БОЛЬНЫЯ МѢСТА ШВЕЙЦАРІИ.[править]
Мы видѣли изъ предъидущей статьи, что женевскіе рабочіе, опираясь съ одной стороны на свои здравый смыслъ, а съ другой — направо, неотъемлемаго участія въ общемъ благосостояніи страны, старались дѣйствовать силою убѣжденія на тупоголовыхъ буржуа, и когда уже истощили всѣ средства къ примиренію, то рѣшились вывести! вопросъ изъ сферы словопреніи на сцену практическихъ дѣйствій.
Собравшись въ зданіи Кулувриньерскаго тира, они рѣшились сдѣлать стачку, напугавъ предварительно мирныхъ мѣщанъ своей полуночной прогулкой по городу. Женевскій журналъ разразился громоносной статьей, въ которой оплакивалъ гибель женевской національности отъ иностраннаго общества. Напрасно показываютъ ему списки этого общества, напрасно коммисія, подписываясь, нарочно отвѣчаетъ, что она состоитъ только изъ женевскихъ гражданъ; онъ ничего не хочетъ слушать, и твердитъ себѣ, что все это затѣяли враги свободы и Женевской національности, что работники разорятъ своими стачками страну, что въ нихъ нѣтъ патріотизма и т. д.
Возмущенные такой наглостью, такой безсовѣстной ложью, рабочіе отвѣтили въ «Liberté» статьей, въ которой высказали все, что у нихъ накипѣло на душѣ; помимо нѣсколькихъ горькихъ истинъ, относительно капиталистовъ и ихъ отношенія къ живому товару, называющемуся рабочимъ — товару, который они получаютъ по сходной цѣнѣ, «Liberté» бросила имъ въ лицо всѣ мошенничества, обманы и преступленія, совершенныя Женевской финансовой аристократей, исторію «Crédit genevois», фантастическихъ алжирскихъ мельницъ и рудниковъ, сетифскихъ колоній, ихъ лигу невѣжества, помощью которой они систематически недопускаютъ дѣтей рабочаго класса до высшаго образованія, — бросила имъ въ глаза насилія, продажность, воровство, взяточничество, обманъ, наглую эксплуатацію рабочаго, — однимъ словомъ всѣ тѣ прелести, которыми такъ богата швейцарская буржуазія. И дѣйствительно, швейцарскую буржуазію трудно превзойти въ продажности, пьянствѣ и развратѣ и всевозможныхъ преступленіяхъ, являющихся результатомъ лихорадочной страсти къ наживѣ. Женева въ этомъ отношеніи едва ли не перещеголяла всѣхъ; нигдѣ эта лихорадочная, наглая, безстыдная погоня за франкомъ, воровство, расхищенія народныхъ денегъ, подкупъ, не достигли такихъ размѣровъ какъ здѣсь. Здѣсь — грандіозная мошенническая организація, обворовывающая всѣхъ, отъ англійскаго милліонера до савойскаго нищаго[1] — организація, члены которой безстыднѣе римскихъ авгуровъ смотрятъ уже безъ смѣха другъ на друга, — организація тѣмъ болѣе отвратительная, что всѣ воровскія дѣла «Crédit genevois» и алжирскихъ колоній, ссуды на 15 % и эсконтированія но фантастическимъ разсчетамъ, — все это дѣлается съ набожно сложенными руками и съ возведенными къ небу глазами. Стяжаніе, ложь и притворство — вотъ средства, которыми Женевская буржуазія достигла своего скандалезнаго богатства, которымъ она держится до сихъ поръ, заставляя рабочихъ платить за школы для богачей, — школы, въ которыя никогда не допустится сынъ бѣдняка, обманывая государство при сборѣ податей, обирая одной рукой богатыхъ туристовъ, другой нищихъ и голодныхъ работниковъ.
Итакъ, съ вторника 24 марта, работы по постройкамъ прекратились въ Женевѣ; но всемъ кантонѣ рабочіе рѣшили не работать больше, и эти рѣшенія, эти фразы, какъ красныя цвѣтъ быковъ, доводили буржуа до ярости, до бѣшенства. Между тѣмъ рабочіе организовались, стачка приняла правильный характеръ, коммисія дѣйствій постоянно твердила рабочимъ, чтобы они ни въ какомъ случаѣ не подавали повода къ жалобамъ или вообще полицейскому вмѣшательству; — и, надо сказать, рабочіе превосходно вели себя во время стачки, съ большимъ тактомъ и большой осторожностью. Во вторникъ партіи рабочихъ были отряжены коммисіеи дѣйствія на всѣ пункты города и кантона, наблюдать чтобы никакой работы но постройкамъ не производилось, и въ тоже время международное общество объявило, что желающіе имѣть рабочихъ могутъ всегда найти ихъ въ бюро общества, если только согласятся на постановленныя обществомъ условія.
Практической задачей рабочихъ во время стачки было, очевидно; 1) чтобы остальные рабочіе кантона, не принадлежащіе къ обществу, не работали иначе, какъ на требуемыхъ обществомъ условіяхъ, атакъ какъ антрепренеры на эти условія не соглашались, то чтобъ и не принадлежащіе къ обществу рабочіе прекратили работы; и 2) недопускать пріѣзда въ кантонъ постороннихъ рабочихъ, которые дѣлали бы имъ конкуренцію. Для достиженія обѣихъ этихъ цѣлей были устроены облавы (chasse), какъ выражались рабочіе; на дебаркадерѣ желѣзной дороги и на пристани пароходовъ огромные толпы рабочихъ ожидали прихода каждаго поѣзда, каждаго парохода, и, пропуская остальныхъ пассажировъ, окружали каждаго пріѣзжающаго рабочаго, вели его въ свое кафе, угощали его тамъ виномъ, объясняли положеніе дѣлъ, и затѣмъ, давъ ему четыре франка, отправляли назадъ. Такимъ образомъ на третій день стачки они отправили назадъ партію въ тридцать рабочихъ, пріѣхавшую изъ Тессина по призыву патроновъ, и эти встрѣчи пріѣзжающихъ, правильно организованныя, составили наконецъ для города своего рода развлеченіе; приходъ каждаго парохода ожидался огромною толпою, сошедшеюся смотрѣть, какъ рабочіе, съ шутками и смѣхомъ, весело, дружелюбно и вѣжливо овладѣвали каждымъ пріѣзжающимъ, котораго можно было заподозрить, что онъ каменьщикъ; при этомъ иногда происходили забавныя сцены ошибокъ, но такъ какъ все дѣло не подавало повода ни къ какимъ жалобамъ, ни къ какимъ положительнымъ безпорядкамъ, то полиція спокойно смотрѣла на эти сборища въ 500—600 человѣкъ, а правительство, несмотря на тбованія и жалобы патроновъ и даже другихъ буржуа, хотя и заинтересованныхъ въ дѣлѣ непосредственно, но инстинктивно чувствующихъ свою солидарность съ партіей капиталистовъ, рѣшительно и начисто отказалось вмѣшиваться въ дѣло, если только рабочіе не вызовутъ его къ этому какимъ нибудь положительно противозаконнымъ поступкомъ.
