Изъ всѣхъ даровыхъ зрѣлищъ, которыми джентльменъ, располагающій малою толикою свободнаго времени, можетъ пользоваться въ Лондонѣ, самое, по моему, жестокое зрѣлище представляетъ дюжій, жирноволосый, обрызганный кровью мясникъ, влачащій за ногу обезумѣвшую отъ ужаса овцу и вталкивающій ее въ бойню, увѣшенную свѣжеободранными овечьими трупами.
Упавшая среди улицы лошадь производить тягостное впечатлѣніе; точно также и загнанная собака, точно также и пьяная, едва держащаяся на ногахъ женщина, несущая ребенка головою внизъ; но ничто не поражаетъ меня такъ болѣзненно, какъ видъ угнетенной овцы. Я, разумѣется, имѣю пристрастіе къ нѣжной, хорошо-приготовленной баранинѣ — зубы у меня великолѣпнѣйшіе работники по этой части и желудокъ мой въ отличнѣйшемъ порядкѣ; но если я увижу, какъ бѣдная овечка дергаетъ ногами, отстаивая драгоцѣнную жизнь, и представлю себя, что черезъ нѣсколько часовъ она будетъ висѣть въ мясной лавкѣ — меня искушаетъ желаніе взять баранью сторону въ борьбѣ, разогнать лѣнивыхъ мальчишекъ, которыя безчувственно глазѣютъ и смѣются, и, схвативъ мясника, за его собственную ногу, заставить его немножко подрягать.
И еще другое любопытное дѣйствіе производитъ на меня видъ бѣднаго и кроткаго животнаго, а именно напоминаетъ мнѣ очень дорогаго пріятеля, Адолфуса Икль. Это былъ величайшій изъ мучениковъ, которымъ только когда-либо я имѣлъ честь быть представленнымъ; это была сама улыбающаяся невинность! и его какъ овечку роковая судьба оторвала отъ родимаго пастбища живаго предала на съѣденіе!
У меня были, леди и джентльмены, свои тяжкія испытанія въ жизни и смягчили меня, какъ смягчаетъ толчея пеньку, и развили во мнѣ искреннее сочувствіе къ злополучіямъ ближняго. Теперь сердце мое способно чутко отзываться на чужое горе. Если человѣкъ, мучимый такимъ голодомъ, что можетъ проглотить полбыка какъ пилюльку, бывалъ вынужденъ ограничивать свой обѣдъ чашкою кофе, то подобное испытаніе нѣсколько научаетъ его быть человѣколюбивымъ въ отношеніи жалкаго горемыки, признающагося, что онъ двое сутокъ не пробовалъ никакой пищи. Когда около меня шелестятъ лохмотья и заплаты, бормоча о пенсахъ, необходимыхъ для пріобрѣтенія ночнаго пріюта, я живо вспоминаю ту ночь, когда я былъ выброшенъ за дверь и долженъ былъ протрястись до разсвѣта на скамейкѣ въ паркѣ, въ одномъ фракѣ и въ рубашкѣ съ вышитой грудью. Для внушенія намъ человѣколюбивыхъ чувствъ ничего нѣтъ лучше, какъ малая толика познаннаго страданія. Я знаю одного джентльмена, который чрезвычайно легко подаетъ милостыню рябымъ нищимъ, потому что самъ разъ чуть не умеръ отъ оспы.
Но, Господи владыко! что значатъ мои мизерныя злополучія по доводу истощенныхъ финансовъ и утраченнаго кредита? что значатъ тѣ долгіе дни, когда нечѣмъ было мнѣ существовать, некого любить и не съ кѣмъ жить? Зубъ, который такъ мучительно болѣлъ во время оно, давно выдернутъ, боль забыта и я снова могу щелкать орѣхи съ любымъ веселымъ молодцомъ на ярмаркѣ.
Мой коробъ бѣдствій и кручины навалился на меня не вдругъ, не съ разу, а малыми частицами и постепенно. Первая моя бѣда была самая легкая, изъ всѣхъ меня постигшихъ. Но вообразите вы, коли можете, каково должно быть положеніе несчастнаго смертнаго, на котораго внезапно обрушилось ужасное, непоправимое несчастіе, который проживъ восхитительно-безмятежныхъ, блаженныхъ двадцать-пять лѣтъ, вдругъ приходитъ къ заключенію, что лучше бы ему не родиться на свѣтъ; на чью горемычную беззащитную голову, безчувственныя оскорбленія и жестокосердныя преслѣдованія вдругъ сыпнули сокрушающимъ градомъ и совершенно ошеломили, придавили и разбили его?
Такова была участь моего уважаемаго пріятеля, Адольфуса Икля. Онъ тоже попался въ руки мясникамъ, которыя быстро увлекли его въ мясной рядъ!
Добродушный, кроткій человѣкъ, съ нѣжными, голубыми глазами и слабыми ладыжками, но съ такимъ сердцемъ!
Скверная вещь быть всегда счастливымъ. Это заставляетъ человѣка жирѣть, дѣлаетъ его лѣнивымъ, разслабляетъ мозгъ. Кручина — великолѣпнѣйшее, капитальное средство для отрезвѣнія всего существа и для возбужденія дѣятельности и бодрости.
Бѣда, къ сожалѣнію, не возвѣщаетъ, какъ локомотивъ, своего приближенія свисткомъ и некогда соскочить съ рельсовъ, чтобъ вслѣдъ затѣмъ уснуть гдѣ нибудь въ сторонѣ, на розовыхъ листьяхъ. Угрюмая вѣдьма крадется по слѣдамъ и бросается на насъ въ ту минуту, когда мы безпечно идемъ, напѣвая пѣсенку; она точно полисменъ въ партикулярномъ платьѣ, съ невиннымъ зонтикомъ въ рукахъ, но съ властительнымъ жезломъ и желѣзными браслетами и карманѣ.
Укрѣпите себя рядомъ тихихъ постоянныхъ бѣдствій; выдресируйте себя такъ, чтобы когда начнется главная потасовка, вы могли принять оглушающіе подзатыльники съ любезною улыбкою и бодрымъ видомъ. Человѣку, который вопилъ отъ мучительной подагры, стоналъ отъ ревматической боли, покажется пріятнымъ измѣненіемъ страданія. Злополучный Адольфусъ Икль! Великое, сокрушительное бѣдствіе постигло васъ въ ту самую минуту, какъ вы разсчитывали быть счастливѣйшимъ существомъ на землѣ. Злополучный молодой человѣкъ!
Я въ первый разъ былъ представленъ Адольфусу, спустя двѣнадцать часовъ послѣ его появленія на свѣтъ. Онъ лежалъ обернутый въ теплую фланель и самъ теплый, какъ только что испеченная лѣпешка, и когда сидѣлка сказала мнѣ, что я могу, если желаю, до него дотронуться, я копнулъ его какъ слѣпаго котенка и проговорилъ: бѣдненькій! Невинныя времена, мой другъ, благословенныя времена и чуждыя всякаго коварства и плутовства!
Наши родители были сосѣдями; ихъ поля соприкасались. Мой папаша каждое утро гулялъ по своему владѣнію въ четыреста акровъ, и на извѣстной границѣ, у изгороди встрѣчался съ папашей Адольфуса, который гулялъ по своему владѣнію въ четыреста акровъ. Они жали другъ другу руки черезъ изгородь, освѣдомлялись другъ у друга о здоровьѣ женъ, и затѣмъ съ облегченнымъ сердцемъ шли по домамъ завтракать. Мамаша Адольфуса и моя мамаша посылали другъ другу въ презентъ молодыя овощи, свѣжія яйца и модныя выкройки. Такимъ образомъ, съ самой ранней юности я и мученикъ Адольфусъ были товарищами.
Между нами существовала та разница, что Адольфусъ былъ единственнымъ дѣтищемъ, а меня судьба надѣлила пятью братьями. Если Адольфусу не давали желе, то ему стоило только захотѣть, и желе являлось, а если я осмѣливался скорчить плаксивую мину, мои чувства усмиряли розгою. Всѣ игрушки, въ которыя мы играли, были собственностью Адольфуса (исключая дряннаго лопнувшаго мячика, на который онъ никогда и не глянулъ), и какъ скоро ему прискучили игрушечныя лошадки, родители пріобрѣли для него настоящаго живаго пони. Адольфусъ былъ счастливѣйшій малый, но онъ этого не понималъ и слѣдственно не могъ цѣнить.
Меня воспитывали иначе, и я очень былъ радъ, когда пришелъ конецъ этому воспитанію.
Отецъ мой былъ точный, аккуратный, упрямый человѣкъ, имѣвшій неудобныя для меня убѣжденія касательно воспитанія дѣтей. Онъ былъ, разумѣется, совершенно правъ, проводя свои убѣжденія въ жизнь, но мнѣ отъ этого приходилось больно, одиноко, — совсѣмъ плохо. Я пользуюсь прекраснымъ здоровьемъ, но во дни оны, еслибы дѣло было предоставлено мнѣ на выборъ, я несомнѣнно предпочелъ бы не укрѣпляющія тѣло, а веселящія духъ обращеніе и содержаніе. Пятнадцать лѣтъ я питался за завтракомъ гороховой похлебкой, приправленной щепоткой соли, и никогда не лизнулъ другаго пирога или пуддинга, кромѣ мяснаго. Я полагаю, что мальчика, послѣ шестичасовыхъ упражненій латынью, не мѣшаетъ поощрить какой-нибудь роскошью, и нахожу, что пуддингъ изъ плодовъ въ этомъ случаѣ какъ нельзя болѣе кстати.
То же касательно холодныхъ ваннъ: онѣ чрезвычайно полезны, но замораживать въ нихъ ребенка до полусмерти, я считаю утрировкой. То же относительно хлѣба: я не говорю, что непремѣнно надо кормить свѣжеиспеченнымъ, но давать исключительно черствый, семидневный хлѣбъ, который раскусывается, какъ пемза и крошится во рту какъ зола, я считаю тоже утрировкой.
Воспитаніе Адольфуса было не похоже на мое воспитаніе. Счастливый малый! онъ обѣдалъ съ обожавшими его родителями и его угощали, какъ принца Уэльскаго. Ему всегда предлагали тотъ именно кусокъ, къ которому я всей душой тщетно стремился, и если онъ просилъ вторую порцію вишневаго пирожнаго, его мамаша приходила въ восторгъ, и восклицала: «милый крошка! какой у него апетитъ!» Когда онъ являлся, разгоряченный бѣганьемъ, его такъ поливали одеколономъ, что его пріятно было понюхать; когда ночь была холодная, въ его спальнѣ разводили такой огонь, что онъ могъ въ одномъ бѣльѣ танцовать предъ каминомъ. Иногда родители его находили, что Адольфусу полезно будетъ выпить полстакана портвейну и ломтики хлѣба съ масломъ, равно какъ и поджаренные гренки всегда были готовы къ его услугамъ. Однако, сколько я знаю, здоровье его отъ этого ни мало не страдало. Я видалъ, правда, какъ онъ отпускаетъ поясъ послѣ обѣда, но онъ дѣлалъ это не потому, что его схватывали судороги, а потому, что поясъ становился немножко уже и нѣсколько тѣснилъ его.
Едва мнѣ минуло шестнадцать лѣтъ, я былъ отправленъ на всѣ четыре стороны искать счастія, какъ лошадь, которую тотчасъ осѣдлываютъ, какъ только она въ состояніи сдержать сѣдло. Меня всунули въ вагонъ втораго класса, вмѣстѣ съ двумя парами платья и полудюжиною рубашекъ, и благословили на битву съ жизнью, предоставивъ мнѣ стать на свои ноги, если смогу, или повалиться, если оплошаю. Находя, что у меня пріятная, располагающая наружность, рѣшили на этомъ основаніи сдѣлать изъ меня доктора. Я началъ свою докторскую карьеру тѣмъ, что покралъ всѣ лепешки отъ кашлю изъ даровой аптеки; мнѣ въ особенности пришлись по вкусу, помню, ромовыя, душистыя карамельки.
Я уже предавался болѣе серьезнымъ наукамъ — ходилъ по больницамъ и обкуривалъ новыя трубки, изучалъ анатомію и совершенствовался по части питья пунша — когда мой старый товарищъ, Адольфусъ Икль, прибылъ въ Лондонъ. Оба его родители умерли, завѣщавъ все дорогому дѣтищу, и обѣщавъ не упускать его изъ виду, и покровительствовать ему, и беречь его съ того свѣта.
Несмотря на это, онъ впалъ въ совершеннѣйшее уныніе и отчаяніе. Мать умерла въ его объятіяхъ. Онъ, плача, говорилъ мнѣ, что чувствуетъ ея послѣднее дыханіе на своей щекѣ, и даже показалъ мнѣ мѣстечко, гдѣ именно. Никогда, кажется, не бывало такого согласнаго, другъ друга любящаго семейства, и, проведя шесть лѣтъ въ Лондонѣ, я съ отраднымъ изумленіемъ замѣчалъ подобную нѣжность и мягкость чувствъ.
Такимъ образомъ, Адольфусъ Икль, богатый нѣжными чувствами и звонкою монетой, былъ живутъ въ водоворотъ житейскій. Добродѣтельный молодой человѣкъ, однако, не устоялъ на ногахъ. Я, со всѣми своими испытаніями и непріятностями по части медицины и хирургіи, я, который никогда не имѣлъ пенни до тѣхъ поръ, пока случайно не поднялъ одного на Оксфордской улицѣ — я въ концѣ-концовъ гораздо успѣшнѣе и лучше справился съ своими дѣлами. Я могу теперь звонить въ свой собственный колокольчикъ такъ громко, какъ мнѣ угодно, могу давать щелчки и толчки своему разсыльному мальчику, когда нахожусь въ дурномъ расположеніи духа, или куражиться надъ кухаркой, заставляя ее по нѣскольку разъ въ день отчищать мѣдную дощечку на двери — мѣдную дощечку, на которой вырѣзано изящнѣйшимъ образомъ: «Джонъ Тоддъ, лекарь. Прививанье оспы бесплатно».
Но теперь не время распространяться о настоящемъ благополучіи, а надо возвратиться къ эпохѣ голода, холода и всякихъ бѣдствій, къ той эпохѣ, когда Адольфусъ впервые прибылъ въ Лондонъ.
Мнѣ стоило несказанныхъ трудовъ и изворотливости пропитаться, прикрыть кое-какъ грѣшное тѣло и заплатить за квартиру. Въ тѣ дни я полагалъ, что невозможно бить несчастнымъ, имѣя пятьдесятъ фунтовъ въ недѣлю. Въ моихъ глазахъ, Адольфусъ былъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Онъ жилъ въ изобиліи и роскоши, — я былъ по уши въ долгу, и моя хозяйка вѣчно слѣдила, не несу ли я, выходя изъ дому, узелка; она даже бѣжала за мной въ догонку, если ей представлялось, что карманы у меня подозрительно оттопыривались.
Иногда зависть къ Долли доходила у меня чутъ не до ненависти; именно въ одинъ сырой день, когда подошва моего лѣваго сапога совсѣмъ отказалась служить, и я увидалъ въ его уборной, по крайней-мѣрѣ, три десятка новехонькой обуви. То же въ тотъ день, когда я два часа провелъ, замазывая чернилами побѣлѣвшіе швы сюртука, а потомъ былъ свидѣтелемъ, какъ онъ отдалъ своему лакею пару платья, которая привела бы въ восхищеніе весь Мидльсексъ и прославила бы меня на вѣки.
Всѣ за нимъ ухаживали, никому онъ не былъ долженъ, такъ что жь мудренаго, что я подъ часъ желалъ быть на мѣстѣ этого счастливца, я, къ которому ежедневно стучалась въ дверь хозяйка, настойчиво спрашивая, когда мнѣ угодно будетъ свести счеты ?
Однажды я прихожу къ нему (у него были четыре великолѣпнѣйшія комнаты, а я, увы! мостился на чердакѣ!) и застаю его за завтракомъ (паштетъ изъ дичи, ветчина, яйца и у него ни капли апетита, а я ничего не ѣлъ съ утра, кромѣ мерзкаго, грошоваго кусочка колбасы!)
— Что, Долли? Еще не завтракалъ? крикнулъ я. — Я, пожалуй, сдѣлаю тебѣ компанію, прибавилъ я, направляясь къ паштету. — Былъ на танцовальномъ вечерѣ? спросилъ съ полнымъ ртомъ.
— Да, отвѣтилъ онъ. — Я пріѣхалъ отъ леди Лобстервиль въ пять часовъ утра. Не хотите ли шэрри?
Человѣкъ, который радъ-радехонекъ пиву и позволяетъ себѣ вино только въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ, какъ напримѣръ, въ день своего рожденья, всегда согласенъ выпить шерри.
— На этомъ вечерѣ, я думаю, были прелестныя женщины, Долли?
— Божественныя отвѣтилъ онъ, вздыхая: — на слѣдующей недѣлѣ я приглашенъ на пикникъ.
Вотъ что значитъ имѣть тысячу-двѣсти фунтовъ годоваго доходу! Для бѣдныхъ парней, перебивающихся фунтомъ въ недѣлю, нѣтъ пикниковъ!
Грумъ вошелъ съ почтительнымъ вопросомъ, когда подавать экипажъ.
— Хотите, поѣдемте верхомъ въ Ричмондъ? спросилъ Долли.
Я называю подобные вопросы оскорбленіемъ. Онъ долженъ бы видѣть, что на мнѣ ветхія ботинки и мои колѣни должны были достаточно показать ему, что, если я только попытаюсь занести ногу въ стремя, то панталоны мои лопнутъ и расползутся, какъ мокрая оберточная бумага. Грумъ (безподобно одѣтый негодяй, розовый и пухлый, какъ принцъ) непремѣнно оскалилъ бы зубы при моемъ отвѣтѣ: «не могу, любезный другъ; у меня есть спѣшное дѣло», еслибы я не посмотрѣлъ на него многозначительнымъ взглядомъ.
Затѣмъ, принесено было множество писемъ. Всѣ они были раздушены. Въ одномъ, леди Рюмблетонъ предлагала мѣсто въ своей ложѣ, въ другомъ сэръ Ташеръ убѣдительно просилъ его на обѣдъ; третье письмо, я полагаю, было отъ молодой дѣвицы, потому что онъ покраснѣлъ распечатывая, и потому, что изъ конверта выпала вышитая закладка для книги.
Да, всѣ льстили ему, всѣ преклонялись передъ его богатствомъ!
A вѣдь, собственно говоря, что такое деньги? Разъ какъ вы насытились простою бараниной, развѣ вы станете завидовать какому-нибудь жареному лебедю, приготовленному для богача? Заплативъ все золото Ломбардъ-Стрита, развѣ вы можете прибавить себѣ вершокъ росту? Все богатство барона Ротшильда развѣ можетъ преобразить курносый носъ въ греческій? Нѣтъ; и вотъ-то мы, высокіе, рослые, стройные парни, превосходимъ васъ, богатыхъ, слабосильныхъ карликовъ.
Маленькій Долли Кель, какъ онъ ни вытягивался, имѣлъ, въ двадцать-три года, всего четыре фута десять вершковъ. Это было его сокруха. Я столько разъ замѣчалъ, какъ онъ взглядывалъ на мои великолѣпныя ноги и вздыхалъ; потомъ печально подымалъ глаза на мою величественную грудь, и вздихалъ опять; наконецъ, устремлялъ взоры на мой внушающій почтеніе носъ, и думалъ, съ какою радостью онъ отдалъ бы половину своего состоянія за такіе члены и черты!
Онъ былъ болѣзненный, захирѣвшій человѣчекъ, и такой блѣдный и слабый, что любая дѣвочка могла бы его опрокинуть. Въ его уборной, на каминѣ, стояли склянки съ лекарствами, на одномъ рецептѣ: «крѣпительное. Принимать каждое утро и вечеръ», на другомъ: «пилюли, для возбужденія апетита; принимать по двѣ передъ ѣдою». Онъ привезъ съ собой предписанія своего деревенскаго доктора, «который въ совершенствѣ изучилъ его сложеніе», и осыпалъ золотомъ столичныхъ докторовъ, которые знать не хотѣли его «сложенія». Его мамаша передъ кончиною вручила ему, что она называла, «альманахъ здоровья», изобрѣтенный самою нѣжною родительницею на пользу любимаго сына; въ этомъ альманахѣ были проповѣди о пользѣ фланели, разсужденія о вредѣ сырой погоды и т. д. Кромѣ того здѣсь встрѣчались удивительныя размышленія о домашнемъ комфортѣ; помѣщены были медицинскіе рецепты, въ родѣ слѣдующаго: «превосходный крапивный декоктъ для успокоенія и очищенія крови», или «любимыя пилюли папаши».
Уморительно было видѣть отчаянныя усилія Долли казаться выше того, какъ онъ былъ на дѣлѣ: онъ носилъ двухвершковые каблуки, верхушка его шляпы была длиннѣе водосточной трубы, а манерою держаться онъ затмилъ бы гордаго Брута. Или, онъ такъ выпрямлялся и такъ вытягивалъ ножки, что, казалось, того и гляди, онъ гдѣ-нибудь лопнетъ.
У него была слабость всѣхъ маленькихъ людей: онъ обожалъ громадныхъ женщинъ. Чуть, бывало, завидитъ какую-нибудь Бобелину, и пропалъ: уставитъ глаза на гигантскаго ангела, и только бормочетъ: «что за роскошное созданіе! О, благородная красота!»
Что можетъ быть смѣшнѣе маленькаго человѣка, который таращитъ глава на шляпку прекраснаго гиганта, откинувъ голову назадъ, какъ будто старается увидать, который часъ на церкви св. Петра?
Я предпочитаю склонять голову, любуясь милымъ лицомъ моей избранной.
Разумѣется, нельзя ожидать отъ этихъ крошечныхъ людей такого здраваго смысла, какимъ обладаемъ мы, рослые шестифутовыя парни. Но за то, они крайне чувствительны. Бѣдный Долли! Впрочемъ, теперь уже поздно голосить. Мнѣ прискорбно, что я нѣкоторымъ образомъ былъ отчасти причиною его погибели. Однако…
Но лучше разсказать все по порядку.
Въ воскресные дни Адольфусъ всегда приглашалъ меня завтракать. Разъ я прихожу къ нему усталый и измученный долгой ходьбой, утѣшая себя тѣмъ, что подкрѣплю силы. Можете представить мое положеніе, когда я узнаю, что мистеръ Икль нездоровъ и завтракаетъ въ своей спальнѣ!
Я, однако, овладѣваю своими чувствами, вхожу въ спальню, и вижу, что онъ лежитъ въ постерѣ и передъ нимъ на столикѣ только чашечка чаю! Подобная небрежность, подобный эгоизмъ возбудили мое негодованіе въ такой степени, что когда этотъ карапузъ поднялъ глава въ потолку, и съ вытянутой рожицей пробормоталъ жалобно: «я не спалъ всю ночь», я едва принудилъ себя быть учтивымъ. Голодъ превращалъ меня въ людоѣда; я чувствовалъ спазмы и колотье.
Однако, я, какъ медикъ, долженъ былъ дать ему совѣтъ. У него была легкая простуда, сопровождаемая сильною зубной болью. Я, смѣясь, сказалъ ему, что хорошій завтракъ лучше всѣхъ лекарствъ его вылечитъ. Но онъ заупрямился.
«Хорошо, пріятель!» подумалъ я. «Вы приглашаете голоднаго человѣка завтракать, и потомъ преспокойно объ этомъ забываете! Дантистъ отмститъ за меня!»
И прежде, чѣмъ я окончилъ бисквитикъ, я увѣрилъ Долли, что ему необходимо выдернуть зубъ.
Онъ спросилъ, очень ли кто больно. Я щелкнулъ пальцами и отвѣтилъ, что это скорѣе пріятное, чѣмъ больное ощущеніе.
У меня есть правило всегда помогать пріятелямъ, но я стараюсь по возможности выбирать между ними тѣхъ, которые могутъ тоже оказать мнѣ ври случаѣ какую-нибудь услугу. У меня былъ пріятель Бобъ де-Кадъ (еще до сихъ поръ у меня въ бѣльѣ его два фальшивыхъ воротничка), сынъ дантиста.
Судя по его помѣщенію, старый де-Кадъ отлично велъ свои дѣла. У него былъ лакей въ радужной ливреѣ, который встрѣчалъ больной зубъ и провожалъ его въ пріемную, и другой лакей, весь въ черномъ, въ бѣломъ галстухѣ, который объявлялъ больному зубу, когда придти для выдергиванья. Я знаю тоже, что старый Рафаэль де-Кадъ сколотилъ не одну тысячу своей металлическою пломбировкой, не говоря уже объ ерихонскомъ зубномъ порошкѣ, о привиллегированныхъ челюстяхъ и о начетахъ на всякій зубъ, который попадался ему въ щипцы.
Зубъ Долли положитъ старику десять шиллинговъ въ карманъ, и старикъ въ благодарность пригласитъ меня обѣдать или на вечеръ. Я велѣлъ ѣхать прямо на Блумсбери-скверъ.
Но когда мы вышли изъ экипажа у полированной двери дантиста и я хотѣлъ позвонить, Долли объявилъ, что зубная боль прошла. Тщетно я усовѣщевалъ его не ребячиться, бытъ мужчиною и войдти. Онъ былъ бѣлъ, какъ алебастровая кукла и, къ довершенію его ужаса, старикъ де-Кадъ съ засученными руками показался у окна, отчищая инструментъ пытки.
Долл рванулся и побѣжалъ отъ меня, какъ дикая кошка. Я послѣдовалъ за нимъ, зная, что такой моціонъ усилитъ кровообращеніе и воротитъ зубную боль. Вскорѣ я нашелъ пріятеля на углу Оксфордской улицы; онъ сидѣлъ на ступенькѣ чьей-то лѣстницы, схвативъ голову руками и мычалъ, какъ теленокъ.
Я утѣшилъ и ободрилъ его, и привелъ назадъ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ уже сидѣлъ въ жертвенномъ креслѣ, уцѣпившись за кресельныя ручки, а старый де-Кадъ примащивался около него, пряча за спину роковое орудіе. Я оставилъ ихъ и отправился выкурить трубку въ комнату Боба.
Прежде, чѣмъ я успѣлъ пустить шесть колечекъ дыму, мы услыхали крикъ, пронзительный крикъ, какъ будто вдругъ свистнули разомъ шесть дудокъ.
Мы вскочили и полетѣли на верхъ, какъ рѣзвыя антилопы. Мистриссъ де-Кадъ появилась на порогѣ гостиной и спрашивала горничную, какъ она осмѣлилась «это сдѣлать?» Миссъ де-Кадъ сверху лѣстницы съ испугомъ кричала лакею въ ливреѣ, что взорвало газопроводы.
Но я узналъ голосъ и спѣшилъ въ операціонную комнату. Здѣсь, распростертая въ жертвенномъ креслѣ, лежала нѣжная, слабая жертва, безчувственная и блѣдная, а старикъ Рафаэль беззаботно отиралъ жестокое орудіе и видимо былъ доволенъ совершившеюся пыткою.
— Коренной и здоровенный! вотъ все, что сказалъ въ объясненіе этотъ варваръ.
Я завопилъ, требуя вина, водки, жженыхъ перьевъ, уксуса и престонскихъ солей, но безсердечный старый разбойникъ только усмѣхнулся, и сказалъ:
— Онъ сейчасъ очнется самъ.
— Знаете ли, сэръ, вскричалъ я: — у него тысяча двѣсти фунтовъ годоваго дохода?
— Создатель! я этого не воображалъ! отвѣтилъ онъ, бросая щипчики и устремляясь въ двери.
Я повялъ, что онъ объявилъ во внутреннихъ покояхъ о богатствѣ Долли; прежде чѣмъ я успѣлъ попробовать пульсъ паціента, въ комнату ворвалась мистриссъ де-Кадъ съ бутылкой водки, а за нею влетѣла миссъ Анастасія; она запыхалась, «искала престонскія соли», по ея словамъ, но я зналъ, въ чемъ тутъ дѣло: когда я встрѣтилъ ее на лѣстницѣ, на ней не было кружевнаго воротничка и ея прелестная особа не была украшена брошкой съ камеями; не было тогда на ней тоже золотой цѣпочки, ни узкихъ перчатокъ.
Миссъ Анастасія отнеслась въ страданіямъ Долли съ самимъ трогательнымъ сочувствіемъ и нѣжнымъ состраданіемъ; она настаивала на томъ, чтобы тотчасъ же послать за докторомъ Ле-Дергъ, ихъ пріятелемъ, и съ ужасомъ спрашивала, сжимая руки Долли въ своихъ: «могу ли я, какъ медикъ, поручиться, что есть надежда спасти мистера Икля?»
Мать и дочь такъ суетились, что совсѣмъ истолкли меня: одна совала мнѣ въ руки стаканъ съ виномъ, проливая вино мнѣ въ рукавъ и приказывала, чтобы я пропустилъ хоть капельку въ уста бѣдняжки; другая дергала меня за фалды, патетически требуя отъ меня «надежды», какъ будто надежду я носилъ въ карманѣ и не хотѣлъ удѣлить ей.
Даже когда Долли открылъ глаза и такъ сильно сталъ дышать, какъ при игрѣ на флейтѣ, миссъ Анастасія еще не смѣла вѣрить счастливому исходу дѣла.
Едва я намекнулъ, что Долли не худо бы успокоиться, мистриссъ де-Кадъ стремглавъ кинулась въ гостиную, въ одно мгновеніе ока чехлы были сдернуты съ розовой штофной мебели, и миссъ Анастасія явилась съ подушкой, взбила ее собственными руками, устроила на софѣ комфортабельное изголовье, Долли былъ положенъ отдыхать и всѣ удалились, осторожно ступая.
Выкуривъ съ Бобомъ десятокъ трубокъ, я пришедъ провѣдать паціента. Онъ не спалъ и теръ щеку.
— Больно? спросилъ я.
Онъ поднялъ глаза вверхъ и скромно отвѣтилъ:
— Очень!
— Но все-таки лучше, чѣмъ зубная боль? сказалъ я въ утѣшеніе.
— О, хуже! отвѣтилъ онъ.
Послѣ краткаго молчанія, онъ проговорилъ :
— Какъ они добры — какъ добры и внимательны ко мнѣ!
— Необыкновенно добры и внимательны! отвѣтилъ я,
— Какая у нихъ прелестная дочь! продолжалъ Долли. — Она, я полагаю, съ меня ростомъ, а?
Съ него ростомъ! Дѣвица была ростомъ шесть футовъ, и стоя рядомъ, могла на него глядѣть, какъ на садовую дорожку! Мы, мидльсекскіе, прозвали ее блумсберійской красавицей, о чемъ я его и увѣдомилъ.
— Это совершенно справедливо! отвѣтилъ невинный Долли. — Великолѣпное созданіе!
Я объявилъ дамамъ, что паціентъ проснулся, и онѣ тотчасъ же удостоили его визитомъ. Миссъ Анастасія была еще плѣнительнѣе въ легкомъ, развѣвающемся, воздушномъ платьѣ,
Чувствительный Адольфусъ чуть не ахнулъ при ея входѣ. Кружева обертывали ее, словно облава и вились около нея, и трепетали какъ крылья, а сквозь этотъ прозрачный матеріалъ, сквозила вышитая шемизетка. Голова пораженнаго Адольфуса склонилась на сторону, ротъ слегка раскрылся: онъ былъ побѣжденъ!
Они вступили въ разговоръ. Миссъ Анастасія сѣла около него на софѣ, распустивъ свои роскошныя облака и скрывъ ими Долли почти совершенно.
Она чрезвычайно мило и сочувственно относилась къ его страданіямъ, симпатично вздыхала, трогательно взглядывала. Иногда его рѣчь такъ сильно ее потрясала, что она на мгновеніе закрывала лицо надушеннымъ платкомъ и испускала тихія восклицанія.
— Что особенно заставило васъ такъ страдать? спросила она съ глубокимъ интересомъ.
— Я полагаю, отвѣчалъ очарованный Адольфусъ: — что инструментъ былъ слишкомъ великъ для моего рта…
— А! ужасно! меня это бы убило! пролепетала Анастасія. Но милой дѣвицѣ не угрожала вовсе опасность: ея ротъ, хотя и классическій, былъ достаточно широкъ и вмѣстителенъ.
Старый де-Кадъ пригласилъ меня и Долли остаться обѣдать. Адольфусъ, къ моему великому огорченію, отказался, говоря что не можетъ теперь ничего ѣсть.
Но мистриссъ де-Кадъ стала его уговаривать, а миссъ де-Кадъ воскликнула:
— О, останьтесь!
И при этомъ такъ очаровательно вспыхнула, что Адольфусъ забылъ свою рану и согласился.
Когда радужный лакей доложилъ, что кушать подано, Адольфусъ храбро предложилъ руку прелестной очаровательницѣ, и я замѣтилъ, что онъ ей какъ разъ по поясъ. Она приняла его руку съ милѣйшею улыбкою и поплыла держась за него, какъ за дорогой ридикюль.
Какъ она была внимательна и добра, безцѣнная дѣвушка!
— Не утомляетъ ли васъ лѣстница? нѣжно спросила она Долли, спускаясь въ столовую. — Не отдохнете ли вы?
Бѣдный Долли, который подпрыгивалъ, стараясь идти на цыпочкахъ, отвѣчалъ съ невинностью младенца:
— О, я могу идти! Ноги у меня не болятъ, болитъ только во рту!…
Что можетъ быть интереснѣе возникающей любви? Что можетъ быть любопытнѣе постепеннаго прогресса нѣжнаго чувства? Блаженная страсть!
Я понимаю волненія влюбленнаго человѣка, но я тоже вхожу и въ чувства спекулирующей матери и цѣню благородныя страданія отца.
Обѣдъ въ Блумсбери-скверѣ внушилъ миссъ Анастасіи нѣкоторыя мысли, затмилъ Долли послѣдній разсудокъ и подалъ мистриссъ де-Кадъ самыя лестныя надежды.
Поведеніе маленькаго обожателя много обѣщало; два раза онъ попробовалъ сказать комплиментъ (которой совершенно бы пропалъ, еслибы мистриссъ де-Кадъ не поспѣшила его искусно выяснить); онъ не сводилъ съ красавицы глазъ и въ то же время трепеталъ, боясь что она это замѣтитъ; онъ чувствовалъ нервную дрожь и улыбался; желая для контенансу, положить себѣ молодаго картофелю, онъ разронялъ его по полу; онъ метался до тѣхъ поръ на своемъ креслѣ, пока запутался въ роскошныя складки воздушнаго платья и, стараясь выпутаться, разорвалъ сверху до низу два полотнища.
Но всѣ были свѣтло и счастливо настроены, и Долли былъ успокоенъ прежде, чѣмъ краска смущенія успѣла сбѣжать съ его лица. Я сравнилъ молодой картофель съ бильярдными шариками, а великолѣпная Анастасія, улыбаясь божественной улыбкою, сказала (я опасаюсь, не совсѣмъ чистосердечно), что она безконечно рада погибели этого противнаго платья: она именно терпѣть его не могла и обѣщала отданъ горничной.
Я потомъ видѣлъ его самое платье на ея младшей сестрѣ, много обѣщающей исполнить дѣвочкѣ; она носила его по воскресеньямъ.
Возбужденное состояніе Блумсбери-сквера достигло высшей степени, когда Долли на другой день снова явился, «показать свой ротъ», объяснилъ онъ; но опытную мать, какъ мистриссъ де-Кадъ, не проведешь такими жалкими уловками.
Долли явился слишкомъ рано, и потому его визитъ произвелъ большую суматоху; миссъ Анастасія не успѣла еще облечься во всеоружіе брани. Положеніе било критическое, но генералъ не потерялся. Радужный лакей былъ отправленъ къ главѣ семейства съ запиской смотрѣть Долли въ ротъ, пока Анастасія будетъ готова.
— Съ этого дня надо одѣваться какъ можно раньше, моя милая, говорила взволнованная мать. — Нельзя рисковать… Такой кладъ не скоро съищешь! Теперь съ утра надо надѣвать персиковое шелковое платье — оно очень эффектно…
Свиданіе Анастасіи и Долли не удалось: не утѣшило нѣжныхъ родителей и не развеселило красавицу. Войдя, Долли увидалъ божественное созданіе, глубоко погруженное въ чтеніе книги (она держала ее вверхъ ногами); она вздрогнула при его неожиданномъ появленіи и сказала, что это очень любезно съ его стороны.
Радужному лакею было отдано приказаніе доложить мамашѣ, что пожаловалъ мистеръ Икль, но мамаша, слушавшая подъ дверями, сочла за лучшее не мѣшать разговору молодыхъ людей. Она терпѣливо ждала, и когда Долли уѣхалъ, кинулась къ дѣтищу, повторяя задыхающимся голосомъ:
— Что? Что? Что?
Анастасія была раздражена. Она презрительно отвѣтила:
— У насъ былъ препріятный разговоръ: мы, главнымъ образомъ, толковали о его ртѣ.
— Господь Богъ мой! воскликнула мамаша. — Что за умовредный человѣкъ! Но каковъ онъ былъ вообще?
— Онъ точно боялся меня и думалъ какъ бы бѣжать. Я напрасно старалась перемѣнить разговоръ: онъ все сводилъ его къ своему мизерному рту!
Она была такъ сердита, что не будь Долли 1,200 фунтовъ годоваго дохода, она отправила бы недогадливаго простачка на всѣ четыре стороны.
Долли былъ побѣжденъ окончательно при второмъ свиданіи. Я это понялъ, какъ только пришелъ къ нему и взглянулъ на него. Онъ быть ласковъ до нельзя, шерри явилось передо мною въ мгновенье ока; я молча сидѣлъ и ждалъ его исповѣди. Онъ не зналъ, какъ завести рѣчь, и началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, ступая по пестрому ковру такъ, чтобы нога непремѣнно попадала только въ голубую клѣтку. Нервные люди, когда чѣмъ нибудь сильно взволнованы, всегда прибѣгаютъ къ какимъ-нибудь противоволнующимъ средствамъ. Одинъ мой знакомый, говоря мнѣ о болѣзни ребенка, съѣлъ весь ноготь большаго пальца; другой знакомый, въ случаѣ сильнаго возбужденія чувствъ, таскаетъ себя неистово за бакенбарды. Нѣкоторые дергаютъ себя жестоко за носъ; нѣкоторые кусаютъ себѣ губы; у иныхъ бываютъ конвульсіи. Долли такъ старался попадать въ голубыя клѣтки, что ослабѣлъ отъ усилій и на лбу у него показались капли нота. Ножки его выдѣлывали разныя быстрыя па, и скользили, какъ угри; его лицо было торжественно, какъ у мусульманина. Напрасно я, время отъ времени, говорилъ: «какова сегодня жара, Долли, а?» или спрашивалъ: «что новаго, Долли?» Онъ, казалось, не слыхалъ меня и не замѣчалъ. Къ счастію онъ, наконецъ, сбился съ голубой клѣтки и опомнился.
Тогда онъ покраснѣлъ и началъ:
— Да, сегодня очень жарко; новостей нѣтъ; но я хочу попросить у васъ совѣта, дорогой мой Джекъ. А вы, пожалуйста, надо мной не смѣйтесь!
Самое вѣрное средство заставить человѣка смѣяться — это попросить его не смѣяться.
— Начинайте, дружище, отвѣтилъ я, совершенно готовый надорвать бока отъ хохоту.
Онъ началъ.
— Какъ вы думаете, сказалъ онъ, торжественнымъ тономъ: — высокій ростъ имѣетъ большую важность?
Я еще не успѣлъ выговорить: «никакой важности!» какъ онъ уже продолжалъ:
— Думаете вы, что дѣвушка предпочтетъ высокаго человѣка человѣку средняго роста?
Я сказалъ: — что за чепуха!
— Но мы привыкли соединять величіе души и твердость характера съ благороднымъ построеніемъ тѣла. Я полагаю, люди маленькаго роста никуда не годны!
Злосчастный юноша! Какъ онъ себя ненавидѣлъ въ эту минуту!
Чтобы его успокоить, я спросилъ, что у него лежитъ на душѣ.
Онъ поспѣшилъ высказаться.
— Предположимъ, что я желаю кому-нибудь посвятить всю свою жизнь. Вѣдь это благородное желаніе, потому что очень рискованное; но какъ женщина, напримѣръ, приметъ мои слова? Развѣ я могу ей говорить о какихъ-нибудь подвигахъ, о попранныхъ врагахъ, и о побѣжденныхъ опасностяхъ, когда она видитъ, что я едва могу влѣзть на стулъ? Я всегда полагалъ, что женщины любятъ такихъ мужчинъ, которые обладаютъ львиною силою и львинымъ мужествомъ.
— Вы неправы! сказалъ я рѣшительно.
(Я пилъ его шерри и считалъ своимъ долгомъ утѣшать).
— Я правъ! отвѣтилъ онъ. — Я не осмѣлюсь сдѣлать предложеніе женщинѣ! Всякая глядитъ на меня съ презрѣніемъ!
— Есть очень маленькія женщины… началъ я.
— Я не люблю карлицъ! отвѣтилъ онъ гнѣвно. — Посмотрите на Анастасію де-Кадъ — вотъ женщина!
— А! сказалъ: — изъ нея выдетъ даже полторы!
Безуміе шутить въ такихъ случаяхъ. Онъ пришелъ въ негодованіе.
Я поскорѣе принялся превозносить несравненныя прелести Блумсберійской Бобелины, и этотъ маневръ спасъ меня отъ его гнѣва. Онъ смягчился.
— Мой несчастный обморокъ уронилъ меня въ ея глазахъ, меланхолически сказалъ онъ: — но старикъ такъ рванулъ зубъ…
Затѣмъ, вдругъ просвѣтлѣвъ, онъ прибавилъ:
— Какъ она была очаровательна въ голубыхъ полусапожкахъ! Божественна!
— Долли, началъ я убѣдительно: — вы по пустому себя мучите. Развѣ вы до сихъ поръ не знаете, что высокія женщины безума отъ малорослыхъ мужчинъ?
— Не хотите ли еще шерри, Джекъ? Чтожь вы совсѣмъ не пьете? Можетъ, вы предпочитаете кларетъ? Я хочу попросить васъ объ одной услугѣ… Не можете вы какъ-нибудь узнать мысли Анастасіи на этотъ счетъ? Только поскорѣе, Джекъ. Впрочемъ, это совершенно безполезно! прибавилъ онъ меланхолически. — Нечего себя тѣшить мечтами!
Онъ съ томительной тоской поглядѣлъ на меня, ломая свой красивенькіе, прозрачные пальцы.
— A какъ вы полагаете, дружище, много у нея обожателей съ такимъ состояніемъ, какъ у васъ, а? Большой доходъ лучше большаго роста.
Бѣдный крошка привскочилъ на мѣстѣ и вскрикнулъ:
— О, нѣтъ! нѣтъ! ни слова о деньгахъ, Джекъ! Я хочу чистой любви… я жажду… Лучшѣ увѣрьте ее, что у меня ничего нѣтъ, что я безъ всякихъ средствъ… и что я буду для нея трудится… Это придаетъ мнѣ значенія… Но къ чему ласкать себя несбыточными надеждами? Развѣ этотъ безподобный серфимъ обратитъ на меня вниманіе? что я передъ ней?
— У васъ очень интересный видъ, Долли, сказалъ: — и вы напрасно такъ отчаяваетесь.
Любовь Долли, медицина и домашнія междоусобія съ хозяйкою совершенно поглотили все мое время, и завалили меня до горла работою. Кромѣ того, постоянные обѣды съ Долли изнѣжили мой нравъ; человѣкъ, подобный мнѣ, долженъ привыкать обѣдать; ежедневные обѣды развиваютъ въ немъ легкомысліе и безумную самонадѣянность.
Мой бѣдный крошка не могъ обойтись безъ меня ни минуты. Вѣчною темою вашихъ разговоровъ была прекрасная Анастасія; меня уже начинало тошнить при ея имени.
Невозможно себѣ представить ничего безпомощнѣе этого влюбленнаго карапузика! Разъ я засталъ его въ сокрушеніи; онъ испускалъ какіе-то жалобные горловые звуки, похожіе на болѣзненное воркованье, и промучившись надъ нимъ съ часъ, я выпыталъ наконецъ, что его преслѣдуетъ мысль о разорванномъ платьѣ красавицы.
— Что она должна думать обо мнѣ? стоналъ Долли. — Я не смѣю идти туда, не смѣю ей показаться на глаза! Господи! Еслибы я могъ послать ей какой-нибудь подарокъ, а?
— Отчего жь не послать, Долли?
— Вы думаете, это позволительно? вскричалъ онъ, и лицо его просвѣтлѣло. — Но я не знаю… я не умѣю покупать, ни выбирать, Джекъ…
— Я выберу и куплю за васъ, хотите?
Онъ совершенно повеселѣлъ.
— О, какъ вы милы и добры, Джекъ! Я никогда, никогда не забуду этой услуги!
Подарокъ былъ купленъ и отправленъ при умномъ и любезномъ письмѣ (моего сочиненія) въ Блумебери-скверъ.
Гусиный гоготъ и смятенное маханье крыльями, когда собака врывается въ среду гусинаго стада, можетъ дать слабое понятіе о томъ шумѣ, который поднялся у де-Кадовъ при полученіи нашей посылки, Долли не былъ у нихъ недѣлю. Они уже стали забывать о мелькнувшей надеждѣ. Мистриссъ де-Кадъ назвала уже Долли карликомъ, Бобъ грозился его изувѣчить, и прекрасная Анастасія выражала въ нему полнѣйшее презрѣніе.
Но теперь надежда засіяла снова, и засіяла болѣе яркимъ свѣтомъ.
На семейномъ совѣтѣ рѣшено было снабдить Боба деньгами и поручить ему пригласить меня на товарищескій обѣдъ въ ресторанѣ. Онъ долженъ былъ подпоить меня и выпытать у меня всю подноготную о Долли.
Я это все тотчасъ же сообразилъ.
Я разсуждалъ такъ: эти люди хотятъ поймать Долли; я могу имъ мѣшать; во съ другой стороны Долли погибаетъ отъ любви и готовъ согласиться на все, лишь бы жениться на красавицѣ.
А красавица? Я не осуждаю ее такъ, какъ осуждаю родителей. 1,200 фунтовъ годоваго дохода — это такое искушеніе, противъ котораго трудно устоять дѣвушкѣ, т. e. невольницѣ въ родительскомъ домѣ.
Она ни чуть не любитъ Долли; она и не помышляетъ о любви; всѣ ея мысли заняты его доходомъ. Но Долли милѣйшій, добрѣйшій человѣкъ, и она не рѣшится обижать и притѣснять его. Разумѣется, она будетъ вертѣть имъ, какъ ей угодно, но онъ будетъ радъ ей во всемъ слѣпо повиноваться.
