А. А. Рассказов (Дорошевич)/ДО

А. А. Разсказовъ : Посвящается «доброму» старому времени
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ

Опубл.: «Русское слово», 1902, № 214, 6 августа. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VIII. Сцена. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 60.

Какое старое это имя.

Какого далекаго, какого другого времени!

Всѣ тѣ свѣтила, среди которыхъ небольшой, но яркой звѣздочкой горѣлъ въ Маломъ театрѣ его талантъ, давнымъ-давно перешли въ «труппу Ваганьковскаго кладбища».

Смерть словно забыла про старика.

— Наши всѣ на Ваганьковскомъ! — хихикая, говорилъ Александръ Андреевичъ. — Кладбищенскій отецъ дьяконъ основательно шутитъ, когда актера какого хоронятъ: «У насъ на Ваганьковскомъ-то труппа почище, чѣмъ у васъ въ Маломъ театрѣ». А я держусь! На Ваганьковское часто ѣзжу. То тотъ, то другой изъ сверстниковъ подомретъ. Ѣзжу, — только назадъ возвращаюсь!

И старикъ смѣялся хитрымъ и довольнымъ смѣшкомъ.

Дѣятельность Разсказова.

Мнѣ попалась какъ-то афиша одного изъ первыхъ представленій. «Въ чужомъ пиру похмѣлье» Островскаго.

Андрея Титыча Брускова, кудряваго Андрюшу, игралъ «г. Разсказовъ».

Какія историческія. Какія до-историческія, можно сказать, времена.

Настоящая дѣятельность Разсказова протекала при Щепкинѣ, при Шумскомъ, при Садовскомъ.

«Настоящая дѣятельность», потому что подъ конецъ своей жизни старикъ «больше не игралъ, а баловался», «игралъ, чтобъ не забыть», развлекался, чтобъ не скучать.

Онъ жилъ на покоѣ.

Жизнь началась для него трудно.

— Только тѣмъ и жилъ-съ въ молодыхъ годахъ, что купеческихъ дѣтей танцамъ обучалъ. Вѣдь мы въ старину и, батюшка вы мой, изъ театральнаго-то училища выходя, все знать должны были. Это не то, что теперь-съ актеры пошли, которые ничего не знаютъ: а мы фехтованію и танцамъ. Бывало, есть свободный вечеръ, въ Замоскворѣчье и лупишь. Молодцы изъ «города» придутъ, купеческія дѣти къ свадьбамъ готовятся. Огуломъ и учишь. Русскимъ танцамъ, въ присядку. Но только купеческія дѣти больше французскіе танцы любили. Польку-трамблянъ, кадриль, вальсъ. Ну, и поклонамъ и какъ дамѣ руку подавать. Комплиментамъ тоже обучалъ. Изъ ролей комплименты бралъ и ихъ говорить училъ. Копеекъ тридцать-сорокъ въ часъ платили. Въ старину-то просто было.

Подъ конецъ жизни старикъ отдыхалъ въ своемъ «имѣніи», подъ Симбирскомъ, на берегу Волги.

Онъ всѣхъ звалъ къ себѣ:

— Поѣдете, батюшка вы мой родной, по Волгѣ, ко мнѣ въ «Разсказовское ущелье» заѣзжайте. Благодать, рай! Потому и не умираю, что не надобно. Господи, Боже мой! — въ восхищеньи восклицалъ старикъ. — Чего мнѣ еще отъ Господа надобно! Живу, можно сказать, бариномъ! Все у меня, слава Тебѣ Господи, есть! Все свое, не купленое! И морковка, и капустка, и рѣпка, и прочая овощь всякая, и ягоды, и рыбка своя, и творогъ, молочко, сметана, масло. И огородъ, и садъ, и лугъ свой, и пристань.

— Велико у васъ, Александръ Андреевичъ, имѣніе? — спрашивалъ кто-нибудь изъ непосвященныхъ. — Много десятинъ?

— Одна.

И старикъ продолжалъ съ упоеніемъ:

— Ягодъ захотѣлъ, — садовнику сказалъ: «Набери-ка, братецъ ты мой, мнѣ къ обѣду клубнички!» Рѣдисочки захотѣлъ, — огороднику сказалъ: «Натаскай мнѣ рѣдиски». Рыбки захотѣлось, — рыболову приказалъ, — своя стерлядь-то въ Волгѣ! Поѣхать куда захотѣлъ, — кучеру лошадь заложить велѣлъ!