Сверхъ того, какъ я уже говорилъ, въ городѣ и во всемъ канонѣ былъ организованъ рядъ патрулей изъ рабочихъ, наблюдавшихъ, чтобы нигдѣ на женевской территоріи не производились работы. Если оказывалось, что въ какой нибудь мастерской или вообще гдѣ нибудь шла работа, касающаяся одного изъ находящихся въ стачкѣ ремеслъ, то туда тотчасъ же отряжалась толпа членовъ международнаго общества, которые, являясь на мѣсто, объявляли, что «ou ne travaille pas à Genève», а затѣмъ брали работающихъ подъ руки, и уводили съ собою. Патроны, а въ особенности ихъ органъ — Женевскій журналъ, конечно кричали, что это насиліе, что въ Женевѣ гибнетъ личная свобода и т. п., распускали слухи, что международное общество то тутъ, то тамъ избило до полусмерти рабочихъ, несоглашавшихся прекратить работу, и послѣдній не постыдился даже организовать на этотъ счетъ правильную клевету, доводя акуратно каждый день до свѣденія почтеннѣйшей публики о новыхъ неистовствахъ и преступленіяхъ общества. Оказалось, что все это была ложь, что во все время стачки (22 дня) и на всей территоріи кантона не было ни одной драки, не сдѣлано было ни одного насилія, не подано было ни одной жалобы, и даже число пьяныхъ, подбираемыхъ полиціей, и число арестованныхъ въ кабакахъ за буйство и ссоры было значительно менѣе обыкновеннаго, какъ это показали оффиціальные отчеты. Дѣло въ томъ, что и остальные рабочіе, непринадлежавшіе къ международному обществу, были въ сущности очень рады стачкѣ, которая должна была увеличить ихъ заработную плату и уменьшить число часовъ работы въ день, но боясь, что антрепренеры откажутъ имъ совсѣмъ отъ работы, если они примутъ участіе въ стачкѣ, и что будутъ мстить имъ и потомъ, они дѣлали видъ, что хотятъ работать, но что международное общество мѣшаетъ имъ, и потому, при первомъ появленіи рабочихъ патрулей и облавъ, сами складывали инструменты и уходили, будто бы повинуясь насилію, а потомъ вмѣстѣ пили въ пивной общества, смѣясь надъ патронами и надъ своими собственными хитростями. Между тѣмъ патроны, поддерживаемые Женевскимъ журналомъ и всей буржуазіей, дѣлали все возможное чтобъ заставить правительство вмѣшаться въ стачку; сначала они требовали отъ президента Камперіо, чтобъ онъ сдѣлалъ полицейскія распоряженія противъ стачки, выгналъ изъ кантона зачинщиковъ, или даже выслалъ противъ рабочихъ войско, а когда Камперіо наотрѣзъ отказалъ въ этомъ, и объявилъ, что правительство будетъ держать себя совершенно нейтрально въ этомъ дѣлѣ, не имѣя никакого права вмѣшиваться въ него, то они обратились въ федеральный совѣтъ съ просьбою о федеральной интервенціи, и кромѣ того осыпали частными письмами президента Шале-Венеля и членовъ, прося, чтобъ федеральное правительство прислало войско, — федеральные, штыки, какъ это здѣсь говорятся. Конечно, федеральное правительство, точно также какъ и кантональное, не могло же дѣйствительно послать войско и стрѣлять по людямъ за то только, что они не соглашаются работать за слишкомъ низкую, по ихъ мнѣнію, плату, но тоже нѣтъ сомнѣнія, что если бы рабочіе подали хотя малѣйшій поводъ къ интервенціи, буржуазная партія восторжествовала бы, въ Женевѣ снова построились бы баррикады, снова полилась бы кровь. Рабочіе хорошо знали это, и потому тщательно избѣгали всего, что могло бы имѣть хотя видъ насилія, и подать поводъ къ жалобамъ; такъ что въ то время, какъ въ Бельгіи, тоже по поводу стачки рабочихъ, войска геройски исполнили свою обязанность и оффиціальное донесеніе приняло видъ рапорта о побѣдѣ, съ перечисленіемъ убитыхъ и раненыхъ у непріятеля, въ Женевѣ не было даже арестовъ, благодаря уму президента Камперіо, навлекшаго, по этому случаю, на себя непримиримую ненависть добрыхъ буржуа. Конечно, можно пожалѣть, что онъ не отдалъ городскихъ работъ, напримѣръ, рабочимъ, очень нуждавшимся въ пособіи, и проживавшимъ во время стачки свои послѣднія запасныя деньги, — но ожидать этого было бы, конечно, болѣе чѣмъ наивностью, и остается только благодарить Камперіо и за то, что онъ имѣлъ гражданское мужество не уступить буржуазіи, не нарушить закона и конституціи.
Итакъ, всѣ просьбы буржуазіи, всѣ попытки вызвать федеральную интервенцію остались тщетными; всѣ старанія ихъ вынудить рабочихъ къ уличнымъ безпорядкамъ или чему ни будь противузаконному тоже неудались, а между тѣмъ патроны твердо надѣялись, что рабочіе, своей неосторожностью, непремѣнно подадутъ какой нибудь поводъ къ жалобамъ, который они, патроны, уже съумѣютъ эксплуатировать для своихъ цѣлей. Но комитетъ общества постоянно повторялъ рабочимъ, чтобъ они были какъ можно осторожнѣе и вѣжливѣе, и такъ сильна организація общества, такъ съумѣло оно дисциплинировать своихъ членовъ, что не смотря на то, что въ стачкѣ участвовало около двухъ тысячъ человѣкъ, Женевскій журналъ принужденъ былъ сознаться, что всѣ его разсказы были ложны, и что рабочіе не сдѣлали ни одною противузаконнаго поступка. Конечно, онъ съумѣлъ найти и это въ высшей степени печальнымъ, и, вдаваясь въ отчаянный революціонизмъ, безъ сомнѣнія повергшій въ немалое изумленіе его читателей, сталъ увѣрять, что, можетъ быть, даже уличное возмущеніе было бы лучше этой агитаціи, не выходящей изъ легальности, и которая, наружно уважая законъ, «попираетъ въ тоже время самыя святыя права, гарантированныя кантональной конституціей»; но уже самое сознаніе это, что двѣ тысячи рабочихъ, въ теченіе трехъ недѣль, несмотря на всѣ вызовы со стороны патроновъ, на все желаніе послѣднихъ воспользоваться малѣйшимъ незначительнѣйшимъ обстоятельствомъ, не сдѣлали ничего противузаконнаго, — имѣетъ свое значеніе.
Такимъ образомъ прошла недѣля, а конца стачки не предвидѣлось; рабочіе прогуливались но городу, ходили съ семействами за-городъ, наполняли такъ называемый англійскій садъ, аристократическую женевскую прогулку, къ великой досадѣ и негодованію женевскихъ лавочниковъ, любящихъ, чтобъ каждый сверчекъ зналъ свой шестокъ, чтобъ аристократическіе кварталы оживлялись хорошо одѣтыми людьми, а чтобъ блузники сидѣли у себя въ смрадныхъ, и грязныхъ закоулкахъ. Облавы и встрѣчи пріѣзжающихъ рабочихъ шли своимъ чередомъ, и стачка, повидимому, становилась нормальнымъ положеніемъ города; рабочіе вели себя по прежнему скромно, тихо и осторожно, такъ что даже враги ихъ не могли отказать имъ въ большой выдержанности и дисциплинѣ, что, конечно, незамедлило тоже быть поставлено въ вину, какъ доказательство до чего международное общество деспотически распоряжалось рабочимъ населеніемъ страны: капиталисты и мѣщане не могли понять, не могли представить себѣ, чтобы такая масса рабочихъ, собирающаяся огромными толпами, незамученная двѣнадцатичасовой работой въ сутки, могла, безъ особенной задней мысли и безъ таинственной, по тираннической власти, не шляться во кабакамъ, не воровать и не грабить богатыхъ, не оскорблять женщинъ на улицахъ. Между тѣмъ изъ разныхъ концовъ Швейцаріи получались отъ рабочихъ адресы международному обществу, выражавшіе сочувствіе стачки, и предлагавшіе нравственную и матеріальную поддержку; газеты каждый день приносили извѣстія, что то тутъ, то тамъ рабочіе вотировали сборъ на поддержку Женевской стачки, причемъ швейцарскій радикализмъ явился въ полномъ блескѣ. Въ Лозаннѣ, напримѣръ, полиція запретила рабочимъ наклеивать афиши, и всѣ радикальные журналы, отъ Confédéré, пунцоваго радикальнаго фрейбургскаго листка, до Bund’а, — всѣ, развѣ за исключеніемъ Suisse radicale, органа партіи Фази, вдругъ сдѣлавшей volte-face въ дѣлѣ стачки, въ надеждѣ эксплуатировать ее для своихъ мелкихъ мѣстныхъ и личныхъ интересовъ, — всѣ рѣзко высказались противъ рабочихъ, противъ стачки, противъ требованій прибавки, лицемѣрно оплакивая уничтоженіе личной свободы въ Женевѣ. Да и дѣйствительно, ужъ до радикализма ли тутъ, до принциповъ ли, когда дѣло коснулось кармана и вѣковыхъ, священныхъ правъ наживаться чужимъ трудомъ! Общественное мнѣніе страны, вся журналистика, всѣ образованные классы, всѣ политическія партіи, отъ багрово-красныхъ до снѣжно-бѣлыхъ, всѣ высказались противъ рабочихъ; всѣ, съ ругательствами или лестью, угрозами или совѣтами, всѣ убѣждали ихъ уступить, чтобъ не нарушать спокойствія страны, не раззорять благосостоянія отечества. Правда, рабочіе почти вездѣ признали, на своихъ собраніяхъ, свою солидарность съ женевскими рабочими, вотировали имъ адресы сочувствія и поддержку; но что значилъ ихъ голосъ въ общемъ хорѣ? Да притомъ разные демократически-радикальные адвокаты, разные друзья рабочаго класса, но еще болѣе друзья правды изъ фабрикантовъ и лавочниковъ, постарались отклонить рабочихъ отъ этихъ заявленій и подавить въ зародышѣ начинавшееся распространяться движеніе. Изолированные къ странѣ, оставленные всѣми, осыпаемые упреками, рабочіе Женевскіе однако остались непреклонными, не испугались поднявшейся на нихъ бури, и но прежнему, тихо и спокойно, но упорно и настойчиво продолжали защищать свои права и требованія, казавшіяся имъ справедливыми, спокойно и умѣренно отвѣчали на упреки и фразы противниковъ, безъ демократическаго пафоса и революціоннаго пустословія. Надо сознаться, что въ этой борьбѣ противъ образованныхъ классовъ швейцарскаго общества они имѣли le beau rôle, — и умѣли выдержать ее. Такъ, напр., дѣлая между собою складчины для помощи рабочимъ, находящимся въ стачкѣ, рабочіе однако отказались начисто, когда нѣкоторые, изъ желавшихъ помочь имъ, предложили устроить въ пользу ихъ концертъ, и отвѣчали, что не желаютъ прибѣгать къ состраданію и благотворительности публики, а обойдутся собственными средствами.
