Н. А. Лейкинъ.
[править]Мученики охоты.
[править]1880.
[править]БАЛЕТОМАНЪ.
[править]Въ Большомъ театрѣ съѣздъ. Даютъ балетъ. Хлопаютъ двери въ корридорѣ бенуаровъ, звенятъ шпоры, звякаютъ палаши. Ливрейные гайдуки снимаютъ съ пріѣхавшихъ дамъ верхнее платье. Тѣснота. Знакомые привѣтствуютъ другъ друга. Слышна французская рѣчь. Изъ театральной залы доносится звукъ настраиваемыхъ инструментовъ.
— Дозвольте больному человѣку пройти! раздался басистый возгласъ, и въ корридорѣ среди толпы появляется еле движущійся старичекъ, ведомый подъ руку лакеемъ.
— Голова старичка трясется, глаза остановились и смотрятъ въ одну точку. Онъ то и дѣло жуетъ губами, какъ-бы пережевывая жвачку. Морщинистое лицо съ темными крашеными бакенбардами показываетъ утомленіе. Поддерживаемый съ лѣвой стороны лакеемъ, старичекъ опирается правой рукой на костыль. Ноги старичка въ бархатныхъ сапогахъ и двигаются не сгибаясь въ сочлененіяхъ. Онъ ступаетъ ими какъ полѣньями и везетъ по полу.
— Тише, баринъ, тутъ двѣ ступеньки, предостерегаетъ его лакей.
— Что ты мнѣ зудишь! Будто я самъ не вижу, сердится старичекъ.
— Видите, а сами изволили споткнуться. Правой ногой изволите прежде ступать, а лѣвой потомъ. Вотъ такъ. Теперь лѣвой, теперь лѣвой, а я васъ съ правой стороны поддержу. Устали? Отдохните немножко.
— Ферапонтъ! Ежели ты меня будешь злить, я тебя выброшу черезъ дверь.
— Помилуйте, я о васъ же хлопочу. Вишь, какъ вы запыхались! Опять одышка. Вотъ и кашель…
— Капсюльки, капсюльки скорѣй, хрипло откашливаясь, говоритъ старичекъ.
— Вотъ пожалуйте.
Лакей достаетъ изъ кармана коробку. Старикъ вынимаетъ оттуда капсюлю и беретъ ее въ ротъ. Публика смотритъ на старичка съ удивленіемъ и съ еле сдерживаемой улыбкой.
— Неисправимъ хоть брось! шепчетъ товарищу какой-то военный и киваетъ на старичка.
— Господи! Эдакая мумія и вдругъ въ балетъ, озираетъ его съ ногъ до головы какая-то полная, купеческаго вида, дама. — Дома-бы сидѣть да грѣхи свои замаливать, а онъ по театрамъ…
Лакей началъ раздѣвать старичка: снялъ съ него пальто, размоталъ шарфъ съ шеи.
— Бинокль на меня надѣнь… шамкаетъ старичекъ. — Посмотри, платокъ у меня въ карманѣ?
— И платокъ и табакерка — все положено. Вотъ вамъ и капсюльки. Морской канатъ прикажете изъ ушей вынуть?
— Конечно, вынь. Дуракъ! Какъ-же я буду музыкальный темпъ слушать?..
— Готово-съ. До кресла сами дойдете или мнѣ васъ проводить?
— Самъ, самъ… Я бодръ и свѣжъ…
Старичекъ, сильно опираясь на костыль, началъ медленно входить въ театральную залу, но тотчасъ-же запнулся, поманилъ капельдинера и сказалъ ему:
— Проводи меня, мой милый, до перваго ряда.
Тяжело дыша, добрался онъ до кресла, сѣлъ и началъ раскланиваться съ знакомыми. Къ нему подошелъ бульдогообразный господинъ во фракѣ и съ цѣлой кучкой маленькихъ орденовъ, вздѣтыхъ на шпильку.
— Здравствуйте. Ну, какъ ваши ноги? спросилъ онъ.
— Лучше, лучше. Совсѣмъ хорошо, отвѣчалъ старичекъ. — Одно вотъ только, — кашель проклятый.
— Все по системѣ Матео лѣчитесь?
— Есть, есть сонъ. Сплю хорошо и аппетитъ звѣрскій.
— Я, говорю, по системѣ Матео продолжаете лѣчиться? возвысилъ голосъ бульдогообразный господинъ.
