Алло! (Аверченко)/ДО
| ← Загадки сердца | Aлло! | Человек, которому повезло → |
| Изъ сборника «Чернымъ по бѣлому». Опубл.: 1913. Источникъ: Аркадій Аверченко. Чернымъ по бѣлому. Разсказы. — С.-Пертербургъ, 1913. — az.lib.ru |
Мышьякъ при нѣкоторыхъ болѣзняхъ очень полезное средство; но если человѣка заставить проглотить столовую ложку мышьяку — оба безцѣльно погибнутъ. И человѣкъ, и мышьякъ.
Трость очень полезная вещь, когда на нее опираются; но въ ту минуту, когда тростью начинаютъ молотить человѣка по спинѣ — трость сразу теряетъ свои полезныя свойства.
Что можетъ быть прекраснѣе и умилительнѣе ребенка; природа, кажется, пустила въ ходъ все свое напряженіе, что-бы создать чудеснаго, цвѣтущаго голубоглазаго ребенка. Кто изъ насъ не любовался ребенкомъ, не восхищался ребенкомъ; но если кто-нибудь начнетъ швыряться изъ окна четвертаго этажа ребятами въ прохожихъ — прохожіе отнесутся къ этому съ чувствомъ омерзенія и гадливости.
Я не могу себѣ представить ничего болѣе полезнаго, чѣмъ иголка. A попробуйте ее проглотить?
Этимъ я хочу только сказать, что хотя шиломъ не брѣются и ручкой зонтика не извлекаютъ попавшихъ въ глазъ соринокъ, но разговаривать по телефону безо всякой нужды больше получаса — на это находятся охотники.
И они не видятъ въ этомъ ничего дурного.
Иногда ко мнѣ по телефону звонитъ барышня.
Я умышленно не называю ее имени потому, что y всякаго человѣка есть своя барышня, которая ему звонитъ.
Характеръ такой барышни трудно описать. Она не обуреваема ни сильными страстями, не заражена большими пороками; она не глупа, кое-что читала. Если нѣсколько сотъ такихъ барышень, подмѣшавъ къ нимъ кавалеровъ, пустить въ театръ — онѣ образуютъ собою довольно сносную театральную толпу.
На улицѣ онѣ же образуютъ уличную толпу; въ случаѣ какой-нибудь эпидеміи участвуютъ въ смертности законнымъ процентомъ, ропща на судьбу въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, но составляя, въ то же время, въ общемъ итогѣ, «общественное мнѣніе по поводу постигшаго нашу дорогую родину бѣдствія».
Никто изъ нихъ никогда не напишетъ «Евгенія Онѣгина», не построитъ Исаакіевскаго собора, но удалять ихъ за это изъ жизни нельзя — жизнь тогда бы совсѣмъ оскудѣла. Въ книгѣ исторіи онѣ вмѣстѣ со своими кавалерами занимаютъ очень видное мѣсто; онѣ — та бѣлая бумага, на которой такъ хорошо выдѣляются черныя буквы историческихъ строкъ.
Если бы не онѣ со своими кавалерами — театры бы пустовали, издатели модныхъ книгъ раззорялись бы, a телефонистки на центральной станціи ожирѣли бы отъ бездѣйствія и тишины.
Барышни не даютъ спать телефонисткамъ. Въ количествѣ нѣсколькихъ десятковъ тысячъ, онѣ ежечасно настоятельно требуютъ соединить ихъ съ номеромъ такимъ-то.
Къ сожалѣнію, никто не можетъ втолковать барышнямъ, что личный разговоръ лицомъ-къ-лицу — это письмо, которое можно растягивать на десятки страницъ; a разговоръ по телефону — телеграмма, которую посылаютъ въ случаѣ крайней необходимости, экономя каждое слово.
Пусть кто-нибудь изъ читателей попробуетъ втолковать это барышнѣ, — она въ тотъ же день позвонить ко мнѣ по телефону и спросить: правда-ли, что я на писалъ это? Какъ я вообще, поживаю? И правда-ли, что на прошлой недѣлѣ меня видѣли съ одной блондинкой?
— Васъ просятъ къ телефону!
— Кто проситъ?
— Онѣ не говорятъ.
— Я, кажется, тысячу разъ говорилъ, чтобы обязательно узнавали, кто звонитъ?