Здѣсь я приведу еще маленькій эпизодъ изъ исторіи стачки, характеризующій впрочемъ главнымъ образомъ не самый вопросъ, а радикаловъ, демократовъ и т. д., называющихъ себя друзьями рабочаго класса, болтающихъ о своей — конечно платонической — любви къ рабочимъ, чтобъ при случаѣ употребить ихъ для своихъ цѣлей.
Существуетъ на бѣломъ свѣтѣ нѣкто господинъ Геггъ, прославившійся въ исторіи европейской демократіи тѣмъ, что на конгрессѣ мира въ Женевѣ онъ представлялъ Гарибальди «son femme» — «une démocrate aus Amerika»; этотъ господинъ очень много терся въ нѣмецкихъ революціонныхъ кружкахъ въ Швейцаріи, и всѣми силами старался быть въ отличнѣйшихъ отношеніяхъ въ комитетамъ международнаго общества, такъ какъ эти отношенія составляютъ для него, такъ сказать, его обществениное положеніе. Но замѣчательно, что, въ одно и тоже время, этотъ господинъ, «другъ рабочихъ», оказывается также и закадычнѣйшимъ пріятелемъ Женевскихъ капиталистовъ и банкировъ; мало того, о немъ и «Etats-Unis de l’Europe» говорятъ какъ о своемъ человѣкѣ, и главный ихъ врагъ, врагъ всего конгресса, Женевскій журналъ, тоже называетъ его своимъ другомъ, однимъ словомъ, это какой-то всеобщій другъ, всесвѣтный пріятель и любимецъ. Итакъ, въ одинъ прекрасный день появляется въ Женевскомъ журналѣ письмо господина Гегга къ редактору этого журнала, письмо, въ которомъ онъ убѣждаетъ рабочихъ уступить, увѣряя ихъ, что и патроны въ свою очередь сдѣлаютъ уступку. Неговоря уже о томъ, что довольно оригинально было другу рабочихъ обращаться къ своимъ возлюбленнымъ друзьямъ и братьямъ не прямо, даже не черезъ ихъ журналъ, а черезъ журналъ ихъ противниковъ, журналъ, заявившій себя заклятымъ врагомъ рабочаго класса, — замѣчательно, что господинъ Геггъ, самъ владѣлецъ фабрики и человѣкъ богатый, наивно совѣтуетъ рабочимъ уступить, и начинаетъ торговаться съ ними на счетъ этого, когда рабочіе очень подробно изложили свое положеніе, что они умираютъ съ семействами своими съ голоду, и что требованія ихъ составляютъ самый скромный minimum, позволяющій имъ не сберегать и откладывать, а буквально только не быть постоянно въ проголодь.
Мы приведемъ здѣсь нѣсколько краткихъ выписокъ изъ этого письма, чтобъ сдѣлать болѣе понятнымъ отвѣтъ рабочихъ на это любезное вмѣшательство и непрошенные совѣты.
"Г. Редакторъ, пишетъ г. Геггъ, — будучи проѣздомъ въ Женевѣ, я съ грустью вижу, что этотъ благородный и свободный городъ, къ которому я такъ привязанъ чувствомъ любви, убѣжденіями и семейными связями, находится снова въ кризисѣ, могущемъ сдѣлаться гибельнымъ для обѣихъ сторонъ. Въ такой моментъ каждый человѣкъ съ сердцемъ долженъ стараться предотвратить серьезную борьбу, и съ этой цѣлью я берусь за перо, чтобъ высказать мое мнѣніе, которое, можетъ быть, будетъ способствовать къ примиренію рабочихъ и патроновъ.
«Прежде всего я долженъ откровенно заявить, что и люблю рабочихъ, всегда занимался устройствомъ ихъ судьбы, и желалъ бы способствовать разрѣшенію вопроса XIX вѣка, — вопроса соціальнаго. Какъ нѣкогда среднее сословіе выдержало вѣковую борьбу съ аристократіей и вышло побѣдителемъ, такъ теперь готовится борьба между этимъ среднимъ сословіемъ, буржуазіей, и рабочими. — Какъ отвратить эту борьбу? спросятъ меня. Дли этого надо откровенно опредѣлить и уяснить ея причины, и затѣмъ сдѣлать взаимныя уступки… Надо чтобъ буржуазія слилась съ рабочимъ классомъ, и единственное средство къ этому — кооперація, свободная ассоціація на экономической почвѣ… Ассоціація эта не коммунизмъ, не соціализмъ, — это просто солидарность интересовъ, уравненіе гражданъ трудомъ… Но прежде чѣмъ достигнуть этого великаго идеала, — вы, патроны, и вы, рабочіе, — сдѣлайте другъ другу уступки… Я умоляю господъ патроновъ сбавить одинъ часъ работы, и накинуть 20 % заработной платы; вы же, работники, не будьте слишкомъ взыскательны, подумайте, что и патроны рискуютъ своимъ капиталомъ, и что во многихъ другихъ странахъ рабочіе совсѣмъ не имѣютъ работы и умираютъ съ голода. Въ Англіи, гдѣ я былъ два мѣсяца тому назадъ, многіе изъ членовъ Trade’s Union теперь противъ стачекъ; самъ президентъ, такъ горячо стоявшій прежде за стачки, теперь вступилъ съ Гладстономъ въ переговоры для образованія особаго парламента, въ которомъ рѣшались бы вопросы, касающіеся работы… Помните, что вашей стачкой вы мѣшаете намъ въ нашей борьбѣ за свободу и независимость и благосостояніе народовъ».
Письмо это замѣчательно во многихъ отношеніяхъ; прежде всего въ немъ поражаетъ его безцеремонность, нахальство, съ которымъ торгашъ-фабрикантъ навязывается съ совѣтами, въ своей наивности и невѣжествѣ добраго буржуа надѣясь наборомъ пошлыхъ фразъ о солидарности интересовъ, несоставляющей однако соціализма (это чтобы успокоить своихъ женевскихъ родственниковъ — лавочниковъ и патроновъ) рѣшить — шутка! — соціальный вопросъ. Затѣмъ этотъ политическій аферистъ умоляетъ патроновъ сбавить одинъ часъ (на что патроны согласились со второго дня стачки, такъ что умаливать ихъ объ этомъ было, по крайней мѣрѣ, лишнее), а потомъ обращается къ рабочимъ, и уже не умаливаетъ ихъ, а строго и внушительно говоритъ, чтобы они не были слишкомъ взыскательны, пытаясь при этомъ разжалобить ихъ печальною участью бѣдныхъ патроновъ, принужденныхъ рисковать своимъ капиталомъ; какъ окончательный аргументъ, чтобъ убѣдить рабочихъ на уступку, онъ приводитъ то обстоятельство, что и въ другихъ странахъ рабочіе мрутъ съ голода.
