Бонапартъ и Моро.[править]
Прежде они сражались вмѣстѣ; теперь, по видимому, выступаютъ одинъ противъ другаго. Небезполезно будетъ нынѣ воспомянуть о томъ времени, когда они разлучились.
Сіесъ, желая истребить духѣ крамолы и утвердить на прочномъ основаній республику по своему плану, имѣлъ нужду въ рѣшительномъ полководцѣ; онъ устремилъ взорѣ свои на дивизіоннаго Генерала Бонапарта, и вызвалъ его изъ Египта. Въ Октябрѣ мѣсяцѣ 1799 года Бонапартъ присталъ къ Французскому берегу, и сопровождаемый Генераломъ Моро явился въ Совѣтѣ. Тамъ увѣрялъ онъ торжественнѣйшими клятвами, что всѣми силами своими будетъ содѣйствовать благу республики, утверждающейся на свободѣ, равенствѣ и на правилахъ народнаго участія въ дѣлахъ правительства. Но увидѣвъ себя, по милости Сіеса, начальниковъ 50,000 воиновъ, онъ вдругъ изъ слуги сдѣлался господиномъ. Сіесъ для мѣлкоумныхъ Французовъ слишкомъ глубокомысленный и важный республиканецъ, принужденъ былъ удалиться съ своими планами; на мѣсто его выступилъ езуитъ Талейранъ, и не позже 16 Декабря Бонапартъ явился уже первымъ Коасуломъ, имѣющимъ подлѣ себя двухъ ничтожныхъ помощниковъ, и облеченнымъ силою исполнительной власти, — явился, правда, на первой случай въ качествѣ Консула неболѣе какъ десятилѣтняго и ограниченнаго въ своихъ дѣйствіяхъ. Потомъ Бонапартъ принимаетъ на себя видѣ возстановителя тишины въ Вандеѣ; случай доставилъ ему побѣду при Маренго, въ то время когда уже онъ рвалъ не себѣ волосы, и Бонапартъ торжество свое провозвѣщаетъ высокопарными словами; онъ заключаетъ мирѣ въ Люневилѣ и Амьенѣ, и распространяетъ въ народѣ выгодную для себя молву, что долговременныя бѣдствія вознаградятся, благами утверждаемаго имъ спокойствія. Въ концѣ 1801 года Бонапартъ является съ планомъ новаго уложенія; его неодобряютъ; но Бонапартъ отдаляетъ противниковъ, и такимъ образомъ принуждаетъ ихъ къ молчанію; угождаетъ набожнымъ Французамъ заключеніемъ конкордата, умножаетъ число своихъ приверженцовъ установленіемъ почетнаго легіона, присвоиваетъ себѣ званіе президента Чизальпинской республики, и подущаетъ сенатѣ свой просить его о принятіи на себя безсмѣннаго консульства. Ввечеру принесена ему о томъ просьба, ночью поспѣлъ планѣ новаго государственнаго устава, которой на другой же день обнародованъ, и Бонапартъ получилъ власть неограниченную, къ которой недоставало только монаршаго титула. Ненасытная душа честолюбиваго Консула мучится желаніемъ онаго; положено достать его, во что бы то ни стало. Нѣтъ нужды, что всѣ еще помнили добраго Короля, которой пострадалъ единственно за монаршій санѣ свой, услужливый и сладноглаголивый Дюрокъ, по препорученію Консула, долженъ былъ предпринять путешествіе по Франціи и узнать о расположеніи народа и войска, а особливо Генераловъ. Такимъ образомъ Бонапартъ увѣдомился, что народъ все еще противъ него ропщетъ, что достойнѣйшіе Генералы и войско не скрываютъ своего къ нему негодованіе, и что напротивъ того имя Генерала Моро повсюду произносится съ уваженіемъ. И въ самомъ дѣлѣ Моро до сего времени поступавъ совсѣмъ отлично, отъ Бонапарта. Какъ полководецъ, онъ одерживалъ побѣды, дѣйствуя