Артистка образца 1922 года (Аверченко)
| ← Советский учитель | Артистка образца 1922 года : Одна из многих |
| Из сборника «Двенадцать портретов (в формате «Будуар»)». Опубл.: 1919. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 12. Рай на земле. — М.: изд-во «Дмитрий Сечин», 2014. — az.lib.ru • Впервые под названием «Бандитовка»: Юг, 29 декабря 1919, No 126. |
Хорошенькая, изящная, как нарядная куколка, девица придвинула к себе ближе обсахаренные орехи и, облизывая обсахаренные пальчики, сказала:
— Наша Одесса — ужасный город! Посмотрели бы вы, как вели себя одесситы при большевиках!..
— А вы разве были тогда в Одессе, при большевиках?
— Ну! — обиженно усмехнулась она с непередаваемой, неподражаемой одесской интонацией, придав этому слову из двух букв выражение целой длинной фразы, смысл которой должен был значить:
— Неужели ты сомневался, что я была в Одессе, и что я, вместе со всеми, пережила все тягчайшие ужасы большевизма, и что я с честью вышла из положения, заслужив титул героини и ореол мученицы!..
Да… многое может вложить настоящий одессит в слово из двух букв.
— Что ж… тяжело вам было там?
— Мне? Если бы я начала рассказывать обо всех моих страда… Передайте мне эти тянучки… merci! Страданиях, то в целую книгу не упишешь.
Она положила себе на голову белую ручку с отполированными ноготками и задумалась.
— Ах!.. Эти обыски, эти аресты…
— У вас был обыск?!
— Не один, а три. Положим не у меня, а у моих соседей, но все равно — тревожили и меня. Товарищ председателя чрезвычайки заходит вдруг ко мне и просит бумаги и чернил, — они там в соседней квартире что-то писали… Ну, что было делать — дала! Ведь мы тогда все были совершенно бессильны.
А он смотрит на меня и вдруг говорит… благодарю вас, мне не хочется этого кекса… и говорит: «А я вас знаю, вы очень хорошо поете!».
Понимаете — знает меня! Я чуть в обморок не упала…
Потом в чрезвычайке уже я ему говорю…
— Неужели в чрезвычайку вас таскали?!
— Да, видите ли… Там был какой-то концерт — вот нас артистов и заставили петь! Такой ужас! Револьвер к виску — и пой! Я там, впрочем, большой успех имела — они, вообще, замечательно умеют слушать. А как аплодировали! Потом уже, сидя в автомобиле с товарищем председателя чрезвычайки…
— Все-таки, значит, они были с вами вежливы — назад отвозили.
— Нет, это не назад… Это, вообще, днем было. Я шла к Робина, а он взялся меня подвезти. Шикарный у него автомобиль, знаете…
— Охота вам была с большевиком ездить, — заметил я.
— А что поделаешь? Револьвер к виску — и катайся! Я уж потом и то говорила ему: «Вы, Миша, ужасный человек! С вами прямо страшно». А он засмеялся, открыл крышку рояля и говорит: «хотите — говорит — шашкой перерублю все струны, а вам новый пришлю!»
— Неужели в автомобиле рояль стоял? — изумился я.
— В каком автомобиле?!. При чем тут автомобиль?.. Дома у меня, а не в автомобиле.
— Неужели же вы большевиков у себя дома принимали?
— А что поделаешь? Револьвер к виску и сидит и пьет чай до трех часов ночи!.. «Миша, — говорю я ему — ты меня компрометируешь»… Ах, столько страданий за эти несколько месяцев! Не поехать к ним в чрезвычайку неловко, — обидятся, а поедешь… Впрочем, один раз очень смешной случай был. Присылают они за мной автомобиль — огромный-преогромный, теряешься в нем, как пуговица в кармане; плачу, а еду. Впрочем, единственный раз я у них была. Приезжаю… На столе столько наставлено, что глаза разбегаются! Преподносят мне, представьте, преогромный букет роз и мимозы…
— Неужели от большевиков букеты принимали? — с упреком заметил я.
— А что поделаешь?! Револьвер к виску и суют в руку. И темно-фиолетовая лента — чудесное сочетание! Впрочем, я один раз у них только и была. Спрашивают: «Чего — говорят — сначала хотите выпить?». Я говорю: «Зубровки, той, что мы вчера пили». Посмотрели друг на друга как-то странно, мнутся: «Да она — говорят — в погребе». — А вы принесите из погреба, — говорю я. «Неужели боитесь? Пойдите с племянником Саней (племянник мой тогда тоже со мной был — Саня) и принесите». Саня уже встал было, а они совсем переполошились. «Нельзя туда, в тот погреб!». — «Да почему?!». — «Оттуда — говорят — еще расстрелянные бандиты не убраны!.. Там лежат». Нет, нет… Лучше эту розовенькую… Она, кажется, с орехами!.. Да… так, понимаете, какой ужас: где эта зубровка — расстрелянные бандиты лежат. Мы потом эту зубровку «бандитовкой» называли. Ох, уж эта Одесса-мама… Вечно она что-нибудь выдумает… ха-ха!.. Слушайте, отчего же вы не смеетесь?..
— Спасибо. Я уже года два, как не смеюсь.
Я встал, наклонил свое лицо к ее розовому, разрумянившемуся личику и тихо спросил, глядя прямо ей в глаза:
— Скажите, а они не могли подсунуть вам, вместо бандитовки — офицеровку?
И я видел, как что-то, будто кипятком, ошпарило ее птичий мозг.
Она заморгала глазами быстро-быстро и, отмахиваясь от чего-то невидимого, жалобно прочирикала:
— Но они же револьвер к виску… Танцуешь у них — и револьвер у виска, пьешь — и револьвер у виска… Не смотрите на меня так!
Разнообразный город Одесса.