Но всего характеристичнѣе, — это два раза повторенная, и составляющая суть всего письма фраза, обращенная къ рабочимъ: «сдѣлайте уступку, сбавьте половину съ нашихъ требованій!» Какъ въ ней видѣнъ весь человѣкъ, торгашъ, купецъ-кулакъ, начинающій торговаться съ человѣкомъ, который умираетъ съ голоду, — не согласится ли онъ удовольствоваться полупорціей хлѣба…. Рабочіе изложили письменно свое положеніе, высчитали по пальцамъ, каковъ долженъ быть minimum прибавки, и этотъ фабрикантъ, другъ рабочихъ, вступаетъ съ ними въ торгъ: не уступятъ ли они чего, — не могу-де, право не могу столько дать, самому дороже стоитъ!..
И что за экономическія представленія у этого господина! Слейтесь, говоритъ онъ буржуазіи и рабочимъ, составьте свободную ассоціацію, т. е. одни дадутъ капиталъ, другіе трудъ, а барыши будутъ дѣлиться, и онъ воображаетъ, что это какой-то новый принципъ, не замѣчая, что и теперь буржуазія и рабочіе составляютъ такую ассоціацію. Онъ не только не подозрѣваетъ этого простого обстоятельства, но представляетъ ассоціацію эту, какъ великій идеалъ далекаго будущаго. Однимъ слономъ, читая это письмо, не знаешь, чему изумляться, — идіотизму ли его или нахальству; само собою разумѣется, что Женевскій журналъ превознесъ его до небесъ, представилъ письмо какимъ-то откровеніемъ съ неба, а автора ангеломъ, посланнымъ свыше принести на землю миръ и благоденствіе.
Вслѣдъ за появленіемъ письма г. Гегга вышла брошюрка одного рабочаго, — отвѣтъ на это письмо; мы приведемъ нѣсколько отрывковъ изъ нея, чтобъ показать и силу, и тонъ полемики рабочихъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и ихъ взглядъ на дѣло.
Послѣ маленькаго вступленія, въ которомъ говорится, что г. Геггъ суется гдѣ его не спрашиваютъ, и разыгрываетъ роль мухи на сохѣ, авторъ брошюры говоритъ:
"Въ № 74 Женевскаго журнала помѣщено воззваніе г. Гегга къ патронамъ и рабочимъ въ видѣ письма къ редактору этого журнала, извѣстнаго защитника нищеты… Можетъ быть у г. Гегга были самыя лучшія намѣренія, но здѣсь онъ разыгралъ роль лафонтеневскаго медвѣдя… Мы постараемся показать, или что онъ не понималъ, что писалъ, или онъ не заслуживаетъ той симпатіи, которою онъ пользуется у многихъ рабочихъ.
"Г. Геггъ начинаетъ заявленіемъ, что онъ проѣздомъ въ Женевѣ (что намъ очень пріятно узнать); что онъ глубоко привязанъ къ этому городу (что, конечно, должно тоже глубоко тронуть сердце каждаго Женевца); что въ его груди бьется сердце (въ чемъ мы никогда не сомнѣвались); что сердце это полно грусти (о чемъ мы крайне сожалѣемъ); что онъ берется за перо, чтобы разрубить гордіевъ узелъ соціальнаго вопроса — что мы и посмотримъ.
"Выслушаемъ же съ почтеніемъ и вниманіемъ новое и сильное слово, плодъ долгихъ безсонныхъ ночей г. Гегга.
«Онъ начинаетъ свое письмо изъясненіемъ въ любви къ рабочимъ, о чемъ и заявляетъ откровенно. Начиная съ того, что мы плохо понимаемъ значеніе этого „откровенно“, — думалъ ли Г. Геггь, что, своимъ заявленіемъ любви къ рабочимъ онъ совершаетъ подвигъ гражданскаго мужества, или это была просто риторическая фигура? И что значитъ это „я люблю рабочихъ“? Любите ли вы ихъ, какъ любятъ капусту, ветчину, больше или меньше? Что вы толкуете намъ о любви! Пожалуйста, оставьте эти выраженія вашихъ чувствъ! Любите себя, жену, дѣтей, и т. д., — все это очень хорошо, но чего требуетъ рабочій отъ васъ и подобныхъ вамъ? Только должнаго, — даже и того менѣе. Обогащаясь на счетъ его труда, по крайней мѣрѣ, избавьте его отъ вашего сочувствія. Вы говорите, что всегда занимались судьбою рабочаго. На это мы спросимъ васъ: кто вы такой, г. Геггъ? Чѣмъ вы живете? Получаютъ ли ваши рабочіе все должное имъ? Проживаете ли вы столько же, сколько производите? Потрудитесь показать намъ вашу приходорасходную книжку… Вы говорите объ умѣ и образованіи буржуазіи; знаемъ мы ихъ, этотъ умъ и это образованіе, — точно ихъ много нужно, чтобъ спекулировать на чужой трудъ… Вы говорите, что буржуазія ближе къ народу, чѣмъ аристократія къ буржуазіи. Нисколько. Едва ли буржуазія еще не дальше. У аристократіи было хоть свое 4-е августамъ буржуазія скорѣе готова раззорить страну, уморить голодомъ рабочаго, чѣмъ дать ему сорокъ сантимовъ въ часъ заработной платы. Аристократія болѣе невѣжественна; буржуазія же превосходно сознаетъ, что она дѣлаетъ, такъ какъ она, но вашимъ словамъ, образована, такъ какъ она опирается на науку, говорящую, что чѣмъ рабочій голоднѣе, тѣмъ болѣе можно уменьшать его заработную плату. Сліяніе классовъ! При этихъ словахъ намъ уже представляется, что капиталисты несутъ свои капиталы въ кассу международнаго общества. Отчего не подастъ г. Геггъ первый примѣра, отдавъ свои собственные капиталы на такую ассоціацію? И съ чего позволяетъ себѣ этотъ господинъ по собственному произволу мѣнять положенія нашего комитета? съ чего умоляетъ онъ патроновъ сбавить одинъ часъ работы въ день, когда комитетъ нашелъ необходимою сбавку двухъ часовъ? Откуда знаетъ онъ потребности Женевскаго рабочаго? Покажите-ка, г. Геггъ, сами, намъ примѣръ, какъ можно прожить на заработную плату здѣшняго рабочаго. Будьте благоразумны, уважайте личную свободу другихъ — она священа, говорятъ г. Геггъ. Чего вы суетесь? Съ чего вы взяли обращаться къ намъ съ подобными совѣтами. Такой важный и знающій человѣкъ, другъ Женевскаго журнала, Suisse radicale, Liberté, патроновъ и рабочихъ, однимъ словомъ всесвѣтный другъ могъ бы прежде справиться о нашихъ преступленіяхъ и проступкахъ у своихъ друзей, или, пожалуй, хоть у полиціи, прежде чѣмъ дѣлать намъ выговоры. Чѣмъ бы ни кончилась наша стачка, рабочіе, не довѣряйте этимъ благодѣтелямъ человѣчества, и помните всегда, что люди, толкующіе намъ о любви, спекулируютъ или спекулировали на нашъ трудъ».
Брошюра эта надѣлала много шуму въ Женевѣ, и эпиграфъ ея, знаменитый стихъ Буало, измѣненный сообразно съ обстоятельствами, и адресованный въ видѣ «совѣта г. Геггу» — «soyez plutôt patron, si c’est, votre état», имѣлъ огромный успѣхъ. Геггъ совершенно растерялся, — онъ никакъ не ожидалъ подобнаго отвѣта, — бѣгалъ въ комитетъ Общества, уговаривалъ и даже требовалъ, чтобы комитетъ протестовалъ противъ этой брошюры, по, конечно, комитетъ отвѣчалъ, что это не его дѣло, и наконецъ г. Геггъ, послѣ многихъ похожденій, выгнанный окончательно, уѣхалъ къ себѣ, отрясая пыль съ ногъ, и увѣряя, что «вошь что значитъ любитъ рабочихъ.» Конечно, всѣ пріятели его, — а мы видѣли, что ихъ много, — всѣ, отъ набожнаго Женевскаго журнала до ультра-раціоналиста Фогта, — всѣ тотчасъ же поспѣшили привести этотъ случай какъ новое доказательство неблагоразумія и неблагодарности рабочихъ, отталкивающихъ своихъ собственныхъ друзей.
