Аму-Дарьинская ученая экспедиція.[править]
Не болѣе какъ три года тому назадъ, каждый путешественникъ, предполагавшій ѣхать — черезъ степь — въ наши Средне-Азіатскія владѣнія, невольно задумывался подъѣзжая къ Орску, откуда ему надо было сворачивать правѣе и оставлять за собою всѣ удобства устроенныхъ почтовыхъ путей, все то, что хотя сколько нибудь можетъ быть названо комфортомъ.
И дѣйствительно, ему нельзя было не задуматься. Передъ нимъ тянулась дорога въ слишкомъ тысячу верстъ длины, дорога пріобрѣтшая себѣ — грозную, неутѣшительную извѣстность.
Чтобы дать понятіе объ этомъ трактѣ — того времени — приведу отрывокъ изъ путевой книжки одного туриста. Этотъ отрывокъ яркими красками рисуетъ всю прелесть Орско-казалинскаго тракта — не носившаго другаго названія какъ «проклятая дорога».
"Первый разъ я проѣзжалъ этою дорогою осенью 1867 года. Это былъ годъ реформъ вновь-завоеваннаго края. Понадобились офицеры, чиновники, всякій рабочій людъ — и понадобились въ громадномъ количествѣ. И вотъ, все это скопилось въ Оренбургѣ, приготовляясь къ степпому путешествію. Всѣ гостинницы были переполнены; по почтовымъ дорогамъ тянулись почти непрерывные ряды экипажей. Большинство проѣзжающихъ были люди семейные, а потому можно себѣ представить съ какими запасами путешествовали они, переселяясь въ край отдаленный, въ которомъ, по крайней мѣрѣ на первое время, трудно, даже не возможно было достать что-либо удовлетворяющее европейскому требованію комфорта. Шутники говорили, что въ осень 1867 года было «великое переселеніе народовъ изъ виленскихъ канцелярій въ ташкентскія». Вотъ въ это-то бойкое время пришлось и мнѣ въ первый разъ проѣхать знаменитымъ Орско-казалинскимъ почтовымъ трактомъ.
Едва только я выѣхалъ изъ Орска, какъ сразу почувствовалъ, что надолго распростился со всякимъ удобствомъ. Три чахоточныя клячи, приведенныя мнѣ послѣ двухсуточнаго ожиданія, дотащили меня до станціи только глубокою ночью. Станція эта состояла изъ полуземлянки, наполненной развалинами печки; вороха перегнившей соломы, кишѣвшей паразитами, покрывали полъ. Въ оконныя отверстія врывался сырой осенній вѣтеръ; завалившаяся земляная крыша грозила рухнуть на голову. Оставаться на ночь въ этомъ пріютѣ не было никакой возможности, и я провелъ остатокъ ночи на дворѣ, въ своемъ тарантасѣ.
Дальнѣйшее мое путешествіе было цѣлый рядъ тяжелыхъ испытаній и лишеній. Недостатокъ лошадей, а часто неимѣніе ихъ вовсе — задерживали меня на станціяхъ по суткамъ и даже болѣе; напримѣръ: на станціи «Джалазла» я просидѣлъ четверо сутокъ — и только случайно нанялъ двухъ верблюдовъ у проходящаго невдалекѣ каравана. Все путешествіе мое до Казалинска тянулось пять недѣль, а я еще находился въ сравнительно лучшихъ условіяхъ чѣмъ остальные путешественники. Я ѣхалъ одинъ и налегкѣ, — каково-же было несчастнымъ семейнымъ съ ихъ женами и дѣтьми — часто даже грудными!?…
Всѣ станціи были по образцу первой мною описанной. Чаще встрѣчались войлочныя кибитки — старыя, покривившіяся, съ безчисленными отверстіями въ прогорѣлыхъ войлокахъ, не защищавшія вовсе ни отъ дождя ни отъ холода. Наступали холода, выпалъ первый снѣгъ, начались страшные степные бураны.
Положеніе многихъ запоздавшихъ путешественниковъ было отчаянное. На одной изъ станціи, именно какъ теперь помню: «Бугадты-сай», я нашелъ семейство въ самомъ безвыходномъ положеніи. Мужъ — какой-то интендантскій чиновникъ, мертвецки пьяный, должно быть съ горя, находился въ безчувственномъ состояніи и храпѣлъ лежа подъ тарантасомъ. «Вотъ уже вторые сутки такъ-то»!.. Жаловалась мнѣ его жена, кормившая грудью — трехмѣсячнаго ребенка. Около нея еще двое дѣтей знались и хныкали отъ холода, забившись подъ какую-то попону. Дѣти просили ѣсть.