— У васъ, значитъ, много, Александръ Андреевичъ, прислуги?

— Одинъ. Онъ у меня, батюшка, за все. Онъ у меня и огородникъ, онъ у меня и садовникъ, онъ у меня и за кучера, онъ у меня и рыболовъ. Землю копаетъ, крышу краситъ и постройки возводитъ, плотничаетъ.

— Много получаетъ?

Александръ Андреевичъ пожимаетъ плечами:

— Я его не бью. Голоденъ не бываетъ. Ѣстъ, что даю, сколько хочетъ. Чего ему еще? Онъ человѣкъ молодой! Другой разъ дашь рубль, скажешь: «Что ты, братецъ ты мой, какой неряха? На тебѣ рубль, сходи въ городъ. Ты человѣкъ молодой, жилетку себѣ купи, сапоги справь, чаю, сахару пріобрѣти, въ баню сходи, мыла купи, — ну, а на остальныя развлекись!»

Такъ доживалъ на покоѣ и въ довольствѣ свои дни и «торжествовалъ» Левъ Гурычъ Синичкинъ, какъ на закулисномъ языкѣ звали Александра Андреевича Разсказова.

Онъ весь принадлежалъ прошлому, новаго времени не понималъ и не любилъ.

— И, батюшка вы мой, какіе теперь актеры пошли! Жалованье спрашиваетъ, ушамъ не вѣришь. «1200 рублей», — говоритъ. «Въ годъ?» Посмотритъ такъ, губы отпятитъ, словно плюнуть на тебя хочетъ: «Въ мѣсяцъ!» Потому и двойныя фамиліи имѣютъ, что вдвойнѣ жалованье получать желаютъ. На Антона и на Онуфрія бенефисы берутъ. А прежде?

И Александръ Андреевичъ умилялся:

— Берешь въ труппочку любовничка чистенькаго, брючки у него не порванныя, сюртучокъ не закапанный, цилиндрикъ и на лѣвую руку перчаточка. Душа радуется! 75 рублей въ мѣсяцъ ему дашь, — матери напишетъ, чтобы въ поминанье тебя записала! А удовольствія отъ него публикѣ сколько угодно. Пріятно такого молодого человѣка на сценѣ видѣть. Многіе даже купчихъ увозили. Вотъ тебѣ и 75 рублей!

И Александръ Андреевичъ смотрѣлъ побѣдоносно.

Словно хотѣлъ сказать:

— Вы, нынѣшніе, по 1200 рублей, ну-тка!

— Теперь, помилуйте, батюшка вы мой, какой актеръ пошелъ? — жаловался онъ. — Не актеръ, а магазинъ готоваго платья. «Я, — говоритъ, — меньше восьми сундуковъ съ собой не вожу!» Онъ любовника играетъ, а на немъ костюмъ 120 рублей стоитъ. Портному только и смотрѣть! А въ мое-то время! Служилъ я въ Маломъ, вдругъ говорятъ: «Ты завтра Хлестакова играешь!» И возсіялъ, и обомлѣлъ. Карьера! А играть-то въ чемъ? Хлестаковъ самъ говоритъ: «пустилъ бы фракъ, да жалко. Фракъ отъ перваго портного изъ Петербурга». А жалованья-то получалъ…

Я не помню въ точности, сколько именно говорилъ А. А. Разсказовъ. Кажется, что-то около 7 рублей 33 коп. въ мѣсяцъ, «капельдинерскій окладъ».

— На что тутъ «фракъ отъ перваго портного» заведешь? Что мнѣ дѣлать? Побѣжалъ я на Толкучку. Въ тѣ поры хорошіе портные, чтобы матеріала не портить, сначала, для примѣрокъ, изъ нанки костюмы шили. А потомъ ужъ дорогое сукно и кроили. «Нѣтъ ли, — спрашиваю, — пробочки?» Нанковыя брючки и купилъ съ костюмчикомъ за полтора цѣлковыхъ. Сшитъ-то у перваго портного, — сразу видно. Что и требуется. А матеріалъ — кому дѣло? Такъ-съ въ нанковыхъ брючкахъ Хлестакова и сыгралъ. И успѣхъ имѣлъ, вызывали всѣмъ театромъ. А городничаго игралъ Щепкинъ. Съ нимъ выходилъ кланяться… А нынѣшніе въ вигони играютъ, да и то подавай имъ англійскую.