Весь этотъ эпизодъ я привелъ, какъ хорошую характеристику и настроенія рабочаго класса, и взглядовъ его «друзей». Вотъ г. Геггъ, радикалъ изъ радикаловъ, другъ рабочаго класса, человѣкъ, считающійся опаснымъ по своимъ крайнимъ мнѣніямъ относительно соціальнаго вопроса, стоящій по своимъ взглядамъ на самой границѣ соціализма, въ тяжелую, для рабочихъ, минуту имѣетъ наглость обращаться къ нимъ съ совѣтомъ уступитъ, не быть слишкомъ требовательными, когда они по пальцамъ высчитываютъ, что эта прибавка необходима имъ, чтобы они не голодали съ семействами, и не умирали преждевременно, истощенные работой, оставляя дѣтей безъ куска хлѣба. Торгашъ до конца ногтей, онъ понять не можетъ, что люди прямо излагаютъ свое положеніе, и требуютъ только того, что дѣйствительно необходимо; ему кажется, что нельзя такъ сразу и уступить, — надо поторговаться, — можетъ они что и сбавятъ. Поневолѣ повторишь что «кто говоритъ вамъ о любви, спекулируетъ на вашъ кошелекъ».
Въ отвѣтѣ Геггу поражаетъ прежде всего этотъ выдержанный, мастерски проведенный полемическій тонъ, эта строгая логика, выбивающая спекулятора-соціалиста изъ послѣднихъ его укрѣпленій, логика, безцеремонно откладывающая въ сторону громкую фразу, чтобъ говорить гнусную сущность. Но для насъ особенно важно то обстоятельство, что, оставляя въ сторонѣ разсужденіе о той или другой заработной платѣ, авторъ этого отвѣта становится выше споровъ минуты, и прямо и смѣло становитъ вопросъ на его истинную, принципную почву. «Вы даете намъ совѣты, говоритъ онъ, — но прежде скажите намъ, кто вы такой, чѣмъ вы живете; покажите ваши счетныя книги, — можетъ быть и вы точно также спекулируете на трудъ рабочаго!» Здѣсь вопросъ уже идетъ не о той или другой цифрѣ, а прямо объ общемъ фактѣ эксплуатаціи труда. Рабочіе поняли, что люди, обогащающіеся ихъ трудомъ, не могутъ но сущности дѣла быть ихъ друзьями, и прямо отталкиваютъ ихъ, съ какими бы фразами и чувствами тѣ ни являлись къ намъ; и это-то и составляетъ главную характеристическую черту настоящей стачки, черту, которая придала ей и ея исходу такое важное значеніе.
Международное общество никогда не скрывало ни своей цѣли, ни программы, и въ этомъ отношеніи капиталисты очень хорошо знали, чего надо ожидать, и потому-то и пущены были въ ходъ всѣ пружины, чтобъ убить общество, — отъ угрозъ рабочимъ до клеветы и ложныхъ слуховъ. Въ настоящей стачкѣ оно тоже открыто признавалось, что дѣло идетъ въ сущности вовсе не объ одной прибавкѣ заработной платы каменьщикамъ, но что это только временное средство, вынужденное данной минутой, средство прямо поставить въ Женевѣ соціальный вопросъ; что разрывъ между капиталомъ и трудомъ слишкомъ явствененъ, слишкомъ сознанъ рабочими, чтобъ они могли удовлетвориться простой прибавкой платы, но что цѣль ихъ, — полное и коренное преобразованіе всѣхъ условій труда и отношенія его къ капиталу, и что международное общество употребитъ всѣ свои силы, чтобъ одержать побѣду въ этомъ случаѣ, который будетъ только началомъ общей, окончательной борьбы. Такимъ образомъ, стачка эта потеряла свой характеръ частнаго случая, частнаго недовольства нѣкоторыхъ ремеслъ заработною платою, — она обратилась въ дуэль между капиталомъ и трудомъ, въ авангардную сшибку, предшествующую генеральному сраженію, мѣсто и время котораго были, повидимому, выбраны и подготовлены заранѣе. Понятно, что при такомъ поставленіи вопроса не могло быть и рѣчи о согласіи на уступку, которую предлагали патроны въ своей первой прокламаціи.
Мы не будемъ обсуждать, хорошо ли, цѣлесообразно ли было со стороны международнаго общества такъ прямо и открыто ставить вопросъ, и по поводу частаго случая дѣлать заявленіе принциповъ, показывать и цѣль свою, и тактику, и средства, — но разъ придавъ стачкѣ новое принципное значеніе, сдѣлавъ profession de foi, которое должно было неминуемо вызвать противниковъ на самую отчаянную борьбу, заявивъ, что рабочіе всей Европы рѣшились поддержать женевскую стачку, нужно уже было дѣйствительно идти до конца, — а главное, имѣя столько времени чтобъ подготовиться къ наступающей и неминуемой борьбѣ, должно было собрать всѣ свои силы, взвѣсить всѣ шансы успѣха и неудачи, сосчитать запасные капиталы и возможныя потери, и если только исходъ могъ хоть сколько нибудь быть сомнительнымъ, на обществѣ лежала обязанность или вовсе не начинать дѣла, или, по крайней мѣрѣ, не придавать ему такого характера, что неуспѣхъ могъ имѣть значеніе пораженія рабочихъ вообще, а не частной неудачи. Что же сдѣлало общество въ этомъ отношеніи, и на что употребило оно восемь недѣль переговоровъ, результатъ которыхъ былъ ясенъ и очевиденъ съ самого начала? Что сдѣлало оно впослѣдствіи, когда стачка уже началась, и когда такъ щедро разсыпались фразы о солидарности рабочихъ всѣхъ ремеслъ и всѣхъ странъ?
Первое заявленіе недовольства рабочихъ настоящимъ ихъ положеніемъ было формулировано 19 января; очевидно, что разговоры объ этомъ предметѣ, агитація, о которой не могло общество не знать, которую оно даже частью поддерживало своимъ нравственнымъ вліяніемъ, однимъ словомъ, движеніе высказавшееся въ это январское собраніе, продолжалось, по крайней мѣрѣ, всю зиму. Положимъ, можно сказать, что общество не ожидало такого отпора со стороны патроновъ, — но во-первыхъ, странно въ виду начинающейся борьбы упустить изъ виду возможность сопротивленія противника, упустить до такой степени, что сопротивленіе это застаетъ руководящій комитетъ совершенно врасплохъ; во-вторыхъ, даже извиняя эту опрометчивость, этотъ промахъ разсчета, во всякомъ случаѣ нельзя никакъ объяснить себѣ, зачѣмъ общество потеряло восемь недѣль, пока длились переговоры, и не приступило къ подготовкѣ стачки, неизбѣжность которой была очевидна самому недальновидному. А между тѣмъ оно не только не приготовило ничего, но даже просто не сосчитало много ли рабочихъ будутъ безъ работы, а слѣдовательно безъ денегъ, много ли у этихъ рабочихъ есть запасныхъ денегъ, и долго ли они могутъ продержаться; странно сказать, — но комитетъ не зналъ ни своихъ средствъ, ни даже числа людей, и потому не принялъ ровно никакихъ мѣръ для ихъ поддержекъ. Оказалось, что въ концѣ первой недѣли стачкѣ уже пришлось обратиться за помощію къ другимъ рабочимъ; положимъ женевскіе фабричные рабочіе, фабрика, какъ здѣсь говорятъ, — дали но первому же требованію складчиной шестъ тысячъ франковъ; но что значили эти деньги, когда въ стачкѣ участвовали двѣ тысячи человѣкъ, оставшихся съ семействами безъ хлѣба, и когда сверхъ того нужно было дѣлать довольно значительныя экстренныя издержки на «облавы» и на отправленіе назадъ пріѣзжающихъ въ Женеву рабочихъ!
Когда оказалось, что денежныя средства рабочихъ такъ малы, а стачка грозила затянуться на неопредѣленное время, женевскій комитетъ рѣшился отправить депутатовъ въ Парижъ и Лондонъ за помощью, но все это стоило денегъ, а главное — требовало времени; между тѣмъ рабочіе сидѣли безъ хлѣба, проживали послѣднія свои экономіи, закладывали имущество и входили въ долги. Послѣ первого же сбора стало очевидно, что остальные рабочіе готовы, конечно, поддержать дѣло, но никакъ не могутъ и не захотятъ взять на себя обязательство содержать неработающихъ неопредѣленное время. Надо сознаться, что въ этомъ они до извѣстной степени были правы, такъ какъ не можетъ быть сомнѣнія, что эти потерянные 20 рабочихъ дней можно было употребить съ большею пользою, чѣмъ на прогулки и проклинанія патроновъ, тѣмъ болѣе, что не было никакихъ гарантій, что стачка не продлится вмѣсто 20 и 120 дней.