Вся провизія вышла; не было даже чаю и сахару; еще вчера вечеромъ доѣли послѣднюю дорожную булку, а впереди оставалось еще болѣе половины дороги. Другое семейство я нашелъ еще въ худшемъ положеніи: на этой станціи не было вовсе никакого жилья — кибитку унесло вѣтромъ, и только кучи навоза, слѣды костровъ, да обломки тѣлежнаго колеса — намекали на мѣсто почтовой станціи. Ближайшій аулъ былъ верстъ за двадцать. Ближе-же не было ни одного живаго существа, кромѣ волковъ, завывавшихъ по ночамъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ несчастныхъ путешественниковъ… Здѣсь тоже истреблены были всѣ дорожные запасы — и дѣти кричали и плакали отъ голода.
Дотащившись кое-какъ до этой плачевной станціи, я задержалъ ямщика-киргиза съ его лошадьми, далъ имъ отдохнуть и верхомъ отправился отыскивать ближайшіе аулы. Ночь захватила меня надорогѣ — и вернулся я уже на другой день утромъ. Надо было видѣть восторгъ несчастныхъ при видѣ приведенныхъ мною упряжныхъ верблюдовъ и двухъ барашковъ, предназначенныхъ для насыщенія ихъ приголодавшихся желудковъ.
Если у кого нибудь ломался экипажъ, его бросали какъ вещь никуда не годную (о починкѣ нечего было и думать) и продолжали путь верхомъ на верблюдахъ, а иногда и пѣшкомъ, побросавъ на произволъ судьбы свои пожитки.
Во всемъ этомъ, что я пишу, нѣтъ никакаго преувеличенія. Не найдется никого кто-бы могъ упрекнуть меня въ этомъ, но за то найдутся такіе, что найдутъ мое описаніе блѣднымъ въ сравненіи съ тѣмъ, что испытали они сами своими собственными боками.
Генералъ-губернаторъ, узнавши отъ пріѣзжающихъ о томъ, что творится на Орско-казалинскомъ трактѣ — немедленно распорядился выслать офицеровъ и чиновниковъ, снабженныхъ деньгами, одеждой, провизіей и лекарствами навстрѣчу идущимъ. — Въ числѣ этихъ посланныхъ былъ г. Терентьевъ, который положительно завѣрялъ о томъ, что ему приходилось натыкаться на раздирающія душу катастрофы.
Черезъ три года послѣ этого, именно въ 1870 году, снова пришлось проѣзжать мнѣ этою дорогою… Время года было несравненно лучшее, дѣло было лѣтомъ, и никакого наплыва проѣзжающихъ не было вовсе. Во не смотря на эти, болѣе выгодныя условія, я нашелъ трактъ нисколько не въ лучшемъ состояніи. Тѣ-же станціи — кибитки и землянки, тоже отсутствіе людей и лошадей, тѣ-же суточныя ожиданія. А если приведутъ вамъ наконецъ коней — то или полумертвыхъ, или-же совершенно дикихъ, никогда въ своей жизни не видавшихъ ничего похожаго на экипажъ, и вы рисковали на каждомъ шагу быть искалеченными, не говоря уже о безконечныхъ поломкахъ и окончательной порчѣ экипажа.
И вотъ, мнѣ пришлось третій разъ промѣрить знакомое разстояніе — и я не узналъ своею стараго Орско-казалинскаго тракта.
А дѣло было какъ нельзя проще; стоило только отдать этотъ трактъ съ торговъ предпріимчивому человѣку, не поскупиться деньгами, а не сдавать ею на попеченіе киргизамъ — попеченіе совершенно безконтрольное, тѣмъ болѣе, что съ кочевниками не церемонились и по годамъ не платили имъ ничтожной договорной платы. «Не за что платить — дурно содержите» говорили тѣ, кому надлежало расплачиваться. — «Денегъ не даешь — за что-же тебя содержать хорошо» оправдывались тѣ, кому слѣдовало получать плату. И такимъ образомъ дѣло шло слишкомъ двадцать лѣтъ, пока настоятельная потребность въ сообщеніи не заставила открыть серіозные торги, по которымъ Оренбургскій купецъ Лякеньковъ, хорошо знакомый съ дѣломъ, опытный и предпріимчивый хозяинъ, взялъ большую часть степнаго тракта отъ Орска до станціи Джюлпасъ и привелъ его въ прекрасный порядокъ, такъ рѣзко поражающій всякаго, знающаго эту дорогу въ ея первоначальномъ видѣ.
