Борьба миров (Уэллс; Журавская)/1898 (ДО)

Борьба миров
авторъ Герберт Джордж Уэллс, пер. Зинаида Николаевна Журавская

Оригинал: англ. The War of the Worlds, опубл.: 1898. — Перевод опубл.: «Міръ Божій», №№ 11—12, 1898. Источникъ: Уэлльс Г. Борьба миров. Перев. З. Журавской. СПб.: Тип. И. В. Скороходова, 1898. az.lib.ru

БОРЬБА МІРОВЪ

КНИГА I.
ПРИБЫТІЕ МАРСІАНЪ.

I.
Наканунѣ.

Въ концѣ девятнадцатаго столѣтія никто не повѣрилъ бы, что за нами, людьми, внимательно и зорко наблюдаютъ существа болѣе высокаго умственнаго развитія, чѣмъ мы, хотя такія же смертныя; что, пока мы занимаемся своими дѣлами и дѣлишками, эти существа неотступно слѣдятъ за нами и изучаютъ васъ съ такимъ же любопытствомъ, съ какимъ мы разсматриваемъ въ микроскопъ каплю воды, въ которой кишатъ и плодятся миріады инфузорій. Ничего этого люди не подозрѣвали и продолжали устраивать свои дѣла, не заботясь объ остальномъ, спокойные, вполнѣ увѣренные въ своей власти надъ матеріей. Очень возможно, что инфузоріи подъ микроскопомъ дѣлаютъ то же. Никому и въ голову не приходило, что намъ можетъ угрожать какая-либо опасность со стороны міровъ болѣе древнихъ, чѣмъ наша планета; большинство отвергало самую мысль объ обитаемости этихъ разсѣянныхъ по вселенной міровъ, считая это невѣроятнымъ и невозможнымъ. Лишь немногіе допускали, что на Марсѣ есть люди, можетъ быть, менѣе интеллигентные, чѣмъ мы, и чающіе отъ насъ просвѣщенія. А между тѣмъ, витая мыслью надъ бездной пространства, существа, настолько же выше насъ по развитію, насколько мы выше животныхъ, съ умомъ обширнымъ, трезвымъ и эгоистичнымъ, съ завистью смотрѣли на нашу землю и медленно, но вѣрно вырабатывали планъ нападенія. Великое разочарованіе наступило на землѣ въ первыхъ годахъ двадцатаго вѣка.

Едва ли нужно напоминать читателю, что планета Марсъ обращается вокругъ солнца за среднемъ разстояніи въ 140.000.000 миль, получая отъ него вдвое меньше свѣта и тепла, чѣмъ земля. Если туманная гипотеза сколько-нибудь справедлива, она гораздо старше земли, и жизнь на ней началась еще задолго до того, какъ наша планета перешла изъ расплавленнаго состоянія въ твердое. По объему она въ семь разъ меньше земли и потому должна была охладиться гораздо раньше. На ней есть воздухъ и вода, и все, что необходимо для жизни одушевленныхъ существъ.

Но человѣкъ такъ тщеславенъ и такъ ослѣпленъ своимъ тщеславіемъ, что до самаго конца девятнадцатаго столѣтія ны одинъ авторъ не высказывалъ предположенія о возможности высокаго развитія, или хотя бы просто развитія умственной жизни гдѣ-нибудь, кромѣ земли. Мало кто даже понималъ, что, разъ Марсъ древнѣе нашей планеты, удаленнѣе отъ солнца и имѣетъ поверхность вчетверо меньшую, значитъ, жизнь на немъ не только началась раньше, но и ближе къ концу, чѣмъ на землѣ.

Постепенное охлажденіе, которое въ концѣ концовъ готовитъ гибель землѣ, на Марсѣ зашло уже очень далеко. Физическія его условія намъ мало извѣстны, но все же мы знаемъ, напримѣръ, что, даже въ экваторіальной его области, средняя температура полудня не выше той, какая у насъ бываетъ только въ самыя холодныя зимы. Воздухъ тамъ болѣе разрѣженъ, въ моряхъ вода спала настолько, что они покрываютъ лишь треть всей поверхности; времена года смѣняются медленнѣе и, по мѣрѣ смѣны ихъ, у обоихъ полюсовъ накопляются и таютъ огромныя груды снѣговъ, періодически наводняя умѣренные поясы. Конечная стадія истощенія отъ насъ еще очень далека; для обитателей Марса это насущный вопросъ, злоба дня. Подъ гнетомъ необходимости развились ихъ умы. изощрились способности и ожесточились сердца. И вотъ, при помощи такого совершеннаго зрѣнія и орудій, какія вамъ и во снѣ не снились, они видятъ между собою и солнцемъ, на разстояніи всего 35.000.000 миль, утреннюю звѣзду надежды — свою ближайшую сосѣдку, нашу планету, — теплую, обильную водой и растительностью, съ облачной атмосферой, краснорѣчиво говорящей о плодородіи; видятъ сквозь просвѣты облаковъ обширныя пространства населенной земли и узкія ленты морей, усѣянныхъ кораблями.

Мы, люди, обитатели этой земли, должны представляться имъ такими же чуждыми и визшими существами, какъ намъ обезьяны и лемуры. Человѣкъ уже призналъ, что жизнь есть непрерывная борьба за существованіе; повидимому, въ томъ же убѣждены и жители Марса. Ихъ планета близка къ охлажденію; наша еще полна жизни, но населена лишь существами, которыя они относятъ къ разряду низшихъ животныхъ. Что же имъ дѣлать, чтобы избавиться отъ гибели? Пойти войной на этихъ животныхъ — вотъ единственный выходъ.

Не слѣдуетъ судить ихъ слишкомъ строго. Вспомнимъ, какъ безжалостно истребляютъ сами люди не только животныхъ, въ родѣ вымершихъ додо и бизона, но и низшія расы одной съ ними породы. Тасманцы были такіе же люди, какъ мы, а между тѣмъ европейскіе эмигранты, за пятьдесятъ лѣтъ, положительно смели ихъ съ лица земли. Мы сами слишкомъ плохіе апостолы милосердія, чтобы жаловаться на жестокость марсіанъ по отношенію къ намъ.

Марсіане разсчитали свой спускъ съ удивительной точностью, — въ математикѣ они, очевидно, далеко опередили людей, — и единодушно занялись приготовленіями. Будь наши телескопы получше устроены, мы, можетъ быть, еще въ началѣ девятнадцатаго вѣка замѣтили бы, что на нашемъ сосѣдѣ творится что-то недоброе. Люди въ родѣ Скіапарелли^[1] и то слѣдили за этой красной звѣздочкой — кстати, странно, что эта планета издревле слыветъ покровительницей войны, — но не умѣли истолковать значенія колеблющихся свѣтовыхъ точекъ, которыя они такъ старательве заносили на карты. А марсіане тѣмъ временемъ готовились къ нападенію.

Въ 1894 г., въ періодъ противостоянія (apposition)^[2], на освѣщенной части диска замѣченъ былъ яркій свѣтъ, сначала съ Ликской обсерваторіи, потомъ Перротевомъ въ Ниццѣ и другими. Впервые объ этомъ было напечатано въ англійскомъ журналѣ Nature отъ 2 августа того же года. Я склоненъ думать, что это явленіе было результатомъ выстрѣла изъ колоссальной пушки, направленнаго въ нашу землю. Во время послѣдующихъ двухъ противостояній вблизи того мѣста, гдѣ впервые замѣченъ былъ свѣтъ, появились какія-то странныя точки, происхожденіе которыхъ такъ и осталось необъясненнымъ.

Гроза разразилась шесть лѣтъ тому назадъ. Въ самомъ началѣ противостоянія Марса съ Землей, весь астрономическій міръ былъ взволнованъ сообщеніемъ Лявелля съ острова Явы о замѣченномъ имъ сильномъ взрывѣ бѣлокалильнаго газа на сосѣдней планетѣ. Явленіе было наблюдаемо 12 августа, около полуночи. Спектроскопъ показалъ, что потокѣ раскаленнаго газа состоитъ главнымъ образомъ изъ водорода и движется съ необычайной быстротой по направленію къ землѣ. Черезъ четверть часа явленіе прекратилось; по мнѣнію Лявелля, оно походило на «взрывъ газа при пушечномъ выстрѣлѣ».

Сравненіе оказалось впослѣдствіи на рѣдкость удачнымъ, но въ то время газеты, за исключеніемъ Daily Telegraph оставили безъ вниманія телеграмму Лявелля, и люди продолжали жить по прежнему, не подозрѣвая о страшной опасности, угрожавшей человѣческой расѣ. Я бы, пожалуй, и совсѣмъ не узналъ объ изверженіи газа на Марсѣ, не встрѣться я съ Оджильви, извѣстнымъ астрономомъ изъ Оттершау. Онъ былъ страшно взволнованъ извѣстіемъ съ Явы я пригласилъ меня зайти къ нему вечеркомъ взглянуть на загадочное свѣтило.

Несмотря на все, что случилось потомъ, эта ночь сохранилась въ моей памяти удивительно ясно: темная, тихая обсерваторія, затѣненный фонарь, бросающій слабый свѣтъ на полъ въ углу, мѣрное тиканье часового механизма, двигающаго телескопомъ, небольшое продолговатое отверстіе въ крышѣ, и въ немъ — бездна, усѣянная звѣздной пылью. Оджильви что-то дѣлаетъ, переходитъ съ мѣста на мѣсто; я его не вижу, но слышу. Въ телескопъ виденъ темно-синій кружокъ, и въ немъ маленькая, круглая звѣздочка. Она кажется такой крошечной, тихенькой и невинной; она исчерчена чуть замѣтными поперечными линіями и слегка сплющена съ боковъ, такъ что поверхность ея представляетъ собой неправильный кругъ. Удивительно мала, и горитъ такимъ теплымъ серебристымъ свѣтомъ, точно свѣтящаяся булавочная головка! Мнѣ кажется, что она немножко дрожитъ, но на самомъ дѣлѣ это вибрируетъ телескопъ, приводимый въ движеніе часовымъ механизмомъ.

Я все смотрю и мнѣ сдается, что звѣздочка то увеличивается, то уменьшается, становится то ближе, то дальше, но это просто результатъ усталости моего глаза. Сорокъ милліоновъ миль отдѣляютъ меня отъ нея! Сорокъ милліоновъ миль пустого пространства. Мало кто можетъ представить себѣ необъятность пространства, въ которомъ плаваютъ частицы міровой пыли.

Вблизи Марса, помню, видны были еще три маленькихъ свѣтлыхъ точки, три безконечно далекихъ телескопическихъ звѣздочки; вокругъ — бездонная темная бездна. Всѣ мы знаемъ, какимъ безконечно глубокимъ кажется небо въ морозную звѣздную ночь; а въ телескопъ оно представляется еще глубже. Я смотрѣлъ и не зналъ, что въ это мгновеніе изъ этой неизмѣримой дали, ко мнѣ летитъ, со скоростью нѣсколькихъ тысячъ миль въ минуту, нѣчто невидимое, брошенное намъ съ этой самой звѣгдочки нѣчто, несущее съ собой борьбу, горе и смерть бѣдной землѣ. Мнѣ и въ голову не пришло ничего подобнаго, да и кто бы на землѣ допустилъ возможность такого безошибочнаго разсчета?

Въ эту ночь на далекомъ Марсѣ снова приключился взрывъ газа. Я самъ видѣлъ: на краю звѣздочки блеснулъ красноватый свѣтъ, чуть-чуть выдалась впередъ линія внѣшняго очертанія, какъ разъ въ это время пробило полночь. Я позвалъ Оджильви, и онъ занялъ мое мѣсто у телескопа. Ночь была жаркая, мнѣ хотѣлось пить; осторожно переставляя ноги, чтобы чего-нибудь не задѣть, я ощупью пробирался въ темнотѣ къ маленькому столику, гдѣ стоялъ сифонъ съ зельтерской водой, какъ вдругъ восклицаніе Оджильви заставило меня обернуться: новый потокъ газа вырвался съ поверхности наблюдаемой нами планеты.

Въ эту ночь новый невидимый снарядъ былъ брошенъ Марсомъ Землѣ, ровно черезъ двадцать четыре часа послѣ перваго. Помню, какъ я присѣлъ въ темнотѣ на уголъ стола; передъ глазами у меня плавали красныя и зеленыя пятна; я мечталъ о спичкѣ, чтобъ закурить; не зналъ я тогда, что означаетъ видѣнный мной слабый свѣтъ и что онъ несетъ мнѣ съ собою. Оджильви смотрѣлъ въ телескопъ до часу ночи, потомъ отошелъ, зажегъ фонарь, и мы отправились домой. Внизу, подъ горой, выступали темныя очертанія Оттершау и Чертси; сотни людей покоились тамъ мирнымъ сномъ, не чая надвигающейся бѣды.

Въ эту ночь Оджильви много разсказывалъ мнѣ о Марсѣ, потѣшаясь надъ простаками, допускающими, что на Марсѣ есть люди, и эти люди подаютъ намъ сигналы. Онъ, съ своей стороны, предполагалъ на сосѣдней планетѣ сильный ливень изъ метеоритовъ, или же колоссальное вулканическое изверженіе. Мысль, что на двухъ сосѣднихъ планетахъ органическая эволюція могла принять одно и то же направленіе, казалось ему невѣроятной.

— Милліонъ шанеовъ противъ одного, что на Марсѣ не можетъ быть человѣкоподобныхъ существъ! — воскликнулъ онъ въ заключеніе.

Сотни наблюдателей видѣли красный свѣтъ къ эту ночь и въ послѣдующую, и такъ десять ночей подъ рядъ, все около полуночи. Почему послѣ десятой ночи выстрѣлы превратились, никто на землѣ не могъ, да и не пытался объяснить. Очень можетъ быть, что частые взрывы газа причиняли неудобство самимъ жителямъ Марса. Густыя облака пыли, или дыма, представляющіяся съ земли, въ сильный телескопъ, рядомъ сѣрыхъ, колеблющихся полосокъ, заволокли дискъ сосѣдней планеты, нарушая ясность ея атмосферы и скрывая отъ насъ ея очертанія.

Даже газеты, наконецъ, обратили вниманіе на это странное явленіе; тамъ и сямъ стали появляться замѣтки о вулканахъ на Марсѣ. Пончъ даже помѣстилъ по этому поводу весьма остроумную политическую каррикатуру. А снаряды, пущенные съ Марса, все мчались но направленію къ Землѣ, пролетая теперь нѣсколько миль въ секунду, день за днемъ и часъ за часомъ приближаясь въ цѣли. Теперь мнѣ кажется просто невѣроятнымъ, какъ это люди въ такіе дни, когда надъ ними былъ уже занесенъ мечъ, могли спокойно предаваться своимъ обычнымъ занятіямъ. Помню, напримѣръ, какъ ликовалъ Маркгэмъ, когда ему удалось заполучить новую фотографію интересной планеты для издаваемаго имъ иллюстрированнаго журнала. Въ наше время трудно представить себѣ, какое множество газетъ продавалось въ девятнадцатомъ вѣкѣ и на какія штуки пускались онѣ, чтобы побить своихъ конкуррентовъ. Я лично больше всего былъ занятъ своимъ велосипедомъ, — я тогда какъ разъ учился ѣздить — и чтеніемъ ряда брошюръ, трактующихъ о вѣроятномъ развитіи нравственныхъ идей соотвѣтственно прогресу цивилизаціи.

Однажды вечеромъ (первый снарядъ находился тогда, вѣроятно, на разстояніи не болѣе 1.000.000 миль отъ Земли) мы съ женой пошли прогуляться. Ночь была теплая, звѣздная; я объяснялъ женѣ знаки Зодіака и, между прочимъ, показалъ ей Марсъ, — яркое свѣтлое пятнышко, находящееся почти въ зенитѣ. Много телескоповъ было направлено на него въ эту минуту. По дорогѣ домой мы встрѣтили цѣлую компанію, возвращающуюся съ дальней прогулки, со смѣхомъ и пѣснями. Въ окнахъ верхнихъ этажей мелькали огоньки; люди укладывались спать. Съ желѣзнодорожной станціи долетали грохотъ колесъ и свисты локомотивовъ, на разстояніи казавшіеся даже мелодичными. Жена любовалась на красные, зеленые и желтые сигнальные фонарики, красиво выдѣлявшіеся на темномъ фонѣ неба. Все было такъ мирно, спокойно вокругъ, и это спокойствіе казалось такимъ прочнымъ!..

II.
Падучая звѣзда.

И вотъ, наступила роковая минута. Подъ утро, надъ Винчестеромъ, высоко въ атмосферѣ появилась огненная полоса, быстро двигавшаяся внизъ, къ востоку. Сотни людей видѣли ее и приняли за обыкновенную падучую звѣзду. Альбинъ говоритъ, что она оставила за собой слѣдъ — черту, въ теченіе нѣсколькихъ секундъ свѣтившуюся зеленоватымъ свѣтомъ. Деннингъ, важнѣйшій авторитетъ въ дѣлѣ метеоритовъ, утверждаетъ, что въ моментъ появленія она находилась на высотѣ 90—100 миль и, какъ ему показалось, упала миляхъ въ ста отъ него въ востоку.

Я въ этотъ моментъ былъ дома, сидѣлъ у себя въ кабинетѣ и писалъ, на ничего не замѣтилъ, хотя окна мои выходятъ на Оттершау и шторы были подняты (я въ то время любилъ смотрѣть ночью на звѣздное небо). А между тѣмъ это удивительнѣйшее изъ всѣхъ постороннихъ тѣлъ, когда-либо падавшихъ на землю изъ внѣшнихъ сферъ, упало какъ разъ въ то время, когда я сидѣлъ въ кабинетѣ, и я могъ бы видѣть его полетъ, стоило мнѣ поднять глаза. Нѣкоторые изъ очевидцевъ утверждаютъ, что полетъ его сопровождался какимъ-то свистомъ. Я лично ничего подобнаго не слыхалъ. Большинство видѣвшихъ рѣшили, что это упалъ метеоритъ. Никто не поинтересовался сейчасъ же пойти взглянуть на упавшую массу.

Никто, кромѣ бѣдняка Оджильви. Тотъ видѣлъ падучую звѣзду и, убѣжденный, что метеоритъ лежитъ гдѣ-нибудь на лугу между Хорселлемъ, Оттершау и Уокингомъ, чуть только разсвѣло, всталъ и отправился разыскивать его. Искать долго не пришлось; метеоритъ лежалъ недалеко отъ песочныхъ ямъ. При паденіи онъ вырылъ въ землѣ огромную яму; песокъ и гравій, выброшенные съ страшной силой изъ этой воронки, образовали по всѣмъ направленіямъ высокія кучи, видныя недалека, мили за полторы. Дальше къ востоку тлѣлъ и курился зажженный имъ верескъ; тонкій сизый дымъ вился кверху чуть замѣтный на фонѣ предразсвѣтнаго туманнаго неба.

Таинственный метеоритъ былъ почти совершенно зарытъ въ пескѣ, между остатками сосны, разбитой имъ въ щепы при паденіи. Торчавшая изъ ямы верхушка его имѣла видъ колоссальнаго цилиндра, покрытаго толстымъ слоемъ какого-то чешуйчатаго темнаго налета. Въ діаметрѣ цилиндръ имѣлъ около тридцати ярдовъ^[3]. Оджильви подошелъ ближе, пораженный размѣрами и въ особенности формой таинственнаго цилиндра, такъ какъ метеориты бываютъ обыкновенно болѣе или менѣе круглые; но цилиндръ, нагрѣвшійся отъ полета черезъ атмосферу, былъ еще настолько горячъ, что подойти къ нему близко оказывалось невозможнымъ. Внутри слышался какъ-будто шумъ и движете, что Оджильви объяснилъ неравномѣрнымъ охлажденіемъ поверхности; въ то время ему еще не приходило въ голову, что цилиндръ могъ быть полымъ.

Астрономъ стоялъ на краю ямы, разсматривая загадочный метеоритъ, дивясь его необычной формѣ и цвѣту и смутно догадываясь, что онъ попалъ сюда не спроста. Утро было удивительно тихое; солнце, всплывшее надъ вершинами Вэйбриджскихъ сосенъ, уже начинало припекать. Птицы всѣ что-то притихли, вѣтра не было и въ поминѣ, такъ что единственные звуки, доносившіеся до слуха Оджильви, исходили изъ цилиндра. На лугу, кромѣ него, не было ни души.

Вдругъ онъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что сѣрый налетъ или нагаръ на верхушкѣ начинаетъ отпадать; мелкіе кусочки дождемъ сыпались на песокъ; потомъ отпалъ большой и ударился о землю съ рѣзкимъ шумомъ, отъ котораго у астронома екнуло сердце.

Сначала онъ не могъ понять, что это значитъ и, несмотря на сильный жаръ, исходившій отъ цилиндра, спустился въ яму посмотрѣть поближе, въ чемъ дѣло. Даже и тутъ онъ пытался объяснить странное явленіе охлажденіемъ стѣнокъ, но этой догадкѣ противорѣчило то обстоятельство, что нагаръ отпадалъ только съ верхушки.

Далѣе онъ замѣтилъ, что круглая крышка цилиндра начинаетъ вращаться вокругъ своей оси. Движеніе было такое медленное, что Оджильви не обратилъ бы на него вниманія, еслибъ не замѣтилъ, что черное пятнышко, недавно находившееся противъ него, передвинулось на другую сторону крышки. Даже и тутъ онъ не сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло, пока не услыхалъ глухого звука тренія и не увидалъ, что черное пятнышко опять передвинулось дюйма на два. Тутъ его будто осѣнило. Онъ понялъ, что цилиндръ сдѣланъ искусственно, что онъ полый и одинъ конецъ его отвинчивается. Внутри кто-то сидѣлъ и старался отвинтить крышку.

— Боже праведный! — вскричалъ Оджильви. — Тамъ человѣкъ — люди. Они изжарятся заживо. Они пытаются освободиться.

Мысленно онъ уже связывалъ паденіе метеорита съ страиными явленіями на Марсѣ.

Мысль, что тамъ заперто живое существо, тамъ ужаснула астронома, что, забывъ о жарѣ, онъ бросился помогать отвинчивать мрышму. Къ счастью, лучи тепла, исходившіе отъ стѣнокъ, заставили его остановиться раньше, чѣмъ онъ обжегъ себѣ руки о раскаленный металлъ. Съ минуту онъ стоялъ въ нерѣшимости, потомъ повернулся, выкарабкался изъ ямы, оставивъ тамъ свою шляпу и, какъ безумный, помчался въ Уокингъ. Было около шести часовъ. Онъ встрѣтилъ извозчика и принялся разсказывать ему про метеоритъ, но и разсказъ, и самый видъ его были до того странны, что извозчикъ только пожалъ плечами и проѣхалъ мимо. Не повезло ему и съ другимъ встрѣчнымъ пьяницей, караулившимъ у кабачка возлѣ моста, когда откроютъ двери. Тотъ прямо принялъ его за сумасшедшаго и пытался запереть въ сѣняхъ кабака. Это немножко отрезвило астронома и, увидавъ Гендерсона, лондонскаго журналиста, работавшаго у себя въ палисадникѣ, онъ уже не накинулся на него сразу, а подготовилъ наводящими вопросами.

— Гендерсонъ, вы видѣли нынче ночью падучую звѣзду?

— А что?

— Она упала на Хорсельскій лугъ.

— Господи! Метеоритъ. Удивительно!

— Это будетъ получше метеорита. Это цилиндръ, искусственный цилиндръ, понимаете? И внутри кто-то есть.

Геидерсонъ поднялся, съ лопатой въ рукѣ.

— Что такое? — переспросилъ онъ. Онъ былъ глухъ на одно ухо.

Оджильви разсказалъ ему все, что видѣлъ. Гендерсонъ въ первую минуту даже растерялся, потомъ бросилъ лопату, наскоро надѣлъ жакетку и вышелъ къ астроному. Оба поспѣшили назадъ, на лугъ. Цилиндръ оставался въ томъ же положеніи, но шумъ внутри прекратился, а между крышкой и тѣломъ виднѣлся блестящій металлическій нарѣзъ вмята. Слышно было слабое шипѣнье; это въ образовавшуюся скважину входилъ или выходилъ воздухъ.

Оба прислушались, постучали палкой по крышкѣ и, не получивъ отвѣта, рѣшили, что человѣкъ, или люди внутри находятся въ безчувственномъ состояніе, или мертвы.

Вдвоемъ они само собой ничего не могли подѣлать и потому побѣжали въ городъ за помощью. Воображаю, какъ потѣшался народъ, глядя на нихъ, когда они, взволнованные, перепачканные пескомъ и пылью, бѣгомъ бѣжали по улицѣ маленькаго городка, обращая на себя общее вниманіе. Это былъ часъ, когда отпираются магазины и открываются окна спаленъ. Гендерсонъ пошелъ прямо на станцію желѣзной дороги, чтобы послать телеграмму въ Лондонъ. Необходимо было приготовить читателей его газеты въ столь неожиданному и потрясающему извѣстію.

Въ восемь часовъ гурьба мальчишекъ и праздношатающихся уже мчались на лугъ поглазѣть на «мертвецовъ съ Марса». Я узналъ сенсаціонную новость отъ своего газетчика, въ четверть девятаго, разумѣется, былъ пораженъ и, не теряя времени, направился черезъ Оттершаусскій мостъ, прямо въ песочнымъ ямамъ.

III.
На Хорсельскомъ лугу.

Вокругъ огромной воронки, въ которой лежалъ цилиндръ, стояло человѣкъ двадцать. Я уже описывалъ внѣшній видъ этого колоссальнаго снаряда, зарывшагося при паденіи въ землю. Торфъ и гравій вокругъ были обожжены; очевидно, прикосновеніе его къ нимъ вызвало искру. Гендерсона и Оджильви уже не было. Они, должно быть, порѣшили, что пока дѣлать нечего, и пошли завтракать къ Гендерсону.

Четыре, пять мальчугановъ сидѣли на краю ямы, свѣсивъ туда ноги и занимаясь бросаніемъ камней въ цилиндръ. Я остановилъ ихъ; они отошли прочь и принялись играть въ пятнашки, шныряя между ногами у взрослыхъ зрителей а страшно всѣмъ надоѣдая.

Среди насъ было два велосипедиста, знакомый садовникъ, работавшій у меня поденно, нянька съ ребенкомъ, Греггъ, мясникъ, съ своимъ сынишкой и дватри разносчика, торгующихъ булками. Разговаривали мало. Простой народъ въ Англіи въ то время имѣлъ очень смутное понятіе объ астрономіи. Большинство внимательно разглядывали широкую столообразную крышку цилиндра. Должно быть, они разсчитывали увидать груду обугленныхъ тѣлъ и были очень разочарованы въ своихъ ожиданіяхъ. При мнѣ одни уходили, другіе приходили. Я спустился въ яму, и мнѣ почудилось подъ моими ногами легкое движеніе. Крышка, между тѣмъ, безусловно перестала вертѣться.

Только очутившись вблизи снаряда, я могъ подмѣтить всѣ мелкія особенности его внѣшняго вида. Съ перваго взгляда онъ привлекалъ вниманіе ничуть не больше опрокинутой кареты, или дерева, свалившагося поперекъ дороги. Хуже того — онъ походилъ на заржавленную и зарытую въ землю газопроводную трубу. Надо было имѣть кое-какія научныя знанія, чтобы замѣтить, что сѣрый налетъ на поверхности — не обыкновенная вороненая сталь; и желтовато-бѣлый металлъ, блестѣвшій въ скважинѣ между самимъ цилиндромъ, и крышкой, не походитъ цвѣтомъ ни на одинъ изъ извѣстныхъ намъ. Для большинства зрителей эти тонкости не имѣли никакого значенія.

Мнѣ было ясно, что загадочный снарядъ упалъ къ намъ съ сосѣдней планеты, но чтобы въ немъ было заключено живое существо — это мнѣ представлялось совершенно невѣроятнымъ. Крышка могла отвинтиться автоматически. Наперекоръ Оджильви, я всегда вѣрилъ въ существованіе людей на Марсѣ. Можетъ быть, тамъ внутри рукописи — вотъ-то трудно будетъ ихъ перевести! — монеты, разныя модели… Только странно, для этого цилиндръ что то ужъ слишкомъ великъ. Мнѣ страшно хотѣлось, чтобы онъ поскорѣе открылся. Около одиннадцати, видя, что ничего новаго нѣтъ, я пошелъ домой, въ Мейббри, но рѣшительно ничѣмъ не могъ заняться, такъ меня преслѣдовали разныя догадки и предположенія, и скоро вернулся опять на дугъ.

Теперь онъ имѣлъ другой видъ. Газеты уже донесли сенсаціонную новость до Лондона; сообщеніе Оджильви подняло на ноги всѣхъ астрономовъ трехъ соединенныхъ королевствъ, — и у песочныхъ ямъ стояло больше дюжины экипажей, пролетки, плетеный шарабанъ, щегольская коляска и куча велосипедовъ. Цѣлая куча народу, несмотря на жаркій день, пришла пѣшкомъ изъ Уокинга и Чертси, такъ что у песочныхъ ямъ собралась цѣлая толпа; кое-гдѣ мелькали свѣтлыя женскія платья.

Солнце палило немилосердно; на небѣ ни облачка, ни признака вѣтерка; укрыться въ тѣни можно было только подъ рѣдкими соснами. Верескъ погасъ, но земля подъ нимъ вся почернѣла и кое-гдѣ еще курилась. Предпріимчивый фруктовщикъ со станціи желѣзной дороги выслалъ сюда своего сына съ полной телѣжкой зеленыхъ яблокъ и имбирнаго пива.

На самомъ краю ямы стояли отдѣльной кучкой человѣкъ шесть, въ томъ числѣ Оджильви, Гендерсонъ и высокій бѣлокурый господинъ, какъ я узналъ послѣ, астрономъ Стентъ, членъ королевскаго астрономическаго общества; поодаль ждали рабочіе съ заступами и мотивами. Стентъ звонкимъ высокимъ голосомъ отдавалъ приказанія. Онъ стоялъ на самомъ цилиндрѣ, который, очевидно, успѣлъ остыть; лицо у него было красное, все въ поту; онъ какъ будто на что-то сердился.

Большая часть цилиндра была уже отрыта, хотя нижній конецъ все еще оставался въ землѣ. Замѣтивъ меня въ толпѣ зрителей, Оджильви сейчасъ же сдѣлалъ мнѣ знакъ подойти и спросилъ, не возьмусь ли я повидаться съ лордомъ Хильтономъ, владѣльцемъ этой земли.

Толпа, по его словамъ, все прибывала и страшно мѣшала работать, особенно мальчики. Необходимо нескоро обнести цилиндръ оградой и пригласить полицію, которая бы сдерживала толпу. Внутри, по словамъ, Оджильви, все еще отъ времени до времени слышался шумъ, но рабочимъ не удалось отвинтить совсѣмъ крышку: не за что было ухватиться. Стѣнки цилиндра невообразимой толщины; очень возможно, что шумъ только намъ кажется слабымъ, а на самомъ дѣлѣ тамъ Богъ знаетъ что творится…

Я былъ очень радъ исполнить его просьбу и черезъ это попасть въ число привилегированныхъ зрителей. Лорда Хильтона я не засталъ, но узналъ, что онъ вернется домой съ шести-часовымъ поѣздомъ изъ Лондона. Было всего четверть шестого; я сходилъ домой, напился чаю и пошелъ опять на станцію, встрѣчать лорда Хильтона.

IV.
Цилиндръ открывается.

Солнце уже садилось, когда я вернулся на лугъ. Отдѣльныя кучки людей спѣшили туда изъ Уокинга; иные, наоборотъ, возвращались. Толпа вокругъ ямы вырисовывалась черной массой на желтобуромъ фонѣ неба; она замѣтно выросла; теперь собралось уже человѣкъ двѣсти. У края ямы, очевидно, была давка: слышались окрики, брань. Странныя мысли вертѣлись у меня въ головѣ. Подойдя ближе, я услыхалъ голосъ Стента:

— Назадъ! Подайся назадъ!

Какой-то мальчуганъ, пробѣгая мимо, крикнулъ мнѣ на ходу:

— Онъ шевелится, развинчивается. Не нравится мнѣ это. Я лучше побѣгу домой, право слово!

Я подошелъ ближе. Толкотня была страшная, причемъ женщины не отставали отъ мужчинъ.

— Онъ упалъ въ яму! — крикнулъ кто-то.

— Отойдите! Назадъ! — кричали другіе.

Толпа отступила. Усиленно работая локтями, я успѣлъ пробраться впередъ. Всѣ были страшно возбуждены. Изъ ямы выходило какое-то странное жужжанье.

— Послушайте! — крикнулъ мнѣ Оджильви; — втолкуйте вы этимъ идіотамъ, чтобъ они держались подальше; вѣдь неизвѣстно, что сидитъ въ этомъ проклятомъ цилиндрѣ.

Какой-то молодой человѣкъ, — кажется, приказчикъ изъ Уокинга, — стоялъ на крышкѣ цилиндра, стараясь выбраться изъ ямы. Толпа толкала его обратно.

Крышка быстро отвинчивалась. Видны были уже около двухъ футовъ блестящаго винтового нарѣза. Кто-то, поскользнувшись, толкнулъ меня, и я чуть было не скатился на крышку. Я съ испугомъ обернулся; должно быть, какъ разъ въ эту минуту винтъ кончился, и крышка со ввономъ упала на песокъ. Цѣпляясь за сосѣда, чтобъ не упасть, я опять повернулъ голову къ ямѣ, но въ первую минуту ничего не увидалъ, кромѣ круглаго чернаго отверстія: солнце свѣтило мнѣ прямо въ глаза.