Я съ апетитомъ съѣлъ обѣдъ Боба и кромѣ того досыта натѣшился, наблюдая за его уловками вызвать меня на болтовню о Долли. Безобразный молодой человѣкъ! гдѣ ему было тягаться со мною! Къ концу обѣда онъ совершенно опьянѣлъ и не былъ въ состояніи связать двухъ словъ. Я самъ началъ рѣчь.
— Скажите мамашѣ, Бобъ, что мистеръ Икль окончательно плѣненъ вашей сестрицей, и если миссъ Анастасія согласна, то она можетъ пристроиться какъ нельзя лучше.
— Отлично! пробормоталъ онъ. — Выпьемъ за ихъ здоровье!
И онъ опорожнилъ бокалъ себѣ въ жилетъ.
Услыхавъ радостное извѣстіе, нѣжная родительница упала на грудь дочери и осыпала ее поцалуями. Прелестная Анастасія вдругъ, казалось, выросла еще на футъ, — такъ божественно подняла она свой орлиный носъ и такимъ побѣдоноснымъ взоромъ окинула близкихъ сердцу.
Вся семья стала оказывать необыкновенное вниманіе Анастасіи; всѣ сознавали ея огромное значеніе и ту несравненную услугу, которую она оказывала. Всѣ были чрезвычайно веселы и одушевлены.
— Мой другъ, сказала мистриссъ де-Кадъ своему супругу: — вы должны дать мнѣ денегъ: Анастасіи надобны нѣкоторыя вещи…
— Мое сокровище! обратилась мамаша къ своему дѣтищу: — нечего мѣшкать, а надо поскорѣй одѣться: онъ можетъ придти рано. Я дамъ вамъ свою кружевную пелеринку, только вы не надѣвайте ее прежде, чѣмъ услышите звонокъ.
— О, мамаша! пролепетала интересная красавица.
— Дѣлайте, что вамъ приказываетъ мать, Анастасія, сказалъ папаша. — Я даю вамъ шесть фунтовъ.
— Зачешите волосы назадъ и пришпильте черные бархатные банты; и золотую стрѣлу воткните въ косу, продолжала мамаша дѣловымъ тономъ.
— Хорошо, милая мамаша.
— И придите возьмите мою алмазную брошку. Нѣтъ! погодите! Надѣньте вѣнокъ изъ махроваго маку. Можно сказать, что сбираетесь дать сеансъ живописцу, готовите сюрпризомъ для отца свой портретъ. Это даетъ очень хорошее понятіе о вашемъ сердцѣ и сразу завязываетъ интимный разговоръ.
— Но если онъ не придетъ? возражаетъ невинная дѣва.
— Не придетъ! восклицаетъ мамаша. — Я не даромъ прожила на свѣтѣ, и знаю, что говорю. Не забудьте перчатокъ.
Мамаша не ошиблась; онъ пришелъ. Я самъ довелъ его до дверей и оставилъ тамъ въ сильнѣйшемъ смятеніи. Увидя Анастасію въ вѣнкѣ, онъ совершенно потерялся и у него явилась мысль бѣжать къ первому парикмахеру и велѣть завить себѣ волосы.
Свиданіе было удовлетворительно. Анастасія (она обладала необычайнымъ тактомъ) помѣстилась у окна и разговаривая, подстерегала перваго прохожаго высокаго росту. Скоро показался высоченный джентльменъ,
— О, мистеръ Икль! шутливо вскрикнула очаровательница: — поглядите на этого человѣка! Видали вы такое чудовище? О, какой ужасный!
Счастливый Долли взглянулъ и въ душѣ пожелалъ быть такимъ чудовищемъ.
— Онъ очень высокаго роста, отвѣтилъ онъ, и прибавилъ съ волненіемъ: — развѣ вамъ не нравятся люди высокаго роста, миссъ де-Кадъ?
— Развѣ они могутъ нравиться, мистеръ Икль?
Она сдѣлала очаровательную гримаску, выражающую отвращеніе и сказала:
— Я ихъ ненавижу! Я называю ихъ фонарными столбами! Ха! ха! ха! Они такіе нескладные, не знаютъ куда дѣвать свои громадныя руки! О, безобразныя чудовища! Ха! ха! ха!
Долли тоже расхохотался и подумалъ, что Анастасія умнѣйшая женщина на свѣтѣ.
— И какіе они неуклюжіе, неотесанные всегда, наступаютъ ножищами на платье, затоптываютъ, рвутъ… О, я ихъ терпѣть не могу!
Долли покраснѣлъ, какъ разъ.
— Разъ я былъ такъ несчастливъ… пробормоталъ онъ: — разорвалъ…
— О, я это вамъ давно простила! поспѣшно перебила добрая красавица: — я была виновата, а не вы; я неловкое, большое созданіе!
И она лукаво и нѣжно на него поглядѣла.
Долли горѣлъ желаніемъ сказать ей, что она была прелестнѣйшимъ созданіемъ, но у него не хватило столько мужества: онъ только смотрѣлъ на нее съ обожаніемъ и сильно краснѣлъ.
— Онъ премилый крошка, сказала красавица своей мамашѣ. — Надо его немножко повымуштровать, и изъ него выйдетъ презабавное созданьице. Я полагаю, что привяжусь къ нему.
— Разумѣется, моя милая; это вашъ долгъ, отвѣтила мамаша.
Дѣло пошло живо, къ великому удовольствію всего племени де-Кадовъ. Зная мое вліяніе на Долли, они подкупили мое расположеніе всевозможными средствами: утонченною лестью, превосходными обѣдами, изъявленіями симпатіи и проч., и проч.
Но Долли медлилъ объясненіемъ, а родители де-Кады были нетерпѣливы. Замедленіе раздражало тоже Анастасію. Она достигла того, что онъ называлъ ее «Анастасія», сама называла его Долли, но хотя нерѣшительный крошка таялъ видимо отъ любви, онъ все еще не сдѣлалъ настоящаго предложенія о вступленіи въ бракъ.
— Я не могу! не могу! говорилъ мнѣ Долли. — У меня языкъ не повертывается! Господи! чѣмъ все это кончится!
Наконецъ, я сжалился надъ нимъ и взялся все устроить.
Я отправился съ мистриссъ де-Кадъ и переговорилъ съ нею. Старая лицемѣрка начала съ того, что всплеснула руками и ахнула; затѣмъ взволнованнымъ голосомъ стала выражать свои опасенія: это такой важный шагъ въ жизни женщины; такъ мало зная человѣка, выходить за него замужъ страшно; можно послѣ раскаяться въ благородной довѣрчивости и т. д., а кончила тѣмъ, что никогда не рѣшится принуждать свое дорогое дитя и все предоставитъ ея сердцу.
Я показалъ, разумѣется, видъ, что всему этому свято вѣрю и поручилъ ей молить миссъ Анастасію сжалиться надъ бѣднымъ Долли.
— Мистеръ Икль можетъ положиться на меня, отвѣчала съ чувствомъ старая плутовка.
Разумѣется, Анастасія «сжалилась», и радость Долли была до того велика, что я счелъ нужнымъ употребить для его успокоенія нѣкоторыя медицинскія средства. Рѣшено было, что молодые люди должны объясниться какъ можно скорѣе.
Въ назначенный часъ я привезъ Долли въ Блумсбери-скверъ. Едва онъ показался, какъ мистриссъ де-Кадъ ринулась на него, называя своимъ драгоцѣннымъ сыномъ и поймала его въ свои объятія, между тѣмъ какъ старый Рафаэль простиралъ надъ нимъ руки, давая свое родительское благословеніе и заклиная его постоянно любить и беречь вручаемое ему нѣжное сокровище. Я избавилъ бѣднаго Долли отъ этой пытки, обратясь съ поздравленіемъ къ чувствительному дантисту и вырвалъ задыхающагося крошку изъ объятій нѣжной тёщи, какъ пробку изъ закупоренной бутылки.
Въ гостиной, на малиновой штофной софѣ, сидѣла прелестная Анастасія, нюхая престонскія соли. Одѣтая въ непорочное бѣлоснѣжное одѣяніе, оживленное двумя-тремя десятками аршинъ яркихъ розовыхъ лентъ, она представляла собою олицетвореніе довѣрчивой невинности. Въ волосахъ у нея была роза, усыпанная стеклянными росинками.
Мы втолкнули Долли въ гостиную и поспѣшно удалились, т.-е. удалился я; мистриссъ де-Кадъ, дантистъ и молодой Бобъ только сдѣлали видъ, что уходятъ, а на дѣлѣ вернулись снова къ дверямъ и стали подслушивать.
Увидавъ своего будущаго властелина, чувствительная Анастасія упала въ обморокъ. Этотъ неожиданный пассажъ такъ поразилъ Долли, что онъ схватилъ престонскія соля и принялся совать ей въ носъ флаконъ, отчаянно вскрикивая:
— О, Анастасія! О, Господи! Я не виноватъ! Мнѣ сказали, что вы согласны! О, великій Боже! О! Я уйду! Сейчасъ уйду! Гдѣ докторъ? Очнитесь, я уйду!
Онъ въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ бѣжать, и это заставило красавицу очнуться. Она съ усиліемъ открыла глаза, бросила кругомъ очаровательно-дикій взглядъ и спросила, что съ нею и гдѣ она. Затѣмъ, она узнала Долли, сладостно ему улыбнулась и дала поцаловать руку, а черезъ двѣ секунды собрала достаточно силы, чтобы выразить ему свою любовь нѣсколькими милыми словами.
— Вы всегда будете добры ко мнѣ, Адольфусъ? пролепетало прелестное, слабое, беззащитное и невинное существо,
— О, всегда! О, вѣчно! отвѣчалъ безумный крошка.
Бобъ бросился прочь охъ дверей и разразился хохотомъ въ отдаленныхъ покояхъ.
— Она проситъ его быть въ ней добрымъ! говорилъ молодой циникъ, хватаясь за бока. — Бѣдный карапузъ! Дай Богъ, чтобы у него осталась дѣла голова на плечахъ!
Долли ждалъ бракосочетанія съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ и всѣхъ торопилъ. Безмозглый молодой человѣкъ! Это было самое золотое время; онъ тогда велъ именно ту жизнь, какая приличествовала такому слабому, добродушному и невинному смертному. Мамаша де-Кадъ передъ нимъ благоговѣла, папаша де-Кадъ подобострастно угождалъ ему, Бобъ пересталъ занимать у него деньги — словомъ, онъ царствовалъ въ Блумсбери-скверѣ!
У него составилось убѣжденіе, что величественная Анастасія, выходя за него замужъ, приноситъ ему величайшую жертву, и онъ строилъ тысячу плановъ, какъ бы отличиться и не допустить ее до раскаянія; онъ думалъ о ней дённо и нощно и шалѣлъ отъ избытка счастія; онъ каждый день таскалъ ей всевозможные подарки; подходя къ дому, онъ начиналъ весь дрожать, какъ ананасное желе, а если въ окнѣ показывался божественный горбоносый серафимъ, если мелькалъ хоть локонъ черныхъ какъ смоль роскошныхъ волосъ, перевитыхъ пунсовымъ бархатомъ, онъ спотыкался, глаза ему застилало туманомъ и онъ не попадалъ въ двери, не стукнувшись обо что нибудь лбомъ или затылкомъ.
— О, какъ поздно, Долли, негодникъ говорила прелестная и нѣжная невѣста. — Я ждала васъ такъ долго-долго! О, еслибы у васъ не было этихъ милыхъ глазъ, какъ бы я васъ разбранила! Но эти глаза! Я противъ нихъ безсильна!
— О, Стаси! Я опоздалъ, потому что хотѣлъ купить эти алмазныя сережки… Я больше никогда не буду! Я прямо буду спѣшить сюда!
— Ахъ, какія чудныя сережки, Долли! И какъ онѣ кстати! О, милый, милый другъ! О, простите мои слова! Меня такъ глубоко трогаетъ ваше вниманіе, Долли, что я готова васъ ждать сколько хотите! Не стѣсняйте себя никогда! уговаривала добрая дѣвушка. — О, чудныя сережки! Я войду покажу мамашѣ!
Мамашѣ было немного завидно; она сама любила цѣнныя вещи; но она затаила свои чувства и полюбовалась на подарокъ.
— По крайней-мѣрѣ десять фунтовъ далъ, сказала эта вульгарная матрона.
Разъ Анастасія спросила Долли, не любилъ ли онъ прежде.
— Я любилъ очень кормилицу, отвѣтилъ Долли.
— Вы знаете, что я подразумѣваю, Долли!
Онъ долго припоминалъ, наконецъ отвѣтилъ:
— Была одна, миссъ Мильсъ…
— А! Миссъ Мильсъ!
— Она дала мнѣ свой локонъ на память, но я не могъ ее любить; она была такая ничтожная.
— О, я знаю, что есть еще кто нибудь! Какая нибудь ужасная женщина, которая вырветъ васъ изъ моихъ объятій и разобьетъ мое бѣдное сердце!
— Ахъ, вы говорите о переплетчицѣ? Клянусь честью, между нами ничего нѣтъ!
— Я это предчувствовала! Я это предчувствовала! взвизгнула Анастасія. — Признавайтесь во всемъ, сэръ! Во всемъ, если не хотите, чтобы и упала мертвая у вашихъ ногъ!
Я бы предоставилъ ей кататься по ковру сколько душѣ угодно и былъ бы безмятеженъ полагаясь на здоровое тѣлосложеніе чувствительной и страстной женщины, но Долли пришелъ въ ужасъ, бросился на колѣни, вопилъ, просилъ прощенья, клялся въ любви и невинности; наконецъ, онъ подарилъ ей массивный золотой браслетъ съ огромнымъ изумрудомъ, и тогда только она повѣрила его чистотѣ и вѣрности.
— А вы, Стаси, никого не любили прежде? спросилъ трепещущій Долли, когда миръ былъ уже заключенъ.
— О, нѣтъ, скромно отвѣтила красавица. — Я не шла замужъ, потому что никто не нравился. Я отказала лорду Маргету, какъ онъ ни молилъ меня…
— Лорду Маргету? Этому великолѣпному мужчинѣ!
— Между нами не было симпатіи, Долли, просто объяснило неподкупное созданіе.
Воркованье длилось уже нѣсколько недѣль и семья крайне нетерпѣливо ждала свадьбы. Старые де-Кады ссорились, что такъ долго продолжаются экстренные расходы, а миссъ Анастасія, отличавшаяся живымъ нравомъ, не совсѣмъ благодушно выносила упреки мамаши за медленное веденіе дѣла.
— Пожалуйста, не оправдывайтесь, Стаси! восклицала мистриссъ де-Кадъ. — Я очень хорошо знаю, что онъ все сдѣлаетъ, что вы пожелаете. Мнѣ ужь надоѣло ворчанье вашего отца! Что вы хотите уморить меня, что ли?
Въ одно утро Долли получивъ отъ доктора Ле-Дерта, пріятеля стараго де-Када, приглашеніе на вечеръ. Я до сихъ поръ подозрѣваю, что старый де-Кадъ повѣрилъ Ле-Дерту свое затруднительное положеніе и просилъ его помощи.
Вечеръ мы проведи препріятно. Анастасія возбуждала восторгъ мужчинъ, но была неприступна для всѣхъ, какъ богиня; Долли сначала принялся ревновать, какъ Отелло, но нѣжная улыбка его успокоила и развеселила. Я замѣтилъ, что всѣ гости какъ будто ожидали чего-то и что дамы подходили къ Анастасія и пожимали ей руку, какъ бы желая сказать: «не робѣйте!»
Когда стали разносить шампанское, докторъ Ле-Дертъ поднялъ свой бокалъ и объявилъ, что предлагаетъ тостъ.
— Пожелаемъ здоровья и счастья нареченнымъ мистеру Адольфусу Икль и миссъ Анастасіи де-Кадъ!
Признательный дантистъ отвѣтилъ благодарственнымъ спичемъ.
— Черезъ нѣсколько дней, закончилъ коварный отецъ: — я разстаюсь съ дочерью, я лишаюсь ее! Но за то а пріобрѣтаю сына!
Всеобщее сочувствіе выразилось потокомъ поздравленій, и мистриссъ де-Кадъ, не совладавъ съ своими чувствами, удалилась изъ-за стола и въ дамской уборной дала волю слезамъ.
На слѣдующее утро радужному лакею дано было приказаніе просить мистера Икля, какъ только онъ появится, въ комнату мистриссъ де-Кадъ.
Она встрѣтила Долли сладостною улыбкою и объявила ему, что послѣ вчерашнихъ поздравленій свадьбу не слѣдуетъ откладывать.
— Надо принудить Стаси, сказала она: — а то бѣдное дитя никогда не назначитъ рѣшительнаго дня. Она со слезами молила меня отложить свадьбу еще хотя на годъ.
— На годъ! вскрикнулъ испуганный Долли.
Поспѣшно отправились къ Анастасіи.
— О, мама! время еще терпитъ, отвѣтила красавица, опуская глаза.
— Вы огорчаете мистера Икля, Анастасія, сказала мамаша.
— О, Долли! вскрикнуло дробящее созданье, испуганное одной мыслью, что могло огорчить своего избраннаго.
— Свадьба будетъ черезъ десять дней! холодно и повелительно сказала мистриссъ де-Кадъ.
Бѣдная дѣвица поглядѣла кругомъ съ изумленіемъ и даже нѣкоторымъ ужасомъ.
— Черезъ десять дней! воскликнула она. — О, мамаша! Я не могу! Дайте мнѣ еще хоть одинъ годъ, хоть одинъ годъ!
— Черезъ десять дней! рѣшительно сказала мистриссъ де-Кадъ.
— О, черезъ шесть мѣсяцевъ! Черезъ шесть мѣсяцевъ! молила трепещущая красавица.
— Черезъ десять дней!
— Хоть мѣсяцъ! хоть мѣсяцъ дайте!
— Черезъ десять дней!
Анастасія видѣла, что мольба безполезна и опустила голову. Долли, желая ее ободрить, взялъ за руку и прошепталъ:
— О, Стаси! Я буду съ вами — не бойтесь ничего!
— О, Долли! Долли! вскричала красавица, падая въ нему на грудь. — Если вы когда нибудь обманете меня, я погибну!
Мамаша, отирая слезы, поцаловала бѣдное дитя и, взявъ Долли за руку, увлекла его изъ комнаты.
— Мистеръ де-Кадъ желаетъ переговорить съ вами наединѣ, пробормотала она, всхлипывая и пожимая отъ избытка волненія руку Долли.
Блумсберійскій дантистъ былъ жирный, ироническій, безчувственный дѣловой человѣкъ. Огонь и мечты юности были въ немъ давно продушены говядиной и портвейномъ, всѣ стремленія и помышленія его были обращены на звонкую монету.
Старый разбойникъ тщательно приготовился въ свиданію съ своего жертвою. Хотя свиданіе пришлось не въ тотъ день, когда онъ перемѣнялъ бѣлье, онъ надѣлъ чистую рубашку, пригладилъ старательно волосы и сдѣлалъ колечки на вискахъ; онъ спряталъ зубные инструменты и сѣлъ самъ въ кресло, обыкновенно занимаемое паціентами.
Осъ встрѣтилъ Долли съ такою сладкою и чувствительною улыбкою, которая заставила бы опытнаго человѣка немедленно обратиться въ бѣгство.
Зять былъ введенъ тёщею, которая объявила тестю, что свадьба будетъ черезъ десять дней. Онъ выказалъ горестное удивленіе и чуть не зарыдалъ при мысли такъ скоро разлучиться въ милою дочерью.
— Можетъ быть, все это къ лучшему! пробормоталъ онъ. — Я радъ, я очень радъ… Говоря правду, Адольфусъ, это убивало бѣдное дитя, Она никогда не отличалась сильнымъ здоровьемъ… Правда, моя милая?
Мамаша покачала только головою и глубоко вздохнула. Адольфусъ былъ словно пораженъ громомъ.
— Постоянное волненіе истомляло ее, продолжалъ отецъ, мрачно сдвигая брови. — Она похожа на мать: сегодня на видъ крѣпка и здорова, а нельзя поручаться, что завтра поутру она не будетъ лежать на столѣ!
Это непріятное замѣчаніе передернуло мистриссъ де-Кадъ, хотя она и пользовалась превосходнымъ здоровьемъ. Желая перемѣнить предметъ разговора, она поспѣшно сказала:
— Какъ трудно было уговорить Стаси!
— Я зналъ это, моя милая, отвѣчалъ дантистъ. — Оставить домъ, отца, мать — вѣдь это страшно волнуетъ ее! Она необыкновенно чувствительная дѣвушка, Адольфусъ! Добра, какъ ангелъ и любяща, какъ дитя!
— Ахъ, помните вы бѣдную женщину? сказала мистриссъ де-Кадъ. — Помните?
— A! несчастную негритянку, мой милая? Вообразите, Адольфусъ, видъ этой отверженной такъ подѣйствовалъ на Стаси, что она чуть не заболѣла; я долженъ былъ остановить ее силою, иначе она отдала бы все, что у нея есть, этой женщинѣ.
Это и другія доказательства мягкости нрава миссъ Анастасіи глубоко трогали Долли. Онъ повертывался всѣмъ корпусомъ то къ папашѣ, то къ мамашѣ, смотрѣлъ на нихъ счастливыми глазами и только произносилъ: о! о! о!
Когда старый де-Кадъ нашелъ, что Долли достаточно растрогавъ и слѣдственно расположенъ къ великодушнымъ и необдуманнымъ поступкамъ, онъ вдругъ вспомнилъ, что Анастасію всѣ оставили на жертву собственнымъ мыслямъ, и послалъ мать успокоивать неопытную красавицу.
Робкій Долли почувствовалъ смущеніе, оставшись наединѣ съ дантистомъ.
— Что онъ хочетъ мнѣ сказать? думалъ невинный человѣчекъ.
— Черезъ десять дней! проговорилъ дантистъ. — Боже мой! Трудно все устроить въ такое короткое время!
— Неужели?
— Очень трудно. Надо спѣшить.
— Конечно, надо спѣшить! съ одушевленіемъ замѣтилъ Долли.
— Мистриссъ де-Кадъ говорила съ вами относительно приданаго дочери?
— Нѣтъ! произнесъ онъ съ изумленіемъ, когда Долли въ отвѣтъ покачалъ отрицательно головой. — Ахъ, женщины ничего не смыслятъ въ серьёзныхъ дѣлахъ!
Долли улыбнулся, потому что де-Кадъ улыбался, — изъ учтивости, а не отъ веселья.
— Я, конечно, не считаю богатства непремѣннымъ условіемъ счастія, продолжалъ дантистъ.
— О, разумѣется! съ жаромъ воскликнулъ Долли.
— Это часто только лишняя обуза для любящихъ сердецъ.
— Несомнѣнно, отвѣчалъ Долли.
— Я даже въ этомъ увѣренъ! сказалъ старый плутъ. — Впрочемъ, Адольфусъ, я вовсе не ханжа. Я не возстаю противъ пользованія земными благами, противъ благодѣтельнаго вліянія богатства на окружающую насъ среду. Это наполняетъ и украшаете жизнь! Вы имѣете намѣреніе застраховать свою жизнь?
— Если Анастасія этого захочетъ… отвѣчалъ нѣсколько ошеломленный крошка.
— Это мы послѣ обсудимъ вмѣстѣ, спокойно сказалъ дантистъ. — Вы, конечно, знаете, Адольфусъ, что моя дочь получитъ свою часть только послѣ моей смерти?
Великодушный простофиля отвѣчалъ:
— Нѣтъ, я не зналъ этого, но это мнѣ все равно; у насъ будетъ чѣмъ жить.
— Благородно сказано! Благородно прочувствовано! Я горжусь вами! вскрикнулъ дантистъ съ неподдѣльнымъ энтузіазмомъ. — Вы заслуживаете вполнѣ счастія, Адольфусъ. Но говоря о счастіи, я вспоминаю, что всѣ мы (глубокій вздохъ) игрушки рока. Вы намѣрены укрѣпить за Анастасіей какой нибудь капиталъ?
— Ей принадлежитъ все, что у меня есть, отвѣтилъ Долли.
— Подобныя чувства возвышаютъ васъ еще болѣе въ моихъ глазахъ, Адольфусъ, но я полагаю, вы сами будете спокойнѣе, когда укрѣпите что нибудь за Анастасіей; вы будете увѣрены, что — сохрани Богъ! — если случится какое нибудь несчастіе, ваша жена и дѣти будутъ обезпечены. И потомъ войдите въ положеніе отца и матери: я не въ состояніи буду сомкнуть глазъ, думая о будущемъ дочери, предоставленномъ всѣмъ случайностямъ рока!
Сантиментальный маленькій простофиля отвѣчалъ:
— Я радъ сдѣлать все, чтобы успокоить родителей моей Анастасіи!
— Богъ да благословитъ васъ, Адольфусъ! воскликнулъ дантистъ, давая волю своимъ взволнованнымъ чувствамъ. — Но теперь надо еще уломать Анастасію: она будетъ всѣми силами этому противиться, я знаю!.. Вы назначите ей 600 фунтовъ въ годъ, и я, пожалуй, буду однимъ изъ довѣрителей. Ну, идемъ въ ней!
Милая красавица видимо просіяла при появленіи своего избраннаго; она еще не оправилась послѣ недавней сцены и въ глазахъ ея выражалась тихая печаль.
— Вы хотѣли видѣть меня, Долли? сказала она, взявъ его руку и лаская своею такъ нѣжно, что онъ не могъ отвѣтить ей слова отъ волненія. Онъ только собрался съ духомъ говорить, когда она оставила его руку.
Какъ предсказывалъ старый де-Кадъ, такъ и вышло. Едва только Долли произнесъ слова: «укрѣпить капиталъ», она закачала головою, сдвинула съ негодованіемъ брови и закричала:
— Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! никогда! Довольно объ этомъ! Я отказываю! Я несогласна!
— Но, милая, милая! подумайте о случайностяхъ… мы всѣ подвержены… бормоталъ Долли, восхищенный ея безкорыстіемъ. — Можетъ случиться несчастіе, можетъ придти бѣдность…
— Я буду дѣлить съ вами нищету! воскликнулъ благородный ангелъ, поднимая глаза вверхъ.
Онъ долго пробовалъ уговаривать, но она все отвѣчала: никогда!
— Для меня, для моего спокойствія, согласитесь.
— Кончимъ этотъ разговоръ! сказала она, сурово сдвигая брови.
— Для успокоенія вашихъ родителей, Анастасія! сказалъ онъ, пробуя послѣднее средство.
Это ее поколебало. Она пролепетала: милая, милая мамаша! и склонила молча голову. Это равнялось высказанному согласію.
Долли огорчился. Какъ! она дѣлала для родителей то, чего ни за что не хотѣла сдѣлать для него! Вмѣсто того, чтобы осыпать ее восторженными поцалуями признательности, онъ, къ изумленію красавицы, вдругъ надулся, какъ мышь, и сказалъ обиженнымъ голосомъ:
— Анастасія, я больше не буду настаивать.
— Милая, милая мамаша! слабо пролепеталъ встревоженный ангелъ.
— Я болѣе не скажу объ этомъ ни слова!
— Добрый, любящій папаша! вздохнулъ еще болѣе встревоженный ангелъ.
— Довольно объ этомъ, сказалъ онъ рѣшительно.
— О, какъ я неблагодарна! вскрикнулъ ангелъ почти въ ужасѣ.
— Ни слова болѣе! сказалъ онъ мрачно.
— Если вы думаете, Долли, что это необходимо… вскрикнулъ ангелъ въ отчаяніи.
— Я ничего не думаю!
— Милый, великодушный другъ, я сдаюсь! Закрѣпляйте за мной, что хотите, я на все согласна, я вамъ покоряюсь! воскликнула самоотверженная душа.
— Это была не моя мысль, а здѣсь не при чемъ! былъ сокрушающій отвѣтъ.
— Наши малютки станутъ, быть можетъ, упрекать меня… пролепетала стыдливая дѣва.
— Они не будутъ терпѣть ни въ чемъ нужды! гордо отвѣчалъ мистеръ Икль.
— Я сдѣлаю это для васъ, Адольфусъ, воскликнуло преданное существо, закрывая лицо руками при такомъ признаніи и холодѣя отъ смертельнаго страха потерять 600 фунтовъ. — Милый, великодушный другъ! я признаюсь, что вамъ я ни въ чемъ не могу отказать!
Она схватила его руку и поцаловала ее въ порывѣ страстной нѣжности.
Прежде, чѣмъ были готовы пригласительные свадебные билеты, интересная бумага, закрѣпляющая за любящею невѣстою 600 фунтовъ въ годъ, была засвидѣтельствована гдѣ слѣдуетъ.
Наканунѣ свадьбы Долли совсѣмъ меня замучилъ. То онъ боялся, что не принесутъ вовремя подарковъ, купленныхъ для невѣсты, то приходилъ въ отчаяніе, что свадебные панталоны не поспѣютъ къ сроку.
— Господи! какое ужасное положеніе! тихонько восклицалъ онъ, ходя въ волненіи по комнатамъ.
Онъ не далъ мнѣ ни на минуту сомкнуть глазъ, опасаясь проспать и опоздать въ церковь, и цѣлую ночь только дремалъ и пронзительно вскрикивалъ.
Красавица была безподобна въ подвѣнечномъ уборѣ. Это было какое-то атласное божество: бѣла какъ заново выбѣленный потолокъ, чиста, какъ сама невинность! Казалось, даже легкое прикосновеніе только что вымытаго пальца запятнитъ ея изящныя, волнующіяся одежды!
Женихъ былъ до того растерянъ, что старый де-Кадъ спросилъ меня, не пьянъ ли онъ.
Шесть подругъ невѣсты дали волю своимъ чувствамъ и совершенно попортили себѣ завязки у шляпокъ; съ мистриссъ де-Кадъ едва не сдѣлался припадокъ.
Возвращеніе домой и завтракъ были торжественны, старый де-Кадъ заботился (подъ внушеніемъ гордости, вполнѣ извинительной), чтобы свадьба произвела впечатлѣніе во всемъ приходѣ. Каждый дожъ на площади и на улицахъ знали, что дочь дантиста выходитъ замужъ за очень богатаго джентльмена. Это было недурно разсчитано на тотъ случай, чтобъ сосѣди знали, куда нужно будетъ нести деньги, если у нихъ заболятъ зубы, или нужно будетъ вставить новые.
Неудивительно, поэтому, что когда шесть экипажей подъѣхали къ дверямъ, — каждое окно на площади было раскрыто, и наше возвращеніе привѣтствовали въ этихъ окнахъ головы всякой величины и всякаго возраста.
Украшеніемъ завтрака была, безъ сомнѣнія, рѣчь доктора Ле-Дерта. Лучшаго проявленія ораторскихъ способностей я никогда не слыхалъ, даже въ нашемъ клубѣ. Женщины до того растрогались, что желе было разбито на куски отъ рыданія тѣхъ особъ, которыя его брали. Въ то время, какъ онъ говорилъ о будущемъ счастіи — господствовала тишина, такая тишина, что когда я украдкой разбилъ ложечкой яйцо, то звукъ раздался какъ громовой ударъ! всѣ съ ужасомъ на меня оглянулись; утѣшенія любящимъ родителямъ, которыя онъ представлялъ, вызвали громкіе вопли, и потоки слезъ быстро полились со всѣхъ сторонъ.
Наконецъ, наступила та страшная минута, когда безумно любящее сердце матери должно было облиться кровью, — и когда долженъ былъ пострадать карманъ обожаемаго отца, если отецъ обладаетъ какой-нибудь долею душевнаго величія. Забывая о новомъ чепцѣ, мамаша скрываетъ свое лицо въ шляпкѣ чада и цалуетъ милыя щечки, теперь принадлежащія другому, — щечки, которыми она такъ страстно любовалась. Тутъ же невдалекѣ стоитъ и папаша, ожидая когда эти милыя щечки освободятся, чтобъ и самому напечатлѣть сердечный поцалуй на ихъ атласистой поверхности. Взгляните, въ его рукѣ свертокъ, и когда любимое дитя поворачиваетъ личико къ милому папа, онъ кладетъ скрытое сокровище въ ея ожидающую ручку. «Спрячь въ карманъ», шепчетъ онъ и отвертывается въ другую сторону.
Когда Анастасія взглянула въ таинственный свертокъ, она была непріятно поражена, увидѣвъ, что чека была только въ пять фунтовъ.
Мы смотрѣли, какъ новобрачные благополучно уѣхали; джентльмены смотрѣли имъ вслѣдъ, стоя въ дверяхъ и помахивая салфетками, — дамы, красиво сгруппировавшись на балконѣ, неистово посылали руками поцалуи. Мистриссъ Икль въ дорожномъ нарядѣ была восхитительна; а мистеръ Икль произвелъ на всѣхъ впечатлѣніе своимъ шотландскимъ костюмомъ. Уличный кэбъ, нагруженный снаружи и свнутри багажемъ, слѣдовалъ за новобрачными. Разумѣется, для счастія, вслѣдъ на новобрачными, брошенъ былъ старый башмакъ, который, попавъ на огромную, какъ барабанъ, коробку, имѣлъ честь сопровождать счастливую чету до самой станціи желѣзной дороги.
Я потомъ узналъ, что по пути чрезъ городъ новобрачные не дозволили себѣ отвести душу въ разговорныхъ изліяніяхъ. Они были совершенно поглощены созерцаніемъ своего счастія и другъ друга. Они сидѣли рука-объ-руку, не сводя одинъ съ другаго восторженныхъ взоровъ, — развѣ только для того, чтобъ мигнуть.
Когда Долли испускалъ слабое стенаніе, Анастасія отвѣчала ему сдержаннымъ вздохомъ; она знала, что это стенаніе значитъ «я тебя обожаю», а онъ переводилъ ея вздохъ словами: «о, радость моя!»
Только когда экипажъ достигъ Чипсайда, шумъ и суматоха грубой черни заставили влюбленныхъ очнуться отъ небесныхъ восторговъ и напомнили имъ, что они все-таки смертные. Безпрестанныя остановки и постоянные толчеи низвели ихъ съ вершины блаженства на землю.
Бѣгая по платформѣ вокзала, мистеръ Икль уже не былъ прежнимъ застѣнчивымъ Долли, но гордымъ, повелительнымъ, крикливымъ джентльменомъ, который распоряжался носильщиками, точно будто бы они были у него на жалованьѣ, и вызывающимъ взоромъ смотрѣлъ на каждаго встрѣчнаго. «Куда вы положили ящики моей жены?» кричалъ онъ, «смотрите! Эй! осторожнѣе съ картонками моей жены!» гремѣлъ онъ. «Уложенъ багажъ моей жены?» гнѣвно спрашивалъ онъ.
Онъ рѣшился дать знать всѣмъ и каждому, что онъ женатъ, и совершенно успѣлъ въ этомъ; едва они сѣли въ экипажъ, какъ носильщикъ, просунувъ голову въ окно, заявилъ ему, что «желалъ бы выпить за здоровье новобрачной, ваша милость».
Вслѣдъ за тѣмъ караульный пришелъ посмотрѣть ихъ билеты и пожелалъ новобрачному счастья на всю жизнь, «а также и прекрасной лэди». Еще три носильщика сильно желали осушить кубокъ въ честь прекрасной Анастасіи, но это прелестное созданіе такъ гнѣвно вскричало: «какъ вы смѣете; мужики! прочь» что безстыдные парни удалились въ смущеніи.
Не бывало другого путешествія болѣе сантиментальнаго, какъ путешествіе этихъ двухъ существъ, спѣшившихъ въ Дувръ. Какъ только Анастасія дѣлала движеніе, Адольфъ съ тревогой вскакивалъ съ мѣста; если ему случалось чихать, она уже была подлѣ и поддерживала его. Когда утреннее возбужденіе улеглось, Анастасія почувствовала сильное желаніе сомкнуть глаза.
— Засните, дорогая, умолялъ нѣжный супругъ.
— Засните, шептала прекрасная супруга. — Если вы этого желаете, мой ангелъ, то я попытаюсь заснуть, но только для того, чтобъ видѣть васъ во снѣ.
Потомъ онъ спросилъ:
— Отчего этотъ свистокъ такъ пронзительно свиститъ?
На это послѣдовалъ восхитительный отвѣтъ: — Я его не слышала, мой Адольфусъ; мои мысли были съ милымъ сердцу.
— Будемъ всегда, моя дорогая, сказалъ Адольфусъ, которому, въ темнотѣ тоннеля, внезапно пришла на умъ свѣтлая мысль: — будемъ всю жизнь избѣрать ссоръ и несогласія.
— О, да! да! будемъ жить для счастія другъ друга, отвѣчала она серьёзно.
— Знаю, жизнь моя, продолжалъ добрый Долли, блѣднѣя отъ волненія: — что мой нравъ временами жестокъ и суровъ, и боюсь, что вамъ это можетъ показаться тяжелымъ!
— Какъ это странно! возразила она. — Я вотъ никогда не бываю сердитою, никогда!
— Иногда, продолжалъ маленькій человѣчекъ: — а самъ себя ненавижу за то, что поддаюсь ужасному гнѣву. Это такъ дурно.
— Это очень замѣчательно! отвѣтила она. — Я не помню, чтобъ когда-нибудь во всю жизнь увлеклась гнѣвомъ!
— Добрая дѣвушка! воскликнулъ Долли. — Я научусь у васъ обуздывать себя. Когда нахмурюсь…
— Я буду улыбаться! прервало милое существо.
— Когда я стану дуться… прибавилъ онъ.
— Я васъ буду ласкать! заключила она.
Они пріѣхали въ Дувръ въ неблагопріятное время. По причинѣ прекрасной погоды городъ былъ переполненъ посѣтителями, такъ что задніе фасады верхнихъ этажей домовъ сравнялись по цѣнѣ съ лицевыми изящными квартирами. Не видно было ни одного окошка съ пріятною надписью объ отдачѣ комнатъ въ наймы.
Въ довершеніе досады, всѣ гостиницы были переполнены народомъ. Герцогъ саксенъ-горнбургскій, посѣтивъ Англію на счетъ своего народа, занялъ, съ своею многочисленною свитою, одинъ изъ отелей; герцогъ саксенъ-вольбергскій, также съ огромной свитой, завладѣлъ другимъ отелемъ; каждая изъ остальныхъ гостиницъ въ городѣ была осаждена многочисленной свитой принца Скратченберга: все это были приглашенные гости нашего богатаго королевства.
Что было дѣлать? Пока новобрачная чета хлопотала о томъ, какъ бы устроиться, пароходъ отплылъ въ улыбающимся берегамъ Франціи; ближайшій рейсъ въ Лондонъ былъ не ранѣе полуночи. Анастасія умирала отъ усталости, а между тѣмъ, вѣроятность отдыха казалась очень отдаленною.
Я убѣжденъ, что ни одна лэди во всей Англіи, кромѣ Анастасіи, не добилась бы ничего. О деньгахъ не могло бить рѣчи. Очаровательная ловкость и божественное умѣнье вести дѣла — вотъ все, на что можно было разсчитывать.
Войдя въ хорошо извѣстную своими удобствами гостиницу «Іюньская Роза», Анастасія отвела въ уголъ полногрудую хозяйку, и разсказала ей свою плачевную исторію. Только сегодня утромъ обвѣнчалась; только нѣсколько часовъ тому назадъ оставила великолѣпное городское жилище своего отца, и вотъ очутилась вмѣстѣ съ супругомъ (который тоже привыкъ къ удобствамъ) безъ пристанища и крова. Не грустно-ли, что любой уличный бѣднякъ былъ теперь счастливѣе ихъ, людей богатыхъ и привыкшихъ вращаться въ высшемъ кругу общества?
Сердце трактирщицы забилось сочувствіемъ: она вспомнила тотъ день, когда сама была также невѣстой, полною надеждъ на будущее, и — поправивъ чепчикъ, бросилась въ помѣщеніе жильцовъ-нѣмцевъ.
Ей удалось уладить дѣло. Нашелся добрый человѣкъ, геръ Грунтцъ, или, лучше сказать, ангелъ въ образѣ человѣка, — который съ перваго же слова уступилъ свою комнату въ распоряженіе сокрушавшейся невѣсты. Онъ посовѣтовался съ товарищами, и они согласились пожертвовать собою, и легли спать втроемъ на одной постели.
— Всѣ люди прекрасные; они въ свитѣ принца Скратченберга, объяснила хозяйка гостиницы.
— Какъ они добры! какъ великодушны! восклицала благодарная Анастасія. — Утромъ, милый Адольфусъ, вы должны пойдти поблагодаритъ этого джентльмена.
Не воображалъ бѣдный Долли, ставя за дверь свои маленькія сапожки, что этому самому господину Грунтцу, которому онъ былъ такъ благодаренъ за уступку постели, суждено сдѣлаться несчастіемъ его жизни!
Долли, быть можетъ, изо всѣхъ людей на свѣтѣ, былъ самый робкій, наименѣе ищущій извѣстности или одобренія толпы. Онъ любилъ свободу уединенія и спокойствіе какого-нибудь тѣнистаго лѣснаго уюта. Нельзя сказать, чтобъ онъ совершенно не любилъ общества себѣ подобныхъ; но онъ былъ человѣкъ нервный, и не желалъ служить предметомъ чьего бы то ни было созерцанія.
Можно себѣ представить его смущеніе, когда на слѣдующее утро онъ очутился героемъ «Іюньской Розы». Куда бы онъ ни пошелъ, за нимъ слѣдовали улыбавшіеся слуги. Если онъ позволялъ себѣ побродить взадъ и впередъ предъ домомъ для возбужденія апетита предъ завтракомъ, посвистивая какой-нибудь незатѣйливый мотивъ, немедленно за его движеніями наблюдали головы въ шляпахъ и чепцахъ, гладко выстриженныя или завитыя въ букли. Онъ принужденъ былъ удалиться въ свою комнату и ждать, чтобъ Анастасія защитила его.
Это любящее созданіе услышало его шаги.
— Долли, милый, крикнула она изъ спальни: — что вы желаете, чтобъ я надѣла, а?
Онъ подумалъ съ минутку, а потомъ сказалъ:
— Надѣньте, милочка, кружевную пелеринку! Вы въ ней восхитительны!
— Глупый вы барашекъ! возразила она: — вѣдь это была мамашина пелеринка.
Минуту спустя, милый голосъ опять крикнулъ:
— Долли, милый я не могу найдти брошку!
— Не безпокойтесь, мы поищемъ ее послѣ завтрака, возразилъ онъ. — Надѣньте алмазную,
— Какой же вы безумецъ, милочка! отвѣчало благородное созданіе: — вѣдь вы знаете, что алмазная тоже принадлежитъ мамашѣ.
Господи, подумалъ Долли: она все носила вещи матери!
Тотъ же сладкій голосъ еще разъ сказалъ;
— Вѣдь хорошо будетъ надѣть браслеты; да, душа моя?
Долли любилъ видѣть ее въ браслетахъ.
— О, дорогая, надѣньте, задумчиво отозвался онъ: — тѣ золотые браслеты, которые я видѣлъ на вашихъ прелестныхъ ручкахъ въ первое наше свиданіе!
— О, злой лукавецъ, воскликнула Анистасія: — будто я вамъ не говорила, что эти браслеты также мамашины!
Господи помилуй! мысленно воскликнулъ удивленный супругъ съ досадой: отчего это все принадлежало мамашѣ?
Но всякая досада исчезла, когда очаровательная мистриссъ Икль сѣла за завтракъ, восхитительно одѣтая въ платье нѣжно-лиловаго цвѣта, которое сидѣло на ней очень ловко и чрезвычайно шло къ ея прекрасной фигурѣ. Она такъ граціозно распоряжалась завтракомъ, что онъ выпилъ цѣлыхъ три чашки.
Послѣ завтрака, карета была нанята, ящики уложены; булоньскій пароходъ уже сильно звонилъ въ призывный колоколъ, а надо было еще благодарить учтиваго германца, уплатить по счету и присмотрѣть за багажемъ. Долли былъ командированъ внизъ для изъявленія признательности великодушному чужеземцу, а Анастасія въ это время сдавала сундуки. Долли вручилъ свою карточку слугѣ, изъявилъ желаніе видѣть г. Грунтца, и сталъ бродить по залѣ, въ ожиданіи отвѣта.
Между тѣмъ, слуги, цѣлое утро ожидавшіе случая поймать новобрачнаго, сейчасъ замѣтили, что благопріятная минута наступила. Съ быстротой молніи по всему дому пролетѣла вѣсть, что новобрачный ходитъ одинъ въ залѣ. Они всѣ начали собираться вокругъ несчастнаго Долли, набѣгая по лѣстницѣ изъ кухни, спускаясь по той же лѣстницѣ изъ спаленъ, выбѣгая изъ конюшенъ и флигелей: тутъ явились лакеи, горничныя, швейцары, чистильщики сапоговъ, повара, даже кучеръ. Они окружили его такъ, что не было никакой возможности ускользнуть. «Долго здравствовать новобрачной, сэръ», кричалъ одинъ; «надо бы выпить за ея здоровье, ваша честь!», говорилъ другой; «дай Богъ счастія и благополучія и дома, и въ чужихъ краяхъ», торжественно пѣлъ третій.
Новобрачному оставалось только улыбаться и сунуть соверенъ въ ближайшую руку. Но это не усмирило жадныхъ доброжелателей.
— Намъ изъ этого ничего не достанется, ваша честь, замѣтили чистильщики сапоговъ.
— Велите ему сейчасъ раздѣлить этотъ соверенъ! сказала горничная.
Былъ раздѣленъ и второй соверенъ, за вторимъ — третій, и невозможно сказать, сколько пришлось бы ихъ пожертвовать, — еслибы неустрашимая Анастасія, сходя съ лѣстницы, не замѣтила алчныхъ грабителей; она бросилась въ толпу и избавила своего ягненка отъ гибели.
— Выпить! Я вамъ дамъ выпить, вскричала негодующая лэди.
— Они такіе ненасытные! прибавилъ Долли съ отвращеніемъ.
Пока Анастасія вела разсчеты съ хозяйкой гостиницы, къ ея супругу подошелъ, кланяясь и улыбаясь, осанистый, увѣсистый джентльменъ, съ большими ушами, въ золотыхъ очкахъ, во фракѣ, плотно обхватывавшемъ его талію, и въ короткомъ атласномъ жилетѣ. Это былъ, очевидно, геръ Грунтцъ. Онъ протянулъ свою широкую ладонь и пальцы его охватили крошечную ручку Долли такъ легко, какъ бы это была рукоятка перочиннаго ножика.
Краснѣющій Долли началъ рѣчь очень хорошо: «я весьма обязанъ, сэръ», но улыбающійся иностранецъ прервалъ его короткимъ замѣчаніемъ:
— Я не говорю по-англійски, сэръ!