— Я и спрашивалъ. Онѣ не говорятъ. Смѣются. Ты, говорятъ, ничего не понимаешь.
— Ахъ ты, Господи! Алло! Кто y телефона?!
Говоритъ барышня. Отвѣчаетъ:
— О, Боже, какой сердитый голосъ. Мы сегодня не въ духѣ?
— Да нѣтъ, ничего. Это просто телефонъ хрипитъ, — говорю я съ наружной вѣжливостью. — Что скажете хорошенькаго?
— Что? Кто хорошенькая? Съ какихъ это поръ вы стали говорить комплименты?
— Это не комплиментъ.
— Да, да, — знаемъ мы. Всякій мужчина, преподнося комплиментъ, говоритъ, что это не комплиментъ.
Чрезвычайно, чрезвычайно жаль, что она не видитъ моего лица. Я молчу, a она спрашиваетъ:
— Что вы говорите?
Что ей сказать? Бросаю единственную кость со своего скуднаго неприхотливаго стола:
— Вы изъ дому говорите?
— Какой вы смѣшной! А то откуда же?
Что бы такое ей еще сказать?
— A я думалъ, отъ Киндякиныхъ.
— Отъ Киндякиныхъ? Гм! Вы только, кажется, и думаете, что о Киндякиныхъ. Вамъ, вѣроятно, нравится madame Киндякина? Я что-то о васъ слышала!.. Ага…
Это она называетъ «интриговать».
Потомъ будетъ говорить какому-нибудь изъ своихъ кавалеровъ:
— Я его вчера ужасно заинтриговала.
Понурившись, я стою съ телефонной трубкой y уха, гляжу на ворону, примостившуюся y края водосточной трубы, и впервые жалѣю, оскорбляя тѣмъ память своего покойнаго отца: «зачѣмъ я не созданъ вороной?»
Надъ ухомъ голосъ:
— Что вы тамъ — заснули?
— Нѣтъ, не заснулъ.
Какой ужасъ, когда что-нибудь нужно сказать, a сказать нечего. И чѣмъ больше убѣждаешься въ этомъ, тѣмъ болѣе тупѣешь…
— Алло! Ну, что-жъ вы молчите? Съ вами ужасно трудно разговаривать по телефону. Разскажите, что вы подѣлываете?
Помедливъ немного, я разражаюсь такимъ каламбуромъ, услышавъ который всякій другой человѣкъ повѣсилъ бы трубку и убѣжалъ безъ оглядки:
— Что я поддѣлываю? Преимущественно кредитныя бумажки.
— Алло? Я васъ не слышу!
— Кредитныя бумажки!!!!
— Что — кредитныя бумажки?
— Я. Поддѣлываю
— Къ чему вы это говорите?
— A вы спрашиваете, что я подѣлываю? Я не разобралъ — два «д» y васъ, или одно. Вотъ и отвѣтилъ.
Этотъ каламбуръ приводить ее въ восхищеніе.
— Ахъ, вѣчно живой, вѣчно остроумный! И откуда y васъ только это берется? Серьезно, что y васъ новенькаго?
Зубами прикусываю нижнюю губу; лишній разъ убѣждаюсь, что кровь y меня солоноватая, съ металлическимъ вкусомъ.
— Какъ вампиры могутъ пить такую гадость?
— Что-о?
— Я говорю, что не понимаю: какой вкусъ находятъ вампиры въ человѣческой крови.
Она нисколько не удивляется обороту разговора:
— A вы вѣрите въ вампировъ?
Надо бы, конечно, сказать, что не вѣрю, но, такъ какъ мнѣ все это совершенно безразлично, я вяло отвѣчаю:
— Вѣрю.
— Ну, какъ вамъ не стыдно! Вы культурный человѣкъ, a вѣрите въ вампировъ. Ну, скажите: какія основанія для этого вы имѣете? Алло!
— Что?
— Я спрашиваю: какія y васъ основанія?
— На кого? — безсмысленно спрашиваю я, читая плакатъ сбоку телефона: «Сто рублей» тому кто докажетъ, что y Нарановича готовое платье не дешевле, чѣмъ y другихъ".
— «На кого» не говорятъ. Говорятъ: для чего.
— Что «для чего»?
— Основанія.