Всѣ, вѣроятно, ожидали, что изъ цилиндра выйдетъ человѣкъ, можетъ быть, не совсѣмъ похожій на обитателей земли, но все же человѣкъ. Я по крайней мѣрѣ ждалъ именно этого. И вотъ — внутри цилиндра что-то зашевелилось, что-то сѣрое, безформенное, волнообразное; потомъ показались два блестящихъ кружка, вродѣ глазъ; потомъ изъ всей этой каши выдвинулось что-то вродѣ небольшой сѣрой змѣи, толщиною съ трость, и, извиваясь въ воздухѣ, протянулась ко мнѣ; за ней другое.

Дрожь пробѣжала у меня по спинѣ. Женщина, стоявшая позади меня, громко вскрикнула. Полуобернувшись, но не сводя глазъ съ цилиндра, изъ котораго высовывались все новыя и новыя щупальцы, я сталъ потихоньку отступать назадъ. На лицахъ моихъ сосѣдей удивленіе постепенно смѣнялось ужасомъ. Слышались безсвязныя рѣчи, восклицанія. Толпа подалась назадъ. Приказчикъ все еще никакъ не могъ выбраться изъ ямы. Минуту спустя я остался одинъ. Люди опрометью бѣжали отъ ямы, въ томъ числѣ и Стентъ. Я взглянулъ на цилиндръ и невыразимый страхъ сковалъ мои члены. Я застылъ на мѣстѣ, какъ вкопанный.

Изъ отверстія цилиндра медленно и съ трудомъ лѣзло наружу что-то огромное, сѣрое, круглое, величиною съ медвѣдя. Поверхность его блестѣла на солнцѣ, какъ мокрая кожа. Два большихъ темныхъ глаза въ упоръ смотрѣли на меня. Чудовище имѣло округленную форму и что-то вродѣ лица. Подъ глазами находился ротъ, безгубые края котораго все время вздрагивали и подергивались, испуская слюну. Все тѣло его тяжело вздымалось и судорожно пульсировало. Одной мягкой щупальцеобразной конечностью оно ухватилось за край цилиндра; другая изгибалась въ воздухѣ.

Кто никогда не видалъ живого обитателя Марса, не можетъ представить себѣ какое странное и отталкивающее впечатлѣніе онъ производитъ своей внѣшностью. Ротъ въ видѣ V, съ заостренной верхней и клинообразной нижней губою, постоянно вздрагивающій, отсутствіе бровей и подбородка, лучеообразно расположенныя группы щупальцевъ, какъ у спрута, шумное дыханіе, затрудненное, вслѣдствіе непривычнаго давленія чуждой атмосферы; неловкія, неуклюжія движенія, благодаря болѣе сильному тяготѣнію въ землѣ, и въ особенности, напряженный, пристальный взглядъ огромныхъ глазъ, — все это вмѣстѣ противно до тошноты. Особенно отвратительна эта маслянистая темная кожа, напоминающая оболочку гриба, а неловкія, медленныя, но, очевидно, сознательныя движенія щупальцовъ имѣютъ въ себѣ что-то невыразимо ужасное. Съ первой минуты; съ перваго взгляда я былъ пораженъ страхомъ и отвращеніемъ.

Внезапно чудовище скрылось. Оно переступило черезъ край цилиндра и, съ страннымъ, ни на что не похожимъ крикомъ, шлепнулось, какъ огромный кожаный мѣшокъ, на дно ямы. Тотчасъ же, изъ темнаго отверстія выглянуло другое такое же безобразное существо.

Я, наконецъ, стряхнулъ съ себя оцѣпенѣніе и пустился бѣжать въ ближней группѣ деревьевъ, которая находилась ярдахъ въ ста отъ ямы, но бѣжалъ, спотыкаясь и бокомъ, потому что не могъ оторвать глазъ отъ чудовищъ.

Добравшись до первыхъ сосенокъ, я притаился за кустомъ, чтобы передохнуть и посмотрѣть, что будетъ дальше. Весь лугъ былъ усѣянъ человѣческими фигурами, подобно мнѣ прикованными къ мѣсту какой-то невѣдомой силой; всѣ со страхомъ смотрѣли на чудовищъ, или, вѣрнѣе, на скрывавшія ихъ кучи песка и гравія. И вдругъ, я съ новымъ ужасомъ замѣтилъ на краю ямы что-то круглое, черное, то поднимавшееся, то исчезавшее. Это была голова приказчика, упавшаго въ яму. Вотъ показались плечи и одно колѣно, потомъ онъ, должно быть, опять поскользнулся, такъ что осталась видна одна голова. Еще мигъ — и онъ совсѣмъ скрылся, и мнѣ почудился вдали слабый крикъ. Мнѣ захотѣлось броситься ему на помощь, но страхъ пересилилъ.

Опять ничего не стало видно: песчаный валъ совершенно закрывалъ страшную яму. Всякій, кто проходилъ бы въ эту минуту по большой дорогѣ, былъ бы очень удивленъ такимъ зрѣлищемъ: куча народу, человѣкъ сто или больше, притаились въ канавахъ, за кустами, у воротъ и подъ заборами, почти не разговаривая другъ съ другомъ, обмѣниваясь лишь отрывочными, взволнованными восклицаніями, и смотрятъ во всѣ глаза на простыя кучи песку. Боченокъ съ имбирнымъ пивомъ, брошенный своимъ хозяиномъ, выдѣлялся чернымъ пятномъ на заревѣ заката; у песочныхъ ямъ попрежнему стоялъ рядъ пустыхъ теперь экипажей; лошади мирно ѣли овесъ изъ подвязныхъ мѣшковъ или рыли копытами землю.

V.
Тепловой лучъ.

Съ той минуты, какъ я увидалъ марсіанъ, вылѣзающихъ изъ цилиндра, моя воля была точно парализована. Мучимый страхомъ и любопытствомъ, я стоялъ по колѣни въ верескѣ, смотрѣлъ во всѣ глаза — и не могъ заставить себя двинуться съ мѣста.

Вернуться къ ямѣ не хватало духу, хотя мнѣ страстно хотѣлось заглянутъ внутрь. Наконецъ я пошелъ назадъ окольнымъ путемъ, по кривой, стараясь все время оставаться подъ прикрытіемъ и не сводя глазъ съ песчаныхъ бугровъ. Разъ надъ ними показался пучекъ тонкихъ черныхъ плетей, подобныхъ конечностямъ осьминога, и тотчасъ же скрылся, потомъ изъ ямы выдвинулся длинный тонкій суставчатый шестъ съ круглымъ дискомъ на концѣ, который все время находился въ движеніи. Что тамъ такое происходило?

Зрители разбились на двѣ группы: дна, побольше, стоила близъ Уокинга; другая, поменьше, по дорогѣ въ Чобхэмъ. Они, очевидно, раздѣляли мое недоумѣніе. Нѣсколько человѣкъ стояли по близости отъ меня. Къ одному я подошелъ — я зналъ, что онъ мой сосѣдъ, хотя не зналъ его имени, — и заговорилъ съ нимъ.

— Какія безобразныя, — воскликнулъ онъ. — Боже милостивый! Какія уродливыя животныя! — Онъ могъ только повторять эту фразу снова и снова.

— Видѣли вы человѣка въ ямѣ? — спросилъ я, но не добился отвѣта. Мы оба замолкли и нѣсколько времени стояли рядомъ, отчасти успокоенные близостью другъ друга. Потомъ я взобрался на небольшой пригорокъ — оттуда было виднѣе — и, обернувшись, увидалъ его уже идущимъ по дорогѣ въ Уокингъ.

Солнце сѣло; стало смеркаться. Группа по дорогѣ въ Уокингъ какъ будто выросла, и говоръ сталъ слышнѣе; другая группа разсѣялась. Около ямы все было спокойно. Это нѣсколько ободрило толпу, да и прибытіе новыхъ лицъ изъ Уокинга, должно быть, придало ей храбрости. Какъ бы тамъ ни было, съ наступленіемъ сумерекъ на песчаныхъ буграхъ появились человѣческія фигуры, которыя медленно взбирались, кучками, по двое, по трое, останавливались, прислушивались и двигались дальше. Время шло, а марсіане не подавали никакихъ признаковъ жизни; на буграхъ все прибавлялось народу; я тоже началъ, не спѣша, подвигаться ближе къ ямѣ.

Кучера отправились за лошадьми; слышенъ былъ топотъ копытъ, звяканье уздечекъ. Какой-то мальчишка влѣзъ на телѣжку съ яблоками. Въ тридцати ярдахъ отъ ямы, на Хорсельской дорогѣ показалась небольшая процессія; рослый мужчина, шедшій впереди, несъ большой флагъ.

Это была депутація. Городскія власти наскоро устроили совѣщаніе и, порѣшивъ, что марсіане, несмотря на свою отталкивающую внѣшность, очевидно, существа разумныя, рѣшили показать имъ, что и мы въ этомъ отношеніи тоже въ грязь лицомъ не ударимъ.

Флагъ медленно подвигался впередъ, склоняясь то направо, то налѣво. Депутаты были слишкомъ далеко отъ меня, чтобы можно было размотрѣть лица, но послѣ я узналъ, что въ числѣ ихъ находились и Стентъ, и Гендерсонъ, и Оджильви. Толпа вдали почти правильнымъ кольцомъ охватила яму; депутація прошла сквозь это кольцо и двинулась дальше; нѣсколько темныхъ фигуръ слѣдовали за ней, на почтительномъ разстояніи.

Вдругъ, въ глубинѣ кольца блеснулъ свѣтъ, затѣмъ показались, одинъ за другимъ, три клуба свѣтящагося, зеленоватаго дыма, благодаря отсутствію вѣтра, поднимавшагося прямо къ небу.

Этотъ дымъ или, лучше сказать, пламя, свѣтилъ такъ ярко, что глубокое синее небо и темная полоса луга близъ Чертси, съ черными силуэтами сосенъ, — все какъ-то вдругъ потемнѣло при его появленіи, а когда онъ исчезъ, совсѣмъ потонуло во мракѣ. Въ то же время до меня донесся слабый шипящій звукъ.

Надъ ямой застыли на мѣстѣ депутаты, растерявшіеся отъ неожиданности; издали фигуры ихъ выступали вертикальными черными палочками на темномъ фонѣ. Когда поднялся первый клубъ зеленаго дыма, лица на мигъ озарились фосфорическимъ свѣтомъ и снова исчезли во тьмѣ.

Шипѣнье постепенно перешло въ жужжаніе, потомъ въ громкое, продолжительное гудѣнье. Потомъ изъ ямы медленно выдвинулось что-то вродѣ горбатаго ящика, откуда вырывался слабый, едва примѣтный лучъ свѣта.

И вдругъ по темнымъ фигурамъ, разбросаннымъ на валу, запрыгали настоящія яркія искры. Словно невидимая струя, направленная въ нихъ, внезапно вспыхнула бѣлымъ пламенемъ. Каждая человѣческая фигура мгновенно превратилась въ огненный столбъ. Я видѣлъ, какъ одни падали, какъ другіе бросались бѣжать и гибли на полпути.

Я смотрѣлъ во всѣ глаза, еще не соображая, что это смерть перескакиваетъ отъ одного человѣка къ другому. Я только чувствовалъ, что происходитъ нѣчто странное. То тамъ, то сямъ вспыхнетъ яркое пламя, и человѣкъ безъ крика, безъ стона, валится трупомъ на землю. Невидимый жаръ проносился надъ вершинами сосенъ, и деревья загорались, а кусты, мгновенно съ глухимъ трескомъ, превращались въ яркіе клубы пламени. Я видѣлъ, какъ вдали у Кнапхилля вспыхивали плетни, деревья, строенія, разливая вокругъ ослѣпительный свѣтъ.

Эта пылающая смерть, невидимый и неотразимый огненный мечъ быстро и мѣтко поражалъ все вокругъ. Я видѣлъ, какъ онъ направлялся ко мнѣ, освѣщая путь свой пылающими кустами, но, остолбенѣвъ отъ ужаса и изумленія, я не въ силахъ былъ сдвинуться съ мѣста. Я слышалъ трескъ огня въ песочныхъ ямахъ, жалобное ржанье, которое тутъ же и стихло. Затѣмъ словно чей-то перстъ, невидимый, но пышущій нестерпимымъ жаромъ, провелъ раскаленную черту между мною и марсіанами и вдоль этой черты сама земля трещала и дымилась. Вдали, на дорогѣ, ведущей изъ Уокинга къ лугу, что-то съ трескомъ грохнулось о земь. Затѣмъ, шипѣнье и гудѣніе стихли, и темный, похожій на ящикъ, предметъ медленно скрылся въ глубинѣ ямы.

Все это произошло такъ быстро, что я не успѣлъ опомниться, страхъ сковалъ мнѣ языкъ; я не могъ даже вскрикнуть, когда ослѣпительный свѣтъ рѣзнулъ меня по глазамъ. Вмѣсто того, чтобы бѣжать, я застылъ на мѣстѣ, какъ въ столбнякѣ. Если бы смертоносный огненный мечъ описалъ полный кругъ, онъ непремѣнно поразилъ бы меня; но онъ прошелъ мимо, оставивъ мнѣ жизнь, и вокругъ меня внезапно воцарилась непроглядная, жуткая тьма.

Лугъ казался теперь почти чернымъ, кромѣ тѣхъ мѣстъ, гдѣ сѣрыми лентами извивались тропинки. Ужасно вдругъ стало темно и пусто. Надъ головой моей мерцали звѣзды; на западѣ еще виднѣлась полоска неба, блѣдно-голубая, почти зеленоватая. На этомъ фонѣ рѣзкими черными линіями вырисовывались верхушки сосенъ и кровли Хорселльскихъ домовъ. Марсіане скрылись вмѣстѣ со своей адской машиной; изъ ямы торчалъ только шестъ съ непрерывно вертѣвшимся на немъ зеркаломъ. Тамъ и сямъ дымились, догорая, отдѣльные кусты и деревья, зданія возлѣ желѣзнодорожной станціи выбрасывали кверху снопы искръ и яркаго пламени. Группа темныхъ фигуръ съ бѣлымъ флагомъ надъ ними была моментально стерта съ лица земли. Мнѣ казалось, что тишина вечера не нарушалась ни звукомъ, ни шумомъ.

Я вдругъ сообразилъ, что стою на этомъ темномъ лугу, одинокій, безпомощный, беззащитный, сдѣлалъ надъ собой неимовѣрное усиліе и бросился бѣжать. Страхъ желѣзными клещами давилъ мнѣ сердце, не простой страхъ, но безумный, паническій ужасъ: я боялся не однихъ марсіанъ, но тишины и мрака, окружавшихъ меня; я до того упалъ духомъ, что бѣжалъ и тихо плакалъ, какъ напуганное дитя.

Обернуться назадъ я не смѣлъ, но, помню, былъ вполнѣ убѣжденъ, что надо мной издѣваются, что именно теперь, когда я близокъ къ спасенію, таинственная смерть, быстрая, какъ молнія, выскочитъ изъ ямы, бросится за мной въ погоню, настигнетъ и положитъ на мѣстѣ.

VI.
Тепловой лучъ на Чобхэмской дорогѣ.

До сихъ поръ неизвѣстно навѣрное, какимъ оружіемъ марсіане такъ быстро и безшумно убивали людей. Многіе думаютъ, что они ухитрялись добывать интенсивный жаръ въ камерѣ, абсолютно не проводящей тепла. Этотъ интенсивный жаръ, отраженный полированнымъ параболическимъ зеркаломъ, въ видѣ параллельныхъ лучей они направляли на какіе угодно предметы, — вродѣ того, какъ параболическія зеркала на маякахъ отражаютъ лучи свѣта. Впрочемъ, это только предположеніе, никѣмъ не доказанное. Какъ бы тамъ ни было, одно несомнѣнно, что марсіане съумѣли превратить тепловой лучъ въ страшное оружіе: невидимый жаръ вмѣсто видимаго свѣта. При одномъ его прикосновеніи, всѣ горючія вещества гибли отъ огня, желѣзо размягчалось, свинецъ лился какъ вода; стекла трескались и плавились, вода мгновенно превращалась въ паръ.

На утро около ямы наши сорокъ труповъ, обуглившихся, изуродованныхъ, неузнаваемыхъ; за ночь вся мѣстность между Хорселлемъ и Мэйбёри выгорѣла и превратилась въ пустыню.

Вѣсть объ избіеніи дошла до Уокинга, Чобхэма и Оттершау, вѣроятно, почти одновременно и не скоро. Въ роковую минуту, когда марсіане прибѣгли въ дѣйствію теплового луча, въ Уокингѣ лавки были уже закрыты и толпа народу, главнымъ образомъ, молодежи, разгуливала по улицамъ и по дорогѣ, между изгородями, ведущей на лугъ. Они слыхали, что на лугу творится что-то необычайное и отнеслись въ этой новости, какъ ко всякой другой, увидавъ въ ней лишь предлогъ для прогулки и легкаго флирта. Шумная ватага молодежи, ничего не подозрѣвая, съ говоромъ и смѣхомъ, направлялась къ страшному мѣсту.

Въ Уокингѣ мало кто зналъ, что цилиндръ ужъ открылся, хотя бѣдный Гендерсонъ отправилъ на почту посланца на велосипедѣ, съ телеграммой въ редакцію своей газеты.

На лугу они нашли множество отдѣльныхъ небольшихъ группъ людей, о чемъ-то горячо толковавшихъ между собою, глядя на вертящееся зеркало, возвышавшееся надъ песочной ямой; ихъ волненіе скоро сообщилось новоприбывшимъ.

Около половины девятаго, въ моментъ гибели депутатовъ, на дорогѣ находилось человѣкъ 300, не считая храбрецовъ, которые отправились поглядѣть вблизи на марсіанъ. Трое полицейскихъ, изъ нихъ одинъ конный, по приказанію Стента, прилагали всѣ старанія, чтобы осаживать толпу и не подпускать ее близко къ цилиндру. Публика ворчала, въ особенности сорви-головы и забіяки, для которыхъ всякое сборище только предлогъ пошумѣть и побалагурить.

Стентъ и Оджильви, боясь столкновенія, лишь только появились марсіане, поспѣшили отправить телеграмму въ лагерь, съ просьбой выслать имъ роту солдатъ для охраны странныхъ переселенцевъ. Послѣ этого они вернулись на лугъ во главѣ депутаціи, не предчувствуя что идутъ навстрѣчу смерти. Описаніе ихъ гибели очевидцами вполнѣ совпадаетъ съ моими собственными впечатлѣніями: три клуба зеленаго дыма, глухое жужжанье и вспышки пламени.

Но толпѣ гуляющихъ пришлось еще похуже моего. Ихъ спасло только то обстоятельство, что передъ ними высился песчаный бугоръ, поросшій верескомъ, который загородилъ дорогу нижней части теплового луча. Подними марсіане свое параболическое веркало нѣсколько выше, не осталось бы въ живыхъ ни души, чтобы разсказать эту исторію. Всѣ видѣли, какъ вспыхивало пламя, какъ падали люди; невидимая рука простиралась къ нимъ, по пути зажигая кусты. Зачѣмъ, съ пронзительнымъ свистомъ, заглушившимъ гудѣнье въ ямѣ, смертоносный лучъ пронесся надъ ихъ головами, воспламенилъ вершины придорожныхъ буковъ, выбилъ стекла въ окнахъ верхняго этажа, зажегъ рамы, сбросилъ на гемлю часть крыши углового дома и нѣсколько кирпичей, которые, при паденіи, разлетѣлись въ куски.

Пораженная ужасомъ толпа застыла на мѣстѣ, но ненадолго. Трескъ и шипѣнье горящихъ вѣтвей скоро привели ее въ себя. На землю сыпались искры, пылающіе листья и вѣтви при паденіи зажигали шляпы и платья. Поднялся крикъ и шумъ. Въ эту минуту мимо проскакалъ конный полисменъ; онъ держался руками за голову и громко стоналъ.

— Идутъ! — завопила не своимъ голосомъ какая-то женщина, и всѣ, перепуганные, какъ стадо овецъ, бросились бѣжать, сломя голову, по направленію къ Уокингу. Въ томъ мѣстѣ, гдѣ дорога съуживается, проходя между высокими грядами холмовъ, поднялась страшная давка, задніе напирали на переднихъ, двѣ женщины и мальчикъ, задавленные, растоптанные, остались умирать на мѣстѣ, среди мрака и жуткаго безмолвія.

VII.
Какъ я добрался домой.

Я лично совсѣмъ не помню своего бѣгства, знаю только, что я натыкался на деревья, спотыкался о верескъ, и все время мнѣ чудилось, что за мной гонятся марсіане, что смертоносный мечъ кружится надъ моей головой, словно играя и выжидая удобной минуты, чтобъ поразить меня. Я выбрался на дорогу между перекресткомъ и Хорселлемъ, добѣжалъ до перекрестка, — и вдругъ силы меня оставили. Изнемогая отъ усталости и волненія, я упалъ у дороги, неподалеку отъ мостика, пересѣкающаго каналъ, и остался лежать неподвижно.

Сколько времени я пролежалъ такъ, — не знаю, но въ концѣ концовъ приподнялся и сѣлъ, въ какомъ-то странномъ раздумьѣ. Съ минуту я не могъ сообразить, гдѣ я и какъ попалъ сюда. Страхъ мой свалился съ меня, какъ одежда. Я потерялъ шляпу, запонку отъ рубашки; воротникъ мой отстегнулся. Нѣсколько минутъ тому назадъ, только три вещи казались мнѣ реальными: необъятность ночи, пространства и природы, моя собственная слабость и мучительный страхъ — и близость смерти. Теперь точка зрѣнія круто перемѣнилась; я сразу перешелъ отъ одного состоянія къ другому. Я былъ опять самимъ собой, мирнымъ, добропорядочнымъ обывателемъ. Мрачный лугъ, превращенный въ пустыню, мое бѣгство, пожирающее пламя, — все это показалось мнѣ сномъ. Я не вѣрилъ себѣ, спрашивалъ себя, да ужъ полно: было ли все это на самомъ дѣлѣ?

Я поднялся и невѣрными шагами сталъ взбираться на мостъ. Въ головѣ у меня былъ страшный сумбуръ; ноги не слушались, нервы совсѣмъ развинтились; должно быть, я шатался, какъ пьяный. Изъ-за арки моста показалась голова, потомъ вся фигура рабочаго, съ корзиной въ рукахъ. Возлѣ него бѣжалъ маленькій мальчикъ; проходя мимо, онъ пожелалъ мнѣ доброй ночи. Я хотѣлъ заговорить съ нимъ и не могъ; на его поклонъ я отвѣтилъ какимъ-то невнятнымъ мычаньемъ.

Около Мэйбёри я увидалъ поѣздъ: волнистая линія бѣлаго, пересыпаннаго искрами дыма, длинный рядъ освѣщенныхъ оконъ, стукъ, грохотъ — и поѣздъ промчался мимо. У воротъ, хорошенькаго домика на восточной террасѣ стояла группа изъ нѣсколькихъ человѣкъ, мирно бесѣдовавшихъ между собою. Снова привычная, обыденная обстановка. А позади-то! Это какое-то безуміе, что-то неестественное, немыслимое!

Можетъ быть, я человѣкъ не вполнѣ нормальный. Не знаю, всѣ ли такъ чувствуютъ, какъ я. У меня бываютъ странныя настроенія. Временами я какъ будто отрѣшаюсь отъ себя самого и отъ всего міра, стою гдѣ-то страшно далеко, внѣ времени и пространства, вдали отъ усилій и житейской борьбы, — и наблюдаю.

Въ этотъ вечеръ я ощупалъ это раздвоеніе особенно живо, но примириться съ невѣдѣніемъ этихъ людей — я не могъ. Какъ они беззаботно спокойны, когда въ двухъ миляхъ отсюда витаетъ смерть! Съ газоваго завода доносился шумъ машинъ; тамъ кипѣла работа; электрическіе фонари весело поблескивали въ темнотѣ. Я подошелъ въ одной группѣ, состоявшей изъ двухъ мужчинъ и женщины.

— Какія вѣсти съ луга? — спросилъ я.

— Что? — обернувшись, переспросилъ одинъ изъ мужчинъ.

— Какія вѣсти съ луга? — повторилъ я.

— А ты-то самъ развѣ не оттуда?

— Нынче всѣ съ ума посходили изъ-за этого дуга, — замѣтила женщина. — И что они тамъ нашли такого особеннаго?

— Вы развѣ не слыхали о людяхъ съ Марса?

— Наслушались; будетъ! — отозвалась женщина. И всѣ трое захохотали.

Они принимаютъ меня за дурака! Я разсердился и хотѣлъ разсказать имъ, что видѣлъ, но говорить связно не могъ; они пуще прежняго хохотали надъ моими отрывочными фразами.

— Ну, погодите, вы еще услышите о марсіанахъ, — крикнулъ я имъ и поспѣшилъ домой.

Жена, поджидавшая меня у дверей, испугалась — такой у меня былъ безумный взглядъ и растерзанный видъ. Я пошелъ въ столовую, сѣлъ, выпилъ немного вина и только послѣ этого настолько пришелъ въ себя, что могъ разсказать женѣ все по порядку. Обѣдъ былъ давно поданъ, но мы и не дотрагивались до него, поглощенные страшной новостью.

— Одно только хорошо, — сказалъ я, чтобъ хоть немного успокоятъ жену: — они страшно неповоротливы. Будутъ себѣ сидѣть въ своей ямѣ и убивать тѣгь, кто подойдетъ близко, а выбраться изъ нея не съумѣютъ… Но, Боже, какіе ни отвратительные!

— Полно, голубчикъ, не говори о нихъ, — сказала жена, сдвинувъ брови и взявъ меня за руку.

— Бѣдный Оджильви! Подумать, что онъ лежитъ тамъ мёртвый!

Жена по крайней мѣрѣ вѣрила мнѣ. Увидавъ, какой смертельной блѣдностью покрылось ея лицо, я мгновенно прикусилъ языкъ.

— Они могутъ придти сюда! — повторяла она со страхомъ.

Я заставилъ ее выпить рюмку вина и успокоивалъ ее, говоря:

— Они едва могутъ двигаться.

Я повторялъ ей все слышанное мною отъ Оджильви относительно невозможности для марсіанъ акклиматизироваться на землѣ. Сила тяготѣнія на землѣ втрое больше, чѣмъ на Марсѣ; слѣдовательно, марсіанинъ, переселенный на землю, будетъ вѣсить въ три раза больше, чѣмъ у себя дома, между тѣмъ какъ мышечная сила его останется прежней. Собственное тѣло будетъ препятствовать ему двигаться, будетъ давить его, какъ свинцовая шапка. Таково было общее мнѣніе. Times и Daily Telegraphy вышедшіе на другое утро, утверждали то-же, подобно мнѣ, забывая о двухъ важныхъ условіяхъ, значительно мѣняющихъ дѣло.

Атмосфера земли, какъ намъ теперь извѣстно, содержитъ гораздо больше кислорода и гораздо меньше аргона, чѣмъ атмосфера Марса. Бодрящее и укрѣпляющее дѣйствіе этой атмосферы на марсіанъ въ значительной степени уравновѣшивало неблагопріятное вліяніе усилившагося тяготѣнія. Далѣе, мы всѣ забыли, что механическія приспособленія могутъ свести работу мыщцъ почти на нѣтъ, а марсіане, очевидно, обладали обширными свѣдѣніями въ механикѣ.

Но въ то время я этого совсѣмъ не принималъ въ разсчетъ. Вино и пища, сознаніе, что находишься въ безопасности, у своего домашняго очага, и необходимость успокоить жену — мало-помалу возвратили мнѣ бодрость и мужество.

— Наглупили они, вотъ что. — разсуждалъ я, разглядывая на свѣтъ вино. — Они оттого и опасны, что себя не помнятъ отъ страха. Можетъ быть, они вовсе не ожидали встрѣтить здѣсь живыя существа, по крайней мѣрѣ разумныя. Въ крайнемъ случаѣ, если дойдетъ до самаго худшаго, довольно одной бомбы, чтобы всѣхъ ихъ укокошить.

Послѣ всего, пережитаго днемъ, я, естественно, находился въ крайне возбужденномъ состояніи, и это, должно бытъ, изощрило мою воспріимчивость ко всѣмъ внѣшнимъ впечатлѣніямъ. Я до сихъ поръ удивительно ясно помню мельчайшія подробности обстановки: милое, испуганное лицо моей жены, выглядывающее Изъ-за розоваго абажура, бѣлая скатерть, серебро и хрусталь на столѣ, — въ тѣ дни даже философы позволяли себѣ маленькую роскошь въ житейскомъ обиходѣ, — и пурпуровое вино въ стаканѣ, — все это такъ и стоитъ у меня передъ глазами. Я сидѣлъ на концѣ стола; затягиваясь сигарой и грызя орѣхи, и сожалѣлъ объ излишней горячности, выказанной Оджильви, и порицалъ трусливость и непредусмотрительность марсіанъ.

Такъ, можетъ быть, какой-нибудь почтенный дронтъ^[4] на островѣ св. Маврикія, сидя въ гнѣздѣ, бесѣдовалъ съ своей подругой о прибытіи моряковъ, посѣтившихъ его владѣнія съ цѣлью полакомиться животной пищей, и самоувѣренно говорилъ ей:

— Да ты не бойся; мы ихъ завтра заклюемъ до смерти, моя дорогая!

Не зналъ я тогда, какъ не скоро мнѣ придется снова обѣдать въ цивилизованной обстановкѣ и какъ много тревожныхъ и страшныхъ дней ждутъ меня впереди.

VIII.
Ночь съ пятницы на субботу.

Изъ всего страннаго и необычайнаго, что произошло въ эту пятницу, всего больше удивляло меня отношеніе людей къ событіямъ, которыя угрожали разрушить весь нашъ общественный строй. Если бы, въ пятницу, вечеромъ, взять циркуль, разставить ножки его миль этакъ на пять и описать этимъ радіусомъ кругъ, взявши центромъ уокингскія песочныя ямы, врядъ ли бы внѣ этого круга нашелся хоть одинъ человѣкъ, сколько-нибудь потревоженный въ своихъ привычкахъ, или настроеніи внезапнымъ прибытіемъ жителей Марса. Исключеніе, разумѣется, составляли родственники Стента и трехъ-четырехъ лондонскихъ велосипедистовъ, которые лежали теперь мертвыми возлѣ ямы. Многіе, конечно, слыхали о цилиндрѣ и сами не прочь были потолковать о немъ въ свободное время, но ультиматумъ, поставленный нами Германіи, несомнѣнно произвелъ бы гораздо большую сенсацію.

Телеграмма бѣдняги Гендерсона, описывавшаго постепенное развинчиваніе цилиндра, произвело въ Лондонѣ впечатлѣніе утки. Его газета обратилась къ нему за подтвержденіемъ и, не получивъ отвѣта, — онъ въ ту пору былъ уже мертвъ, — рѣшила не печатать сенсаціоннаго номера отдѣльнымъ изданіемъ.

Даже и внутри круга большинство оставалось равнодушнымъ. Я уже говорилъ, какъ отнеслись къ моему разсказу встрѣченные много мужчины и женщины. Все шло своимъ чередомъ, какъ будто ничего не случилось: одни ужинали, другіе обѣдали; рабочіе въ видѣ отдыха копались съ своихъ садикахъ, дѣтей укладывали спать, влюбленныя парочки бродили по окрестностямъ, студенты сидѣли надъ книгами.

Правда, на улицахъ и въ трактирахъ царило нѣкоторое оживленіе, благодаря новой интересной темѣ для разговора; кое-гдѣ появленіе посланца или очевидца съ мѣста дѣйствія вызывало цѣлую сенсацію, крикъ, шумъ, бѣготню; во въ общемъ, рутина не была нарушена. Люди работали, ѣли, пили и спали, не заботясь о Марсѣ, какъ будто такой планеты никогда и не появлялось на небѣ. Даже ближайшія къ ямѣ мѣста, Хорселль, Чобхэмъ и Уокингъ, не составляли исключенія.

На желѣзнодорожной станціи приходили и уходили поѣзда, исчезали одни пассажиры и появлялись другіе, словомъ, все шло обычнымъ порядкомъ. Мальчишка разносчикъ продавалъ вечернія газеты, и рѣзкіе выкрики его: «Послѣдняя новость! Люди съ Марса!» перемѣшивались съ поѣздными свистками и грохотомъ тачекъ, на которыхъ перевозятъ багажъ. Въ девять часовъ на станцію прибѣжало нѣсколько очевидцевъ страшной драмы, взволнованныхъ, перепуганныхъ; они разсказывали невѣроятныя вещи, но на нихъ обратили столько же вниманія, сколько на какихъ-нибудь пьяныхъ. Пассажиры, направлявшіеся въ Лондонъ, вглядываясь въ темноту изъ оконъ вагоновъ, видѣли только снопы искръ возлѣ Хорселля, красное зарево на небѣ, да легкое облако дыма, заволакивающее звѣзды, и рѣшили, что ничего серьезнаго не случилось: загорѣлся верескъ, и только. Обычное теченіе жизни было нарушено только у окраины луга. Здѣсь горѣли около полудюжины дачъ, во всѣхъ сосѣднихъ домахъ видѣнъ былъ свѣтъ, и люди не ложились до свѣта.

На обоихъ мостахъ стояли кучками любопытные; одни приходили, другіе уходили, но народу оставалось все-таки много. Два-три смѣльчака, подъ прикрытіемъ темноты, подкрались къ самой ямѣ поглядѣть на марсіанъ, но уже не вернулись назадъ; марсіане время отъ времени осматривали окрестность, направляя на окружающіе предметы лучъ свѣта, за которымъ всегда готовъ былъ послѣдовать тепловой лучъ. На пустынномъ лугу царило безмолвіе; обуглившіеся трупы пролежали неубранными всю ночь, при свѣтѣ звѣздъ, и весь слѣдующій день. Многіе слышали доносившійся изъ ямы стукъ молота.

Всю ночь напролетъ марсіане провели за работой; они что-то ковали, готовили какія-то машины; по временамъ къ звѣздному небу поднимались клубы зеленовато-бѣлаго дыма.