Онъ былъ анахронизмомъ.

Анахронизмомъ для нашего времени, когда за театромъ офиціально признаютъ «государственное значеніе», когда театральный міръ требуетъ для себя того, чего не имѣетъ даже печать, — особаго, постояннаго, твердаго законодательства.

Александръ Андреевичъ принадлежалъ къ тому времени, когда актеру говорили:

— Переходи ко мнѣ, я тебѣ пѣнковую трубку подарю.

Смотрѣлъ на себя, какъ на «увеселителя».

И какъ ни гордился своими великими сверстниками, но, когда говорилъ о себѣ, тона всегда держался какого-то извиняющагося.

Словно прощенья просилъ, что такимъ пустымъ, въ сущности, дѣломъ занимается.

— Ибо что есть актеръ?

Я любилъ старика, потому что онъ далъ мнѣ своей игрой много хорошихъ вечеровъ.

И старикъ относился ко мнѣ съ расположеніемъ, потому что зналъ, что больше всего я люблю искусство, и что жизнь въ моихъ глазахъ только модель для искусства.

Въ Нижнемъ-Новгородѣ, на ярмаркѣ, Александръ Андреевичъ часто захаживалъ ко мнѣ и бесѣдовалъ по-пріятельски и по-душѣ.

Онъ служилъ тогда у Димитрія Аѳанасьевича Бѣльскаго.

— Помилуйте, батюшка вы мой, какіе теперь антрепренеры пошли! — жаловался старикъ. — Горды стали! Гордъ, а сборовъ никакихъ. И актеръ нынче гордъ. Всѣ горды! Гордъ, а въ бенефисъ три рубля сбора. Вотъ хоть бы взять Дмитрія Аѳанасьевича. Онъ человѣкъ хорошій. Да нешто такъ театръ держатъ? Помилуйте! Держитъ театръ на ярмаркѣ, — ни онъ къ купцамъ, ни онъ по лавкамъ. Нешто такъ въ наше-то время дѣлалось? Смотрѣть жалко-съ! А актеръ?! Этакое жалованье получаетъ, а чтобъ объ антрепренерѣ подумать, чтобъ среди купцовъ знакомства завести, пріятелей, — нѣтъ его. Ужъ я, знаете, вчужѣ встосковался. «Надо, — думаю, — человѣку помочь!» По лавкамъ сегодня пошелъ.

— Ну, и что же, Александръ Андреевичъ?

Старый актеръ посмотрѣлъ на меня торжествующе:

— Шесть ложъ да креселъ штукъ пятнадцать!

Онъ разсмѣялся довольно, радостно.

И гордо ткнулъ себя въ грудь:

— Все изъ-за меня-съ! Ну-ка, пусть ихъ молодые дорогіе попробуютъ!.. Меня, слава Тебѣ, Господи, благодарю моего Создателя, по ярмаркѣ знаютъ. Многихъ я еще купеческими дѣтьми знавалъ. Теперь сами въ хозяева вышли и меня, старика, не забываютъ. Надо какъ? Пришелъ, про торговлю спросилъ, въ дѣлахъ участіе высказалъ, о цѣнахъ потужилъ, прошлыя времена вспомнилъ. Купцу это пріятно. Въ палаткѣ, надъ лавкой, наверху, посидѣлъ, водочки выпилъ. Говоришь: «Все равно, будете покупателей угощать. Угостите ихъ нашимъ театрикомъ. Взяли бы ложу, кулечекъ съ собой. Коньячку, красненькаго, фруктовъ. Въ антрактахъ-то коньячку. Любо-дорого! И покупателю лестно и вамъ пріятно, а намъ — хлѣбъ. Чѣмъ въ трактирѣ-то сидѣть!» Купецъ и сдается: «Ладно!»