Потомъ дожалъ плечами, покачалъ головой, и добросердечно улыбнулся.
Чтобы дать возможность лучше понять чужеземцу нашъ прекрасный языкъ, Адольфусъ заговорилъ громче. Онъ знакомъ пригласилъ нѣмца сѣсть, и указывая на адресъ, напечатанный на карточкѣ, закричалъ изо всѣхъ силъ:
— Вотъ мой адресъ! — очень радъ васъ видѣть! Лондонъ — дома!
Иностранецъ, очевидно, понялъ слово «Лондонъ», потому что поцаловалъ концы своихъ пальцевъ и испустилъ звукъ: «О!», желая, вѣроятно, выразить свои восхищеніе британской столицей; потомъ, видя, что дальнѣйшій разговоръ затруднителенъ, онъ опять принялъ шутливое выраженіе лица, и раскланялся, очевидно, чрезвычайно довольный собою. При этомъ онъ нашелъ время бросить долгій взглядъ на прекрасную Анастасію, которая въ минуту спорила съ хозяйкой изъ-за разсчета; красота новобрачной замѣтно поразила его. Между тѣмъ, разсчетливая Анастасія восклицала:
— Гинея за постель! Это неслыханная цѣна! Я не дамъ! Это грабежъ!
— Прошедшею ночью вы не назвали бы это грабежомъ, мадамъ, возразила съ гнѣвомъ хозяйка гостиницы. — Тогда вы были очень любезны и кротки!
— Моя милая, вступился было Адольфусъ.
— Пожалуйста, не вмѣшивайтесь, мой милый, отрѣзала ему Анастасія.
Бѣдный парень отступилъ въ смущеніи.
— Боже милостивый, уже! прошепталъ онъ.
Что сдѣлалось съ нашей интересной парой послѣ прибытія въ Парижъ, — я никогда не могъ достовѣрно узнать. Дѣйствительно, дѣла велись такъ секретно, что я думаю, должно было случиться что-нибудь серьёзное.
Новобрачные сознались только въ тѣхъ бѣдствіяхъ, которыя, обыкновенно, постигаютъ людей, посѣщающихъ чужія страны, не будучи въ состояніи говорить на туземномъ языкѣ. Эти маленькія мученьица Долли въ значительной степени приписывалъ наклонности своей возлюбленной Анастасіи слишкомъ рьяно пускаться въ разговоры съ мѣстными жителями, и никогда не позволять супругу подать мнѣніе относительно значенія сказанныхъ словъ.
— Она женщина чрезвычайно талантливая, замѣчалъ Долли: — но какъ она знаетъ по-французски не болѣе шести словъ, включая въ то же число «да» и «нѣтъ», то а думаю, должна бы позволять мнѣ заглядывать, по временамъ, въ карманный лексиконъ.
Самое непріятное обстоятельство, одно изъ самыхъ мучительныхъ безпокойствъ, какія только могутъ постигнуть лѣниваго человѣка, — бываетъ тогда, когда вернувшись домой послѣ трехмѣсячной сонливой, распущенной праздности — онъ находить у себя на столѣ до сотни писемъ, съ надписью «спѣшное» или «нужное», — писемъ, требующихъ отвѣтовъ въ возможно скоромъ времени.
Изъ привязанности къ Долли, я въ теченіе его медоваго мѣсяца, часто посѣщалъ его комнаты, и приводилъ въ порядокъ на столѣ его обширную корреспонденцію, такъ что, первый предметъ, поразившій бѣдные глаза новобрачнаго, при входѣ въ комнату, была огромная змѣя писемъ, извивавшаяся по его столу причудливыми изгибами.
— Что это за чертовщина? вскричалъ Долли въ ужасѣ, указывая на мою змѣю.
— Это письма къ вамъ, любезный другъ, возразилъ я.
Долли широки раскрылъ глаза.
— Ко мнѣ? вскричалъ онъ: — невозможно! Я не знаю ни одного человѣка, который бы могъ писать ко мнѣ!
Но пока онъ говорилъ это, послышался стужъ почтальона, который принесъ еще два письма. Они превосходно закончили хвостъ змѣи.
— Я сожгу ихъ! сказалъ Долли, злобно и искоса смотря на змѣю, точно она могла его понимать.
Многіе любятъ читать чужія письма, даже больше, чѣмъ свои собственныя, — по крайней-мѣрѣ, я люблю это, и потому, конечно, не хотѣлъ и слышать о подобномъ предложеніи.
— Что за пустяки! возразилъ я: — чтеніе не займетъ и десяти минутъ. Начинайте, я вамъ помогу.
Мы привились за работу.
Вотъ и говорите о прелестяхъ супружеской жизни! Да! я знаю, что это дѣло великое имѣть женою любящее, кроткое созданіе, котораго единственная мечта состоитъ въ томъ, чтобъ увеличить счастіе и благополучіе своего преданнаго супруга, — которое жертвуетъ собою, чтобъ обезпечить себѣ вашу любовь и благословляетъ васъ за нее; вотъ подобную-то женщину я ищу, и если когда-нибудь встрѣчу ее, то употреблю всѣ усилія, чтобъ надѣть ясное золотое кольцо на ея палецъ. Но такихъ женщинъ мало, и ихъ скоро разбираютъ; право, если вы знаете хотя одну такую, то въ обмѣнъ локона ея волосъ я готовъ дать вамъ прекрасные карманные часы съ цѣпочкой и брелоками.
Но иногда женщины бываютъ похожи на мартовскіе орѣхи: сорокъ ни на что негодныхъ приходится на одинъ, стоющій хотя что-нибудь. Я холостякъ, и себѣ на умѣ. Еслибъ у меня было шесть дочерей, то, быть можетъ, я сталъ бы проповѣдывать иную теорію и поклялся бы, что счастье жизни заключается въ женитьбѣ. Я увѣренъ, что есть мужья, которые предаются раскаянію и называютъ себя не лестными именами еще до истеченія перваго года супружескаго счастія. Мнѣ было бы понятно, еслибы Долли, прочитавъ сто писемъ, пожалѣлъ о томъ, что прекрасная Анастасія не была дражайшей половиной кого-нибудь другого.
Прежде всего, мы раскрыли поздравительное письмо отъ нѣкоего Уильяма Клингера, дяди жены, — письмо, полное сладкихъ пожеланій будущаго благополучія, заключавшееся просьбой объ одолженіи въ займы 50 фунтовъ, которые будутъ уплачены при первой возможности.
Первый кузенъ, подписавшійся Джекъ Ликъ, просилъ только 20 фунтовъ, но присылкою ихъ нельзя было медлить ни одного дня; второй кузенъ, Джонъ Моссъ, былъ увѣренъ, что не можетъ обойтись менѣе, чѣмъ 30 фунтами, — «и, пожалуйста, билетами».
Кузина, по имени Мэри Совіеръ, писала патетическое заявленіе о своемъ затруднительномъ положеніи и, чтобъ поправиться, прямо требовала четырехлѣтней пенсіи.
Даже Бобъ Де-Кадъ, эта бездонная пропасть, находился въ числѣ алчной толпы; но, разумѣется, въ его письмѣ было и смягчающее обстоятельство: онъ съ честію занималъ мѣсто въ этомъ стадѣ, возвысивъ свои нужды до суммы 300 фунтовъ, уплату которыхъ онъ гарантировалъ «своею честью». Основательное знаніе такого человѣка, какъ Бобъ, дѣлало ссуду, при этой гарантіи, спекуляціею первоклассною.
Вскрывая каждое письмо, я изъ любопытства записывалъ просимую сумму, и, когда мы кончили всю змѣйку, я имѣлъ удовольствіе — путемъ простаго сложенія, получить очень крупную сумму, немного болѣе 3,000 футовъ.
— Боже милостивый! да они, кажется, принимаютъ меня за идіота! вскричалъ Долли, дико смотря вокругъ себя. (А это скверное чувство — знать, что на васъ смотрятъ, какъ на дурака, многочисленные родственники, обитающіе на всемъ разстояніи отъ Южнаго Девоншейра до Эбердина!).
Эти родственники, очевидно, думали, что каждый, кто женится на прекрасной Анастасіи, долженъ быть слабоумнымъ, и, слѣдовательно, легкой добычей. Что-то подобное уже вертѣлось въ умѣ Долли, когда онъ сидѣлъ, запустивъ пальцы въ волосы и угрюмо посвистывая.
— Вы, конечно, пошлете деньги, сказалъ я, улыбаясь и принимая на себя шутливый видъ, чтобъ онъ не вообразилъ, что я говорю серьёзно. — Въ прекрасное дѣльце вы впутались, мой милѣйшій.
Онъ сердито вскочилъ съ мѣста; его маленькіе члены какъ бы распрямились отъ гнѣва, а миніатюрная физіономія приняла почти звѣрское выраженіе; онъ скомкалъ всѣ письма, сказавъ: «я покончу съ этимъ; Анастасія будетъ отвѣчать имъ, она будетъ отвѣчать, клянусь Юпитеромъ».
Блумсберійская красавица обладала особымъ способомъ обращенія съ бѣдными родственниками: она предоставляла имъ выпутываться изъ затрудненій, какъ они знаютъ. Она была не такая женщина, которую можно поддѣть. Мистеръ Икль составлялъ ея собственность, и никто не долженъ былъ трогать его деньги, пока она могла ихъ тратить.
Единственное письмо, которое она удостоила отвѣтомъ, было письмо милаго старца Боба: пинокъ, который она письменно отпустила этому достойному юношѣ, заставилъ его оставить привычку браться за перо на будущее время.
Другія посланія пригодились развести огонь. Передъ желѣзной кассой, стояла прекрасная Анастасія, и мѣшая ее кочергой, говорила съ негодованіемъ: «что за безстыдство!» Когда наконецъ бѣдная змѣя была обращена въ тлѣющую груду пепла, она прибавила: «подобной наглой попытки грабежа я никогда еще не видала! Послѣ этого они снимутъ съ меня платье!»
Долли въ эту минуту удивился, почему она исключительно говоритъ о своемъ платьѣ и совершенно забиваете объ его сюртукѣ.
— Мнѣ пришло въ голову, Долли, прибавила она, поуспокоившись нѣсколько отъ негодованія: — что было бы лучше мнѣ одной распоряжаться деньгами; помните, я говорила это еще въ Парижѣ. У васъ нѣтъ достаточно мужества, мой другъ, чтобъ противиться этимъ гадкимъ вымогательствамъ. Вы слишкомъ простосердечны и податливы. Если такъ будетъ продолжаться, я останусь безъ пріюта!
Эти постоянныя опасенія за собственное удобство и полнѣйшее равнодушіе въ тѣмъ лишеніямъ, какія могли постигнуть мужа, заставили Долли почувствовать себя очень незначительнымъ и несчастнымъ. Онъ началъ думать, что его Анастасія склонна въ эгоизму.
— Теперь пока еще я буду самъ завѣдывать своими дѣлами, милочка, отвѣчалъ онъ.
Частые попытки завладѣть распоряженіемъ его кошелька начинали его тревожить. Ему казалось, что если онъ выпуститъ изъ рукъ деньги, то современемъ возлюбленная, быть можетъ, и забудетъ о существованіи на свѣтѣ особы, именуемой Адольфусомъ Иклемъ, эсквайромъ.
Когда я его увидѣлъ въ слѣдующій разъ, онъ сказалъ мнѣ:
— Право, не постигаю, что сдѣлалось съ Анастасіей! Вы знаете, что она всегда была такъ мила! Теперь она не оказываетъ мнѣ ни малѣйшаго уваженія, точно я какая-нибудь пѣшка.
— Отчего жъ не высказать этого ей самой вмѣсто того, чтобъ говорить мнѣ? замѣтилъ я, стараясь возбудить въ немъ мужество.
— Да, до этого и дойдетъ! пробормоталъ онъ.
Но я видѣлъ, что самая мысль о сценѣ съ величественной супругой заставляла трепетать его боязливое маленькое сердечко.
Легко понять, что лэди, обладающую счастливою наружностью и прекраснымъ состояніемъ, какими обладала мистриссъ Икль, должна была сердить и мучить самая мысль о житьѣ въ мёблированныхъ комнатахъ. Какое удовольствіе женщина съ такими возвышенными идеями могла найти, живя въ первомъ этажѣ, когда она чувствовала, что должна была имѣть изящно-мёблированную квартиру съ своей собственной ливрейной прислугой и лошадьми на конюшнѣ?
Ее ожидало видное положеніе въ обществѣ, иначе для чего же она вышла замужъ, любопытно знать?
— Я вовсе не намѣрена запереться въ этихъ отвратительныхъ конурахъ въ угоду вамъ, мистеръ Икль, или кому бы ни было другому, сообщила она своему супругу.
— Отвратительныхъ конурахъ! воскликнулъ Долли: — четыре гинеи въ недѣлю, моя милая!
— Еслибы онѣ стоили даже четыреста гиней въ недѣлю, я и тогда не перемѣнила бы своего мнѣнія, сэръ! отвѣчала непоколебимая лэди. — Еслибы я вышла за какого-нибудь клерка въ Сити, то и тогда не могла бы жить хуже!
Въ то же утро она отправилась въ одному изъ лучшихъ лондонскихъ мёбельщиковъ.
Анастасія была женщина съ большимъ природнымъ вкусомъ и обладала зоркимъ глазомъ въ дѣлѣ выбора. Съ безпримѣрнымъ великодушіемъ она просила Долли не давать себѣ ни малѣйшаго труда хлопотать относительно объясненій съ торговцами или выбора мёбели. Она взвалила весь этотъ трудъ на свои прекрасныя плечи.
Всѣ заботы мистера Икля ограничивались тѣмъ, чтобы по временамъ ѣздить въ Сити и доставать деньги для уплаты по счетамъ; безъ сомнѣнія, это была самая легкая часть всего дѣла, потому что никогда не отнимала у него болѣе нѣсколькихъ часовъ времени.
— Какой чудесный шкафъ для платья я купила сегодня утромъ! вы никогда такого не видали, мой милый! сказала мистриссъ Икль, когда они сидѣли за обѣдомъ. — Всѣ мои вещи въ немъ размѣстились превосходно.
— Я думаю, что и мнѣ нужно бы что-нибудь въ томъ же родѣ, отвѣтилъ Долли.
— Ахъ, я и забыла, возразила она: — напомните мнѣ утромъ, милый; вамъ нуженъ комодъ.
— Мнѣ особенно нужно кресло, сказалъ Долли.
— Вѣдь будетъ и такъ много креселъ; зачѣмъ же входить въ лишнія издержки, Адольфусъ? возразила экономная супруга. — Вы можете пользоваться тѣми, которыя я заказала для себя.
— Но я хочу имѣть для себя особое кресло, продолжалъ Долли, съ возрастающимъ раздраженіемъ: — обитое кожей, просторное кресло.
— Мистеръ Икль, упрекнула жена: — позвольте васъ спросить, какая будетъ польза изъ того, что я лѣзу изъ кожи, стараясь сберечь деньги, если вы будете мѣшать мнѣ подобными нелѣпо-эксцентричными наклонностями? Я бы желала, чтобъ вы были поразсудительнѣе, мой милый.
Но Долли, въ концѣ концовъ, все-таки добился кресла, и сообщилъ мнѣ, что одержалъ первую побѣду, и намѣревается продолжать въ томъ же духѣ.
Вилла близъ Твикенгема была, говоря умѣреннымъ языкомъ, просто совершенство. Сады въ ней были такъ великолѣпны, что три садовника жаловались на обременительность работы и говорили, что надо еще держать мальчика. Хотя плата была и высока, но по соображеніи съ красотою мѣстности (какъ выражалась надменная Анастасія) «даже при цѣнѣ вдвое большей должно было считать наемъ чрезвычайно дешевымъ». Если было много слугъ, то хозяйка дома замѣчала, что «она найдетъ довольно работы для всѣхъ». Такого рода аргументъ, хотя и утѣшителенъ, но имѣетъ свои темныя стороны.
— Душа моя, ни вовсе не въ состояніи жить такимъ образомъ, жаловался Долли.
— Разъ навсегда, мистеръ Икль, возразила Анастасія съ подавляющимъ достоинствомъ: — позвольте мнѣ распоряжаться своимъ домомъ такъ, какъ я считаю лучше. Я все обдумала, благоразумно ограничивъ нѣкоторые изъ нашихъ лишнихъ расходовъ; прежде всего, вы должны оставить свой клубъ.
Это было тяжелымъ ударомъ для Долли, который любилъ посѣщать клубъ — спасительный пріютъ для женатыхъ людей.
— Но, моя милая! пробормоталъ онъ.
— Потомъ, у васъ, я увѣрена, довольно будетъ платья лѣтъ на десять, такъ что счетовъ отъ портныхъ получать болѣе не предвидится..
— Однакожъ, жизнь моя, протестовалъ супругъ, который привыкъ одѣваться хорошо.
— A лучше всего въ здѣшней сельской жизни то, Долли, продолжала жена: — что вамъ некуда тратить денегъ, хотя бы даже вы и хотѣли этого; право, одного фунта вамъ будетъ довольно-предовольно на мѣсяцъ.
— Клянусь честью, моя милая, простоналъ маленькій человѣчекъ, огорченный тѣмъ, что всѣ жертвы приходится дѣлать только ему.
Когда домъ былъ устроенъ, какъ слѣдуетъ, въ милой мамашѣ, въ Блумсбери-скверъ отправили письмо съ просьбою провести нѣсколько дней въ Твикенгемѣ. Прелестное дитя сильно желало выставить передъ родительскими глазами хорошую мебель, украшавшую ея домъ. Нѣжная родительница не замедлила прибытіемъ. Любопытство ея было возбуждено до такой степени, что еслибы приглашенія не послали, то можно бы было ждать съ ея стороны насильственнаго визита. Она привезла съ собой сундукъ, который предвѣщалъ что-то въ родѣ цѣлаго мѣсяца пребыванія въ Твикенгемѣ. Сказать правду, милая мамаша нѣсколько завидовала, гуляя по великолѣпнымъ комнатамъ своей дочери. Она въ восхищеніи складывала руки, осматривая рѣзныя кровати, и постукивая кулакомъ въ упругіе матрацы. Она ощупывала тонкое бѣлье и малиновые шелковые обои. Она готова была присягнуть, что комнаты для слугъ лучше, чѣмъ у нея самой. «Какъ! полотняныя простыни, а брать твой Бобъ спитъ на коленкорѣ!» восклицала она въ изумленіи. Брюссельскіе ковры, куча бархату, турецкіе, персидскіе коврики, все это вызывало у нея громкія восклицанія и затаенную зависть.
Достойная старушка завидовала до послѣдней степени; самое худшее было то, что при видѣ всего этого она должна была принимать радостный и гордый видъ. «Какъ бы я хотѣла имѣть платье, такое, какъ занавѣсы въ вашей гостиной!» Это было единственное замѣчаніе, которое она осмѣлилась сдѣлать.
Посѣщеніе мамаши можно было легко объяснить тѣмъ, что мистриссъ Икль еще мало знала толкъ въ хозяйствѣ, и чувствовала себя столь же смущенною, сдѣлавшись госпожей обширнаго зданія въ Тинкенгемѣ, какъ можетъ быть смущена невинная молодая лэди, привыкшая управлять тележкой, запряженной пони, когда увидитъ себя на козлахъ большой телеги съ длинными возжами въ рукахъ. Послѣ многихъ совѣщаній между матерью и дочерью, — заключенія, къ которымъ онѣ пришли, были, для формы, сообщены мастеру Иклю, чтобъ узнать, не имѣетъ онъ противъ нихъ какихъ нибудь возраженій.
— Мы съ Анастасіей уладили все, начала мистриссъ де-Кадъ, смѣло рѣшившаяся объяснить Долл всю дѣловую сторону своихъ заключеній. — Вы представить себѣ не можете, Икль, какъ это милое дитя заботится, чтобъ поддержать приличный видъ, необходимый для свѣта. — Но прежде всего, скажите мнѣ, вы желаете имѣть завтракъ каждый день?
Посмотрѣвъ на нее нѣсколько минутъ, пока собирался съ мыслями, Долли отвѣчалъ, съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ, что привыкъ завтракать каждый день.
— Не знаю, можно ли будетъ устроить завтракъ, Икль, сказала ему теща, покачивая головою.
— Какъ! нельзя устроить завтрака? — нельзя, въ моемъ собственномъ домѣ? вскричалъ Долли.
— Вашихъ шестьсотъ фунтовъ въ годъ не надолго станетъ для поддержки такого дома, объяснила мамаша.
— Но вѣдь есть еще ея шестьсотъ фунтовъ, возразилъ супругъ.
Кашлянувъ нѣсколько разъ, мистриссъ де-Кадъ продолжала:
— Я думаю, что Анастасія рѣшилась насколько возможно быть бережливой; она хочетъ копить свои доходы для дѣточекъ, если будетъ осчастливлена ими. Я сильно сомнѣваюсь, чтобы 8 фунтовъ въ недѣлю было достаточно для поддержки такого дома, Икль.
Несчастный Долли былъ какъ въ туманѣ. Ее доходъ! бережливой на сколько возможно! Это было что-то новое и неожиданное. Не желая разсуждать объ этомъ предметѣ съ мистриссъ де-Кадъ, онъ сказалъ:
— Если восьми фунтовъ недостаточно, возьмите десять.
— Но, Икль, будьте разсудительны, воскликнула она: — подумайте, хотя немного, прежде чѣмъ говорить такія вещи. Вспомните, что нужно уплачивать на наемъ помѣщенія. Кромѣ того, — налоги, плата прислугѣ. Хотѣла бы я знать, откуда взять столько денегъ?
Это разсужденіе ему показалось смѣшнымъ.
— Откуда? вскричалъ онъ. — Конечно, изъ дохода Анастасіи! онъ ей выдѣленъ!
Спокойствіе, съ которымъ тёща посмотрѣла на Долли, было убійственно.
— Не думаю, мистеръ Икль, замѣтила она: — чтобъ мистеръ де-Кадъ, какъ опекунъ дочери, согласидся подъ какимъ бы то ни было видомъ, трогать достояніе Анастасіи!
Могъ ли Долли вѣрить своимъ ушамъ? Онъ вскочилъ, какъ бѣшеный, и промчавшись самымъ невѣжливымъ образомъ мимо дорогой тёщи, которая стояла, какъ пораженная громомъ, — бросился вверхъ по лѣстницѣ, въ спальню жены. Его блѣдное лицо и дрожащія губы сильно встревожили изящную Анастасію которая, сидя на свой «duchesse», занималась умащиваніемъ своихъ прекрасныхъ бровей.
— Въ чемъ дѣло, скажите на милость? спросила она.
— Мистриссъ Икль, началъ запыхавшійся Долли: — ваша мать позволила себѣ, я — я боюсь — съ вашего одобренія, — произнести нѣсколько такихъ словъ, которыя требуютъ объясненій и оправданія съ вашей стороны немедленно, или…
— Или что, мистеръ Икль? спокойно спросила супруга.
— Или всѣ близкія отношенія между нами должны кончиться, сказалъ Долли.
Онъ хотѣлъ сказать: «или я оставлю этотъ домъ», но хладнокровіе жены его усмирило.
— Какъ вамъ угодно, мистеръ Икль, возразила Анастасія, возвращаясь къ своимъ бровямъ.
— Правда ли, сударыня провозгласилъ Долли, стараясь принять на себя величественный видъ; — правда ли, что вы уполномочили мистриссъ де-Кадъ такъ неприлично выразиться относительно вашего дохода?
— Я не вижу, какое отношеніе мой доходъ можетъ имѣть до васъ, мой другъ! возразила мистриссъ Икль, даже не смотря на мужа.
— Подъ вліяніемъ страсти, сударыня, началъ Долли, задѣтый за живое: — я великодушно раздѣлилъ съ вами мое состояніе. Когда вашъ отецъ сказалъ мнѣ, что у васъ нѣтъ ни пенни за душой, то вмѣсто ропота, я уравнялъ васъ въ богатствѣ съ собою. Я сдѣлалъ это потому, что обожалъ васъ, сударыня, и имѣлъ глупость думать, что и вы питаете ко мнѣ нѣжность!
— Продолжайте, сэръ, продолжайте! вскричала Анастасія, наклоняясь надъ зеркаломъ, быть можетъ, для того, чтобы скрыть выступившій на лицѣ румянецъ.
— И теперь, теперь, продолжалъ Долли, какъ настоящій храбрецъ: — теперь вы осмѣливаетесь потрясать этимъ доходомъ передъ моими глазами, и не позволяете мнѣ взять ни одного пенни изъ вашихъ денегъ. Я краснѣю за васъ! Это было предумышлено заранѣе, теперь я вижу это ясно — я былъ обманутъ!
Быть можетъ, Анастасія была такъ занята своими бровями что не имѣла времени слушать разсердившагося маленькаго человѣка. Въ самомъ дѣлѣ, они трудно расположить какъ слѣдуетъ густую бровь и въ то же время поддерживать споръ съ должнымъ умѣньемъ. Снисходя, вѣроятно, къ ея мнѣнію, Долли былъ такъ любезенъ, что повторилъ свое послѣднее замѣчаніе.
— Я говорю, сударыня, прокричалъ онъ: — я говорю, что былъ обманутъ!
Анастасія, грозно повернувшись, вскричала:
— Обманутъ! какъ вы смѣете дѣлать такія неприличныя замѣчанія? Кто васъ обманывалъ, сэръ?
— Сперва вашъ отецъ, потомъ вы сами — словомъ, вся ваша семья, гремѣлъ Долли. — Меня надули!
— Надули! Оставьте мою комнату, сэръ, и не смѣйте показываться мнѣ на глаза, пока не научитесь относиться съ должнымъ уваженіемъ жъ вашей женѣ и ея семейству, воскликнула мистриссъ Икль съ подавляющею торжественностью.
— Я не только оставлю эту комнату, сударыня, но оставлю этотъ домъ навсегда, сударыня! вскричалъ Долли.
Но, вмѣсто того, чтобы сдѣлать это, онъ тревожно ждать, какое дѣйствіе произведетъ эта страшная угроза на его Анастасію.
Но она только насмѣшливо улыбнулась и отвѣтила:
— Сдѣлайте милость, сэръ, прошу объ этомъ:
— Съ этого времени мы больше не мужъ и жена, прибавилъ онъ.
— Отчего же вы не подождали, пока пройдетъ первый годъ? съ насмѣшкой сказала Анастасія: — это было бы лучше, я думаю.
— Я васъ презираю.
— Какой ужасъ! ха-ха!
— Вы мнѣ жалки!
— Это очень милостиво съ вашей стороны!
Къ удивленію Анастасіи, онъ, въ самомъ дѣлѣ, оставить дожъ. Она слышала, какъ уличныя двери со стукомъ захлопнулись за нимъ, и, выглянувъ въ окно, увидѣла, что Долли несъ дорожный мѣшокъ, и съ величайшею поспѣшностію удалялся въ направленіи къ Лондону.
— Моя милая Анастасія! вскричала мистрисъ де-Кадъ, вбѣгая въ комнату: — онъ ушелъ! что случилось?
Дочь, своимъ пикантнымъ веселымъ стилемъ, передала матери разговоръ съ супругомъ. Она смотрѣла на эту исторію, какъ на шутку.
— Противный карликъ! замѣтила она. — Я его поучу за грубость и наглость. Глупый баранъ! поползаетъ онъ предо мной на колѣняхъ!
— Но, моя милая, уговаривала мамаша: — будьте благоразумны! Что, если онъ вовсе уѣдетъ! Эти крошечные люди бываютъ упорны, когда придутъ въ изступленіе. Зачѣмъ вы его не усмирили, душа моя? Ваши 600 фунтовъ въ этомъ громадномъ домѣ — просто капля въ морѣ.
— Я введу его въ долги, вскричала яростная красавица. — Это будетъ стоить ему сотни фунтовъ и послужитъ ему хорошимъ урокомъ!
— Напишите ему письмо, учила мамаша. — Я увѣренъ, что мы ждетъ гдѣ-нибудь по близости. Ну, будьте умной женщиной!
— Я дамъ балъ и заставлю его мучиться ревностью! рѣшила раздраженная красавица.
Долли пришедъ ко мнѣ со слезами на глазахъ, унылый, какъ обанкрутившійся аферистъ.
Выслушавъ его горестный разсказъ, я сказалъ:
— Сколько времени вы женаты? Только восемь мѣсяцевъ. Ну, я бы далъ на такую исторію по крайней-мѣрѣ года полтора.
Я тоже сказалъ ему, что онъ поступилъ хорошо, оставивъ домъ и что, вѣроятно, это образумитъ мистриссъ Икль.
Но мои слова не принесли ему никакого утѣшенія. Онъ только испускалъ стенанія и призывалъ смерть.
— Что пользы бранить ее, Джекъ, прошепталъ онъ. — Не браните ее болѣе. Еслибы я только могъ ее ненавидѣть, то былъ бы счастливъ, но я не могу съ собой ничего сдѣлать, я люблю ее по прежнему!
Я дѣлалъ все возможное, чтобы ободрить его. Я не ходилъ въ больницу въ теченіе недѣли. Мы попробовали развлекаться парками, театрами, ужинами, поѣздками по окрестностямъ; но хотя онъ слѣдовалъ на мною вездѣ и дѣлалъ все, что я желалъ, но все-таки на его бѣдной, угрюмой, крошечной физіономіи никогда не показывалась улыбка, и онъ вздыхалъ даже за обѣдомъ. Товарищи начали меня спрашивать, съ какимъ это «скелетикомъ» я постоянно гуляю?
Въ одно утро, когда онъ казался болѣе обыкновеннаго несчастнымъ (я наблюдалъ на нимъ, пока онъ брился), ко мнѣ пришло письмо, которое я, какъ только прочиталъ, передалъ бѣдному Долли. Это было приглашеніе отъ мистриссъ Икль за вечеръ.
Онъ покраснѣлъ, какъ крикетный шарикъ и вскричалъ; «О, небо!» затѣмъ пристально посмотрѣлъ на меня. Человѣку, знающему мистриссъ Икль, легко было понять, зачѣмъ требовалось мое общество.
— Ей нужны вы, Долли, ей нужно, чтобы вы знали, какъ весело она проводитъ время безъ васъ, разъяснилъ и ему: — и такъ какъ она увѣрена, что мы теперь живемъ вмѣстѣ, то и разсчитала, посредствомъ меня, довести до вашего свѣдѣнія о томъ, какъ отлично она веселится. Очень искусно, должно признаться!
— Какъ она безсердечна! вскричалъ онъ: — не доставало только этого послѣдняго удара!…
— Любезный другъ, между вами происходитъ борьба, и это приглашеніе показываетъ, какъ она намѣрена вести дѣло, продолжалъ я. — Вы можете положиться на мои слова, что и она не чувствуетъ себя счастливою. Вы должны дѣлать видъ, что не обращаете вниманія на то, что она дѣлаетъ, и показывать, что совершенно перестали о ней думать. Это ее срѣжетъ. Предоставьте мнѣ вести съ ней дѣло. Идти мнѣ на этотъ вечеръ?
Долли казалось, что принять приглашеніе равносильно переходу на сторону прекраснаго непріятеля. Этого блестящаго праздника: который давался въ насмѣшку ему, должны были, по его мнѣнію, бѣжать всѣ, которыхъ онъ называлъ друзьями.
Но, какъ человѣкъ самоотверженный, Долли разсуждалъ, что хоти у меня и недостаетъ великодушія, онъ все-таки не будетъ мѣшать моему удовольствію быть на балѣ.
— Вы единственный человѣкъ, сказалъ Долли: — котораго мнѣ пріятно представить себѣ веселящимся въ моемъ домѣ.
— Вы ошибаетесь, Долли, отвѣчалъ я: — если я пойду къ ней, то не ли собственнаго удовольствія, а чтобы быть полезнымъ вамъ. Она меня не ждетъ, даже увѣрена, что я не приду; мое появленіе изумитъ ее столько же, какъ еслибы вы сами явились. Хотите услышать правдивый отчетъ обо всемъ, что тамъ произойдетъ?
— Да, отвѣчалъ онъ; — неужто она хочетъ быть весела и счастлива!
— Хотя бы ея сердце разрывалось, отвѣчалъ я: — вы можете быть увѣрены, что она мнѣ этого не выкажетъ.
— Если она несчастна, я прощу ее, прошепталъ Долли.
Когда наступилъ назначенный вечеръ, я одѣлся въ самое модное платье. Долли смотрѣлъ на меня съ безмолвно-несчастнымъ видомъ: онъ толковалъ, что останется одинъ, но клялся, что не хотѣлъ бы тамъ быть и за тысячу фунтовъ. Мы условились, что онъ будетъ ожидать моего возвращенія, а я долженъ уѣхать оттуда сейчасъ же послѣ ужина.
Мнѣ всегда доставляетъ наслажденіе отплачивать людямъ ихъ же монетою, или, какъ говорится, поражать ихъ собственнымъ оружіемъ. Когда мистриссъ Икль, разодѣтая въ пухъ и прахъ, подошла ко мнѣ и улыбкой и любезно освѣдомилась о моемъ здоровьѣ, я уразумѣлъ все значеніе ея коварной привѣтливости.
— А гдѣ же мистеръ Икль? замѣтилъ я, когда, въ свою очередь, достаточно наговорилъ ей комплиментовъ.
— Развѣ вы его не видѣли? вскричала она съ удивленіемъ, превосходно разыгрывая роль: — а я думала, что вы съ нимъ такіе неразлучные товарищи!
— Да, это такъ, отвѣчалъ я, съ самой натуральной улыбкой: — но когда джентльмены женятся, то мы, холостяки, хорошо знаемъ, что постоянная компанія съ нами кончена. Здоровъ онъ?
Прекрасная лгунья пожала своими прелестными бѣлыми плечами и старалась казаться хладнокровною.
— Вѣроятно, онъ гдѣ нибудь на континентѣ, сказала она съ улыбкой: — онъ уже сдѣлалъ изъ меня вдову.
Я пристально наблюдалъ за ней, и она также не сводила съ меня глазъ цѣлый вечеръ. Она поняла меня такъ же хорошо, какъ и я ее понялъ. Она представлялась беззаботною и веселою, какъ птичка. Не проходило ни одного танца, въ которомъ бы она не принимала участія. Она выставляла мнѣ на видъ всѣ свои кокетливыя ужимки сидя подлѣ меня, она отдала джентльмену-нѣмцу розу изъ своего букета. Разумѣется, я долженъ былъ, по ея разсчетамъ, непремѣнно передать Долли это. Въ сущности, она испортила свою роль роль утрировкой. Я былъ замученъ громаднымъ числомъ новыхъ знакомствъ, которыя она мнѣ навязывала; знакомые эти были все молодые джентльмены, смотрѣвшіе привычными губителями дамскихъ сердецъ. Это былъ способъ снабдить меня спискомъ ея поклонниковъ. Я былъ радъ, когда могъ, наконецъ, ускользнуть и поспѣшилъ къ бѣдному Долли.
Онъ не слышалъ, какъ я вошелъ. Я нѣсколько минутъ смотрѣлъ на моего добросердечнаго друга, спавшаго въ большомъ креслѣ: платье на немъ было въ безпорядкѣ, волосы растрепаны, лицо озабоченное и исхудалое.
Я разбудилъ его крикомъ: Вставайте, дружище!
Онъ сказалъ, потягиваясь:
— Я утомился, прислушиваясь къ стуку экипажей и заснулъ. — Мнѣ только что снилась она… Что она?
— Конечно, прекрасна, отвѣчалъ я.
— Да, да, разумѣется, пробормоталъ онъ. — Спрашивала обо мнѣ? прибавилъ онъ, колеблясь.
Пока я разсказывалъ ему все, что видѣлъ и слышалъ, онъ сидѣлъ, опершись локтями на столъ и смотря пристально въ мое лицо.
— Но какъ вамъ кажется, какъ человѣку безпристрастному, сказалъ Долли: — несчастна она, грустна въ душѣ? жалѣетъ?
— Конечно! возразилъ я: — она только притворяется веселой.
— Слава-Богу, слава-Богу! вскричалъ онъ: — быть можетъ, она еще все-таки любить меня.
Мнѣ нужно было предложить ему нѣсколько вопросовъ, для его и для моего собственнаго руководства.
— Вы знаете нѣмца, спросилъ я: — нѣкоего господина Грунтца?
— Да, этотъ господинъ имѣетъ чертовски-привлекательную наружность, возразилъ Долли. — Онъ очень любезенъ и бывалъ у насъ. Очень приличный господинъ. По-англійски не умѣетъ говорить, но очень пріятный собесѣдникъ.
— A знаете вы другаго нѣмца, который умѣетъ говорить по-англійски, продолжалъ я: — господина Куттера, который вальсируетъ, какъ бѣшеный?
— Нѣтъ, я никогда его не видалъ, отвѣчалъ Долли, послѣ нѣкотораго размышленія.
— А еще одного нѣмца, по имени Пруша, съ длинными волосами; онъ поетъ — теноръ?
— Нѣтъ, это имя мнѣ незнакомо.
— Всѣ они неистово ухаживали за вашей женой, заключилъ я.
Онъ вскочилъ такъ быстро, что я подумалъ, не бѣжитъ ли онъ домой расправляться съ германскими соперниками. Но я усадилъ его опять въ кресло прежде, чѣмъ онъ успѣлъ передвинуть ноги.
— A она поощряете этихъ людей? спросилъ онъ, едва переводя дыханіе.
— Мой любезный другъ, воѵравялъ я: — это входитъ въ ея тактику. Она стала бы поощрять даже горбуна или живаго скелета, если думала, что это возбудитъ въ васъ ревность.
На слѣдующій день, пока онъ еще спалъ крѣпкимъ сномъ, я тихонько вышелъ изъ дому по своимъ дѣламъ.
Я былъ недолго въ отсутствіи, но по возвращеніи домой, увидѣлъ, что птичка уже улетѣла.
Чортъ возьми! подумалъ я, взявъ записку, оставленную Долли на столѣ: — если онъ покажется тамъ въ эти критическіе минуты, — все пропало!
Вотъ что было въ запискѣ:
«Милый Джекъ! я скоро вернусь, я хочу еще разъ взглянуть на нее. Я знаю мѣсто, гдѣ могу спрятаться и видѣть ее; тамъ никто меня не замѣтитъ. Скоро вернусь. Никакъ не могу удержаться».
Онъ пробрался въ свой собственный садъ заднимъ ходомъ, потомъ, ползкомъ, по аллеѣ, стараясь держаться подъ кустами, приблизился къ самому дому и тамъ, скорчившись подъ лавровымъ деревомъ, терпѣливо ждалъ времени когда прекрасная Анастасія выйдетъ прогуляться на свѣжемъ воздухѣ.
Послѣ двухчасоваго ожиданія въ такой заячьей позѣ, маленькія ножки Долли стали корчиться отъ судорогъ; однакожь, несмотря на боль въ икрахъ, несмотря на то, что всѣ жилы его, казалось, сплелись въ узлы, онъ не хотѣлъ двинуться съ мѣста, и только страстно желалъ, чтобы красавица поспѣшила прогулкой, пока у него остается сила переносить боль безъ стоновъ.
Долли видѣлъ, какъ слуги унесли кушанье и чай, какъ они ходили взадъ и впередъ, какъ унесены были даже свѣчи; но видѣть возлюбленную Стаси ему не удалось.
Онъ началъ думать объ обратномъ пути; поднялъ свой зонтикъ и крѣпко нахлобучилъ на голову шлицу, приготовляясь отправиться въ маленькимъ заднимъ воротамъ, когда сильный стукъ заставилъ его приставиться на мѣстѣ,
Какой-то человѣкъ или нѣсколько человѣкъ вошли въ комнаты съ улицы, и вслѣдъ затѣмъ шторы въ задней комнатѣ (онъ могъ ихъ легко видѣть, они находились въ такъ-называемой роковой комнатѣ) начали опускаться, какъ будто бы посѣтители вошли въ эту комнату. Долли пристально смотрѣлъ на эти окна и увидѣлъ, что вскорѣ какой-то джентльменъ — по виду иностранецъ — показался между кисейными занавѣсами и сталъ смотрѣть на садовыя куртины подъ окномъ.
Долли никогда до того времени не видѣлъ его; это былъ тотъ самый господинъ Куттеръ, о которомъ я ему упоминалъ.
Видя, что иностранецъ внезапно отвернулся отъ окна, и слыша вмѣстѣ съ тѣмъ стукъ захлопнувшейся двери, Долли заключилъ, что Анастасія вышла въ гостю Что ему было дѣлать? Онъ чувствовалъ, что ревность въ немъ разыгрывается чрезвычайною силою, но въ какое унизительное положеніе онъ себя поставитъ, выказавъ волненіе! Съ другой стороны, долженъ ли онъ оставаться тутъ безмолвнымъ, униженнымъ, сидѣть, скорчившись, подъ кустомъ, тогда какъ другой будетъ шептать ей слова любви? Нѣтъ!
Недалеко отъ двери въ кухню стояла лѣстница. Взглянувъ на несу Долли убѣдился, что она достаточно высока. Не видно было мы души: никто не могъ замѣтилъ Долли. Съ быстротою молніи онъ бросься туда и, взявъ на плечо лѣстницу, приладилъ ее къ окну. Прежде, чѣмъ прошла еще секунда, взоръ его уже старался проникнуть за горшки съ цвѣтами, разставленные на окнѣ.
О, небо! тяжело было удерживать равновѣсіе на этой лѣстницѣ при видѣ сцены, представившейся его глазамъ!
Этотъ нѣмецъ, сжимая руку Анастасіи, которая смотрѣла веселѣе, чѣмъ когда-нибудь, говорилъ ей вполголоса (это можно было безошибочно предположить) комплименты, а она, коварная женщина, слушала его съ улыбкой, какъ будто бы кто ей доставляло чрезвычайное наслажденіе. Долли слышалъ звуки голоса, но не могъ уловить ни одного слога изъ разговора.
Наконецъ, онъ увидѣлъ, что этотъ сладкорѣчивый иностранецъ поднесъ руку его возлюбленной жены къ своимъ губамъ и напечатлѣлъ поцалуй на ея бѣдой перчаткѣ. Этого было довольно, — болѣе чѣмъ довольно! Анастасія невѣрна! Всѣ грёзы миновали!
Долли поспѣшно сошелъ съ лѣстницы, и обойдя кругомъ, въ передней двери, сталъ стучать въ нее такъ, какъ будто бы хотѣлъ разломать ее на части Онъ желалъ отомстить или умереть въ попыткѣ мщенія…
Сжавъ зонтикъ такъ крѣпко, какъ будто бы кто было смертоносное орудіе, Долли, съ побагровѣвшими щеками, вбѣжалъ по лѣстницѣ и ворвался въ роковую комнату съ такою стремительностью, которая заставила перепуганную Анастасію вообразить на мгновеніе, что кто-нибудь вбросилъ къ ней супруга.
Какъ ни былъ Долли ослѣпленъ бѣшенствомъ, онъ, однакожъ, настолько еще удержалъ способность различать предметы, что замѣтилъ, какъ кресло иностранца (стоявшаго теперь на другомъ концѣ комнаты) было ближе къ кушеткѣ, на которой сидѣла красавица.
— Адольфусъ, вы съ ума сошли! вскричала мистриссъ Икль, не съ такою, однакожь, силою, какую она придавала своимъ словамъ, когда вполнѣ владѣла собою. Быть можетъ, она была нѣсколько встревожена; можетъ, даже стыдъ заговорилъ въ ней.
Но не съ ней, любимымъ и слабымъ существомъ, Долли долженъ былъ имѣть дѣло. Она могла считать его и сумасшедшимъ, и въ здравомъ разсудкѣ, какъ ей было угодно. Единственной цѣлью Долли было сказать нѣсколько словъ массивному нѣмецкому джентльмену; этотъ послѣдній (какъ ни былъ Долли малъ ростомъ) значительно перепугался и занялъ надежную позицію по другую сторону стола, кругообразная форма котораго была очень удобна для настоящаго случая.
Долли смотрѣлъ на него и задыхался. Я думаю, что онъ вцѣпился бы въ громаднаго незнакомца, подобно бульдогу, еслибы столъ не раздѣлялъ ихъ; теперь онъ только впился въ него глазами, фыркая и отдуваясь.
Поѵомъ, протянувъ руку по направленію къ двери, онъ сказалъ, указывая на выходъ:
— Оставьте мой домъ!
Больше онъ ничего не могъ произнести; у него было какое-то удушье въ горлѣ, и его терзало желаніе разразиться громовой бранной рѣчью.
Нѣмецкій джентльменъ казался изумленнымъ. Онъ понималъ, что въ присутствіи прекрасной Анастасіи ему необходимо принять презрительный и безпечный видъ, чтобы внушить этой леди мысль о своей неустрашимости и преданности, но попытка улыбнуться кончилась только тѣмъ, что онъ поднялъ свою верхнюю губу и показалъ нѣсколько зубовъ, почернѣвшихъ отъ табачнаго дыма. Повернувшись къ мистриссъ Икль, онъ сказалъ вполголоса самымъ любезнымъ тономъ:
— Не имѣю удовольствія знать этого господина.
— По грубому поведенію этого человѣка, вы, безъ сомнѣнія, уже узнали въ немъ моего мужа. Позвольте мнѣ представить какъ мистера Икля, г. Куттеръ.
Этого спокойно-самоувѣреннаго, дерзкаго тона Долли не могъ вынести. Онъ подошелъ къ нѣмцу, крича во все горю:
— Убирайтесь вонъ, сэръ, вонъ!
Нападеніе было такъ быстро, что нѣмецъ едва имѣлъ время отвѣтить: «Разумѣется, сэръ!», какъ Долли очутился уже подлѣ него. Вслѣдствіе этого, вѣжливый поклонъ г. Куттера и прощальныя слова: «имѣю честь кланяться, мистриссъ Икль», потеряли свой эффектъ; Долли захлопнулъ на нимъ дверь и заперъ ее на замокъ, потомъ сложилъ руки à la Napoleоn и сталъ смотрѣть на измѣнницу. Но Анастасія, вмѣсто того, чтобъ почувствовать боязнь или смущеніе, расхохоталась, играя часовой цѣпочкой.
— Могу я узнать, мистеръ Икль, спросила она: — чему я обязана этой трагической безсмыслицей? Съ котораго времени вашъ мозгъ поврежденъ?
Долли чувствовалъ, что почва уходитъ изъ-подъ его ногъ. Онъ никогда не ногъ противиться саркастической силѣ Анастасіи.
Но онъ рѣшилъ сразу дать битву и побѣдить.