Около одиннадцати часовъ, черезъ Хорселль прошла рота солдатъ и оцѣпила южный край луга. Позже пришла другая рота, по Хорселльской дорогѣ и оцѣпила сѣверный край. Офицеры изъ Инкерманскихъ бараковъ еще раньше пріѣзжали осматривать лугъ, и оказалось, что одинъ изъ нихъ, майоръ Эденъ, пропалъ безъ вѣсти. Въ полночь самъ командиръ полка пріѣзжалъ на Чобхэмскій мостъ наводить о немъ справки. Военныя власти, видимо, сознавали опасность положенія: съ вечера на мѣсто дѣйствія высланы были изъ Ольдершота эскадронъ гусаръ, двѣ пушки и четыре сотни пѣхоты Кардиганскаго полка.

Нѣсколько секундъ спустя послѣ полуночи, толпа, бродившая по Чертсейской дорогѣ, видѣла, какъ съ неба скатилась звѣзда и упала въ сосновый лѣсъ на сѣверо-западѣ. Въ воздухѣ осталась послѣ нея полоса зеленоватаго свѣта, вспыхнувшая словно молнія. Это былъ второй цилиндръ, новая отравленная стрѣла съ Марса, вонзившаяся въ кожу нашей старой планеты.

IX.
Борьба начинается.

Суббота, сколько мнѣ помнится, прошла незамѣтно. Это былъ день отдыха и перемирія, томительно жаркій и душный; барометръ все время колебался. Я мало спалъ и всталъ рано, радуясь, что хоть женѣ-то удалось уснуть. Передъ завтракомъ я вышелъ въ садъ и сталъ прислушиваться, но съ луга доносилось только пѣніе жаворонка.

Молочникъ явился въ обычное время. Я издали заслышалъ стукъ колесъ его телѣжки и пошелъ отворять ему ворота, чтобы узнать послѣднія новости. Онъ сообщилъ мнѣ, что ночью марсіанъ окружили войска; ждали прибытія пушекъ. Впрочемъ, убивать ихъ не приказано, если только можно будетъ обойтись безъ этого, добавилъ молочникъ.

Въ эту минуту до меня донесся свистъ поѣзда, идущаго въ Уокингъ; этотъ привычный звукъ дѣйствовалъ чрезвычайно успокоительно.

Я увидалъ въ саду сосѣда и подошелъ къ нему поболтать. Онъ былъ того мнѣнія, что за день солдаты непремѣнно изловятъ марсіанъ, или же взорвутъ ихъ на воздухъ.

— А жаль, что они окружили себя такой неприступностью. Любопытно было бы поразспросить, какъ имъ живется на другой планетѣ; пожалуй, можно было бы кое-чему у нихъ и поучиться.

Онъ протянулъ мнѣ черезъ изгородъ пригоршню крупной спѣлой клубники; страсть въ садоводству не мѣшала ему быть очень радушнымъ хозяиномъ. При этомъ онъ сообщилъ, что около Байфлита тоже пылаютъ лѣса.

— Говорятъ, тамъ упала такая же проклятая штука, — номеръ второй. Довольно бы и одной, за глаза. Въ копѣечку влѣзетъ эта исторія страховымъ обществамъ; лѣса то вонъ до сихъ поръ дымятся. — Онъ, добродушно смѣясь, указалъ мнѣ на дымъ, столбомъ поднимавшійся къ небу. — Туда теперь и не пройти: почва вездѣ торфяная, да и хвоя лежитъ толстымъ слоемъ. — Потомъ онъ вспомнилъ о «бѣдномъ Оджильви» и сразу сдѣлался серьезенъ.

Послѣ завтрака, вмѣсто того, чтобы сѣсть за работу, я рѣшился прогуляться на лугъ. Подъ желѣзнодорожнымъ мостомъ стояли солдаты, саперы, въ маленькихъ круглыхъ шапочкахъ, грязныхъ и разстегнутыхъ красныхъ курткахъ, въ синихъ рубахахъ, черныхъ штанахъ и сапогахъ до колѣнъ. Они объявили мнѣ, что по ту сторону никого пускать не приказано. Дѣйствительно, на мосту стоялъ часовой. Я вступилъ въ разговоръ съ солдатами, разсказалъ имъ, что видѣлъ наканунѣ и какое впечатлѣніе произвели на меня марсіане. Изъ нихъ никто не видалъ марсіанъ; вообще они имѣли очень смутное представленіе объ этихъ выходцахъ изъ другого міра, и засыпали меня вопросами. Они не знали, кто приказалъ двинуть сюда войска, но довольно разумно обсуждали исключительныя условія ожидаемой схватки съ марсіанами; саперы вообще значительно развитѣе и образованнѣе простыхъ солдатъ. Особенно заинтересовало ихъ дѣйствіе теплового луча.

— По моему бы подползти, подъ прикрытіемъ, къ ямѣ, да и ударить на нихъ врасплохъ, — предлагалъ одинъ.

— Поди ты! — возразилъ другой. Чѣмъ же это ты прикроешься отъ такого жара? Сгоришь и только! Выдумалъ тоже! Нѣтъ, надо подкрасться незамѣтно насколько возможно ближе, а потомъ рыть траншею.

— Ну ихъ въ чорту, твои траншеи. У тебя все траншеи. Тебѣ бы родиться кроликомъ, Сниппи.

— А шеи, выходитъ, у нихъ такъ-таки и нѣтъ? — неожиданно вмѣшался въ разговоръ третій, низенькій брюнетъ съ задумчивыми глазами и трубкой въ зубахъ.

Я вторично описалъ наружность марсіанъ.

— Осьминоги, — рѣшилъ онъ: — Чистые осьминоги. Вотъ такъ времячко настало: не люди жарятъ рыбъ, а рыбы людей!

— Этакую тварь и убить-то не грѣхъ, замѣтилъ первый.

— Бросить бы имъ туда хорошую бомбу, да и прикончить ихъ разомъ. Почемъ знать, какихъ они еще бѣдъ натворятъ!

— А пушки то гдѣ же? — возразилъ первый. — Да это и долгая исторія. Вотъ приступомъ взять, это дѣло иное — и поскорѣе, не откладывая.

Я оставилъ ихъ спорить и пошелъ на станцію за утренними газетами.

Не стану утомлять читателя описаніемъ этого долгаго утра и еще болѣе медлительно тянувшихся часовъ послѣ полудня. Мнѣ не удалось даже поглядѣть на лугъ: обѣ колокольни, Хорсельская и Чобхэмская были заняты войсками. Никто не могъ сообщить мнѣ ничего новаго: солдаты сами ничего не знали, офицеры имѣли озабоченный видъ и напускали на себя таинственность. Въ городкѣ всѣ успокоились послѣ прибытія войскъ; содержатель табачной лавочки, Маршалль, сообщилъ мнѣ, что его сынъ погибъ на лугу вмѣстѣ съ другими, чего я раньше не зналъ. Солдаты ходили по окраинамъ Хорселя, убѣждая жителей запереть свои дома и уѣхать изъ города.

Я пришелъ домой къ завтраку страшно усталый; день, какъ я уже говорилъ, былъ томительно жарокъ; я взялъ холодную ванну, чтобъ освѣжиться. Въ половинѣ пятаго я опять пошелъ на станцію за вечерней газетой, такъ какъ въ утреннихъ было помѣщено лишь весьма неполное описаніе кончины Стента, Оджильви, Гендерсона и др. Но и вечерняя газета не сказала мнѣ ничего новаго. Марсіане упорно не показывались. Они что-то работали, въ своей ямѣ, — должно быть, готовились къ бою. «Была сдѣлана новая попытка установить сообщеніе, но безуспѣшно», говорили газеты. Одинъ изъ саперъ объяснилъ мнѣ, въ чемъ состояла эта попытка: кто-то, спрятавшись въ канавѣ, выставилъ оттуда длинный шестъ съ бѣлымъ флагомъ на концѣ; марсіане оставили этотъ сигналъ безъ вниманія.

Долженъ сознаться, что всѣ эти приготовленія привели меня въ очень воинственное настроеніе. Я припомнилъ школьные годы, когда я мечталъ быть героемъ и строилъ самые дерзкіе планы нападенія. Одна бѣда: борьба представлялась мнѣ неравной; марсіане казались такими безпомощными въ своей ямѣ…

Часовъ около трехъ послышались пушечные выстрѣлы со стороны Чертси или Аддльстона. Обстрѣливали пылающій сосновый лѣсъ, гдѣ лежалъ второй цилиндръ, въ надеждѣ уничтожить его раньше, чѣмъ онъ откроется. Орудіе, изъ котораго намѣревались бомбардировать первый цилиндръ, прибыло въ Чобхемъ лишь къ пяти.

Подъ вечеръ, когда мы съ женой сидѣли за чаемъ въ теплицѣ, до насъ глухо донесся пушечный выстрѣлъ и тотчасъ же вслѣдъ за нимъ ружейный залпъ. Не прошло и минуты, какъ возлѣ самаго нашего дома что-то съ трескомъ рухнуло на землю; я бросился къ окну: верхушки деревьевъ возлѣ Восточной Коллегіи на моихъ глазахъ вспыхнули краснымъ пламенемъ; колокольня сосѣдней маленькой церкви лежала въ развалинахъ. Куполъ обвалился; крыша коллегіи имѣла такой видъ, будто послѣ жестокой бомбардировки. У насъ треснула одна изъ трубъ и упала на цвѣточную клумбу подъ окномъ моего кабинета, увлекая за собой при паденіи цѣлую груду черепицъ.

Въ первую минуту мы съ женой растерялись. Потомъ я сообразилъ, что, послѣ паденія колокольни, Мэйбёри-Хиллъ остается безъ всякаго прикрытія и попадаетъ въ районъ дѣйствія теплового луча.

Я схватилъ за руку жену и безъ церемоніи вытащилъ ее на улицу, потомъ вывелъ туда же служанку; она всполошилась изъ-за своего сундука; я обѣщалъ самъ принести его.

— Мы не можемъ здѣсь оставаться, — убѣждалъ я ее. Не успѣлъ я договорить, какъ пальба послышалась снова.

— Куда же мы пойдемъ? — съ испугомъ спрашивала жена.

Я задумался, потомъ вспомнилъ, что у нея есть родные неподалеку.

— Въ Лезерхэдъ! — крикнулъ я не своимъ голосомъ.

На улицѣ становилось людно. Изъ оконъ выглядывали удивленныя, испуганныя лица.

— Какъ же намъ попасть въ Лезерхэдъ?

Съ холма спускался небольшой отрядъ гусаръ; трое изъ нихъ уже въѣзжали въ открытыя настежь ворота Восточной Коллегіи, еще двое спѣшились и пошли по обывателямъ, перебѣгая отъ одного дома къ другому. Солнце сквозь дымъ, окутывавшій вершины деревьевъ, казалось краснымъ, какъ кровь; вся окрестность была залита зловѣщимъ багровымъ свѣтомъ.

— Стойте здѣсь, — сказалъ я женѣ; — здѣсь вы въ безопасности, — а самъ побѣжалъ въ сосѣдній трактиръ: я зналъ, что у хозяина его есть лошадь и телѣжка. Я бѣжалъ, что было силы, угадывая, что еще черезъ нѣсколько минутъ весь поселокъ подымется за ноги. Трактирщикъ стоялъ за стойкой, не подозрѣвая даже, что творится позади его дома. Съ нимъ бесѣдовалъ кто-то, стоявшій ко мнѣ спиной.

— Меньше фунта не возьму. — говорилъ трактирщикъ, — да привести у меня некому.

— Я вамъ дамъ два фунта, — крикнулъ я черезъ плечо незнакомца.

— Что такое?

— Два фунта, и къ полуночи доставлю обратно.

— Батюшки, да вы никакъ спятили. — Я вѣдь свинью продаю. Два фунта, съ тѣмъ, чтобы привести ее обратно? Да что это съ вами?

Я поспѣшилъ объяснить, что мнѣ нужно уѣхать и нанялъ у него телѣжку. Въ эту минуту мнѣ какъ-то не пришло въ голову, что и трактирщику не мѣшало бы выселиться поскорѣе. Я сакъ заложилъ лошадь, подъѣхалъ въ дону и сталъ наскоро укладывать въ телѣжку кое-какія вещи, фарфоръ, серебро и т. под. По дорогѣ уже пылали деревья и изгороди. Одинъ изъ гусаръ подъѣхалъ ко мнѣ; онъ объѣзжалъ дома, уговаривая жителей поспѣшить выселеніемъ. Я окликнулъ его:

— Что новаго?

Онъ обернулся, прокричалъ: «вылѣзаютъ наружу въ какихъ-то корзинахъ», и поскакалъ дальше; скоро онъ исчезъ въ облакѣ дыма. Я подбѣжалъ въ двери сосѣдняго дома и попробовалъ отворить ее, для очистки совѣсти, такъ какъ зналъ, что сосѣдъ съ женой уѣхалъ въ Лондонъ и дверь заперта. Затѣмъ, исполняя свое обѣщаніе, я вытащилъ сундукъ нашей служанки, взгромоздилъ его на телѣжку, взялъ возжи и вскочилъ на козлы, рядомъ съ женой. Черезъ минуту мы уже спускались по склону Мейбёри-Хилля, оставивъ дымъ и огонь позади.

Передъ нами разстилался мирный, залитый солнцемъ пейзажъ; по бокамъ дороги тянулись поля; вдали раскачивалась вывѣска Мэйбёрійской гостиницы. Насъ опередилъ докторъ, тоже въ телѣжкѣ. Спустившись съ холма, и оглянулся назадъ. Ва востокъ до Байфлитскихъ лѣсовъ и на западъ до Уокинга, вся окрестность была окутана дымокъ; вершины деревьевъ тонули въ густой тѣни; мѣстами сквозь дымъ прорывалось красное пламя. Дорога кишела народомъ; каждый спѣшилъ уйти отъ опасности. Издали донесся слабый, но явственный звукъ выстрѣла изъ механическаго ружья и за нимъ перемежающаяся трескотня карабиновъ; марсіане, очевидно, выжигали все, что находилось въ районѣ дѣйствія ихъ теплового луча.

Я не особенный искусникъ править, и скоро мнѣ пришлось все свое вниманіе посвятить лошади. Когда я снова обернулся назадъ, изъ-за второго холма уже не стало видно дыма. Я стегнулъ лошадь кнутомъ и скоро обогналъ доктора.

X.
Подъ грозой.

Лезерхэдъ лежитъ въ двѣнадцати миляхъ отъ Мэйбери-Хилля. За Пирфордомъ воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ сочныхъ луговыхъ травъ, изгороди усыпаны цвѣтами шиповника. Пальба прекратилась такъ же внезапно, какъ и началась, и ничто болѣе не нарушало вечерней тишины. Въ девяти часамъ мы безъ всякихъ приключеній добрались до Лезерхэда. Я далъ лошади часокъ отдохнуть и самъ пошелъ закусить съ двоюроднымъ братомъ жены.

Всю дорогу жена молчала, словно угнетаемая тяжелымъ предчувствіемъ. Я старался ободрить ее, шутилъ надъ неповоротливостью марсіанъ, но она отвѣчала лишь односложными словами. Еслибъ не данное мною трактирщику обѣщаніе привести назадъ лошадь, она навѣрно стала бы умолять меня остаться ночевать въ Лезерхэдѣ. И какъ жаль, что я этого не сдѣлалъ! Помню, она была блѣдна, какъ полотно, когда прощалась со мной.

Я, наоборотъ, весь день находился въ сильномъ возбужденіи. Что-то вродѣ боевой лихорадки, свойственной иногда и цивилизованнымъ людямъ, заставляло кровь быстрѣе течь въ моихъ жилахъ и я въ душѣ не очень-то досадовалъ, что мнѣ придется ночью вернуться въ Мэйбёри. Я даже побаивался, не потому ли превратилась пальба, что наши противники съ Марса уже уничтожены. Попросту говоря, меня тянуло заглянуть въ лицо смерти.

Было уже около одиннадцати, когда я собрался домой. Ночь неожиданно оказалась очень темной и такой же душной и жаркой, какъ день. По небу быстро скользили густыя тучи, хотя вѣтра не было ни малѣйшаго. Къ счастью, я хорошо зналъ дорогу. Жена стояла въ дверяхъ, вся на свѣту, и не сводила съ меня глазъ, пока я не сѣлъ въ телѣжку. Тогда она круто повернулась. и вошла въ домъ, предоставивъ кузенамъ пожелать мнѣ счастливой дороги.

Страхъ жены сообщился и мнѣ, такъ что я выѣхалъ грустный, но скоро мысли мои обратились опять въ марсіанамъ. Я не имѣлъ понятія о томъ, чѣмъ кончилась схватка, не зналъ даже, что именно вызвало столкновеніе. Проѣзжая черезъ Окгемъ (я возвращался по другой дорогѣ), я замѣтилъ на западномъ краю горизонта кроваво-красное зарево, которое постепенно поднималось выше и выше. Сгущавшіяся грозовыя тучи перемѣшивались тамъ съ облаками чернаго и краснаго дыма.

Дорога была пустынна; если не считать двухъ-трехъ освѣщенныхъ оконъ, деревушка Рипили не подавала и признака жизни. Огибая уголъ, я чуть было не наткнулся на группу людей, стоявшихъ ко мнѣ спиной; они молча проводили меня глазами. Не знаю, было ли имъ извѣстно, что произошло за холмомъ не знаю также, были ли дома, мимо которыхъ я проѣзжалъ, покинуты и пусты, покоились ли ихъ обитатели мирнымъ сномъ, или же бодрствовали, съ тоской поджидая разсвѣта.

Отъ Рипили до Пирфорда дорога идетъ лощиной; оттуда зарева не было видно, но лишь только я выѣхалъ на гору возлѣ Пирфордской церкви, какъ небо снова стало багровымъ, и деревья надъ моей годовой зашумѣли подъ дыханіемъ надвигавшейся бури. Какъ разъ въ эту минуту часы на церковной башнѣ пробили полночь, и на красномъ фонѣ неба выступили очертанія Мэйбери-Хилля, съ темными силуэтами деревьевъ и остроконечными черными крышами.

Внезапно зеленый свѣтъ блеснулъ предо мною, оваривъ мой путь и опушку дальняго лѣса. Точно молнія прорѣзала тучи, освѣтила ихъ безпорядочный бѣгъ и звѣздою скатилась на поле налѣво. Я вздрогнулъ отъ ужаса. Это была третья падучая звѣзда, третій цилиндръ!

Тотчасъ же вслѣдъ за тѣмъ, въ небѣ сверкнула настоящая молнія, по контрасту показавшаяся мнѣ фіолетовой, и надъ головой моей загрохоталъ громъ. Лошадь моя закусила удила и помчалась вскачь съ горы.

Молніи бороздили небо; громъ гремѣлъ почти безпрерывно, съ какимъ-то страннымъ трескомъ, напоминавшимъ стукъ гигантской электрической машины. Мелкій градъ хлесталъ меня въ лицо; блескъ молній слѣпилъ глаза; въ промежуткахъ тьма казалась еще непрогляднѣе.

Вначалѣ я слѣдилъ только за лошадью, боясь, какъ бы не опрокинуться, но внезапно вниманіе мое привлекъ какой-то предметъ, быстро двигавшійся по противоположному склону Мэйбёри-Хилля. Сперва я принялъ это за мокрую крышу дома, но при блескѣ молніи скоро разсмотрѣлъ, что оно быстро движется. Жутко было смотрѣть — непроглядная тьма, и вдругъ все станетъ видно, какъ днемъ: красныя постройки пріюта у самаго гребня, зеленыя верхушки сосенъ и загадочный движущійся предметъ

Я видѣлъ его, но какъ описать, что это было? Чудовищный треножникъ, ростомъ выше иного дома, шагалъ между молодыхъ сосенъ, раздвигая ихъ въ стороны; весь металлическій, онъ сверкалъ, когда молнія оваряла его; какія-то суставчатыя стальныя цѣпи свѣшивались съ него, ударяясь объ него на ходу, и звонъ ихъ смѣшивался съ рокотомъ грома. Блеснетъ молнія и видишь, какъ онъ занесъ одну ногу, оставивъ двѣ другія на воздухѣ; мигъ — и все исчезло; еще мигъ — и видишь его уже на сто ярдовъ ближе.

Вдругъ передо мной чья-то рука раздвинула сосны, словно камышъ, и появился другой треножникъ, направлявшійся, какъ мнѣ показалось прямо ко мнѣ. И я, безумецъ, самъ стремился ему навстрѣчу! При видѣ второго чудовища нервы мои не выдержали. Я круто повернулъ лошадь направо, мигъ, — и телѣжка опрокинулась вмѣстѣ съ лошадью, оглобли съ трескомъ лопнули; самъ я отлетѣлъ въ сторону и грузно шлепнулся въ какую-то лужу.

Впрочемъ, я почти тотчасъ же вылѣзъ, хотя ноги мои все еще оставались въ водѣ, и скорчившись усѣлся подъ кустомъ, дрожа. Лошадь лежала безъ движенія, (она, бѣдная, сломала себѣ шею); при блескѣ молніи я различалъ темную массу телѣжки и силуэтъ колеса, которое продолжало медленно вертѣться. Минуту спустя, загадочная машина прошла мимо, чуть не задѣвъ меня, и направилась къ Пирфорду.

Вблизи все это было еще невѣроятнѣе: дѣло въ томъ, что треножникъ оказывался не простой безчувственной машиной, пущенной въ извѣстномъ направленіи. Т. е. это несомнѣнно была машина, металлическая, двигавшаяся со стукомъ и звономъ, снабженная длинными и гибкими блестящими щупальцами (одно изъ нихъ вырвало съ корнемъ молодую сосну); эти щупальца-руки звенѣли и гремѣли, ударяясь о треножникъ. На ходу она ощупывала дорогу; прикрывавшая ее мѣдная шапка поворачивалась взадъ и впередъ: такъ и казалось, что подъ ней сидитъ голова. Пониже головы, сзади, было что-то вродѣ колоссальной плетеной корзины изъ бѣлаго металла; оттуда, равно какъ и изъ всѣхъ сочлененій чудовища вырывались клубы зеленаго дыма. Оно мгновенно исчезло во мракѣ.

Немного погоди послышался его ликующій ревъ: «Эху! Эху!», заглушившій раскаты грома, а еще черезъ минуту я увидалъ, какъ оно, въ полумилѣ отъ меня, сошлось со своимъ товарищемъ и наклонилось надъ чѣмъ-то лежавшимъ посреди поля. Я не сомнѣвался, что они нашли третій цилиндръ.

Я лежалъ подъ дождемъ, въ темнотѣ, при свѣтѣ, перемежающихся молній, разглядывая страшныхъ металлическихъ чудовищъ, шагавшихъ черезъ заборы. Градъ то переставалъ, то хлесталъ меня снова; гигантскія фигуры то стушевывались, то выступали изъ мрака. Молнія вдругъ прекратилась и снова непроницаемая тьма окутала землю.

Я промокъ до костей, но былъ слишкомъ ней ученъ, чтобы поискать себѣ сухого мѣстечка, или подумать, что мнѣ грозитъ неминучая гибель.

Невдалекѣ находилась маленькая избушка поселенца и при ней огородикъ, засѣянный картофелемъ. Я, наконецъ, поднялся на ноги и, скорчившись въ три погибели, пользуясь всякимъ прикрытіемъ, пробрался туда. Я принялся колотить въ дверь, но мнѣ не отвѣтили (можетъ быть, никого въ домѣ и не было); пришлось отказаться отъ надежды на кровъ и отдыхъ Я влѣзъ въ канаву и ползкомъ, незамѣченный чудовищными машинами, добрался до сосноваго лѣса близъ Мейбёри.

Прячась за деревья, дрожа, весь мокрый, я ощупью пробирался къ своему собственному дому. Я все старался найти тропинку и не находилъ; въ лѣсу было страшно темно; молніи сверкали теперь не такъ уже часто; градъ превратился въ ливень, низвергавшій на меня цѣлые потоки воды сквозь просвѣты между сосенъ.

Будь я въ состояніи обдумать, какъ слѣдуетъ, видѣнное, я бы прямо отсюда выбрался черезъ Байфлитъ на Чобхэмскую дорогу и кое-какъ добрелъ бы до Лезерхэда. Но все, что я видѣлъ, было такъ странно; притомъ же физически я чувствовалъ себя совершенно разбитымъ, я усталъ, озябъ, промокъ до костей, уши и глаза дѣйствовали изъ рукъ вонъ плохо.

Меня инстинктивно тянуло домой, и я шелъ, хотя причинъ идти туда не было. Я натыкался на деревья, упалъ въ канаву, разбилъ себѣ колѣно о какую-то доску, наконецъ, выбрался изъ лѣсу и зашлепалъ по дорогѣ. Говорю: зашлепалъ, потому что песчаная тропинка послѣ грозы превратилась въ грязный потокъ. Въ темнотѣ на меня наскочилъ какой-то человѣкъ, опрокинулъ меня навзничь, а самъ отскочилъ въ сторону и убѣжалъ раньше, чѣмъ я оправился настолько, что могъ заговорить съ нимъ. Вѣтеръ былъ такъ силенъ, что я лишь съ величайшимъ трудомъ взобрался на холмъ, и то держась изгороди и цѣпляясь за сучья.

У самой вершины я наступилъ на что-то мягкое; молнія озарила лежащую у моихъ ногъ кучу платья и пару сапогъ. Прежде чѣмъ я различилъ фигуру лежавшаго, молнія исчезла. Я стоялъ и ждалъ слѣдующей; при свѣтѣ ея я увидалъ коренастаго мужчину, одѣтаго въ дешевое, но приличное платье; онъ лежалъ ничкомъ, у самой изгороди, словно кто швырнулъ его туда съ размаху.

Преодолѣвъ отвращеніе, естественное въ человѣкѣ, который никогда не дотрогивался до мертвеца, я перевернулъ его и пощупалъ сердце: оно не билось; голова его подогнулась подъ туловище; вѣроятно, онъ сломалъ себѣ шею. Молнія сверкнула въ третій разъ и озарила лицо мертвеца. Я вскочилъ на ноги: это былъ тотъ самый трактирщикъ, у котораго я взялъ лошадь.

Осторожно перешагнувъ черезъ трупъ, я пошелъ дальше. На холмѣ пожаръ превратился, или его не было; но надъ лугомъ еще стояло красное зарево, и съ той стороны даже сквозь дождь пробивался запахъ дыма. Насколько можно было судить при вспышкахъ молніи, дома вокругъ остались невредимыми. У воротъ коллегіи лежала, загораживая дорогу, какая-то темная масса.

По дорогѣ въ мосту слышны были голоса и шаги, но у меня не хватило духу ни окликнуть, ни подойти. Нащупавъ дверь своего дома, я отперъ ее особымъ ключемъ, вошелъ, заперъ дверь изнутри и задвинулъ засовомъ. Воображеніе рисовало мнѣ движущихся металлическихъ чудовищъ и мертвое тѣло, разбившагося объ изгородь.

Я опустился на первую же ступеньку и, дрожа всѣмъ тѣломъ, прислонился къ стѣнѣ.

XI.
У окна.

Когда волненіе мое немножко улеглось, я замѣтилъ, что платье мое все отсырѣло, а на половикѣ возлѣ меня стоятъ лужи. Дрожа отъ озноба, я почти автоматически поднялся на ноги, прошелъ въ столовую, выпилъ глотокъ виски и отыскалъ сухое платье.

Переодѣвшись, я, самъ не зная зачѣмъ, прошелъ въ кабинетъ. Окно его выходитъ на полотно желѣзной дороги и Хирселльскій лугъ. Мы такъ торопились уйти, что оставили его открытымъ. Въ корридорѣ было темно и, рядомъ съ этой тьмой, картина, вставленная въ рамку окна, поражала своей яркостью. Я замеръ на порогѣ.

Гроза миновала. Башни Восточной Коллегіи и деревья, закрывавшія окрестность, исчезли безъ слѣда; теперь вдали ясно видѣнъ былъ лугъ, освѣщенный заревомъ пожара, песочныя ямы и озабоченно бродившія около нихъ высокія, черныя фигуры причудливой формы.

Въ этой сторонѣ, казалось, вся окрестность пылала; огненные языки лизали склоны холма, трескъ и шипѣнье пламени смѣшивались съ послѣдними завывавіяміг удалявшейся бури; красный отблескъ ложился на небо, освѣщая безпорядочный бѣгъ облаковъ. Время отъ времени клубы дыма застилали отъ меня фигуры марсіанъ. Я не могъ разсмотрѣть, что они дѣлаютъ, не различалъ даже хорошенько ихъ очертаній и не понималъ, гдѣ горитъ, хотя горѣло несомнѣнно вблизи, такъ какъ отблески пламени играли на потолкѣ и стѣнахъ моего кабинета. Острый, смолистый запахъ носился въ воздухѣ.

Я безшумно притворилъ дверь и подкрался къ окну. Рамки картины постепенно расширялись: по одну руку видны были дома возлѣ станціи, но другую, — обуглившіеся, почернѣвшіе лѣса Байфлита. На полотнѣ, у подножья холма, виденъ былъ какой-то странный свѣтъ; большинство домовъ за улицахъ и по Мейберійской дорогѣ представляли собой пылающія груды развалинъ. Меня заинтересовалъ странный свѣтъ на полотнѣ, около него лежала какая-то темная масса, а сбоку тянулся рядъ длинныхъ желтыхъ ящиковъ. Это былъ потерпѣвшій крушеніе поѣздъ; передніе вагоны были совсѣмъ разбиты и въ огнѣ, задніе еще стояли на рельсахъ.

Между этими тремя главными источниками свѣта, развалинами домовъ, по<испорчено> и охваченной огнемъ мѣстностью <испорчено>ома, тянулись неправильной формы темныя полосы, мѣстами усѣянныя дымящимися строеніями. Удивительно странное зрѣлище представляли собой эти чередующіяся полосы мрака и ситѣа. Людей я сначала совсѣмъ не замѣтилъ, хотя старательно отыскивалъ ихъ глазами; потомъ свѣтъ горящихъ вагоновъ озарилъ множество темныхъ фигуръ, торопливо перебѣгавшихъ черезъ рельсы.

И этотъ огненный хаосъ — тотъ самый тихій уголокъ, гдѣ я мирно прожилъ многіе годы! Я не зналъ, что произошло за время моего отсутствія и лишь смутно угадывалъ, какая связь существуетъ между механическими колоссами и неуклюжими, неповоротливыми чурбанами, на моихъ глазахъ выползшими изъ цилиндра. Я присѣлъ къ окну, напряженно вглядываясь въ очертанія трехъ гигантскихъ черныхъ треножниковъ, отчетливо выступавшихъ на красномъ фонѣ неба.

Они, видимо, были чѣмъ-то очень заняты и безпрестанно переходили съ мѣста за мѣсто. Я спрашивалъ себя, что это такое, и не находилъ отвѣта. Неужели интеллигентные механизмы? Нѣтъ, это невозможно. Или въ каждомъ изъ нихъ сидитъ марсіанинъ, и управляетъ его движеніями, какъ мозгъ управляетъ нашимъ тѣломъ? Я началъ сравнивать треножники съ машинами, изобрѣтенными человѣкомъ, и въ первый разъ въ жизни задался вопросомъ, какими представляются наши броненосцы и паровозы, одареннымъ разумомъ низшимъ животнымъ.

Гроза совсѣмъ прошла, небо очистилось, и на западѣ, надъ горизонтомъ замерцала сквозь дымъ крошечная свѣтящаяся точка — планета Марсъ. Въ эту минуту я услыхалъ шумъ подъ окномъ, какое-то царапанье и треевъ сучьевъ; это пробудило меня отъ оцѣпененія, я посмотрѣлъ внизъ и увидалъ темную человѣческую фигуру, перелѣзавшую черезъ плетень. При видѣ другого человѣческаго существа я совсѣмъ оживился, высунулся изъ окна и тихонько свистнулъ.

Незнакомецъ отшатнулся-было назадъ, потомъ перелѣзъ и направился черезъ лужайку къ углу дома. Онъ шелъ согнувшись, осторожно переставляя ноги.

— Кто здѣсь? — спросилъ онъ шепотомъ, остановившись подъ окномъ.

— Куда вы идете? — спросилъ я, въ свою очередь.

— Одинъ Богъ знаетъ, куда.

— Вы хотите спрятаться?

— Ну, конечно.

— Такъ идите въ домъ.

Я сошелъ внизъ, впустилъ его и снова заперъ дверь на замокъ. Мой гость былъ, повидимому, солдатъ. Лица его я не могъ разсмотрѣть. Онъ былъ безъ шляпы, въ разстегнутой курткѣ.

— Боже мой! — простоналъ онъ, входя.

— Что случилось?

— Что случилось? — Онъ съ отчаяніемъ махнулъ рукой. — Они смели насъ, какъ соръ, стерли съ лица земли!

Повторяя эту фразу, онъ машинально послѣдовалъ за мною въ столовую.

— Выпейте виски, — предложилъ я и налилъ ему большую рюмку.

Онъ выпилъ, потомъ вдругъ тяжело упалъ на стулъ, уронилъ голову на руки и разрыдался, какъ ребенокъ. Я стоялъ возлѣ и съ удивленіемъ смотрѣлъ на него, забывая, какому отчаянію самъ я предавался еще недавно.

Много времени прошло, прежде чѣмъ онъ успокоился настолько, чтобъ удовлетворить мое любопытство, да и то отвѣчалъ отрывистыми фразами и задумываясь надъ каждымъ вопросомъ. Онъ былъ артиллеристъ, состоялъ при орудіи и попалъ въ дѣло только къ семи часамъ вечера, какъ разъ когда стали обстрѣливать лугъ. Говорятъ, марсіане въ это время ползли отъ перваго цилиндра ко второму, прикрываясь металлическими щитами. Потомъ эти щиты взгромоздились на треножники.