Александръ Андреевичъ махнулъ рукой:

— Такъ нешто съ нынѣшними можно? Горды! Сказалъ имъ, подалъ совѣтъ отъ чистаго сердца, — посмотрѣли такъ, словно я ихъ человѣка зарѣзать зову. «Театръ — не кабакъ!» Тфу! Словно если купецъ въ антрактѣ коньяку выпьетъ, такъ ты хорошо Гамлета играть не можешь! Онъ коньякъ пьетъ, а не ты. Купецъ послѣ коньяку еще расположеннѣе.

— И много знакомыхъ обошли, Александръ Андреевичъ?

— Да нынче послѣ обѣдни три ряда обходилъ. Зайду: «Вотъ, молъ, „Вокругъ свѣта въ 80 дней“ для вашего удовольствія ставимъ. Расходы большіе. Что одна обстановка стоитъ. Поддержите!» Ну, спрашиваютъ: «А потѣшить, Александръ Андреевичъ, обѣщаешь?» Только глазомъ мигнулъ, — они ужъ ржутъ. «Не извольте, молъ, безпокоиться». Роли-то у меня тамъ никакой нѣтъ. Англійскаго судью какого-то, будь онъ трижды проклятъ, въ одномъ актѣ играю. Только и словъ у него: «Все будетъ сдѣлано по закону». Прямо, идолъ. Однако я такъ, батюшка, надѣюсь эти слова произнести, чтобъ купцовъ за весь вечеръ утѣшить И лестный аплодисментъ вызову.

— Какъ же это такъ, Александръ Андреевичъ? Одной фразой?

Онъ хитро и самодовольно прищурилъ глазъ:

— Одной фразой-съ! Интонаційку подберу! Тонъ дамъ. Такъ это самое «по закону» произнесу и жестъ сдѣлаю, что сразу видно, что рѣчь о «хапинзигевезенѣ»^[1] идетъ!

— Что вы, Александръ Андреевичъ! Англійскіе судьи не берутъ!

— Да вѣдь для купцовъ! Батюшка!

За кулисами во время репетицій актеры смѣялись:

— Синичкинъ роль учитъ!

Александръ Андреевичъ, запершись въ уборной, на тысячу ладовъ пробовалъ произносить фразу:

— Все будетъ сдѣлано по закону.

И на спектаклѣ произнесъ ее такъ, что весь театръ заржалъ.

А съ галерки долго орали:

— Бицъ!

На слѣдующій день Александръ Андреевичъ явился ко мнѣ сіяющій и торжествующій:

— Присутствовали?

— Поздравляю, Александръ Андреевичъ!

— Сегодня, батюшка вы мой, два балыка да икры паюсной самой лучшей да полцыбика чаю отъ благодарныхъ купцовъ прислали. Да одинъ знакомый суконщикъ къ себѣ звалъ, — на костюмчикъ драпу отрѣзать!

И онъ перечислялъ эти трофеи, словно полученные лавровые вѣнки.

— Поздравляю, Александръ Андреевичъ, поздравляю.

Александръ Андреевичъ вскочилъ.

— Нѣтъ-съ, благодарность какова! Разсказываю вчера режиссеру, какъ по лавкамъ звать купцовъ ходилъ. А онъ вмѣсто того, чтобъ «спасибо» сказать, скосилъ на меня морду, какъ середа на пятницу, и этакъ сквозь зубы: «Напрасно, — говоритъ, — Александръ Андреевичъ, вы это дѣлаете!» А? Купцы пришли, — и это напрасно! Хотѣлъ плюнуть, — еле удержался. Вотъ вамъ люди!

Я любилъ слушать эти разсказы.

Словно другое, отжитое, умершее, невозвратное время говорило устами этого старика.

Онъ былъ, кажется, послѣднимъ «законченнымъ типомъ» приниженнаго актера стараго времени, которое зовутъ «добрымъ».

Навстрѣчу этимъ старикамъ, словно конфузившимся своей дорогой, своею любимой профессіей, пришло племя новое, смѣлое, гордое, которое высоко держитъ голову, сознаетъ свое достоинство, свое значеніе.

Только вотъ играетъ это племя скверно.

Это жаль.

Примѣчанія

1. нѣм.