по обдуманному плану, неполагаясь на слѣпое счастье, не кидаясь съ безразсудною отважностію; онъ былъ великимъ при нападеніяхъ, ибо выигрывалъ полезнѣйшія битвы съ пощадою крови человѣческой, но былъ еще болѣе великимъ при отступленіяхъ, ибо проходилъ безъ потери сквозь многочисленнѣйшія войска неприятельскія; онъ не гонялся за славою, которая сама озаряла его добровольно; не присвоивая себѣ чужихъ достоинствѣ, онъ едва упоминалъ о своихъ собственныхъ заслугахъ, немногими прямыми словами доносилъ о знаменитѣйшихъ своихъ побѣдахъ, и вообще не любя хвастовства, пышности и господствованія, хотѣлъ быть только честнымъ гражданиномъ и вѣрнымъ служителемъ того общества, которому принадлежалъ по долгу присяги. Какъ полководецъ, онъ заслужилъ удивленіе самыхъ неприятелей и приобрѣлъ себѣ безпредѣльное уваженіе своихъ благомыслящихъ товарищей по военной службѣ; но сего не довольно; при непорочной чистотѣ своего республиканскаго духа, при благородномъ и для всѣхъ любезномъ образѣ своихъ мыслей, Моро былъ драгоцѣннымъ предметомъ гордости согражданъ, моихъ взоры устремлялись на него съ тѣхъ порѣ какъ онъ, презрѣвши нечестивое стремленіе Консула, удалился въ тѣсный кругѣ тихой семейственной жизни. Живучи въ уединеніи простынѣ гражданиномъ, Моро совсѣмъ даже безъ умысла выставлялъ невыгодное положеніе пышнаго Консула. Бонапартъ, стараясь укрѣпить власть свою и могущество числомъ приверженцовъ, видѣлъ, что ему покланяются только презрѣннѣйшіе люди, проклинаемые въ чужихъ государствахъ, — люди, которые подъ его защитою надѣялись укрыться отъ казня за прежнія злодѣйства и стяжать себѣ право на новыя, — люди, которыми онъ намъ гнушался, но которыхъ долженъ былъ беречь какъ участниковъ своего преступленія. Напротивъ того тихой кровъ Генерала Моро посѣщаемъ былъ людьми достойнѣйшими, преисполненными безкорыстнымъ чувствомъ своего къ нему уваженія. И такъ Бонапартъ тщетно усиливался казаться великимъ мужемъ, пока истинно великой мужъ подлѣ него находился; тщетно старался онъ, хвастливо гордясь ложными заслугами, приобрѣсть выгодное мнѣніе народа, пока Моро въ тихомъ своемъ уединеніи наслаждался заслуженною славою; тщетнымъ было его неутомимое домогательство присвоить себѣ Императорскій титулъ, пока находился въ живыхъ всѣми уважаемый отличный мужѣ, которой всегда возбуждалъ страхъ вразсужденіи прочности даже и консульскаго достоинства. И такъ человѣкѣ, хотѣвшій обладать міромъ, трепеталъ при одномъ взглядѣ на Генерала Моро!
Бонапартъ, соскучивши препятствами, которыя видѣлъ въ присутствіи сего знаменитаго Полководца, рѣшился погубить его. Италіянское коварство приготовило къ тому планъ; Французское двуязычіе исполнило оной. Положено начать фиглярскою штукою, то есть взорвать адскую машину (разумѣется безвредную), которая трескомъ своимъ надѣлала бы много шуму и распространила бы въ народѣ страхѣ, будто бы отъ того, что, тайное скопище заговорщиковъ вознамѣрилось умертвить возстановителя тишины во Франціи, подателя мира всей Европѣ, благодѣтеля всей вселенной — умертвить для возобновленія прежнихъ кровопролитій. Таковъ былъ прологъ. Теперь слѣдуетъ драма.