И какое время выбрано было для стачки? Ранняя весна, т. е. самая неудобная часть года. Зимой большая часть рабочихъ не имѣла работы, слѣдовательно и ничего не зарабатывала, а съ другой стороны зима — самое дорогое время, такъ что весной рабочіе, особенно индустріи построекъ, и особенно въ Женевѣ, находятся обыкновенно совершенно à sec, и именно начинаютъ снова поправляться съ началомъ строительныхъ работъ. Все это должно было бы быть хорошо извѣстно обществу, состоящему изъ рабочихъ, состояніе которыхъ и дѣла должны быть имъ извѣстны лучше, чѣмъ кому бы то ни было; между тѣмъ общество затѣиваетъ стачку, требующую денегъ, и большихъ денегъ, именно тогда, когда рабочіе находятъ ея въ самомъ плохомъ финансовомъ положеніи, затѣмъ стачка началась въ мартѣ, т. е. когда строительныя работы только что начинаются. Антрепренеры заключаютъ обыкновенно контракты на постройки въ концѣ марта или началѣ апрѣля; очевидно, надо было выждать этого времени, чтобы они заключили контракты, и тогда уже, воспользовавшись тѣмъ, что они связаны этими контрактами, и не могутъ терять ни минуты времени, потребовать прибавки заработной платы. Тогда были бы дѣйствительно нѣкоторые шансы, что патроны сдѣлали бы уступку, вынужденные обстоятельствами. Но начинать стачку до заключенія контрактовъ было совершенно безсмысленно. Очевидно патроны въ этомъ случаѣ должны были очень просто разсчитать, что подождать они очень могутъ и что даже въ самомъ невыгодномъ случаѣ потеряютъ только проценты съ своего капитала, который, вмѣсто 15 %, далъ бы банковыхъ 4 %; да и этимъ они, въ сущности, не рисковали, такъ какъ каждому было очевидно, что работа нужнѣе рабочимъ, чѣмъ патронамъ, и что послѣдніе, конечно, дольше могутъ выдержать стачку, если только не будутъ поставлены въ особыя, очень невыгодныя условія, какъ, напр., если они связаны контрактомъ. Всего этого общество не разсчитало, и дѣйствуя больше но энтузіазму, нежели по разсчету, рѣшило, что «патроны не выдержатъ и недѣли». Ну, конечно, за этотъ промахъ пришлось поплатиться, и поплатиться, какъ мы увидимъ, очень дорого. И дѣйствительно, послѣ трехъ недѣль стачки голодъ, безденежье, упреки женъ и семействъ взяли свое; безнадежность положенія, отсутствіе всякого шанса успѣха, убѣжденіе, что всѣ потери, всѣ лишенія были перенесены безполезно, все это деморализировало рабочихъ, отняло у нихъ первоначальную энергію; стали поговаривать, не кончить ли уже стачку, такъ какъ патроны, очевидно, и не думаютъ объ уступкѣ; чтобъ хотя сколько нибудь маскировать пораженіе, рабочіе стали говорить, что они готовы сбавить свои требованія, лишь бы патроны признали международное общество. Этимъ буржуазія поспѣшила воспользоваться, и поручила веденіе переговоровъ президенту Камперіо. Тотъ призналъ депутатовъ общества, и рѣшилъ съ ними, что патроны сбавляютъ число часовъ работы съ 12 на 11, и прибавляютъ отъ 5 до 10 % заработной платы. Рабочіе, видя, что дальнѣйшая борьба невозможна, согласились на эти условія, и слова принялись за работу, сознаваясь, что они побиты въ дѣлѣ условій труда, но что, по крайней мѣрѣ, Общество ихъ признано. Зачѣмъ нужно было имъ это признаніе — я думаю они и сами не отдавали себѣ отчета, — но только и въ этомъ они горько ошиблись. Когда стачка кончилась, патроны, конечно, не замедлили упрекнуть рабочихъ, что вотъ-де къ чему привело васъ иностранное общество, что лучше было бы просто обратиться къ нимъ, патронамъ, что они условія эти предлагали съ первого дня гревы, и рабочіе, послѣ трехъ недѣль стачки, принуждены были принять то, на что соглашались патроны съ самаго начала. Что же касается переговоровъ съ Камперіо, то, конечно, патроны заявили, что они никакого международнаго общества не признаютъ, что не поручали президенту вести съ нимъ переговоровъ, и рѣшительно не знаютъ, что и съ кѣмъ говорилъ Камперіо.
Нельзя было не сознаться, что рабочіе и общество были побиты на голову. Сбавку одного часа работы патроны предложили дѣйствительно съ самаго начала, а нѣкоторые изъ антрепренеровъ еще и до начала стачки; прибавленіе 5—10 % во-первыхъ само но себѣ насмѣшка, — что значитъ, что каменьщикъ вмѣсто 2 фр. будетъ получать 2 фр. 10 сант. или 2 фр. 20 сант. въ день? Это составитъ ему въ мѣсяцъ какіе нибудь 2 1/2—5 фр., т. е. ровно ничего. Замѣтьте, что этимъ процентнымъ разсчетомъ патроны ловко отстранили и совершенно убили главный принципъ новыхъ условій, требуемыхъ рабочими, — именно принципъ большаго уравненія заработной платы; понятно, что процентная прибавка не только не уравняла заработную плату разныхъ ремеслъ, но сдѣлала различіе больше прежняго. Впрочемъ, все это уже потому имѣетъ болѣе теоретическій интересъ, что до стачки не было точной, вездѣ одинаковой и опредѣленной заработной платы, величина ея всегда колебалась, сообразуясь съ количествомъ работы, числомъ рабочихъ и т. д., и даже у разныхъ патроновъ была различна и совершенно зависѣла отъ патрона. Естественно, что при этой неопредѣленности и произвольности заработной платы прибавка совершенно положена на добрую волю и совѣсть патрона. Рабочіе въ первую минуту не сообразили этой хитрости своихъ противниковъ, и согласились кончить стачку; но, конечно, очень скоро дѣйствительность открыла имъ глаза. «Nous sommes trahis», пронеслось между рабочими, — но было уже поздно, — о ни были совершенно въ рукахъ патроновъ. Эти послѣдніе немедленно воспользовались, конечно, побѣдой, и сговорились отказать отъ работы всѣмъ тѣмъ изъ рабочихъ, которые выдались во время стачки, всѣмъ членамъ комитета, коммисіи дѣйствія, всѣмъ вліятельнымъ людямъ Общества, чтобъ этимъ средствомъ и отомстить имъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ заставить выѣхать изъ Женевы, и такимъ образомъ лишить рабочихъ всѣхъ ихъ вожаковъ.
Въ виду предстоявшей стачки дѣло Общества было, во-первыхъ, приготовить средства къ борьбѣ, т. е. деньги на содержаніе рабочихъ; мы видѣли, что оно не сдѣлало этого. Во-вторыхъ оно должно было подумать о сокращеніи расходовъ рабочихъ, находящихся въ стачкѣ, чтобы хотя сберечь ихъ экономіи, если уже оно ничего не сдѣлало для нихъ болѣе положительнаго; этого можно било достигнуть устройствомъ Consumverein’а хоть на время и для рабочихъ, участвующихъ въ стачкѣ, если уже не хватало денегъ сдѣлать его на все Общество. Еслибъ комитетъ подумалъ объ этомъ раньше, такъ вѣрно парижская, а можетъ быть и лондонская секціи не отказали бы ему въ деньгахъ. Комитетъ долженъ былъ сдѣлать гуртовыя закупки главныхъ припасовъ, или войти по этому поводу въ сношеніе съ какимъ нибудь мясникомъ, булочникомъ, и т. д., что было тѣмъ легче, что нѣкоторые булочники, напр., сами предлагали мѣсячный кредитъ. Комитетъ не подумалъ и объ этомъ; рабочимъ пришлось самимъ же и въ одиночку получать все нужное, на чистыя деньги, продавая для этого имущество, или въ долгъ, и, слѣдовательно, на проценты.