Два рисунка — изображающіе одну и ту же станцію — Истемесъ — въ ея прежнемъ и настоящемъ видѣ уже даютъ довольно ясное понятіе о метаморфозѣ Орско-казалинскаго тракта.
Каждая станція новаго тракта состоитъ изъ большаго, обнесеннаго стѣною двора и трехъ деревянныхъ строеній — среднее изъ нихъ, въ видѣ двухъ-половинной избы — назначается для пріѣзжихъ и смотрителя; — въ боковыхъ помѣщаются ямщики и амбары для фуража и сбруи.
Просторная, чистая и свѣтлая комната съ досчатымъ поломъ; удобная мебель — часы на стѣнѣ — теплая печь, вычищенный на диво самоваръ, блестящая посуда, при всемъ этомъ услужливость смотрителя, возможность достать и свѣжаго молока, и яицъ, и хорошаго хлѣба — все это такъ пріятно дѣйствуетъ на нервы проѣзжающаго, утомленнаго длинною дорогою и монотонностью степнаго ландшафта; а русскій говоръ на дворѣ, торопливая суетня ямщиковъ, побрякиванье сбруи, бубенчиковъ и звонъ русскаго колокольчика, все это заставляетъ забывать васъ, что вы не въ Россіи — а въ самой Азіи, въ центрѣ киргизскихъ степей… за нѣсколько тысячъ верстъ отъ того пункта, съ котораго начали свое многотрудное путешествіе.
Со второй половины дороги, т. е. съ переѣзда черезъ укрѣпленіе «уральское» — нынѣшній городъ Иргизъ — колоритъ мѣняется. Азія вступаетъ въ свои права. Ярко-зеленая степь смѣняется сыпучими песками — становится жарче и удушливѣй. Вы подъѣзжаете къ знаменитымъ «кара-кумамъ»… Здѣсь уже нѣтъ такихъ прекрасныхъ, уютныхъ станцій — пахучее сосновое дерево замѣняютъ сѣрыя стѣны глинобитныхъ домовъ — самаго непривлекательнаго типа, наводящаго тоску и уныніе… Къ довершенію всего удовольствія — вы рѣдко находите хорошую воду… Чай вашъ — единственное дорожное утѣшеніе — мутенъ и съ сильнымъ солоноватымъ вкусомъ, а иногда и съ сѣрнисто-водороднымъ запахомъ… Что дѣлать, терпи… и повинуйся условіямъ природы еще не подчиненной вліянію человѣка (хотя и давно пора бы!)… И съ какимъ удовольствіемъ путешественникъ видитъ наконецъ вдали на горизонтѣ голубоватые силуэты вѣтряныхъ мельницъ, окаймляющихъ городъ Казалинскъ со стороны Орско-казалинскаго тракта!
Рисунокъ, приложенный къ нашему журналу — изображаетъ одинъ изъ скверныхъ моментовъ — переѣзда но этому пути — это удушливый песчаный ураганъ, налетавшій на экипажи путешественниковъ.
Второй подобный рисунокъ представляетъ — единственное бойкое мѣсто города Казалинска — это его пароходную пристань на рѣкѣ Сырѣ нѣсколько жалкихъ суденышекъ стоятъ у берега на причалахъ; за ними прямыя, скучныя линіи крѣпостнаго вала; за нимъ — крыши казармъ съ безчисленными трубами; за ними группы деревьевъ, которыхъ въ Казалинскѣ на перечетъ — и груды топлива, сваленныя по берегу въ безпорядочныхъ кучкахъ.
Исторія и жизнь Казалинска впрочемъ довольно интересны и стоятъ того, чтобы о нихъ поговорить подробнѣе, что и будетъ сдѣлано впослѣдствіи, при изданіи — путевыхъ записокъ на берега Аральскаго моря, въ дельты Аму и Сыра — этихъ великихъ артерій Средне-азіатскаго міра.