Нѣкто Меге Делатушъ, уже при Консулахъ сосланный на островъ Олеронъ за участіе въ убійствахъ 2 Сентября 1792 года, убѣжалъ въ Англію, не безъ вѣдома правительства, которое признало за благо воспользоваться дарованіями сего хитраго шпіона. Расположившись въ новомъ жилищѣ, онъ употребилъ все свое искусство на то, дабы разгласить какъ между находившимися въ Англіи Французами, такъ и между почетнѣйшими жителями, что вся Франція ропщетъ на Консульское правительство, что повсюду дѣлаются приготовленія къ низверженію Бонапарта, что приближается близкая перемѣна въ пользу Бурбонскихъ Принцовъ, и что слѣдственно всякой ищущій славы долженъ поспѣшить во Францію и присоединиться къ сонму людей избраннѣйшихъ. Онъ показывалъ даже, безъ сомнѣнія вымышленный, планѣ приготовляемой перемѣны и, также поддѣланной, списокъ заговорщиковъ. Могло ли статься, чтобы въ списокъ сей непопало имя Генерала Моро, всѣми прославляемое? Такимъ образомъ онъ приобрѣлъ себѣ отъ многихъ особѣ довѣренность безпредѣльную. Письма, по его убѣжденію написанныя во Францію, шли черезъ его же руки; онѣ зналъ также и о томѣ, кто и когда переправляется на берегъ Французскій. Между тѣмъ Французская полиція была исправно увѣдомляема имъ обо всѣхъ подробностяхъ. Приплывающимъ на судахъ дозволяли выходить на берегъ, тайно примѣчая однакожь за всѣми шагами возвращающихся Французовъ. Обманутые такимъ образомъ емигранты нѣсколько мѣсяцевъ находились во Франціи и въ самомъ Парижѣ. Наконецъ прибылъ извѣстный Пишегрю и посѣтилъ тотчасъ Генерала Моро. Спустя нѣсколько минутѣ онъ вышелъ съ видомъ неудовольствія, и уже не покушался болѣе на другое посѣщеніе. Но чего хотѣли, то было сдѣлано. Полиція вдругъ затѣяла ужасную тревогу и начала хватать не только всѣхъ приплывшихъ изъ Англіи, но и тѣхъ даже, которые имѣли съ и ими переписку, или принимали ихъ посѣщенія. Въ числѣ послѣднихъ находился Моро. Чтобы приготовить казнь сего Генерала, почтено за нужное разстрѣлять сперва природнаго Принца, которой разбойнически захваченъ былъ въ чужой землѣ, привезенъ во Францію, представленъ въ судѣ ночью полусонный у допрошенъ въ теченіе одного часа, и не бывъ уличенъ въ преступленіи, отведенъ на мѣсто казни, у множества заключенныхъ старались всячески вымучить признаніе обѣ участіи Моро въ заговорѣ. Всѣ жители Парижа, впрочемъ давно уже привыкшіе равнодушно смотрѣть на казнь друзей своихъ и родственниковъ, съ глубокимъ уныніемъ взирали на опасность, угрожающую такому гражданину, которой прекрасными своими доблестями даже легкомысленныхъ людей. принудилъ платить, себѣ дань уваженія. Когда водили Генерала Моро изъ тюрьмы въ судилище, то гвардейцы отдавали ему почесть, первые Генералы привѣтствовали его какъ будто своего начальника, Магдональдъ и Лекурбъ кланялись ему — и Моро однимъ мановеніемъ могъ бы помѣняться мѣстами съ Наполеономъ. Но Моро, ненавидя войны междоусобной, удовольствовался публичнымъ себя защищеніемъ. Когда Бонапартъ (такъ говорилъ онъ) возложилъ на себя консульское достоинство, то многіе просили его (т. е. Моро) принять начальство надъ ними и положить преграду самовластію. Онъ однакожъ, надѣясь счастливыхъ послѣдствій, самъ содѣйствовалъ Бонапарту въ достиженію высокой степени могущества. Послѣ бывъ призванъ начальствовать надъ Рейнскою арміею, онъ принялъ сіе повелѣніе отъ Консула съ тою же покорностію, съ какою получилъ бы оное отъ самой республики. Его военные подвиги, бывшіе тогда многочисленнѣе, быстрѣе и рѣшительнѣе нежели прежде, озарили блескомъ то самое правительство, которое нынѣ его обвиняетъ. При возвращеніи въ отечество послѣ столь многихъ тріумфовъ, изъ коихъ главнымъ было возстановленіе мира въ Европѣ, солдаты его слышали благодарныя взыванія, коими его встрѣчали. Не тогда ли былъ удобнѣйшій случай для любимаго Полководца, начальствующаго надъ стотысячною упоенною побѣдами арміею, и находящагося посреди народа, которой еще неувѣренъ былъ въ прочности государственнаго устройства, не тогда ли былъ случай къ заговору? Но онъ оставилъ войско, и возвратился подѣ тихой кровъ гражданской жизни. И въ сей-то тишинѣ славно наслаждался онъ тою честію, которой никакая власть человѣческая