Орудіе, при которомъ онъ состоялъ, сняли съ передковъ возлѣ Хорселля и поставили на возвышеніи, откуда оно господствовало надъ песочными ямами. Прибытіе его ускорило катастрофу. Не успѣла прислуга отъѣхать назадъ съ передкомъ, какъ лошадь, на которой мой гость ѣхалъ верхомъ, попала ногой въ кроличью норку и повалилась, увлекая за собой всадника. Въ эту минуту за его спиной разорвало пушку; все загорѣлось кругомъ, а онъ очутился подъ грудой обуглившихся лошадиныхъ и человѣческихъ тѣлъ.

— Я лежалъ смирно, — разсказывалъ онъ; — лошадь такъ придавила мнѣ голову, что у меня отшибло память… Смели насъ, какъ соръ. А ужъ валахъ — Господи Боже! Словно жареная говядина! Лошадь копытомъ угодила мнѣ въ спину — едва отлежался… Выѣхали какъ на парадъ и вдругъ… этакъ-то пропасть ни за что, — развѣ не обида! — Вымели, словно соръ!

Онъ долго прятался подъ мертвой лошадью, украдкой оглядывая окрестность. Кардиганцы подступили, въ боевомъ порядкѣ, къ ямѣ, чтобы взять ее штурмомъ, но были мгновенно стерты съ лица земли. Тогда чудовище встало на ноги и начало разгуливать по лугу, поворачивая во всѣ стороны свой шлемъ, напоминающій голову монаха въ клобукѣ. Въ чемъ-то вродѣ руки, вытянутой впередъ, оно держало металлическій ящикъ, надъ которымъ вспыхивало зеленоватое пламя.

Черезъ нѣсколько минутъ на лугу не осталось живой души; кусты и деревья пылали или уже превратились въ черные, обуглившіеся пни. За поворотомъ дороги стояли гусары, но ихъ солдатику не было видно. Въ послѣднюю минуту гигантъ направилъ тепловой лучъ на желѣзнодорожную станцію и небольшой городовъ позади ея мгновенно превратился въ груду развалинъ. Послѣ этого чудовище закрыло свой ящикъ и, повернувшись спиной въ артиллеристу, двинулось къ тлѣвшему сосновому лѣсу, гдѣ лежалъ другой цилиндръ.

Изъ ямы вылѣзло второе чудовище, стало на треножникъ и послѣдовало за первымъ. Солдатикъ выбрался на свободу и осторожно поползъ по горячему вереску къ Хорселлю, потомъ, скрываясь въ канавѣ, добрался до Уокинга. По улицамъ не было проходу, дома пылали; немногіе уцѣлѣвшіе жители, казалось, обезумѣли. Артиллеристъ спрятался за какой-то развалиной и видѣлъ, какъ вернулся одинъ изъ марсіанъ, какъ онъ погнался за человѣкомъ, поймалъ его своимъ стальнымъ щупальцемъ и разбилъ ему голову о стволъ сосны. Когда совсѣмъ стемнѣло, солдатикъ вышелъ изъ своего убѣжища и двинулся къ Мэйбери, надѣясь оттуда пробраться въ Лондонъ.

По дорогѣ ему не попадалось людей; часть оставшихся въ живыхъ пряталась по погребамъ и канавамъ, большинство разбѣжалось. Его томила жажда, у желѣзнодорожнаго моста онъ нашелъ лопнувшую водопроводную трубу; изъ отверстія била фонтаномъ вода; онъ пригнулся къ струѣ и напился.

Вотъ что мой гость разсказалъ мнѣ, или, вѣрнѣе, что мнѣ удалось выпытать отъ него понемножку. Мало-по-малу онъ успокоился. Оказалось, что онъ съ утра ничего не ѣлъ; я отыскалъ въ кладовой хлѣбъ и кусокъ баранины, и мы принялись ѣсть. Лампы мы не зажигали, изъ страха привлечь вниманіе марсіанъ. Кругомъ насъ постепенно свѣтлѣло; очертанія розовыхъ кустовъ подъ окномъ явственно выступали изъ мрака. Они были помяты, какъ будто мимо пробѣжала толпа людей, или стадо животныхъ. Я могъ теперь видѣть его лицо, измученное, потемнѣвшее, съ дикимъ взглядомъ. Вѣроятно, и мое было не лучше.

Насытившись, мы пошли въ кабинетъ, и я опять выглянулъ въ окно. За одну ночь цвѣтущая долина превратилась въ пепелище. Пожаръ потухалъ; надъ развалинами вмѣсто огня, вились клубы дыма. Руины домовъ, обгорѣлые, почернѣвшіе древесные пни, — вся эта печальная картина разрушенія казалась еще ужаснѣе при безпощадномъ свѣтѣ вари. Мѣстами отдѣльные предметы уцѣлѣли какимъ-то чудомъ, — сигнальный столбъ, тепличка, заново выкрашенная въ бѣлое, били въ глаза на фонѣ догоравшихъ развалинъ. Во всей исторіи войнъ я не знаю случая, гдѣ бы люди такъ уничтожали вокругъ себя все безъ разбора. А надъ ямой, въ розоватомъ блескѣ зари, стояли три металлическихъ гиганта, поворачивая во всѣ стороны свои головы-шлемы, словно любуясь картиной опустошенія.

Мнѣ показалось, что яма стала шире; изъ нея выходилъ ярко-зеленый паръ; временами онъ клубился, спирально взвивался къ небу и исчезалъ безъ слѣда.

Огненные столбы близъ Чобхэма съ первымъ лучемъ разсвѣта превратились въ столбы кроваваго дыма.

XII.
Что я видѣлъ въ Вэйбриджѣ и Шеппертонѣ.

Какъ только разсвѣло, мы отошли отъ окна и спустились внизъ.

Артиллеристъ былъ согласенъ со мной, что оставаться здѣсь невозможно. Онъ предполагалъ пробраться въ Лондонъ и разыскать свою батарею, — № 13, конной артиллеріи; я же намѣревался вернуться въ Лезерхэдъ. Марсіане нагнали на меня такого страху, что я рѣшилъ увезти жену въ Ньюгевенъ, а оттуда, пожалуй, и заграницу. Я предвидѣлъ, что Лондону предстоитъ сдѣлаться центромъ отчаянной борьбы; такіе господа, какъ марсіане, дешево не продадутъ своей жизни.

Къ сожалѣнію, между нами и Лезерхэдомъ лежалъ третій цилиндръ, который сторожили чудовища. Будь я одинъ, я, вѣроятно, рискнулъ бы пробраться мимо, но артиллеристъ удержалъ меня, говоря, что «хорошую женщину жалко оставить вдовою». Я далъ себя убѣдить и рѣшилъ идти съ нимъ лѣсомъ до Чобхэма, а оттуда окольнымъ путемъ, черезъ Идсомъ, въ Лезерхэдъ.

Мнѣ-бы не пришло въ голову запастись провизіей на дорогу, но мой товарищъ не даромъ служилъ въ военной службѣ. Онъ велѣлъ мнѣ отыскать фляжку и наполнить ее водкой, потомъ мы набили карманы сухарями и жаренымъ мясомъ. Крадучись, мы выбрались изъ дому и пустились бѣжать, что было духу. Дома, казалось, всѣ были пусты. Въ одномъ мѣстѣ мы наткнулись на груду мертвыхъ тѣлъ; на дорогѣ валялись разные предметы, оброненные бѣглецами, — часы, туфля, серебряная ложка и т. под. У почтовой конторы стояла, накренившись на бокъ, небольшая телѣжка, безъ лошадей, нагруженная сундуками и мебелью; рядомъ валялся наскоро взломанный и брошенный несгораемый шкафъ.

За исключеніемъ пылавшихъ до сихъ поръ пріютскихъ построекъ, дома здѣсь не особенно пострадали; тепловой лучъ задѣлъ только крыши и печныя трубы. Тѣмъ не менѣе на Мэйбери-хиллѣ мы не встрѣтили ни души. Жители разбѣжались или прятались въ потаенныхъ убѣжищахъ.

Мы прошли мимо трупа трактирщика, мокраго, смытаго съ мѣста дождемъ, и вступили подъ защиту рощи, росшей у подножія холма. Такъ мы дошли до желѣзной дороги. И здѣсь все было такъ же пустынно. По другую сторону полотна виднѣлись жалкіе остатки лѣса. На мѣстѣ большинства деревьевъ торчали обгорѣлые пни; иныя уцѣлѣли, но листья на нихъ всѣ высохли, почернѣли и сморщились.

Съ той стороны, гдѣ мы находились, пострадали только деревья у опушки. Въ одномъ мѣстѣ мы наткнулись на свѣжую порубку; срубленныя и свѣже ободранныя деревья лежали рядкомъ на прогалинѣ; поодаль стояла механическая пила и кучами лежали опилки. У прогалины виднѣлась брошенная сторожка. Вѣтра совсѣмъ не было, всюду царила какая-то странная тишина, даже птицы молчали. Мы сами говорили шепотомъ и безпрестанно оглядывались черезъ плечо. Раза два мы останавливались, чтобы прислушаться.

До слуха вашего долетѣлъ стукъ копытъ, и, подойдя въ опушкѣ, мы увидали трехъ всадниковъ, ѣхавшихъ шагомъ по дорогѣ въ Уокингъ. Мы окликнули ихъ; они пріостановились. Это былъ лейтенантъ и двое рядовыхъ 8-го гусарскаго полка. Они везли съ собой какой-то приборъ въ родѣ теодолита; артиллеристъ объяснилъ мнѣ, что это геліографъ.

— За все утро вы первые попались намъ навстрѣчу, — сказалъ лейтенантъ. — Что тутъ такое творится?

Онъ видимо горѣлъ нетерпѣніемъ ринуться въ бой; спутники его смотрѣли на насъ съ любопытствомъ. Артиллеристъ спрыгнулъ на дорогу и сдѣлалъ подъ козырекъ.

— Пушку вчерась разорвало, сэръ. Я скрывался. Теперь иду отыскивать батарею. Марсіане отсюда будутъ такъ въ полумилѣ.

— Каковы они изъ себя?

— Великаны, закованные въ броню, сэръ. Ста футовъ росту. Три ноги и тѣло вродѣ какъ аллюминіевое, а голова огромнѣйшая и въ колпакѣ.

— Поди ты! — вскричалъ офицеръ. — Вотъ мелетъ вздоръ!

— Сами увидите, сэръ. Они носятъ съ собой ящикъ, изъ котораго пышетъ огонь и убиваетъ мгновенно.

— Ты хочешь сказать — орудіе?

— Никакъ нѣтъ, сэръ. — И артиллеристъ принялся съ жаромъ описывать дѣйствіе теплового луча. Офицеръ не далъ ему докончить и воззрился на меня.

— Вы тоже видѣли это?

— Онъ говоритъ сущую правду.

— Ну ладно, коли такъ, и мы посмотримъ, — весело вскричалъ офицеръ. — Мы посланы сюда, — обратился онъ къ артиллеристу, — чтобы велѣть жителямъ очищать дома. Ты бы лучше пошелъ къ бригадному генералу Марвину и отрапортовалъ ему все, что видѣлъ. Онъ въ Вэйбриджѣ. Дорогу знаешь?

— Я знаю, — отвѣтилъ я, и онъ повернулъ лошадь къ югу.

— Вы говорите, въ полумилѣ отсюда? — переспросилъ онъ еще разъ.

— Самое большее, — отозвался я. Онъ поблагодарилъ и поскакалъ, за нимъ солдаты; больше мы ихъ не видали.

Далѣе мы наткнулись на группу женщинъ и дѣтей, выбиравшихся изъ крестьянскаго коттэджа. Онѣ гдѣ-то раздобыли ручную телѣжку и нагружая ее какими-то грязными узлами и ломаной мебелью. Онѣ были слишкомъ заняты, чтобы обратить на насъ вниманіе; мы, молча, прошли мимо.

У Байфлитской станціи лѣсъ кончился; передъ нами разстилался мирный, залитой солнцемъ пейзажъ. Здѣсь мы были вдали отъ района дѣйствія теплового луча, и, еслибъ не безмолвные покинутые дома, не суета и шумъ укладки въ другихъ, да не сторожевой постъ на мосту, этоіъ день ничѣмъ не отличался бы отъ обыкновеннаго воскресенія.

По дорогѣ въ Аддльстонъ тянулись, скрипя, тяжело нагруженныя фуры и телѣги, въ раскрытыя настехъ ворота виднѣлись разставленныя на лугу, на разномъ разстояніи другъ отъ друга, шесть двѣнадцати-фунтовыхъ орудіи, обращенныхъ дулами къ Уокингу. Возлѣ орудій ждали приказаній канониры; на надлежащей дистанціи стояли зарядные ящики; порядокъ вездѣ удивительный, какъ на смотру.

— Вотъ это хорошо! — сказалъ я. — Ужъ эти ихъ угостятъ на славу.

У воротъ мой спутникъ замедлилъ было шагъ, потомъ рѣшилъ:

— Нѣтъ, пойду дальше.

Около Вэйбриджа, надъ самымъ мостомъ, солдаты въ бѣлыхъ рубахахъ выводили длинную насыпь, валъ, за которымъ опять-таки виднѣлись пушки.

— Это все равно, что стрѣлы и лукъ противъ молніи, — покачалъ головой мой артиллеристъ. — Они еще не знаютъ, что такое огненный лучъ.

Въ Байфлитѣ мы застали страшное смятеніе. Обыватели укладывались; эскадронъ гусаръ, — иные спѣшившись, иные верхомъ, объѣзжали дома и выпроваживали жителей. На улицѣ стояли три черныхъ лазаретныхъ фуры съ чернымъ крестомъ въ бѣломъ кругу, старый омнибусъ и множество другихъ экипажей; за нихъ нагружали вещи. Вокругъ толпился народъ; иные, подвыпивъ, нарядились въ лучшее платье; солдаты напрасно старались выяснить имъ серьезность положенія. Какой-то сморщенный старикашка, стоя возлѣ огромнаго сундука, сплошь уставленнаго горшками орхидей, бранился съ капраломъ, который не хотѣлъ взять его вещей. Я остановился и схватилъ его за руку.

— Знаете ли вы, что тамъ такое? — спросилъ я, указывая на сосновый лѣсъ, гдѣ скрывались марсіане.

— А? Что? — обернулся онъ. — Нельзя же бросать такіе цвѣты; вѣдь они дорогіе.

— Смерть! — крикнулъ я ему. — Смерть идетъ! Смерть! — И, предоставивъ ему обдумать на досугѣ мои слова, поспѣшилъ вслѣдъ за артиллеристомъ. На поворотѣ я обернулся. Капралъ ушелъ; старикъ все еще стоялъ надъ своими орхидеями, безсмысленно глядя въ сторону лѣса.

Въ Вэйбриджѣ никто не могъ указать намъ главной квартиры; я въ жизнь свою не видалъ такого смятенія, какое царило здѣсь. Повсюду экипажи: фуры, кареты, телѣги, почтенные обыватели и нарядныя дамы собственноручно укладывали свои вещи; имъ дѣятельно помогали крючники съ пристани; ребятишки вертѣлись подъ ногами, волнуясь и радуясь столь необычному воскресному развлеченію. Среди всей этой суматохи, викарій невозмутимо служилъ раннюю обѣдню, и звуки колокольчиковъ покрывали говоръ толпы.

Мы съ артиллеристомъ присѣли на ступеньки фонтана и довольно сносно позавтракали провизіей, взятой съ собой. Военный патруль, — только здѣсь не гусары, а бѣлые гренадеры, — обходилъ дома, убѣждая жителей выселяться или спрятаться въ погреба, какъ только начнется кановада. Переходя черезъ мостъ, мы видѣли кучу народа на станціи; вся платформа была завалена кладью. Обычное движеніе было прекращено; ходили одни военные поѣзда, перевозившіе войска и пушки въ Чертси: послѣ я узналъ, что въ этихъ поѣздахъ происходили отчаянныя схватки изъ-за каждаго свободнаго мѣста.

Мы оставались въ Вэйбриджѣ до полудня, помогая двумъ старушкамъ укладывать вещи въ маленькую телѣжку. Въ двѣнадцати мы очутились возлѣ Шеппертонскаго шлюза, гдѣ Вэй сливается съ Темзой. Вей впадаетъ въ Темзу тремя рукавами; въ этомъ мѣстѣ есть пристань для лодокъ и черезъ рѣку ходитъ паромъ. На Шеппертонскомъ берегу стоитъ гостинница, а за нею высится надъ деревьями колокольня Шеппертонской церкви; впослѣдствіи она была замѣнена шпицемъ.

На берегу мы застали толпу народу. Страхъ еще не перешелъ въ панику, но бѣглецовъ все-таки было больше, чѣмъ сколько могло помѣститься на лодкахъ и паромѣ. Многіе кряхтѣли и пыхтѣли подъ тяжелыми ношами; одна чета — мужъ съ женою, — тащили вдвоемъ цѣлую дверь, на которой были навалены ихъ пожитки. Одинъ все увѣрялъ, что онъ непремѣнно уѣдетъ на поѣздѣ.

Надъ рѣкой стонъ стоялъ отъ разговоровъ; иные смѣялись и шутили. Здѣсь марсіанъ считали просто людьми гигантскаго роста и силы, которые могутъ напасть на городъ и разграбить его, но въ концѣ концовъ несомнѣнно будутъ перебиты. То одинъ, то другой нервно поглядывали въ сторону Чертси, но тамъ пока все было тихо.

На другой сторонѣ Темзы также все было спокойно, разумѣется, за исключеніемъ пристани. Видно было, какъ выскакивавшіе изъ лодокъ бѣглецы торопливо уходили по улицѣ. Только-что къ берегу присталъ огромный паромъ. Нѣсколько человѣкъ солдатъ, стоя на лужайкѣ передъ гостинницей, подтрунивали надъ бѣглецами, но не предлагали имъ помощи. Гостинница была заперта.

— Что это? — воскликнулъ вдругъ лодочникъ; другой, стоявшій рядомъ со мной, прикрикнулъ на залаявшую было собаку: «Заткни глотку, болванъ!» Странный звукъ донесся снова, на этотъ разъ со стороны Чертси; это былъ отдаленный пушечный выстрѣлъ.

Бой начался. Почти тотчасъ же вслѣдъ за тѣмъ невидимыя батареи, за рѣкою направо, — невидимыя потому, что онѣ были скрыты за деревьями, — дали залпъ, и началась отчаянная пальба. Какая-то женщина зарыдала. Жутко было сознавать, что невдалекѣ люди сражаются, и ничего не видишь, кромѣ пышныхъ луговъ, мирно пасущагося на нихъ скота и серебристыхъ изъ, грѣвшихся подъ лучами яркаго солнышка.

— Солдаты ихъ не пустятъ сюда, — неувѣреннымъ тономъ выговорила моя сосѣдка.

Надъ деревьями поплылъ какой-то туманъ, потомъ вверху взвился огромный клубъ дыма и повисъ въ воздухѣ; земля затряслась у надъ подъ ногами; воздухъ наполнился оглушительнымъ гуломъ; въ двухъ-трехъ домахъ полопались окна. Мы ничего не понимали.

— Вотъ они! — крикнулъ человѣкъ въ синей блузѣ. — Глядите! Видите вы ихъ? Вотъ они!

Вдали, скоро-скоро одинъ за другимъ показались четыре закованныхъ въ броню марсіанина и черезъ лугъ двинулись по направленію къ рѣкѣ. Издали они казались маленькими фигурками въ клобукахъ; они не шли, а словно катились, быстро, что твои птицы

Наискось отъ насъ и наперерѣзъ имъ шелъ пятый марсіанинъ. Покрытыя бронею тѣла ихъ блестѣли на солнцѣ; они направлялись прямо въ пушкамъ, выростая съ каждымъ шагомъ. Крайній налѣво немного отсталъ отъ товарищей, поднялъ кверху уже знакомый мнѣ большой ящикъ, направилъ губительный лучъ на Чертси, и городокъ тотчасъ былъ объятъ пламенемъ.

При видѣ этихъ странныхъ, и ужасныхъ созданій толпа оцѣпенѣла отъ ужаса. Ни криковъ, ни стоновъ, — молчаніе. Потомъ — хриплый шепотъ, шарканье ногъ и всплески воды. Всѣ бросились къ лодкамъ. Многіе, съ перепуга, и не подумали освободиться отъ своей ноши. Одинъ субъектъ сильно задѣлъ меня чемоданомъ. Какая-то женщина, пробѣгая мимо, дернула меня за руку. Я бѣжалъ за другими, но не настолько испугался, чтобъ потерять голову. Меня преслѣдовала мысль о страшномъ лучѣ. Что дѣлать? Нырнуть въ воду — вотъ гдѣ спасеніе!

— Въ воду! Въ воду бросайтесь! — крикнулъ я не своимъ голосомъ и, кубаремъ скатившись съ каменистаго берега, кинулся въ воду, внизъ головой. Многіе послѣдовали моему примѣру. Ноги мои скользили по мокрымъ, мшистымъ камнямъ; рѣка была такъ мелка, что я прошелъ около двадцати футовъ всего только по поясъ въ водѣ. Затѣмъ, увидавъ одного марсіянина всего въ двухстахъ ярдахъ отъ берега, я безъ дальнихъ размышленій нырнулъ. Изъ лодокъ прыгали прямо въ воду; всплески отдавались въ моихъ ушахъ раскатами грома.

Но марсіане обращали такъ же мало вниманія на всю эту суету, какъ человѣкъ, нечаянно наступившій на муравейникъ — на смятеніе муравьевъ. Полузадохшись, я наконецъ высунулъ голову изъ воды, я увидалъ марсіанина, двигавшагося прямо на батареи, еще еще палившія черезъ рѣку; камера съ тепловымъ лучемъ болталась у него за цѣпочкѣ.

Очутившись за берегу, онъ согнулся, однимъ взмахомъ переднихъ ногъ перешагнулъ черезъ рѣку и тотчасъ же выпрямился во весь ростъ у самаго Шеппертона. Шесть орудій, скрытыхъ въ засадѣ возлѣ деревни, неожиданно дали по немъ дружный залпъ. Чудовище уже подняло кверху камеру съ тепловымъ лучемъ, когда первая бомба разорвалась надъ его головой.

Я вскрикнулъ отъ удивленія. Два другихъ снаряда лопнули около туловища; марсіанинъ повернулъ шлемъ, и четвертый снарядъ угодилъ ему прямо въ лицо.

Градъ кусковъ окровавленнаго мяса и блестящаго металла посыпался на землю.

— Попалъ! — крикнулъ я, не то со смѣхомъ, не то съ рыданіемъ.

Бѣглецы отвѣчали мнѣ радостными возгласами; я пришелъ въ такой восторгъ, что готовъ былъ выскочить изъ воды.

Обезглавленный колоссъ зашатался, какъ пьяный, но не упалъ. Какимъ-то чудомъ онъ ухитрился сохранить равновѣсіе, хотя не могъ уже руководить своими движеніями, и, судорожно сжимая въ рукѣ камеру теплового луча, быстро зашагалъ по направленію къ Шеппертону. Онъ шелъ напрямикъ, не разбирая дороги, ударился, словно таранъ, о колокольню, обрушилъ ее, шатнулся въ сторону, споткнулся и рухнулъ прямо въ рѣку.

Раздался всплескъ, грохотъ взрыва, — и огромный столбъ воды, ила, пара и обломковъ металла взлетѣлъ на воздухъ. Лишь только камера теплового луча коснулась воды, эта послѣдняя превратилась въ паръ. Огромная, грязная волна, словно во время прилива, только горячая, всколыхнула всю рѣку до дна и опрокинула лодку; крики и вопли заглушили гулъ взрыва.

Я забылъ объ опасности и, не чувствуя обжоговъ, отталкивая тѣхъ, кто попадался на пути, бросился къ марсіанину. Съ полдюжины опрокинутыхъ лодокъ безпомощно колыхались на волнахъ; колоссъ лежалъ поперекъ рѣки, на двѣ трети подъ водою.

Надъ нимъ клубились облака горячаго пара; я смутно видѣлъ, какъ трепетало его огромное тѣло, какъ онъ билъ по водѣ своими руками-щупальцами, пѣня воду и выкидывая со дна комки ила. Еслибъ не безпомощная безцѣльность этихъ движеній, ихъ можно было бы принять за напрасныя усилія раненаго, борющагося за свою жизнь среди волнъ. Изъ машины били фонтаномъ струи красно-бурой жидкости.

Вниманіе мое было внезапно отвлечено пронзительнымъ ревомъ, похожимъ на звуки сирены. Кто-то кричалъ мнѣ, на что-то указывалъ. Я обернулся и увидалъ остальныхъ марсіанъ, гигантскими шагами приближавшихся къ берегу со стороны Чертси. Шеппертонскія пушки опять дали залпъ, но на этотъ разъ никого не видѣли.

Я снова нырнулъ и, задерживая дыханіе, шелъ подъ водой, пока хватило силы, спотыкаясь на каждомъ шагу, съ мучительной болью въ груди. Вода вокругъ меня пѣнилась и съ каждымъ мгновеніемъ становилась горячѣе.

Я высунулъ голову, чтобы передохнуть, но ничего не увидѣлъ: надъ рѣкой клубился бѣлый туманъ, скрывавшій марсіанъ. Я едва различалъ ихъ гигантскія сѣрыя фигуры, казавшіяся величественными подъ покровомъ тумана. Они прошли мимо меня; двое нагнулись надъ еще трепетавшимъ трупомъ товарища; двое другихъ остались стоять въ водѣ, — одинъ не дальше какъ въ 200 шагахъ отъ меня, другой возлѣ Пальхема. Оба держали въ рукахъ генеративныя камеры, какъ бы выметая страшными лучами окрестность.

Въ воздухѣ стонъ стоялъ отъ множества звуковъ: бряцанье брони марсіанъ, грохотъ падающихъ домовъ, трескъ и шипѣнье огня — все сливалось въ оглушительный гулъ. Густой черный дымъ столбомъ стоялъ надъ рѣкой, смѣшиваясь съ паромъ, тепловой лучъ отмѣчалъ свой путь вспышками бѣлаго пламени, на мѣстѣ котораго сейчасъ же появлялись огненные языки. Близкіе дома, еще не тронутые, покорно дожидались своей участи, окутанные завѣсою пара.

Съ минуту я стоялъ въ нерѣшимости, по грудь въ горячей водѣ, не надѣясь на избавленіе. Мои товарищи по несчастью растерянно метались по берегу, или же лѣзли изъ воды въ тростники, какъ лягушки скачутъ въ траву, завидя человѣка.

Вдругъ передъ моими глазами запрыгали бѣлыя искры губительнаго пламени. Прикосновеніе его сбрасывало крыши, раздвигало стѣны домовъ, превращало деревья въ огненные столбы. Лучъ прошелся по берегу, потомъ перескочилъ черезъ рѣку къ Шеппертону, и вода мгновенно закипѣла.

Высокая волна, горячая, какъ кипятокъ, захлестнула меня, я вскрикнулъ отъ боли и обожженный, полуослѣпленный, бросился къ берегу. Стоило мнѣ поскользнуться, я бы погибъ. На виду у марсіанъ я выбрался на берегъ, на косу, лежащую между Вэемъ и Темзой, и упалъ въ изнеможеніи. Я уже не ждалъ ничего, кромѣ смерти.

Смутно помню, какъ нога марсіанина наступила на камень, невдалекѣ отъ моей головы; потомъ была долгая пауза, потомъ четыре гиганта подняли и понесли останки товарища, то выступая отчетливо, то исчезая въ облакѣ дыма. Мнѣ казалось, что этому шествію не будетъ конца. Много времени прошло, прежде чѣмъ я сообразилъ, что на этотъ разъ я какимъ-то чудомъ спасся отъ смерти.

XIII.
Какъ я встрѣтился съ викаріемъ.

Неожиданно убѣдившись такимъ образомъ въ могуществѣ земного оружія, марсіане отступили на свою первоначальную позицію — Хорсельскій лугъ. Они очень торопились и, кромѣ того, должны были нести останки погибшаго товарища; это вынудило ихъ пропустить безъ вниманія и пощадить многихъ заблудившихся одиночекъ, вродѣ меня. Въ данный моментъ между ними и Лондономъ находилось лишь нѣсколько двѣнадцати фунтовыхъ орудій; если бы они бросили убитаго и продолжали двигаться впередъ, они навѣрное пришли бы въ столицу раньше, чѣмъ вѣсть объ ихъ приближеніи, и нападеніе ихъ было бы столь же внезапно, ужасно и губительно, какъ землетрясеніе, сто лѣтъ тому назадъ разрушившее Лиссабонъ.

Но имъ спѣшить было некуда. Цилиндръ за цилиндромъ летѣлъ на землю съ Марса; каждые двадцать четыре часа они получали новыя подкрѣпленія. Тѣмъ временемъ на землѣ морскія и военныя власти, успѣвшія на опытѣ оцѣнить грозную силу своихъ противниковъ, въ свою очередь, не дремали и работали съ лихорадочной энергіей. То и дѣло прибывали новыя орудія, новые запасы зарядовъ; еще до сумерекъ всѣ загородныя виллы, расположенныя по склонамъ холмовъ Кингстона и Ричмонда, всѣ бугры и пригорки были превращены въ укрѣпленія, за которыми прятались, выжидая, черныя пасти пушекъ. Вокругъ главнаго лагеря марсіанъ, на Хорсельскомъ лугу, по обожженной безлюдной пустынѣ, занимавшей пространство, приблизительно, въ двадцать квадратныхъ миль, между развалинами сгорѣвшихъ деревень, между дымящимися пнями, остатками еще недавно зеленыхъ сосновыхъ рощъ, сновали самоотверженные развѣдчики, снабженные геліографами и готовые предупредить артиллерію о приближеніи марсіанъ. Но марсіане уже поняли опасность близкаго сосѣдства съ людьми, и подойти ближе, чѣмъ на милю, къ любому изъ цилиндровъ значило идти на вѣрную смерть.

Большую часть времени послѣ полудня марсіане посвятили переноскѣ различныхъ вещей изъ второго и третьяго цилиндра (второй упалъ въ Аддльстонѣ, третій — въ Пирфордѣ) въ главную квартиру, на Хорсельскій лугъ. Покончивъ съ переноской, они сошли съ своихъ боевыхъ машинъ и спустились въ яму; надъ почернѣвшимъ верескомъ и развалинами домовъ возвышалась лишь одна гигантская фигура — фигура часового. Почти всю ночь они провели за работой; клубы густого зеленаго дыма, выходившаго изъ ямы, можно было видѣть не только изъ Мерроу, но даже, говорятъ, изъ Инсома и Банстэда.

Пока, позади меня, марсіане готовились въ новой вылазкѣ, а впереди человѣчество собиралось съ силами для страшнаго боя, я, съ безконечнымъ трудомъ и усиліями, прокладывалъ себѣ путь отъ пожарища къ Лондону.

Вдали, на рѣкѣ, я увидалъ брошенную лодку, медленно плывшую по теченію; я на половину раздѣлся, пошелъ за ней, настигъ ее и въ ней спасся отъ гибели. Веселъ не было; я отталкивался шестомъ, замѣнявшимъ руль, насколько мнѣ это позволяли мои обожженныя руки, подвигаясь впередъ страшно медленно и безпрестанно оглядываясь назадъ. Я рѣшилъ, что, въ случаѣ возвращенія марсіанъ, больше всего шансовъ спастись все-таки въ водѣ.

Рѣка все еще была окутана горячимъ паромъ, такъ что я проплылъ полмили, почти не видя береговъ. Разъ только я разглядѣлъ черныя фигуры, гуськомъ бѣгущія черезъ лугъ по направленію отъ Вэйбриджа. Первое мѣстечко, попавшее мнѣ на пути, Галлифордъ, было, повидимому, покинуто населеніемъ; часть домовъ, выходившихъ фасадами въ рѣкѣ, пылали. Странно было видѣть, подъ яркимъ синимъ небомъ, эту картину полнаго покоя и безлюдья, клубы дыма и пламени, поднимавшіеся прямо кверху, въ знойномъ воздухѣ полудня. Никогда еще мнѣ не приходилось видѣть пожара безъ взволнованной, суетящейся и кричащей толпы. Неподалеку дымились и тлѣли тростники; огонь медленно и упорно прокладывалъ себѣ дорогу вглубь страны, къ оставшемуся нескошеннымъ лугу.

Я чувствовалъ такую усталость и боль во всемъ тѣлѣ, что скоро пересталъ грести импровизированнымъ весломъ и предоставилъ моей лодкѣ плыть по теченію; но потомъ страхъ опять одолѣлъ меня, и я снова принялся, какъ могъ и умѣлъ, помогать теченію. На рѣкѣ было страшно жарко; солнце жгло мою обнаженную спину. Наконецъ, уже въ виду Уольтонскаго моста, я до того изнемогъ, что причалилъ въ Мидльсекскому берегу и замертво повалился на высокую траву. Должно быть, это было между четырьмя и пятью часами пополудни. Почти тотчасъ же я вскочилъ, прошелъ съ полмили, не встрѣтивъ ни души, и снова прилегъ отдохнуть въ тѣни изгороди. Помню, что я бредилъ на яву; меня мучила жажда и я горько сожалѣлъ, что, будучи на рѣкѣ, не напился, такъ сказать про запасъ. Странно, что я въ то же время сердился на жену, ужъ не знаю, за что; вѣроятно, это было результатомъ моего безсильнаго желанія напасть въ Лезерхэдъ.

Прихода священника хорошенько не помню; должно быть, я задремалъ. Я увидалъ его уже сидящимъ неподалеку, безъ сюртука, съ запачканными сажей рукавами рубашки, съ гладко выбритымъ лицомъ, обращеннымъ къ небу, покрытому легкими, перистыми облачками, позолоченными лучами заката.

Я приподнялся; мое движеніе спугнуло его; онъ быстро обернулся.

— Есть у васъ вода? — былъ мой первый вопросъ.

Онъ покачалъ головой.

— Вы все время бредили водой.