— Съ котораго времени мой мозгъ поврежденъ? вскричалъ онъ: — вы, зная, что произошло въ этой самой комнатѣ, осмѣливаетесь говорить мнѣ это! Я вамъ отвѣчу, сударыня: съ того времени, какъ вы нарушили свои супружескій долгъ.
— Ахъ, вы, маленькая, злая тварь взвизгнула Анастасія: — что вы хотите этимъ сказать, негодяй?
— Спросите себя, сударыня! воскликнулъ Долли, удивленный словомъ «негодяй». — Эта напускная невинность вамъ не поможетъ. Я видѣлъ собственными глазами, какъ иностранецъ цаловалъ вашу руку. Спрашиваю васъ, какъ замужнюю женщину, сообразно ли это съ вашими обязанностями по отношенію ко мнѣ?
— Вы отвратительный крошечный бродяга! вскричала Анастасія, ея запасъ грубыхъ выраженій отличался не только пріятностью, но и полною женственностью. — Такъ вы подсматривали! Ха, ха! Я очень рада, что вы наказаны! Ха, ха!
У Долли оставался въ запасѣ еще одинъ громовой ударъ, и теперь онъ пустилъ его въ ходъ сколько могъ энергичнѣе. Онъ взглянулъ на жену съ презрѣніемъ и вскричалъ:
— Женщина!
Анастасія, подобно другимъ лэди, не любила, чтобъ къ ней прилагали слово «женщина». Конечно, она знала, что она женщина и даже очень хорошенькая, но все-таки что-то чрезвычайно унизительное дли лэди слышать, что къ ней обращаются, какъ ко всякому другому существу, носящему юбку. Ея шелкъ, тонкое бѣлье и драгоцѣнныя украшенія давали ей право на названіе лэди.
— Женщина! возразила Анастасія. — Какъ вы смѣете употреблять подобныя выраженія, низкая букашка?
— Выслушайте меня, Анастасія, началъ Долли, пробуя другой планъ аттаки. — Давъ вамъ свое имя, я ввѣрилъ вамъ свою честь. Позвольте мнѣ умолять васъ сохранять то и другое незапятнаннымъ и чистымъ, если не дли меня, то хотя для самой себя!
Стоило посмотрѣть, какъ это прекрасное созданіе поднялось съ мѣста и встало передъ крошкой-мужемъ, подобное богинѣ по величію и осанкѣ. Это былъ монументъ, который смотритъ съ отвращеніемъ на стоящій подлѣ него чугунный котелокъ.
— Если я хорошо разслышала, сказана она своимъ звучнымъ контральтовымъ голосомъ: — мистеръ Икль обвиняетъ меня въ невѣрности.
— Вы разслышали невѣрно, мягко возразилъ Долли: — я только предостерегъ васъ.
— Я очарована вашимъ истинно-джентльменскимъ поведеніемъ, сэръ, продолжала она, дѣлая презрительную книгу. — Право, я совершенно уничтожена! Чтожь, продолжайте, мистеръ Икль! Вѣрно, у васъ есть въ запасѣ еще болѣе вѣжливыя слова? Я въ вашей власти, сэръ. Можете оскорблять меня, сколько вашей душѣ угодно.
Видя, что вмѣсто нападенія приходится обороняться, Долли перемѣнилъ тетиву и, въ видѣ защиты, противопоставилъ женѣ обвиненіе.
— Я видѣлъ, что этотъ человѣкъ цаловалъ вашу руку, воскликнулъ онъ, вздергивая голову, какъ бы желая сказать, что готовъ поклясться въ справедливости своихъ словъ и что безполезно оспаривать это обстоятельство.
— A еслибы онъ это и сдѣлалъ, сэръ, вскричала мистриссъ Икль: — если онъ, нѣмецъ, воспитанный и выросшій въ Германіи, рожденный отъ германскихъ родителей, — еслибы онъ и сдѣлалъ то, что всегда дѣлается въ Германіи (это вамъ было бы извѣстно, сэръ, еслибы было хотя немного смыслу и свѣдѣній въ вашей нелѣпой головѣ), какая же бѣда сталась отъ того, что онъ цаловалъ мою руку? Цалуютъ у королевы руку — да или нѣтъ? Чего жь вы безумствуете? Мистеръ Икль, мнѣ стыдно за васъ! Фи!
Но Долли былъ непоколебимъ.
— Вы, какъ англичанка, какъ моя жена, носящая мое имя, не должны были одобрять его нѣмецкихъ привычекъ. Я, вашъ мужъ, предпочитаю англійскіе обычаи!
— Я краснѣю за васъ, мистеръ Икль, отвѣчала Анастасія. — О, я разскажу это дома! Ха, ха! Ахъ, вы нелѣпый простакъ! гадкій вы карликъ!
Красавица нанесла этими словами очень больную рану; мысль быть поднятымъ на смѣхъ блумсберійскимъ населеніемъ очень огорчила Долли.
— Германскіе обычаи! вскричалъ Долли: — но вѣдь, я думаю, еслибъ въ Германіи былъ обычай… обычай…
Онъ никакъ не могъ придумать, какой тутъ нужно было привести обычай.
— Продолжайте, гадкій змѣенышъ, продолжайте, я не спѣшу никуда; соберитесь съ вашими идіотскими мыслями, говорила Анастасія, садясь опять на прежнее мѣсто.
Время было остановить этотъ перечень обидныхъ прозвищъ.
— Я могу быть и идіотомъ, и чѣмъ вамъ угодно, мистрисъ Икль, отвѣчалъ онъ: — но все-таки долженъ васъ предостеречь, разъ навсегда, сударыня, что если я когда нибудь опять настану васъ въ исполненіи этихъ чужеземныхъ обычаевъ, то или я оставлю васъ навсегда, или вы оставите этотъ домъ и отправитесь въ ту страну, гдѣ подобные неприличныя обычаи терпимы.
— Вы можете дѣлать, какъ вамъ угодно, сэръ, спокойно отвѣчала она. — Можете отправляться куда хотите. Можете отправиться хоть въ Іерихонъ, мистеръ Икль, если вамъ это нравится.
— Я отправлюсь, когда и куда мнѣ будетъ угодно, мистриссъ Икль.
— Такъ я прикажу, чтобъ подали экипажъ.
— Бездушное, продажное созданіе! прокричалъ Долли: — на зло вамъ, я останусь.
И онъ бросился изъ ея комнаты въ библіотеку — въ свою комнату.
Точно кто нибудь больной при смерти лежалъ въ этомъ домѣ, угрюмомъ, затихшемъ домѣ: всѣ разговоры говорились въ немъ шопотомъ. Долли, отдавая прислугѣ приказанія, невольно говорилъ плачевнымъ тономъ. Мистриссъ Икль держала себя трогательно; жизнь ея, казалось, быстро угасала. Доброта въ отношеніи къ прислугѣ дошла у нея до крайней степени.
Сами слуги выказывали большую заботливость въ своимъ враждующимъ господамъ. Кухня раздѣлялась на двѣ партіи — приверженцевъ господина и защитниковъ госпожи. Женщины упорно держали сторону Долли, но кучеръ, какъ рыцарь съ возвышеннымъ сердцемъ, стоялъ за прекрасную Анастасію. Въ теченіе двухъ дней супруги не говорили другъ съ другомъ; они встрѣтились только разъ въ корридорѣ. Долли прошелъ мимо Анастасіи, поднявъ голову и смотря прямо впередъ, а она смотрѣла ему прямо въ лицо и презрительно улыбалась. На обѣдъ онъ велѣлъ себѣ подать въ библіотеку двѣ котлетки, а она подкрѣпила свои силы въ гостиной дичью и грибами.
За обѣдомъ онъ думалъ: «я ее отучу отъ такого оскорбительнаго обращеніи со мною!», а она думала: «Постоитъ онъ предо мной на колѣняхъ за это!»
Часовъ въ девять вечеромъ, Долли позвонилъ въ колокольчикъ, и позвавъ горничную, сказалъ ей, что будетъ спать отдѣльно отъ жены, въ запасной спальнѣ. Горничная полетѣла съ этими новостями въ кухню; кухарка и Мэри принялись восклицать: «Боже мой!» и выражали желаніе знать, какъ перенесетъ кто барыня; а Джонъ смѣялся и утверждалъ, что очень это пріятно слышать и что «по дѣламъ вору и мука».
Когда наступило время ложиться спать, Долли спросилъ свѣчку. Къ большому его изумленію, горничная принесла кухонный оловянный подсвѣчникъ, съ кускомъ грязнаго, оплывшаго сальнаго огарка.
— Зачѣмъ вы принесли эту гадость? спросилъ Долли: — принесите мнѣ серебряный подсвѣчникъ.
— Барыня сказала, что для васъ назначенъ этотъ подсвѣчникъ, сэръ, отвѣчала горничная.
Это открытое оскорбленіе — такое грубое, такое низкое — перешло мѣру терпѣнія Долли.
— Ступайте и принесите мнѣ немедленно мой серебряный подсвѣчникъ, крикнулъ онъ.
Горничная прошла чрезъ корридоръ и постучалась къ мистрисъ Икль.
Долли, отличавшійся острымъ слухомъ, ясно слышалъ, какъ она передала его порученіе.
— Скажите своему господину, что серебро заперто, возразила Анастасія. — Я не могу въ такой поздній часъ шарить по цѣлому дому изъ-за его прихоти!
Долли крикулъ:
— Скажите своей госпожѣ, что мнѣ непремѣнно нуженъ серебряный подсвѣчникъ.
Анастасія отвѣчала:
— Скажите своему господину, что я очень устала и не хочу, чтобъ мнѣ надоѣдали подобной безсмыслицей. Заприте дверь.
— Скажите своей госпожѣ, гремѣлъ Долли: — что хотя бы мнѣ пришлось сломать всѣ шкафы въ домѣ, я хочу имѣть серебряный подсвѣчникъ!
Отвѣтъ былъ слѣдующій:
— Скажите своему господину, что онъ можетъ дѣлать, что угодно. Запрете ли вы, наконецъ, эту дверь? сколько разъ я говорю вамъ!
Побѣда осталась за нею!
Я предупреждалъ Долли никогда не прибѣгать къ подобнымъ нелѣпымъ угрозамъ, а вести ссору на нравственномъ основаніи, ни подъ какимъ видомъ не сводить спора съ вопроса объ обязанностяхъ жена въ отношеніи мужа къ нелѣпой попыткѣ, дѣйствовать по праву сильнаго, которое, хотя бы и доставило ему временный успѣхъ, все-таки выкажетъ его вмѣстѣ съ тѣмъ человѣкомъ жестокимъ и безчеловѣчнымъ.
Мстительная Анастасія рѣшила, что ея повелитель долженъ дорого поплатиться за перемѣну спальни.
Первое открытіе, сдѣланное Долли при входѣ въ свое холодное помѣщеніе, было то, что постель не постлана. Изъ разбитаго окна ужасно дуло. Онъ хотѣлъ вымыть руки, но въ комнатѣ не оказалось ни воды, ни полотенца. Гдѣ были его щетки, бритвы, ночная рубашка?
Приходилось плохо! Но онъ рѣшился скорѣе перенести всѣ неудобства, чѣмъ признаться, что ему худо. Анастасія, навѣрное, теперь посмѣивалась и говорила; «я проучу этого маленькаго негодяя».
Сраженіе продолжалось двое сутокъ, и Долли бѣжалъ. Онъ вдругъ вспомнилъ, что существуютъ на свѣтѣ гостиницы, гдѣ онъ можетъ прекрасно помѣститься. Онъ оставилъ Анастасіи записку, въ которой прощался съ нею до тѣхъ поръ, пока она не раскается въ своемъ поведеніи, не попроситъ у него прощенія и не дастъ обѣщанія вести себя съ надлежащимъ приличіемъ.
На этотъ разъ Анастасія струсила и пожалѣла, что зашла такъ далеко. Теперь она дорого бы заплатила за возвращеніе Долли. Ей стало стыдно, и въ ней пошевельнулось чувство состраданія къ преданному существу. Еслибы она только вняла, гдѣ найдти Долли, она бы нашла его, и обняла его поникшую головку, и лишьбы онъ пожелалъ — она даже попросила бы у него прощенія.
Притомъ, для жены вообще нехорошо быть оставленной мужемъ — это обстоятельство угнетало ее больше всего. Лучше бы ей самой его оставить; общественное сочувствіе, навѣрное, будетъ на сторонѣ Долли, и если цалованіе руки когда-нибудь сдѣлается, чего Боже сохрани! извѣстнымъ, то нельзя и сказать, до какихъ скандальныхъ размѣровъ разростется эта исторія!
Любила ли она Долли? любила; она любила его больше всякаго другаго человѣка, но себя она любила больше всѣхъ въ мірѣ. Мысль, что онъ можетъ жить отдѣльно отъ нея, — что ея прелести потеряли для него свою привлекательность; что онъ готовъ лучше подвергаться всякаго рода неудобствамъ и ущербамъ, чѣмъ выносить ея общество, — эта мысль заставляла безпокойно вертѣться къ креслѣ, и проводить цѣлые часы въ составленіи плановъ — какъ приманить его опять домой и удержать тутъ навсегда, отрѣзавъ возможность новаго бѣгства.
— Но я никогда не уступлю ему, хотя бы это стоило мнѣ жизни! говорила она самой себѣ, по крайней-мѣрѣ, каждыя полчаса.
Уныніе мистера Икля было таково, когда онъ спѣшилъ изъ ненавистной тинкенгемской виллы, что онъ совершенно утратилъ всякое распоряженіи своими ногами и позволялъ имъ бѣжать со скоростью пяти миль въ часъ. Печаль такъ-сказать прилила къ его ногамъ и заставила прыгать изъ стороны въ сторону, подскакивать, вертѣться и совершать какую-то безумную отчаянную пляску по дорогѣ.
Онъ безпрестанно повторялъ: «неблагодарная женщина, мы разстанемся!» Эти слова дѣйствовали на рѣзвыя ноги подобно удару лозы, и заставляла его учащать шаги до непомѣрной скорости. Два мальчугана попытались состязаться съ нимъ въ бѣгѣ, но, запыхавшись и раскраснѣвшись, должны были остаться далеко позади, несмотря на то, что онъ несъ дорожный мѣшокъ.
Ему нужно было уединеніе; онъ желалъ быть одинъ, чтобъ никто и ничто не нарушало его меланхоліи. Ему нужна была какая-нибудь глухая комнатка въ одно окно, выходящее въ стѣну или на кладбище, — здѣсь онъ будетъ проводить цѣлые дни, склонивъ голову на столъ и думая о счастіи, котораго онъ такъ радостно добивался, но не могъ добиться!
Никто не долженъ былъ знать, гдѣ онъ скрывается (онъ назовется мистеромъ Смитомъ); никто, даже честный Джекъ Тоддъ, не долженъ былъ посѣщать его, даже бѣдный старый пріятель Джекъ, вѣрный другъ, который всегда былъ готовь и радъ обойти для него цѣлый Лондонъ. Онъ чувствовалъ себя совершенно несчастнымъ, и теперь предпочиталъ это состояніе всякому другому, и никто не долженъ былъ его утѣшать, хотя бы даже это стоило ему жизни!
Я смѣюсь надъ Долли, осмѣиваю его нелѣпую попытку представлять изъ себя человѣка съ разбитымъ сердцемъ, обманутаго мужа, тогда какъ онъ былъ только слабодушный, сантиментальный глупецъ. Поведеніе его было мелочно и безцѣльно. Онъ лишился моего уваженія, безумно вдавшись въ припадки ревности, и потомъ начавъ кротко, боязливо отступать, точно собака, выгнанная изъ мясной лавки за воровство.
Еслибы прекрасная Анастасія была моей принадлежностью по церковному обряду, то я попытался бы достигнуть цѣли путемъ спокойнаго разсужденія, сидя въ креслѣ, показать ей, что цалованіе руки въ нашъ просвѣщенный вѣкъ вообще считается неблагоразумнымъ препровожденіемъ времени; а приписалъ бы затѣмъ ея поведеніе неопытности и вѣтрености, и попросилъ бы ее на будущее время оставить такія опрометчивые поступки.
Но дѣлать безумства въ ея комнатѣ и прямо обвинять это милое созданіе въ невѣрности, катъ будто бы она уже уложила въ дорожный сундукъ свои драгоцѣнности, а на улицѣ ее уже ожидала почтовая карета, — это значило дать ей придирку пуститъ въ дѣло ядовитыя шпильки и защищаться до послѣдней крайности.
Я вообще противъ обвиненій человѣка въ убійствѣ за то только, что онъ раздавилъ муху. Я презираю эти домашнія ссоры, подобныя горчичному сѣмени, — ссоры, которыя допускаютъ разростаться въ дремучій лѣсъ по неумѣнью остановить ихъ сразу и во время.
Я домашній Веллингтонъ и объявляю, что ни одно хозяйство не допускаетъ маленькихъ войнъ — битвъ горшковъ съ кострюлями, ужасныхъ гостинныхъ сраженій.
Подумайте также, что нужно спуститься съ пьедестала обманутаго мужа до раздоровъ изъ-за оловяннаго подсвѣчника, — нужно оставить красивыя обвиненія въ безсердечной невѣрности и снизойти до ропота на неудобную постель
Мой несчастный Долли бѣжалъ отъ своей красавицы-жены и изящнаго дома не изъ-за величественнаго обвиненія въ цалованіи у нея руки постороннимъ мужчиной, но потому, что его заставили спать на дурной постели, освѣщаемой кускомъ грязнаго сальнаго огарка.
Какія же надежды можно возлагать на подобнаго человѣка? Дипломаціи у него нѣтъ ни малѣйшей! онъ несостоятеленъ даже въ брани! Ну, и стой да своемъ вулканѣ и наслаждайся запахомъ сѣры!
Кто скажетъ, что это несправедливыя, жестокія слова? Лишь только пришедшій въ отчаяніе Долли обратился въ бѣгство, какъ уже свѣтъ выказалъ къ нему чрезвычайную доброту, принявъ его сторону въ домашней ссорѣ. Въ окрестностяхъ распространился слухъ, что поведеніе мистриссъ Икль было такъ ужасно, что мужъ ея долженъ былъ оставить это испорченное существо.
Сосѣди Икля очень обрадованы скандаломъ и ревностно старались распространять его во всѣхъ направленіяхъ.
Отчего женщины бываютъ такъ злы въ отношеніи къ другимъ женщинамъ? Мужчины, услышавъ о предполагаемой измѣнѣ мистриссъ Икль, — только улыбались и говорили: «это пустяки», вмѣсто того, чтобъ съ ужасомъ закатывать глаза, дергать подбородкомъ, всплескивать руками и испускать восклицанія. Женщины же, не требуя ни малѣйшихъ доказательствъ, произнесли противъ прекрасной Анастасіи обвинительный приговоръ.
Три дня спустя послѣ бѣгства Долли, сосѣдки стали уже хмуриться при встрѣчѣ съ мистриссъ Икль и взбѣгать ее. Вѣроломная горничная «разсказала все» красивому хлѣбопеку Уильяму, который, въ качествѣ веселаго молодаго холостяка и общаго любимца, охотника поболтать съ хорошенькими горничными, сообщилъ эту новость Мери въ «Тюльпанномъ домикѣ» и Сарѣ въ «Лавровомъ деревѣ» и Дженъ въ «Ивовой скамьѣ».
Будьте увѣрены, что Мери, Сара и Дженъ, убирая своимъ госпожамъ волосы къ обѣду, не упустили случая сократить время посредствомъ разсказа о грустномъ обстоятельствѣ, постигшемъ мистера Икля. Горничныя для того и нанимаются, чтобъ сплетничать и наушничать госпожамъ. Что можетъ быть восхитительнѣе сплетенъ? Одинъ мой пріятель, когда его спросили, каковы, по его мнѣнію, условія счастья, отвѣчалъ: «пятьсотъ фунтовъ въ годъ и сплетница».
Наша красавица не могла понять, почему она никогда не заставала обитательницъ «Тюльпаннаго домика», не могла понять и того, почему обитательницы «Лавроваго дерева» внезапно превратили свои дружескіе визиты.
По мѣрѣ того, какъ знакомыя леди стали избѣгать Анастасію, знакомые джентльмены, напротивъ, принялись посѣщать ее самимъ настойчивымъ образомъ. Когда она выходила изъ церкви — послѣ отличной проповѣди о милосердіи и любви жъ ближнимъ — жительница «Ивовой скамьи» повертывалась спиной въ отвѣтъ на ея вѣжливый поклонъ, а въ тотъ же день послѣ полудня, старшій сынъ этой самой обитательницы «Ивовой скамьи» не только посѣтилъ ее, но принесъ ей великолѣпный букетъ прелестныхъ оранжерейныхъ цвѣтовъ.
Столъ въ залѣ былъ загруженъ визитными карточками и самими изящными подарками. Самый элегантный изъ людей, Фредерикъ Пиншедъ, эсквайръ, — оставилъ въ лавкѣ съ живностью огромный счетъ, потому что чрезъ каждые два дня посылалъ Анастасіи дичь, «которую онъ только что получилъ изъ деревни и которую, смѣетъ надѣяться, мистриссъ Икль приметъ». Другой рѣшительный молодой джентльменъ, Чарли Смольвиль, попытался привлечь къ себѣ сердце этого ангела, постоянно доставляя Анастасіи запасы новыхъ музыкальныхъ произведеній. Дюжина другихъ Аполлоновъ, начиная отъ сэра Уильяма Минникина до маленькаго Гуса Груба, принесли ей все, что можно достать на деньги или посредствомъ росписокъ, отъ свертковъ съ духами до цѣлыхъ грудъ перчатокъ или корзинъ съ тепличными растеніями.
Дружественный характеръ этихъ любезныхъ поступковъ былъ до такой степени утѣшителенъ среди испытаній, постигшихъ Анастасію, что взволнованныя чувства покинутой Венеры успокоились; по крайней-мѣрѣ, жители Твикенгема сочувствовали ей въ незаслуженномъ несчастіи и держали ея сторону противъ низкаго Долли!
Изящные джентльмены, вслѣдствіе этого, встрѣчались очень любезно и получали милую и пламенную благодарность, которая сейчасъ же заставляла ихъ думать объ алмазныхъ брошкахъ и браслетахъ. Но когда мистриссъ Икль спрашивала объ ихъ мамашахъ и сестрицахъ и выражала удивленіе, почему она ихъ давно не видитъ, они давали уклончивые отвѣты, а потомъ, мигая и посмѣиваясь, говорили другъ другу, что послѣ всего происшедшаго, со стороны красавицы было совершеннымъ безстыдствомъ думать, что она когда-нибудь можетъ разсчитывать на знакомство съ женской половиной ихъ семействъ.
Самый неблагоразумный поступокъ, въ которомъ Анастасія была виновна въ это трудное время, состоялъ въ допущеніи посѣщеній виновника всѣхъ ея несчастій, смѣлаго и опаснаго гера Куттера. Она сдѣлала это на зло своему Долли. Твикенгемъ возмутился.
Даже поклонники вознегодовали на подобный дерзкій шагъ. Они спрашивали другъ друга: «неужели этотъ господинъ опять былъ тамъ прошлый вечеръ?» Они прекратили свои подарки и, видя неудачу гаденькихъ намѣреній, начали громко кричать о безнравственности мистриссъ Икль.
Что касается до твикенгемскихъ маменекъ и ихъ дочекъ, то онѣ были опечалены до глубины сердца судьбою мистера Икля и объявляли, что «это должно кончиться судомъ».
— Что новаго, дружище? спрашивалъ Минникинъ, встрѣтивъ Пиншеда. — Давно вы были тамъ?
Словомъ «тамъ» онъ обозначалъ гостиную мистриссъ Икль.
— Да, прошлый вечеръ, отвѣчалъ Пиншедъ: — и этотъ проклятый нѣмецъ, конечно, сидѣлъ тамъ. Какъ глупа должна быть эта женщина! воскликнулъ онъ, не понимая, какъ она можетъ предпочесть кого бы то ни было ему, Пиншеду.
— Я называю это самоубійствомъ, возразилъ Минникинъ, недовольный, что Анастасія не захотѣла погубить свою репутацію, полюбивъ его, Минникина.
— Я самъ слышалъ, что онъ спрашивалъ у нея — какъ надо произносить слово «love (любовь)!» продолжалъ Пиншедъ: — онъ произносилъ «lof»; каково животное!
Минникинъ былъ такъ раздосадованъ, что вскричалъ:
— Я туда больше не пойду!
— Не войду и я! сказалъ Пиншедъ: — я не могу выносить подобное поведеніе!
Однакожь, по странной случайности, они оба въ тотъ же вечеръ встрѣтились въ гостиной Анастасіи и сознались что въ присутствіи этой несравненной женщины гнѣвъ становится безсильнымъ.
Пока мистриссъ Икль компрометировала, такимъ образомъ, свое доброе имя, Долли умиралъ медленною смертью въ грязной комнаткѣ втораго этажа, близъ Сого-сквера. Онъ вовсе не выходилъ со двора, почти не спалъ и не ѣлъ.
Онъ радовался тому, что похудѣлъ, поблѣднѣлъ и одичалъ. У него было что-то въ родѣ предчувствія, что онъ опять увидитъ свою возлюбленную и — какъ она будетъ поражена, увидя его такого слабаго, костляваго и блѣднаго.
Но онъ никогда не унизится до того, чтобъ идти къ ней — нѣтъ: она должна походить за нимъ, она должна броситься къ его ногамъ и испрашивать у него прощенія. Онъ заставитъ ее поплакать вдоволь — онъ ожесточенъ!
Напрасно освѣдомляться о немъ и посредствомъ «Times». На его непреклонное сердце не подѣйствуетъ безсмыслица въ родѣ: «дорогой Д., вернись къ своей А. и все будетъ забыто остающеюся съ сокрушеннымъ сердцемъ И.»
Нѣтъ, нѣтъ! Она должна пасть предъ нимъ ницъ, должна уцѣпиться за его колѣни, откинувъ назадъ свои дивные локоны, ловить его руку и т. п. Тогда, быть можетъ, онъ смягчится.
Но, увы! хотя онъ каждый день просматривать «Times», однакожъ никакого извѣщенія, адресованнаго дорогому Д., не встрѣчалъ его безпокойный взоръ. Когда хозяйка спрашивала его — что онъ желаетъ къ обѣду, Долли отвѣчалъ: — я не могу ничего ѣсть, благодарю васъ; а когда, поздно вонью, онъ тушилъ свѣчку, то долго лежалъ съ открытыми глазами, глядѣлъ на звѣзды и думалъ объ этой жестокой, милой, презрѣнной Анастасіи.
Между тѣмъ, глаза мистриссъ Икль открылись, и красавица, къ ужасу своему, замѣтила, что въ ней относятся съ презрѣніемъ и что ее избѣгаютъ. Боже милостивый! За что это? что она сдѣлала? Какъ смѣла обитательница «Ивовой скамьи» такъ оскорблять ее? Это было похоже на безстыдство высокомѣрной «Тюльпанной хижины». Но какъ она ни бѣсилась, несомнѣннымъ оставался, однакожъ, тотъ фактъ, что каждая лэди въ сосѣдствѣ смотрѣла на все, какъ на обезчещенное существо.
Какъ оскорбительно! Какъ грубо было со стороны этихъ людей вмѣшиваться въ ея ссоры съ мужемъ! Что имъ за дѣло? Каково выносить невѣжливое обращеніе, понимать, что на нее смотрятъ какъ на недостойную женщину!
И этому должна подвергаться она! — она, которая знала себя такъ хорошо и имѣла такое высокое мнѣніе о своихъ собственныхъ достоинствахъ! Я уже сказалъ вамъ, что она любила себя больше всѣхъ и всего на свѣтѣ, и согласитесь, что очень тяжело видѣть униженіе тѣхъ, кого мы любимъ.
Долли долженъ вернуться! Но она уже приняла рѣшеніе никогда не звать этого маленькаго негодяя! Неужели теперь она будетъ вынуждена упрашивать его о возвращеніи? Жестокая участь! Но она такъ много страдала! Этотъ Твикенгемъ велъ себя такъ низко, и она такъ себя любила, что не могла вынести видимаго къ себѣ презрѣнія. Она напишетъ этому злобному карлику!
Это письмо было первымъ извѣстіемъ, которое я получилъ о тинкенгемскихъ раздорахъ. Оно было вручено мнѣ съ просьбою, передать его при первой возможности мистеру Иклю.
Я ужаснулся. Долли ушелъ изъ дому и не явился ко мнѣ! Я былъ почти увѣренъ, что онъ нашелъ себѣ убѣжище въ мрачныхъ, тинистыхъ водахъ Регентова канала.
Я препроводилъ письмо назадъ съ увѣдомленіемъ, что не видалъ мистера Икля болѣе трехъ недѣль; потомъ принялся дѣятельно отыскивать трупъ моего дорогаго друга, посѣщая полицейскія караульни и разспрашивая — не вытаскивали и какихъ нибудь тѣлъ въ извѣстныхъ мѣстахъ, — много ли найдено утопленниковъ на Ватерлооскомъ мосту. Мое сердце забилось легче, когда меня увѣдомили, что до сихъ поръ не встрѣчалось, еще въ числѣ утопленниковъ ничего похожаго на данное мною описаніе.
Въ отвѣтъ на мое письмо сейчасъ же послѣдовало посѣщеніе. Красавица явилась въ самой лучшей шляпкѣ, — полная достоинства, — и выразила служанкѣ желаніе, чтобъ та сообщила мистеру Иклю, что мистриссъ Икль желаетъ его видѣть: до такой степени она была увѣрена, что я ее обманываю, скрывая Долли въ своей квартирѣ.
Я едва только успѣлъ схватить съ дивана нѣсколько чистыхъ рубашекъ и бросить ихъ въ спальню, съ нѣкоторыми другими принадлежностями туалета, — да сунулъ за занавѣсъ кружку элю, какъ она вошла.
— Я желаю видѣть мистера Икля, сказала она.
Ей немедленно было предложено кресло, и пока она, съ видимымъ неудовольствіемъ, вдыхала пропитанный табакомъ воздухъ моей одинокой комнаты, и отвѣтилъ:
— Могу васъ увѣрить, мистриссъ Икль, что не знаю, гдѣ находится вашъ мужъ; я искалъ его вчера цѣлый день; даю вамъ честное слово, что говорю правду, прибавилъ я, замѣтивъ недовѣрчивое, насмѣшливое выраженіе ея лица.
Она твердо рѣшилась не допускать, чтобъ ея обманывали подобными пустяками и глупыми выдумками.
— Я желаю видѣть мистера Икля, сэръ, сказала она: — будьте такъ добры, увѣдомьте его, безъ дальнѣйшихъ увертокъ, что я здѣсь.
— Любезная мой лэди, отвѣчалъ я: — вы напрасно подозрѣваете меня во лжи. Я также сильно, какъ вы сами, желалъ бы видѣть Долли; я охотно сообщилъ бы вамъ адресъ, еслибы зналъ; я готовъ обойти весь Лондонъ, чтобъ найтя его!
Она покачала головой и презрительно улыбнулась.
— Вы все еще сомнѣваетесь! Ну, я клянусь, что не знаю — гдѣ онъ.
— Я не выйду изъ этой комнаты, сэръ, вскричала она: — пока не увижу мистера Икля.
— Комната въ вашимъ услугамъ, возразилъ я, кланяясь ей низко: — и чтобъ не причинить вамъ никакого безпокойства въ теченіе продолжительнаго вашего пребыванія здѣсь, я даже уступлю вамъ полное обладаніе моей квартирой.
Я надѣлъ шляпу и, спускаясь съ лѣстницы, слышалъ, какъ она взывала: — Долли, гдѣ вы? Идите сюда, сэръ! Безполезно скрываться, сэръ! Идите сюда сейчасъ, я вамъ говорю!
Moя единственная надежда заключалась въ томъ, что если красавица рѣшительно намѣрена была оставаться въ моей комнатѣ, до тѣхъ поръ, пока не увидитъ Долли, то, по крайней-мѣрѣ, она будетъ настолько лэди, что заплатятъ за наемъ квартиры. Но она ушла, какъ и и ожидалъ, около пяти часовъ, въ самое время, чтобъ успѣть домой къ обѣду въ половинѣ седьмаго. Таковы женщины!
Слѣдующую недѣлю я все свободной время посвятилъ розыскамъ. Каждое утро получалъ я отъ красавицы письма, начинавшіяся словами: «я въ величайшей тревогѣ»; единственное, достойное зажѣчанія различіе въ заголовкахъ писемъ было то, что первое письмо начиналось: «сэръ», а послѣднее: «мой милый мистеръ Тоодъ», какъ будто бы такими попытками лести меня можно было обмануть!
Въ помощь себѣ при поискахъ я нанялъ двухъ полисменовъ; условлено было, что мистриссъ Иклъ заплатитъ имъ 20 фунтовъ, если они найдутъ Долли гдѣ бы то ни было; я такъ ревностно посвятилъ себя поискамъ, что упустилъ прекрасный случай въ Миддльсексѣ вынуть остріе изъ желудка одного акробата, который — въ минуту умопомраченія — проглотилъ оружіе.
Я бродилъ по Лондону, громко призывая Долли; я вывѣшивалъ на стѣнахъ объявленія съ надписью: «ищутъ! оставилъ свой домъ!» Я дѣлалъ все, что могло придумать дружеское усердіе.
Между тѣмъ, нашъ мизантропъ скрывался въ отвратительной комнатѣ, въ улицѣ Сого, упиваясь своими бѣдствіями и отказываясь отъ всякихъ удобствъ и даже отъ пищи; хозяйка, наконецъ, чрезвычайно разсердилась на его упорный отказъ отъ жареныхъ ломтиковъ хлѣба, и обѣщалась ему отмстить. Всѣ поиски въ Блусбери взвалены были на плеча Боба; и готовность, съ которою милый молодой человѣкъ исполнялъ свою тяжелую обязанность, была трогательна.
Онъ видѣлъ во снѣ, — или, по крайней-мѣрѣ, увѣрялъ въ томъ, — въ теченіе трехъ ночей сряду, — что зять его входитъ въ трактиръ, который носитъ названіе «Ранняя Птичка», и тамъ просилъ вчерашній нумеръ газеты «Advertiser»; Бобъ былъ такъ твердо убѣжденъ въ справедливости своего сновидѣнія, что рѣшительно хотѣлъ переселиться въ упомянутую «Раннюю Птичку», а между тѣмъ состроилъ тамъ такой счетецъ, по которому, при наступленіи дня расплаты, пятифунтовому билету нечего было дѣлать.
Бобъ вообще обладалъ удивительною способностью обращать въ свою пользу несчастія другихъ. Единственное благоразумное дѣло, которое онъ сдѣлалъ, состояло въ заявленіи ближайшей полицейской караульнѣ о томъ, что, въ случаѣ, если найдется тѣло несчастнаго, констабли могутъ навѣрное найти его въ вышесказанномъ трактирѣ.
Наконецъ, мы отъискали Долли, именно благодаря его необыкновенному воздержанію отъ пищи. Хозяйка его квартиры была убѣждена, или хотѣла казаться убѣжденной, что Долли рѣшился уморитъ себя голодомъ до смерти, и замѣтивъ, съ религіознымъ ужасомъ, что у нея въ домѣ человѣкъ, «произвольно стремящійся къ небу», она дала торжественное обѣщаніе, что если онъ не съѣстъ за обѣдомъ цѣлую баранью котлету, то она обвинитъ его передъ властями въ покушеніи на самоубійство.
Къ счастію для васъ, Долли изъ своей котлеты съѣлъ почти столько же, сколько могла бы съѣсть больная мышь, и въ полицейскую караульню, вслѣдствіе этого, явилась хозяйка, совершенно разъяренная такимъ пренебреженіемъ жильца къ прекрасному питательному блюду.
Взявъ съ собой двухъ полисмэновъ, Бобъ посѣтилъ этого жильца, названнаго хозяйкой мистеромъ Смитомъ. Констэбли остались внизу въ корридорѣ, на случай еслибы потребовалась ихъ помощь.
Не то, чтобъ я въ васъ нуждался, я знаю, какъ за него взяться, говорилъ имъ Бобъ: — но вы знаете, — онъ можетъ пуститься на грубости, а кочерга, въ концѣ-концовъ, остается въ дѣлѣ все-таки кочергой, и раны — ранами.
Несчастный Долли лежалъ на диванѣ, закрывъ лобъ рукою, охраняя глаза отъ свѣта, какъ будто бы хотѣлъ заснуть. Это была жалкая, скверная комната, совершенно несообразная ни со вкусомъ, ни съ положеніемъ Долли, — мёблированная по обыкновенному невзрачному образцу гостиницы, — образцу, съ которымъ я близко знакомъ. Желтые, поношенные, запятнанные, ситцевые занавѣси, съ грубыми рисунками поблекшихъ розъ, висѣли прямо, какъ платье, святое съ кринолина, и неизмѣнная камчатная скатерть покрывала простой, маленькій, грибообразный столъ съ огромными деревянными наклейками на ножкахъ.
Въ комнатѣ все было такъ пусто и чисто, какъ будто бы въ ней никто не жилъ. Газета, или даже просто нѣсколько клочковъ разорванныхъ писемъ въ каминѣ сообщили бы этой несчастной берлогѣ болѣе общежительный характеръ. Кресла стояли чинно, каменныя украшенія находились на надлежащихъ мѣстахъ, и при видѣ человѣческой фигуры, лежащей на диванѣ, прежде всего приходила въ голову мысль, что тамъ положенъ чей-нибудь трупъ, тайнымъ образомъ, пока коронеръ еще не успѣлъ произвести слѣдствіе.
Унылый Долли поднялъ голову и увидѣлъ Боба; потомъ опять опустилъ ее и снова накрылъ глаза рукой.
— A, Икль, сказалъ Бобъ испуганнымъ голосомъ, сообразно торжественности обстановки и самого мѣста: — мы васъ вездѣ искали. Что съ вами такое случилось, а?
Отвѣта не было. Трудно поддерживать разговоръ безъ всякихъ возраженій со стороны собесѣдника, и Бобъ тихонько кашлянулъ.
— Вы не можете себѣ представить, какъ мы всѣ были встревожены, продолжалъ, онъ: — мы уже почти думали, что вы умерли.
Все ни слова.
«Лучше сразу приступить къ дѣлу», подумалъ Бобъ. Прочистивъ кашлемъ себѣ горло, какъ бы для того, чтобы дать мѣсто свободно пройти чудовищной лжи, онъ сказалъ:
— Если вы хотите застать Анастасію въ живыхъ, то должны отправляться со мною сейчасъ же.
Эти снова произвели магическое дѣйствіе. Лежащій человѣкъ сдѣлалъ движеніе, которое со скоростью электричества привело его въ сидячее положеніе.
— Въ живыхъ! пробормоталъ бѣднякъ.
— Съ ней Богъ знаетъ что дѣлается! говорилъ Бобъ: — но если вы сейчасъ же поѣдете, то еще мы можемъ попасть во время. Я вамъ могу сказать, что вы почти убили ее. Надѣвайте шляпу и отправимся.
«Такъ все-таки», — думалъ Долли, прислонившись къ углу кэба и смотря въ окно, потому что не любилъ, чтобъ его видѣли плачущимъ: «все-таки она меня любитъ, любитъ такъ нѣжно, что я своимъ уходомъ едва не убилъ ее. Какъ я былъ жестокъ! Проститъ ли она меня? Она вообще добра. О!»
Сердце его упало, когда, послѣ долгой ѣзды, они приблизились къ Твикенгемской виллѣ. Онъ всматривался въ окна спальни, есть ли огонь въ комнатѣ Анастасіи. Вездѣ было мрачно. Боже, что если онъ пріѣхалъ уже слишкомъ поздно! если эта дорогая женщина умерла прежде, чѣмъ могла произнести еще одно послѣднее слово прощанія! Ужасно! ему, въ такомъ случаѣ, остается только самому умереть. Что для него значилъ цѣлый свѣтъ, когда изъ него исчезло все, чѣмъ онъ дорожилъ?
По причинѣ, легко понятной, Бобъ первый выскочилъ изъ экипажа, велѣвъ Долли не показываться, пока не отворятъ уличную дверь. Наконецъ дверь отперлась и Бобъ сдѣлалъ Иклю знакъ войти.
— Не шумите, сказалъ Бобъ шепотомъ, какъ бы предполагая, что Долли пойдетъ по корридору, какъ ломовой извощикъ. — Сдержите свои чувства и слѣдуйте за мною.
— Пустите меня къ ней! отвѣчалъ Долли, стараясь броситься вверхъ по лѣстницѣ.
Бобъ ловко поймалъ его за воротникъ пальто.
— Или вы хотите совсѣмъ убить ее? вскричалъ онъ. — Если она васъ увидитъ прежде, чѣмъ я ее приготовлю къ вашему появленію, то ей не прожить и пяти минутъ. Она слаба, какъ крыса, даже еще слабѣе, — докторъ такъ говоритъ, — это фактъ.
Они вошли въ розовую комнату. Поставивъ свѣчу, Бобъ поспѣшилъ «приготовить ее», какъ онъ выразился, а Долли бросился въ кресло и думалъ о послѣднемъ своемъ свиданіи съ этой любимой женщиной, которая теперь такъ близка къ дверямъ гроба, — припоминалъ, какъ въ этой самой комнатѣ онъ ее бранилъ и велъ себя, какъ сумасшедшій. Назвавъ себя всѣми возможными бранными словами, онъ закрылъ свое блѣдное лицо полуизсохшими пальцами и плакалъ самымъ отчаяннымъ образомъ.
Бобъ поспѣшилъ въ гостиную, гдѣ красавица работала новомодный воротничекъ и, судя по свѣжему, бодрому виду, никогда не пользовалась лучшимъ здоровьемъ.
— Тише! вскричалъ Бобъ, просунувъ голову въ дверь и испугавъ Анастасію до такой степени, что она почти вскочила съ мѣста.
— Тише! онъ здѣсь! наверху! Я сказалъ, что вы умираете, иначе онъ бы не пріѣхалъ. Я боюсь, если онъ узнаетъ, что я его обманулъ, то опять улизнетъ! Катъ тутъ быть?
Такая новость потрясла Анастасію. Боже! Боже! какъ сердце ея забилось!
Онъ не уйдетъ отсюда, хотя бы пришлось для этого связать его! прошептала она, задыхаясь.
— Не связать ли его?
Не имѣніе веревки было главнымъ препятствіемъ къ этому плану. Внизу у лѣстницы былъ кусовъ холстины и Бобъ хотѣлъ принести его, но Анастасія не позволила, потому что это значило дать понять слугамъ, какимъ способомъ заставляютъ господина оставаться. Молва объ этомъ могла бы распространиться по сосѣдству и породить гнусные толки.
— Развѣ вотъ этой шалью? спросила она, подавая ему шаль.
— Трудно дѣлать узлы, возразилъ Бобъ: — но все-таки лучше, чѣмъ ничего; не выходите, пока я не кашляну три раза.
Безчестный враль пошелъ опять въ Долли, неся съ собой кашмировые оковы.
— Не двигайтесь съ мѣста, сказалъ онъ, входя въ комнату: — все идетъ хорошо.
— Лучше ей? спросилъ Долли съ величайшимъ безпокойствомъ.
— Да, гораздо лучше; она встала и одѣвается, отвѣчалъ Бобъ. — Сидите, она сейчасъ будетъ здѣсь. Положите на себя эту шаль — вамъ холодно.
Прежде чѣмъ изнуренный Долли могъ оказать самое слабое сопротивленіе, онъ уже былъ привязанъ въ креслу, какъ плѣнникъ.
— Зачѣмъ вы кто дѣлаете? спросилъ онъ съ удивленіемъ.
— Вы сейчасъ узнаете, отвѣчалъ Бобъ, который вслѣдъ затѣмъ началъ сильно кашлять.
Сигналъ былъ услышанъ. Шелестъ шелковаго платья возвѣстилъ граціозное приближеніе Блумсберійской красавицы.
Связанный Долли сидѣлъ, устремивъ глаза на дверь. Онъ узналъ эту величественную походку; роскошный шумъ дорогаго платья былъ для него знакомою музыкою. Онъ хорошо не понималъ, зачѣмъ шаль такъ крѣпко была завязана вокругъ его тѣла, но наслажденіе видѣть милую фигуру подавило возникавшій въ немъ подозрѣнія относительно обмана.
Дверь отворилась. О, радость! То была Анастасія; быть можетъ, не такая блѣдная, какою онъ ожидалъ ее видѣть, но все такая же великолѣпная — Анастасія, неограниченная повелительница его души и тѣла.
— Анастасія! пробормоталъ онъ, стараясь приподнять свои крѣпко связанныя руки.
Красавица медленно приблизилась и, остановившись прямо противъ плѣнника, погрозила ему пальцемъ и произнесла слѣдующія страшныя слова:
— Мистеръ Икль, я увѣрена, что вы краснѣете отъ стыда, сэръ!
При этихъ ужасныхъ словахъ: «мистеръ Икль, надѣюсь что вы краснѣете отъ стыда», плѣнникъ, казалось, скорѣе почувствовалъ злобу, чѣмъ смущеніе, и сейчасъ же сталъ пробовать крѣпость своихъ кашмирскихъ цѣпей, вытягивая тонкія маленькія ноги и потрясая локтями, какъ будто бы игралъ на волынкѣ; но усилія Долли были мизерны: шаль обвивала его такъ плотно, какъ труднаго младенца пеленки. Сверхъ-того, еслибъ даже шаль и уступила усиліямъ Долли, развѣ позади кресла не стоялъ силачъ Бобъ де-Кадъ, готовый каждую минуту схватить своею мускулистою рукою бѣднаго крошку за воротъ и бросить его обратно въ кресло? Прекрасная Анастасія (въ тотъ моментъ, когда ея жертва начала бороться за свободу, она граціозно отступила за предѣлъ, куда не могли ее достать сапоги жертвы) не потеряла суровости осанки; ея нахмуренныя брови и сверкающіе глаза напоминали тропическую грозу.
Первое желаніе, загорѣвшееся въ душѣ Долли, когда онъ смотрѣлъ на свою коварную Далилу и филистимлянина Боба, было слишкомъ ужасно: онъ пылалъ жаждою крови; но вскорѣ, когда безполезныя попытки истощили его, эти лютыя желанія перешли въ подавляющее отчаяніе. Онъ опять упалъ въ кресло. Онъ чувствовалъ, что пришло время упереть: жизнь была слишкомъ пуста; цѣлый свѣтъ, съ его дворцами и великолѣпными домами, былъ не что иное, какъ пустяки; нигдѣ ему не было мѣста, кромѣ могилы, могилы! желанной могилы. Онъ закрылъ глаза и старался думать, что уже погребенъ и успокоился.