отнять у него не можетъ — воспоминаніемъ своихъ подвиговъ, свидѣтельствомъ своея совѣсти, почтеніемъ чуждыхъ государствѣ и своего отечества и даже предчувствіемъ уваженія отъ потомства. Онъ могъ бы приобрѣсть милліоны; но поелику достатокъ его былъ соразмѣренъ его желаніямъ, то совѣсть его была свободна отъ упрековъ. Онъ проживалъ свою пенсію, и никому незавидуя, былъ доволенъ своимъ жребіемъ. Семейство его и нѣкоторые друзья, тѣмъ болѣе для него любезные, что непереставали любить его и при маломъ достаткѣ, собою замѣняли ему богатства, и наполняли душу его удовольствіемъ. Въ сей душѣ неоставалось мѣста для новыхъ желаній, а не только для честолюбія. Какъ же могли гнѣздиться въ ней преступные замыслы? Образъ мыслей его столько извѣстенъ, отдаленіе отъ честолюбивыхъ путей столь несомнительно, что самые непріятели его со времени Гогенлинденской побѣды даже до заключенія его въ тюрьму не могли найти въ немъ другаго преступленія, кромѣ откровенности. Правда что онѣ чистосердечно говаривалъ часто въ пользу правительства, а иногда напротивъ. Но могъ ли онъ думать, чтобы сія вольность вмѣнена ему была въ преступленіе среди такого народа, которой Неоднократно издавалъ узаконенія о свободѣ мыслить, говорить и печатать, и которой дѣйствительно пользовался ею при Короляхъ своихъ? Онъ неотрицаетъ, по врожденному своему чистосердечію… что всегда имѣлъ сіе качество, и въ военномъ станѣ, гдѣ оно приобрѣтаетъ новыя силы, и во время революціи, когда оно вмѣняемо было въ обязанность гражданину. Но возможное ли дѣло, чтобы заговорщикъ сталъ явно порицать то, чего неодобряетъ? и совмѣстно ли чистосердечіе съ крамольными намѣреніями? Еслибъ онъ умышлялъ составить заговорѣ; то сталъ бы скрывать свои мысли, и домогался бы посредствомъ служащихъ чиновниковъ овладѣть средствами къ управленію народомъ. Генералъ Монкъ не удалялся отъ арміи; Брутъ и Кассій, вознамѣрившись умертвить Цезаря, невыпускали его изъ виду. — --
Что значатъ всѣ надутыя но тощія слова Бонапартовъ передъ сею рѣчью, простою какъ Истина, смѣлою какъ невинность, показывающею Генерала Моро въ подлинномъ его видѣ? И сему человѣку угрожала опасность погибели! Всѣ умы при этой мысли встревожились. Тайное негодованіе народа превратилось въ явной ропотъ. Ночью, передъ днемъ приговора, всѣ улицы были наполнены, не смотря на угрозы консульской Гвардіи. Томясь мучительнымъ ожиданіемъ, каждой готовъ былъ въ случаѣ крайности приняться за Консула, Бонапартъ, не взирая на оказанную имъ не устрашимостъ при Лоди, былъ всегда робокъ; ибо только чистая совѣсть укрѣпляетъ душу бодростію. Онъ трепеталъ, и чтобы найти себѣ помилованіе принялъ видъ милостиваго начальника. Поелику при всѣхъ допросахъ ничего болѣе не открыто, кромѣ того въ чемъ самъ Моро признался, а именно, «что Пишегрю приходилъ къ нему съ просьбою объ исходатайствованій у перваго Консула милости быть исключеннымъ изъ списка емигрантовъ, что Mоpо отклонилъ сію просьбу, и объявилъ что нехочетъ имѣть съ Пишегрю впредь никакого сношенія, и что даже о семъ посѣщеніи умолчитъ онъ единственно уважая прежнія заслуги упомянутаго Генерала;» то судьи, имѣя впрочемъ наставленія весьма строгія, но боясь угрозъ отъ народа, приговорили Моро только къ двухлѣтнему заключенію, которое Бонапартъ перемѣнилъ на изгнаніе. Опредѣлено, чтобы Моро ѣхалъ въ Америку, только неиначе какъ черезъ Кадиксъ, гдѣ свирѣпствовала моровая зараза. Моро, будучи принужденъ жить въ семъ городѣ три мѣсяца, остался однакожъ здоровымъ. Наконецъ пріисканъ корабль. Моро отправился въ путь въ опаснѣйшее бурное время. Но смерть повсюду его щадила, и онъ въ отечествѣ Вашингтона принятъ былъ какъ братъ сего героя.
Справедливо замѣчено нѣкоторыми, что Моро, бывшій столь близокъ къ опасности потерять жизнь отъ пуль, отъ убійственной сѣкиры, отъ моровой заразы и отъ волнъ моря спасенъ Промысломъ для важнѣйшаго предназначенія. И Бонапартъ есть также орудіе Провидѣнія, какъ убивающій перунъ, какъ опустошительная буря, какъ ужасное наводненіе. Онъ предназначенъ къ возбужденію отъ сна государей и народовъ. Но по видимому настала минута, въ которую правосудный Промыслъ соизволяетъ сокрушить грозное свое орудіе.