Съ мявуту мы оба молчали, разглядывая другъ друга. Надо сознаться, что я представлялъ изъ себя довольно странную фигуру — полунагой, въ однихъ мокрыхъ чулкахъ и панталонахъ, обожженный, съ закоптившимся лицомъ и плечами. Онъ былъ свѣтлый блондинъ, съ бѣлой кожей, большими блѣдно-голубыми глазами и срѣзаннымъ подбородкомъ; его почти льнянаго цвѣта волосы падали завитками на низкій лобъ. Онъ безсмысленно смотрѣлъ вдаль и говорилъ отрывистыми, короткими фразами.

— Что это значитъ? Что все это означаетъ?

Я уставился на него и не отвѣтилъ.

Онъ протянулъ впередъ тонкую бѣлую руку и заговорилъ жалобнымъ тономъ:

— Какъ можно позволять такія вещи? Чѣмъ мы согрѣшили? Я отслужилъ обѣдню, пошелъ пройтись, чтобы освѣжиться, приготовиться къ вечерней проповѣди, и вдругъ — пожаръ, землетрясеніе, смерть! Словно казнь Содома и Гоморры! Все погибло, всѣ наши труды пошли прахомъ… Что такое эти марсіане?

— Что такое мы съ вами? — отвѣтилъ я вопросомъ.

Онъ обхватилъ руками колѣни и, обернувшись, долго, пристально смотрѣлъ на меня.

— Я вышелъ пройтись, освѣжиться, — повторилъ онъ. — И вдругъ, пожаръ, землетрясеніе, смерть!

Онъ умолкъ и опять наступила долгая пауза; подбородокъ его почти упирался въ колѣни.

Вдругъ онъ замахалъ рукой:

— Всѣ труды пропали даромъ, всѣ воскресныя школы!.. Что мы сдѣлали — чѣмъ грѣшенъ Вэйбриджъ? Все погибло, разрушено! А церковь! Ее перестроили всего три года назадъ. И вдругъ — стерта съ лица земли! За что?!

Снова наступило молчаніе и снова онъ завопилъ, какъ помѣшанный, сверкая глазами и указывая длиннымъ, тонкимъ пальцемъ по направленію къ Вэйбриджу. — Дымъ отъ ея пожара вознесется къ престолу Всевышняго!

Я начиналъ понимать, въ чемъ дѣло. Передо мной, очевидно, былъ бѣглецъ изъ Вэйбриджа; страшная трагедія, происшедшая у него на глазахъ, помутила его разсудокъ.

— Далеко отсюда до Сэнбери? — спросилъ я дѣловымъ тономъ.

— Что намъ дѣлать? — говорилъ онъ, не слушая. — Неужели эти твари разсѣяны повсюду? Неужели земля отдана имъ во владѣніе?

— Далеко отсюда до Сэнбери?

— Не далѣе, какъ сегодня утромъ я служилъ раннюю обѣдню…

— А теперь все перемѣнилось, — спокойно докончилъ я. — Главное, не падайте духомъ. Будемъ надѣяться…

— Надѣяться?

— Ну да. Они натворили много бѣдъ, но вѣдь еще не все потеряно.

Я началъ высказывать ему свои взгляды на наше положеніе. Вначалѣ онъ слушалъ съ интересомъ, потомъ снова отвернулся отъ меня, и глаза его приняли прежнее безучастное выраженіе.

— Это, должно быть, начало конца, — молвилъ онъ, перебивая меня. — Конецъ! Великій и страшный день судный, день, когда люди будутъ говорить горамъ: падите на насъ! — и холмамъ: покройте насъ, укройте насъ отъ лица Сидящаго на тронѣ!

Для меня все стало ясно. Разсуждать съ нимъ не стоило, Я съ трудомъ поднялся, подошелъ къ нему и положилъ ему руку на плечо.

— Будьте мужчиной! Придите въ себя; вы совсѣмъ обезумѣли. Чего же стоитъ ваша вѣра, если она не поддерживаетъ васъ въ годину бѣдствія? Вспомните, сколько человѣчество уже выстрадало отъ потоповъ, землетрясеній, ивзерженій вулкановъ и войнъ. Почему вы полагаете, что Богъ долженъ былъ сдѣлать исключеніе для Вэйбриджа…

Съ минуту онъ тупо молчалъ.

— Но какъ же спастись? — выговорилъ онъ вдругъ. — Они неуязвимы, они безжалостны…

— Первое невѣрно, а, можетъ быть, и второе тоже, — возразилъ я. — Чѣмъ они сильнѣе, тѣмъ мы должны быть бдительнѣе и благоразумнѣе. Одинъ уже убитъ не далѣе, какъ три часа тому назадъ.

— Убитъ! — воскликнулъ онъ, диво озираясь кругомъ. — Какъ могутъ быть убиты посланники Божіи?

— Я самъ видѣлъ. Мы случайно попали въ самую суматоху.

— Что это за свѣтъ скользитъ по небу? — спросилъ онъ вдругъ.

Я объяснилъ ему, что это развѣдчики подаютъ сигналы посредствомъ геліографа; слѣдовательно, человѣческая помощь близка.

— Мы съ вами находимся въ центрѣ борьбы, — продолжалъ я, — даромъ, что кругомъ все спокойно. Этотъ свѣтъ на небѣ предвѣстникъ надвигающейся грозы. Позади насъ марсіане, а впереди, по дорогѣ въ Лондону, — вонъ тамъ, подъ прикрытіемъ Ричмондскихъ холмовъ и деревьевъ, выводятъ земляные окопы, устанавливаютъ орудія; скоро марсіане опять двинутся по этой дорогѣ…

Я не успѣлъ договорить, какъ онъ вскочилъ на ноги и жестомъ остановилъ меня.

— Слышите?..

Изъ за низкихъ зарѣчныхъ холмовъ глухо донеслась пальба и какой-то нечеловѣческій вопль. Потомъ все стихло. Мимо насъ, жужжа, пролетѣлъ майскій жукъ и скрылся за изгородью; высоко на небѣ, съ западной стороны, надъ дымомъ пожаровъ и яркимъ закатомъ блѣдный и узкій молодой мѣсяцъ лилъ мягкій свѣтъ…

— Пойдемте-ка мы лучше вонъ по этой дорожкѣ, на сѣверъ, — предложилъ я.

XIV.
Въ Лондонѣ.

Во время нападенія марсіанъ на Уокингъ мой младшій братъ, студентъ-медикъ, находился въ Лондонѣ. Онъ усиленно готовился къ экзаменамъ и ничего не звалъ о случившемся вплоть до субботы, когда въ утреннихъ газетахъ наряду съ длинными спеціальными статьями о планетѣ Марсъ, о жизни на планетахъ вообще и т. под., появилась коротенькая и путанная телеграмма, еще болѣе удивительная, благодаря ея краткости.

Въ телеграммѣ говорилось, что марсіане, напуганные приближеніемъ людей, перебили множество народу изъ какого-то скорострѣльнаго орудія. «Впрочемъ, — гласила она, — несмотря на свой грозный видъ и могущество, марсіане до сихъ поръ не выходятъ изъ ямы и, повидимому, не въ состояніи этого сдѣлать. Причина, по всей вѣроятности, большая, сравнительно съ Марсомъ, сила тяготѣнія на землѣ». Передовая статья, составленная въ очень успокоительномъ духѣ, была посвящена обсужденію именно этого свойства земли и его вліянія на марсіанъ.

Разумѣется всѣ студенты, въ томъ числѣ и мой братъ, были очень заинтересованы этимъ краткимъ сообщеніемъ, но на улицахъ особеннаго оживленія не замѣчалось. Газеты, вышедшія среди дня, принесли весьма микроскопическія новости подъ огромными заголовками. Онѣ говорили только о передвиженіяхъ войскъ и лѣсномъ пожарѣ между Хокингомъ и Вэйбриджемъ. Въ восемь вечера вышло экстренное изданіе Сентъ-Джемской газеты, сообщавшее голый фактъ — о перерывѣ телеграфнаго сообщенія съ Уокингомъ, что объяснялось тѣмъ же пожаромъ, т. е. поврежденіемъ проволоки упавшими деревьями. И только! Во время нашего бѣгства въ Лезерхэдъ, въ Лондонѣ никто еще ничего не зналъ о битвѣ.

Братъ не безпокоился за насъ, зная изъ газетъ, что цилиндръ лежитъ на. разстояніи добрыхъ двухъ миль отъ нашего дома. Онъ рѣшилъ однако вечеркомъ съѣздить ко мнѣ, чтобы, какъ онъ выражался, взглянуть на залетныхъ гостей, прежде чѣмъ ихъ укокошатъ. Чтобы предупредить меня, онъ въ четыре часа дня отправилъ мнѣ телеграмму, которая такъ и не дошла по назначенію, а самъ пошелъ въ какой-то концертъ.

Въ Лондонѣ, въ ночь съ субботы на. воскресенье, также разыгралась гроза и брату пришлось взять кэбъ, чтобы ѣхать на Ватерлоосскую станцію. На платформѣ, съ которой отправляются ночные поѣзда, ему объявили, что сообщеніе въ Хокингомъ прекращено, вслѣдствіе несчастнаго случая. Подробныхъ разъясненій онъ не добился; желѣзнодорожное начальство и само хорошенько не знало, какого рода былъ этотъ несчастный случай. На станціи никто особенно не волновался, никому и въ голову не приходило, что произошло нѣчто болѣе важное, чѣмъ простое крушеніе поѣзда между Хокингомъ и Байфлитомъ. Служащіе хлопотали о переводѣ на кружный путь театральныхъ поѣздовъ, обыкновенно ходившихъ черезъ Хокингъ, и дѣлали приготовленія въ измѣненію маршрута Воскресной Лиги, устраивающей по праздникамъ экскурсіи въ Портсмутъ и Соутгэмптонъ. Какой-то газетный репортеръ принялъ брата за начальника движенія, на котораго онъ очень похожъ, и вздумалъ учинить ему ночное интервью. Кромѣ желѣзнодорожныхъ служащихъ, очень немногіе винили въ несчастій марсіанъ.

Въ одномъ мемуарѣ о нашествіи марсіанъ говорится, что въ воскресенье, утромъ, «весь Лондонъ былъ наэлектризованъ извѣстіями изъ Хокинга». Это большое преувеличеніе; на дѣлѣ ничего подобнаго не было. Большинство жителей Лондона до утра понедѣльника, т. е. до наступленія паники, и не слыхали о марсіанахъ. По воскресеньямъ въ Лондонѣ мало кто читаетъ газеты, а кто и прочелъ спѣшно и безтолково составленныя воскресныя телеграммы, не сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло.

Къ тому же, лондонцы такъ глубоко убѣждены въ собственной безопасности и сенсаціонныя извѣстія въ газетахъ для нихъ такая обычная вещь, что читавшіе нисколько не волновались за себя лично. Между тѣмъ, утреннія воскресныя газеты гласили слѣдующее: «Вчера вечеромъ, около семи часовъ, марсіане вышли изъ цилиндра; двигаясь подъ прикрытіемъ брони изъ металлическихъ щитовъ, они совершенно разрушили станцію Уокингъ съ прилегающими къ ней домами и уничтожили цѣлый пѣхотный баталіонъ Кардиганскаго полка. Подробности неизвѣстны. Броня дѣлаетъ ихъ неуязвимыми для ружейныхъ выстрѣловъ; полевыя орудія ими подбиты. Конница спаслась бѣгствомъ въ Чертси. Марсіане, повидимому, медленно подвигаются къ Чертси или Виндзору. Въ Западномъ Сурреѣ сильное волненіе; наскоро воздвигаютъ земляные окопы, чтобы преградить врагамъ путь въ Лондону». Эта телеграмма была помѣщена въ «Sunday Sun», а въ «Referee» появилась весьма остроумная «руководящая» статья, гдѣ вся исторія сравнивалась съ похожденіями звѣринца, внезапно вырвавшагося на свободу въ мирной деревушкѣ.

Въ Лондонѣ никто не имѣлъ правильнаго представленія о закованныхъ въ броню марсіанахъ; всѣ почему-то были глубоко убѣждены въ неповоротливости чудовищъ; въ тогдашнихъ газетахъ ихъ то и дѣло именуютъ «пресмыкающимися» или «ползунами». Должно быть, сообщенія доставлялись изъ третьихъ рукъ, а не очевидцами. Воскресныя газеты, по мѣрѣ полученія извѣстій, а иногда и безъ всякой надобности, выходили все новыми и новыми изданіями. Между тѣмъ до вечера говорить имъ, въ сущности, было не о чемъ. Подъ вечеръ появилось оффиціальное сообщеніе о томъ, что жители Уольтона, Вэйбриджа и окрестныхъ селеній большими партіями движутся по направленію къ Лондону.

Утромъ въ воскресенье братъ мой, все еще ничего не зная о происшедшемъ, отправился на церковь воспитательнаго дома, гдѣ служили молебенъ объ избавленіи отъ нашествія иноплеменниковъ. На обратномъ пути онъ купилъ нумеръ «Referee», прочитавъ его, сильно встревожился и снова пошелъ на Ватерлоосскую станцію справиться, возстановлено ли сообщеніе съ Уокингомъ. По улицамъ сновали кэбы, омнибусы, велосипедисты; тротуары были запружены гуляющими въ праздничныхъ костюмахъ; странныя новости, выкрикиваемыя продавцами газетъ, ни на кого, повидимому, не производили особеннаго впечатлѣнія. Интересовались многіе, но безпокоились только тѣ, у кого были родственники въ тѣхъ мѣстахъ. На станціи онъ впервые узналъ, что сообщеніе съ Виндзоромъ и Чертси также прекращено. Носильщики разсказывали, что утромъ изъ Байфлита и Чертси пришло нѣсколько важныхъ телеграммъ, но затѣмъ всякія извѣстія вдругъ прекратились, должно быть, вслѣдствіе поврежденія проволоки. Точныхъ свѣдѣній добиться отъ нихъ было трудно; въ общемъ, братъ резюмировалъ все слышанное одной фразой: «Гдѣ-то около Вэйбриджа дерутся».

На станціи все пришло въ разстройство; порядокъ движенія поѣздовъ былъ нарушенъ. На платформѣ собралась толпа горожанъ, ожидающихъ прибытія родныхъ и друзей съ юго-западныхъ станцій. Какой-то сѣдой старикъ горько жаловался брату на правленіе юго-западныхъ желѣзныхъ дорогъ, увѣряя, что его «необходимо подтянуть».

Пришло нѣсколько поѣздовъ изъ Ричмонда, Путнея и Кингстона, привезшихъ назадъ лондонскихъ обывателей, которые выѣхали рано утромъ, съ цѣлью покататься на лодкѣ и половить рыбу, но, найдя шлюзы запертыми и почувствовавъ, что въ воздухѣ пахнетъ паникой, сочли за лучшее вернуться домой. Одинъ изъ нихъ, въ матросскомъ, синемъ съ бѣлымъ костюмѣ, разсказывалъ престранныя вещи.

Масса народу изъ Мольси, Вэйбриджа и Уольтона перебирается въ Кингстонъ. Вся дорога запружена телѣгами, бричками, фурами, нагруженными всякимъ домашнимъ скарбомъ. Въ Чертси, говорятъ, палили изъ пушекъ; по всѣмъ деревнямъ разъѣзжаютъ конные солдаты и всѣмъ велятъ выселяться, потому что идутъ марсіане. Мы сами слышали пальбу, но думали, что это громъ. Что за чортъ! Что все это значить? Развѣ марсіане могутъ вылѣзть изъ своей ямы?

На этотъ вопросъ братъ не могъ ему отвѣтить.

Смутное чувство тревоги сообщилось пассажирамъ подземныхъ желѣзныхъ дорогъ; члены воскресной лиги необычайно рано возвратились изъ своихъ обычныхъ загородныхъ экскурсій. Никто еще не зналъ ничего опредѣленнаго, но всѣмъ было не по себѣ.

Около пяти часовъ собравшіеся на станціи были несказанно удивлены открытіемъ движенія по соединительной вѣтви между юго-западными и юго-восточными дорогами, — вѣтви, почти всегда закрытой, — затѣмъ появленіемъ товарныхъ платформъ съ пушками и вагоновъ, биткомъ набитыхъ солдатами. Это везли орудія изъ Вульвича и Чатама въ Кингстонъ. Пошли разспросы, шутки: — «Да васъ тамъ съѣдятъ!» — «Вотъ они, укротители!» и т. под. Немного погодя на станцію прибылъ взводъ полицейскихъ съ приказаніемъ очистить платформы, и мой братъ, въ числѣ прочихъ, снова очутился на улицѣ.

Звонили къ вечернѣ. По Ватерлоо-роду съ пѣніемъ двигался женскій отрядъ арміи спасенія. На мосту толпа зѣвакъ съ любопытствомъ разглядывала странную темную пѣну, пятнами плывшую по рѣкѣ. Солнце садилось, контуры зданій мягко выступали на золотомъ фонѣ неба, прорѣзаннаго длинными косыми полосами пурпура. Но настроеніе людей не соотвѣтствовало этой мирной картинѣ. Толковали о плывущемъ по волнамъ трупѣ. Одинъ изъ зрителей, резервистъ. сказалъ брату, что видѣлъ на западѣ сигналы, подаваемые геліографомъ.

На Веллингтонъ-стритѣ братъ повстрѣчалъ пару дюжихъ молодцовъ, только что выскочившихъ изъ типографіи съ еще сырыми листами газетъ и разноцвѣтными объявленіями. — «Страшная катастрофа!» — кричали они другъ другу. — «Сраженіе при Вэйбриджѣ! Полное описаніе. Марсіане отбиты. Лондонъ въ опасности!»

Братъ купилъ за три пенса газету и, только прочтя ее, могъ оцѣнить до извѣстной степени могущество и силу марсіанъ. Онъ понялъ, что передъ нами дѣйствительно грозный врагъ, — не какіе-то жалкіе ползуны, но существа мыслящія, разумныя, создавшія себѣ огромное искусственное тѣло, обладающія способностью передвигаться съ необычайной быстротой и губительной силой, съ которой не въ состояніи соперничать самыя крупныя пушки.

Въ газетѣ о нихъ говорилось: «Это огромныя паукообразныя машины, около ста футовъ вышины, двигающіяся съ быстротой курьерскаго поѣзда и стрѣляющія интенсивнымъ тепловымъ лучомъ». Далѣе сообщалось, что вся мѣстность около Хорселльскаго луга и въ особенности между Лондономъ и Уокингомъ была защищена замаскированными батареями, преимущественно изъ полевыхъ орудій, но что всѣ эти батареи уничтожены тепловымъ лучомъ. Ядра не попадали въ цѣль; изъ шести машинъ разрушена только одна, и то благодаря счастливой случайности; остальныя пять видѣли направляющимися къ Темзѣ. Приведена была цифра потерь, очень крупная, но, въ общемъ, тонъ депеши былъ все же оптимистическій.

Марсіане отбиты; они не неуязвимы; они отступили къ своимъ цилиндрамъ, образующимъ треугольникъ вокругъ Уокинга. Ихъ со всѣхъ сторонъ оцѣпили геліографами. Изъ Виндзора, Портсмута, Ольдершота, Вульвича, даже съ сѣвера, спѣшно подвозятъ пушки, въ томъ числѣ длинныя проволочныя девяносто-пяти-тонныя орудія. Уже около 116 орудій выставлены на позицію, главнымъ образомъ съ цѣлью прикрытія Лондона. Никогда еще въ Англіи не было примѣра такого спѣшнаго сосредоточенія боевыхъ силъ въ одномъ мѣстѣ и въ такомъ огромномъ количествѣ.

Надо надѣяться, что послѣдующіе цилиндры, если они упадутъ, немедленно будутъ разрушены сильными взрывчатыми веществами, которыя спѣшно фабрикуются и разсылаются повсемѣстно. Положеніе, безспорно, необычно и весьма серьезно, но все же населеніе не должно поддаваться паникѣ. Какъ ни страшны марсіане, не надо забывать, что ихъ не больше двадцати противъ нашихъ милліоновъ.

Судя по величинѣ цилиндровъ, есть полное основаніе думать, что каждый цилиндръ можетъ вмѣстить не болѣе пяти чудовищъ — итого пятнадцать. Одно уже убито, а можетъ быть, и больше. Лондонцы будутъ заблаговременно предупреждены о приближеніи марсіанъ; приняты всѣ мѣры для защиты населенія юго-западныхъ областей, наиболѣе подвергающихся опасности. Все заканчивалось увѣреніями, что собственно Лондону не грозитъ никакая опасность, что жители его должны вполнѣ положиться на правительство, которое съумѣетъ съ честью выйти изъ затрудненія.

Эта quasi прокламація была напечатала огромными буквами и занимала цѣлый газетный листъ большого формата, только что вышедшій изъ подъ станка; весь остальной газетный матеріалъ былъ безжалостно скомканъ на оборотѣ.

Огромные розовые листы развертывались и прочитывались тутъ же на улицѣ. За первыми двумя піонерами послѣдовали другіе; скоро Страндъ наводнила цѣлая армія газетчиковъ, оглашая воздухъ своими криками. Публика страшно волновалась; прежней апатіи какъ не бывало. Въ картографическомъ заведеніи на Страндѣ открыли ставни, и брать самъ видѣлъ въ окно, какъ господинъ въ праздничномъ костюмѣ и лимоннаго цвѣта перчаткахъ, торопливо наклеивалъ на стекло изнутри карты и планы Суррея.

Проходя по Странду въ Трафальгоръскверу, съ газетой въ рукѣ, братъ повстрѣчалъ семейство бѣглецовъ изъ западнаго Суррея. Мужъ катилъ передъ собой телѣжку, въ какихъ развозятъ свой товаръ веленщиви, нагруженную разнымъ домашнимъ скарбомъ; за нимъ шли жена и двое дѣтей. Далѣе, на возу изъ подъ сѣна возсѣдали пять-шесть почтеннаго вида джентльменовъ, съ узлами и сундуками. Блѣдныя, испуганныя лица и вообще внѣшность ихъ представляла разительный контрастъ съ праздничными физіономіями и костюмами лондонцевъ. Изъ оконъ омнибусовъ и кэбовъ высовывались головы, съ любопытствомъ разглядывавшія бѣглецовъ. Они остановились на площади, какъ бы не зная, куда ѣхать дальше, и, наконецъ, свернули на востокъ, по Странду. Немного погодя проѣхалъ мужчина, въ рабочей блузѣ, на старинномъ трехколесномъ велосипедѣ съ маленькимъ переднимъ колесомъ, весь блѣдный и забрызганный грязью.

Братъ свернулъ въ улицу Викторіи, гдѣ бѣглецы попадались чуть не на каждомъ шагу, смутно надѣясь увидать въ числѣ ихъ меня. Ему бросилось въ глаза необычайное количество полицейскихъ, регулировавшихъ движеніе. Нѣкоторые изъ бѣглецовъ обмѣнивались новостями и впечатлѣніями съ пассажирами конокъ. Одинъ увѣрялъ, что самъ своими глазами видѣлъ марсіанъ. «Это какіе-то котлы на ходуляхъ, а шагаютъ, какъ люди». И разсказчикъ, и слушатели были страшно взволнованы.

Въ трактирахъ торговля шла бойко. По угламъ и перекресткамъ кучками стояли лондонскіе обыватели, читая газеты, оживленно толкуя между собой или разглядывая необычныхъ воскресныхъ гостей. Подъ вечеръ движеніе усилилось, и улицы, по словамъ брата, приняли видъ Ипсомскаго шоссе въ день скачекъ. Братъ заговаривалъ то съ тѣмъ, то съ другимъ изъ бѣглецовъ, но не многіе давали удовлетворительные отвѣты.

Объ Уокингѣ никто ничего не могъ сообщить ему, кромѣ одного, увѣрявшаго, что въ Уокингѣ наканунѣ ночью не осталось камня на камнѣ.

— Я самъ изъ Байфлита, — говорилъ онъ, — нынче рано утромъ черезъ наше мѣстечко проѣхалъ человѣкъ на велосипедѣ; онъ останавливался у каждаго дома и всѣмъ совѣтовалъ выселяться. Потомъ пришли солдаты. Мы всѣ высыпали на улицу, но на югѣ ничего не было видно, кромѣ густаго дыма. Потомъ въ Чертси стали палить изъ пушекъ, народъ повалилъ къ намъ изъ Вэйбриджа… Я заперъ домъ и поспѣшилъ убраться по добру по здорову.

Лондонцы волновались еще больше и громко бранили властей за то, что они не съумѣли предупредить этого нашествія или, по крайней мѣрѣ, устроить поудобнѣе бѣглецовъ.

Часамъ къ восьми въ южныхъ частяхъ Лондона стала слышна каноннада. Уличный шумъ заглушалъ ее, но, выйдя къ рѣкѣ, братъ могъ явственно различить пушечные выстрѣлы.

Домой, на Риджентъ-стритъ онъ вернулся только къ двумъ часамъ дня, взволнованный и разстроенный, теперь уже не на шутку тревожась за меня. Воображеніе рисовало ему безмолвно выжидающія жерла пушекъ, мирныя села, внезапно превратившіяся въ кочевья; онъ пытался представить себѣ «котлы на ходуляхъ» въ сто футовъ вышиною.

На Оксфордъ-стритѣ и Мэрильбонъ-родѣ ему попалось еще нѣсколько повозокъ съ бѣглецами, но въ общемъ дурныя вѣсти циркулировали такъ медленно, что дальнія улицы, вродѣ Риджентъ-стрита; были, какъ всегда по воскресеньямъ, полны гуляющихъ; въ паркѣ, какъ всегда, прохаживались подъ руку и молча вздыхали влюбленныя парочки. Вечеръ былъ теплый, тихій, въ воздухѣ немного душно, пальба не превращалась; послѣ полуночи на югѣ какъ будто сверкнула зарница.

Братъ читалъ и перечитывалъ газету, не находя себѣ мѣста отъ безпокойства. Пообѣдавъ, онъ снова пошелъ безцѣльно бродить по улицамъ, потомъ вернулся домой, попробовалъ заниматься, но не могъ. Немного за полночь онъ легъ спать, но подъ утро былъ разбуженъ стукомъ дверныхъ молотковъ, бѣготней на улицахъ, звономъ колоколовъ и барабаннымъ боемъ. На потолкѣ игралъ какой-то странный, красный отблескъ. Братъ съ минуту полежалъ, съ просонокъ не соображая, что это значитъ, потомъ вскочилъ на ноги и подбѣжалъ къ окну.

Комнатка его находилась въ верхнемъ этажѣ, на антресоляхъ. На стукъ его окна откликнулась эхомъ дюжина другихъ распахнувшихся оконъ; отовсюду высовывались заспанныя лица, растрепанныя головы во всевозможныхъ ночныхъ уборахъ. «Идутъ!» — ревѣлъ полицейскій, изъ всей силы колотя молоткомъ въ дверь — «марсіане идутъ!» И онъ поспѣшилъ къ слѣдующему дому.

Изъ сосѣднихъ казармъ доносился барабанный бой и звукъ трубъ, игравшихъ тревогу. Въ церквахъ билы набатъ; колокола работали во всю, разгоняя сонъ обывателей. Гдѣ-то хлопали дверьми; въ противоположныхъ домахъ одно за другимъ освѣщались окна.

По улицѣ въ галопъ мчалась карета. Стукъ колесъ нарушилъ тишину, прокатился громомъ подъ окнами и постепенно замеръ вдали. Сейчасъ же вслѣдъ за каретой проскакали два кэба, а за ними потянулась цѣлая вереница разнообразнѣйшихъ экипажей, направляющихся въ станціи сѣверо-западныхъ желѣзныхъ дорогъ.

Не помня себя отъ изумленія, брать долго глядѣлъ на экипажи, на полицейскихъ, перебѣгавшихъ отъ двери къ двери, всюду повторяя свою непонятную фразу. Вдругъ дверь позади его отворилась и вошелъ сосѣдъ, жившій черезъ площадку, безъ сюртука, въ туфляхъ, въ незастегнутыхъ подтяжкахъ и съ всклокоченной головой.

— Что за дьявольщина! Чортъ знаетъ, какую возню подняли! Что тамъ такое? Пожаръ, что ли?

Оба высунули головы изъ окна, напрягая слухъ, чтобы разобрать слова полисмена. Изъ боковыхъ улицъ и переулковъ валомъ валилъ народъ; по угламъ образовались группы.

— Чортъ побери! да въ чемъ же, наконецъ, дѣло? — спросилъ брата сосѣдъ.

Братъ пробормоталъ что-то неопредѣленное и принялся одѣваться, подбѣгая съ каждой принадлежностью туалета къ окну, чтобы не пропустить ничего изъ того, что происходило на улицѣ. Не смотря на необычный ранній часъ, по панелямъ уже сновали газетчики, выкрикивая:

— Лондонъ въ опасности! Взятіе кингстонскихъ и ричмондскихъ укрѣпленій! Страшное избіеніе въ долинѣ Темзы!

Внизу, подъ комнатой брата, въ сосѣднихъ домахъ, въ домахъ напротивъ, по всей улицѣ, по всему огромному городу отъ одного конца до другого, шла страшная суета: люди протирали глаза, высовывались въ открытыя окна, задавали безцѣльные вопросы, торопливо одѣвались, боясь потерять лотъ минуту. Это было начало паники, первое дыханіе налетавшей бури. Лондонъ, еще наканунѣ тупой, инертный, спокойно уснувшій въ воскресенье, былъ пробужденъ подъ утро понедѣльника живымъ сознаніемъ опасности.

Потерявъ надежду узнать что нибудь, сидя у окна, братъ одѣлся и вышелъ на улицу. Небо только начинало принимать розоватый оттѣнокъ. Народу на улицахъ прибывало все больше. Кто спасался пѣшкомъ, кто въ экипажѣ, крича: «Черный дымъ! Черный дымъ!» Страхъ заразителенъ; не поддаться этой поголовной паникѣ было невозможно. Братъ еще медлилъ на порогѣ, когда мимо него пробѣжалъ газетчикъ; онъ спѣшилъ удрать вмѣстѣ съ прочими. Братъ на бѣгу остановилъ его, купилъ у него газету за шиллингъ — любопытно, что люди и въ такія критическія минуты не забываютъ о своихъ выгодахъ — и прочелъ слѣдующую депешу главнокомандующаго:

«Марсіане, съ помощью ракетъ, пускаютъ огромные клубы чернаго ядовитаго дыма. Они задушили имъ нашу артиллерію; разрушили Ричмондъ, Кингстонъ и Уимбльдонъ и медленно подвигаются въ Лондону, уничтожая все по пути. Остановить ихъ немыслимо. Спастись отъ чернаго дыма можно только бѣгствомъ».

И только, но этого было достаточно. Все шестимилліонное населеніе огромваго города, обезумѣвъ отъ ужаса, сорвалось съ насиженныхъ мѣстъ и валомъ валило на сѣверъ.

— Черный дымъ! — кричали одни. — Пожаръ! — вопили другіе.

Трезвонъ колоколовъ, трескъ повозки, наскочившей съ разбѣгу на водопойную колоду и разбившейся въ куски, крики, брань и проклятія сливались въ оглушительный гулъ. Въ окнахъ домовъ мелькали какіе-то зловѣщіе желтые огоньки; у нѣкоторыхъ изъ проѣзжавшихъ экипажей также горѣли фонари.

А надъ головами смятенныхъ, обезумѣвшихъ отъ страха людей все свѣтлѣло и свѣтлѣло чистое, ясное небо.

Братъ слышалъ бѣготню въ сосѣднихъ комнатахъ и по лѣстницѣ. Мимо двери его комнаты прошла квартирная хозяйка, полураздѣтая, въ наскоро накинутомъ капотѣ и шали; за ней слѣдовалъ ея мужъ, бормоча себѣ подъ носъ молитву.

Братъ, наконецъ, уяснилъ себѣ всю серьезность данной минуты, поспѣшно вернулся въ свою комнату, сунулъ въ карманъ всѣ свои наличныя деньги, около десяти фунтовъ, и снова вышелъ на улицу.

XV.
Что случилось въ Сурреѣ.

Пока священникъ велъ со мной безумныя рѣчи, подъ изгородью на лугу, близъ Галифакса, а братъ слѣдилъ за потокомъ бѣглецовъ, наводнившихъ Вестминстерскій мостъ, марсіане положили перейти въ наступленіе. Насколько можно судить по сбивчивымъ и противорѣчивымъ разсказамъ очевидцевъ, большинство ихъ до девяти часовъ вечера сидѣло въ Хорселльской ямѣ, очевидно, занимаясь приготовленіями къ бою, такъ какъ изъ ямы выходили огромные клубы зеленаго дыма.

Какъ бы тамъ ни было, въ восемь часовъ трое марсіанъ вышли изъ ямы и медленно, осторожно направились черезъ Байфлитъ и Пирфордъ въ Рипли и Вэйбриджу. Они шли не вмѣстѣ, а по одиночкѣ, на разстояніи полуторы мили другъ отъ друга и переговаривались между собой при помощи какихъ-то дикихъ звуковъ, напоминающихъ ревъ сирены, пробѣгая вверхъ и внизъ всю гамму тоновъ. Внезапно, передъ замершими въ ожиданіи батареями, вырисовались ихъ фигуры на фонѣ заката.

Этотъ-то ревъ и пальбу мы и слышали въ Галифордѣ. Палили въ Рипли и Сентъ-Джорджъ-хиллѣ. Въ Рипли артиллерія состояла изъ новобранцевъ-охотниковъ, которыхъ совсѣмъ бы не слѣдовало назначать на такой опасный постъ. Они дали залпъ, нестройный, преждевременный и потому не имѣвшій никакого дѣйствія, а затѣмъ побросали орудія и кинулись вразсыпную, кто бѣгомъ, кто вскачь на лошади. Марсіане благополучно добрались до брошенныхъ орудій, не прибѣгнувъ даже къ помощи теплового луча, походили между ними, осторожно осмотрѣли ихъ и, отправившись дальше, нежданно-негаданно появились передъ орудіями, размѣщенными въ Пенсгилльскомъ паркѣ, и уничтожили ихъ.