— Нельзя, дебютантка… Болѣе пятидесяти лѣтъ ни одного дебюта не пропускалъ. И наконецъ наша несравненная diva!.. Я оживаю… Посмотрю на восхитительную пластичность формъ и духовно сытъ на три дня.
Бульдогообразный господинъ вздохнулъ, поморщился и не сталъ допытываться о Матео.
— Сегодня не одна дебютантка, а двѣ пояснилъ онъ. — Машенька будетъ маленькое морсо въ третьемъ дѣйствіи танцевать- Танецъ тритона. Онъ обыкновенно выпускался. Вы знаете это?
— Оставилъ. Ванны совсѣмъ оставилъ. Я теперь электричествомъ и пасивной гимнастикой. Вина — ни Боже мой! Пилъ шато-ля-розъ и то оставилъ.
Прошелъ какой-то толстякъ, задѣлъ старичка за ногу и сказалъ «пардонъ». Старичекъ даже застоналъ отъ боли и схватился за колѣнку.
— Bon soir! проговорилъ, садясь съ нимъ рядомъ, гусаръ и спросилъ: — Все подагра?
— Да какже, коли какихъ-то носороговъ въ первый рядъ пускаютъ! далъ отвѣтъ старичекъ. — Конечно, на пуантахъ по сценѣ я не пройдусь, но тутъ и здоровый человѣкъ почувствуетъ боль. А чтожъ вы, молодой человѣкъ, безъ букета? Не хорошо. За такую элевацею, какъ у ней, нужно на пьедесталъ ставить и жертвоприношеніе дѣлать! Ай-ай-ай!
Но вотъ грянулъ оркестръ и взвился занавѣсъ. Старичекъ. вынулъ изъ футляра бинокль, и наведя его на сцену, весь превратился въ зрѣніе. Нижняя его губа била по верхней въ тактъ музыки. Вотъ и она — легкокрылая сильфида. Показалась и понеслась, еле касаясь пола. Старичекъ задрожалъ и выронилъ изъ рукъ бинокль, ударивъ себя по больной ногѣ. Ему подняли бинокль. Слезы навернулись у него на глазахъ отъ боли, но онъ продолжалъ вперивать свои взоры на сцену и даже улыбался.
— Хорошо-ли вамъ изнурять-то себя? отнесся къ нему гусаръ. — Вы такъ слабы.
— Нѣтъ, нѣтъ. Балетъ мой культъ. Ежели-бы я пропустилъ дебютъ, я наложилъ-бы на себя эпитемію. Меня лѣчить надо балетомъ!
Сильфида кончила. Театръ дрогнулъ отъ рукоплесканій. Зааплодировалъ и старичекъ, но вдругъ опустилъ руки и схватился за больное плечо.
— Не могу, сказалъ онъ, и ужъ продолжалъ только подкрикивать хриплымъ голосомъ: «браво, браво!»
Выплыла вторая корифейка- Старичекъ нахмурился.
— Ну эту и смотрѣть не стоитъ. Балаганъ, сказалъ онъ и даже отвернулся, — Это верблюдъ, а не грація. Какая разница съ давишнимъ стальнымъ носкомъ! Пожалуста разговаривайте теперь со мной. Пусть она со сцены видитъ, что я на нее никакого вниманія не обращаю, отнесся онъ къ гусару. — Вотъ такъ. Бога ради вы ей не аплодируйте. Мы настоящіе цѣнители и должны дѣлить козлищь отъ овецъ.
Корифейка тоже кончила свой номеръ. Раздались жидкіе аплодисменты, но во второмъ ряду надъ самымъ ухомъ старика, кто-то остервенительно захлопалъ. Старичекъ быстро обернулся къ нему.
— За что? за что, позвольте васъ спросить? И наконецъ, какъ вы смѣете такъ профанировать!.. крикнулъ онъ, весь затрясшись, и неудержимо закашлялся.
Онъ кашлялъ долго. Грудь его хрипѣла какъ, бой старыхъ заржавѣвшихъ стѣныхъ часовъ. Лицо налилось кровью, глаза выпучились, изо рта летѣли брызги.
— Капсюли мои, капсюли! Платокъ… еле выговаривалъ онъ и искалъ руками карманъ.
Гусаръ помогъ ему вынуть и то и другое. Во второмъ ряду между тѣмъ говорили:
— Въ гробъ такому мертвому тѣлу пора ложиться, а не въ балетъ ѣздить!