Это внезапное изнеможеніе я приписываю тому, что въ теченіе нѣсколькихъ недѣль онъ принималъ пищи менѣе, чѣмъ сколько было бы достаточно для здороваго попугая. Одинъ глотокъ бараньей котлетки въ день едва-ли достаточенъ, чтобъ снабдить человѣка героизмомъ въ затруднительномъ положеніи, или дать тѣлу такую силу, которая могла бы справиться съ различными бѣдствіями, въ родѣ узловъ кашмировой шали.
Я вѣрую, что кусокъ хорошей, мягкой говядины съ картофелемъ удивительно помогаетъ; человѣкъ набирается силъ на каждое нравственное испытаніе, или всякое смѣлое предпріятіе; онъ можетъ улыбаться при видѣ бѣснующихся смертныхъ и господствовать надъ мученіями объ утраченной надеждѣ.
Способствовала ли когда нибудь растительная пища формировкѣ замѣчательнаго человѣка? Вскармливался ли какой-нибудь знаменитый герой на поджаренной капустѣ, или великій философъ на соусѣ изъ пастернака?
Безъ хорошей пищи умъ (какъ ни кажется эта мысль дерзкою) мѣшается, — какъ это и случилось съ Долли. Удивительно мнѣ, какъ несчастные нищіе умѣютъ, при пустомъ желудкѣ, выносить жизнь съ ея испытаніями; изумительно, почему они все-таки настаиваютъ на своемъ существованіи?
Какъ только Анастасія увидѣла, что истощенный Долли упалъ опять въ кресло, она еще разъ приблизилась къ нему, грозя пальцемъ. Она была основательно знакома съ тою неоцѣненною хитростью въ военной тактикѣ, которая состоитъ въ парализированіи нападенія непріятеля контръ-аттакой; она понимала, что единственный способъ показаться невиннымъ при большой виновности, состоитъ въ предупрежденіи упрековъ противника, пусканіемъ ему въ глаза вдвое большаго короба упрековъ за собственныя мнимыя обиды и въ умѣньи первому начать неистовствовать.
— Такъ вотъ какъ, сэръ! вотъ какъ! начала Анастасія глубоко оскорбленнымъ голосомъ: — такъ вотъ какому обхожденію вы сочли приличнымъ подвергнуть вашу несчастную жену! вотъ какимъ образомъ вы ведете себя въ отношенія въ несчастной женщинѣ, которая была такъ глупа, что связала свою жизнь съ вашею! О, мистеръ Икль, я краснѣю за васъ, да, краснѣю сильнѣйшимъ образомъ!
Впрочемъ, она не покраснѣла, да въ этомъ не было и надобности, потому что глаза Долли были закрыты.
— О, мистеръ Икль! опять начала она: еслибы мы, бѣдныя женщины, могли только знать, какія испытанія насъ ожидаютъ, то мы подумали бы дважды — нѣтъ, какое дважды! сто разъ! — прежде, чѣмъ стали бы слушать обманчивыя слова мужчины!
Она ожидала, что Долли будетъ возражать, и потому на минуту пріостановилась, но онъ, казалось, крѣпко спалъ; она продолжала:
— Какая я была глупая! я говорю, мистеръ Икль, — какая глупая я была! О, еслибы то время могло возвратиться! еслибы я тогда руководствовалась только здравымъ смысломъ, а не поддавалась очарованію змѣи, — ехидны, которую я отогрѣла на своей груди, мистеръ Икль! Еслибъ я не была дурочкой, я бы васъ отчистила, сэръ, я приказала бы кучеру отца выгнать васъ изъ нашего дома, сэръ. Но я была довѣрчивой дѣвочкой, мистеръ Икль; я была довѣрчивой, глупой дѣвочкой, сэръ! Прекрасное положеніе я себѣ устроила — превосходное! У меня былъ нѣжный отецъ, сэръ, и любящая мать, и… и…
— И обожающій братъ, подсказалъ Бобъ изъ-за кресла.
— Да! и милый, нѣжный, преданный братъ! продолжала оскорбленная Венера, съ возрастающей тоской: — но я оставила ихъ всѣхъ, какъ безумная, неблагодарная простушка, для негодяя, для негодяя — мистера Икля — который хватаетъ шляпу и оставляетъ бѣдную жену! Вы не забудьте, низкій вы человѣкъ! что женщина, которую вы клялись защищать до послѣдней капли своей гадкой крови, унижена, что ея репутація покрыта грязью! Вы опять присоединились въ своей подлой лондонской шайкѣ негодяевъ, и проводите ночи въ развратѣ? Вы меня слышите, сэръ? Вамъ нѣтъ надобности притворяться спящимъ, мистеръ Икль! Я рѣшила, что вы выслушаете каждое слово, которое я скажу. Проснитесь, сэръ, проснитесь!
— Я жду отвѣта, мистеръ Икль, сказала Анастасія, когда Долли, наконецъ, открылъ глаза и сталъ смотрѣть на нее такъ пристально, какъ младенецъ смотритъ на свѣчку: — я хочу слышать, что вы скажете въ оправданіе своего низкаго поведенія!..
Въ большому ея удивленію и неудовольствію, Долли пробормоталъ:
— Пожалуйста… я хочу лечь въ постель…
— Въ постель! Это еще что такое! Нѣтъ, на не ляжете въ постель, сэръ!.. вскричала изумленная Анастасія. — До тѣхъ поръ никто не ляжетъ спать, въ этомъ домѣ, сэръ, пока вы не отвѣтите на мой вопросъ. Я жду, мистеръ Икль! говорите, сэръ!..
Бѣдная младенческая голова съ закрытыми глазами упала на плечо, какъ будто бы грустныя мысли уже слишкомъ обременили и придавили ее; маленькіе члены внезапно ослабѣли и безжизненное тѣло покачнулось на бокъ, подобно разсыпающемуся картонному домику.
Когда Анастасія увидѣла, что Долли въ сакомъ дѣлѣ лишился чувствъ, она испугалась. Очень трудно, держа въ рукахъ палку, умѣть во время прекратить наносимые ею удары; она и не предполагала, чтобъ онъ былъ такъ слабъ и чувствителенъ.
Прекрасная будетъ штука, если Долли умретъ тотчасъ по возвращеніи домой! отличную исторію сдѣлаютъ изъ этого сосѣди!
Они готовы будутъ присягнуть, что онъ отравленъ. Представьте только себѣ, что явится коронеръ, полиція будетъ розыскивать у нея ядъ и, быть можетъ, все это опишутъ въ газетахъ! Анастасія обернулась къ братцу Бобу, который поблѣднѣлъ, какъ полотно, и сказала:
— Кажется, онъ боленъ!
— Можетъ быть, онъ притворяется, сказалъ находчивый юноша; и въ ту же минуту, храбрецъ сталъ съ искусствомъ настоящаго палача татъ неистово щипать несчастную жертву, что Долли долженъ былъ закричать, еслибы какое-нибудь чувство у него еще оставалось.
Тогда трусливый негодяй окончательно испугался и съ величайшею поспѣшностью распуталъ узли шали.
— Клянусь Юпитеромъ! онъ совсѣмъ помертвѣлъ! замѣтилъ Бобъ, обращаясь къ Анастасіи.
Анастасія, почти внѣ себя отъ испуга, схватывала маленькія руки мужа и кричала:
— Долли, милый Долли! слышите вы меня? Взгляните на меня, милый! Тутъ ваша Анастасія, милый!
Затѣмъ двое убійцъ продолжали свое дѣло обычнымъ въ подобныхъ случаяхъ порядкомъ. Бобъ взвалилъ себѣ на плечи безжизненное тѣльце, а Анастасія понесла свѣчу и свѣтила ему по лѣстницѣ, заботливо озираясь, нѣтъ ли кого изъ слугъ. Они осторожно достигли спальни и уложили безчувственное тѣльце въ кресло; за тѣмъ они пустили въ ходъ всѣ общепринятыя лекарства: прикладывали воду въ вискамъ, давали нюхать различныя соли, вливали въ ротъ вино. Но Долли не шевелился.
— Я думаю, сказалъ, наконецъ, Бобъ: — я думаю, что лучше послать за докторомъ; дѣло совсѣмъ плохо.
Но Анастасія не хотѣла, не могла, не смѣла внимать подобному предложенію. Послать за докторомъ! Чтобы все разгласилось по цѣлому Тинкенгему! Нѣтъ, нѣтъ! нужно попробовать что нибудь другое, — все, что угодно, только не доктора!
Паціента подняли на простыняхъ, гдѣ онъ и лежалъ съ распростертыми руками, точно распятый. Анастасія выронила нѣсколько слезинокъ и три раза громко сказала: — бѣдный Долли! потомъ, обратившись къ брату, прибавила: — бѣдный! его нельзя на ночь оставить одного, не посидите ли вы съ нимъ, милый?
— Что же вы сами намѣрены дѣлать? спросилъ Бобъ, не слишкомъ довольный такимъ предложеніемъ.
— Я лягу въ сосѣдней комнатѣ, и если буду нужна, то вы можете меня позвать, отвѣчала любящая жена.
— Чортъ возьми! Тутъ вовсе нѣтъ ничего веселаго, проворчалъ Бобъ. — Вѣдь онъ не мой мужъ, да и я усталъ, позвольте вамъ сказать.
Не обращая вниманія на эти слова, Анастасія прибѣгла къ подкупу.
— Я пришлю вамъ водки, Бобъ, ласково сказала она.
— Можно курить? спросилъ достойный молодой человѣкъ, значительно смягчившись.
— Въ уборной можно, только осторожнѣе съ искрами, будьте милочкой, не сожгите гардинъ, возразила любящая супруга.
Когда утромъ Долли очнулся отъ своего полусна, полуобморока и удивился, отчего такъ сильно пахнетъ табакомъ, причину этого сейчасъ же объяснилъ подошедшій къ постели, съ трубкою во рту, Бобъ, который спросилъ больнаго, какъ онъ теперь себя чувствуетъ.
Въ одно мгновеніи Долли вспомнилъ все. Такъ-какъ онъ былъ еще очень слабъ и съ трудомъ могъ дышать, то не старался произнести ни одного упрека, а только посмотрѣлъ на мистера Боба, но это былъ взглядъ выразительнѣе: не будучи злобнымъ, онъ пламенѣлъ негодованіемъ и презрѣніемъ.
Удалецъ изъ миддльсекскаго госпиталя понялъ, что дни его пребыванія въ Тинкенгемѣ сочтены, и потому возвратился въ уборную, чтобъ извлечь возможно большую выгоду изъ настоящаго положенія, осушая бутыль съ водкою.
Рѣшились послать за докторомъ, и мистриссъ Икль старалась объяснить ему, что мужъ страдалъ отъ сильной простуды, полученной во время путешествія. Когда они вошли въ спальню, докторъ не хотѣлъ сказать ей прямо, что не вѣрилъ исторіи о поѣздкѣ мистера Икля, но выразилъ это ученымъ языкомъ.
— Сильное изнеможеніе, замѣтилъ онъ, пощупавъ пульсъ. — Пульсъ какъ у ребенка. Весь организмъ совершенно истощенъ.
Въ уборной, прописывая лекарство, онъ саркастически замѣтилъ Анастасіи, что мистеръ Икль, повидимому, простудился отъ сильной тревоги.
— Боже мой, какой онъ неблагоразумный! отвѣчала Анастасія.
Новость о возвращеніи Долли и о его болѣзни распространилась по всему Тинкенгему съ чрезвычайною быстротою.
Сочувствіе къ Долли достигло высшей степени; экипажъ за экипажемъ останавливались у подъѣзда, заботливыя освѣдомленія о здоровьѣ мистера Икля сыпались дождемъ.
Но когда лакей вѣжливо сообщалъ сидѣвшимъ въ экипажѣ, то мистриссъ Икль очень рада ихъ видѣть и просить пожаловать, то на такое приглашеніе всегда слѣдовалъ угрюмый отказъ.
Для прекрасной, но презираемой Анастасіи стало положительною необходимостью попытаться сдѣлать что-нибудь, хота бы даже отчаянное, чтобы возвратить себѣ потерянное мѣсто въ Тинкенгемскомъ обществѣ и остановить, такимъ образомъ, открытыя и умышленныя оскорбленія со стороны сосѣдей. Противъ нея, очевидно, составился заговоръ; но она разобьетъ этихъ гнусныхъ заговорщиковъ! да, она поразитъ каждую злобную юбку, хотя бы это стоило шести обѣдовъ и шести танцовальныхъ вечеровъ въ недѣлю!
Анастасія сообщила свои планы Бобу, и этотъ суровый юноша совѣтовалъ ей сопротивляться, говоря:
Задай ихъ хорошенько, Стаси! въ тебѣ течетъ кровь де-Кадовъ; если ты имъ не отплатишь, то ужь никто не сможетъ отплатить.
Говоря безпристрастно, Бобъ, когда онъ бывалъ трезвъ, былъ недуренъ собой. Глаза у него были большіе и блестящіе, онъ сосалъ усы и въ послѣднее время пріобрѣлъ себѣ новую шляпу, такъ что, если только не глядѣть на его сапоги, наружность его была очень показная и напоминала отставнаго прапорщика.
Онъ хорошо могъ служить цѣлямъ Стаси, въ качествѣ ея защитника. Каждый день, въ четыре часа, у подъѣзда стоялъ экипажъ. Блистательная Анастасія выбирала такую шляпу, которая должна была заставить содрогнуться обитательницу «Лавроваго двора», и надѣвала платье, разсчитанное на то, чтобы въ «Тюльпанной хижинѣ» спрятались отъ стыда.
Они разъѣзжали, преслѣдуя своихъ враговъ. Если послѣдніе находились въ ричмондской пирожной лавкѣ, мистриссъ Икль нарочно входила въ все, чтобы внушить имъ благоговѣйное почтеніе къ поражающему количеству заказовъ на желе и на пудинги. Тутъ, въ лавкѣ, она безопасно располагала своими врагами; ускользнуть отъ ней они не могли, а между тѣмъ ея снисходительное обращеніе, ея благодарность за участіе, выказанное къ здоровью мистера Икля, ея патетическій разсказъ о его болѣзни, конечно, производилъ впечатлѣніе на сосѣдей.
Анастасія и Бобъ показывались вездѣ. Когда они встрѣчали враждебныхъ сосѣдокъ, Анастасія кланялась имъ или кивала головою такъ смѣло и выразительно, что никто, за исключеніемъ какого нибудь свѣжеиспеченнаго дикаря, не могъ не отвѣчать на ея привѣтствіе.
— Я проучу ихъ! воскликнула мистриссъ Икль, послѣ одной изъ этихъ улыбающихся, вѣжливыхъ встрѣчъ. — Это будетъ непремѣнно, хотя бы вамъ, Бобъ, пришлось выдержать дюжину дуэлей.
— Хотя бы что? вскричалъ пораженный Бобъ. — Полно, Стаси! Потише, потише!
— Какъ, вы не хотите сдѣлать этого для сестры? воскликнула Анастасія.
— Нѣтъ, не хочу, даже и для себя самого! возразилъ Бобъ: — какія вы добрыя!
— Во всякомъ случаѣ, трусъ, презрительно отвѣчала сестра: — вы можете послать вызовъ. Это ихъ устрашитъ, хотя бы даже на слѣдующее утро вы уступили.
Разъ Анастасія встрѣтилась лицомъ въ лицу съ обитательницею «Тюльпанной хижины» въ узкомъ переулкѣ и начала въ упоръ повторять свои любезности. Она была очень рада сообщить извѣстіе о томъ, что мистеръ Икль уже внѣ опасности. Отчего «Тюльпанная хижина» не навѣститъ его? Онъ такъ любитъ «Тюльпанную хижину», и ея посѣщеніе было бы для него праздникомъ.
— A какъ здоровье нѣмецкаго джентльмена? спросилъ красавицу непріятель, сдѣлавъ этими словами выстрѣлъ изъ орудія 80-ти фунтоваго калибра, заряженнаго злобой до самаго дула.
— Очень хорошо, благодарю васъ, возразила Анастасіи съ величайшимъ благодушіемъ. — Онъ вчера обѣдалъ съ мистеромъ Иклемъ. Они вѣдь старые друзья, вы знаете. Я должна познакомить васъ съ нимъ; онъ такой пріятный джентльменъ.
Разбитый врагъ со злобой бѣжалъ, прикрывая зонтикомъ свое отступленіе. Побѣдоносная Венера, хота и была не на шутку ранена, но старалась казаться торжествующею. Надо подождать, пока Долли поправится и выручитъ ее изъ этихъ непріятностей. Бобъ былъ хуже, чѣмъ безполезенъ. Отъ него пахло табачнымъ дымомъ, водкой и онъ нигдѣ не имѣлъ никакого кредита.
Но милый Долли былъ все еще очень боленъ и очень унылъ. Онъ вынесъ такой потрясающій ударъ, что, казалось, не желалъ подвергаться опасности получить новый такой же. Анастасія съ удивленіемъ замѣтила, что онъ вовсе не былъ радъ ея обществу, какъ бывало прежде; видъ ея брата былъ положительно ему противенъ.
Теперь она была бы рада помириться съ нимъ, но его упрямство мѣшало всякому сближенію. Его отвѣты, на всѣ ея нѣжныя слова были неизмѣнно лил: «благодарю васъ», или «какъ вамъ угодно».
— Хорошо вы спали, неоцѣненный Долли?
— Благодарю васъ.
— Не хотите ли встать, милый?
— Какъ вамъ угодно.
— Не хотите ли, мой Долли, бифштексъ къ завтраку?
— Благодарю васъ.
— A немного поджареннаго хлѣба, мой голубчикъ?
— Какъ вамъ угодно.
Бѣднякъ былъ слишкомъ добросердеченъ, чтобы отвѣчать невѣжливостью на ея внимательность, но въ то же время и слишкомъ сильно уязвленъ, и быть можетъ, слишкомъ благоразуменъ, чтобы поощрять ея попытки въ примиренію. Онъ говорилъ мнѣ, что ни разу не упомянулъ о ея жестокомъ обхожденіи съ нимъ, и не порицалъ ее за низкій образъ дѣйствій въ ту достопамятную ночь.
Она хорошо знала, что дѣлала мнѣ большое и непоправимое оскорбленіе, говорилъ онъ. — Что же за польза въ томъ, что я сталъ бы говорить ей то, что она уже знала?
Я и до настоящаго времени не могу рѣшить, былъ ли Долли идіотъ или ангелъ въ образѣ человѣка.
Холодность Долли часто заставляла благородную Анастасію искать утѣшенія у нѣжнаго Боба.
— Онъ все такой же угрюмый, жаловалась она этому милому юношѣ: — не хочетъ даже говорить со мной. Боже мой! какъ онъ перемѣнился!
— Я бы его перемѣнилъ, мудро отвѣчалъ Бобъ: — я бы его заставилъ быть учтивымъ! онъ скоро бы у меня очнулся.
Наконецъ, наступило время, когда докторъ велѣлъ больному каждый день выходить въ гостиную. Бѣдный Долли! Какъ его утомляло это короткое путешествіе по лѣстницѣ! Онъ самъ не думалъ, что такъ ослабѣлъ. Ноги его дрожали подъ тяжестью тѣла, которое я могъ бы нести подъ мышкой столь же легко, какъ зонтикъ; достигнувъ дивана, Долли падалъ на него и задыхался такъ, зло, казалось, сдѣлай онъ еще одинъ шагъ — и ему угрожаетъ смерть. Но Анастасіи онъ не позволялъ себя поддерживать. Она злобно кусала губки, когда онъ выражалъ желаніе опереться на лакея. Впрочемъ, она не возражала; вообще, съ нѣкотораго времени, она остерегалась обижать Долли, сознавая, что его присутствіе въ домѣ необходимо для ея собственнаго спокойствія и выгоды.
Но Боба она все-таки держала въ домѣ (къ большому ущербу въ занятіяхъ этого талантливаго дантиста), держала, какъ сильнаго, мускулистаго палача, который можетъ пригодиться въ случаѣ новаго побѣга Долли.
— Зачѣмъ этотъ человѣкъ здѣсь? спросилъ разъ Долли.
— Какой человѣкъ, мой милый? спросила у него Анастасія, думая, что мозгъ мужа въ разстройствѣ и ему представляются привидѣнія.
— Вашъ братъ, отвѣчалъ Долли.
— Онъ гоститъ у меня, мой дорогой, возразила Анастасія, съ трудомъ сдерживая горечь при названіи такого прекраснаго юноши, какъ Бобъ, просто «человѣковъ».
— Я желаю, чтобы онъ немедленно оставилъ мой домъ, приказалъ Долли.
— Тамъ-какъ онъ мой близкій и кровный родственникъ, мистеръ Икль, возразила Стаси съ пламеннымъ достоинствомъ: — то, я думаю, вы могли бы менѣе рѣзко о немъ выражаться. Но онъ уйдетъ, мой милый! Я на все готова, чтобы вамъ угодить, мой дорогой!
Оставивъ мужа, она поспѣшила въ Бобу.
— Бобъ, милый! онъ говоритъ, что вы должны уйти отсюда, но не безпокойтесь: только не будьте у него на глазахъ, вотъ и все!
Когда жена говоритъ о своемъ мужѣ «онъ» и входитъ въ соглашеніи съ братомъ, какъ бы провести его, то я всегда считаю это вѣрнымъ знакомъ, что лэди уже совершенно покончила съ любовью — и мои догадки всегда бываютъ вѣрны. Долли, по одному табачному запаху, зналъ, что Бобъ все еще оставался въ домѣ; онъ хорошо понималъ и то, что этого, многообѣщающаго молодаго храбреца, удерживали въ качествѣ стража и наблюдателя надъ нимъ, Долли. Однакожъ, когда нахальный юноша появился однажды за обѣдомъ, Долли спокойно перенесъ его присутствіе, вмѣсто того, чтобы позвонить и послать за полисменомъ. Эта нерѣшительность стоила ему потери власти.
Первая серьезная стычка, возобновившая непріятныя дѣйствія, случилась по поводу того, что Долли, который уже кончилъ леченіе, однажды утромъ прогналъ своего лакея за грубости.
Безтолковый слуга потерялъ мѣсто, поддавшись дурнымъ внушеніямъ мистера Боба де-Када, который съ нимъ свелъ компанію. Они играли по пенсу въ карты, обокрали погребъ съ виномъ, и роспили свою добычу сидя въ кладовой съ трубками. Бобъ взялъ въ займы нѣсколько шиллинговъ изъ плисовыхъ кармановъ пріятеля, и въ заключеніе, подбилъ этого глупца наговорить Долли грубостей.
— Не обращайте вниманія на слова этого дурака, совѣтовалъ Бобъ: — я васъ поддержу, Анастасія также.
Я до сихъ поръ твердо убѣжденъ, что именно по внушенію Боба этотъ малый, передъ уходомъ своимъ изъ дому, разорвалъ свои плисовые брюки и каштановаго цвѣта ливрею; впрочемъ, на подобномъ святотатствѣ страшно остановиться, и я не буду болѣе говорить объ этомъ предметѣ.
Анастасія была чрезвычайно раздражена тѣмъ, что мистеръ Икль позволилъ себѣ вмѣшиваться въ дѣла съ прислугой; но, сдержавъ гнѣвъ, стала пріискивать новаго лакея. Она занималась списываніемъ нѣсколькихъ объявленій изъ «Times», когда Долли, успѣвшій запастись мужествомъ, прервалъ ея работу.
— Мистриссъ Икль, сказалъ онъ (теперь онъ уже не называлъ ее Анастасіей): — съ вашего позволенія, я буду нанимать нашу мужскую прислугу. Это будетъ лучше. Я имѣю на то свои причины.
Милая женщина едва вѣрила своимъ ушамъ.
— Что вы сказали, мистеръ Икль? спросила она.
— Я нахожу неудобнымъ, мистриссъ Икль, чтобъ женщина толковала съ цѣлой толпой мужчинъ. Это неприлично, отвѣчалъ Долли, несмотря на все.
— Неприлично, мистеръ Икль? такъ ли я воняла? Вы говорите, что я виновна въ неприличныхъ поступкахъ? Прекрасно, сэръ! только этого недоставало!
— Прошу замѣтить, что всѣ слуги, которые будутъ искать у насъ мѣста, должны являться ко мнѣ, мистриссъ Икль, продолжалъ Долли.
— Не знаю, мистеръ Икль, каковъ законъ нашей страны, продолжала Анастасіи съ убійственнымъ величіемъ въ осанкѣ: — но едва ли онъ позволяетъ мужу называть жену грубой, нескромной, непристойной женщиной! Судьи страны, сэръ, рѣшатъ этотъ вопросъ о мужской прислугѣ. Я не берусь рѣшать его.
— Это будетъ рѣшено, мистриссъ Икль, спокойно сказалъ Долли. — Въ моемъ собственномъ домѣ позвольте мнѣ быть судьей, что хорошо и прилично.
— Вы раскаетесь въ этомъ, сэръ, свирѣпо крикнула красавица. — Вы осмѣлились обвинить меня въ неприличномъ обращеніи съ толпой мужчинъ; это ваши собственныя слова, сэръ, съ толпой мужчинъ! Я передамъ это на усмотрѣніе суда, сэръ! Потому только, что я сдѣлала глупость, выйдя замужъ за идіота, я не должна открывать рта! Я не смѣю сказать слова никому изъ вашей отвратительной братіи! Mы живемъ не въ Турціи, мистеръ Икль! Не въ Турціи, сэръ! Мы, слава Богу, не невольницы, сэръ! A имѣю ли я право говорить съ мясникомъ, съ булочникомъ и съ продавцемъ молока, скажите, пожалуйста? Быть можетъ, и это неприлично, мистеръ Икль?
— Я не желаю входить въ обсужденіе по этому предмету, мистриссъ Икль, возразилъ Долли: — вы слышали, что я сказалъ, и этого довольно.
Онъ могъ считать это достаточнымъ, но не такъ смотрѣла на дѣло оскорбленная лэди. За обѣдомъ, въ тотъ же день, она принялась колоть и жалить самымъ язвительнымъ образомъ Долли, по поводу его тонкихъ понятій о приличіи.
— Если бы это не было неприлично, Бобъ, сказала мистриссъ Икль съ ужасающею выразительностью въ голосѣ: — я взяла бы другую картофелину.
— Сдѣлайте, пожалуйста, такое неприличіе, Бобъ, налейте мнѣ стаканъ хересу, замѣтила она въ концѣ обѣда.
— Какъ вы можете, Бобъ, быть до такой степени неприличны, что говорите, въ присутствіи дамы, о занятіяхъ медиковъ — развѣ вы не знаете, что они составляютъ гадкую толпу мужчинъ? саркастически щебетала красавица.
Но Долли молча ѣлъ и не выказывалъ даже признаковъ неудовольствія.
Война возобновилась и, мало-по-малу, пріобрѣла убійственную ему. При помощи Боба, мистриссъ Икль могла совершать великіе и свирѣпые подвиги.
— О, мой милый Робертъ, говорила она благородному юношѣ де-Каду: — что бы вы ни дѣлали, никогда не будьте грубы съ своей бѣдной женой. Это такъ низко, такъ отвратительно! Я питаю величайшее презрѣніе въ низкимъ, грубимъ, гадкимъ мужьямъ! никогда не дѣлайте такъ, милый Бобъ, или на васъ всѣ станутъ указывать, какъ на самую отвратительную гадину, какая только есть на свѣтѣ!
Разъ она замѣтила:
— Вы помните, Бобъ, молодаго мистера Гурди, прекраснаго молодаго джентльмена съ выразительными чертами лица, который былъ, кажется, литографомъ индійскаго принца, и такъ былъ влюбленъ въ меня? Знаете, это извѣстный органный мастеръ, фирма Хурди, Чурди и К®? что это былъ за милый, восхитительный человѣкъ!
— Въ самомъ дѣлѣ? отозвался Бобъ, видя, что тутъ наносился ударъ Долли, и съ удовольствіемъ играя свою роль.
— Я, кажется, никогда вамъ не говорила, что онъ дѣлалъ мнѣ предложеніе? Но онъ опоздалъ, бѣдный! я уже была обручена. Это былъ прелестный, высокаго роста молодой человѣкъ. Хотела бы я, чтобъ вы видѣли, какъ онъ рвалъ на себѣ волосы, когда я сказала ему роковую новость, — такіе волнистые, кудрявые волосы! Я нашла его локонъ гдѣ-то на лѣстницѣ; я покажу его вамъ, напомните когда-нибудь!
Это былъ тяжелый ударъ, но Долли выдержалъ его, даже не пошевельнувшись въ своемъ креслѣ.
Любимымъ ея маневромъ было развертывать письмо, будто бы полученное недавно изъ дому отъ милой мамаши, и, по поводу этого, дѣлать самыя оскорбительныя размышленія относительно поведенія мистера Икля.
— Я получила такое нѣжное, любящее письмо отъ мамаши, Бобъ, обыкновенно начинала она: — письмо, такъ прекрасно написанное, полное такихъ добрыхъ совѣтовъ! Я вамъ прочту изъ него нѣкоторыя мѣста. Послушайте, милый, это дѣйствуетъ очень успокоительно: «знаю, моя дорогая Анастасія, что вы терпите душевныя и тѣлесныя мученія отъ своего низкаго мужа. Любимая моя, вы стоили лучшей участи! Онъ очень ужасный человѣкъ. Вспыльчивый, грубый, гадкій, низкій и трусливый. Не завидую вашей долѣ. Удивляюсь только, какъ вы его не оставите. Еслибы вы не были такою кроткою, любящею, благородною женщиною, и притомъ преданною англиканской церкви, то уже давно бросили бы это чудовище!» Ахъ, Бобъ! прочитавъ такое письмо, я чувствую въ себѣ новыя силы. Дорогая мамаша!
Анастасія цаловала воображаемое письмо и прятала къ себѣ на грудь.
Можете себѣ представить, какъ трудно переносить все это человѣку, хотя бы онъ даже обладалъ кротостью ягненка, — переносить, не сдѣлавъ въ отвѣтъ мы одного замѣчанія. Домъ стадъ для Долли совершенно невыносимъ. Сидя въ своей комнатѣ, задумчивый и печальный, Долли могъ слышать, какъ жена и Бобъ хохотали и кричали, вѣроятно, желая показать ему, какъ они весели и довольны.
Однакожь, какую душевную тяжесть не чувствовалъ Долли, онъ не рѣшался выйти изъ этого положенія, боясь сцены: деликатный и чувствительный Долли не любилъ «сценъ».
Много несчастныхъ дней провелъ онъ, лежа неподвижно въ своемъ креслѣ, до такой степени неподвижно, что когда онъ выходилъ изъ оцѣпенѣнія и пытался встать, то члены его оказывались онѣмѣлыми и сведенными судорогой. Однажды, уставъ читать, онъ стоялъ у окна и смотрѣлъ на росшіе передъ нимъ кусты, прислушивался къ разнообразному стуку проѣзжавшихъ экипажей, и развлекался, стараясь различить звукъ четырехколесной телеги отъ двухколесной; вдругъ онъ увидѣлъ Анастасію, вышедшую гулять, въ сопровожденіи изящнаго Боба. Долли усталъ разсматривать кусты; онъ видѣлъ, какъ нѣжный побѣгъ полумертваго лавроваго дерева превратился въ крѣпкую, многообѣщающую вѣтвь, — отчего не заняться чѣмъ-нибудь другимъ? Отчего не воспользоваться отсутствіемъ мучителей и не попытаться ускользнуть? Долли надѣлъ шляпу и вышелъ на улицу.
Онъ не прошелъ и десяти шаговъ, какъ встрѣтилъ Фреда Пиншеда; вслѣдъ за нимъ шелъ Гусъ Грубъ, — рукопожатія, и трое маленькихъ людей пошли вмѣстѣ, съ величественнымъ и важнымъ видомъ норфолькскихъ великановъ. Говоря откровенно, Долли былъ очень радъ, что нашелъ себѣ защиту на случай, если она выслѣдитъ, куда онъ пошелъ.
Пріятели выражали ему сочувствіе, разспрашивали о его болѣзни, желали на будущее время здоровья; словомъ, были такъ добры, какъ могли бы быть его школьные товарищи. Долли ожилъ и почувствовалъ себя здоровѣе.
Часовъ около шести, Пиншедъ сталъ настаивать, чтобъ Икль обѣдалъ вмѣстѣ съ нимъ у его матери, и не хотѣлъ слушать никакихъ отговорокъ. Долли, хотя и чувствовалъ себя разстроеннымъ, подумалъ, однакожь, что такой случай провести пріятно время, быть можетъ, никогда больше не представится, и принялъ приглашеніе.
Когда Анастасія, возвратившись домой, не нашла мужа, то такъ разсвирѣпѣла, что даже погрозила, если только поймаетъ Долли опятъ, запереть его на ключъ.
— Какова крошечная, злая ехидна! воскликнула она, обращаясь къ Бобу: — ускользнулъ тихонько, когда всѣ думали, что онъ такъ слабъ, что и ногъ не передвинетъ! О! я ему за это отплачу!
Бобъ, въ качествѣ субъ-констэбля, былъ отправленъ, съ десятью шиллингами въ карманѣ, разыскивать бѣглеца по сосѣдству, и захватить его опять.
Отважный молодой человѣкъ, съ быстротою мысли, свойственной людямъ геніальнымъ, сейчасъ же составилъ себѣ планъ дѣйствій. Онъ спрячется пока въ ближайшемъ трактирѣ, и будетъ изъ окна наблюдать, не пройдетъ ли мимо преступникъ.
Прошло десять часовъ, и все-таки нѣтъ Боба, и что еще хуже, нѣтъ Долли. Анастасія прежде всего освѣдомилась, взялъ ли съ собою мистеръ Икль дорожный мѣшокъ. Никто даже не видалъ, какъ мистеръ Икль вышелъ изъ дожу.
Единственная ея надежда была на бдительность братца, который, по странной случайности, въ эту самую минуту игралъ пятую партію на бильярдѣ съ зеленщикомъ, со старьевщикомъ, и съ торговцемъ сыромъ; по три пенса назначалась партія, и выигравшій платилъ за эль; такимъ образомъ, Бобъ увеличивалъ популярность дома Иклей, и умѣя мастерски владѣть кіемъ, даромъ пилъ.
Нисколько не смущаясь послѣдствіями своего смѣлаго поступка, Долли, съ сигарой во рту, шелъ домой, въ хорошемъ настроеніи духа послѣ прекраснаго обѣда и ласковаго обхожденія; онъ давалъ себѣ обѣщаніе на будущее время больше искать развлеченія внѣ дома; это будетъ ослаблять дурное впечатлѣніе, производимое домашими дрязгами.
Долли громко постучалъ въ дверь, и когда ее отворила сама гнѣвная Анастасія, тихонько насвистывалъ, издавая звукъ, занимавшій средину между свистомъ вѣтра въ замочную скважину и пискомъ молодаго щегленка въ равное утро.
Долли былъ въ хорошемъ настроеніи духа.
Анастасія, ожидавшая Боба, какъ только увидѣла чью-то шляпу, сейчасъ же вскричала:
— Что нашли, поймали его?
Долли понялъ истинное значеніе словъ жены и улыбнулся. Узнавъ Долли, Анастасія крикнула;
— Надѣюсь, мистеръ Икль, что вы не намѣрены каждую ночь заставлять цѣлый домъ ожидать васъ?
Долли, вмѣсто отвѣта, взглянулъ на часы; видя, что еще только три четверти одиннадцатаго, онъ сообразилъ, что не требуется никакого объясненія.
— Принесите подсвѣчникъ, крикнулъ онъ горничной. Такая дерзость испугала и смутила Анастасію. Она чувствовала себя совершенно побѣжденною.
— На будущее время, мистеръ Икль, продолжала она: — когда вы бываете расположены идти гулять, то, быть можетъ, у васъ достанетъ благопристойности, попросить жену сопутствовать вамъ!
Долли взошелъ на лѣстницу, не удостоивъ ее отвѣтомъ. Такъ-какъ супруги занимали отдѣльныя коинаты, то разговоръ въ этотъ вечеръ не продолжался. Долли спалъ крѣпко.
По удаленіи мужа, первымъ дѣломъ мистриссъ Икль было завладѣть его шляпой, которую она заботливо заперла въ шкафъ съ бѣльемъ.
— Теперь мы посмотримъ! сказала она, повернувъ два раза ключъ въ замкѣ.
Любезные сосѣди Иклей, какъ только узнали, что Долли былъ въ гостяхъ у Пиншедовъ, сейчасъ же возымѣли сильное желаніе, чтобъ онъ удостоилъ своимъ посѣщеніемъ ихъ скромный семейный обѣдъ; надменная Анастасія должна была сильно получиться, видя, что ея мужа приглашаютъ, а о ней забыли.
Они мало знали, мало цѣнили сильный, рѣшительный характеръ красавицы. Думать, что ее можно растоптать, было все равно, что стараться раздавить упругій матрацъ. Анастасія обладала, если можно такъ выразиться, нравственною упругостью; она была подобна мѣди, сдѣлавшейся гибкою отъ ударовъ молота. Сойдя внизъ, въ завтраку, мистриссъ Икль увидѣла на столѣ два письма, подписанные женскимъ почеркомъ и адресованныя на имя мужа. Безъ малѣйшаго колебанія она вскрыла ихъ. Она обладала совершенно наполеоновскою быстротою дѣйствій.
Въ первомъ письмѣ «Ивовая скамья» просила удостоить, во второмъ «Тюльпанная хижина» была бы очарована, еслибъ…" Героическая женщина нахмурила классическія брови и сунула оба приглашенія въ карманъ.
— О, о! прошипѣла она: — они хотятъ поразить меня съ этой стороны, вотъ что! Глупцы, они принимаютъ меня за ребенка!
Когда Джонъ принесъ корзинку съ хлѣбомъ, она попросила его на будущее время подавать всѣ получаемыя письма ей. Джонъ будетъ такъ добръ, что сообщитъ приказаніе своей госпожи горничнымъ.
Еще не было двѣнадцати часовъ, какъ Анастасіи, выбравъ самое лучшее стальное перо, написала язвительные отвѣты на приглашенія, присланныя мужу; отвѣты были посланы съ нарочнымъ, съ Джономъ, одѣтымъ въ самую лучшую ливрею.
— Что вы будете дѣлать съ подобной женщиной? спросила «Ивовая скамья» у «Тюльпанной хижины».
— Что дѣлать съ ней, отвѣчала «Тюльпанная хижина»: — не спрашивайте меня, моя милая!
— Она не успокоится, пока не вгонитъ его въ могилу! вскричала «Ивовая скамья».
— И по дѣломъ ему, возразила недовольная «Тюльпанная хижина».
Несчастный Долли! даже «Тюльпанная хижина» его оставила.
Мало думая о кошачьей трагедіи, разыгрывавшейся такъ безуспѣшно въ Твикенгемской виллѣ, я, какъ слѣдуетъ порядочному молодому человѣку, ревностно занимался своей наукой, мечтая о томъ хорошемъ времени, когда а буду ѣздить въ собственномъ экипажѣ, носить золотые очки, и получать тѣ гинеи, которыя тихонько всовываются въ руку, какъ будто бы плата доктору за визиты было безстыднымъ и невѣжливымъ дѣломъ, и какъ будто бы нелѣпо было даже самое предположеніе, что мы, медики, работаемъ изъ-за денегъ, подобно другимъ рабочимъ въ виноградникѣ.
Я былъ счастливъ, такъ счастливъ, что проводилъ все вредя въ созерцаніи собственнаго благополучія и — краснѣйте за мой эгоизмъ! — вспоминалъ о Долли Иклѣ, какъ о человѣкѣ, котораго я зналъ когда-то, но не видѣлъ уже цѣлый годъ. У меня составилось самолюбивое убѣжденіе, внушенное, быть можетъ, медицинскими занятіями, что моего общества и моихъ услугъ не ищутъ только потому, что не встрѣчается никакихъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ; не слыша ничего отъ Долли, я заключилъ, что онъ примирился со своей Анастасіей и благополучно поживаетъ.
Быть можетъ, онъ, маленькій бѣднякъ, и удивлялся въ это время, отчего я его оставилъ. Бѣдный Долли! Я держался вдали отъ Твикенгема не потому, чтобъ избѣгалъ его; но, говоря по совѣсти, пріемъ, какой красавица дѣлала друзьямъ своего мужа, былъ таковъ, что я не могъ его выносить.
Еслибъ Долли былъ одаренъ достаточнымъ мужествомъ, чтобъ защищать своихъ друзей или даже дѣлаться посредникомъ между наглостью жены и застѣнчивостью своихъ посѣтителей, то онъ пріобрѣлъ бы себѣ наше расположеніе и состраданіе; но этотъ нервный осленокъ считалъ за лучшее, не рискуя вступать въ единоборство съ Анастасіей, принимать ея сторону въ чудовищномъ неприличіи; послѣдствія, конечно, оказывались сколько унизительными, столько же и жалостными для тѣхъ несчастныхъ, которые имѣли честь быть его знакомыми.
Послѣдній разъ, когда я посѣтилъ его, задолго до большаго взрыва между супругами, она буквально выпроводила меня изъ дому. Послѣ отличной прогулки по берегамъ Темзы, я былъ такъ голоденъ, что хлѣбъ и сыръ сдѣлались для моего слуха музыкальными терминами; въ прекрасномъ настроеніи и чрезвычайно веселый, посѣтилъ я виллу, рѣшившись остаться тамъ обѣдать, если будетъ сдѣланъ хотя самый жалкій намекъ на то, что мое общество можетъ доставить удовольствіе; но лишь только я поставилъ ногу на порогъ дома, не успѣвъ еще на на одинъ футъ ступить на вещевую клеенку, покрывавшую полъ, какъ красавица нахмурила брови и выразила надежду, что я пришелъ не съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобъ остаться обѣдать.
Я смотрѣлъ на Долли, чрезвычайно пораженный такимъ непривѣтливымъ пріемомъ и слишкомъ оробѣвшій, чтобъ думать о рѣзкомъ отвѣтѣ; но этотъ крошечный трусъ, вмѣсто того, чтобъ защитить пріятеля, принялъ сторону ехидной супруги.
— Я думаю, что въ самомъ дѣлѣ вамъ лучше уйти, Джекъ, она сегодня не совсѣмъ хорошо себя чувствуетъ, шепнулъ онъ мнѣ.
Я повернулся на каблукахъ и не произнесъ ни одного слова, до тѣхъ поръ, пока не вышелъ на улицу; тамъ, передъ ихъ садомъ, разорвавъ на куски цвѣтовъ лиліи, я въ самыхъ рѣзкихъ выраженіяхъ, которыхъ не считаю нужнымъ повторять, далъ слово, что никогда болѣе не переступлю порогъ этой отвратительной виллы. Я сдержалъ свое обѣщаніе до дня знаменитой вечерники.
Но возвратимся въ разсказу. Утромъ Долли сошелъ внизъ, очень довольный своей вчерашней побѣдой и восхищенный своимъ новымъ рѣшеніемъ возможно чаще отлучаться изъ дому. Послѣ завтрака, который онъ съѣлъ съ наслажденіемъ, Долли позвонилъ и приказалъ слугѣ принести ему шляпу и перчатки.
Шляпу, однако, не могли найти.
— Спросите у мистриссъ Икль, сказалъ Долли.
Вмѣсто того, чтобъ прислать отвѣтъ съ посланнымъ, смѣлая амазонка явилась лично.
— Я увѣренъ, что вы знаете, гдѣ моя шляпа; мнѣ она нужна, сказалъ Долли, силясь принять на себя видъ ледянаго величія.
— Послѣ обѣда, когда мы пойдемъ вмѣстѣ, шляпа будетъ, но не раньше, возразила мистриссъ Икль.
Долли немедленно позвонилъ и приказалъ вошедшему слугѣ сходить въ ближайшій шляпный магазинъ и сказать, чтобъ ему сейчасъ же прислали шесть новыхъ шляпъ.
— Джемсъ, не дѣлать ничего подобнаго, приказала съ своей стороны мистриссъ Ныь.
Долли, побагровѣвъ отъ ярости за такой страшный подрывъ его авторитета, закричалъ слугѣ:
— Дѣлайте, какъ и вамъ говорю, сэръ, или я вамъ сейчасъ не откажу!
— Не обращайте вниманія на слова вашего господина, возразила Анастасія: — слушайтесь женя. Можете оставить комнату.
Слуга, видя, что сильнѣйшей стороной была мистриссъ Икль, повиновался ей.
Долли хотѣлъ самъ броситься изъ комнаты и бѣжать за шляпами, но Анастасія прижалась спиной къ двери и не пропускала его. Кринолинъ ея образовалъ огромный кругъ. Такъ-какъ чрезъ эту преграду Долли перескочить не могъ, то вынужденъ былъ сдержать свою ярость.
Но всего тягостнѣе было то, что Долли слышалъ, какъ покашливалъ, стоя въ корридорѣ, злодѣй Бобъ, давая знать, что онъ готовъ, если есть надобность въ его услугахъ. Потерявъ всякую надежду взять верхъ, хотя бы даже силою, Долли удалился въ крѣпость добродѣтельнаго негодованія и старался усмирить свою жену, какъ усмиряютъ дикихъ звѣрей, выраженіемъ глазъ.
Долли могъ похвастаться, что во всѣхъ своихъ ссорахъ съ женой держалъ себя чрезвичайно деликатно и разсудительно. Онъ никогда не допускалъ, чтобъ страсть взяла у него верхъ надъ здравымъ смысломъ. Вмѣсто того, чтобъ прибѣгать къ помощи злобныхъ словъ и сильной жестикуляціи, — каковъ, къ моему ужасу, бываетъ обычай у многихъ супруговъ, — онъ былъ строгъ въ выборѣ своихъ словъ и чрезвычайно остороженъ въ дѣйствіяхъ. Мягкость его поступковъ вовсе не доказывала его неуязвимости. Грудь его сильно волновалась отъ бури ощущеній (какъ было бы и съ вами, читатель, въ подобномъ случаѣ); слова его были похожи на слова человѣка, который задыхается отъ бѣгу, а глава блестѣли фосфорическимъ блескомъ; но въ самыя горькія минуты, когда Долли готовъ былъ перекусить пополамъ кусокъ горячаго желѣза, чтобъ найдти успокоеніе, все-таки упреки, срывавшіеся съ его языка, были приличны, какъ отрывки изъ проповѣдей. По-моему мнѣнію, грубый, толстый грумъ, отличающійся свѣдѣніями въ незатѣйливой фразеологіи конюшни, имѣлъ бы на своей сторонѣ большую вѣроятность успѣха въ сношеніяхъ съ такой неукротимой женщиной, какъ прелестная Анастасія.