На Сентъ-Джорджъ-хиллѣ однако дѣло обошлось иначе. Люди ли тамъ были похрабрѣе или офицеры поопытнѣе, только они выждали, пока первый изъ марсіавъ подошелъ на разстояніе выстрѣла, — онъ ихъ и не замѣтилъ, такъ хорошо они были прикрыты сосновой рощей, — зарядили, не спѣша, какъ на парадѣ и дали дружный залпъ.

Осыпанный градомъ картечи, марсіанинъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, зашатался и упалъ. Единодушный крикъ радости вырвался изъ устъ артиллеристовъ; съ лихорадочной поспѣшностью они кинулись снова заряжать орудія. Упавшій марсіанинъ издалъ протяжный вопль, на который тотчасъ же откликнулся шедшій за нимъ товарищъ и надъ вершинами деревьевъ на югѣ показалась гигантская фигура въ блестящей бронѣ. Первый марсіанинъ, очевидно, не былъ раненъ; онъ упалъ потому, что шальное ядро переломило одну изъ ножекъ треножника. Впопыхахъ наводчики забыли переставить прицѣлъ, такъ что второй залпъ не имѣлъ никакого результата: ядра разсыпались далеко отъ марсіанина. Между тѣмъ, товарищи его навели на батарею тепловые лучи; мгновеніе, и горсть храбрецовъ была стерта съ лица земли: пушки взорвало на воздухъ, роща, прикрывавшая ихъ, загорѣлась; спаслось лишь нѣсколько человѣкъ, заблаговременно перебравшихся черезъ гребень холма на другую сторону.

Послѣ этого всѣ трое остановились, повидимому, чтобы посовѣтоваться между собою; развѣдчики, высланные на наблюдательный постъ, доложили, что они, въ продолженіи получаса, не трогались съ мѣста. Опрокинутый марсіанинъ съ трудомъ выползъ изъ своего футляра — странное зрѣлище представляла издали эта небольшая фигурка, похожая на пятно хлѣбной ржавчины! — и, повидимому, принялся за починку сломанной ножки. Въ девяти онъ кончилъ и надъ деревьями снова засверкало три металлическихъ шлема.

Въ началѣ десятаго къ троимъ морсіанамъ присоединилось еще четыре; каждый изъ нихъ несъ въ рукахъ толстую черную трубку. Такія же трубки были розданы первымъ тремъ, и всѣ семеро, помѣстившись на равныхъ разстояніяхъ другъ отъ друга, оцѣпили по кривой линіи Сентъ-Джорджъ-хилль, Вэйбриджъ и деревню Сеидъ, на юго-западъ отъ Рипли.

Какъ только они двинулись, съ ближайшихъ холмовъ взвилось до дюжины сигнальныхъ ракетъ, имѣвшихъ цѣлью предупредить артиллерію, размѣщенную около Диттона и Эшера. Въ то-же время четыре живыхъ машины, точно также вооруженныхъ трубками, перешло черезъ рѣку. Мы съ викаріемъ въ это время медленно и съ трудомъ брели по дорогѣ, ведущей отъ Галифорда на сѣверъ. Двое изъ марсіанъ подошли такъ близко, что могли видѣть насъ; черныя фигуры ихъ рѣдко выдѣлялись на фонѣ заката. Молочнаго цвѣта туманъ, разстилавшійся надъ полями, закрывалъ ихъ почти на треть снизу; намъ казалось, что они идутъ по облакамъ.

Завидѣвъ ихъ, викарій слабо вскрикнулъ, но крикъ замеръ у него въ горлѣ, и пустился бѣжать; я-же, по опыту зная, что отъ марсіанина не убѣжишь, свернулъ въ сторону и поползъ между росистой колючей крапивой и терномъ къ широкой канавѣ, тянувшейся параллельно дорогѣ. Викарій оглянулся, увидѣлъ, что я дѣлаю и поспѣшилъ присоединиться ко мнѣ.

Марсіане остановились; ближайшій къ намъ стоялъ лицомъ къ Сейбери; второй, выступавшій вдали сѣрой массой, повернулся къ Стэну.

Марсіане перестали перекликаться между собою; въ абсолютномъ безмолвіи онк размѣстились вокругъ цилиндровъ, образовавъ дугу миль въ двѣнадцать между концами. Никогда еще, со временъ изобрѣтенія пороха, битва не начиналась среди такой тишины. Наблюдателю, который помѣстился бы въ Рипли, показалось бы, какъ и намъ, что марсіане были единствегными владыками этой темной ночи озаренной лишь молодымъ мѣсяцемъ, мерцаніемъ звѣздъ, потухающимъ отблескомъ заката, да заревомъ пожаровъ въ Пенсхильскихъ лѣсахъ и на Сентъ-Джъорджъ хиллѣ.

А между тѣмъ, кругомъ этой дуги, въ Стонѣ, Гаунслоу, Диттонѣ, Эшерѣ, Овхэмѣ, за лѣсистыми холмами на югъ отъ рѣки, на тучныхъ пастбищахъ къ сѣверу отъ нея, — повсюду, гдѣ имѣлось какое-нибудь прикрытіе, въ видѣ коттэджа, или купы деревьевъ, ждали пушки. Сигнальныя ракеты одна за другой взвивались кверху, огненнымъ дождемъ разсыпаясь во мракѣ; люди замерли въ напряженномъ, нѣмомъ ожиданіи. Марсіанамъ стоило бы только ступить шагъ впередъ, войти въ сферу артиллерійскаго огня, чтобы эти неподвижныя человѣческія фигуры оживились, чтобы раскрытыя, зловѣще блестѣвшія пасти орудій заревѣли въ бѣшеной ярости, загремѣли оглушительными раскатами.

Навѣрное, въ эту критическую минуту, всѣ эти тысячи людей, напрягавшія до послѣдней степени слухъ и зрѣніе, были заняты, какъ и я, однимъ вопросомъ, насколько вѣрно понимаютъ насъ марсіане? Сообразили-ли они, что милліоны ихъ противниковъ организованы, дисциплинированы, работаютъ сообща? Или всѣ наши залпы, градъ ядеръ, со всѣхъ сторонъ обложившая ихъ и наблюдающая за ними рать производитъ на нихъ лишь такое впечатлѣніе, какъ на насъ единодушіе разъяреннаго пчелинаго роя, который потревожили въ ульѣ? Ужъ не мечтаютъ ли они въ конецъ истребить насъ? (Въ то время мы еще не знали, какой пищей они поддерживаютъ свое существованіе). Сотни такихъ вопросовъ тѣснились въ моемъ умѣ, при видѣ гигантской фигуры марсіанина, стоявшаго на стражѣ неподалеку. А на днѣ души, рядомъ съ гордымъ сознаніемъ нашей силы, съ мыслью, что, по дорогѣ къ Лондону, скрыта, невѣдомо для врага, цѣлая армія и огромное количество боеваго матеріала, шевелился смутный страхъ. Хорошо ли мы приготовились? Съумѣемъ-ли поймать въ западню незваныхъ гостей? Усердно ли работаютъ пороховые заводы Ганслоу? Хватитъ ли духу у лондонцовъ, въ случаѣ надобности, лучше сжечь свой городъ, какъ была сожжена Москва, чтобы только онъ не доставался врагу?.

Прошла минута, показавшаяся намъ вѣчностью; затѣмъ, ползя по травѣ и пробираясь черезъ изгородь, мы услышали неясный звукъ, — какъ-бы отдаленнаго пушечнаго выстрѣла. За нимъ другой, ближе, и третій. Стоявшій возлѣ насъ марсіанинъ высоко поднялъ свою трубу и выстрѣлилъ изъ нея, какъ изъ ружья. Звукъ былъ такъ силенъ, что земля дрогнула у него подъ ногами. Товарищъ его, стоявшій у Стона, сдѣлалъ то же. При этомъ не было ни искры, ни дыма, — ничего, кромѣ оглушительно-громкаго звука.

Я до того взволновался, что, забывъ о своихъ обожженныхъ рукахъ и личной безопасности, влѣзъ на изгородь и сталъ оглядывать окрестность. Какъ разъ въ это время раздался второй выстрѣлъ и огромный снарядъ пролетѣлъ надъ моей головой по направленію къ Ганслоу. Я ожидалъ увидѣть дымъ или огонь, хоть что-нибудь, указывавшее на его назначеніе, но видѣлъ лишь глубокое синее небо, одинокую звѣздочку надъ моей головой и бѣлый туманъ, разстилавшійся по землѣ. Ни треска, ни взрыва на мѣстѣ паденія; послѣ выстрѣла — абсолютная тишина. Прошло минуты три.

— Что случилось? — спросилъ меня священникъ, послѣдовавшій моему примѣру.

— Одному Богу извѣстно, — отвѣчалъ я.

Летучая мышь промелькнула мимо насъ, тяжело хлопая крыльями. Вдали начали было палить изъ пушекъ и перестали. Я повернулся въ сторону марсіанина и увидалъ его быстро идущимъ вдоль берега, по направленію къ востоку.

Съ минуты на минуту я ждалъ, что какая-нибудь скрытая во мракѣ батарея осыплетъ его градомъ картечи, по тишина не нарушалась. Фигура марсіанина становилась все меньше и наконецъ исчезла въ туманѣ. Мы съ викаріемъ поспѣшили вскарабкаться какъ можно выше, но ничего не могли разсмотрѣть. Между нами и Сенбёри внезапно выросъ невѣдомо откуда взявшійся коническій холмъ, закрывавшій видъ на окрестности. За рѣкой, надъ Уольтономъ виднѣлось такое же возвышеніе. Оба холма на нашихъ глазахъ постепенно становились ниже и шире, какъ-бы расплываясь въ воздухѣ.

Въ умѣ моемъ, какъ молнія, мелькнула догадка; я обернулся въ сѣверу и замѣтилъ тамъ третій черный колеблющійся конусъ.

Кругомъ стало вдругъ необычайно тихо. Лишь вдали перекликались между собой марсіане, да звуки ихъ выстрѣловъ, прокатившіеся въ воздухѣ, еще разъ нарушили безмолвіе ночи. Наши пушки молчали.

Въ то время мы не могли понять, что это значитъ; позже мнѣ стало извѣстно происхожденіе и назначеніе зловѣщихъ конусовъ, расплывавшихся у насъ передъ глазами. Каждый изъ марсіанъ, размѣстившихся по огромной дугѣ, какъ было описано выше, повинуясь какому-то невѣдомому сигналу, выстрѣлилъ изъ своей ружьеобразной трубки большимъ снарядомъ, формой похожимъ на жестянку изъ подъ кофе, цѣлясь въ ближніе холмы, рощицы, или группы домовъ, — словомъ, въ такія мѣста, которыя могли служить прикрытіемъ для пушекъ. Нѣкоторые выпустили только по одному снаряду; другіе по два; возлѣ Рипли, говорятъ, было выпущено цѣлыхъ пять снарядовъ заразъ. Всѣ они, падая на землю, разбивались, — безъ взрыва, — и выпускали огромныя количества чернильнаго цвѣта пара, который свивался въ клубъ, тяжелымъ чернымъ облакомъ подымался кверху, образуя волнистое коническое возвышеніе, затѣмъ постепенно осѣдалъ и разстилался по землѣ. Прикосновеніе этого ядовитаго пара, вдыханіе его было смертью для всего живаго.

Паръ этотъ былъ тяжелъ, тяжеле самаго плотнаго дыма; поднявшись кверху, силою перваго взрыва, онъ скоро начиналъ осѣдать и, скорѣе разливаясь, какъ жидкость, чѣмъ стелясь какъ газъ, по землѣ, сползалъ съ возвышеній въ долины, рвы и водяные протоки; — то-же, какъ я слышалъ, происходитъ съ углекислымъ газомъ, выходящимъ изъ разсѣлинъ волкановъ. При соприкосновеніи его съ водой происходила какая-то химическая реакція, вслѣдствіе которой онъ моментально превращался въ черную накипь, или, вѣрнѣе, порошокъ, медленно осѣдавшій на дно. Накипь эта была абсолютно нерастворима въ водѣ, и воду изъ подъ нея можно было пить безъ всякаго вреда для здоровья, — что очень странно, въ виду убійственнаго дѣйствія самого газа. Паръ этотъ или дымъ не разсѣевался въ воздухѣ, какъ настоящій дымъ, но висѣлъ въ немъ грядами, затѣмъ медленно сползалъ по склонамъ холмовъ, слабо поддаваясь напору вѣтра, еще медленнѣе смѣшивался съ туманомъ и атмосферной влагой, и осѣдалъ на землю въ видѣ пыли. Природа его такъ и осталась намъ неизвѣстной; мы знаемъ только, что въ составъ его входилъ какой-то новый и невѣдомый намъ элементъ, дающій, при спектральномъ анализѣ, четыре линіи въ голубой части спектра.

Разъ осѣвшій, хотя бы и на ровное мѣсто, черный дымъ висѣлъ такъ низко надъ землею, что на высотѣ пятидесяти футовъ, взобравшись на крышу, въ верхній этажъ высокаго дома, или на высокое дерево, легко было избѣжать его ядовитаго дѣйствія, что и было испытано въ ту же ночь въ Стритъ-Кобхамѣ и Диттонѣ.

Одинъ изъ спасенныхъ разсказывалъ потомъ удивительныя вещи. Онъ влѣзъ на шпицъ колокольни и высидѣлъ тамъ полторы сутки, томясь голодомъ и жаждой, изнывая отъ усталости. Солнце немилосердно жгло его затекшіе члены; надъ головой его раскинулось синее небо, внизу, куда глазомъ ни кинь, черный бархатный коверъ, изъ котораго тамъ и сямъ выступали, озаренныя солнцемъ красныя крыши, зеленыя верхушки деревьевъ, а позже кусты, ворота, амбары и риги, покрытыя какой-то черной пеленою.

Но такъ было въ Стрить-Кобхенѣ, гдѣ черный дымъ оставался неприкосновеннымъ до тѣхъ поръ, пока, силою собственной тяжести, не осѣлъ на землю и не смѣшался съ почвенной влагой. Обыкновенно же марсіане, тотчасъ послѣ того, какъ онъ отслужитъ свою службу, очищали отъ него воздухъ посредствомъ струи водяного пара.

Мы съ викаріемъ сами видѣли при свѣтѣ звѣздъ, какъ они это продѣлывали; изъ окна одного брошеннаго дома въ Верхнемъ Галифордѣ мы видѣли и направляемые на нихъ лучи электрическаго свѣта изъ Ричмонда и Кингстонъ-хилля. Часовъ въ одиннадцать у насъ въ домѣ стекла зазвенѣли отъ нежданно грянувшаго залпа изъ тяжелыхъ осадныхъ орудій, стоявшихъ на позиціи въ Ричмондѣ. Пальба продолжалась безъ перерыва съ четверть часа, причемъ стрѣляли наудачу, по невидимой цѣли; затѣмъ блѣдный электрическій свѣтъ погасъ, а вмѣсто него по небу, разлилось ярко-красное зарево.

Въ полночь упалъ четвертый цилиндръ, промелькнувъ въ воздухѣ блестящимъ зеленымъ метеоромъ. Какъ я узналъ впослѣдствіи, онъ упалъ въ Бушей-паркѣ. Немного пораньше пушечныхъ залповъ въ Ричмондѣ и Вингстонѣ, слышна была безпорядочная каноннада вдали, на юго-западѣ; должно быть, тамъ тоже стрѣляли наугадъ, пока дымъ не задушилъ канонировъ.

Постепенно, методически, какъ люди выкуриваютъ осъ изъ ульевъ, марсіане выкурили своимъ удушливымъ паромъ все подгородное населеніе столицы. Концы дуги все расширялись, пока, наконецъ, она не вытянулась въ линію, проходящую черезъ Ганвелль, Бумбъ и Мольденъ. Всю ночь напролетъ работали ихъ губительныя трубки. Ни разу съ тѣхъ поръ, какъ упалъ ихъ товарищъ на Сентъ-Джорджъ-хиллѣ, они не подставлялись подъ артиллерійскій огонь, не давали наводчикамъ возможности вѣрно прицѣлиться. Гдѣ только было хоть какое-нибудь основаніе предполагать скрытыя за постройками, или деревьями пушки, — туда тотчасъ же летѣлъ снарядъ, заряженный чернымъ дымомъ; гдѣ батарея была видна на позиціи, туда они направляли тепловой лучъ.

Въ полночь пылающія деревья на склонахъ ричмондскихъ холмовъ и зарево пожара на Кингстонъ-хиллѣ освѣтили цѣлое море чернаго дыма, покрывшее долину Темзы и разстилавшееся во всѣ стороны вплоть до предѣловъ горизонта. По морю медленно двигались два марсіанина, направляя то туда, то сюда со свистомъ вырывавшуюся изъ трубъ струю пара.

Въ эту ночь марсіане мало прибѣгали къ тепловому лучу — потому ли, что у нихъ истощился запасъ матеріала, необходимаго для полученія его, потому ли, что они не хотѣли раззорить страну, но лишь преодолѣть и сломить сопротивленіе, въ чемъ они, разумѣется, вполнѣ успѣли. Съ этой ночи объ организованной оппозиціи дѣйствіямъ марсіанъ не было и помину; всякая попытка въ этомъ родѣ была бы безнадежной. Даже команды миноносокъ, введенныхъ въ Темзу, съ цѣлью взорвать жителей Марса на воздухъ, отказались повиноваться своимъ начальникамъ и вернулись обратно. Единственной активной мѣрой, на которую еще отваживались люди, было рытье минъ и волчьихъ ямъ, да и тутъ человѣческая энергія проявлялась неровно, спазмодически, какими-то отчаянными порывами.

Предоставляемъ воображенію читателя нарисовать ему картину гибели батарей, стоявшихъ подъ Эшеромъ. Разсказывать было некому; очевидцевъ въ живыхъ не осталось. Пусть онъ представитъ себѣ размѣщенныя въ образцовомъ порядкѣ орудія, проворныхъ и бдительныхъ офицеровъ, солдатъ, готовыхъ по первому знаку открыть пальбу, подъ рукой наваленные грудой заряды, поодаль передки и зарядные ящики съ запряженными въ нихъ лошадьми; группы штатскихъ зрителей на почтительномъ разстояніи, лазаретные передки и фургоны съ обожженными и ранеными изъ Вэйбриджа. Полная тишина. Все замерло въ напряженномъ ожиданіи. Потомъ — глухой раскатъ, звукъ выстрѣла — погромный, неуклюжій снарядъ, пролетѣвъ надъ домами и деревьями, беззвучно падаетъ на сосѣднее поле.

Представьте себѣ, какъ, мгновенно всѣ головы поворачиваются въ его сторону, какъ свиваются и развиваются кольца чернаго дыма; вотъ онъ поднялся клубомъ кверху, — и солнце померкло, и свѣтъ дневной превратился въ осязаемый мракъ. Черная пелена спускается все ниже и ниже; чуть видны сквозь нее люди и лошади; слышны крики ужаса и отвращенія; все живое бѣжитъ, спотыкается, падаетъ; пушки брошены; люди задыхаются, извиваясь въ корчахъ на землѣ; а темный конусъ ширится и осѣдаетъ, разливаясь все дальше и дальше. А затѣмъ, мракъ и безлюдье, — ничего, кромѣ проницаемаго чернаго савана, окутавшаго мертвецовъ.

Еще до разсвѣта потокъ чернаго дыма разлился по улицамъ Ричмонда, и обезсилѣвшее правительство прибѣгло въ послѣдней отчаянной мѣрѣ — подняло на ноги жителей Лондона, указывая имъ на необходимость бѣжать.

XVI.
Исходъ.

Теперь вамъ ясно положеніе. Волна страха, охватившая въ понедѣльникъ на разсвѣтѣ населеніе Лондона, скоро выросла въ огромный потокъ. Потокъ этотъ разлился по всѣмъ улицамъ, бурля и пѣнясь у желѣзнодорожныхъ станцій, превращаясь въ губительные водовороты на судовыхъ пристаняхъ, хлынулъ во всѣ ходы и выходы, прокладывая себѣ по самымъ узкимъ канальцамъ путь на востокъ и на сѣверъ. Въ десяти часамъ разбѣжалась полиція, къ полудню то же произошло съ персоналомъ служащихъ на желѣзныхъ дорогахъ; всѣ виды правительственной организаціи потеряли форму и смыслъ, обезличились, растаяли въ общей массѣ расплывшагося соціальнаго тѣла.

По всѣмъ линіямъ желѣзныхъ дорогъ на сѣверъ отъ Темзы и въ юго восточной части города, въ Каннонъ-стритѣ, населеніе было еще въ полночь предупреждено о близости марсіанъ и на станціяхъ до двухъ часовъ шла невообразимая давка. Вагоны были биткомъ набиты, обезумѣвшіе пассажиры дрались изъ за мѣстъ. Въ три часа ночи даже въ Бишопсгэтъ-стритѣ находили раздавленныхъ; возлѣ Ливерпульской станціи были пущены въ ходъ кинжалы и револьверы; измученные и обозленные полисмены, поставленные здѣсь, чтобы регулировать движеніе, проламывали саблями головы тѣмъ, кого они были призваны охранять.

Машинисты и кочегары выходившихъ изъ Лондона поѣздовъ отказывались возвращаться обратно; мало по-малу движеніе прекратилось; на разсвѣтѣ толпы бѣглецовъ отхлынули отъ станцій и разлились по дорогамъ, ведущимъ на сѣверъ. Въ полдень въ Барксѣ видѣли марсіанина; тотчасъ же вслѣдъ за тѣмъ туча медленно осѣдающаго чернаго дыма повисла надъ Темзой и низкими мѣстами юго-восточныхъ кварталовъ, отрѣзавъ отступленіе черезъ мосты. Другая такая же туча протянулась надъ Илингомъ, обложивъ кольцомъ Кассль-хилль. обитатели котораго остались въ живыхъ, но были лишены возможности спастись бѣгствомъ.

Всѣ попытки брата попасть въ одинъ изъ поѣздовъ, отходившихъ съ Чокъ-фэрмской станціи оказались безплодными; тамъ ихъ отправляли съ товарной платформы, причемъ локомотиву буквально приходилось пропахивать себѣ дорогу сквозь ревущую и стонущую живую массу, и дюжинѣ храбрецовъ едва удалось геройскими усиліями отстоять машиниста, котораго толпа притиснула къ горну. Потерявъ всякую надежду спастись этимъ путемъ, братъ выбрался на Чокъ-фэрмъ-родъ, пробился сквозь толпу экипажей, и тутъ ему посчастливилось попасть однимъ изъ первыхъ на разграбленіе магазина велосипедовъ. Онъ вытащилъ черезъ окно стального коня, поплатившись за это всего только порѣзомъ руки и легкимъ поврежденіемъ передней шины.

Взобраться на Гаверстокъ-хилль нечего было и думать; весь подъемъ былъ заваленъ опрокинутыми экипажами. Братъ поѣхалъ по Бельсайзъ- и Эджверъ-родъ и къ семи часамъ добрался до Эджвэра, усталый и голодный, но значительно опередивъ обезумѣвшую отъ страха толпу. Его, въ свою очередь, обогнали нѣсколько человѣкъ велосипедистовъ, всадники и два автомобиля. Не доѣзжая мили до Эджвэра сломалось переднее колесо; пришлось бросить велосипедъ. Братъ пошелъ дальше пѣшкомъ. На главной улицѣ мѣстечка уже открывали лавки; на мостовой, въ дверяхъ и окнахъ толпился народъ, дивясь на это необычное движеніе. Брату удалось даже достать себѣ кое-что перекусить въ гостинницѣ.

Не зная, что начать дальше, братъ нѣсколько времени пробылъ въ Эджверѣ. Бѣглецовъ все прибывало. Многіе, подобно брату, видимо, намѣрены были, пока что, остаться здѣсь. О марсіанахъ ничего новаго не было слышно.

Толпа бѣглецовъ росла, но давки пока еще не было. Авангардъ составляли главнымъ образомъ велосипедисты, но скоро появились автомобили, кабріолеты, коляски и всевозможные экипажи, поднимавшіе страшную пыль.

Въ смутной надеждѣ добраться до Чельмсфорда, гдѣ у него были друзья, братъ свернулъ въ тихій переулокъ и, дойдя до распутья, пошелъ по проселочной дорогѣ, ведущей къ востоку. Онъ миновалъ нѣсколько фермъ и деревушекъ, даже не спрашивая о названіи ихъ. Бѣглецовъ попадалось мало, но подъ Гай-Барнетомъ онъ случайно столкнулся съ двумя дамами, которыя съ этой минуты сдѣлались его спутницами. Ему посчастливилось какъ разъ во время подоспѣть къ нимъ на выручку.

Подходя къ Гай-Барнету, онъ услыхалъ крики, завернулъ за уголъ и увидалъ двоихъ мужчинъ, усиливавшихся вытащить двухъ дамъ изъ плетеной колясочки, между тѣмъ, какъ третій мужчина съ трудомъ удерживалъ перепуганнаго пони. Одна изъ дамъ, невысокая, полная, въ бѣломъ платьѣ по просту визжала отъ ужаса; другая, стройная брюнетка, свободной рукой изо всей силы била хлыстомъ по лицу мужчину, сжимавшему какъ въ клещахъ, ея другую руку.

Братъ сразу сообразилъ, въ чемъ дѣло, и съ громкимъ крикомъ бросился на помощь. Человѣкъ, тащившій толстушку, мгновенно выпустилъ ее и обернулся къ брату. По лицу его было видно, что безъ драки дѣло не обойдется. Братъ, будучи опытнымъ боксеромъ, не задумываясь, кинулся на него первый и однимъ ударомъ свалилъ его на земь, такъ что онъ стукнулся головой о колесо.

Въ такую минуту было не до соблюденія правилъ бокса; отдѣлавшись отъ одного, братъ схватилъ за шиворотъ другого, сжимавшаго руку стройной брюнетки. Мгновенно вслѣдъ затѣмъ раздался стукъ копытъ, хлыстъ стегнулъ брата по лицу, третій противникъ нанесъ ему ударъ кулакомъ въ переносицу, а тотъ, котораго онъ держалъ за воротъ, вырвался и убѣжалъ.

Оглушенный ударомъ, братъ очутился лицомъ къ лицу съ дюжимъ парнемъ, который раньше удерживалъ лошадь; коляска мчалась во весь опоръ, причемъ ее кидало изъ стороны въ сторону; даны все время оглядывались назадъ. Противникъ его только занесъ было руку, какъ братъ ударилъ его кулакомъ въ лицо и видя, что помощи ждать неоткуда, пустился бѣжать вслѣдъ за коляской. Дюжій парень гнался за нимъ; вернувшійся бѣглецъ слѣдовалъ сзади, въ нѣкоторомъ отдаленіи.

Внезапно братъ споткнулся о камень и упалъ, благодаря чему первый преслѣдователь нагналъ его; вскочивъ на ноги, онъ очутился лицомъ въ лицу съ двумя противниками. Плохо пришлось бы ему, если бы брюнетка не повернула лошадь и не поспѣшила къ нему на помощь. У нея былъ съ собой револьверъ, но, при такомъ неожиданномъ нападеніи, она не успѣла вытащить его изъ подъ сидѣнья. На разстояніи шесто ярдовъ она выстрѣлила и едва не попала въ брата. Тотъ, что бѣжалъ позади, наиболѣе трусливый, мгновенно повернулъ оглобли; товарищъ послѣдодовалъ за нимъ, проклиная его трусость. Оба остановились вдали надъ лежавшимъ безъ чувствъ третьимъ оборванцемъ.

Брюнетка соскочила на землю и подбѣжала въ брату.

— Возьмите! — сказала она, подавая ему револьверъ.

— Идите, садитесь въ экипажъ, — отвѣчалъ ей братъ, отирая кровь съ разсѣченной губы. Оба они дрожали отъ волненія.

Не говоря ни слова, брюнетка повернулась и пошла къ колясочкѣ, гдѣ ея толстенькая спутница употребяла всѣ усилія, чтобъ удержать на мѣстѣ испуганнаго пони.

Разбойники отступали, очевидно, не желая подвергать себя дальнѣйшей опасности.

— Я сяду здѣсь, если позволите, — сказалъ братъ, вскакивая на заднее сидѣнье.

Брюнетка оглянулась черезъ плечо, взяла возжи изъ рукъ сосѣдки, вытянула пони кнутомъ, и черезъ мгновеніе трое оборванцевъ скрылись за поворотомъ дороги.

Такимъ образомъ, совершенно неожиданно для себя, братъ, задыхаясь отъ усталости и волненія, съ разсѣченной губой и окровавленными пальцами, очутился въ экипажѣ, скачущимъ по неизвѣстной ему дорогѣ, въ обществѣ двухъ неизвѣстныхъ дамъ.

Вскорѣ онъ узналъ, кто онѣ. Одна оказалась женой, другая — младшей сестрой врача, живущаго въ Стенморѣ. Наканунѣ вечеромъ врача вызвали въ Ниннеръ, къ тяжело больному. По дорогѣ домой, онъ узналъ на одной изъ станцій о приближеніи марсіанъ. Вернувшись, онъ поспѣшилъ разбудить жену и сестру — служанка дня за два передъ тѣмъ отошла, — велѣлъ имъ захватить съ собой провизіи, усадилъ ихъ въ экипажъ, положилъ подъ сидѣнье револьверъ — къ счастью для брата, — и сказалъ, чтобы онѣ ѣхали въ Эджвэръ, въ надеждѣ, что тамъ онѣ успѣютъ захватить поѣздъ. Самъ онъ отправился оповѣстить сосѣдей, говоря, что нагонитъ ихъ не позже, какъ въ половинѣ пятаго, но онѣ прождали до девяти, а онъ все не являлся. Въ Эджверѣ оставаться было немыслимо, по причинѣ огромнаго стеченія народа; вотъ онѣ и выѣхали на проселочную дорогу; а тутъ на нихъ напали разбойники.

Все это было сообщено брату отрывками, на пути. Возлѣ Нью-Барнета они рѣшили сдѣлать привалъ. Братъ обѣщалъ своимъ спутницамъ не покидать ихъ, пока онѣ не рѣшатъ, что съ собой дѣлать, или пока не явится пропавшій безъ вѣсти мужъ, и, чтобы успокоить ихъ, увѣрилъ ихъ, что онъ отлично стрѣляетъ изъ револьвера, хотя на самомъ дѣлѣ никогда въ рукахъ не держалъ этого оружія.

Всѣ трое вышли изъ экипажа и расположились на травѣ; пони щипалъ молодые листочки съ изгороди, чувствуя себя совершенно счастливымъ. Братъ описалъ свое бѣгство изъ Лондона и сообщилъ все, что зналъ о марсіанахъ. Солнце начинало припекать, темы для разговора скоро истощились; всѣмъ троимъ было не по себѣ; всѣхъ угнетало тяжелое предчувствіе. Каждаго прохожаго братъ останавливалъ и разспрашивалъ, и съ каждой новой вѣстью въ умѣ его укоренялась увѣренность въ томъ, что человѣчество постигло тяжкое бѣдствіе и необходимо бѣжать отъ него, какъ можно: дальше. Онъ повѣрилъ эту мысль своимъ спутницамъ.

— У насъ есть деньги…-- нерѣшительно начала брюнетка и запнулась, но, встрѣтивъ взглядъ брата, мгновенно оправилась отъ смущенія.

— У меня тоже есть, — сказалъ братъ.

Оказалось, что у дамъ было цѣлыхъ тридцать фунтовъ золотомъ, не считая пяти-фунтоваго банковаго билета. Брюнетка полагала, что этого достаточно, чтобы сѣсть на поѣздъ въ Сентъ-Альбанѣ или Нью-Барнетѣ. Братъ возразилъ, что не стоитъ и пытаться, такъ какъ лондонцы захватили всѣ мѣста, и предложилъ пробраться черезъ Эссексъ въ Гарвичъ, а оттуда заграницу.

М-рсъ Эльфинстонъ — такъ звали даму въ бѣломъ платьѣ — и слышать объ этомъ не хотѣла, говоря, что она никуда не уѣдетъ безъ своего «Джорджа», но ея belle soeur съ поразительнымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ обсудила предложеніе брата и кончила тѣмъ, что согласилась. Всѣ трое двинулись дальше, въ Барнетъ, намѣреваясь пересѣчь тамъ Большую Сѣверную дорогу; братъ правилъ, стараясь какъ можно больше щадить пони.

По мѣрѣ того, какъ солнце поднималось выше, становилось нестерпимо жарко; накалившійся бѣлый песокъ жегъ ноги лошади и слѣпилъ глаза; изгороди стояли совсѣмъ сѣрыя отъ пыли. Наши путники подвигались впередъ очень медленно, и чѣмъ ближе подъѣзжали къ Барнету, тѣмъ больше народу попадалось имъ на встрѣчу. Попадались все какіе-то странные субъекты, съ неподвижнымъ взоромъ, съ изнуренными лицами, въ запыленномъ, разорванномъ платьѣ, бормотавшіе себѣ подъ носъ невнятныя рѣчи. Господинъ во фракѣ прошелъ мимо, мрачно потупивъ глаза въ землю, и вдругъ закричалъ не своимъ голосомъ. Обернувшись, они увидали, какъ онъ одной рукой рвалъ на себѣ волосы, а другой билъ по воздуху, нанося удары воображаемому врагу. Припадокъ ярости миновалъ у него такъ же внезапно, какъ и начался, и онъ пошелъ дальше, даже не оглянувшись назадъ.

На перекресткѣ, не доѣзжая южной заставы Барнета, они увидали идущую черезъ поле женщину съ ребенкомъ на рукахъ; за ней бѣжали двое дѣтей и поодаль слѣдовалъ мужчина въ грязной черной парѣ, съ толстой палкой въ одной рукѣ и небольшимъ саквояжемъ въ другой. Изъ боковой улочки между дачами выѣхала телѣжка, запряженная взмыленнымъ чернымъ пони. Въ ней сидѣли напиханныя, какъ сельди въ бочкѣ, три дѣвушки, съ виду фабричныя работницы и двое маленькихъ дѣтей. Правилъ тощій юноша, съ бѣлымъ лицомъ и растерянными глазами, въ шарообразной шляпѣ, весь сѣрый отъ пыли.