Наконецъ на комитетѣ, который подготовилъ и велъ стачку, лежала еще третья обязанность, именно не терять безполезно рабочихъ дней втеченіи стачки, а обратить ихъ на пользу Общества. Дѣйствительно, двѣ тысячи человѣкъ потеряли во время стачки двадцать рабочихъ дней, что составляетъ для всего Общества потерю въ сорокъ тысячъ дней работы; считая круглымъ счетомъ день въ 2 1/2 франка, въ массѣ это составляетъ огромный въ данномъ случаѣ капиталъ въ сто тысячъ франковъ, растраченный безъ пользы и безъ смысла, и который могъ бы составить основаніе цѣлаго ряда учрежденій для рабочихъ. Еслибъ комитетъ сообразилъ это, то ему слѣдовало бы до объявленія стачки купить мѣсто для постройки, на что онъ могъ бы положить какія нибудь 5—10 тысячъ франковъ; матеріалъ для обстройки онъ могъ бы имѣть всегда очень легко въ кредитъ, подъ ипотеку будущаго зданія, и въ день объявленія стачки рабочіе, оставшіеся безъ работы, приступили бъ къ постройкѣ своего собственнаго зданія, которое составило бъ собственность Общества. Еслибъ комитетъ сдѣлалъ это, можно думать, что дѣло пошло бъ далеко иначе. Патроны, видя что стачка не только не раззоряетъ рабочихъ, но кладетъ еще основаніе ихъ собственному, и очень серьезному капиталу, были бы гораздо сговорчивѣе; самое Общество, сдѣлавшись собственникомъ, стало бы въ совсѣмъ другое нравственное и финансовое положеніе, дѣло постройки поддержало бы энергію рабочихъ, которые видѣли бы, что этой стачкой они составляютъ себѣ капиталъ, а черезъ 20 дней стачки у Общества было бы недвижимое имущество тысячи въ полтораста, на которомъ лежалъ бы за матерыми долгъ тысячъ въ сорокъ, такъ что они имѣли бы minimum сто тысячи франковъ чистаго капитала въ недвижимой собственности, что, но женевскимъ обычаямъ, представляетъ кредитъ minimum въ двѣсти тысячи франковъ, который можно было бы употребить на устройство производительныхъ и потребительныхъ обществъ, банка и т. д. Притомъ самый домъ давалъ бы большіе проценты, еслибъ его занять ассогнаціонными мастерствами, напр. булочной, портняжной, сапожной и т. д. и Consum verein’омъ, которые должны были бы пойти блистательно, такъ какъ имъ былъ обезпеченъ съ самаго начала уже сбытъ на 4—6 тысячъ рабочихъ членовъ международнаго общества. Сверхъ того, можно было бы воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы пріучить рабочихъ къ уплатѣ имъ bon’ами на другія ассоціаціи, и такимъ образомъ пріучить къ солидарности ассоціацій, которой такъ боятся женевскіе мѣщане, очень хорошо понимая, что этимъ способомъ производительный классъ можетъ организоваться внѣ капитала. Поэтому то Женевскій журналь такъ и проповѣдуетъ рабочимъ заведеніе кооперативныхъ обществъ, но одиночныхъ, разрозненныхъ; дѣло въ томъ, что самыя богатыя ремесла вынули бъ тогда свои деньги изъ caisse d'épargne, гдѣ они получаютъ 4 %, и отдали бы, конечно тоже на проценты, на основаніе ассоціацій; такимъ образомъ, рабочій классъ разбился бы уже на двѣ группы, изъ которыхъ одна относилась бы къ другой опять какъ капиталисты къ рабочимъ, и это раздѣленіе сломило бы силу рабочаго класса, силу, заключающуюся только въ ихъ солидарности. Все это хорошо поняли экономисты Женевскаго журнала, и теперь, подъ видомъ сочувствія къ рабочимъ и желанія указать имъ выходъ, твердятъ имъ на всѣ тоны о коопераціи, не имѣя даже ничего противъ того, чтобы и самимъ внести туда свои деньги, которые будутъ но прежнему приносить имъ хорошіе проценты, да вдобавокъ имъ не будетъ еще и никакой? заботы, никакого риска. Рабочіе будутъ заработывать проценты капиталу не въ одиночку, какъ теперь, а на соціальномъ принципѣ, т. е. вмѣсто эксплуатаціи каждаго рабочаго отдѣльно, капиталъ будетъ эксплуатировать ихъ большими группами, — и это будетъ называться новымъ соціальнымъ принципомъ. Тогда дѣйствительно настанетъ золотой вѣкъ; всѣ будутъ довольны, всѣ будутъ имѣть то, чего хотятъ, — рабочіе слова, капиталисты доходъ, и все будетъ къ лучшему въ лучшемъ изъ міровъ. Не будетъ стачекъ, такъ какъ другіе рабочіе не только не помогутъ стачкѣ, но имѣя акціи въ предпріятіи, постараются, конечно, задавить ее «къ наибольшей славѣ капитала»; разъединенные рабочіе окончательно закрѣпятся капиталомъ, и тогда уже добрымъ мѣщанамъ нечего будетъ бояться общественныхъ и соціальныхъ потрясеній, такъ пугающихъ, но словамъ Женевскаго журнала, ка-(питалъ. Рабочіе послушались этихъ лицемѣрныхъ совѣтовъ, этихъ предательскихъ наущеній, приняли за чистую монету фразы о томъ, какъ при коопераціи рабочіе сдѣлаются своими собственными капиталистами, и теперь всѣми силами стремятся къ заведенію accoціаціоннихъ мастерскихъ на акціонерномъ началѣ.
Увлекаясь знаменитыми «экономическими жилищами» французской школы, нашедшей впрочемъ уже раньше подражателей въ Женевѣ, нѣкоторые рабочіе начинаютъ мечтать о постройкѣ по иниціативѣ международнаго общества тоже маленькихъ домиковъ для семейныхъ рабочихъ. Конечно, для рабочаго, — да и не только для рабочаго, — очень заманчиво имѣть свой домъ, съ садикомъ и палисадникомъ; все это очень мило, и нечему удивляться, если разные филантропы кладутъ свои капиталы (конечно на резонабельные проценты или по другимъ соображеніямъ), на такое дѣло, а другіе, неменьшіе филантропы, съ восхищеніемъ говорятъ о такомъ облагодѣтельствованіи рабочаго класса; но чтобы рабочіе, на спинѣ которыхъ отзываются всѣ эти благодѣянія, тоже могли увлекаться ими, этого ожидать было трудно. Дѣйствительно, рабочій только тогда — относительно конечно — свободенъ, когда онъ имѣетъ выборъ занятія и заработыванія себѣ хлѣба; тогда только возможна борьба между капиталомъ и трудомъ, тогда только возможны стачки, переходы къ болѣе выгодному дѣлу. Многіе владѣльцы фабрикъ во Франціи поняли это и стали строить даже въ невыгоду себѣ, знаменитыя свои cités ouvrières, состоящія большею частью изъ маленькихъ домиковъ, стоящихъ одиночно или соединенныхъ но два или но четыре, съ садиками и палисадничками, которые они продаютъ своимъ рабочимъ съ разсрочкою и на извѣстныхъ условіяхъ. Дѣло въ томъ, что рабочіе, живущіе въ этихъ маленькихъ домикахъ, не имѣютъ другой возможности зарабатывать себѣ хлѣбъ, какъ работой на этой фабрикѣ, такъ какъ садики, конечно, слишкомъ малы, чтобъ составить имъ какой нибудь рессурсъ, а огромный капиталъ фабрики не позволяетъ конкуренціи, слѣдовательно, не позволяетъ постройки но близости другого промышленнаго заведенія, въ которомъ онъ могъ бы найти себѣ работу. Самый домъ представляетъ рабочему извѣстный капиталъ, плодъ 10—15-ти-лѣтняго труда, все его имущество, весь запасъ на будущее; такимъ образомъ, рабочій прикрѣпленъ къ почвѣ, зачисленъ въ крѣпостную зависимость фабрики, и находится въ полнѣйшей ея власти. Эти красивые домики — мышеловки, въ которыя ловятся рабочіе — мышеловки, очень остроумно придуманныя ихъ новыми помѣщиками; посредствомъ ихъ, послѣдніе отняли у рабочаго класса ихъ послѣднюю вольность, на Юрьевъ день, ихъ право мѣнять своихъ помѣщиковъ. Теперь рабочій привязанъ къ мѣсту; онъ не уйдетъ, потому что для этого ему придется бросить имущество, пріобрѣтенное 10—15:ты-лѣтними усиліями и лишеніями; дома этого у него никто не купитъ, во-первыхъ, потому, что онъ большею частію и не можетъ быть проданъ безъ разрѣшенія владѣльца фабрики, а во-вторыхъ, потому, что въ такой мѣстности его и некому купить; да еслибъ кто и купилъ, хозяинъ все равно ничего не теряетъ, такъ какъ у него только одинъ крѣпостной смѣняется другимъ. Новый владѣлецъ дома роковымъ образомъ обреченъ работать на фабрикѣ, а, слѣдовательно обреченъ работать и за ту плату, которую согласится давать фабрика.