— Сударыня! воскликнулъ Долли, съ величественнымъ и сдержаннымъ видомъ полицейскаго сановника: — это послѣднее оскорбленіе рѣшаетъ нашу будущность. Съ этой минуты я отнимаю у васъ любовь, которую, несмотря на вашъ эгоизмъ и необдуманное поведеніе, я все еще не переставалъ питать къ женщинѣ, сдѣлавшейся моею женою.
Язвительная Анаетасія широко открыла глаза, комически представляя испуганную, и презрительно улыбнулась.
— Боже мой, какъ это страшно! Ха! ха! Боюсь, какъ бы мнѣ не умереть отъ страху! отвѣчала она.
— Я отъ васъ отказываюсь. Дай Богъ, чтобъ мы никогда болѣе не встрѣчались! закончилъ Долли.
Но сообразительная Анастасія была сплочена изъ крѣпкаго матеріала и, сверхъ того, обладала смѣлостью. Она презрительно потрясла головой.
— Вы отказываетесь отъ меня — вы! вскричала она. — Ахъ, вы презрѣнная крошечная тварь, непристойный маленькій карачунъ! Вы осмѣливаетесь говорить мнѣ въ лицо, что вы отъ меня отказываетесь! Очень хорошо! вы откажетесь отъ меня не даромъ! Я сейчасъ запру васъ на замокъ на три дня и посмотрю, не возвратитъ ли это вамъ разсудка.
Какъ ни невѣроятно это покажется замужнимъ дамамъ, но необыкновенная женщина дѣйствительно поступила такъ; выбѣжавъ изъ комнаты, она повернула въ замкѣ ключъ и положительно сдѣлала плѣнникомъ своего супруга.
Все было кончено. Онъ часто говорилъ это прежде, но теперь онъ это чувствуетъ. Колѣнопрекловеніе и слезы были теперь безполезны. Романъ кончился. Еслибъ она подняла руку, чтобъ ударить его, то и тогда оскорбленіе не превзошло бы настоящей обиды.
Долли изгналъ изъ своего сердца всякую нѣжность къ ней, — онъ встряхивалъ это сердце, какъ ведро. Теперь это было пустое сердце, — сердце, отдающееся въ займы, несчастное, лишенное мёблировки, разрушенное сердце, поруганное и разбитое на части послѣднимъ жильцомъ.
Пока Бобъ и Анастасія потирали руки, радуясь ловкости подвига, пока она кричала: — я повяжу этому маленькому чудовищу! а онъ дѣлалъ ей комплименты, говоря: — вы молодецъ, Стаси! пока она объясняла Бобу всю выгоду имѣть этого плута въ своихъ рукахъ, что дѣлалъ Долли?
Онъ схватилъ кочергу, — тяжелую кочергу, которую могъ поднять не иначе, какъ обѣими руками. Враги услышали звукъ разбитаго стекла.
Пока они съ ужасомъ смотрѣли другъ на друга, Долли раздробилъ на тысячу кусковъ кочергой окно, раму и стекла. Потомъ, имѣя видъ скорѣе безумнаго человѣка, чѣмъ смирнаго Долли, онъ вылѣзъ въ это отверстіе и спокойно пошелъ, съ непокрытой головой и съ окровавленными пальцами, держа въ рукахъ кочергу на подобіе модной тросточки.
Бобъ и испуганная Анастаія, увидѣвъ его, въ то же мгновеніе пустились въ погоню, которая, впрочемъ, была непродолжительна, потому что Долли, достигнувъ уличныхъ воротъ, прислонился къ столбу, озираясь кругомъ; предусмотрительный Бобъ, не спуская главъ съ кочерги, не приблизился, а сталъ въ нѣсколькихъ футахъ разстоянія.
— Икль, кричалъ Бобъ: — что такое случилось, дружище?
Долли, вмѣсто отвѣта, смѣрялъ глазами своего шурина.
Въ этомъ взглядѣ выражалось бѣзконечное презрѣніе къ цѣлому племени де-Кадовъ, — Бобъ съ горечью чувствовалъ это и принялъ смиренный видъ. Онъ возвратился въ сестрѣ, которая, ломая руки, стояла на порогѣ, и не принесъ ей никакихъ утѣшительныхъ извѣстій.
Анастасія, чувствуя, что грубое насиліе безполезно, рѣшилась пустить въ дѣло силу своего личнаго очарованія. Она приблизилась къ густому кусту остролистника, и, спрятавшись за его колючими листьями, обратилась въ Долли съ увѣщаніями.
Какое ужасное положеніе для лэди! Если кто-нибудь пройдетъ, что съ нею будетъ!
— Долли, Долли, шептала она сквозь вѣтви: — отвѣчайте, милый! Только одно слово. Я безъ намѣренія сдѣлала это, право, безъ намѣренія. Если вы меня простите теперь, то я никогда больше не буду ссориться съ вами.
Единственный отвѣтъ былъ:
— Женщина, принесите мнѣ шляпу.
— О, съ удовольствіемъ — сейчасъ!
Она побѣжала за шляпой, и черезъ двѣ минуты Бобъ передалъ шляпу владѣльцу, который надѣлъ ее на голову и, принявъ, такимъ образомъ, болѣе благообразный видъ, гордо смотрѣлъ на дорогу.
— Простите вы меня, Долли? умоляла Анастасія. — Я стану на колѣни предъ вами, если хотите. Вы можете дѣлать какъ вамъ угодно — идти или оставаться, какъ вы желаете! Увѣряю васъ, клянусь вамъ!
На улицѣ показалась карета, и красавица, корчась отъ страха, присѣла за кустъ. Она наблюдала на Долли, полная той тревоги, которая ускоряетъ образованіе морщинъ и останавливаетъ ростъ волосъ.
Слава-Богу, это только омнибусъ, и притомъ мѣста всѣ заняты, и снаружи и внутри! Она замѣтила, къ величайшей своей радости, что Долли спряталъ за спину и кочергу и окровавленные пальцы. Значитъ, онъ не желалъ выставлять ее на позоръ. Это утѣшительно. Она опять можетъ свободно дышать.
— Испытайте меня еще разъ, Долли, кричитъ Анастасія, начиная плакать. — Я знаю, что была злой женщиной, была неласкова къ моему Долли; но теперь я буду доброю, — право, буду, Долли. О, простите меня! Вы хотите идти куда-нибудь? Дѣлайте какъ вамъ угодно, — обѣдайте гдѣ хотите, я буду ждать васъ, какъ бы ни было поздно, — я сдѣлаю все, если вы теперь простите меня!
Кто можетъ противиться такимъ сладкимъ мольбамъ, произносимымъ чуднымъ сопрано? Долли чувствовалъ, что гнѣвъ его начинаетъ оплывать, какъ слабая пѣна.
Чтобъ поддержать свое мужество, онъ сердито крикнулъ «никогда!» и повернулся спиной къ кустарнику.
Но уже самый тотъ фактъ, что онъ отвѣчалъ, былъ удовлетворительнымъ явленіемъ. Сношенія начались.
— Это была не болѣе, какъ шутка, Долли, говорила она, продолжая рыдать. — Я отворила бы дверь чрезъ нѣсколько минутъ. Я сдѣлала это, чтобы попугать васъ. Меня взяла ревность: я думала, что вы уходите въ какимъ-нибудь лэди.
Она знала, что такія слова его подвинутъ до облаковъ.
— Мнѣ кажется, что вы меня теперь уже не любите. Я думаю, что васъ привлекаетъ какая-нибудь другая женщина; эта мысль дѣлаетъ меня очень несчастною и выводитъ изъ себя. Иногда я не знаю, что дѣлать съ собой. Простите меня на этотъ разъ, милой, и я буду хорошей женщиной! Право, буду — клянусь! вѣрите мнѣ! Скорѣе! опять опять ѣдетъ карета, прибавила она, услыхавъ стукъ приближавшіхся колесъ.
Выставивъ ревность причиною безумствъ, Анастасія сдѣлала геніальный ходъ — Долли навострилъ уши. Новый свѣтъ блеснулъ предъ нимъ. Ему объяснялось необыкновенное поведеніе Анастасіи въ послѣднее время; извѣстно, что ревнивыя женщины способны на все. Именно такъ было и въ настоящемъ случаѣ. Бѣдное созданіе!
Ему было даже нѣсколько пріятно подозрѣніе въ непостоянствѣ. Это показывало, что она вѣрила въ его способность плѣнять сердца, а онъ терзался мыслію, что она его презираетъ!
Бѣдное, ревнивое созданіе!
— На этотъ разъ я прощу васъ, сказалъ онъ, проходя между остролистникомъ съ высоко поднятой головой и съ нахмуренными бровями, съ видомъ строгаго школьнаго учителя: — но если вы опять когда-нибудь забудетесь, Анастасія, мы разстанемся завсегда!
Она покорно послѣдовала за нимъ и, дѣйствительно, въ эту минуту чувствовала къ нему уваженіи — или, если хотите, страхъ. Чтобы убѣдить мужа въ искренности своего раскаянія, она спросила его:
— Я призову слугу, милый, и велю ему принести шестъ шляпъ, хотите?
Это его растрогало, даже заставило почти прослезиться.
— Нѣтъ, Анастасія, возразилъ онъ: — я не имѣю желанія унижать свою жену передъ прислугой, для удовлетворенія желанной гордости. Ваше предложеніе доставляетъ мнѣ больше удовольствія, чѣмъ могло бы доставить проявленіе моей власти въ глазахъ слуги.
Мягкость и кротость дорогаго существа — вещь опасная: она обезоруживаетъ васъ, и при возобновленіи непріязненныхъ дѣйствій вы удивляетесь, гдѣ оставлено ваше оружіе.
Анастасія перевязала раненую руку Долли, а онъ, въ знакъ благодарности, поцаловалъ ее въ лобъ. Во время обѣда она кротко разговаривала, и при каждомъ миломъ словѣ привязанность къ ней возраждалась въ его сердцѣ.
Съ недѣлю времени онъ былъ совершенно счастливъ. Когда она намекнула, что Боба нужно отослать прочь, онъ, глупый крошечный человѣкъ, рѣшился быть великодушнымъ и не только воспротивился отъѣзду Боба, но еще далъ этому отвратительному юношѣ пять фунтовъ взаймы. Когда она каждое утро спрашивала, будетъ ли Долли обѣдать не дома, онъ горячо отвѣчалъ, что всему въ мірѣ предпочитаетъ общество своей Анастасіи.
Но съ такимъ сумасшедшимъ существомъ, какъ Анастасія, можно ли сколько-нибудь быть увѣреннымъ въ томъ, какъ пройдетъ день.
Такой энергической, горячей женщинѣ нуженъ былъ сильный, рѣшительный, хладнокровный мужчина, ростомъ футовъ въ семь — съ грудью, шириною дюймовъ сорокъ-пять, человѣкъ, у котораго рука была бы похожа на домъ, а кулакъ — на боксерскую перчатку. Она не очень цѣнила умъ и сердце. Какую же власть могъ имѣть надъ этой прекрасной Бобелиной такой нелѣпый крошечный мужъ, какъ дорогой Долли? Онъ съ самаго начала выпустилъ изъ рукъ самую большую свою силу — богатство. A что касается до заботъ о его любви, то это пустяки! онъ обязанъ былъ любить ее. Тысячи мужчинъ считали бы за счастье любить ее, такъ гдѣ жь тутъ заслуга? Я всегда думалъ, что изъ Анастасіи вышла бы отличная хозяйка какой-нибудь солдатской пивной лавки: тамъ было бы у мѣста такое ловкое, прекрасное существо, которое принимало бы поклоненіе отъ цѣлаго полка, имѣла бы по пяти обожателей за разъ, отъ сержанта до барабанщика, но не отдавало бы никому своего сердца и не отпускало бы ничего въ кредить и на одинъ пенни.
Хоти я и не увѣренъ, но сильно подозрѣваю, что въ жилахъ прекрасной Анастасіи были частицы азіятской, итальянской, испанской и ирландской крови. Де-Кадъ-отецъ обладалъ такимъ носомъ, который, говоря вполнѣ безпристрастно, получилъ первоначальное свое очертаніе въ Іудеѣ, и только потомъ эмигрировалъ въ Европу. Сынъ его, Бобъ, отличался лѣностью и, кромѣ того, страстно любилъ лукъ, долги и табакъ, что наводило меня на мысль о его испанскомъ происхожденіи. Съ другой стороны, Анастасія, во всѣхъ отношеніяхъ, кромѣ голоса, была образцомъ итальянки, между тѣмъ, какъ пристрастія мистриссъ до-Кадъ къ картофелю было непомѣрно; она проливала слезы, когда впервые появилась болѣзнь на эти овощи; умѣнье ея приготовлять картофельные соусы показывало въ ней урожденку Дублина.
Кровь всѣхъ этихъ расъ очень живуча, и даже одна капля ея, подобно аромату миндальнаго экстракта, долгое время продолжаетъ сохранять свою силу.
Я того мнѣнія, что въ крови Анастасіи было слишкомъ много такого аромата. Она никогда не была довольна, пока не достигала какой-нибудь крайней степени душевныхъ движеній — любви или ненависти.
Въ привязанности этой женщины всегда можно было сомнѣваться, также, какъ всегда можно было ожидать отъ нея какой-нибудь дикой выходки. Когда она обнимала руками шею супруга, то первымъ побужденіемъ его было защищаться изъ опасенія внезапнаго насилія. Когда она врывалась въ его комнату съ намѣреніемъ сдѣлать сцену, онъ нерѣдко встрѣчалъ ее съ улыбкой, думая, что визитъ жены вызванъ внезапнымъ, неукротимымъ порывомъ нѣжности. У такихъ лэди, какъ Анастасія, нерѣдко случается, что чрезъ десять минутъ послѣ страстныхъ поцалуевъ въ одну щеку, онѣ даютъ въ другую сильную, звонкую пощечину.
Цѣлую недѣлю Анастасія, какъ бы обновленная, только и дышала любовью. Вовсе не стараясь регулировать привязанность, она раскрыла всѣ источники своей страстной натуры и затопила маленькаго супруга такою страстью, въ которой онъ, милый утенокъ, захлебывался въ блаженствѣ, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, не безъ тревоги сознавалъ, что никакой смертный не можетъ служить достаточнымъ водоемомъ для такого изобильнаго прилива нѣжности.
Еслибы спросили его мнѣнія, то онъ посовѣтовалъ бы своей супругѣ взять примѣръ съ той заботливое школьной учительницы, которая выдаетъ ученику пирогъ по кусочку, такъ что пирога хватаетъ надолго.
Пирогъ Долли, такъ изобильно начиненный изюмомъ, такъ отлично испеченный, могъ бы доставлять удовольствіе на цѣлый годъ, но Анастасія была охотницей до толстыхъ, большихъ кусковъ!
Пока продолжалось это состояніе, оно было восхитительно. Вся его прежняя любовь возстановилась и изготовился огромный запасъ новой; сердце Долли было такъ полно, что едва не лопалось отъ радости. Долли была свойственна жадность; пока порывъ любви продолжался, онъ хотѣлъ упиться имъ, сколько можно больше. Если Анастасія оставляла комнату, Долли ждалъ ее, какъ преданная собачка хорошей испанской породи; услышавъ голосъ, онъ волновался опасеніемъ, что она, его красавица, какъ-нибудь случайно заговоритъ, а онъ пропуститъ мимо ушей эту мелодическую музыку.
Маленькій Долли совершенно обезумѣлъ отъ любви, которая волновала и тревожила его. А мистриссъ Икль, — я это слышалъ, — все еще жаловалась, что мистеръ Икль былъ холоденъ. Холоденъ! Да его дыханіе было раскаленный паръ и могло бы замѣнить паровую силу въ любомъ механизмѣ.
A какъ Анастасія держала себя? Нѣжно, очень нѣжно! Коршунъ, привыкшій питаться на поляхъ битвъ, и тотъ полюбилъ бы ее, и въ угожденіе ей, сѣлъ бы на растительную діету. И поведеніе, голосъ, образъ мыслей — все перемѣнилось; она казалась романическимъ, вдохновеннымъ существомъ, которое живетъ для другихъ и забываетъ о себѣ.
Разъ, вечеромъ, Долли сидѣлъ подлѣ камина, качаясь въ своемъ креслѣ и читая газету. Мистриссъ Икль, посмотрѣвъ на него нѣсколько времени съ страстнымъ восторгомъ, внезапно откинула свое шитье, бросилась въ нему и напечатлѣла поцалуй на его лбу. Потомъ, нѣсколько успокоившись, она возвратилась снова къ рукодѣлью и, казалось, стыдилась своего порыва. «Не могла удержаться, милый, вы были въ эту минуту такъ хороши!» вотъ единственное объясненіе, которое она дала. Она опять подошла къ нему и, играя его волосами, стала говорить ему свою исповѣдь и выражать раскаяніе.
— Любите вы меня, Долли? спрашивала она шопотомъ. — Прощаете вы меня, милый? Какъ вы добры, что не возненавидѣли свою упрямую, капризную Анастасію! Вы теперь вѣдь не сердитесь на свою свою жену, нѣтъ? A я была такая жестокая, самолюбивая, безумная! О, я увѣрена, что вы меня терпѣть не можете! Вы должны питать ко мнѣ отвращеніе и желать, чтобъ я умерла!
— О, моя милочка, прошепталъ Долли, заводя кверху свои добрые, замирающіе глазки.
— Не говорите этого, милый! Браните меня! Называйте меня гадкою, злою; я заслуживаю это! Я была такая жестокая, такая грубая! Браните меня, милый! Скажите, что я чудовище, что я змѣя! Пожалуйста, скажите, что я испортила всю вашу будущность!
— Дорогое созданіе! проговорилъ онъ; потомъ улыбнулся и взялъ ее за руку.
— Но теперь я сдѣлалась доброй, мой милый, великодушный Долли! — такою доброю, что едва ли вы узнаете Анастасію, прибавила она, говоря какъ невинное любимое дитя съ своей нянькой. — Я никогда больше не буду капризной, никогда! Теперь васъ будутъ баловать и нѣжить. О, добрый, великодушный Долли! И вотъ что еще, мой Долли: если когда нибудь вы опять увидать меня злою, то только напомните мнѣ, что я обѣщала васъ не раздражать, и я сейчасъ же сдѣлаюсь опять сіяющей какъ золото. Сдѣлаете вы это, Долли?
(Спустя около мѣсяца послѣ такого сладостнаго разговора, ему представился случай испытать на дѣлѣ, каково ея обѣщаніе, но она закатила ему такой ударъ по уху, что оно горѣло у него въ теченіе нѣсколькихъ часовъ).
Цѣлый день прошелъ въ такомъ воркованьи и милованьи. Долли жилъ въ какомъ-то полуснѣ, пробуждаться изъ котораго и не желалъ; онъ не думалъ ни о чемъ и ни о комъ, кромѣ своей милой Анастасіи.
Она каждую минуту доказывала ему свою любовь какими нибудь очаровательными доказательствами. Послѣ прогулки она никогда не возвращалась безъ какого нибудь подарка для своего «хорошенькаго мальчика». То она приносила ему новый галстукъ, который онъ долженъ былъ тотчасъ надѣть, а она ему будетъ помогать. Когда ея пальцы касались его горла, восхищенный Долли корчился отъ восторга, точно она легонько его щекотала. Когда ея лицо было такъ близко къ нему, что онъ не могъ ее не поцаловать, она восхитительнымъ голоскомъ бранила его, называла дерзкимъ, злымъ негодникомъ, и грозила уколоть его булавкой, если онъ опять повторитъ свою дерзость.
Иногда она приносила ему оранжерейныя плоды и кормила Долли изъ собственныхъ рукъ, заставляя его насильно съѣсть еще грушу и персикъ, хотя онъ уже задыхался отъ угощенія, и утирала батистовымъ платочкомъ сокъ, струящійся по его подбородку.
Если Долли удостоивалъ пойти мѣстѣ съ ней гулять, радости ея не было мѣры. Она вся свѣтилась гордостью.
— Сдѣлаете ли мнѣ одно одолженіе? спрашивала она, помочь ему одѣваться.
— О, разумѣется! вскрикивалъ Долли: — все на свѣтѣ!
— Такъ надѣньте эти прелестные, лиловые панталоны! просила она, какъ милости; и онъ, ожидавшій просьбы о какой-нибудь брошкѣ или, по крайней-мѣрѣ, о браслетѣ, улыбался и издавалъ какое-то блаженное горловое чириканье.
Когда они гуляли вмѣстѣ, она съ торжествомъ смотрѣла кругомъ себя. Она не могла брать его подъ руку, такъ-какъ этому препятствовали его малый ростъ и ея кринолинъ; но плывя, подобно королевѣ, она смотрѣла на своего маленькаго мужа съ такимъ счастьемъ, что глаза ея испускали лучи, какъ солнце.
— Скажите мнѣ, когда устанете, Долли, милый, говорила она чрезъ каждые три шага. — Не утруждаете себя, дорогой мой, повторяла она, когда они не сдѣлали еще и десяти футовъ.
Онъ же, крошечный, гордый Бантамъ, съ поднятой головой, съ одушевленными глазами, постукивалъ по камнямъ своей палкой и чувствовалъ, что можетъ обойти цѣлый земной шаръ въ какія-нибудь сорокъ минутъ, если только Анастасія будетъ ему сопутствовать.
Они встрѣчаютъ Пиншеда и Минникина; надменный Долли кричитъ имъ: «какъ вы поживаете?» Онъ произноситъ эти слова гордо и грозно, точно сержантъ на ученьѣ.
Анастасія видитъ это и не можетъ удержаться, чтобъ не пожать съ любовью его руку. Она нѣжно говоритъ при этомъ:
— Я горжусь, что милый супругъ мой со мною!
Что онъ чувствуетъ при этомъ? Нѣтъ словъ выразить его чувства.
Вечеромъ, послѣ этихъ восхитительныхъ прогулокъ, она утверждаетъ, что онъ ходитъ черезъ силу и долженъ быть совершенно утомленъ. Поэтому, Долли заставляютъ лечь на диванъ и укутываютъ шалями, и затѣмъ убаюкиваютъ игрою на фортепьяно. Но это было еще не все: въ десять часовъ она тихонько уходитъ изъ комнаты, потомъ возвращается, неся стаканъ глинтвейна съ распущеннымъ въ немъ яйцомъ, и умоляетъ Долли проглотить это питье и съѣсть маленькій кусочекъ поджареннаго хлѣба.
О, это было прелестно, когда она называла его — жаднымъ созданіемъ за то, что онъ не далъ ей отвѣдать, и еще восхитительнѣе, быть можетъ, была та минута, когда она чмокала губками и увѣряла, — что сладко пить изъ его стакана!
Кто не захотѣлъ бы быть женатымъ, еслибы можно было быть увѣреннымъ въ подобныхъ ласкахъ и милованьи, — еслибы каждый день только и видѣть борьбу великодушія, продолжающуюся все время пробужденія до новаго сна, — борьбу за то, кто скажетъ самое пріятное слово или сдѣлаетъ самое милое дѣло? A отчего это не такъ? Почему вѣжливость и нѣжность не могли бы обратиться въ привычку, какъ входятъ въ привычку брань и неудовольствіе другъ на друга? Отчего бы близости сношеній не породить взаимной любви также, какъ она порождаетъ взаимное презрѣніе и вражду?
— Отчего вы не пригласите своихъ друзей пообѣдать въ гостиницу «Звѣзды и Подвязки», милый? сказала разъ Анастасія. — Всѣ думаютъ, что я держу васъ дома въ заперти и на привязи. Я бы желала, чтобъ вы ихъ пригласили, милый! Воображаю, какъ они смѣются надъ вами. Они навѣрно полагаютъ, что вы подъ башмакомъ у жены! Я подожду васъ, милый, какъ бы ни было поздно; обѣщаю не ворчать, хотя бы вы вернулись въ три часа утра.
— Почему бы ихъ не пригласить сюда, милая? спросилъ Долли.
— О, Долли, голубчикъ, возразило скромное созданіе съ недовольнымъ видомъ: — что мнѣ тутъ дѣлать съ толпой молодежи? Они будутъ пить, накурятъ по цѣлому дому! Вы, капризный безумецъ! напрасно и говоришь объ этомъ.
Долли пригласилъ съ полдюжину молодыхъ людей, и отлично угостилъ ихъ; составился порядочный счетъ, по два фунта на человѣка. «Деньги большія» думалъ Долли: «лучше бы на нихъ купить Анастасіи черное бархатное платье, безъ котораго ей было невозможно обойтись болѣе ни одного дня, какъ она объявляла уже въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ».
Былъ второй часъ ночи, когда милая Стаси услыхала робкій стукъ въ дверь; на ея суровый вопросъ: — кто тамъ, послышался покорный отвѣтъ: — это я, я Долли, моя милая.
На лицѣ его написаны были покорность и страхъ, но она нисколько не сердилась; она была въ отличномъ расположеніи духа, — была добра, какъ ангелъ; онъ попытался пробормотать нѣсколько извиненій, но она остановила его поцалуемъ, повела въ комнату, гдѣ пылалъ яркій огонь и, усадивъ его на диванъ, схватила его на руки, и съ видомъ маленькой дѣвочки, которая проситъ разсказать ей волшебную сказку, — выразила желаніе слышать всѣ подробности вечера, — слышать, что у нихъ было, и что они дѣлали, и кто именно былъ.
— A! такъ обѣдъ былъ превосходенъ! A потомъ? Играли на бильярдѣ, и Долли выигралъ! Какой ловкій этотъ Долли! Онъ долженъ чаще играть, чтобъ выигрывать каждый вечеръ. A теперь ея маленькій царекъ долженъ лечь въ постель и спать какъ можно крѣпче, — потому что онъ долженъ былъ утомиться донельзя. A она? О, нѣтъ, милый! она ни мало не устала: ей пріятно было поздно сидѣть, это было даже для нея развлеченіемъ, препріятнымъ развлеченіемъ.
Долли, подъ вліяніемъ такихъ нѣжныхъ просьбъ, согласился развлекаться по вечерамъ. Онъ любилъ бильярдъ, потому что обыкновенно съ успѣхомъ игралъ въ эту игру. Это было почти единственное дѣло, которое онъ могъ исполнять хорошо, если не считать любовь къ друзьямъ и охоту помогать имъ въ бѣдѣ.
Онъ обыкновенно дѣлилъ свой выигрышъ съ Анастасіей, на долю которой рѣдко приходилось менѣе десяти шиллинговъ. Какъ ни мала покажется эта сумма, если припомнить, что выдѣленная Анастасіи доля состоянія приносила ей шестьсотъ фунтовъ въ годъ, но все-таки нѣжная красавица принимала эти маленькіе подарки съ очевиднымъ удовольствіемъ. Я думаю, что и большинство нашихъ лэди сдѣлало бы то же самое.
Надоѣло ей только то, что она должна была заработывать эти деньги, сидя одна каждый вечеръ до двѣнадцатаго часу; она болѣе и болѣе тяготилась уединеніемъ. Хотя она нѣсколько разъ говорила самой себѣ, что это было глупо, что время проходило очень скоро пока онъ болталъ съ другими и развлекался игрой, но сидѣть одной по цѣлымъ часамъ, прислушиваясь къ монотонному стуку маятника — это было довольно скучное препровожденіе времени. Читать тоже было нельзя: она говорила, что чтеніе причиняетъ ей головную боль.
Послѣ четвертой ночи Анастасія уже начала ворчать, на пятую одолжила Долли маленькимъ образчикомъ своего остроумія, на шестую — дала обѣщаніе, что положитъ конецъ этой ночной каторгѣ и образумитъ глупаго барана.
Уже въ девять часовъ была послана кухарка, позвать домой мистера Икля. Женщина, исполняя приказаніе своей госпожи, явилась къ изумленному Долли въ ту самую минуту, когда онъ, засучивъ рукава рубашки, и наклонившись на билліардъ, въ любимой позѣ мадамъ Тальйони, прицѣливался мѣткимъ ударомъ скатить шары въ луку.
Вниманіе всѣхъ веселыхъ собесѣдниковъ обратилось на незваную гостью, которая, закрываясь концами шали, сообщила своему господину, чтобъ онъ шелъ домой, что мистриссъ хочетъ его видѣть сію же минуту.
— Не больна л ваша госпожа? спросилъ испуганный Долли.
— Нѣтъ, сэръ, возразила посланная: — она только взбѣшена.
Собесѣдники расхохотались, и Долли употреблялъ всѣ усилія, чтобъ принять участіе въ смѣхѣ; но ему удалось только раскрыть ротъ и подбавить свою долю къ общему шуму, — настоящаго смѣха не вышло.
Разумѣется, произошла сцена, Мастеръ Икль жаловался, что его выставили передъ друзьями въ глупомъ видѣ, а мистриссъ Икль, вмѣсто всякаго раскаянія, свирѣпо возражала, что она рада стараться и впередъ услужить ему тѣмъ же. Такъ кончился очаровательный періодъ любви. Долли старался возвратить его. Онъ даже попытался, посредствомъ подкупа, привести ее въ хорошее настроеніе духа. Онъ взялъ ложу въ оперѣ, купилъ красавицѣ перчатки и букетъ, и они отправились оба, чрезвычайно нарядные, какъ новыя куколки. Но она, должно быть, уже рѣшилась испортить вечеръ, и такъ безжалостно-грубо обращалась съ бѣднякомъ, что онъ въ этой ложѣ втораго яруса подъ № 75-мъ сидѣлъ съ такимъ же удовольствіемъ, съ какимъ могъ бы лежать въ гробу.
Ему ни мало не помогли попытки завести разговоръ въ нѣжномъ тонѣ и старанія отвлечь ея вниманіе своими замѣчаніями (которыя, впрочемъ, никогда не были блестящими) относительно пѣвцовъ. Она рѣшилась быть непріятною, и была такою больше, чѣмъ когда-нибудь.
— Во всякомъ случаѣ, моя милая, начиналъ Долли: — вы должны признаться, что мадемуазель Лунцъ…
Но его критическія замѣчанія были прерваны свирѣпымъ замѣчаніемъ красавицы:
— Мистеръ Икль, я пріѣхала сюда слушать музыку, а не вашу безполезную болтовню.
Очевидно, что деньги, употребленныя на подкупъ, были истрачены напрасно.
О, милый другъ моей юности, ты, чьи задранныя, младенческія ножки я часто видалъ совершающими разныя невинныя эволюціи передъ каминомъ въ дѣтской; ты, чей вышитый чепчикъ снимала нѣжная мать, заставляя меня любоваться желтыми, шелковистыми волосами, вившимися на мягкой, крошечной головкѣ; я проливаю слезы, когда вспомню о безплодныхъ попыткахъ, которыя ты дѣлалъ, чтобъ возвратить привязанность этой жестокой красавицы!
Я отираю слезу, и беру свѣжую каплю чернилъ.
Она казалась такъ довольною, когда ее видали вмѣстѣ ея «дорогимъ мужемъ» на прогулкѣ, что онъ побѣжалъ за нею слѣдомъ, какъ только она ступила за порогъ. Но теперь было не то!
— Мистеръ Икль, вы меня очень обяжете, если перестанете ходить на мной слѣдомъ! Всѣ подумаютъ, что я вышла замужъ за французскаго пуделя!
Онъ ускорялъ шаги.
— Сдѣлайте милость, мистеръ Икль, не бѣгите такъ, какъ будто стараетесь выиграть бѣговой призъ. У меня вовсе нѣтъ желанія обращать на себя общее вниманіе.
Онъ шелъ тише.
— Мистеръ Икль, вы нарочно поднимаете пыль? Господи! какое наказанье! Если вы не будете держать свою палку по-людски, мистеръ Икль, то я ее возьму у васъ, и отдамъ первому нищему, который встрѣтится. Еще одинъ дюймъ, и вы бы мнѣ выкололи глаза.
Разъ онъ наступилъ ей на платье и затрепеталъ.
Она взглянула на него такъ, какъ будто бы онъ былъ чѣмъ-то чрезвычайно гадкимъ, но сказала только одно слово: «свинья!»
Когда они вмѣстѣ обѣдали, красавица портила самое лучшее блюдо своими ядовитыми замѣчаніями. Если онъ поднималъ вилку ко рту, она просила его не брать за разъ такихъ огромныхъ кусковъ, если только онъ не хочетъ, чтобъ она заболѣла; если онъ пережевывалъ пищу, она приказывала ему не производить губами такого отвратительнаго шума, который напоминаетъ какую-нибудь колбасную машину, а не человѣка, называющаго себя джентльменомъ.
Даже во время сна онъ не былъ свободенъ отъ ея преслѣдованія. Не разъ она прекращала его сладкую дремоту словами, что, если онъ не перестанетъ такъ ужасно храпѣть, то пусть сойдетъ внизъ и спитъ на диванѣ; если онъ и не храпѣлъ, то уже, навѣрное, скрежеталъ зубами, или стоналъ, или говорилъ во снѣ, или вообще дѣлалъ что-нибудь означающее, что онъ хорошо поужиналъ маринованной лососиной, недожаренной свининой, морскими раками, холоднымъ паштетомъ или крѣпкимъ сыромъ.
Въ одну ночь, она объявила, что онъ ее нарочно толкнулъ, и такъ сильно, что едва не переломалъ ей кости, чуть-чуть не сбросилъ ее съ кровати!
— Если ни не можете вести себя, мистеръ Икль, сдержаннѣе, какъ прилично христіанину, а предпочитаете манеры лошади съ норовомъ, то можете спать въ конюшнѣ; но больше вы меня не толкнете, сэръ, хотя бы даже мнѣ пришлось связать вамъ ноги, сэръ! Такъ и прошу меня понять!
Прекрасное обращеніе милой жены, ростомъ въ шесть футовъ, къ бѣдному, маленькому мужу, который имѣлъ неосторожность распрямить свои бѣдненькіе, маленькіе члены!
Такая жестокость была невыносима Долли. Его измучила безпрерывная борьба, въ которой онъ всегда оставался побѣжденнымъ. Вѣрнымъ признакомъ того, что мира между супругами не предвидѣлось, было возвращеніе Боба, который въ теченіе періода любви находился въ отпуску.
Точныхъ подробностей объ образѣ дѣйствій мистриссъ Икль и ея братца, для лучшаго порабощенія коварнаго Долли, я никогда не могъ узнать. Слышалъ только, что они взяли привычку давать ему извѣстную порцію на обѣдъ, и заставляли его обѣдать въ своей комнатѣ; но бѣдная жертва, поглощенная мрачными мыслями, мало имѣла апетита, и потому мало обращала вниманія на это оскорбленіе!
Они также отмѣривали ему кусокъ свѣчи на вечеръ; но такъ-какъ онъ, обыкновенно, сидѣлъ въ темнотѣ, раздумывая о своемъ несчастіи, то и эта обида не подѣйствовала на него. Онъ только презрительно улыбался и пренебрегалъ этими мелкими преслѣдованіями.
Но должно полагать, что сестрица и братецъ возводили себѣ что-нибудь очень гадкое (до того гадкое, что, изъ жалости, онъ держалъ это въ секретѣ), потому что бѣдный малый почти потерялъ разсудокъ и впалъ въ совершенное отчаяніе.
Одинъ изъ слугъ сообщилъ мистриссъ Икль, что мистеръ Икль тогда-то чистилъ и осматривалъ маленькій пистолетъ. Мистриссъ Икль до смерти перепугалась; она вспомнила, Долли имъ говорилъ, что на всякій случай, держитъ въ ящикѣ своего стола пару пистолетовъ.
Первымъ дѣломъ Анастасіи было пригласить братца Боба на совѣщаніе. Съ безпримѣрнымъ великодушіемъ предложила она этому отважному юношѣ блестящее порученіе, броситься на мистера Икля и обезоружить его; она даже особенно настаивала на этомъ опасномъ порученіи; но онъ, по таинственнымъ причинамъ, отклонилъ отъ себя предложенное отличіе. Долго совѣщались. Не лучше ли будетъ призвать медика, и объявить что мистеръ Икль не въ полномъ умѣ? Или лучше запереть Долли въ его собственной комнатѣ, не давать ни ѣсть, ни пить до тѣхъ поръ, пока онъ не согласится выдать оружіе и аммуницію? Но по той или другой причинѣ, ни одна изъ этихъ рѣшительныхъ мѣрь не была принята. Мистеръ Икль не только не сдѣлался плѣнникомъ, но ему стоило только открыть дверь и дать услышать въ корридорѣ свой голосъ, какъ враги летѣли стремглавъ въ ближайшее убѣжище, какое только попадалось: такъ, мистера Боба нашли разъ въ шкапу для грязнаго бѣлья; лицо его было обезображено страхомъ и отъ сильныхъ ощущеній потъ лился съ него ручьемъ.
Быть можетъ, мистеръ Икль разсчитывалъ на такой результатъ, а можетъ и то, что самый фактъ чистки пистолетовъ имѣлъ не болѣе значенія, чѣмъ оттачиваніе бритвы. Икль всегда увѣрялъ меня, что въ то утро ему нечего было дѣлать, и вспомнивъ, что давно уже не смотрѣлъ своихъ пистолетовъ, онъ принесъ ихъ въ спальни, чтобы почистить для развлеченій отъ тоски.
Но люди, заподозрѣвшіе въ томъ, что держатъ около себя заряженное огнестрѣльное оружіе, столь же опасны, какъ и тѣ, у кого револьверы привѣшены въ поясу. По ночамъ мистриссъ Икль не могла спать. Она каждую минуту ожидала, что холодный конецъ пистолетнаго дула прикоснется къ ея виску. Сначала она хотѣла не запирать своей двери, чтобы, въ случаѣ необходимости, можно было кликнуть Боба, но ей пришло на умъ, что еслибы убійца и появился, то сначала непремѣнно долженъ сломать замокъ.
Что же касается до Боба, то онъ не ложился въ постель, пока не приставлялъ къ своей двери комода, въ видѣ защиты; кромѣ того, онъ каждую ночь клалъ себѣ подъ подушку ножъ.
Наконецъ, тревога сдѣлалась до того невыносимою, что мистриссъ Икль рѣшилась обезпечить себѣ постороннюю помощь: она пригласила надежнаго человѣка, родомъ изъ Йоркшейра; человѣкъ этотъ, одаренный большою физическою силою, служилъ прежде въ пріютѣ для лунатиковъ, а довершилъ свое воспитаніе въ исправительномъ домѣ. По уполномочію мистриссъ Икль и по распоряженію Боба, онъ долженъ былъ всегда имѣть на глазахъ бѣшенаго Долли, и при первомъ удобномъ случаѣ завладѣть его особою, а слѣдовательно и пистолетами. Его предупредили, что джентльменъ тронулся разсудкомъ и проч., и хотя не опасенъ, но требуетъ присмотра. Когда Долли въ первый разъ увидѣлъ этого человѣка, шедшаго съ лестницы по его слѣдамъ, онъ, очень естественно, принялъ его за вора и спросилъ:
— Кто вы? Зачѣмъ пришли?
— Не безпокойтесь, я васъ не обижу, только будьте смирны, возразилъ незнакомецъ ласковымъ тономъ, подходя все ближе и ближе. — Все дѣлается для вашего добра.
— Если вы сейчасъ же не оставите этотъ домъ, то я пошлю за полисменомъ, погрозилъ Долли, сжимая кулаки и приготовляясь къ борьбѣ.
Йоркшейрець, имѣвшій смутныя понятія о необходимости ласковаго обхожденіи съ лунатиками, обратился къ Даии съ такимъ увѣщаніемъ, съ какимъ обращаются къ собакѣ, которая кусается.
— Тише, тише! не волнуйтесь, мой добрый джентльменъ! Я здѣсь, вы знаете! Будьте спокойны! Скоро вы поправитесь, а когда поправитесь, тогда опять все вамъ будетъ позволено.
— Что это значить, грубіянъ? заревѣлъ Долли, въ свою очередь приблжаясь къ незнакомцу и схватывая его за воротъ.
Бѣдное крошечное существо! это было самое нелѣпое дѣйствіе, какимъ только онъ могъ отличиться. Въ одно мгновеніе руки толстаго Йоржшейрца сжали его рученки такъ крѣпко, какъ ручныя цѣпи, и Долли очутился безоомощнымъ. Впрочемъ, не совсѣмъ безпомощнымъ: будучи увѣренъ, что этотъ человѣкъ явился грабить, онъ сталъ звать на помощь съ энергіей свиньи, обреченной на превращеніе въ свинину. Эти раздирающіе крики достигли до ушей мистриссъ Икль, которая, при первомъ ихъ звувѣ, угадала, что случилось. Она взбѣжала на лѣстинцу съ крикомъ: «сейчасъ иду», и въ то же время отворилась дверь спальня Боба и послышался его радостный голосъ:
— Держи крѣпче! свяжи ему ноги! онъ скоро уходится!
Долли понялъ и пересталъ бороться.
— Ну, ну, мой добрый маленькій господинъ! Я думаю, что вы станете, наконецъ, меня слушаться. Вы знаете, что я вашъ другъ, который желаетъ добра и для этого сюда пришелъ? говорилъ йоркшейрецъ: — я васъ не обижу, если вы будете умно вести себя. Вы хорошій джентльменъ. Ну, теперь гдѣ пистолеты?
— Люди, живущіе въ этомъ домѣ, обманули васъ, мой любезный, спокойно сказалъ Долли. — Я на васъ не сержусь, только освободите мнѣ руки, онѣ такъ сдавлены, что мнѣ больно. Я полагаю, что васъ пригласили наблюдать за мной подъ тѣмъ предлогомъ, что мой разсудокъ поврежденъ?
Йоришейрецъ зналъ всѣ уловки лунатиковъ; однакожь, спокойствіе, съ которымъ Долли, во избѣжаніе шума и суѵатохи, возвратился въ свою спальню и, отомкнувъ ящикъ въ столѣ, отдалъ свое оружіе, прибавивъ: — «Замѣтьте, они даже не заряжены», въ значительной степени убѣдили его въ здоровье его паціента.
Какъ мы казалась Долли отвратительна обязанность этого человѣка, однакожь, побуждаемый тѣмъ чувствомъ справедливости, которое составляло принадлежность его кроткаго нрава, онъ очень заботился, чтобы ни словамъ, ни дѣломъ не показать своему стражу, что его общество было непріятно. Онъ понялъ, что благоразумнѣе всего убѣдить этого человѣка, посредствомъ разумнаго и кроткаго поведенія, что въ его услугахъ не было надобности.
Они сидѣли вмѣстѣ и разговаривали: йоркшейрецъ разсказывалъ анекдоты изъ своей жизни въ сумасшедшемъ домѣ, а Долли слушалъ съ глубокимъ вниманіемъ и дѣлалъ, по поводу слышаннаго, разумныя и кроткія замѣчанія. До наступленія ночи сторожъ убѣдился, что не было ни свѣтѣ пріятнѣе и чистосердечнѣе созданія, какъ этотъ маленькій джентльменъ, сидѣвшій предъ нимъ на креслѣ, скрестивъ ноги. Глаза его были «кроткіе, какъ у овечки», разговоръ — «очень просвѣщенная и превосходная бесѣда», его «поведеніе, право, кроткое, какъ нельзя больше. Такъ какой же, помилуйте, онъ помѣшанный?»
Но мистриссъ Икль не хотѣла и слушать подобныхъ глупостей.
— Я какъ говорю, что моя жизнь въ опасности! Я настаиваю, мистеръ Хэтгъ, чтобы вы остались здѣсь, по крайней-мѣрѣ, еще недѣлю!
Плата мистеру Хэтгу назначена была высокая, другаго занятія передъ тѣмъ онъ не имѣлъ, и ему было очень удобно оставаться тутъ, пока лэди ему платила. Но онъ просилъ ее выгородить его «въ случаѣ, если джентльменъ подниметъ дѣло судебнымъ порядкомъ».
Постоянное присутствіе и бдительный надзоръ этого человѣка уже на третій день сдѣлались для Долли невыносимымъ мученіемъ. Онъ обратился ко мнѣ, прося выручить его изъ неволи.
Въ длинномъ письмѣ онъ подробно разсказалъ, какому низкому обращенію онъ подвергался, и умолялъ меня, въ память нашего дѣтства, поспѣшить спасти его.
Написавъ эту длинную жалобу, онъ затруднился, какъ послать ее. При такомъ бдительномъ надзорѣ, какъ онъ могъ упросить какую-нибудь христіанскую душу бросить письмо въ ближайшій почтовый ящикъ? Болѣе сутокъ онъ носилъ это письмо спрятаннымъ въ своемъ боковомъ карманѣ, такъ что оно почти совсѣмъ износилось.
Наконецъ, когда йоркшейрецъ какъ-то отлучился выкурить въ саду трубку, взявъ съ своего плѣнника слово не убѣжать во время его отсутствія, Долли подкупилъ мальчика изъ булочной, давъ ему серебряную вилку и пообѣщавъ дать гинею, если письмо дойдетъ по назначенію.
На выручку! Но много ли у меня было денегъ? а вѣдь для такой выручки нужны наличныя! Ха-ха! да! въ ящикѣ есть еще пули, нѣкоторыя изъ нихъ золотыя, много серебряныхъ и еще больше мѣдныхъ. Я произнесъ обѣщаніе, что каждая пуля должна быть пущена въ ходъ, во имя священнаго дѣла дружбы, противъ укрѣпленій прекраснаго непріятеля. Фредъ и Дикъ — надежные парни изъ Миддльсекскаго госпиталя — пришли ко мнѣ, осушили бутылку и настроили тысячу самыхъ отчаянныхъ плановъ, которые, въ случаѣ принятія, должны были кончиться Ньюгэтомъ, и потому всѣ дружески отклонены мною (заточеніе имѣетъ свои непріятныя стороны). Но если я отказался пустить въ дѣло револьверы или поджогъ, то это не ваша вина, мои храбрые друзья: вѣдь вы тогда были уже на четвертомъ бокалѣ, моя умники, а я такъ холоденъ, какъ отецъ Матвѣй, глубокомысленно заваривающій чай.
Мнѣ нуженъ былъ цѣлый день, чтобы обдумать мои планы. Первымъ моимъ дѣломъ было посовѣтоваться съ адвоватомъ, и убѣдиться въ нѣкоторыхъ своихъ выводахъ. О, какую загвоздку приготовилъ я для этой красавицы и ея возлюбленнаго братца Боба! Я хотѣлъ оставить имъ надолго о себѣ память!
Величайшее затрудненіе состояло въ томъ, какъ пробраться въ домъ. Я не любилъ (и до сихъ поръ не люблю) врываться въ чужое жилище силою.
Одаренный человѣколюбивыми наклонностями, я остановился на разстояніи нѣсколькихъ ярдовъ отъ виллы и отправилъ туда Фреда съ порученіемъ предложить крѣпости сдаться добровольно или принять на себя отвѣтственность за послѣдствія.