— Можно тутъ проѣхать на Эджвэръ? — спросилъ онъ брата, и когда тотъ сказалъ, что нужно свернуть налѣво, онъ, не поблагодаривъ за отвѣтъ, стегнулъ лошадь и поскакалъ.

Братъ замѣтилъ впереди блѣдно-сѣрый дымокъ, поднимавшійся изъ группы строеній и окутывавшій бѣлый фасадъ террасы большой виллы. Внезапно м-рсъ Эльфинстонъ вскрикнула отъ испуга при видѣ множества языковъ краснаго пламени, смѣшаннаго съ дымомъ, взвившихся къ яркому синему небу. Уже давно до нихъ доносился глухой гулъ; теперь они стали различать въ немъ людской говоръ, стукъ колесъ, грохотъ фургоновъ, отрывистый топотъ копытъ. Шагахъ въ пятидесяти отъ перекрестка проселочная дорога круто поворачивала, выходя на большую.

— Боже милосердый! — вскричала м-рсъ Эльфинстонъ. — Куда вы насъ везете?

Братъ остановилъ лошадь.

Большая дорога была сплошь залита народомъ: шоссе превратилось въ живой потокъ, стремившійся къ сѣверу. Бѣлая пыль, вздымаемая ногами лошадей, людей и колесами экипажей, тучами стояла надъ дорогой, сверкая въ лучахъ солнца. Слышались окрики: «Пади! Дорогу дайте! Прочь съ дороги!»

Мѣсто сліянія проселочной дороги съ большой, казалось, тонуло въ облакахъ дыма; толпа гудѣла, какъ пламя; горячая удушливая пыль набивалась въ ротъ и глаза. Въ довершеніе всего, неподалеку горѣла вилла, и клубы настоящаго чернаго дыма стлались черезъ дорогу.

Мимо пробѣжали двое мужчинъ, потомъ рыдающая грязная женщина съ тяжелымъ узломъ на плечахъ. Лягашь, потерявшій хозяина, съ высунутымъ языкомъ, перепуганный и несчастный, покружился около нихъ, словно желая пристать, но братъ погрозилъ ему бичемъ, и собака убѣжала.

Дорога, насколько ее можно было видѣть вправо, между домами, представляла сплошную массу пыльныхъ головъ и тѣлъ, прижатыхъ другъ къ другу; по мѣрѣ приближенія къ углу, очертанія отдѣльныхъ фигуръ выступали яснѣе, потомъ опять сливались съ общей массой и, наконецъ, тонули въ облакѣ пыли.

— Пропустите! Дорогу дайте! Прочь съ дороги!

Тѣснота на шоссе была страшная; задніе напирали на переднихъ, клали имъ руки на плечи. Братъ соскочилъ и держалъ въ поводу пони. Словно очарованный, онъ медленно, шагъ за шагомъ приближался къ большой дорогѣ. Онъ видѣлъ смятеніе въ Эджвэрѣ и давку на Чокъ-фэрмѣ, но здѣсь было совсѣмъ другое — сцена изъ временъ велика то переселенія народовъ. Трудно вообразить себѣ эту неисчислимую рать, безформенную, хаотическую. Изъ-за угла выдвигались фигуры и тотчасъ же пропадали опять; виднѣлись только ихъ спины. По краямъ бреди пѣшіе, ежеминутно рискуя попасть подъ колеса экипажей, оступаясь, падая въ канавы, наталкиваясь другъ на друга.

Экипажи сплотились въ густую массу; лишь только въ ней образовался просвѣтъ, тѣ, что полегче, спѣшили воспользовться случаемъ, чтобъ обогнать другихъ, и устремлялись впередъ, прижимая пѣшеходовъ къ воротамъ и заборамъ.

— Впередъ! впередъ! — стономъ стояло въ воздухѣ. — Спѣшите! Они идутъ!

Въ одной изъ повозокъ стоялъ, выпрямившись во весь ростъ, слѣпой старикъ, въ формѣ арміи спасенія, жестикулируя скрюченными пальцами и крича: «Вѣчность! вѣчность!» Голосъ его, хриплый, но сильный, былъ слышенъ еще долго послѣ того, какъ его фигура скрылась въ пыли. Экипажи всѣ были биткомъ набиты. Нѣкоторые изъ возницъ, совсѣмъ ополоумѣвъ, хлестали по лошадямъ и бранились съ другими кучерами за то, что имъ не даютъ дороги, хотя ѣхать было некуда; другіе сидѣли неподвижно, устремивъ въ пространство растерянный, жалкій взоръ; иные кусали руки отъ жажды или же лежали безъ силъ, распростертые на днѣ повозокъ. У лошадей уздечки были въ пѣнѣ, глаза налились кровью.

Экипажей было безчисленное множество, всѣхъ видовъ и формъ: кэбы, коляски, телѣги, товарные фургоны, омнибусъ, почтовыя кареты и рядомъ бочка для вывозки нечистотъ съ надписью: «Приходъ св. Панкратія»; длинныя дроги для досокъ. У одной телѣги колеса были обрызганы свѣжею кровью.

— Очистите дорогу! Очистите дорогу!

— Вѣч-ность! вѣч-ность! — доносилось издали.

Въ толпѣ виднѣлись печальныя, измученныя женскія лица. Здѣсь были всякія женщины, и оборванныя, и нарядныя, въ модныхъ, но запыленныхъ костюмахъ; сами плача, они вели за руки плачущихъ, спотыкающихся дѣтей. Иныхъ сопровождали мужчины, старавшіеся оберечь ихъ; были и такіе, что отталкивали ихъ кулаками. Бокъ-о-бокъ съ нарядной дамой пробивалъ себѣ дорогу оборванецъ въ лохмотьяхъ, громко ругаясь нехорошими словами. Тутъ были дюжіе молодцы-рабочіе, раздвигавшіе толпу кулаками, клерки и приказчики, судорожно протискивавшіеся впередъ, желѣзнодорожные носильщики; братъ замѣтилъ въ толпѣ раненаго солдата; какой-то бѣднякъ ухитрился выбѣжать изъ дому въ одной ночной сорочкѣ м накинутомъ поверхъ нея пальто.

Однако у этой разношерстной толпы было кое-что общее — выраженіе страха и муки на лицахъ, чувство страха, подгонявшее ихъ впередъ. Каждое столкновеніе на дорогѣ, каждая ссора изъ-за мѣста въ повозкѣ заставляла всю армію бѣглецовъ ускорять шагъ; даже тѣ, у кого подгибались колѣни, на мигъ оживали и храбро шагали впередъ, словно подбодренные электрическимъ токомъ. Зной и пыль уже сдѣлали свое дѣло. У всѣхъ кожа была сухая и воспаленная, губы запеклись, почернѣли. Всѣ томились жаждой, усталостью; у всѣхъ, ныли натруженныя ноги. Въ общемъ гулѣ можно было различить споры, упреки, тяжелые вздохи; голоса у большинства были упавшіе, хриплые. И всѣ голоса покрывалъ одинъ немолчный вопль:

— Дорогу! дорогу! Марсіане идутъ!

Улица, на которой стояли ваши путники, выходила на шоссе бокомъ, давая обманчивое впечатлѣніе, будто она ведетъ къ Лондону. Въ мѣстѣ скрещенія образовалось нѣчто въ родѣ водоворота; поминутно живой потокъ выкидывалъ въ узкое отверстіе часть своихъ волнъ, которыя спѣшили тотчасъ же вернуться обратно. Лишь немногіе останавливались и добровольно отходили въ сторону. Поодоль, на травѣ у дороги, лежалъ человѣкъ съ обнаженной ногой, завернутой въ окровавленныя тряпки; около него хлопотали двое друзей, — счастливецъ, ему не измѣнили друзья и въ такую минуту!

Вотъ изъ толпы вынырнулъ низенькій старичекъ, съ виду военный, съ сѣдыми усами, въ грязномъ черномъ мундирѣ, сѣлъ на земь и снялъ сапогъ; подошва его была вся въ крови; вытряхнувъ камешки изъ сапога, старикъ снова обулся и заковылялъ дальше. Маленькая дѣвочка, лѣтъ десяти, съ плачемъ выбѣжала въ боковую улицу и повалилась подъ изгородь, почти у ногъ брата, крича:

— Я не могу идти дальше, не могу!

Этотъ плачъ вывелъ брата изъ оцѣпенѣнія; онъ взялъ дѣвочку на руки и, ласково уговаривая ее, понесъ ее въ миссъ Эльфинстонъ. Она мгновенно притихла, словно испуганная лаской чужого.

Въ толпѣ раздался крикъ: «Элленъ! Элленъ!» Голосъ былъ женскій; въ немъ слышались слезы. Дѣвочка вырвалась изъ рукъ брата и стрѣлой метнулась назадъ, крича въ отвѣтъ: Мама!

— Идутъ! Идутъ! — крикнулъ всадникъ, проскакавъ мимо.

— Пади! прочь съ дороги! — ревѣлъ не своимъ голосомъ толстый кучеръ, щелкая бичемъ. Брать взглянулъ: на нихъ неслась во весь опоръ щегольская карета.

Бывшіе на дорогѣ шарахнулись въ сторону. Брать отодвинулъ пони и колясочку въ изгороди; карета пронеслась мимо и остановилась на поворотѣ. Карета была съ дышломъ, разсчитанная на пару лошадей, но везла ее только одна.

Сквозь облако пыли братъ смутно видѣлъ, какъ двое людей вынули изъ кареты что-то, лежащее на бѣлыхъ носилкахъ, и осторожно опустили это что-то на траву.

Одинъ изъ нихъ подбѣжалъ къ брату.

— Нѣтъ ли здѣсь воды? Онъ при смерти, проситъ пить. Это лордъ Гаррикъ.

— Лордъ Гаррикъ? Предсѣдатель судебной палаты?

— Есть здѣсь вода?

— Можетъ быть, и найдется въ какомъ-нибудь домѣ. У насъ нѣтъ. Я не могу оставить своихъ.

Тотъ бросился къ воротамъ угловой дачи. Толпа не пускала его, крича:

— Прочь! Прочь! Они идутъ! Марсіане!

Вниманіе брата было отвлечено бородатымъ мужчиной съ орлинымъ носомъ и небольшимъ саквояжемъ въ рукѣ. Саквояжикъ неожиданно треснулъ, и куча золотыхъ разсыпалась по землѣ. Соверены катились во всѣ стороны, попадали подъ ноги людямъ и лошадямъ. Бородачъ остановился, тупо глядя на свои деньги. Дышло кэба ударило его въ плечо; онъ зашатался, отскочилъ назадъ и чуть не попалъ подъ колеса ломовой телѣги.

— Дорогу! — кричали ему со всѣхъ сторонъ. — Не задерживай! Проходи!

Какъ только проѣхалъ кэбъ, бородачъ кинулся на кучу монетъ и началъ обѣими руками набивать себѣ карманы. Лошадь, везшая тяжелую фуру, споткнувшись на него, взвилась на дыбы; онъ приподнялся и въ ту же минуту очутился подъ копытами лошади.

— Стой! — крикнулъ брать и, оттолкнувъ женщину, загородившую ему дорогу, бросился въ толпу, чтобы схватить лошадь подъ уздцы.

Но, прежде чѣмъ онъ успѣлъ добраться до нея, раздался отчаянный крикъ, и колесо фуры переѣхало спину несчастному. Бородачъ извивался въ пыли, напрасно стараясь дотянуться до денегъ, такъ какъ позвоночникъ его былъ переломленъ, и ноги не дѣйствовали. Братъ побѣжалъ вслѣдъ за фурой; возница стегнулъ его кнутомъ. Братъ остановился, крича: «Стой!» слѣдующему экипажу; какой-то всадникъ на вороной лошади вызвался помогать ему.

— Надо его убрать прочь съ дороги, — посовѣтовалъ всадникъ. Братъ схватилъ за воротъ парализованнаго и потащилъ его въ переулокъ, но тотъ все цѣплялся за свои деньги и, меча яростные взоры на своего спасителя, колотилъ его по рукѣ полной пригоршней золота.

— Проходите! проходите! — кричали имъ со всѣхъ сторонъ. — Дайте дорогу!

Раздался трескъ. Въ задокъ телѣги, которую всадникъ на вороной лошади заставилъ остановиться, ударилось дышло слѣдующаго экипажа. Братъ поднялъ голову; бородачъ воспользовался этимъ и, что было мочи, укусилъ его за руку. Въ то же мгновеніе вороной конь шарахнулся въ сторону; тедѣга двинулась дальше; лошадиное копыто мелькнуло въ воздухѣ, на волосокъ отъ виска брата. Онъ невольно вздрогнулъ и отскочилъ, выпустивъ воротъ раненаго. На лицѣ того гнѣвъ мгновенно смѣнился ужасомъ. Еще мигъ, и братъ потерялъ его изъ виду; его самого сдавила толпа и вынесла впередъ, мимо устья проселочной дороги, такъ что онъ лишь съ большимъ трудомъ могъ вернуться къ своимъ.

Онъ видѣлъ, какъ миссъ Эльфинстонъ закрыла глаза рукой, какъ ребенокъ, стоявшій возлѣ, съ дѣтскимъ отсутствіемъ жалости, впился любопытными, широко раскрытыми глазами въ пыльную, сѣрую массу, лежавшую безъ движенія подъ колесами переѣзжавшихъ черезъ нее экипажей. «Поѣдемте назадъ! — крикнулъ онъ и повернулъ пони; — намъ не пробиться черезъ этотъ адъ!» Они отъѣхали шаговъ на сто и остановились, когда уже не стало видно большой дороги. На поворотѣ братъ увидалъ во рву подъ деревомъ лицо умирающаго лорда Гаррика, мертвенно блѣдное, въ поту, съ обострившимися чертами. Обѣ женщины сидѣли молча, съежившись на своихъ мѣстахъ и вздрагивая всѣмъ тѣломъ.

Теперь надо было рѣшить, что дѣлать дальше. Миссъ Эльфинстонъ была блѣдна, какъ полотно; невѣстка ея горько плакала, забывая даже взывать къ Джорджу. Братъ находился въ нерѣшимости. Какъ только порывъ ужаса и отвращенія улегся въ его душѣ, онъ понялъ, что необходимо во что бы то ни стало пересѣчь большую дорогу, такъ какъ ѣхать больше некуда. Онъ вдругъ, рѣшительно обратился къ миссъ Эльфинстонъ:

— Надо ѣхать сюда! — и снова повернулъ пони.

Молодая дѣвушка второй разъ въ этотъ день выказала необычайную твердость характера. Чтобы пробить себѣ дорогу сквозь живой потокъ, братъ нырнулъ въ него и задержалъ мимо ѣдущій кэбъ. Миссъ Эльфинстонъ ударила пони, и колясочка проскользнула подъ носомъ у лошади, причемъ потеряла кусокъ обшивки, сцѣпившись колесами съ какимъ-то фургономъ. Еще мигъ, и потокъ подхватилъ ихъ и увлекъ за собою. Братъ, съ красными рубцами на лицѣ и рукахъ отъ бича разозленнаго кучера, вскарабкался на свое мѣсто и, взявъ возжи изъ рукъ дѣвушки, передалъ ей револьверъ.

— Если станутъ напирать, цѣльтесь въ задняго кучера; — нѣтъ! цѣльтесь въ лошадь!

Теперь надо было найти случай свернуть вправо, но это оказывалось не такъ-то легко. Разъ захваченная потокомъ, колясочка потонула въ немъ, сдѣлалась каплей въ этомъ живомъ морѣ. Наши путники, помимо воли, проѣхали весь Чиппингъ-Барнетъ и отъѣхали еще на милю отъ городка, прежде чѣмъ имъ удалось перерѣзать дорогу, и то лишь благодаря ея многочисленнымъ развѣтвленіямъ.

Они двинулись на востокъ, черезъ Гэдли, то и дѣло натыкаясь на группы людей, жадно пившихъ изъ ручья, припавъ въ самой водѣ; многіе пробивали себѣ дорогу въ ручью кулаками. Съ вершины холма возлѣ Истъ-Барнета видны были два поѣзда, медленно слѣдовавшіе одинъ за другимъ безъ всякихъ сигналовъ, переполненные пассажирами — даже на угольной платформѣ виднѣлись человѣческія фигуры — и направлявшіеся на сѣверъ, къ Большой Сѣверной желѣзной дорогѣ. Вѣроятно, они были наполнены гдѣ-нибудь въ окрестностяхъ Лондона, потому что изъ самой столицы, при такомъ столпотвореніи, отправлять поѣзда было немыслимо.

Вскорѣ они остановились, чтобы сдѣлать привалъ; жара и сильныя впечатлѣнія совершенно изнурили ихъ. Всѣ трое начинали страдать отъ голода, ночь была холодна; уснуть ни одинъ не рѣшался. По дорогѣ, въ томъ направленіи, откуда пріѣхалъ братъ, то и дѣло стремились бѣглецы, спасаясь отъ невѣдомыхъ опасностей, ожидавшихъ ихъ впереди.

XVII.
«Дочь Грома».

Еслибъ марсіане стремились только къ разрушенію, въ этотъ понедѣльникъ они могли бы уничтожить все населеніе Лондона. Всѣ дороги, ведущія на востокъ и на сѣверъ изъ Лондона, превратились въ живые потоки; наблюдателю, находящемуся на воздушномъ шарѣ, онѣ показались бы усѣянными милліонами черныхъ точекъ, изъ которыхъ каждая заключала въ себѣ цѣлый міръ скорби и ужаса., нравственнаго и физическаго страданія. Я нарочно привелъ въ послѣдней главѣ разсказъ брата о его бѣгствѣ черезъ Чиппингъ-Барнетъ, чтобы читатель могъ судить, какими представлялись эти черныя точки тому, кто самъ былъ одной изъ нихъ. Никогда еще въ исторіи міра не было примѣра массоваго передвиженія и страданія такого множества человѣческихъ существъ. Сказочныя рати гунновъ и готовъ, величайшія рати, когда-либо видѣнныя Азіей, потонули-бы, какъ капля, въ этомъ потокѣ. Это было не дисциплинированное движеніе, но бѣгство стада, подгоняемаго паническимъ страхомъ, — нѣчто колоссальное и ужасное, — безпорядочное и безцѣльное: шесть милліоновъ людей, безоружныхъ, безъ запасовъ провіанта, шли, куда глаза глядятъ, не разсчитывая ни на что впереди. Это было начало конца цивилизаціи, поголовнаго избіенія человѣчества.

У себя подъ ногами воздухоплаватель увидалъ бы сѣть улицъ, широкихъ и длинныхъ, дома, церкви, площади и сады, раскинувшіеся внизу, словно гигантская карта съ пятнами на югѣ, надъ Илингомъ, Ричмондомъ, Вимбльдономъ. Словно чье-то чудовищное перо брызнуло черниломъ на карту. Постепенно и непрерывно каждое черное пятно ширилось, развѣтвлялось въ разныя стороны, окружая, точно валомъ, возвышенныя мѣста и стекая въ долины, — совершенно какъ чернильная капля расплывается по пропускной бумагѣ.

А вдали, надъ голубыми холмами въ югу отъ Темзы, двигались блестящія фигуры марсіанъ, спокойно и методически направляя то въ ту, то въ другую сторону облака ядовитаго дыма и поливая его струями пара, какъ только онъ выполнитъ свое назначеніе. Пришельцы вступали во владѣніе покоренной страной. Они, повидимому, хотѣли не столько истребить родъ человѣческій, сколько деморализовать его и въ корнѣ подавить сопротивленіе. Они взрывали всѣ пороховые склады, попадавшіеся имъ по пути, портили желѣзныя дороги, перерѣзывали телеграфныя проволоки. Они не убивали совсѣмъ, но подрѣзывали поджилки. Они видимо не спѣшили расширять кругъ своихъ дѣйствій и весь этотъ день не покидали центральной части столицы. Возможно, что значительная часть жителей Лондона, вмѣсто того, чтобы бѣжать, укрылись въ своихъ домахъ; большинство ихъ конечно, погибли, задушенные чернымъ дымомъ.

До самаго полудня Темза между Лондонскимъ мостомъ и Блэкуолемъ представляла собой удивительное зрѣлище. Сюда собралось множество судовъ всякаго рода, привлеченныхъ огромными суммами, предлагаемыми за провозъ бѣглецами; масса людей бросались въ воду съ берега и плыли въ судамъ, но ихъ, говорятъ, просто-на-просто отталкивали баграми. Сколько при этомъ потонуло народу — и не перечесть. Около часу между арками Блэкфрайеръ-бриджа показалось облако чернаго дыма. Что тутъ произошло — описать невозможно. Въ безумномъ смятеніи всѣ суда, сцѣпляясь и толкая другъ друга, двинулись къ Тоуэръ-бриджу; множество лодокъ и барокъ застряли подъ его сѣверной аркой; матросы и грузовщики бѣшено отбивались отъ непрошенныхъ пассажировъ, прыгавшихъ на ихъ суда прямо съ берега. Говорятъ, находились смѣльчаки, спускавшіеся въ лодки съ моста, по сваямъ…

Часъ спустя, когда на рѣкѣ, за Клокъ-тоуэромъ, показался первый марсіанинъ, онъ не нашелъ ничего, кромѣ обломковъ.

О паденіи пятаго цилиндра я скажу въ свое время. Шестой упалъ въ Вимбльдонѣ. Братъ, стоявшій на стражѣ возлѣ своихъ дамъ, уснувшихъ въ коляскѣ, ясно видѣлъ зеленый свѣтъ, мелькнувшій далеко за холмами. Во вторникъ маленькое общество, порѣшивъ переправиться на континентъ, двинулось дальше, къ Кольчестеру. Мѣстность кишѣла народомъ. Вѣсти о томъ, что марсіане завладѣли Лондономъ, подтверждались. Ихъ видѣли въ Гайгэтѣ и даже въ Нисдонѣ. Но брату довелось увидать ихъ только на слѣдующій день.

Уже во вторникъ среди бѣглецовъ обнаружился недостатокъ въ съѣстныхъ припасахъ. Голодная толпа не уважаетъ правъ собственности. Фермеранъ пришлось съ оружіемъ въ рукахъ защищать свои стада, амбары и зрѣющіе хлѣба на поляхъ. Большинство, подобно брату, стремились къ востоку, но нашлись отчаянныя головы, вернувшіяся въ Лондонъ за пищей. Это были главнымъ образомъ жители сѣверныхъ предмѣстій, знавшіе черный дымъ только по наслышкѣ. Говорили, будто правительство, почти въ полномъ составѣ, собралось въ Бирмингамѣ и будто заготовлены огромные запасы взрывчатыхъ веществъ, съ цѣлью подведенія автоматическихъ минъ внутри страны.

Говорили также, что заправилы внутреннихъ желѣзныхъ дорогъ наняли новый персоналъ служащихъ, что движеніе возобновилось, и изъ Сентъ Альбанса по нѣскольку разъ въ день отправляются поѣзда на сѣверъ. Въ Чиппигъ Онгарѣ вывѣшено было громадное объявленіе, возвѣщавшее, что въ сѣверныхъ городахъ имѣются большіе запасы муки и что черезъ двадцать четыре часа голодающихъ будутъ одѣлять хлѣбомъ. Но это не удержало нашихъ путниковъ отъ выполненія задуманнаго ими плана бѣгства; они ѣхали весь день — и хорошо сдѣлали, потому что обѣщанная раздача хлѣба существовала только за бумагѣ. Въ ночь со вторника за среду упалъ седьмой цилиндръ на вершину Примрозъ-хилля. Его видѣла миссъ Эльфинстонъ, стоявшая въ это время на стражѣ, такъ какъ она дежурила поперемѣнно съ братомъ.

Ночь ваши бѣглецы провели на полѣ недозрѣлой пшеницы и въ среду утромъ добрались до Чельмсфорда. Здѣсь группа обывателей, именовавшая себя комитетомъ общественнаго продовольствія, за владѣла пони, въ качествѣ провіанта, не давъ ничего взамѣнъ, кромѣ обѣщанія доли въ этомъ «провіантѣ». Ходили слухи, что марсіане уже въ Эппингѣ и что пороховой заводъ при Вальггэмскомъ аббатствѣ разрушенъ ими, послѣ неудачной попытки взорвать за воздухъ одного изъ пришлецовъ.

Обыватели, кто половчѣе, съ колоколенъ высматривали марсіанъ. Братъ мой, — какъ оказалось, къ счастью для него, — рѣшилъ не ждать обѣщаннаго угощенія, но продолжать путь пѣшкомъ, хотя всѣ трое были очень голодны. Въ полдень они прошли черезъ Тиллингхэмъ, до странности тихій и пустынный, если не считать нѣсколькихъ субъектовъ, шарившихъ по домамъ, въ чаяніи найти что-либо съѣстное. За Тиллингхэмомъ передъ ними открылся видъ на море, покрытое цѣлымъ лѣсомъ мачтъ и множествомъ судовъ всѣхъ видовъ и формъ.

Не имѣя возможности войти въ Темзу, суда приставали теперь къ берегамъ Эссекса, въ Гарвичѣ, Уольтовѣ. Клактонѣ, потомъ въ Фаульнессѣ и Шебери, забирая пассажировъ. Они расположились по кривой линіи, большимъ серпомъ, одинъ конецъ котораго терялся въ туманѣ. Около берега море кишѣло мелкими рыболовными судами — англійскими, шотландскими, французскими, голландскими и шведскими; тучъ были рѣчные пароходы изъ Темзы, яхты, электрическія лодки; далѣе шли суда большей вмѣстимости: огромныя грязныя баржи для перевозки угля, скота, керосина; коммерческіе и пассажирскіе пароходы; большіе океанскіе и въ числѣ ихъ одинъ старый бѣлый транспортный корабль, на какихъ возятъ каторжниковъ; чистенькія сѣрыя съ бѣлымъ суда, дѣлающія рейсы между Соутгемптономъ и Гамбургомъ. У Бликватера, вдоль синѣющей линіи берега, виднѣлась цѣлая флотилія лодокъ, хозяева, которыхъ вели переговоры съ людьми, стоявшими на берегу; флотилія эта тянулась непрерывной линей вплоть до Мольдона.

Въ двухъ миляхъ отъ берега, въ открытомъ морѣ, стояла на якорѣ глубоко погруженная въ воду миноноска «Дочь Грома». Она сидѣла такъ глубоко, что брату въ первую минуту показалось, будто она тонетъ. Это былъ единственный военный корабль, видный глазу, но вдали, направо, надъ гладкой поверхностью водъ — норе было въ тотъ день необычайно спокойно — вился змѣйкой черный дымокъ. Тамъ стояло нѣсколько броненосцевъ изъ Ламаншской эскадры; съ разведенными парами, готовые къ дѣлу, они крейсировали у входа въ устье Темзы, во время опустошенія Лондона марсіанами, все видя, но не имѣя возможности придти на помощь.

При видѣ моря, м-рсъ Эльфинстонъ, несмотря на всѣ просьбы и уговоры своей belle soeur, пришла въ неописанный ужасъ. Она ни за что не уѣдетъ; она никогда не выѣзжала изъ Англіи; лучше умереть, чѣмъ жить на чужбинѣ, одной безъ друзей и т. д. и т. д. Бѣдняжка, кажется, воображала, что марсіане недалеко ушли отъ французовъ. За два дня путешествія она страшно изнервничалась, все время находилась въ подавленномъ состояніи и пугалась каждаго шороха. Она мечтала объ одномъ — вернуться въ Стэнморъ. Въ Стэнморѣ живется такъ хорошо и покойно. Въ Стэнморѣ они найдутъ Джорджа…

Лишь съ величайшимъ трудомъ удалось уговорить ее спуститься на берегъ. Брату удалось привлечь вниманіе колеснаго парохода, стоявшаго невдалекѣ отъ устья Темзы. Оттуда выслали лодку и за тридцать шесть фунтовъ согласились взять всѣхъ троихъ. Пароходъ отправлялся въ Остенде.

Въ два часа, уплативъ на шкафутѣ условленные тридцать шесть фунтовъ, братъ и его спутницы наконецъ очутились на палубѣ. Здѣсь можно было даже поѣсть, хотя за непомѣрную цѣну. Наши путники расположились закусить на носу.

На бортѣ было уже дюжины двѣ пассажировъ, изъ которыхъ иные отдали за проѣздъ свои послѣднія деньги, но капитанъ до пяти часовъ не снимался съ якоря, забирая все новыхъ и новыхъ пассажировъ, — до того, что становилось страшно за участь парохода, — и, вѣроятно, остался бы еще дольше, еслибъ на югѣ не раздался пушечный залпъ. Какъ бы въ отвѣтъ, броненосецъ на рейдѣ выпалилъ изъ небольшой пушки и поднялъ цѣлую линію флаговъ. Изъ трубъ его столбомъ повалилъ дымъ.

Часть пассажировъ была того мнѣнія, что стрѣляютъ въ Шеберинессѣ, но выстрѣлы становились слышнѣе; канонада приближалась.

Въ то же время, вдали, на юго-востокѣ, выдвинулись одна за другой, мачты и реи трехъ броненосцевъ, окутанныхъ облаками чернаго дыма. Но вниманіе брата было скоро снова отвлечено канонадой на югѣ; ему показалось, что онъ видитъ въ той сторонѣ, надъ сѣрымъ туманомъ, столбъ дыма.

Маленькій пароходикъ уже вышелъ изъ круга судовъ; низкій Эссекскій берегъ уже началъ заволакиваться голубоватой дымкой, когда на берегу, въ сторонѣ Фаульнесса, показался марсіанинъ. За дальностью разстоянія, фигура его была плохо видна и казалась миніатюрной. Капитанъ; стоя на мостикѣ, въ страхѣ и досадѣ на себя самого, ругался во все горло. Страхъ его какъ будто передался пароходу; колеса, казалось, едва поворачивались. Пассажиры тѣснились у борта, вскакивали на скамейки, не могли глазъ оторвать отъ этой странной фигуры, выше ростомъ, чѣмъ деревья и колокольни, шагавшей на подобіе человѣка.

Братъ въ первый разъ еще видѣлъ марсіанина и скорѣе съ удивленіемъ, чѣмъ съ испугомъ, слѣдилъ за титаномъ, который теперь шелъ уже по водѣ, не спѣша приближаясь въ судамъ. Вдали, за Кручемъ, надъ низкорослымъ кустарникомъ, показался другой житель Марса и, — еще дальше, — третій, на блестящей косѣ, врѣзывавшейся клиномъ между небомъ и моремъ. Всѣ трое, казалось, имѣли въ виду отрѣзать отступленіе множеству судовъ, толпившихся между Фаульнессомъ и Нэзомъ. Не смотря на судорожныя вздрагиванія машины, на тучи пѣны, вздымаемыя колесами, пароходикъ отступалъ съ ужасающей медленностью, а грозныя фигуры марсіанъ все приближались.

Огромный серпъ судовъ уже разбился на части. Почуявъ опасность, суда прятались другъ за друга, съ тревожными свистками метались изъ стороны въ сторону, распускали паруса и отчаянно дымили. Братъ былъ такъ поглощенъ этимъ зрѣлищемъ и сознаніемъ надвигающейся опасности, что совершенно не замѣчалъ, что дѣлается вокругъ. Внезапно пароходикъ круто свернулъ въ сторону (чтобы избѣжать солкновенія съ другимъ), и не ожидавшій этого братъ мой упалъ со скамейки, на которой стоялъ. Кругомъ вдругъ все засуетилось, забѣгало; раздался привѣтственный окрикъ; издали откуда то донесся слабый отвѣтъ. Пароходъ накренило, и братъ еще разъ перекатился со спины на животъ.

Братъ поднялся и, съ трудомъ держась на ногахъ, такъ какъ параходъ страшно качало, увидалъ за штирбортомъ, не дальше, какъ въ ста ярдахъ отъ нихъ, что-то вродѣ огромнаго желѣзнаго плуга, рѣзавшаго волны, вздымая съ обѣихъ сторонъ цѣлыя горы пѣны, обрушивавшіяся на пароходикъ. Колеса его безпомощно вертѣлись на воздухѣ, палуба почти сравнялась съ ватеръ-линіей.

Внезапно брата обдало дождемъ водяныхъ брызгъ. Когда онъ протеръ глаза, чудовище уже миновало ихъ и стремилось дальше, держа прямо на берегъ. Надъ надводной частью его высились двѣ трубы, выбрасывавшія клубы дыма, смѣшаннаго съ огнемъ. Это миноноска «Дочь Грома» на всѣхъ парахъ шла на выручку въ меньшей братіи.

Держась за ванты, братъ вышелъ на палубу посмотрѣть, что дѣлаютъ марсіане. Они сошлись теперь вмѣстѣ всѣ трое и стояли на такой глубинѣ, что треножники ихъ были совершенно по крыты водою. Видимые издали, въ перспективѣ и только наполовину, они казались ничтожными, въ сравненіи съ морскимъ гигантомъ, несшимся къ нимъ на встрѣчу. Казалось, они съ удивленіемъ глядѣли на этого новаго противника. Можетъ быть, онъ представлялся имъ такимъ же существомъ, какъ они сами. «Дочь Грома» летѣла на всѣхъ парахъ, не стрѣляя; потому, можетъ быть, ей и удалось подойти къ нимъ такъ близко. Они не знали, какъ быть съ ней, что предпринять. Одинъ выстрѣлъ — и они пустили бы ее ко дну своимъ тепловымъ лучемъ.

Миноноска шла такъ быстро, что черезъ минуту была уже на половинѣ дороги между марсіанами и пароходикомъ, представляясь его пассажирамъ постепенно уменьшающимся первымъ пятномъ на горизонтальной линіи Эссекскаго берега.