Заведеніе этихъ cités ouvrières, — только не вокругъ одной фабрики, а около промышленныхъ городовъ было бы дѣломъ въ сущности очень хорошимъ, такъ какъ гигіеническія условія жизни рабочаго класса очень бы улучшились; но постройка такихъ жилищъ около Женевы — дѣло въ высшей степени неблагоразумное. Мало городовъ въ Киронѣ, которые представляли бы на такомъ маленькомъ пространствѣ, на такое малое количество жителей, такихъ страшныхъ капиталовъ, какъ Женева; и нигдѣ капиталы не организованы такъ сильно въ одну плотную, крѣпкую коалицію эксплуатаціи, какъ здѣсь. До сихъ поръ капиталъ держался еще до нѣкоторой степени въ уздѣ, благодаря только большому количеству иностранныхъ рабочихъ, и вообще неосѣдлому, бродячему характеру большой части рабочаго населенія Женевы. Въ тотъ моментъ, какъ населеніе это сдѣлается осѣдлымъ, прикрѣпится къ землѣ, капиталъ будетъ праздновать вводъ во владѣніе крѣпостными. —
Мы видѣли, что прибавка заработной платы, на которую будто бы согласились патроны, совершенно ничтожна; это только была приманка, разсчитанная на несообразительность рабочаго класса, и фокусъ удался именно потому, что спекуляціи, разсчитанныя на людскую глупость, всегда самыя вѣрныя и надежныя. Но предположимъ, что патроны даже и не обманули бы рабочихъ, и посмотримъ, что выиграли послѣдніе въ этомъ случаѣ.
Прибавка эта, какъ мы видѣли, заключается въ скромныхъ предѣлахъ 5—10 %, т. е. составляетъ отъ до 1/20 до 1/10 всей заработной платы. Стачка продолжалась номинально 22 дня, въ сущности же 25, т. е. какъ разъ столько, сколько считается рабочихъ дней въ мѣсяцѣ. Первое время новая прибавка должна будетъ идти на покрытіе издержекъ, сдѣланныхъ во время стачки, т. е. на уплату или пополненіе прожитыхъ въ это время денегъ. Разсрочивая эту уплату, мы видимъ, что рабочій долженъ работать отъ десяти до двадцати мѣсяцевъ, слѣдовательно, круглымъ счетомъ, болѣе года, чтобы только покрыть дефицитъ, произведенный въ его бюджетѣ, стачкой, и что только по прошествіи этого времени онъ очутится въ томъ же положеніи, въ которомъ былъ наканунѣ стачки. Результатъ, какъ видите, неутѣшительный: но въ дѣйствительности онъ еще несравненно печальнѣе. Запасные капиталы были рѣдко у кого изъ рабочихъ, и во всякомъ случаѣ на нихъ они не могли прожить всего времени стачки; поэтому имъ приходилось прибѣгать къ обыкновеннымъ средствамъ — къ закладыванію вещей и къ должанію. Но извѣстно, что чѣмъ бѣднѣе человѣкъ, тѣмъ больше процентовъ платитъ онъ за занимаемыя имъ деньги, а въ Женевѣ это было тѣмъ чувствительнѣе, что правительство здѣшнее, изъ либерализма, не допускаетъ здѣсь заемныхъ домовъ (Leihhaus, mont-de-piété), отдавая такимъ образомъ бѣдняковъ въ руки жадныхъ и безсовѣстныхъ ростовщиковъ. Этотъ элементъ надо тоже принять въ соображеніе при разсчетѣ потерь, понесенныхъ рабочими вслѣдствіе стачки.
Итакъ, мы видѣли роль и образъ дѣйствія обѣихъ сторонъ, и можемъ сдѣлать заключеніе. Съ одной стороны, огромные капиталы,1 сильная организація, ясное и отчетливое сознаніе и пониманіе цѣли; и средствъ, пронырливость, лисья хитрость, лицемѣріе, обманъ, систематическій ходъ и поддержка всего общества; съ другой — тоже большая дисциплинарное", большая готовность къ жертвамъ, но совершенное безденежье, невѣжество, непониманіе ни цѣли, ни средствъ, недальновидность, несообразительность, и неразсчетливость, прямодушіе, попадающееся въ каждую ловушку, бросающееся на каждую удочку, совершенное отсутствіе людей, которые вели бы къ чему нибудь опредѣленному, по какому нибудь плану, — вотъ элементы, изъ которыхъ должна сложиться будущность соціальнаго вопроса, по крайней мѣрѣ, здѣсь. На сколько эта будущность утѣшительна, на сколько она представляется розовою, это, конечно, предоставляется каждому судить съ своей собственной точки зрѣнія.
Въ заключеніе я прибавлю еще нѣсколько словъ, для поясненія незнающимъ буржуазной Швейцаріи, почему федеральное вмѣшательство и федеральныя войска составляли такое пугало для рабочихъ. Можно было бы подумать, что такъ какъ Швейцаріи не имѣетъ постояннаго войска, и что весь народъ составляетъ его, то рабочимъ, т. е, народу, нечего было бояться того же народа, — аргументъ, который нѣкогда приводился и въ пользу національной гвардіи, получившей даже почетное прозвище «bayoimettes intelligentes». Къ сожалѣнію, эпитетъ этотъ, оказавшійся столь невѣрнымъ во Франціи, рѣшительно не можетъ быть примѣненъ въ Швейцаріи не только къ штыкамъ, по вообще къ чему бы то ни было. При томъ было бы большой ошибкой думать, что каждому швейцарскому солдату выдается отъ казны экземпляръ «Paroles d’un croyant» Ламне, съ обязанностію знать его наизусть; швейцарцы — народъ очень дисциплинированный, а солдаты ихъ въ особенности, а противъ невооруженной толпы они даже «очень храбры» — въ этомъ имъ отказать нельзя. Сверхъ того, здѣсь важно еще одно обстоятельство: во Франціи для подавленія безпорядковъ, по закону, должна была употребляться мѣстная національная гвардія; въ Швейцаріи законодатели не сдѣлали такой наивности. Если федерація вмѣшивается во внутреннія дѣла кантона, то, обыкновенно, она присылаетъ войска изъ другого кантона; принявъ же во вниманіе взаимную ненависть кантоновъ, храбрость швейцарскихъ войскъ и ихъ героизмъ противъ невооруженныхъ гражданъ, трудно сомнѣваться, чтобъ они не исполнили добрсовѣстно своей обязанности. Замѣтьте при этомъ, что въ данномъ случаѣ навѣрно привели бы войска какого нибудь, преимущественно земледѣльческаго кантона, вѣроятно Берна, солдатамъ котораго, земледѣльцамъ-собственникамъ, въ высшей степени выгодно и важно, чтобъ заработанная плата рабочаго была какъ можно ниже; и тогда станетъ понятно, почему рабочіе не выказали особаго нетерпѣнія увидѣться съ своими любезными союзниками, какъ это говорится на швейцарско-патріотическомъ патуа.
- ↑ Въ Женевѣ, напр., филантропическое заведеніе «Société alimentaire» доставляетъ нищимъ дневную пищу, и продаетъ также билеты на ѣду, которые многіе получаютъ, чтобы раздавать нищимъ вмѣсто денегъ. Эти филантропы — все богачи, — нашли удобнымъ продавать теплую водицу за туже цѣну, за которую въ Бернѣ даютъ цѣлый хлѣбъ, съ мясомъ, хлѣбомъ овощами и т. д. Они обкрадываютъ даже нищихъ!