Онъ постучался въ дверь очень вѣжливо и спросилъ, улыбаясь и приподнимая шляпу, дома ли мистеръ Икль. Отвѣтъ былъ очень рѣшительный и грубый: «нѣтъ, его нѣту дома».
Когда Фредъ сообщилъ, что онъ готовъ и подождать, пока мистеръ Икль возвратится, ему замѣтили, что онъ невѣжа. Красавица сама сошла съ лѣстницы, чтобъ сдѣлать это обязательное замѣчаніе.
Отраженный Фредъ явился въ намъ съ вытянутой физіономіей; сердце его пылало злобою и мщеніемъ. Грубый пріемъ и оскорбительныя замѣчанія, данныя въ отвѣтъ на вѣжливые вопросы, глубоко уязвили бѣднаго малаго; онъ не могъ простить себѣ, что такъ безотвѣтно перенесъ наглую выходку прелестной лэди.
Прежде, чѣмъ рѣшаться на новую попытку, я счелъ благоразумнымъ подождать немного, чтобъ дать время мистриссъ Икль успокоиться. Я вовсе не желалъ, чтобъ Дикъ потерпѣлъ какое-нибудь увѣчье; я зналъ, что красавица не задумалась бы высунуться изъ окна и хлопнуть бѣдняка хлыстомъ или даже бросить ему въ голову цвѣточный горшокъ. Много времени заняли у насъ попытки вычистить шляпу Дика такъ, чтобъ она блестѣла. Дикъ, передъ отправленіемъ въ путь, надѣлъ перчатки, чего онъ же дѣлалъ уже нѣсколько лѣтъ.
Этого втораго посѣтителя мистриссъ Икль приняла еще съ большею наглостью, назвавъ его «мошенникомъ» (несмотря на перчатки), и очень фамильярно говорила о полиція. Честный Дикъ вернулся ко мнѣ, постарѣвъ пятью годами.
Пришла моя очередь; хорошій полководецъ долженъ самъ попытать счастья и показать своимъ подчиненнымъ примѣръ мужества, доблести и энергіи.
Я сдѣлалъ нападеніе съ задняго хода. Своимъ подчиненнымъ я велѣлъ прохаживаться предъ уличною дверью дома, чтобъ привлечь на себя все вниманіе обитателей; Фредъ и Дикъ должны были расхаживать взадъ и впередъ, разсматривать свои бумаги и съ таинственнымъ видомъ перешептываться. Между тѣмъ, я самъ, не встрѣчая ни малѣйшихъ препятствій, перелѣзъ чрезъ садовую стѣну и, даже не услыхавъ ни отъ кого вопроса по поводу этого, прошелъ прямо, по боковой дорожкѣ, чрезъ коридоръ, въ комнату Долли. Можете себѣ представить, какъ онъ подпрыгнулъ, увидѣвъ меня!
Онъ протянулъ руки, какъ бы желая обнять меня, и, всхлипывая, произнесъ что-то слабымъ голосомъ, — повидимому, онъ желалъ выразить, что находится въ восхищеніи и чувствуетъ себя лучше.
Онъ отказался отъ всякой надежды увидать меня; онъ рѣшилъ, что не было такой силы на землѣ, которая могла бы ниспровергнуть распоряженія его Анастасіи.
Йоришейрецъ-надзиратель всталъ при моемъ приходѣ и вытянулся, какъ солдатъ, а я свирѣпо смотрѣлъ на него, какъ побѣдитель, который хочетъ застрѣлить его на мѣстѣ. Рѣшительнымъ, повелительнымъ голосомъ я приказалъ ему сообщить мистриссъ Инь, что прошу ее оказать мнѣ честь — повидаться со мною.
Увидѣвъ въ моей рукѣ бумаги, этотъ наглый бродяга принялъ меня за юриста, и вообще избѣгая подобныхъ людей, повиновался мнѣ и кинулся изъ комнаты съ такою быстротою, какъ будто бы убійцы за нимъ гнались по пятамъ.
Не обращая вниманія на Долли, который, въ величайшемъ волненіи, все еще продолжалъ простирать ко мнѣ руки и бормотать восклицанія, я сталъ прислушиваться и вскорѣ различилъ сердитые голоса въ гостиной; зная, что они заняты однимъ вопросомъ, кто посѣтитель, и не могутъ наблюдать за моими дѣйствіями, я пробрался къ уличной двери и, вынувъ засовъ, впустилъ своихъ вѣрныхъ союзниковъ. Быстрота моихъ дѣйствій обезпечила успѣхъ. Я вполнѣ соглашаюсь съ Наполеономъ и одобряю его воинскую систему.
Величайшимъ препятствіемъ для меня былъ самъ Долли, который, будучи исполненъ признательности, дѣлалъ все возможное, чтобъ потратить время на эту признательность. Раскрывъ передъ нимъ заранѣе приготовленный юридическій документъ, я сказалъ:
— Сначала подпишите это, а потомъ мы поговоримъ; этимъ актомъ вы уступаете мнѣ домъ и все, что въ немъ находится — серебро, бѣлье, мебель, книги, все. Торопитесь! A вы, господа, прибавилъ я, обращаясь къ моимъ преданнымъ товарищамъ: — будьте свидѣтелями.
Онъ, какъ я и ожидалъ, нѣсколько испугался.
— Что вы такое сказали? спросилъ онъ.
— Долли, отвѣчалъ я, ударивъ кулакомъ по столу: — вы должны мнѣ довѣрять, если хотите одержать побѣду. Я пришелъ только для того, чтобъ помочь какъ; но если вы не хотите помогать себѣ сами, то это уже не моя вина. Скорѣе подписывайте! Нельзя терять ни минуты — сейчасъ они явятся сюда.
Лишь только онъ и мои свидѣтели успѣли подписать документъ, какъ появилась Анастасія въ такомъ бѣшенствѣ, что зубы ея стучали, а шея выпрямилась, какъ у змѣи, которая смотритъ на кролика. Она нѣсколько времени глядѣла на меня (признаюсь, что мнѣ это не нравилось) прежде, чѣмъ могла говорить.
— Если же ошибаюсь, ваше имя Тоддъ! вскричала она наконецъ, какъ бы узнавая меня. — Я такъ и думала! Я знала, что тутъ быть некому, кромѣ мистера Тодда! Хотѣла бы я знать, мистеръ Тоддъ, если это васъ не затруднитъ, какое можетъ у васъ быть дѣло въ моемъ домѣ и какъ вы смѣете врываться въ него съ этими людьми, безъ сомнѣнія, съ своими отвратительными трактирными компаньонами?
— Мистриссъ Икль, возразилъ я, облегчивъ свой гнѣвъ презрительной улыбкой: — причина, по которой я вошелъ въ этотъ домъ, заключается въ томъ, что онъ и все, въ немъ содержащееся, принадлежитъ мнѣ, съ силу законной уступки владѣльца, сударыня.
Говоря это, я показалъ бумаги.
— Эти джентльмены мои уважаемые друзья, сударыня, согласились, по моей усиленной просьбѣ, провести нѣсколько дней въ моемъ новомъ мѣстопребываніи. Предъ вашимъ приходомъ, я успѣлъ убѣдить и мистера Икля удостоить меня своимъ пріятнымъ обществомъ до тѣхъ поръ, пока силы не дозволятъ ему предпринять путешествіе, сударыня, — я полагаю на материкъ, сударыня, — и я увѣренъ, онъ отправится, сударыня; поѣдетъ одинъ, мистриссъ Икль!
Для меня уже было достаточнымъ мщеніемъ видѣть ярость и ужасъ, отразившіеся на лицѣ этой женщины. Она выпрыгнула изъ комнаты, захлопнувъ за собою дверь съ такою силою, которая подняла облако пыли, лежавшей на верху книжнаго шкафа.
Бобъ де-Кадъ, по моей просьбѣ, удостоилъ меня своимъ присутствіемъ, наединѣ, въ столовой. Этотъ буянъ трусливо вошелъ въ комнату и старался заискивать.
— А, Джекъ! вскричалъ онъ: — какъ вы поживаете, дружище?
Вмѣсто того, чтобъ сообщать ему о состояніи моего здоровья, я вытянулъ руку и просилъ его посмотрѣть — достаточно ли крѣпки въ ней, по его мнѣнію, мускулы; потомъ сжалъ кулакъ и спросилъ достолюбезнаго юношу, какого онъ мнѣнія о величинѣ этого кулака. Когда онъ удостовѣрилъ меня, что рѣдко видалъ руку лучшаго качества, я растворилъ дверь и сказалъ ему, что если онъ въ теченіе 20 минутъ не уложитъ свой багажъ (состоявшій изъ одной рубашки), и не отравится по добру по здорову въ Лондонъ, то я изомну его, какъ бумажную картонку.
Такъ я избавился отъ этого молодаго человѣка.
Часовъ около пяти меня увѣдомили, что стряпчій мистриссъ Икль проситъ свиданія со мной минутъ на пять. Она послала слугу въ Ричмондъ съ приказаніемъ какъ можно скорѣе призвать перваго юриста, какой только встрѣтится.
Я слишкомъ былъ увѣренъ въ своемъ лондонскомъ адвокатѣ, чтобъ бояться этой встрѣчи. Я охотно позволилъ ричмондскому шестипенсовому или восьмипенсовому юристу прочитать объ уступкѣ, и даже предложилъ ему снять копію; мы разговаривали такъ любезно и весело, какъ будто бы дѣло шло о какомъ-нибудь увеселеніи и разстались друзьями. Онъ призналъ, что все было сдѣлано сообразно съ закономъ, крѣпко, вѣрно и вполнѣ удовлетворительно.
Долли долго не могъ ничего понять въ моихъ дѣйствіяхъ. Онъ сидѣлъ въ своемъ креслѣ, пораженный моею рѣшимостью; впрочемъ, онъ не очень мѣшалъ мнѣ, если не считать повторявшихся каждыя 10 минутъ просьбъ: — ради Бога, не дѣлать ничего непріятнаго мистриссъ Икль, — помнить, что она была его жена и проч. и проч.
Когда я позвонилъ и велѣлъ всей прислугѣ явиться къ себѣ, онъ охотно подтвердилъ мои слова, что на будущее время они должны смотрѣть на меня, «какъ на господина и владѣльца дома».
Разумѣется, я сказалъ своей прислугѣ, чтобъ требованія мистриссъ Икль удовлетворялись такимъ же почтительнымъ образомъ, какъ и до сихъ поръ, и чтобъ слуги обращались съ ней съ полнымъ уваженіемъ до самаго ея отъѣзда.
Покончивъ съ дѣлами, мы предались удовольствіямъ. Я велѣлъ разнести огонь въ столовой, — кухарка была превосходная женщина, и въ пять часовъ мы уже сидѣли за прекрасными телячьими котлетами.
Вдругъ вошла Анастасія съ подсвѣчникомъ въ рукѣ, и съ видомъ лэди Макбетъ.
Ей представилась прекрасная картина, наши голоса соединились въ стройный хоръ, а трубками выбивался таетъ, составлявшій трогательную мелодію; предсѣдатель Долли, усѣвшись на назначенномъ мѣстѣ, изображалъ на своемъ лицѣ такое кроткое, тихое наслажденіе, какъ будто мы всѣ были любимыми его дѣтьми, оправдавшими его надежды.
Замѣтивъ Анастасію, которая пристально смотрѣла на него, онъ пересталъ курить и попытался даже спрятать свой курительный аппаратъ, но сейчасъ же преодолѣлъ себя и вынесъ ея взглядъ съ такимъ мужествомъ, какъ-будто бы уже былъ значительно навеселѣ.
Мистриссъ Икль желала разогнать наше собраніе. Она подошла въ камину и начала разбрасывать горѣвшіе уголья.
Я вступился.
— Я долженъ просить васъ, сударыня, оставить мой огонь въ покоѣ, сказалъ я. — Ночь теперь холодная и пылающій каминъ очень пріятенъ.
Не отвѣчая мнѣ, — показывая, что я былъ недостоинъ ея вниманія, она посмотрѣла на Долли, который, чрезвычайно испугавшись ея внезапнаго нападенія, старался скрыть свое волненіе, попивая грогъ.
— Хотя я и не ожидала, сэръ, чтобъ вы имѣли сколько-нибудь уваженіе въ своей женѣ, — ваше поведеніе слишкомъ ясно это выказало, сэръ, — но, быть можетъ, вы подорожите добрымъ о себѣ мнѣніемъ вашихъ сосѣдей, и если такъ, то чѣмъ скорѣе вы выпроводите изъ своего дома этихъ негодяевъ, тѣмъ лучше.
Нашъ хоръ опять загремѣлъ. Это былъ самый лучшій способъ заставить ее замолчать.
— Я жду отвѣта, мистеръ Икль, продолжала лэди, когда веселая пѣсня замолкла (она кусала губы, чтобъ сдержать свое бѣшенство; сильный гнѣвъ отражался въ ея глазахъ, грозно сверкавшихъ). — Если вы не хотите, чтобъ въ домъ постучалась полиція, то велите этимъ бродягамъ убираться.
— Но право, моя милая — пробормоталъ Долли.
— Я хотѣла бы знать, мистеръ Икль, воскликнула красавица, прерывая его отвѣтъ: — очень хотѣла бы звать — можетъ ли кто-нибудь спать, когда такъ горланятъ подъ самимъ ухомъ?
— Хоръ, друзья мои! вскричалъ я, потрясая своей трубкой.
Друзья, послушные моему велѣнію, возобновили хоровое пѣніе самимъ усерднымъ образомъ.
Но эта злобная женщина не признавала себя побѣжденною. Грозно выпрямившись, стояла она, выражая свое презрѣніе.
Мнѣ было очень тяжело высказывать ей неуваженіе и грубость, но я отлично зналъ, что пока мы не докажемъ, что ея терроръ кончился, что ея вліяніе миновало, что власть ея исчезла, всѣ наши груди ничего не значатъ, и Долли возвратится въ оковы. Она вынуждала насъ быть дерзкими. Она хотѣла борьбы.
— Мистеръ Икль, спросила она, улучивъ минуту, когда ваши голоса замолкли: — если въ васъ осталась хотя капля совѣсти, очистите домъ отъ этихъ скверныхъ людей!
— Да они не пойдутъ! отвѣчалъ Долли: — это не мой домъ; это домъ Джека Тодда; спросите его.
Она презрительно покачала головой.
— Вы, кажется, принимаете меня за дурочку, сэръ, если думаете, что я повѣрю такой нелѣпой лжи! я не ребенокъ, мистеръ Икль!
— Вѣрьте или нѣтъ, сударыня, какъ вамъ угодно, возразилъ я, чтобъ выручить Долли: — но домъ со всѣмъ въ немъ находящимся, все-таки мой, какъ вашъ адвокатъ, я увѣренъ, уже и объяснилъ вамъ. Кромѣ того, сударыня, позвольте мнѣ замѣтить, что въ вашемъ поведеніи видно очень мало достоинства и благодарности, особенно если вспомните, что ваше пребываніе въ моемъ домѣ — не болѣе, какъ дѣло вѣжливости и любезности съ моей стороны.
Она бросила кочергу съ такимъ шумомъ, въ сравненіи съ которымъ, наше хоръ былъ пріятнымъ шопотомъ.
— Наглый бродяга! произнесла она, грозно взглянувъ на меня.
Чтобъ показать ей, что я не испугался, я обратился къ ней съ самыми кроткими, мягкими словами.
— Такъ-какъ уже поздно, то мои друзья будутъ ночевать въ моемъ домѣ. Могу я спросить — приготовлены имъ постели?
Вмѣсто того, чтобъ дать свѣдѣнія по части домашняго хозяйства, она смѣло подошла къ столу и, на нашихъ глазахъ, схватила бутылки, и хотѣла уйти изъ комнаты съ добычею.
— Извините, сударыня, вскричалъ я, вскакивая, чтобъ остановить ее: это вино мое! эта водка тоже! прибавилъ я, схватись за горлышки бутылки.
— Низкія злодѣи! закричала она. — Пьяницы! Но погодите до утра; а васъ всѣхъ вышвырну на улицу, какъ соръ! A что касается до васъ, мистеръ Икль, продолжала она, съ яростью обратившись къ Долли, который, — бѣдняга, — совсѣмъ поблѣднѣлъ отъ страха: — что касается до такого глупца, какъ вы, то я не могу найти словъ, чтобъ выразить въ вамъ мое презрѣніе!
Мы были чертовски рады, что она не могла найти этихъ словъ!
Упорное сопротивленіе воинственной красавицы Анастасіи всѣмъ моимъ благимъ усиліямъ облегчить судьбу Долли меня разогорчило и погрузило въ такія потрясающія размышленія, что я обгрызъ всѣ пальцы.
Я понималъ, что ей не могло нравиться мое вмѣшательство; она имѣла смутное понятіе о правахъ собственности и воображала, что можетъ дѣлать что ей угодно съ «своимъ», какъ она называла мужа не изъ любви и нѣжности, а потому, что дѣйствительно считала его въ числѣ своего движимаго и недвижимаго имущества, закрѣпленнаго на ней бракомъ.
Хорошо ли было съ моей стороны становиться между женой и мужемъ? Законы церкви были противъ меня, но рапорты полиціи вопили, что я долженъ былъ такъ дѣйствовать.
Я слышалъ слова священника въ то достопамятное утро, когда миссъ Анастасія де-Кадъ, юная дѣва, такъ граціозно протянула свой пальчикъ для полученія блестящаго, золотаго кольца, цѣною въ восемьнадцать шиллинговъ, слышалъ торжественное заявленіе, что кого Богъ соединилъ, человѣкъ да не разлучаете! Между тѣмъ, въ ежедневныхъ газетахъ, постоянно читаю о несчастныхъ женахъ и оскорбленныхъ мужьяхъ, просящихъ судей и полицейскихъ начальниковъ объ освобожденіи ихъ отъ узъ, скрѣпленныхъ церковнымъ обрядомъ!
Честное слово, у меня заходилъ умъ за разумъ! Я, бросившись въ кресло, погрузился въ размышленія. Невозможно! Небо не освятило этого блумсберійскаго союза! былъ это дѣйствительный союзъ? Правда, женихъ шелъ въ церковь твердо, рѣшившись любить и доказать свою любовь, но я убѣжденъ, что она, въ кружевахъ и померанцевыхъ цвѣтахъ, шла къ алтарю, какъ аферистъ идетъ въ контору, гдѣ онъ долженъ получить хорошій барышъ съ удачной спекуляціи. Держу пари на гинею, что когда дѣло кончилось, старый Рафаиль де-Кадъ потерь себѣ руки и назвалъ торжественное бракосочетаніе отличной спекуляціей.
Конечно, ангелы тутъ были непричастны. Я не могу допустить, чтобы ангелы могли такъ ошибаться.
Когда мнѣ на мысль приходитъ желаніе вступить въ законный бракъ, я тотчасъ вспоминаю Анастасію, и меня пробираетъ дрожь. Какъ бы я себя ни компрометировалъ безумнымъ обѣщаніемъ, но я скорѣе соглашусь уплатить всѣ убытки въ судѣ и готовъ вѣчно самъ заваривать себѣ чай.
Имѣя въ карманѣ лишнія деньги, я разъ остановился передъ книжной лавочкой и сталъ рыться въ грудѣ растрепанныхъ книгъ съ надписью «всѣ по два пенса».
Я купилъ одну книгу, — заглавіе ея заинтересовало меня; она называлась «Обручальное кольцо». Но, къ моему ужасу (купецъ не хотѣлъ возвратить денегъ), оказалось, что я купилъ проповѣдь. Чтобъ деньги не пропали даромъ, я принялся на чтеніе.
Въ этой книжкѣ добрый епископъ Тейлорсъ говорилъ: «Бракъ есть школа и упражненіе въ добродѣтели». A если жена, какъ лѣнивая школьница, уклоняется отъ своихъ обязанностей? «Бракъ заключаетъ въ себѣ менѣе прелести, но за то менѣе и опасности, чѣмъ холостая жизнь; онъ сопряженъ съ заботами, но въ немъ легче найти спасеніе; въ немъ больше мира и больше здравія; онъ полнѣй печалями, но за то полнѣе и радостями; испытанія, встрѣчающіяся въ немъ, переносятся силою любви и привязанности, и самыя испытанія эти вамъ сладостны».
Какъ видите, епископъ прекрасно изображаетъ преимущества супружеской жизни, когда мужъ и жена счастливы. Но что дѣлать бѣдному мужу, когда одинъ онъ чувствуетъ любовь и привязанность, и въ то время, какъ на своихъ плечахъ выносить всѣ заботы, горести и печаля, жена нѣжится на софѣ, нагло требуя на свою долю всѣ радости и наслажденія?
Тутъ я нашелъ еще замѣчательное мѣсто, которое, я готовъ поклясться, написано именно на бѣднаго Долли, за то, что онъ позволилъ себѣ увлечься необычайными прелестями этой несравненной красавицы. «Онъ безумецъ», восклицаетъ епископъ Тейлорсъ, дико устремляя взоры на моего глупыша Долли, — «безумецъ, потому что выбралъ ее ради одной красоты; глава его ослѣплены, а душа чувственна; розовенькія щечки и бѣлое личико — это самая ненадежная связь, соединяющая два сердца; они влюблены другъ въ друга, но это мечтательная любовь; оспа, роды, заботы, время и т. д. — и прелестный цвѣтовъ завянетъ!
Благодареніе Богу! Оспа у Анастасіи привита, Анастасія — цвѣтокъ очень гибкій, крѣпкій и искусственный; однако, и ея личико, заставившее такъ биться сердце Долли, со временемъ поблекнетъ; ея роскошная царственныя формы, напоминающія Юнону, очень скоро (благодаря плотному завтраку, который она ежедневно поглощаетъ) расплывутся, и когда онъ увидитъ свой величественный храмъ въ развалинахъ, то, не знаю, захочетъ ли онъ, подобно Марію, оставаться среди нихъ.
Да, они должны быть разлучены! Я поднялся съ своего кресла, какъ поднимается съ своей скамьи судья, постановившій приговоръ; я чувствовалъ, что мой приговоръ былъ совершенно справедливъ и основывался на очевидныхъ доказательствахъ. Да будутъ разлучены мужъ съ женою, вскричалъ я (самому себѣ) до тѣхъ поръ, пока узы любви и привязанности не соединятъ ихъ такъ же крѣпко, какъ соединяютъ ихъ узы брака!
Первое, что я сдѣлалъ, это — поручилъ моимъ вѣрнымъ ветеранамъ Дину и Фреду строго наблюдать за Долли, внушивъ имъ, чтобъ они не выпускали его ни на шагъ изъ глазъ и недозволили бы ему вступать въ разговоры съ мистриссъ Икль, даже черезъ замочную скважину или затворенное окно.
Я зналъ очень хорошо, чуть только она почувствуетъ, что, начинаетъ проигрываетъ битву, она пуститъ въ ходъ всевозможныя хитрости; это подѣйствуетъ на маленькаго чувствительнаго человѣчка, и можно было надѣяться, что Долли не только будетъ снова полоненъ, но его вооружатъ даже противъ меня, какъ злоумышленника и разрушителя ихъ семейнаго мира и согласія. Но моимъ молодцамъ Фреду и Дику было предписано наблюдать за Долли самимъ незамѣтнымъ и дружескимъ образомъ. Въ солнечные дни они катались вмѣстѣ съ нимъ, въ дождливые — отправлялись въ бильярдную и здѣсь, за партіей бильярда, ничего неподозрѣвавшій Долли забывалъ мечтать о своей красавицѣ. Разъ даже я ихъ послалъ въ театръ, хотя мнѣ это стоило довольно дорого, потому что сапоги у Дика были совсѣмъ разорваны, а манишка Фреда имѣла видъ бумажной мухоловки; я имъ долженъ былъ дать я то и другое. (И они, разумѣется, мнѣ ихъ никогда не возвратятъ).
Первая хитрость мистриссъ Икль состояла въ томъ, что она притворилась больною — хитрость довольно пошлая и очень старая; но такъ-какъ она почти всегда удается, то нельзя винить мистриссъ Икль на то, что она къ ней прибѣгла. Красавица принялась за дѣло весьма рѣшительно. Конечно, она прежде всего постаралась ознакомить Долли съ опаснымъ состояніемъ своего здоровья посредствомъ разнаго рода минъ и знаковъ, не прибѣгая къ пошлой манерѣ жаловаться на болѣзнь словами. Она подкупила одну недостойную женщину, по имени Мери Вумбсъ, — низкое созданіе, служившее прежде чѣмъ-то въ родѣ судомойки и теперь рѣшившееся изъ-за шелковаго платья сойти со стези добродѣтели и измѣнить мнѣ, ея господину!
Этой низкой женщинѣ было поручено всякій разъ, какъ мы начинали серьозно разсуждать о чемъ нибудь, стучаться къ намъ въ дверь и съ разнаго рода извѣстіями отъ мистриссъ Икль просить васъ, нельзя ли быть потише, потому что мистриссъ очень больна.
Трудно было въ такія минуты сохранять власть надъ безумнымъ Долли. Напрасно просилъ я его не портить дѣла, бросаясь на первыхъ же порахъ въ разставленыя сѣти; напрасно увѣрялъ, что мистриссъ Икль совершенно здорова, что она только притворяется больною, чтобы снова овладѣть имъ!
На всѣ мои увѣренія онъ умолялъ меня позволить ему подняться наверхъ къ больной красавицѣ; онъ даетъ честное слово, честное слово джентльмена! что онъ не останется тамъ болѣе двухъ минутъ; онъ не скажетъ ни слова, онъ только хочетъ взглянуть на нее, для того, чтобъ судить самому, потому что, вы знаете»…
— Милый Долли, отвѣчалъ я ежу: — вы еще успѣете взглянуть на нее, когда пошлете на докторомъ.
— Но, представьте себѣ, умолялъ Долли: — представьте себѣ, что она покусится на свою жизнь, что она рѣшится истомить себя до смерти или доведетъ себя до того, что у нея разорвется сердце!
— Полноте, возражалъ я: — женщина съ ея характеромъ и комплекціей не сдѣлаетъ ничего подобнаго.
Простирая руки къ лѣстинцѣ, онъ умолялъ дозволить ему взглянуть хоть въ дверную скважину.
Съ нимъ нужно было дѣйствовать строго и рѣшительно.
— Ну, ступайте, если хотите, мистеръ Икль! отвѣчалъ я; — но знайте, я сейчасъ же оставляю этотъ домъ, вся отвѣтственность падетъ на вашу голову! тогда уже не просите помочь вамъ — вотъ и все!
Только этимъ мнѣ удалось побѣдить его телячью чувствительность и спасти его отъ погибели.
Удивительная женщина была эта Анастасія! какой энергичный стратегикъ! въ ней было все, кромѣ героизма. Умъ, изобрѣтательность, безстыдство, съ которыми она пользовалась своею вымышленною болѣзнью, для того, чтобъ мучить, трогать и пугать Долли, лучше всего повязывали, до какого высокаго совершенства довела она свое искусство.
Негодяйка Мери Вуибсъ была орудіемъ, которымъ пользовалась Анастасія, чтобы терзать насъ. Если мы иногда оставляли дверь комнаты отворенною, эта женщина сейчасъ же пользовалась нашей забывчивостью и начинала во все горло кричать съ верху кухонной лѣстницы: «для мистрисъ Икль, къ обѣду приготовить чашку чая, но не крѣпкаго! Поджаренаго хлѣба не надо!»
Вмѣсто того, чтобъ трогаться ея нѣжною заботою, я выходилъ въ переднюю и говорилъ ей: «не кричите такъ!»
Зная, что Долли услышитъ, раболѣпная служанка пускалась въ трогательные разсказы о страданіяхъ своей госпожи. «Mиcсисъ двѣ ночи не смыкала глазъ; крошки въ ротъ не беретъ! Она, т.-е. Мери Вумбсъ, полагаетъ, что чашка чая освѣжитъ ея голову, которая горитъ точно въ огнѣ».
— Хоть двадцать чашекъ, если угодно, мистриссъ Икль, отвѣчалъ я: — но прошу васъ поменьше шумѣть!
Съ моей стороны глупо было отвѣчать; это давало ей поводъ продолжать разговоръ: «Конечно, сэръ, это очень грустно, но каково мнѣ видѣть ея ужасные припадки! каково мнѣ видѣть, какъ она изнываетъ и таетъ на моихъ глазахъ! голова идетъ кругомъ и я не знаю, что дѣлать!» Потомъ, торжественно поправляя свой чепецъ, она добавляла: «скоро кое-гдѣ запрутъ ставки и потребуется траурнаго крепа больше, чѣмъ нѣкоторые думаютъ!»
Однажды утромъ она постучалась въ дверь, чтобъ спросить мистера Икля, гдѣ лежитъ опіумъ.
— Опіумъ! вскричалъ Долли: — Боже милосердный!
— Мистриссъ сказала, что онъ стоитъ здѣсь, гдѣ-то въ большой бутылкѣ.
— Зачѣмъ вамъ опій? спросилъ я.
— Мистриссъ хочетъ потереть себѣ бокъ, онъ у нея ужасно болитъ, отвѣчала лгунья съ необыкновенной ласковостью: — спазмы сердца, такъ, кажется, называетъ это миссиссъ.
Разумѣется, я въ ту же минуту постарался состроить озабоченный видъ и выразилъ желаніе, чтобъ служанка отправилась къ своей госпожѣ и передала ей, что если она себя дурно чувствуетъ, то я съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ предложить ей медицинскую помощь.
По ея уходѣ я сталъ доказывать Долли, который дико озирался кругомъ, что если его жена дѣйствительно нездорова, то приметъ мое предложеніе; но если она притворяется, то, конечно, не упуститъ удобнаго случая оскорбить меня отказомъ; по ея отвѣту мы можемъ судить о ея здоровьѣ.
Не прошло и минуты, какъ Мери Вумбсъ вернулась съ отвѣтомъ.
— Мистриссъ очень вамъ благодарна, сэръ; но если ужь ей необходимо нужно будетъ посовѣтоваться съ докторомъ, то она предпочтетъ «настоящаго доктора»; она очень вамъ обязана, сэръ, но она не на столько крѣпка, чтобъ выдерживать на себѣ эксперименты студентовъ.
Мы не могли удержаться отъ смѣха, слушая этотъ язвительный отвѣтъ. Самъ Долли даже присоединился въ моему ликованію. Притворщица была обличена.
Мы рѣшились не обращать ни малѣйшаго вниманія на нездоровье лэди.
Но мы ошиблись. Сдѣлана была новая попытка испугать васъ и заставить раскаяться. На слѣдующій день, когда мы собирались завтракать, Мери, уже не постучась предварительно въ дверь, вбѣжала въ комнату въ чепцѣ и шали на сторону и стала поспѣшно разспрашивать насъ, гдѣ можно достать двадцать свѣжихъ піявокъ.
Я состроилъ серьёзную физіономію и спросилъ:
— Что, Мери, опять бокъ?
«Нѣтъ, на этотъ разъ къ вискамъ прилила кровь и мистриссъ ходитъ по комнатѣ и какъ-то странно говорятъ! Бредитъ!»
— Узнаетъ ли она кого-нибудь? спросилъ я.
— О, бѣдное, несчастное созданіе! она даже меня не узнаетъ! вскричала Мери, стараясь заплакать: — она меня приняла за свою мать, которая, будто бы, пришла взять ее въ себѣ домой, и какъ она, моя голубушка, была рада этому! какъ ей хочется домой!
— Если она никого не узнаетъ, сказалъ я, вставая съ мѣста: — то я отправлюсь къ ней самъ и посмотрю, что нужно дѣлать.
Едва я это проговорилъ, Мери улетѣла какъ на крыльяхъ, и мы услышали, какъ щелкнулъ замовъ въ двери мистриссъ Икль.
— Милый мой Долли, сказалъ я, обращаясь въ маленькому человѣчку: — надѣюсь, вы теперь убѣдились, что вся эта болѣзнь не что иное, какъ военная хитрость, хитрость, очень любимая замужними женщинами. Онѣ надѣются, если ихъ мужья не смирятся передъ ихъ страданіями, то, по крайней мѣрѣ, они струсятъ при мысли о докторскомъ счетѣ. Вамъ нечего безпокоиться; могу васъ увѣрить, что мистриссъ Икль находится въ самомъ вожделенномъ здравіи; ручаюсь вамъ, что она отлично спитъ и ѣстъ. Имѣйте немного терпѣнія, она скоро исправится.
Послѣ завтрака мы отправились погулять; но когда возвратились домой, то, въ величайшему изумленію, увидѣли, что молотокъ у дверей былъ обвязанъ бѣлой замшевой перчаткой.
Это было новое оригинальное изобрѣтеніе и необыкновенно «интересное». Прохожимъ и проѣзжимъ давалось знать, что въ домѣ есть опасный больной. Толпа ребятишекъ стояла около и глазѣла. Все это крайне разозлено меня и я велѣлъ позвать Мери Вумбсъ.
— Что это означаетъ, Мери? насмѣшливо спросилъ я: — подумаютъ, у васъ въ домѣ прибавленіе въ семейству!
Негодяйка подняла глаза въ небу.
— Прибавленіе! воскликнула она: — скорѣе, что одно бѣдное, страждущее существо покидаетъ насъ! Совсѣмъ не прибавленіе, сэръ, благодарю васъ за подобнаго рода вопросы! Если обмороки эти будутъ продолжаться, то скоро въ этомъ домѣ одна комната опустѣетъ. Бѣдная, чистая душа!
— Не морочитъ ли «чистая душа» этими обмороками? сурово спросилъ я, смотря ей въ лицо.
Она ничего не отвѣчала; только съ наглою невинностью смотрѣла мнѣ въ глаза; я добавилъ:
— Когда съ вашей госпожей случится еще обморокъ, то скажите ей, чтобъ она не садилась читать такъ близко въ окну.
Не знаю, удачно ли я угадалъ, но Мери Вумбсъ такъ поспѣшно побѣжала по лѣстинцѣ, что я могъ разсмотрѣть ея черные чулки и замѣтить, что тесемки у башмаковъ были развязаны.
Впродолженіе одного или двухъ дней послѣ этой славной побѣды, насъ не безпокоили. Я почти началъ питать надежду, что мистриссъ Икль будетъ такъ любезна, оставитъ насъ въ покоѣ и предоставитъ весь домъ въ наше распоряженіи.
Увы, этому счастію не суждено было осуществиться! Даже Долли радуясь спокойствію, воображалъ, что побѣда осталась за вами. Въ припадкѣ храбрости онъ, по секрету, сообщилъ мнѣ, что еслибъ ему удалось отправить жену въ Блумсбери и водворить ее въ кругу любящихъ членовъ семейства де-Кадовъ, то онъ могъ бы еще надѣяться на счастіе, потому что «она пойметъ тогда разницу!» со вздохомъ проговорилъ онъ: «я знаю хорошо де-Кадовъ; она пойметъ, что никто, даже ея дорогіе родители, не имѣютъ къ ней той любви, и неспособны на тѣ жертвы, которыя съ радостью принесетъ ей мужъ, лишь бы видѣть ее счастливой, покойной и довольной».
Прелестная плутовка ухватилась за доктора Ле-Дерта, катъ за послѣднее средство. Мы оставлены были въ покоѣ въ теченіе двухъ дней единственно потому, что письмо не могло раньше дойти въ Гильдъ-фортъ-Стритъ.
Талантливый медикъ — знаменитый авторъ «Здоровы ли ваши каналы?» отвѣчалъ на приглашеніе съ достохвальной поспѣшностью — тутъ можно было заработать пять гиней.
Едва раздался второй ударъ, Мери Вумбсъ уже распахнула наружную дверь и съ величайшимъ почтеніемъ повела доктора въ комнату больной. Я слышалъ, какъ талантливый Ле-Дертъ, безсмертный писатель о каналахъ, спросилъ ее своимъ мягкимъ голосомъ:
— Ну, что, какъ здоровье больной?
— Очень слаба, сэръ, жалобно отвѣчала она: — не можетъ ни ѣсть, ни пить, ни говорить, — совсѣмъ изнемогла!
Совѣщаніе наверху продолжалось долго. Мы ждали настороживъ уши, когда послышатся шаги сходящаго съ лѣстницы доктора. Я рѣшился переговорить съ нимъ передъ его отъѣздомъ.
Это было необходимо, какъ въ интересахъ кошелька Долли, такъ и для того, чтобъ разрушить стратегическіе планы мистриссъ Икль.
Къ нашему удивленію, Мери Вумбсъ, съ успокоеннымъ видомъ, пригласила насъ съ Долли въ гостиную для консультацій съ достопочтеннымъ шарлатаномъ.
— Какъ поживаете, мистеръ Икль? Очень радъ васъ видѣть, Тоддъ, воскликнулъ онъ, когда мы вошли. — Я счастливъ, что могу васъ успокоить. Больной не грозитъ близкой — опасности все надо предоставить времени и хорошему уходу.
Плутъ разсчитывалъ на пятигнейные визиты!
Долли скромно сѣлъ и молчалъ, а я вступилъ въ разговоръ съ ученымъ Ле-Дертомъ.
— Очень радъ, что нѣтъ опасности! вскричалъ я. — Чему вы приписываете болѣзнь?
Онъ началѣ потирать себѣ подбородокъ, и я уже догадывался, какого рода будетъ его отвѣтъ. Дѣйствительно, я не ошибся.
— Отправленіе каналовъ не совсѣмъ правильно, отвѣчалъ онъ.
Бѣдный Долли имѣлъ видъ, будто его собираются наказать, за дурное отправленіе каналовъ.
— Хорошъ ли аппетитъ? спросилъ я.
— Совсѣмъ нѣтъ аппетита.
— Сильно похудѣла?
— Нѣтъ, благодаря Бога, не очень. Въ этомъ интересномъ случаѣ вполнѣ обнаружилось могущество жизненныхъ силъ. Но я думаю, если отсутствіе питанія будетъ продолжаться, то это очень повредитъ ей.
— Конечно, отвѣчалъ я хвастуну: — который же изъ каналовъ пораженъ?
— Ну, я не могу сказать, возразилъ онъ, снова потирая подбородокъ: — страдаетъ ли тутъ желчный, или мочевой. Вообще и желудочный каналъ не совсѣмъ хорошъ.
— Мнѣ кажется, докторъ, прибавилъ я: — насколько я могу судить, тутъ дѣло совсѣмъ въ другомъ каналѣ!
— Въ саномъ дѣлѣ? спросилъ онъ, оскорбленный тѣмъ неуваженіемъ, съ которымъ я относился къ каналамъ вообще. — Интересно звать ваше мнѣніе.
— По моему мнѣнію, тутъ виноваты не ея каналы[1], а ея канальское поведеніе. Спросите моего друга Икля. Какъ вы недовольны дурнымъ состояніемъ ея каналовъ, такъ онъ недоволенъ ея дурнымъ обращеніемъ.
Онъ не зналъ, сердиться ли ему, или смѣяться, но такъ-какъ онъ ждалъ платы, то и рѣшился обратить это въ шутку.
— Могу васъ увѣрить, докторъ, что аппетитъ у вся превосходный; поваръ можетъ засвидѣтельствовать. Дѣлая вамъ это открытіе, я единственно имѣю въ виду предохранить васъ отъ пустой траты времени, столь драгоцѣннаго для вашихъ многочисленныхъ паціентовъ.
Я сказалъ это съ умысломъ, ибо зналъ, что онъ необыкновенно любятъ своихъ паціентовъ, которые ему платятъ по пяти гиней за визитъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, докторъ, прибавилъ я: — вся эта болѣзнь сводится къ простой семейной ссорѣ. Какого вина прикажете?
— Вы говорите очень рѣшительно, Тоддъ! вскричалъ онъ, съ удивленіемъ смотря на Долли; потомъ, какъ бы вспомнивъ прибавилъ: — Кларету!
— Я у себя въ домѣ всегда поступаю рѣшительно, возразилъ я. — Лафиту или Ла-Рокь?
— Мнѣ мистриссъ Икль упомянула, что вы купили это имѣніе? Поздравляю васъ, проговорилъ онъ мягко. — Если позволите лафиту.
Мы избавились отъ ученаго мужа только тогда, какъ вся бутылка была опорожнена и Долли (по моему совѣту) вручилъ ему деньги за визитъ, которыя онъ, облизываясь послѣ вина (выборъ мистриссъ Икль), засунулъ себѣ въ карманъ.
— Куда ни шло пять гиней, замѣтилъ я Долли, который угрюмо смотрѣлъ на удалявшагося доктора. — По правдѣ сказать, это дороговато — но за то мы разомъ избавились отъ дальнѣйшихъ убытковъ.
Пролежавъ съ недѣлю «при смерти» и заставивъ презрѣнную Мери Вумбсъ насказать такое множество лжи, которое подавило бы любаго цыгана-конокрада, побѣжденная Анастасія убѣдилась, что мы безсердечные скоты и не стоимъ тѣхъ ужасныхъ принужденія, какими она себя мучила.
Злополучная, но великолѣпная женщина! Въ ожиданіи того, что Долли сдастся, она купила себѣ новые ночные чепчики самаго убійственнаго фасона. Она была такъ обворожительна съ разбившимися прядями смоляныхъ волосъ, оттѣняемыхъ яркими бантиками! Такъ трогательна была ея поза, когда она, поддерживаемая подушками, полулежала на софѣ! Такъ божественно было выраженіе ея томныхъ, полузакрытыхъ глазъ и полуоткрытыхъ устъ! Такъ выразительна матовая блѣдность напудренныхъ щекъ! Стоило Долли явиться (въ чемъ она не сомнѣвалась), онъ взвизгнетъ отъ восторга и горя, и упадетъ въ ея ногамъ какъ плѣнникъ, какъ рабъ!
Но за Долли былъ зоркій присмотръ и онъ не имѣлъ случая опозорить свой полъ.
Я полагаю, что красавица была одолжена мнѣ своимъ внезапнымъ и чудеснымъ исцѣленіемъ. Я открылъ восхитительное блюдо изъ цыплятъ съ фаршировкой, которое легкомысленная Мери Вумбсь поставила въ столовой, пока сама побѣжала за приборомъ для мученицы.
Фаршированные цыплята положительно вредны для больныхъ, страдающихъ болѣзнью сердца, приливами крови къ головѣ и частыми обмороками. Какъ медикъ миддльсекскаго госпиталя, я считалъ своимъ долгомъ сдѣлать по поводу этого мягкое и деликатное замѣчаніе.
Я вырвалъ чистый листокъ изъ своей записной книжки и начерталъ слѣдующее:
«Печаль и страданья меня истерзали;
Ужь гробъ былъ раскрытъ предо мною,
Но къ жизни меня возвратило
Цыплятъ фаршированныхъ блюдо».
Я сунулъ это подъ салфетку, покрывавшую рисъ, такъ что она тотчасъ же должна была увидать мое поэтическое изліяніе.
Мнѣ пріятно сказать, что на слѣдующій день прелестная мистриссъ Икль на столько оправилась, что не только встала съ постели, но даже вышла погулять пѣшкомъ, и, я откровенно сознаюсь, рѣдко видалъ ее очаровательнѣе и свѣжѣе. Когда она, около шести часовъ, покушала свиныхъ котлетокъ, я имѣлъ честь бросить испытующій взглядъ на косточки, оставшіяся послѣ этой закуски, и могъ разумно заключить, что выздоровленіе было полнѣйшее.
Тогда явился волнующій вопросъ: отправится ли мистриссъ Икль въ родителямъ, или будетъ продолжать удостоивать насъ своимъ присутствіемъ?
Я зналъ, что лэди, съ ея энергіею и изобрѣтательностію, не уступите такъ легко поле битвы.
Она, до обычной добротѣ и внимательности, скоро вывела насъ изъ недоумѣнія. Въ одинъ солнечный день къ виллѣ подъѣхалъ кэбъ.
Чужеземецъ, свѣжій и массивный, отличающійся не только изяществомъ костюма, но и величиною ушей, громко постучался у дверей.
Мой милый Долли, увидавъ этого чужеземца, началъ такъ эксцентрически корчиться и пручаться, что безпристрастный наблюдатель могъ заключить, что у него острое воспаленіе внутренностей, или предположить, что онъ неосторожно положилъ себѣ въ карманъ панталонъ живаго рака.
— Небо! прошепталъ онъ: — небо! Зачѣмъ этотъ человѣкъ здѣсь? Зачѣмъ явился нѣмецкій мошенникъ въ мой домъ?
Клянусь пророкомъ, мистриссъ Икль сама сбѣжала съ лѣстницы, чтобы радостно привѣтствовать гостя! Она отодвинула Мери Вумбсъ въ сторону и собственными прелестными руками повернула тяжелую дверную ручку!
Мы слышали, катъ она очаровательнымъ голосомъ выражала свое удовольствіе снова увидѣть широколицаго чужестранца. Ея платье шелестѣло, словно неудержимый восторгъ заставлялъ ее метаться изъ стороны въ сторону.
Коварной Мери Вумбсъ дано было приказаніи приготовить комнату гостю и снести туда его дорожный мѣшокъ.
— Я упьюсь его кровью! заревѣлъ Долли, свирѣпо вращая глазами.
— Долли, сказалъ я: — если вы выкинете какое-нибудь сумасбродство, вы этимъ разутѣшите мистриссъ Икль. Послушайтесь меня, успокойтесь. Мы его выживемъ другамъ способомъ, болѣе для него унизительнымъ.
— Но они вмѣстѣ проведутъ вечеръ! вскрикнулъ жалобно Долли.
— Любезный другъ, чего вы безпокоитесь? Пусть проведутъ вечеръ вмѣстѣ. Ручаюсь вамъ, что мистриссъ Икль мало получитъ удовольствія, а чужеземецъ еще меньше.
Зная, что германскій народъ высоко цѣнитъ музыку, я устроилъ гостю мистриссъ Икль серенаду.
Я откомандировалъ моихъ вѣрныхъ Фреда и Дика съ приказомъ перевернуть весь Твикингемъ, но отъискать странствующихъ менестрелей.
Менестрели были обрѣтены и скоро подъ окнами мистриссъ Икль забарабанила такая музыка, при которой нѣжные разговоры немыслимы.
Менестрели были смышленые люди и желая заслужить благодарность; я много слыхалъ разные серенадъ, но ничего подобнаго отроду не поражало моего слуха.
Серенада продолжалась до одиннадцати часовъ.
Я долженъ признаться читателю, что, войдя въ свою спальню, оглушенный чужеземецъ былъ встрѣченъ дюжиною дикихъ, свирѣпыхъ кошекъ, которыя бросились ему подъ ноги и заставили его вскрикнуть на весь домъ «O, mein Gott!»
Я долженъ признаться, что на разсвѣтѣ онъ былъ пробужденъ дикими криками: горимъ! горимъ! и что это заставило его громче и жалобнѣе прежняго крикнуть: «О, mein Gott!»
