Буонапартъ, никакъ несоглашаясь быть подъ карауломъ, сказалъ между прочимъ: «Они незнаютъ моего характера! они должны бы повѣрить моему слову.» Одинъ изъ находившихся тамъ офицеровъ спросилъ: Могу ли сказать вамъ сущую правду?
Буонапартъ. Говорите.
Офицеръ. Я долженъ вамъ признаться, что со времени нашествія вашего на Испанію ни одинъ Англичанинъ не захотѣлъ бы повѣрить ниже самымъ торжественнымъ обѣщаніямъ вашимъ.
Буонапартъ. Да вѣдь я былъ призванъ въ Испанію Карломъ IV, для того. чтобы подать ему помощь противъ сына.
Офицеръ. А мнѣ кажется для того, чтобы посадить на престолъ Короля Іосифа.
Буонапартъ. У меня была великая политическая система. Мнѣ нужно было создать могущество противу вашея огромной морской силы; а ето еще и прежде сдѣлано было Бурбонами.
Офицеръ. Однакожъ признайтсь, Генералъ, что Франція подъ вашимъ скипетромъ была гораздо страшнѣе, нежели въ послѣдніе годы, царствованія Лудовика XIV. Она была также и увеличена, и проч.
Буонапартъ. И Англія съ своей стороны приобрѣла много могущества. (Ето относилось къ колоніямъ и къ новоприобрѣтеннымъ краямъ въ Индіяхъ.)
Офицеръ. Многіе просвѣщенные люди думаютъ, что Англія болѣе теряетъ, нежели выигрываетъ, отъ обладанія столь обширными и отдаленными странами.
Буонапартъ. Я желалъ вновь оживить Испанію введеніемъ тѣхъ самыхъ установленій, которыми послѣ занимались Чины (Cortes) Испанскіе.
Когда напомянули Буонапарту, какимъ образомъ, присвоена имъ Испанская корона, то онъ — замолчалъ. Спустя немного, онъ опять началъ толковать о своемъ нахожденіи подъ стражею, и кончилъ сими словами: «Я обманулся, положившись на ваше великодушіе.» О Фоксѣ сказалъ онъ между прочимъ, что зналъ его, и видѣлъ въ дворцѣ Тюйльерійскомъ, наконецъ прибавилъ; «онъ не имѣлъ вашихъ предразсудковъ.»
Офицеръ. Послушайте, господинъ Генералъ! Фоксъ былъ ревностнымъ патріотомъ, а за тѣмъ уже гражданиномъ всего свѣта.
Буонапартъ. Онъ искренно желалъ мира, и я желелъ его ранвымъ образомъ. Его смерть помѣшала заключенію мирнаго трактата (1806 года). Другіе не были столь искренни. Не скажу (прибавилъ Буонапартъ), будто въ продолженіе столь долговременной войны я не имѣлъ намѣренія уничтожить Англію… (Тутъ опомнился онъ, что сказалъ больше нежели дозволяло благоразуміе, и прибавилъ) да, я хотѣлъ ослабить ея могущество; хотѣлъ Англію принудить быть справедливою, или по крайней мѣрѣ менѣе несправедливою.
Въ продолженіе сего разговора, болѣе полутора часа продолжавшагося, Буонапартъ ни однажды не смѣшался, велъ себя благопристойно и былъ свободенъ отъ всѣхъ сильныхъ движеніи. Нѣкоторыя его выраженія, сами по себѣ сильныя, произносимы были спокойно. Голосъ его былъ тихъ, видъ скроменъ, тѣлодвиженія умѣренны, и отнюдь не таковы, какія употребляются у Французовъ или Италіянцовъ. Словомъ, во всѣхъ его поступкахъ непримѣтно было ни малѣйшей страсти или печали. Казалось, что онъ не терялъ присутствіе духа; говорилъ съ одинакимъ спокойствіемъ и откровенностію какъ о маловажныхъ предметахъ, такъ и о важныхъ до жизни его касающихся политическихъ происшествіяхъ, равнымъ образомъ и о нынѣшнихъ его обстоятельствахъ[1]. Совсѣмъ несправедливо то, будто бы онъ сказалъ въ предосужденіе Бурбоновъ, что Дюшесса Ангулезіская между всѣми ими есть единственный мущина.
- ↑ Онъ давно бы сдѣлался тихимъ, когда бы прежде посадили его — на примѣръ въ караульню. Перев.