последний пришел в неописанный восторг, горячо обнял Горбунова и расцеловал его. По рассказу Горбунова, Герцен, расставаясь, подарил ему свою фотографическую карточку, снятую вместе с Огаревым, на которой надписал: «altеr еgо», но Иван Федорович сожалел, что карточка эта куда то затерялась. Во время беседы разговор вращался вокруг темы о готовившемся освобождении крестьян. Носились слухи о будто бы безземельном освобождении, которые не могли не волновать Герцена. Горбунов, между прочим, передавал такую сцену, которой был свидетелем: Герцен стоял около стола и, посреди разговора, вдруг с размаху ударил кулаком о крышку его и воскликнул: «Нет! крестьяне будут освобождены… и с землей!»
Много воспоминаний приводил Иван Федорович о Некрасове. У него был целый ряд рассказов об охотах с поэтом, как известно, страстным охотником. Облавы на медведей и лосей, дорожные эпизоды, происшествия на привалах и ночевках, словом, целая вереница образов, сцен, шуток, разговоров, пейзажей… Однажды оба охотника стояли на лосином кругу. Охота была, по-видимому, неудачна. Лоси, казалось, вышли из круга, ибо загонщики уже приближались и местами выходили. Некрасов перестал ждать и крикнул с своего номера: «А что, не приложиться ли к мадере?» Только что, тронутый доводами товарища, Иван Федорович стал приводить в действие предложение, как показалась голова лося. Горбунов бросает фляжки, быстро вскидывает штуцер, стреляет «как по бекасу». Раздаётся выстрел… Лось падает… Подбегают… Лосиха! В другой раз, после одной охоты, расположились на привале. Стали готовить обед. Иван Федорович, по обыкновению, как знаток дела, возился около кухни. Обед что то долго не поспевал и прочие охотники стали торопить. Некрасов крикнул:
— Ну, Ванюша, поскорее!
Один из стоявших рядом загонщиков, желая услужить, подбежал к Горбунову и тоном приказания сказал ему:
— Слышь, Ванька, поживее, вишь господа требуют.
Много еще охотничьих воспоминаний было у Ивана Федоровича, но вот сцена, имеющая исторический интерес.
В Петербурге после литературной вечеринки, на которой читалось вслух одно из только что вышедших произведений Л. Н. Толстого, поздно вечером, Горбунов возвращался домой вместе с Писемским. Последний был угрюм до нельзя и молчал. Талант Толстого видимо произвел на него сильное впечатление. Вдруг Писемский останавливается у панели и раздраженно произносит:
— Этот всех нас за пояс заткнет, или бросай перо! офицеришко всех заклюет…
У Ивана Федоровича была страсть к собиранию старых вещей и к старым памятникам литературы, искусства. Известно, что его стараниями, главным образом, основался музей-фойе Александринского театра. Он всегда звал посмотреть на это интересное собрание портретов, гравюр и других памятников, относящихся к истории русского театра. Как огорчался он равнодушием к его детищу, и с каким негодованием говорил об этом равнодушии однажды, сидя за столиком в своем музее, за кружкой пива.
В скором времени должно выйти полное собрание сочинений Горбунова, в котором, надо надеяться, будут помещены неизданные еще его произведения. У Ивана Федоровича была привычка посылать иногда своим знакомым письма и записки, вызванные текущею жизнью, но написанные старинным слогом. Таково, например, и помещаемое ниже дело «О некоем зайце», вторая часть которого изложена в виде переписки между митрополитом Фотием, князем А. Н. Голицыным и др. Произведение это написано Иваном Федоровичем в 1892 году. Повод к написанию «О некоем зайце» был следующий. Вернувшись однажды с охоты, по просьбе Ивана Федоровича, я отправил ему в виде охотничьего приношения убитого зайца. Через несколько дней Иван Федорович передал мне листок бумаги, на котором было написано: «на память. И. Горбунов, февраля 19-го 1892 года», а затем следовал ответ:
I.
Мinher
[править]Зазаеца благодарствую i тово заеца немешкаеѳ на асамблеи с ели i iвашку хмельницкава многажды неленосно тревожили понеже заец вельми жырен был и шпигусом зело чинен чаели и животу небыть да силою iдействием iвашки iпредстательством отца нашего всешутейшего Кира жывы сущи и ѳ здравии пребываем i отом подлино вам от писываю
II.
Фотий — князю А. Н. Голицыну.
[править]Вчера, в четверток, после малаго повечерия, в тонцем сне пребывал и присные мои дали покой очима своима и веждома своима дремание. И се глас нечеловечь, а собаки некоторые лаяли и визжали и ко святым вратам бросались, а всадники на конях трубили в трубы и хлопали бичами. Я выслал служку вопросить — какия ради нужды монастырь окружили? Некий человек, подобием мифологический центавр, ответствовал — яко бы заяц в монастыре скрывается. А у меня заяц в монастыре давно пребывал, под камнем жил (писано бо есть: «камень прибежище заяцем») и кормил я его рукама своима, и того зайца центавры из монастыря изгнали и псам на растерзание отдали, а некоторая пестрая псица старцу Досифею рясу, подаренную Анной[1], изорвала. Защити, друг великий.
III.
Князь А. Н. Голицын — Фотию.
[править]На письмо вашего высокопреподобия имею честь ответствовать, что я не преминул написать новгородскому губернатору о сем крайне огорчившем меня происшествии. Очень грущу, что нарушили ваше безмолвие, необходимое для спасения души, но враг темный и осквернённый всегда с нами и за нами и несть иже укрыстся от него, а я Есмь и пр.
IV.
Новгородский губернатор — князю А. Н. Голицыну.
[править]На письмо вашего сиятельства высокопочтительнейше имею честь ответствовать, что по собранным мною сведениям вышеупомянутого зайца затравили дворовые люди его сиятельства, графа Алексея Андреевича Аракчеева, по приказанию Анастасии Феодоровны[2], для ее стола к сдали его повару Порфирию. Они же застрелили в Волхове трех частных гусей, принадлежащих села Взгорья диакону Островидову, и, разложив в поле огонь изжарили и съели крестьянскую овцу, и все то делали именем Анастасии Феодоровны. Вместе с тем мною поручено исправнику, под личной его ответственностью, произвести строжайшее расследование.
V.
Капитан-исправник — новгородскому губернатору.
[править]Получив словесное повеление вашего превосходительства о расследовании затравленного зайца, оный заяц, по негласным сведениям и присяжным показаниям, оказался не монастырским, монастырский же, по пойманию оного, будет доставлен отцу архимандриту. Касательно гусей, то отец-диакон от оных отказался и признал таковых перелетными, а люди, распространявшие тревожные слухи, заключены в тюремный замок.
Первоначальный набросок, переданный мне также самим автором несколько короче, а потому здесь приведена окончательная редакция.