Слуги передали мнѣ, что по утру германскій джентльменъ, съ негодованіемъ отказавшись отъ чаю, ринулся изъ дому, какъ ужаленный, взвалилъ свой дорожный мѣшокъ на первый встрѣтившійся кебъ и исчезъ въ облавѣ пыли.
— Ха! Ха! Вотъ такъ штука! хохоталъ Долли, давясь за завтракомъ каждымъ кускомъ отъ волненія и удовольствія. — Что скажетъ на это мистриссъ Икль?
Мистриссъ Икль прислала письмо своему недостойному супругу.
«Мистеръ Икль, ваше недостойное тиранство достигло наконецъ такихъ размѣровъ, что я вынуждена искать убѣжища отъ вашихъ звѣрскихъ жестокостей. Оскорбленія обрушились на голову чужеземца — я разумѣю джентльмена, занимающаго высокое и доходное мѣсто въ службѣ принца Скратченберга — единственно за то, что онъ былъ мнѣ другомъ. Я когда-то мечтала о семейномъ счастіи, сэръ, но мечты эти разлетѣлись какъ сонъ, и я хочу искать защиты и утѣшенія въ объятіяхъ моихъ родителей, которыхъ я, неблагодарная идіотка, безумно покинула для…. Прощайте на вѣки, мистеръ Икль! Если вы можете быть счастливы, будьте счастливы, сэръ. Желаю, чтобъ совѣсть васъ не язвила своимъ жаломъ. Мои родители скоро будутъ.»
Долли передалъ мнѣ письмо.
— Отллчно, любезный другъ! вскрикнулъ я, пробѣжавъ посланіе.
Долли сидѣлъ смирный и мрачный.
— Что съ вами? спросилъ я.
— Она говоритъ: «прощайте на вѣки!» Слово это страшно звучитъ, Джекъ! Она была очень жестока со мною, я не отрицаю, но все-таки, Джекъ, надо помнить, что она женщина и….
Такова, разумѣется, благодарность, которой долженъ ожидать человѣкъ, жертвующій своими научными занятіями, своимъ спокойствіемъ и кредитомъ, чтобы устроить супружескія дѣла пріятеля!
— Она женщина, отвѣчалъ я: — но нельзя сказать, что она женщина безхитростная и слабая.
Вздыхая и барабаня отъ волненія пальцами по столу, онъ проговорилъ:
— Но «на вѣки»! Это ужасно!й Это похоже на смерть!
— По моему, разстаться вамъ необходимо, сказалъ я: — а впрочемъ…
— Да! Да! прошепталъ Долли, поникая головой.
— Она ждетъ только, чтобы вы бросились къ ея ногамъ и поползали передъ ней на колѣняхъ, замѣтилъ я.
— Никогда! вскрикнулъ Долли, выпрямляясь и приходя въ воинственное расположеніе духа.
— Теперь все идетъ отлично, Долли. Не портите дѣла. Не мѣшайте дочери возвратиться подъ родительскій кровъ.
Красавица много изорвала бумаги, прежде чѣмъ написала прощальное письмо. Ей стоило неимовѣрныхъ усилій сдерживать свою страстную натуру, и обращаться въ «мерзкой букашкѣ» хотя язвительно, но прилично. Только мысль, что письмо это можетъ служить со временемъ документомъ въ рукахъ судьи, дала ей силу укротить пламенные порывы, не испещрить посланія «скотомъ», «глупышемъ», и т. д. и т. д., и не смѣшать Долли съ грязью.
Когда преданная Мери Вумбсъ понесла письмо, Анастасія свирѣпо усмѣхнулась, воображая какъ Долли примется рвать на себѣ волосы, или, вдругъ окаменѣвъ на софѣ, явитъ олицетвореніе безъисходнаго отчаянія; и какъ потомъ прилетитъ и кинется къ ея ногамъ, умоляя о прощеніи и помилованіи. Красавица сильно вѣрила въ свое могущество и ни во что ставила всѣхъ другихъ смертныхъ.
Но Долли не пришелъ. Напрасно она прислушивалась, напрасно ждала, — онъ не явился!
Даже Мери Вуибсъ поняла, что дѣло проиграно. Напрасно она совершала подвиги преданности, ежеминутно сбѣгая съ лѣстницы и подслушивая въ замочную щелочку — она даромъ подвергалась опасности и безполезно жертвовала собою.
Прекрасная лэди схватила кочергу и начала неистово колотить во угольямъ, разбивая въ дребезги горючій матеріалъ, словно это былъ Долли, котораго она хотѣла сокрушить за его равнодушіе и безчувственность.
Писаніе грозительнихъ посланій имѣетъ одно, крайне неудобное и непріятвое слѣдствіе: въ случаѣ если застращиванье не произведетъ желаннаго дѣйствія, то стращающій вынужденъ или привести угрозу въ исполненіе, или постыдно отступить, что равняется пораженію.
Она сидѣла передъ каминомъ и глядѣла на огонь, пока у нея заболѣли глаза, раздумывая, что тутъ дѣлать и какъ быть?
Если она оставитъ Долли и слѣдственно заберетъ свои 600 фунтовъ годоваго дохода, Долли вѣроятно разоритъ контрактъ, заключенный на 20 лѣтъ съ Твикенгенской виллой; и трехъ лѣтъ не пройдетъ, какъ она прочтетъ объ этомъ въ газетахъ; кто было большое утѣшеніе! A она, съ такимъ доходомъ, можетъ, пожалуй, хоть сдѣлать кругосвѣтное путешествіе; посѣтить всѣ столицы міра, посмотрѣть людей, показать себя, однимъ словомъ, насладиться, какъ душѣ угодно, жизнію!
Непоколебимое рѣшеніе было принято. Она достала кошелекъ, и Мери Вумбсъ было поручено отправить немедленно письмо въ Блумсбери-скверъ. Мистеръ Икль увидитъ, что нѣкоторыя особы имѣютъ характеръ, и могутъ сдержать свое слово!
Когда папа де-Кадъ прочелъ письмо своего дитяти, онъ отослалъ его въ комнату мистриссъ де-Кадъ, сдѣлавъ на немъ слѣдующее замѣчаніе карандашомъ:
«Я не отказываюсь пріютить Анастасію, но она должна за это платитъ. Я думаю, что двѣсти фунтовъ въ годъ не стѣснятъ ее. Или вы полагаете, что это слишкомъ дешево?»
Нѣтъ, конечно, мѣста, которое можно бы было сравнить съ своимъ домомъ, особенно если дома у васъ хорошо; пріятно и утѣшительно имѣть пріютъ, гдѣ можно скрыться отъ тираніи; но я остаюсь того мнѣнія, что старый Рафаэль де-Кадъ имѣлъ преувеличенное и даже нелѣпое понятіе о прелестяхъ своего дома.
Разнаго рода бываютъ дома. Въ однихъ — роскошь, всякое ваше желаніе заранѣе предугадано, — въ спальнѣ камины постоянно топятся въ холодные мѣсяцы; въ другихъ — бѣдность и нищета, доходящая до протухлаго масла за завтракомъ. Въ однихъ все просто и радушно, тутъ вы можете дѣлать все, что вамъ угодно, никто вамъ слова не скажетъ; въ другихъ все натянуто и церемонно, и если вы сдѣлаете какую-нибудь неловкость, то ужь въ другой разъ васъ туда не пустятъ. Убѣжище, предложенное старимъ Рафаэлемъ своему любезному дѣтищу, составляло переходъ между убогимъ и церемоннымъ, или лучше, надутымъ домомъ.
Что касается до меня, то я, не задумавшись, скорѣе рѣшился бы жить надъ распродажей тряпокъ и костей, чѣмъ поселиться въ де-Кадовскомъ семействѣ.
Почтенный Рафаэль де-Кадъ былъ вполнѣ способенъ содрать двѣсти фунтовъ въ годъ за помѣщеніе, которое не стоило и пятидесяти. За эту сумму я бы могъ найти себѣ помѣщеніе въ Букингемскомъ дворцѣ.
Спросить тамъ три полотенца было бы для дома чистымъ раззореніемъ и истощило бы весь запасъ бѣлья. За обѣдомъ соблюдалась строгая діэта; каждая картофелина была на счету, рубленное мясо вѣсилось на золотники, а, пиво вымѣрялось бокалами.
Разъ я имѣлъ счастіе обѣдать у де-Кадовъ en famille (что у французовъ означаетъ плохой обѣдъ) и былъ непріятно пораженъ споромъ между Бобомъ и его маленькой сестрой изъ-за какихъ-то обглодковъ. Что за звѣрство, читатель, лишать дѣтей пищи, для поддержанія величія дома!
Де-Кадъ сразу понялъ, что несчастіе Анастасіи должно было подорвать его кредитъ. Все, что онъ разсказывалъ о несмѣтныхъ богатствахъ своего зятя и о его безумной расточительности, теперь падетъ на его же собственную голову. Всѣ обвинятъ его въ враньѣ и хвастовствѣ. Благодаря его краснорѣчивымъ и поэтическимъ описаніямъ, цѣна на его зубную мастику поднялась и коробочка іерихонскаго порошка продавалась уже за 18 пенсовъ. Его увлекательныя описанія великолѣпія Твикенгемской виллы имѣли благотворное вліяніе даже на привилегированныя челюсти.
Итакъ, Рафаэль де-Кадъ все это зналъ, и будучи человѣкомъ впечатлительнымъ (большой недостатокъ для дантиста), высказалъ это женѣ.
— Если Анастасія пріѣдетъ сюда, мистриссъ де-Кадъ, я долженъ васъ предупредить — она обязана платить за себя двѣсти фунтовъ въ годъ, замѣтилъ онъ, рѣшительнымъ и недовольнымъ тономъ человѣка, который очень хорошо знаетъ, что запросилъ слишкомъ дорого и ожидаетъ сильныхъ возраженій. — Мнѣ ее совсѣмъ не надо; гораздо бы было лучше, еслибъ она вовсе не пріѣзжала; но такъ-какъ она настоятельно желаетъ вернуться, то пусть платитъ.
— Конечно, если она «желаетъ», то въ состояніи заплатить, отвѣтила мистриссъ де-Кадъ, зная очень хорошо, что Анастасія не очень-то этого «желаетъ».
— Еще бы не въ состояніи! проворчалъ родитель, начиная сердиться. — Еслибъ у нея было сколько нибудь благородства, то она должна бы предложить двѣсти-пятьдесятъ, такъ-какъ при настоящихъ обстоятельствахъ домъ родительскій ея единственное убѣжище.
Онъ сказалъ это патетическимъ тономъ, какъ будто Анастасія стояла тутъ гдѣ нибудь въ углу; потовъ торжественное выраженіе его лица внезапно исчезло, губы сложились въ полуулыбку и глаза заблестѣли какъ звѣзды.
— Ахъ! вскричалъ онъ: — мы совсѣмъ и позабыли, что я опекунъ закрѣпленнаго за нею имущества, и еслибъ захотѣлъ, то могъ бы надѣлать ей много непріятностей!
Мама де-Кадъ, въ сравненіи съ зубодеромъ, обладала болѣе христіанскими добродѣтелями. Она «обожала» Анастасію и гордилась, что такъ хорошо пристроила дочь. Если она иногда и завидовала ея высокому положенію, то въ этомъ виновато было высокомѣрное обращеніе Анастасіи. Она, сдѣлавшись независимою, начала грубить виновницѣ своихъ дней, стала ею помыкать и обращаться покровительственно.
Не отвѣчая на замѣчаніе Рафаэля, мистриссъ де-Кадъ продолжала свои размышленія и наконецъ, принявъ рѣшительный видъ, который придавалъ ей такое непріятное выраженіе, будто она собиралась кого-нибудь укусить, она начала говорить, глядя на него въ упоръ.
— Послушайте, Рафаэль, поймите меня какъ слѣдуетъ. — Я допущу Анастасію къ себѣ въ домъ, только съ тѣмъ условіемъ, чтобъ она не дѣлала здѣсь никакихъ глупостей.
— Разумѣется, душа моя, отвѣчалъ онъ кротко, видя по выраженію ея лица, что дѣло можетъ разъиграться плохо.
— Я ей не позволю распоряжаться, я причудничать и важничать! продолжала мама, все болѣе и болѣе разгорячаясь.
— Совершенно разумно, моя милая.
— Она должна жить, какъ мы живемъ, не должна разыгрывать важную лэди! У меня безъ капризовъ и фантазій. Я не хочу жертвовать для Анастасіи всѣми дѣтьми, Рафаэль, и прошу не требовать этого отъ меня. Слышите, не требуйте этого!
— Я этого не требую и не буду никогда требовать.
— Съ этимъ условіемъ пусть Анастасія пріѣзжаетъ, когда захочетъ, вскричала мать, мало по малу успокоиваясь. — Какъ бы намъ ни было тяжело, но она встрѣтить подъ нашей кровлей радушный пріемъ.
Тутъ мистриссъ де-Кадъ глубоко вздохнула, какъ будто съ этимъ послѣднимъ вздохомъ вылила все свое негодованіе и приготовилась ко всему худому.
Разговоръ этимъ не кончился. Грустныя мысли овладѣли внезапно старикомъ де-Кадомъ; онъ началъ тревожно вертѣться на стулѣ и, кусая губы, нахмуренно принялся поправлять въ каминѣ огонь. Наконецъ, онъ проворчалъ:
— Однако, въ какихъ дуракахъ я останусь передъ моими паціентами! Что я имъ скажу? какое придумаю оправданіе? Чортъ бы побралъ эту бѣшеную дѣвчонку! И кто бы подумалъ, что такая статная и коренастая баба, какъ Анастасія, не можетъ вышколить такого воробьенка? Все это просто пустое упрямство и южная гордость!
— Однако, мой другъ, замѣтила супруга: — двѣсти фунтовъ въ годъ не бездѣлица!
Дантистъ съ дѣтства любилъ ариѳметику и, уважая истину, почувствовалъ всю полновѣсность этого замѣчанія. Онъ былъ глубоко тронуть.
— Можно будетъ сказать, что ей необходима перемѣна воздуха, или что она стосковалась по родимой семьѣ, да никто этому не повѣритъ!
— Рафаэль торжественно начала супруга: — каменный уголь и хлѣбъ вздорожали, да и все вздорожало, даже мусоръ. Какъ вы думаете, Анастасія заплатить деньги впередъ?
Рафаэль, обращенный къ насущнымъ потребностямъ, побѣдилъ мысль объ язвительныхъ замѣчаніяхъ паціентовъ и сталъ опасаться, чтобъ какое нибудь обстоятельство, въ родѣ примиренія, съ Долли, не лишило его выгодной жилицы; онъ даже сожалѣлъ, что Анастасія не вернулась къ нимъ мѣсяца три тому назадъ; теперь ему пришлось бы уже получить съ нея за треть. Въ глубокомъ раздумьи, потирая себѣ подбородокъ, онъ возвѣстилъ свою готовность покориться судьбѣ слѣдующимъ восклицаніемъ:
— Пусть ее пріѣзжаетъ! Я вѣрю, что все, что бы ни случилось, къ лучшему, особенно, если ничѣмъ инымъ нельзя этому помочь!
A вы, изящная красавица, моя прелестная Анастасія! Гдѣ былъ вашъ разсудокъ, когда вы вздумали искать утѣшенія въ объятіяхъ дражайшихъ родителей, которые, по вашему же выраженію, «даже заочно непріятны и глупы»? Глупая, но великолѣпно сложенная женщина! возьмите, если можете, назадъ эти слова!
Избавители явились на слѣдующій день. Когда я увидѣлъ ихъ въ дверяхъ, признаюсь, меня пробрала дрожь, и я пожалѣлъ, что не ушелъ гулять, Долли поблѣднѣлъ какъ платовъ; можно было подумать, что дантистъ прибылъ сюда съ цѣлью повыдергать ему всѣ зубы.
Замѣтивъ, что Рафаэль, проходя, пытался заглянуть къ вамъ въ дверь, мой другъ отпрянулъ въ самый дальній уголъ комнаты и такъ плотно приросъ къ стѣнѣ, что его можно было принять за картину. Глядя на его униженное положеніе я испуганную физіономію, всякій принялъ бы его за негоднѣйшаго мужа, которому давно слѣдовало выцарапать глава.
— Повидайтесь съ ними, Джекъ, повидайтесь съ ними, прошепталъ онъ дрожащимъ голосомъ.
Пораженный, почти выведенный изъ себя этимъ страннымъ желаніемъ поручить мнѣ посредничество, я попытался пробудить въ немъ мужество.
— Помилуйте, Долли, могу ли я допустить васъ до такого униженія! Будьте мужчиной, я буду васъ поддерживать. Вѣдь не съѣдятъ же они васъ!
Въ отвѣтъ на мой разумный совѣтъ, онъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, какъ безумный, повторялъ:
— Я не хочу видѣть ихъ, слышите ли, не хочу!
Признаюсь, я никогда не былъ въ такомъ затруднительномъ положеніи.
— Будьте мужчиной, Долли, настаивалъ я. — Вы должны хоть на секунду повидаться съ ними, — какъ мужъ, вы обязаны это сдѣлать!
Какое ему было дѣло теперь до его обязанностей! Онъ только громче и громче кричалъ:
— Не хочу! не хочу! не хочу!
Я отъ природы не трусливъ, но мысль о предстоящемъ объясненіи съ непокорной женой и громогласной мамашей, которая безъ церемоніи дѣлаетъ вамъ самые рѣзкіе выговоры, не говоря ужь о колкихъ замѣчаніяхъ Мери Вумбсъ и нелѣпыхъ выходкахъ Рафаеля, не на шутку пугала меня.
Чтобъ скрить свое безпокойство отъ Долли и поддержать въ себѣ мужество, я сталъ храбриться.
— Вы думаете, что я ихъ боюсь? Нисколько! сказалъ я. — Справедливость на нашей сторонѣ, сэръ! И еслибъ весь Блумсбери возсталъ, то это мнѣ рѣшительно все равно!
Мнѣ очень хотѣлось, чтобы онъ улыбнулся, но, кажется, это было выше его силъ. Онъ смотрѣлъ на меня тупымъ взглядомъ, который поневолѣ остановилъ потокъ моего краснорѣчія.
Съ перваго взгляда на туалетъ стараго Рафаэля я заключилъ, что онъ готовится блистательно разыграть роль благороднаго отца и рѣшился исполнить ее до конца съ непоколебимымъ достоинствомъ. Несмотря на великолѣпную погоду, онъ держалъ въ рукѣ зонтикъ, вѣроятно, вмѣсто оборонительнаго оружія, намазалъ голову розовымъ масломъ и надѣлъ свой лучшій фракъ, чтобъ придать себѣ внушительный видъ, въ случаѣ еслибъ пришлось обратиться къ посредничеству судьи.
Болѣе же всего меня смущалъ его бѣлый жилетъ. Что бы это означало? Съ тѣхъ поръ, какъ я его знаю, я ни разу не видѣлъ на немъ бѣлаго жилета, и даже не подозрѣвалъ о его существованіи. Этотъ жилетъ ужасно не шелъ съ его желтому лицу, которое казалось еще желтѣе, напоминая потолокъ курительной комнаты. Чортъ бы побралъ этотъ бѣлый жилетъ! Онъ меня безпокоилъ.
Мистриссъ Икль, къ сожалѣнію, выказала излишнюю поспѣшность, желая поскорѣй начать обвинительные пункты, даже не дождалась, пока войдутъ въ гостиную начала семейную трагедію еще въ передней.
Едва родители переступили порогъ, — мама даже не успѣла завязать чепца, а папа расправить манжетовъ, — она ринулась съ лѣстницы, съ быстротою человѣка, летящаго стремглавъ съ вышины; достигнувъ площадки и увидавъ неоцѣненныхъ родителей, она принялась плакать и стонать, а вступивъ на цыновку, съ быстротой молніи промчалась черезъ всю переднюю и бросилась на грудь стараго де-Када, который даже пошатнулся отъ сильнаго напора, будто на грудь ему свалилась бомба, а не его собственное дѣтище.
— Возьмите меня отсюда! Ради Бога, возьмите меня! съ рыданіями восклицала несчастная жертва.
Эфектъ этой патетической сцены былъ немного нарушенъ, во-первыхъ тѣмъ, что Рафаэль не успѣлъ еще опомниться отъ пораженія въ грудь и не могъ отвѣчать, какъ подобало въ надлежащемъ случаѣ, и потому казался нѣсколько жестокосердымъ; во-вторыхъ мистриссъ де-Кадъ вздумала при этомъ разспрашивать, куда дантистъ дѣвалъ флаконъ со спиртомъ.
Мнѣ кажется, что флаконъ со спиртомъ всегда портить впечатлѣніе.
Страданія, претерпѣваемыя мистриссъ Икль, выражались въ раздирающихъ душу вопляхъ.
— Мама, милая мама! Не оставляйте меня съ этимъ чудовищемъ! Скажите, что вы меня не оставите! На колѣняхъ умоляю васъ!
— Не оставлю, не оставлю, мое сокровище! отвѣчала растерянная родительница, до того взволнованная, что чуть не задушила своего супруга, подсунувъ ему флаконъ съ вонючимъ спиртомъ къ самому рту.
— Я умру! Онъ меня убьетъ! продолжала невинная жертва, пряча голову на широкую грудь родителя.
Наконецъ Рафаэль, чувствуя, что Анастасія портитъ его бѣлый жилетъ, замѣтилъ нѣсколько нетерпѣливо женѣ:
— Да возьмите-жь ее пожалуйста!
Въ суматохѣ трогательной встрѣчи, прекрасные волосы Анастасіи растрепались и разсыпались по плечамъ; между тѣмъ изъ кухни повысыпали слуги и подсматривали изъ-за угловъ, точно играли въ прятки. Дантистъ почувствовалъ, что его блумсберійская гордость глубоко оскорблена. Для соблюденія приличій огорченное тріо, наконецъ, вышло въ столовую.
Послѣднія слова, произнесенныя мистриссъ Икль, прежде, чѣмъ заперли дверь, были:
— Ахъ, папа! ахъ, мама! Я не могу, не смѣю высказать вамъ все, что я вынесла съ тѣхъ поръ, какъ этотъ предатель разлучилъ меня съ вами.
Эти слова принесли ей не очень большую пользу. Нехорошее слово «предатель» пробудило Долли отъ оцѣпененія и вызвало краску на его блѣдныя щеки. Онъ что-то насмѣшливо проворчалъ, провелъ рукой по волосамъ и сталъ твердо стоять на ногахъ.
Помоему, слово «негодяй» лучше чѣмъ «предатель», по крайней-мѣрѣ пріятнѣе, «мошенникъ» тоже лучше, а «плутъ» такъ это даже какъ-то добродушно. Особенно надо было слышатъ, съ какимъ выраженіемъ въ голосѣ она сказала «предатель».
— Теперь я готовъ повидаться съ ея родителями, вскричалъ Долли, быстро шагая по комнатѣ. — Вы правы, Джекъ, намъ необходимо разстаться. Дайте-ка мнѣ сигару, а то а надѣлаю глупостей.
— Вы говорите, какъ Траянъ, воскликнулъ я! (Когда я сильно взволнованъ, то обыкновенно прибѣгаю къ классикамъ);
Онъ взялъ сигару, и сжегъ полъгазеты, закуривая ее. Это значительно его облегчило и успокоило, тѣмъ болѣе, что онъ не только курилъ, но даже кусалъ ее и ѣлъ кусочки.
И такъ мы сидѣли и слушали съ напряженнымъ вниманіемъ. До насъ доносились сиплый голосъ Де-Када отца, который, казалось, увѣщевалъ мистриссъ Икль; до насъ долетали ея пронзительныя возраженія. Мамаша пока мало вмѣшивалась. Она, вѣроятно, ограничивала пока свои увѣщанья жестикуляціей, и дѣйствовала какъ ударъ смычка по разстроенной скрипкѣ.
Явился слуга съ вопросомъ: можетъ ли мистеръ Икль принять мистера де-Када?
Конечно, можетъ! Очень радъ его видѣть!
— Что кто за нелѣпая ссора, Адольфусъ, а? началъ старѣй Рафаэль. — Голубки поссорились? Полно, милый другъ! Будьте разсудительны, какъ слѣдуетъ мужчинѣ!
Но Адольфусъ не былъ разсудителенъ; онъ презрительно отставилъ нижнюю губу и взглянулъ на дантиста вызывающимъ взглядомъ.
— Конечно, ссора нелѣпая, отвѣчалъ онъ: — но она будетъ послѣдняя.
— Господѣ владыко! вскрикнулъ Рафаэль: — пара капризныхъ дѣтей толкуетъ о разводѣ! Да какъ вы только разъѣдетесь, вы обезумѣете съ тоски другъ по другѣ.
Долли швырнулъ сигару въ уголъ и вскочилъ съ мѣста.
— Поведеніе Анастасіи, начатъ онъ: — тамъ неизвинительно, такъ жестоко… я полагалъ, она помѣшалась… я больше не могу выносить… Моя любовь къ этой женщинѣ… я до сихъ поръ обожаю самую память о… Господи! на что она могла пожаловаться? Я дѣлалъ все, что… Неблагодарная женщина! она слишкомъ… Впрочемъ, теперь все кончено между нами… все… Мы должны разстаться!
Старый Рафаэль испугался дикаго вида Долли и проговорилъ:
— Я не думалъ, что это такъ серьёзно!
— Передайте, сдѣлайте одолженіе, моей женѣ, прибавилъ Долли, снова садясь на свое мѣсто, и исполняясь величественнаго спокойствія: — что она можетъ взять съ собою все, что ей угодно, изъ этого дома.
Старый Рафаэль, видя, что ничего не подѣлаешь, отправился къ дочкѣ. Мы скоро услыхали его сиплый голосъ сверху, и поняли, что онъ читаетъ наставленіе дорогому дѣтищу. Но Стаси прибѣгла въ слезамъ, мамаша стала за нея заступаться и Мери Вумбсъ принялась пронзительно охать и ахать.
Дантистъ сбѣжалъ снова съ лѣстницы, и, просунувъ голову въ дверь нашей комнаты, сказалъ:
— Икль, дружище, пожалуйста, войдите къ намъ на минутку.
Долли, какъ вдохновенный мученикъ, отправился на пытку.
Онъ засталъ мистриссъ Икль въ слезахъ; около нея лежала дорожная шляпка. Коварная Мери Вумбсъ царапала и терла свои воровскіе глаза угломъ передика, а мистриссъ де-Кадъ представляла собою олицетвореніе материнской свирѣпости.
Мистриссъ Икль приказала Мери Вумбсъ побѣжать скорѣе принести ей другой носовой платокъ, — этотъ былъ смоченъ слезами.
— Ну, мои дорогіе дѣти! началъ дантистъ торжественнымъ голосомъ: — я еще разъ прошу васъ, протяните другъ другу руки! Икль, обратился онъ къ Долли: — скажите, откровенно, на что вы жалуетесь? За что сердиты?
— Я не сердитъ, отвѣтилъ мягко Долли: — я только усталъ, и мнѣ надоѣли и опостылѣли дрязги.
— Лицемѣръ! обманщикъ! вскрикнула мистриссъ Икль. — Не вѣрьте ему, мамаша! Онъ теперь не смѣетъ меня оскорблять, онъ испугался, трусишка! Я говорю вамъ, моя жизнь въ опасности! Онъ замучилъ меня! Онъ уморилъ меня оскорбленіями!
— Я никогда не оскорблялъ, промолвилъ Долли.
— Не оскорбляли, мучили, убивали! Скотъ!
Долли спокойно закурилъ сигару.
— Если сотая доля того, что говоритъ моя дочь — справедливо, то я должна признаться, мистеръ Икль, ваше поведеніе недостойно, замѣтила мамаша де-Кадъ.
— Онъ ударилъ меня! крикнула Анастасія.
Долли всвочилъ.
— Это ложь! крикнулъ онъ.
— Это правда!
— Ложь!
— Правда! Правда! Правда!
Въ эту минуту явилась Мери Вумбсъ, и клятвенно подтвердила, что это «такая же святая истина, сэръ, какъ въ библіи, сэръ!»
— Вы видите, сэръ, сказалъ Долли: — что надежды на примиреніе быть не можетъ. Я позволяю мистриссъ Икль взть съ собою все, чта…
— Мамаша! закричала мистриссъ Икль: — какъ онъ смѣетъ это говорить! Я не возьму ничего, кромѣ самаго необходимаго, отъ этого низкаго человѣка!
Мамаша встревожилась и подумала, не сошла ли съума ея Стаси. Она сочла за нужное вмѣшаться въ эту борьбу взаимнаго великодушія.
— Мистеръ де-Кадъ, сказалъ Долли: — всѣ золотыя вещи и драгоцѣнности, дочь ваша можетъ тоже взять…
Старый Рафаэль отвѣчалъ съ безстыдной торопливостью:
— Конечно, конечно! сколько я помню, Стаси сказала, что возьметъ кое-какія необходимыя вещи, и разумѣется, драгоцѣнности…
— Капиталъ тоже «необходимая вещь»? спросилъ Делли съ нескрываемымъ (нѣсколько трагическимъ) отвращеніемъ.
Мистриссъ Икль почувствовала силу сарказма.
— О, еслибы мнѣ позволено было возвратить вамъ назадъ этотъ капиталъ! вскрикнула она.
Это была, быть можетъ, самая чудовищная ложь, произнесенная въ XIX столѣтіи, но она и не запнулась
— Все это мнѣ очень тягостно, сказалъ чувствительный дантистъ.
— И мнѣ тоже! отвѣтилъ Долли, направляясь въ дверямъ.
Мистриссъ Иіль залилась слезами, восклицая:
— О! избавьте меня отъ дальнѣйшихъ оскорбленій! О! увезите меня изъ этого ненавистнаго дома!
Но дантистъ натощакъ выѣхалъ изъ Лондона, и былъ голоденъ.
— A завтракъ? сказалъ онъ убѣждающимъ тономъ. — Это бы не дурно, а? Что есть, Адольфусъ?
Долли не могъ не улыбнуться при этомъ шутовскомъ заключеніи Тинкингемской трагедіи.
— Право, не знаю, отвѣтилъ онъ. — Есть цыплята, или ветчина, или что-нибудь.
— Отлично! отлично!
Но Анастасія, которая привыкла завтракать поздно, возстала.
— Милая дитя мое, строго сказалъ дантистъ: — я прошу васъ быть благоразумнѣе: я прошу васъ, старайтесь владѣть своими чувствами!
— Наконецъ, все кончено, Джекъ! вскрикнулъ Долли, входя ко мнѣ и бросаясь въ кресло. — Но я не могу здѣсь оставаться! Я съума сойду! Не поѣхать ли мнѣ куда-нибудь? Покачу въ Парижъ!
Въ то время, какъ мистриссъ Икль садилась за обѣдъ въ Блумсбери-скверѣ, я съ Долли прощался у пристани.
Мой маленькій пріятель былъ очень тихъ, очень грустенъ, и осыпалъ меня благодарностями за оказанныя ему услуги; моя прекрасная непріятельница была злобно раздражена, и такъ теребила свою маленькую сестру, что къ концу вечера никто такъ горько не жалѣлъ о разводѣ, какъ эта злополучное дитя.
Анастасію волновала мысль, что теперь дѣлаетъ мистеръ Икль, и какъ онъ дерзаетъ дѣлать что-нибудь безъ нея, какъ смѣетъ не умереть, утративъ свое сокровище? Мистеръ Икль съ своей стороны былъ до того поглощенъ мыслями объ Анастасіи, что не чувствовалъ мученій морской болѣзни и очутился въ Парижѣ именно въ тотъ самый моментъ, когда пришелъ въ мудрому заключенію, что ему необходимо возвратиться домой и дать случай исправиться прелестнѣйшему творенію Господа.
Долли взялъ съ меня торжественное обѣщаніе часто писать, передавая ему самомалѣйшія подробности о прекрасной лэди. Онъ тоже не преминетъ отвѣчать и я всегда буду знать, куда адресовать ему телеграмму въ случаѣ, если красавица выкажетъ какой-нибудь признакъ раскаянія.
Твикенгемская вилла была заперта и поручена надзору полисмена. На третій день туда явилась Мери Вумбсъ съ ломовыми извощиками, требуя мебели мистриссъ Икль. Но полисмену было дано наставленіе предусмотрительными людьми ничего не отпускать, и Мери Вумбсъ уѣхала, оскорбивъ достойнаго блюстителя, порядка напоминаніемъ, что онъ не стоитъ жалованья, которое она, Мери, и нація, ему платятъ.
Письма Долли не отличались большой оригинальностью мыслей или замѣчательной изобразительностью. Онъ увѣрилъ меня, что груститъ и скучаетъ, и удивлялся, зачѣмъ живетъ на свѣтѣ, и къ этому, онъ временами прибавлялъ, для собственнаго утѣшенія, или желая забавить меня, что «Парижъ прекрасный городъ», или «французы рѣдко бреятся», или "французскія вина недурны, но даже національное предубѣжденіе не увлекало его за предѣлы этихъ общеизвѣстныхъ истинъ. Онъ спрашивалъ, конечно, что я слышалъ о ней, гдѣ встрѣтилъ ее, что она. Казалось, онъ начинаетъ мало-по-малу оправляться отъ удара; онъ сообщилъ мнѣ, что Марсельскій театръ прекрасное зданіе, изъ чего я заключилъ, что онъ присутствовалъ на представленіи, хотя и стыдился прямо признаться въ своемъ легкомысліи. Затѣмъ онъ увѣдомилъ меня, что «Швейцарія выше всякаго воображенія», что было очень мило съ его стороны, потому что изабавило меня отъ труда напрягать умъ, представляя ея невообразимыя красоты. Наконецъ онъ сообщилъ мнѣ свои мнѣнія насчетъ нѣмецкаго нарѣчія: «Посудите о моемъ удивленіи, — писалъ онъ — Когда я открылъ въ немъ столько словъ, похожихъ на англійскія!» Можно было заключать, что серьёзныя занятія и изученія мало-по-малу оказывали свое благодѣтельное дѣйствіе на истерзанное сердце странника, и онъ начиналъ успокоиваться.
Я, съ своей стороны, свято исполнялъ данное ему обѣщаніе, и акуратно, безъ замедленій, сообщалъ ему извѣстія о его лэди. Черезъ два дня послѣ его отплытія къ берегамъ веселой Франціи, я видѣлъ ее въ театрѣ и донесъ ему, что она кушала въ антрактахъ мороженое и была въ аломъ эфектномъ шарфѣ. Не интересныя извѣстія для насъ съ вами, читатель, но для него они были ужасны и заставили его выказать такую дикую ревность, какой не выказывалъ самъ Менелай, злополучный супругъ прекрасной Елены. Я тоже увѣдомилъ его о возвращеніи гера Куттера и его пріятеля, гера Прюша, и какъ они съ мистриссъ Икль прогуливались вмѣстѣ въ Кенсингтонскомъ саду.
Я полагаю, что сообщенная мною извѣстія произвели реакцію, потому что онъ сообщилъ мнѣ съ слѣдующей почтой, что выпилъ неимовѣрное величество шампанскаго и проигралъ 90 франковъ въ карты.
Между тѣмъ въ Блумсбери-скверѣ открылись междоусобія съ перваго дня вступленія Анастасіи въ этотъ благословенный жомъ.
Первая стычка произошла по поводу платы 200 фунтовъ въ годъ. Дорогая жилица нашла, что эта цѣна непомѣрно высока, что уменьшивъ ее вполовину, хозяева получатъ огромный барышъ, и предложила три гинеи въ недѣлю.
Мистриссъ де-Кадъ удивилась безумству дочери и просила ее сообразить, что ея родители не содержатели гостиницъ и что только изъ любви въ своему ребенку согласились дать ей пріютъ. Мистриссъ де-Кадъ надѣялась, что подобныя возмутительныя разсужденія больше не повторятся.
Мистриссъ Икль, съ своего обычною находчивостью и осмотрительностію, упомянула о цѣнахъ въ гостиницахъ и сравнила ихъ съ тарифомъ Блумсбери-сквера.
Мистриссъ де-Кадъ отвѣчала, что подобныя оскорбленія вынуждаютъ ее удалиться изъ комнаты. Такого безсердечнаго, эгоистическаго сравненія она никогда отроду не слыхивала. Она предоставляетъ мистеру де-Каду объясняться съ Анастасіей.
Анастасія рѣшила, что пробудетъ на разорительной квартирѣ, пока отыщетъ себѣ подходящее помѣщеніе, а мастеръ и мистриссъ де-Кадъ поздравили себя съ выгодною жилицею.
Между родителями и дочерью была видимая холодность; маленькія вылазки повторялись безпрестанно.
Мистриссъ Икль приказывала принести «ея шерри» во время обѣда, ставила его около себя и никому не предлагала. Въ свою очередь, родители, угощая случившагося гостя шампанскимъ, обносили Анастасію, говоря: «она пьетъ только шерри».
Если мистриссъ Икль звонила и звала слугу, мистриссъ де-Кадъ замѣчала, что слуги заняты и не могутъ ежеминутно упражняться въ побѣгушкахъ.
— Я думала, что за 200 фунтовъ я нанимаю и прислугу! замѣчала почтительная дочь.
Мамаша кидалась вонъ изъ комнаты, восклицая, что она отъ всей души жалѣетъ бѣднаго мистера Икля и не удивляется его бѣгству.
— Что это за привычка, завтракать въ постелѣ, Стаси! говорила мамаша. — Это нездорово, позорно, безбожно!
— Когда я уговаривалась платить 200 фунтовъ въ годъ, то я упомянула, что могу завтракать, какъ мнѣ угодно! былъ спокойный отвѣтъ дочери.
— Я никогда не нажариваю у себя камина, и я здорова и свѣжа, благодаря Бога. Если мать ваша обходится безъ этихъ прихотей, неужто вы, молодая, жирная женщина, не можете безъ нихъ обойтись?
Непокорная, молодая, жирная женщина отвѣчала:
— Папаша не позволяетъ мамашѣ тратить угольевъ, я полагаю. Но я сама себѣ госпожа и не хочу ни въ чемъ терпѣть лишеній.
Отецъ мало мѣшался въ эти перепалки. Онъ только изрѣдка говорилъ:
— Если это еще повторится, моя милая, то я сочту себя оскорбленнымъ.
Анастасія нѣсколько побаивалась отца и удалялась въ траншеи.
Ее недавній союзникъ, Бобъ, попросилъ у нея взаймы соверенъ, получилъ отказъ и воспылалъ негодованіемъ и мщеніемъ, но прежде чѣмъ вступить съ ней въ битву, онъ попробовалъ взять хоть 10 шиллинговъ, наконецъ, хотя 5 шиллинговъ; ему снова было отказано. Тогда, не скрывая своихъ чувствованій, онъ перешелъ на сторону родительницы.
Даже маленькая сестра не оставила красавицу въ покоѣ: когда мистриссъ де-Кадъ дала ей подзатыльникъ, дитя отвѣтила сестрѣ затрещиной и оборвала кружева, которыми было убрано ея платье.
— Зачѣмъ это вы позволяете Анастасіи ѣздить въ театръ? говорила мамаша де-Кадъ супругу. — Почему мы знаемъ, кто бываетъ у нея въ ложѣ? Ее могутъ оскорбить! Молодая женщина одна рыщетъ по театрамъ!
Наконецъ, Бобу вручено было 10 шиллинговъ съ порученіемъ взять мѣсто и выслѣдить Анастасію въ театрѣ.
Бобъ возвратился и разсказалъ пріятную исторійку о двухъ нѣмцахъ, которые «сидѣли неприлично близко около Анастасіи, болтали съ нею возмутительно, а Стаси хохотала и кокетничала непозволительно».
Его слушали съ ужасомъ. Выраженіе мамашиныхъ глазъ было исполнено божественнаго страданія.
— Я не сказала бы этого бѣдному Иклю! О, нѣтъ! Ни за 20 фунтовъ, произнесла она.
Де-Кадъ (который сказалъ бы и за 10 фунтовъ) отвѣчалъ:
— Я поговорю съ Анастасіей.
Едва Рафаэль спросилъ, кто были джентльмены, посѣтившіе ея ложу, Анастасія вспыхнула негодованіемъ. Она поднялась съ мѣста, какъ трагическая королева, и задала вопросъ, какъ онъ смѣетъ обвинять дочь въ такихъ ужасныхъ вещахъ?
— Это друзья вашего мужа? спросилъ Рафаэль.
— Мои друзья не могутъ быть друзьями мистера Икля! крикнула лэди, сверкая глазами, какъ отточенными ножами.
— Одобритъ вашъ мужъ это знакомство? Пріятна ему будетъ ваша близость съ этими джентльменами?
— Близость! Какая близость? закричала оскорбленная дочь. — Меня обвиняютъ въ близости съ этими чужестранцами? Близость! A что мнѣ за дѣло до удовольствій мистера Икля? Я за него гроша не дамъ, за его удовольствіе или неудовольствіе!!
Рафаэль отступилъ.
За обѣдомъ Бобъ говорилъ о нѣмецкихъ флейтахъ, о нѣмецкихъ колбасахъ, о нѣмецкихъ зонтикахъ и спрашивалъ сестру, какого она мнѣнія о нихъ, и о нѣмецкой націи вообще.
Анастасія рѣшилась бросить этотъ домъ, но желала на прощанье хорошенько прихлопнуть.
Утромъ она прислала просить мамашу къ себѣ, и когда мамаша, предчувствуя новую стычку, явилась, мистриссъ Икль объявила, что она не можетъ болѣе оставаться, что въ этомъ домѣ ее съѣдятъ клопы. Они обитали въ кровати и вездѣ.
Эта смертная обида — величайшая, какую можно сдѣлать порядочной хозяйкѣ дома, поразила мистриссъ де-Кадъ въ самое сердце. Вся кровь ея закипѣла и чепчикъ заходилъ на головѣ, какъ одушевленная предметъ.
— Вы ихъ сюда завезли! наконецъ воскликнула мистриссъ де-Кадъ, задыхаясь.
— Я? спросила мистриссъ Икль, и только улыбнулась.
— Какъ вы смѣете, низкая тварь!… Оставьте мой домъ!…
Анастасія оставила его и переѣхала въ отель, гдѣ, какъ ни странно это покажется, недѣльный счетъ былъ несравненно умѣреннѣе.
Когда дантистъ, взбѣшенный потерею жилицы, бросился къ ней и сталъ ее приглашать возвратиться, милая Стаси показала ему этотъ счетъ.
Онъ согласился уменьшить цѣну.
— Благодарю васъ, папаша, отвѣчала Стаси. — Я уже здѣсь устроилась. Здѣсь всѣ очень ко мнѣ внимательны и учтивы.
Рафаилъ отправился къ адвокату. Подобно безумцу, онъ не заключилъ никакого контракта съ ней, и адвокатъ сказалъ, что надо уступить.
Многочисленныя наблюденія убѣдили меня, что на прекрасную, праздно-живущую въ свое удовольствіе, лэди свѣтъ смотритъ странными главами. Какъ ни будь чисты ваши помыслы, дорогая читательница, какъ ни возвышенны ваши чувства и ни строги убѣжденія, но если вы проводите время единственно въ томъ, что нѣжитесь на софѣ, кушаете сладкіе пирожки, очаровываете гостей и прогуливаетесь въ изящныхъ сапожкахъ, злые люди вамъ этого не пропустятъ даромъ.
Какъ ни совершенны нѣмецкіе джентльмены, но Анастасія начала замѣчать какую-то странность въ обращеніи съ ней, что сочла за лучшее съ ними раззнакомиться.
Ей стало невыносимо скучно и она отправилась на воды. Она наняла великолѣпное помѣщеніе, прогуливалась у источника, приняла участіе въ подпискѣ на мѣстный мостъ, сдѣлала себѣ роскошнѣйшее платье и скоро обратила вниманіе всѣхъ военныхъ джентльменовъ, наполнявшихъ шумное мѣстечко подъ предлогомъ поправки здоровья. Эти добрые люди окружили прекрасную Анастасію вниманіемъ и забавами, сопровождали ее на гулянья, устроивали для нея пикники, приносили букеты и конфекты и проч. и проч.
Генеральша Бостманъ устроила балъ. Анастасія непремѣнно хотѣла присутствовать на этомъ балѣ и затмить все и всѣхъ своими прелестями. Она намекнула объ этомъ своимъ новымъ знакомымъ, наконецъ, прямо попросила, — они отвѣчали уклончиво и съ видимымъ замѣшательствомъ.
На слѣдующее утро она гуляла по аллеѣ, ведущей въ источнику, какъ вдругъ услыхала знакомые голоса.
— Благодарю покорно! говорилъ капитанъ Бискитъ. — Очень обязанъ за такую честь. Нѣтъ, ужь вы няньчитесь съ ней сами! Воображаю, какую мину скорчитъ генеральша, увидя меня съ ней подъ руку! Нѣтъ, слуга покорный! Черноглазая Икль хороша, но для нея я все-таки не намѣренъ ссориться съ обществомъ.
— Со сколькими мужьями она въ разводѣ-то, а? спросилъ маіоръ.
— Я плохъ въ статистикѣ, отвѣчалъ со смѣхомъ капитанъ.
Анастасія бѣгомъ возвратилась домой; она чувствовала, что будь ея сила, она бы изорвала этихъ людей въ клочки, какъ папильотки.
Ее такъ поразило это, что она почти заболѣла отъ бѣшенства. Она не могла ни ѣсть, ни нить, ни спать; красота ея начала блекнуть.
Наконецъ діэта укротила ее, какъ норовистую лошадь укрощаетъ лишеніе овса.
Она чувствовала себя одинокою и отверженною. Неужто Долли, это ничтожество, надо призватъ?
Придя къ такому убѣжденію, она увѣдомила меня по почтѣ о своемъ искреннемъ раскаяніи.
«Дорогой сэръ! гдѣ мой супругъ? Передайте ему, что я отдала бы всю жизнь, чтобъ слышать изъ его устъ слово прощенія!».
Въ ту же минуту это было донесено Долли по телеграфу, а съ первымъ поѣздомъ мой маленькій пріятель полетѣлъ на родину, куда благополучно и прибылъ.
Онъ былъ похожъ на завоевателя — нѣтъ, онъ былъ похожъ на миссіонера, когда склонился надъ рыдающей Анастасіей, которая цаловала его руку, моля о прощеніи.
Много мыслей шевелится у меня по поводу этого примиренія супруговъ и по поводу супружества вообще, но какъ человѣкъ крайне занятой, я долженъ предоставить самимъ читателямъ вывести мораль изъ моей правдивой исторіи.
- ↑ Здѣсь игру словъ: duct — каналъ и Conduct — поведеніе мы не могли иначе передать, какъ посредствомъ этой, быть можетъ, не совсѣмъ приличной остроты.