— Жизнь не ждетъ, — возражаю я, какъ мнѣ кажется, довольно основательно,
— Нѣтъ, вы мнѣ скажите, почему вы вѣрите въ вампировъ? Что за косность?
— Интуиція.
Вѣроятно, она не знаетъ этого слова, потому что говорить «а-а-а» и, какъ вспугнутая птица, перепархиваетъ на другой сукъ:
— Что y васъ, вообще слышно?
— Сто рублей тому, кто докажетъ, что y Нарановича готовое платье не дешевле, чѣмъ y другихъ.
— У какого Нарановича?
— Портной. Вѣроятно, дамскій.
— Не говорите пошлостей. Вы забываете, что разговариваете съ барышней. Вообще, вы за послѣднее время ужасно испортились.
И вотъ мы стоимъ на разстояніи двухъ или трехъ верстъ другъ отъ друга, приложивъ къ уху по куску чернаго выдолбленнаго внутри каучука. Отъ меня къ ней тянется тонкая-претонкая проволока — единственное связующее насъ звено.
Почему проволока такъ рѣдко рвется? Хорошо, если бы какая-нибудь большая птица усѣлась на самое слабое мѣсто проволоки и… A вѣдь въ самомъ дѣлѣ — можетъ же это случиться? если положить потихоньку трубку на подоконникъ и уйти? A потомъ свалить все на «этотъ проклятый телефонъ» (Вѣчная исторія съ этими проводами! Поговорить даже не дадутъ какъ слѣдуетъ!).
Но нужно прервать бесѣду на моихъ словахъ. Пусть барышня думаетъ, что я внѣ себя отъ досады, не успѣвъ разсказать начатое.
Я кричу:
— Алло! Вы слушаете? Я вамъ сейчасъ что-то разскажу — только между нами. Ладно? Даете слово?
— О, конечно, даю! Я умираю отъ любопытства! !
— Ну, смотрите. Вчера только что подхожу я къ квартирѣ Бакалѣевыхъ, вдругъ выходить оттуда Шмагинъ — блѣдный, какъ смерть! Я…
Я кладу трубку на подоконникъ (если повѣсить ее, барышня можетъ черезъ минуту опять позвонить), — кладу трубку, облегченно вздыхаю и удаляюсь на цыпочкахъ (громкіе шаги слышны въ трубку).
Воображаю, какъ она тамъ бѣснуется y своего конца проволоки:
— Алло! Я васъ слушаю! Почему вы молчите?! Ахъ, ты, Господи! Барышня! Это центральная? Почему вы насъ разъединили? ! Дайте номеръ 54—27.
A телефонистка, навѣрное, отвѣчаетъ деревяннымъ тономъ:
— Или трубка снята, или поврежденіе на линіи.
Милая телефонистка. Однажды барышня позвонила ко мнѣ рано утромъ; было холодно, но я согрѣлся подъ одѣяломъ и думалъ, что никакія силы не сбросятъ меня съ кровати.
Однако, когда зазвенѣлъ телефонный звонокъ, я, пролежавъ минуты три подъ оглушительный звонъ, наконецъ, дрожа отъ холода, вскочилъ и подбѣжалъ къ телефону, перепрыгивая съ одной ноги на другую — полъ холоденъ какъ ледъ.
— Алло! Кто?
— Здравствуйте. Вы уже не спите? Однако, рано вы поднимаетесь; я тоже уже проснулась. Ну, что y васъ слышно?
Перепрыгивая съ ноги-на-ногу, я давалъ вялыя реплики, и послѣ десятиминутнаго разговора услышалъ успокаивающая душу слова:
— A я очень хорошо устроилась: лежу на оттоманкѣ, около горящаго камина — тепленько-претепленько. Педикюрша дѣлаетъ мнѣ педикюръ, a я пью кофе, разсматриваю журналы и говорю по телефону; телефонъ-то y меня тутъ же на столѣ. Я кстати и позвонила вамъ… Алло! Почему не отвѣчаете? Центральная!! Что это такое? Опять порча? Господи!
Вотъ я написалъ разсказъ.
Десятки тысячъ барышень, навѣрное, прочтутъ его. И если хотя бы десять барышень призадумаются надъ написаннымъ и поймутъ, что я хотѣлъ сказать — на свѣтѣ станетъ жить немного легче.
Прошу другія газеты перепечатать.