Внезапно передній марсіанинъ поднялъ трубу и выпустилъ въ миноноску зарядъ чернаго дыма. Банка ударилась о бакбордъ и разбилась; струя чернаго дыма разлилась по морю, но "Дочь Грома была уже далеко. Наблюдателямъ съ пароходика казалось, что она уже врѣзалась въ группу марсіанъ; но имъ судить было трудно, такъ какъ они находились почги на одной линіи съ поверхностью воды, притомъ же солнце свѣтило имъ прямо въ глаза.

Группа марсіанъ раздѣлилась; длинныя фигуры ихъ все расли по мѣрѣ того, какъ отступали къ берегу; одна изъ нихъ подняла кверху генераторъ теплового луча, направивъ его наклонно внизъ. Клубъ пара поднялся надъ водою въ мѣстѣ его соприкосновенія съ ней. Этотъ лучъ долженъ былъ пронизать желѣзную обшивку судна, какъ раскаленный гвоздь листъ бумаги.

Огненная искра взвилась надъ тучей пара, раздался грохотъ выстрѣла, — марсіанинъ дрогнулъ и зашатался. Еще мигъ — и онъ исчезъ подъ водою, выбросивъ высоко кверху цѣлый фонтанъ воды и пара. На миноноскѣ продолжали палить изъ пушекъ; одно изъ ядеръ ударилось объ воду возлѣ самого пароходика, и рикошетомъ отлетѣло къ другимъ судамъ, слегка задѣвъ мачту.

Но на это никто не обратилъ особеннаго вниманія. При видѣ гибели марсіанина, капитанъ, стоявшій на мостикѣ, невольно вскрикнулъ отъ радости, а за нимъ и вся толпа пассажировъ. Мгновеніе спустя съ парохода снова раздался единодушный радостный крикъ; изъ бѣлаго водоворота вынырнуло что-то длинное, черное, изрыгающее дымъ и пламя.

«Дочь Грома» была еще жива; штурвалъ уцѣлѣлъ, машина работала. Она неслась прямо на второго марсіанина и была всего во ста ярдахъ отъ него, когда онъ снова выстрѣлялъ въ нее тепловымъ лучемъ… Страшный трескъ, ослѣпительный свѣтъ, — и обѣ палубы вмѣстѣ съ трубами взлетѣли на воздухъ. Сила взрыва была такъ велика, что марсіанинъ зашатался; мигъ спустя, пылающій обломокъ миноноски, увлекаемый силой инерціи, наскочилъ на него и смялъ его, какъ карточный домикъ. Братъ мой невольно вскрикнулъ. «Еще одинъ!» — заревѣлъ капитанъ. Въ то же мгновеніе клубы пара скрыли отъ нихъ мѣсто битвы.

Пассажиры неистовствовали отъ восторга, крикъ ихъ подхватили другія суда, спѣшившія выйти въ открытое море; по всей эскадрѣ пронесся вопль ликованія.

Когда разсѣялся паръ, заволакивавшій берегъ и третьяго марсіанина, на мѣстѣ его глазамъ зрителей предстала колеблющаяся завѣса чернаго дыма; разсмотрѣть что бы то ни было не было никакой возможности. «Дочь Грома» исчезла безъ слѣда, зато другіе броненосцы подошли теперь совсѣмъ близко къ берегу.

Пароходикъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы поскорѣе выйти въ открытое море, колеса его работали безъ устали, разстояніе между нимъ и завѣсой изъ дыма и пара все увеличивалось. Видъ этой завѣсы поминутно мѣнялся; комбинаціи дыма и пара придавали ей самыя причудливыя очертанія. Пробираясь между плававшими на поверхности обломками крушенія, бѣглецы держали путь на сѣверо-востокъ. Военные корабли взяли на востокъ, потомъ круто повернули назадъ и скоро ихъ скрыли сгущавшіяся вечернія тѣни. Линія берега все болѣе и болѣе смутно рисовалась вдали; низко надъ горизонтомъ сбирались тучи вокругъ заходящаго солнца.

Внезапно раздался пушечный залпъ, на золотомъ фонѣ заката задвигались какія-то черныя тѣни. Пассажиры снова бросились въ периламъ и окнамъ, но разобрать что-нибудь было трудно; скоро туча дыма скрыла послѣдній отблескъ заката. А пароходикъ шелъ все впередъ и впередъ.

Солнце спряталось за свинцовыя тучи; небо вспыхнуло и потемнѣло; въ вышинѣ задрожали звѣздочки. Было уже совсѣмъ темно, когда вдругъ раздался испуганный возгласъ капитана. Братъ поднялъ глаза, напрягая зрѣніе. Что-то огромное, плоское и широкое вынырнуло изъ сѣраго сумрака, поднялось наискось въ воздухѣ, молніей сверкнуло надъ тучами, на фонѣ розоватаго отблеска вечерней зари описало дугу, становясь все меньше и меньше, и снова потонуло въ таинственномъ сумракѣ ночи. И тьма, на мигъ озаренная свѣтомъ, казалась теперь еще гуще.

КНИГА II.
ЗЕМЛЯ ПОДЪ ВЛАДЫЧЕСТВОМЪ МАРСІАНЪ.

I.
Подъ пятою.

Я такъ распространился о приключеніяхъ брата, что совершенно отвлекся отъ разсказа о своихъ собственныхъ. Въ продолженіе всего времени, описаннаго въ послѣднихъ двухъ главахъ, мы съ викаріемъ не выходили изъ пустого дома въ Галлифордѣ, куда спрятались отъ чернаго дыма. Вечеръ воскресенья и весь понедѣльникъ — день паники, — мы провели въ этомъ небольшомъ оазисѣ дневнаго свѣта, отрѣзанномъ стѣной чернаго дыма отъ всего остального міра. Дѣлать намъ было нечего, оставалось только ждать; эти два томительныхъ дня, проведенныхъ въ полномъ бездѣйствіи, показались намъ безконечно долгими.

Я весь былъ поглощенъ тревогой за жену. Я представлялъ себѣ её, среди опасностей, напуганную, оплакивающую меня, какъ мертваго. Я бѣгалъ по комнатамъ и громко рыдалъ при мысли о томъ, что мы съ ней отрѣзаны другъ отъ друга, и обо всемъ, что съ ней могло случиться въ мое отсутствіе. Родственникъ, у котораго я помѣстилъ её, былъ человѣкъ, способный храбро смотрѣть въ лицо какой угодно опасности, но тяжелый на подъемъ и ненаходчивый. Здѣсь же нужны были именно предусмотрительность и находчивость, а не храбрость. Я утѣшалъ себя только мыслью, что марсіане идутъ на Лондонъ, оставивъ Лезерхэдъ позади. Отъ такой смутной тревоги болѣзненно изощряется нервная чувствительность. Постоянное нытье священника страшно меня утомляло и раздражало; я усталъ смотрѣть на его эгоистическое отчаяніе. Послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ попытокъ привести его въ лучшее настроеніе, я ушелъ отъ него и засѣлъ въ комнатѣ, очевидно, служившей классной, такъ какъ въ ней стояло нѣсколько скамеекъ, глобусъ, и валялись по столамъ тетради. Онъ нашелъ меня и снова принялся донимать меня своими жалобами: тогда я поднялся на вышку въ библіотеку и заперся на ключъ, чтобы остаться наединѣ съ своей мучительной тоской.

Весь вечеръ и все утро слѣдующаго дня мы не имѣли никакой надежды вырваться изъ оковъ чернаго дыма. Вечеромъ въ воскресенье въ сосѣднемъ домѣ появились нѣкоторые признаки жизни: забѣгали огоньки въ окнахъ, въ одномъ даже показалось чье-то лицо, позже кто-то хлопнулъ дверью. Но я такъ и не узналъ, что за люди ходили тамъ и что съ ними сталось. На другой день мы ужъ ихъ не видали. Все утро понедѣльника черный дымъ ползъ въ рѣкѣ, придвигаясь къ намъ все ближе и ближе и, наконецъ, разлился по дорогѣ, проходившей мимо нашего дома.

Въ полдень показался вдали марсіанинъ, шедшій напрямикъ черезъ поле, поливая черный дымъ струей горячаго пара, отъ прикосновенія котораго лопались стекла. Струя эта, шипя, ударялась о стѣны и обожгла руку священника, имѣвшаго неосторожность подойти близко къ окну. Нескоро мы рѣшились войти въ залитыя водой лицевыя комнаты и выглянуть наружу. — Вся мѣстность къ сѣверу, казалось, была занесена снѣгомъ, только чернаго цвѣта. Мы съ удивленіемъ замѣтили, что у рѣки къ черному цвѣту сожженныхъ луговъ примѣшивался какой-то непонятный красный оттѣнокъ.

Мы не сразу сообразили, насколько эта перемѣна мѣняетъ наше положеніе; мы поняли только, что намъ нечего больше бояться чернаго дыма. Я первый замѣтилъ, что стѣна, преграждавшая намъ путь, рухнула, и теперь ничто не мѣшаетъ намъ выйти. Какъ только я понялъ, что путь свободенъ, во мнѣ снова проснулась жажда дѣйствія, но священника нельзя было ни убѣдить, ни вывести изъ его апатическаго состоянія.

— Здѣсь мы въ безопасности, — повторялъ онъ; — здѣсь не страшно.

Я рѣшилъ оставить его — и жаль, что не сдѣлалъ этого! Умудренный опытомъ и наставленіями артиллериста, на этотъ разъ я позаботился захватить съ собой провизіи и воды. Мни посчастливилось найти немного масла и чистыхъ тряпокъ, чтобы перевязать свои обожженныя руки; въ одной изъ спаленъ лежали на кровати шляпа и фланелевая рубашка, которыя я также взялъ себѣ. Когда священникъ понялъ, что я уйду и безъ него, онъ вдругъ собрался тоже въ дорогу. Мы подождали, пока спала жара, и приблизительно часовъ въ пять направились по черной отъ осѣвшаго дыма дорогѣ въ Сенбёри.

Все было такъ странно и необычно вокругъ, что вызывало въ душѣ жуткое чувство. Намъ попадались на пути человѣческіе и лошадиные трупы, скорченные, обезображенные, брошенная кладь, опрокинутыя повозки, густо покрытые чернымъ налетомъ. Этотъ пепельнаго цвѣта налетъ напомнилъ мнѣ разсказы о разрушеніи Геркуланума и Помпеи. Мы безъ всякихъ приключеній добрались до Гэмптонъ-корта и здѣсь были пріятно удивлены видомъ зеленаго оазиса, какимъ то чудомъ ускользнувшаго отъ губительнаго дѣйствія чернаго дыма. Это былъ Буши-паркъ, гдѣ подъ тѣнью каштановъ спокойно расхаживали олени. Дорога шла паркомъ до самаго Твикенгема. Намъ попалось навстрѣчу нѣсколько мужчинъ и женщинъ, спѣшившихъ въ Гэмптонъ. Это были первые люди, видѣнные нами за послѣдніе два дня.

По ту сторону дороги, за Патерсгэмомъ все еще горѣли лѣса. Ни тепловой лучъ, ни черный дымъ не коснулись Твикенгэма, и здѣсь народу попадалось больше, но никто не могъ сообщить намъ ничего новаго. Большинство, подобно намъ, пользовались временнымъ затишьемъ, чтобы поискать болѣе безопаснаго мѣста. Мнѣ показалось, что во многихъ домахъ прятались обыватели, слишкомъ напуганные даже для того, чтобы спастись бѣгствомъ. И здѣсь дорога были усѣяна явными слѣдами поснѣшнаго бѣгства. Живо помню три брошенныхъ велосипеда, лежавшіе кучей на дорогѣ, всѣ переломаннные колесами переѣхавшихъ черезъ нихъ экипажей.

Въ половинѣ девятаго мы перешли черезъ Ричмондскій мостъ, при чемъ, конечно, очень спѣшили, чтобы меньше времени оставаться на виду, но все же я усаѣлъ замѣтить плывущія по рѣкѣ вдали какія-то красныя массы. Я не зналъ, что это такое, — разбирать было некогда, — и я далъ имъ болѣе ужасное объясненіе, чѣмъ онѣ того заслуживали. И здѣсь, на берегу Суррея, мы видѣли все то же; — черную пыль, осадокъ чернаго дыма, и мертвыя тѣла, — возлѣ станціи онѣ лежали грудой — но марсіанъ не было и въ поминѣ, пока мы не дошли до Барнса.

Въ чернѣющей дали виднѣлась группа изъ трехъ человѣкъ, бѣжавшихъ переулкомъ къ рѣкѣ; помимо этого окрестность была пустынна. На вершинѣ холма пылали зданія города Ричмонда; кругомъ не было и слѣдовъ чернаго дыма.

Возлѣ Кью мы неожиданно столкнулись съ цѣлой толпой бѣглецовъ, и тотчасъ же вслѣдъ затѣмъ, не болѣе, какъ во ста ярдахъ отъ насъ, надъ крышами домовъ показалась верхняя часть фигуры марсіанина. Мы обезумѣли отъ страха: стоило ему опустить глаза, и мы бы погибли. Завидѣвъ въ сосѣднемъ саду сарайчикъ, мы поспѣшили укрыться туда. Священникъ забился въ уголъ и тихонько плакалъ, отказываясь итти дальше.

Но я не могъ отказаться отъ мысли попасть въ Лезерхэдъ и, какъ только снерклось, вышелъ изъ своего убѣжища. Ощупью пробираясь сквозь кусты, потомъ по задворкамъ большого дома-особняка, я вышелъ около Кью на большую дорогу. Священника я оставилъ въ сараѣ, но онъ бросился бѣгомъ догонять меня.

Эта вторая попытка была положительно безуміемъ. Около насъ со всѣхъ сторонъ бродили марсіане. Не успѣлъ мой спутникъ догнать меня, какъ вдали показалась фигура марсіанина на треножникѣ, шагавшая черезъ лугъ по направленію къ Кью-лоджу. Впереди нея на зеленомъ фонѣ луга выдѣлялось четыре-пять маленькихъ человѣческихъ фигурокъ; марсіанинъ, очевидно, преслѣдовалъ ихъ. Въ три шага онъ нагналъ людей; они бросились отъ него вразсыпную.

Онъ, даже не прибѣгая къ тепловому лучу, хваталъ ихъ одного за другимъ и бросалъ въ большую металлическую корзину, привѣшенную у него за спиной.

Мнѣ въ первый разъ пришло въ голову, что марсіане могутъ имѣть относительно людей другія намѣренія, кромѣ уничтоженія ихъ. На мигъ мы оцѣпенѣли отъ ужаса, потомъ повернулись и бросились бѣжать; какъ разъ позади насъ были ворота, выходившія въ обнесенный стѣною садъ; мы кинулись туда и, по счастью, тотчасъ же наткнулись на канаву, гдѣ и засѣли, не смѣя даже шепотомъ разговаривать другъ съ другомъ, пока на небо не высыпали звѣзды.

Было, должно быть, уже около 11 вечера, когда мы, наконецъ, набрались храбрости и вышли изъ канавы. Идти по дорогѣ мы уже не рискнули, а ползли вдоль изгороди и по огородамъ, зорко взглядываясь въ темноту, онъ съ правой стороны дороги я съ лѣвой, такъ какъ марсіане, повидимому, заняли всю эту мѣстность. Въ одномъ мѣстѣ мы наткнулись на обожженный и почернѣвшій участокъ земли, покрытый остывающимъ пепломъ; на немъ валялись разбросанные человѣческіе трупы; головы и тѣла ихъ были страшно изуродованы, но ноги и сапоги не тронуты. Тутъ же валялись мертвыя лошади, а въ шагахъ въ пятидесяти позади стояли 4 подбитыхъ орудія и поломаные передки.

Мѣстечко Шиппъ уцѣлѣло, но зато въ немъ было пусто и тихо какъ въ могилѣ; здѣсь намъ не попадались мертвецы; впрочемъ и ночь была слишкомъ темна, чтобы смотрѣть по сторонамъ. Въ Шиппѣ мой спутникъ сталъ жаловаться на слабость и жажду, и мы рѣшили попытать счастья въ одномъ изъ домовъ.

Первый домъ, въ который мы не безъ труда влѣзли черезъ окно, оказался небольшой виллой- особнячкомъ; я не нашелъ тамъ ничего съѣдобнаго, кромѣ заплесневѣвшаго сыра. Зато нашлась вода; кромѣ того, я взялъ топоръ, который могъ пригодиться для слѣдующей нашей кражи со взломомъ.

На перекресткѣ, гдѣ дорога сворачиваетъ въ Мортлекъ, стоялъ бѣлый домъ съ огороженнымъ садомъ, и здѣсь въ кладовой мы нашли цѣлый запасъ провизіи: двѣ ковриги хлѣба, большой кусокъ сырого ростбифа и полъ-окорока ветчины; я потому такъ подробно перечисляю все это, что намъ пришлось довольствоваться этой провизіей двѣ недѣли. На нижней полкѣ стояло пиво въ бутылкахъ, лежало два мѣшка бобовъ и увядшій салатъ. Кладовая выходила въ чисто выбѣленную кухню, гдѣ были сложены дрова и стоялъ шкафъ, въ которомъ мы нашли около дюжины бургонскаго, бисквиты и двѣ жестянки консервовъ.

Усѣвшись въ кухнѣ, въ темнотѣ, (свѣчи мы не рѣшались зажечь), мы поѣли хлѣба съ ветчиной и выпили бутылку пива. Священникъ все никакъ не хотѣлъ успокоиться: онъ метался по кухнѣ, и я не могъ уговорить его подкрѣпить свои силы пищей. Въ это время произошло нѣчто неожиданное.

Около полуночи насъ рѣзнулъ по глазамъ ослѣпительный ярко-зеленый свѣтъ. Вся обстановка кухни на мигъ выступила изъ мрака рѣзкими очертаніями и снова скрылась. Затѣмъ раздался ударъ; ничего подобнаго я не слыхалъ ни раньше, ни послѣ. Почти моментально вслѣдъ за тѣмъ позади меня раздался трескъ, стукъ разбившагося стекла, грохотъ падающихъ камней и сейчасъ же съ потолка свалилась вся штукатурка разбившаяся на нашихъ головахъ. Меня съ размаха швырнуло на полъ; я ударился головой о ручку печной дверцы и долго лежалъ безъ чувствъ, какъ мнѣ сказалъ священникъ. Когда я пришелъ въ себя, вокругъ было снова темно; онъ съ мокрымъ лицомъ — какъ оказалось послѣ, это была кровь изъ раны на лбу, вспрыскивалъ меня холодной водой.

Нѣсколько времени я не могъ сообразить, что случилось, потомъ мало-помалу началъ припоминать и тутъ только ощутилъ острую боль въ вискѣ.

— Лучше ли вамъ, — спросилъ шепотомъ священникъ. Я не отвѣчалъ, стараясь подняться.

— Не двигайтесь, — сказалъ онъ, — полъ весь усыпанъ битой посудой изъ шкафа. Вы нашумите, а я увѣренъ, что они здѣсь близко.

Мы сидѣли до того тихо, что даже не слыхали дыханія одинъ другого. Кругомъ царила мертвая тишина; разъ только гдѣ-то неподалеку съ грохотомъ обвалился кусокъ кирпича или штукатурки; за стѣной по временамъ раздавались какіе-то непонятные звуки.

— Слышите, — сказалъ священникъ, когда звуки повторились.

— Да; что это?

— Марсіанинъ.

Я прислушался и замѣтилъ:

— Это не похоже на тепловой лучъ.

Я былъ склоненъ думать, что домъ обрушился благодаря тому, что на него навалился марсіанинъ, какъ это было на моихъ глазахъ съ Шеппертонской колокольней.

Наше положеніе было такъ странно и загадочно, что мы пролежали часа три-четыре, не смѣя шевельнуться. Когда занялось утро, лучъ свѣта проникъ въ кухню, не черезъ окно, которое оставалось темнымъ, но черезъ трехугольное отверстіе между балкой и кучей битыхъ кирпичей, возлѣ развалившейся стѣны. Въ этомъ сѣромъ полусвѣтѣ мы могли, наконецъ, разсмотрѣть внутренное убранство кухни.

Окно было разбито кучей влетѣвшихъ въ него цвѣточныхъ горшковъ; съ силой брошенные извнѣ чьей-то невѣдомой рукой, они выбили стекла, градомъ обрушились на столъ, за которымъ мы сидѣли, и теперь валялись разбитыми у нашихъ ногъ. У стѣны дома образовался настоящій земляной валъ. У верхняго косяка окна виднѣлась сломанная водосточная труба. Полъ весь былъ устланъ осколками и черепками; уголъ кухни, примыкавшей къ дому, обвалился и такъ какъ въ него виденъ былъ дневной свѣтъ, очевидно, большая часть дома то же обвалилась. Странный контрастъ съ этой картиной разрушенія представлялъ опрятный посудный шкафъ, выкрашенный по модѣ въ блѣдно-зеленый цвѣтъ, со множествомъ мѣдной и жестяной посуды и на полкахъ, и часть уцѣлѣвшей стѣны съ чистенькими обоями въ клѣтку, бѣлое съ голубымъ. Когда совсѣмъ разсвѣло, сквозь трещину въ стѣнѣ мы разглядѣли фигуру марсіанина, вѣроятно, стоявшаго на стражѣ надъ еще не остывшимъ цилиндромъ. При видѣ его, мы поспѣшили благоразумно ретироваться изъ полутемной кухни въ совершенно темную кладовую. Внезапно истина блеснула въ моемъ умѣ.

— Это пятый цилиндръ, — шепнулъ я своему спутнику, — пятая стрѣла съ Марса разрушила этотъ домъ и похоронила насъ подъ его развалинами! Священникъ ничего не отвѣтилъ, потомъ прошепталъ: — Господи сжалься надъ нами! — Немного погодя я услышалъ тихое всхлипываніе.

Кромѣ этого звука ничто не нарушало тишины. Я затаилъ дыханіе, глаза мои были прикованы къ слабому свѣту, выходившему изъ кухонной двери; мнѣ ясно видѣнъ былъ блѣдный овалъ лица священника, его отложный воротникъ и брыжжи. За стѣной опять раздался металлическій звукъ, потомъ рѣзвое гиканье и, послѣ минутной паузы, свистъ, похожій на свистокъ паровоза; эти загадочные шумы то прерывались, то начинались снова; промежутки тишины постепенно становились все короче и короче, наконецъ, раздался мѣрный и сильный стукъ, такой сильный, что отъ сотрясенія воздуха дрожала и звенѣла вся посуда въ шкафу. Что-то заслонило намъ свѣтъ изъ кухни, и мы нѣсколько часовъ просидѣли скорчившись въ темнотѣ, не смѣя говорить, дрожа отъ страха, пока, наконецъ, силы не измѣнили намъ… Мы проспали, вѣроятно, большую часть дня; проснувшись, я почувствовалъ сильный голодъ, который, наконецъ, вывелъ меня изъ апатіи. Я сказалъ священнику, что пойду искать пищи. Онъ не отвѣтилъ, но какъ только услыхалъ, что я жую, ползкомъ послѣдовалъ за мной.

II.
Что мы видѣли изъ разрушеннаго дома.

Подкрѣпивъ свои силы, мы вернулись въ кладовую и здѣсь я должно быть опять вздремнулъ, потому что, очнувшись, не нашелъ возлѣ себя своего спутника. Звонкій стукъ за стѣной продолжался съ утомительнымъ однообразіемъ. Я нѣсколько разъ шепотомъ звалъ священника, но онъ не откликался; тогда я снова нащупалъ дорогу въ кухню. Тамъ было еще свѣтло и я увидалъ его на другомъ концѣ комнаты, лежавшимъ на полу у трехугольной дыры, выходившей наружу: плечи его были подняты вверху такъ, что головы не было видно.

Въ кухнѣ стоялъ невообразимый шумъ и звонъ, словно на механическомъ заводѣ; уцѣлѣвшая часть зданія вся вздрагивала отъ непрерывныхъ ударовъ молота. Сквозь отверстіе въ стѣнѣ мнѣ видна была вершина дерева, позолоченная лучами заходящаго солнца, и голубой кусочекъ безоблачнаго неба. Я постоялъ минуты двѣ, наблюдая за священникомъ, потомъ направился къ нему, нагибаясь и ступая съ величайшей осторожностью между черепками, устилавшими полъ.

Я взялъ священника за ногу; онъ вздрогнулъ такъ сильно, что отъ толчка снаружи обвалился большой кусокъ штукатурки. Я схватилъ его за руку, боясь, какъ бы онъ не вскрикнулъ, и мы долгое время оставались неподвижны. Наконецъ, я осмотрѣлся вокругъ: отъ нашего укрѣпленія осталось немного; послѣ обвала штукатурки въ стѣнѣ образовалась вертикальная щель; осторожно придерживаясь за банку, я заглянулъ въ эту щель и увидалъ то, что вчера еще было мирнымъ деревенскимъ ландшафтомъ; теперь онъ сталъ неузнаваемъ.

Пятый цилиндръ упалъ должно быть какъ разъ посерединѣ дома, который мы посѣтили первымъ. Зданіе это было буквально стерто съ лица земли, разрушено и развѣяно въ прахъ. Цилиндръ ушелъ въ землю гораздо ниже фундамента, вырывъ яму значительно болѣе глубокую, чѣмъ та, которую я видѣлъ въ Уокингѣ. Земля вокругъ вся расплескалась отъ этого страшнаго удара — расплескалась тутъ самое подходящее слово — и лежала кучами, скрывавшими очертанія сосѣднихъ домовъ. Произошло совершенно тоже, что при сильномъ ударѣ молоткомъ по грязи. Нашъ домъ осѣлъ назадъ; лицевая часть его, вплоть до фундамента, была совершенно разрушена, кухня и кладовая случайно какимъ-то чудомъ уцѣлѣли и были теперь погребены подъ развалинами, обнесенныя землянымъ валомъ со всѣхъ сторонъ кромѣ той, гдѣ лежалъ цилиндръ. Мы находились на самомъ краю большой ямы, искуственно расширенной марсіанами. Стукъ раздавался очевидно позади насъ; отъ времени до времени отверстіе, въ которое мы наблюдали окрестность, заволакивалось ярко-зеленымъ паромъ.

Цилиндръ, находившійся въ серединѣ ямы ужъ открылся; на дальнемъ краю ямы, среди поломанныхъ и засыпанныхъ камнями кустовъ, стоялъ высокій треножникъ, очевидно покинутый своимъ обладателемъ.

Въ началѣ я почти не замѣчалъ ни ямы, ни цилиндра, хотя ихъ слѣдовало бы описать прежде всего; все мое вниманіе было обращено на какой то необычайно блестящій механизмъ, выбрасывающій землю изъ ямы, и на странныхъ существъ, медленно и съ трудомъ карабкавшихся по кучѣ земли. Больше всего меня заинтересовала машина. Это былъ одинъ изъ тѣхъ сложныхъ механизмовъ, которые получили потомъ такое большое распространеніе на землѣ и дали большой толчокъ человѣческой изобрѣтательности. Въ первую минуту онъ мнѣ представился чѣмъ-то вродѣ металлическаго паука съ пятью подвижными, суставчатыми ножками, къ тѣлу котораго было прикрѣплено огромное количество суставчатыхъ рычаговъ, перекладинъ и щупальцевъ. Тремя длинными щупальцами онъ выуживалъ изъ цилиндра множество шестовъ, пластинокъ и перекладинъ, которыми были выстланы и, можетъ быть, укрѣплены стѣнки цилиндра. Всѣ эти предметы складывались одинъ за другомъ въ кучу на землѣ. Машина работала такъ быстро и аккуратно, что въ началѣ я даже не призналъ ее за машину, несмотря на металлическій блескъ ея поверхности. Ужъ боевыя машины марсіанъ поражали соотвѣтствіемъ своихъ частей и какъ бы сознательнымъ своимъ дѣйствіемъ, но они не могли идти въ сравненіе съ этой. Кто никогда не видалъ такихъ машинъ и судить о нихъ лишь по наброскамъ художниковъ и неполнымъ описаніямъ такихъ очевидцевъ, какъ я, тотъ едва ли можетъ представить себѣ ясно подобный живой механизмъ.

Помню, къ одному изъ памфлетовъ, описывавшему борьбу двухъ міровъ, былъ приложенъ рисунокъ, изображавшій такую машину, прозванную потомъ «многоручной»; художникъ не съумѣлъ ничего изобразить, кромѣ высокаго треножника съ крышкой, не высокаго и не гибкаго, малоподвижнаго, способнаго лишь къ однообразному дѣйствію. Этотъ памфлетъ очень распространенъ, и я упомянулъ о немъ лишь для того, чтобы предупредить читателя отъ неправильнаго впечатлѣнія. Сохранившееся изображеніе марсіанъ похоже на живыхъ марсіанъ, видѣнныхъ мною за работой, не больше, чѣмъ голландская кукла на человѣка. Въ началѣ я даже принялъ этотъ механизмъ не за машину, а за живое существо вродѣ крабба съ блестящей оболочкой; фигура марсіанина, легкими движеніями щупальцевъ управлявшаго дѣйствіемъ машины, показалась мнѣ вначалѣ просто головой крабба. Но вскорѣ я замѣтилъ сходство этой мнимой головы, покрытой сѣробурой, лоснящійся оболочкой, съ другими существами двигавшимися въ ямѣ и понялъ, кто былъ на самомъ дѣлѣ этотъ искусный механикъ. Послѣ этого я сталъ съ большимъ интересомъ разглядывать эти существа, т. е. марсіанъ въ ихъ природномъ видѣ, не связанныхъ съ машиной. Я уже видѣлъ ихъ мелькомъ раньше, и отвращеніе не мѣшало мнѣ теперь наблюдать: къ тому же я былъ обреченъ на неподвижность, молчаніе и бездѣйствіе

Это были чрезвычайно странныя существа, не имѣющія на землѣ себѣ подобнаго. Представьте себѣ огромное круглое тѣло, или вѣрнѣе голову, около четырехъ футовъ въ діаметрѣ и впереди этого тѣла лицо. На лицѣ нѣтъ ноздрей — марсіане, повидимому лишены чувства обонянія, — во есть пара огромныхъ темныхъ глазъ и подъ ними какой-то мясистый наростъ. Сзади этой головы, или тѣла, — ужъ и не знаю, какъ назвать, — узкая поверхность, затянутая перепонкой; наши анатомы признали въ ней ухо, хотя въ болѣе плотной атмосферѣ нашей планеты оно, вѣроятно, не могло оказать никакихъ услугъ своему обладателю. Вокругъ узкаго клинообразнаго рта расположены шестнадцать тонкихъ, какъ веревки, щупальцевъ въ двѣ группы, по восьми въ каждой. Эти щупальцы извѣстный анатомъ проф. Хауссъ довольно удачно окрестилъ руками. Уже. первые видѣнные мной марсіане пытались приподняться на этихъ рукахъ, но разумѣется при большей силѣ тяготѣнія на землѣ это оказалось невозможнымъ. Есть основаніе предполагать, что за планетѣ Марсъ они довольно легко передвигаются при помощи своихъ щупальцевъ.

Замѣтимъ кстати, что внутреннее устройство ихъ организма не менѣе просто какъ это показали вскрытія. Больше всего мѣста занимаетъ мозгъ, отъ котораго идутъ толстые, какъ канаты, нервы къ глазамъ, уху и щупальцамъ, затѣмъ легкія, имѣющія непосредственное сообщеніе со ртомъ, сердце, — ютъ и всѣ органы марсіанъ. Вредное дѣйствіе на легкія болѣе плотной земной атмосферы и большей силы притяженія наглядно проявлялось въ конвульсивныхъ движеніяхъ наружныхъ покрововъ.

Можетъ показаться страннымъ, что марсіане совершенно лишены сложнаго пищеварительнаго аппарата, который составляетъ центръ тяжести нашего тѣла. Они не ѣдятъ и потому не перевариваютъ пищи. Вмѣсто того они впрыскиваютъ себѣ въ жилы свѣжую кровь другихъ живыхъ тварей. Я самъ видѣлъ, какъ это дѣлается, но не въ состояніи описывать то, на что не могъ даже смотрѣть, — пусть меня хоть подымутъ на смѣхъ за мою брезгливость… Довольно, если я скажу, что кровь, взятая у еще живого животнаго, и чаще всего у человѣка, переливалась съ помощью маленькой пипетки прямо въ пріемникъ…

Самая мысль объ этомъ противна для насъ, но развѣ нашъ способъ питанія не показался бы отвратительнымъ и кровожаднымъ интеллигентному кролику?

Физіологическія преимущества такого переливанія крови неоспоримы, если принять въ расчетъ, сколько времени и энергіи тратитъ человѣкъ на ѣду и пищеварительные процессы. Наше тѣло наполовину состоитъ изъ железъ, трубокъ и органовъ, преобразующихъ пищу въ кровь. Пищеварительный процессъ реагируетъ на нервную систему, поглощаетъ наши силы, омрачаетъ духъ нашъ. Человѣкъ чувствуетъ себя счастливымъ, или несчастнымъ, смотря по тому, здорова ли его печень, хорошо ли дѣйствуютъ его желудочныя железы. Марсіане же выше этихъ органическихъ колебаній настроенія духа и эмоцій.

При выборѣ живыхъ существъ для переливанія крови, марсіане несомнѣнно оказывали предпочтеніе людямъ; это отчасти объясняется сходствомъ человѣка съ останками жертвъ, которыхъ марсіане перенесли на землю съ своей планеты. Судя по съеженнымъ и сморщеннымъ останкамъ, попавшимъ въ наши руки, существа эти двуногія, съ ноздреватымъ, рыхлымъ строеніемъ костей и слабой мускулатурой, около шести футъ росту, съ круглыми прямыми головами и большими глазами, сидящими глубоко въ глазныхъ орбитахъ. Въ каждомъ цилиндрѣ находилось, повидимому, два-три такихъ существа, и всѣ были убиты раньше, чѣмъ цилиндры упали на землю. Оно и лучше, потому что, при первой же попыткѣ встать на ноги на нашей планетѣ, у нихъ поломались бы всѣ кости.

Кстати, сообщу здѣсь кое-какія подробности, которыя въ то время еще не были вполнѣ ясны для меня самого, но читателю, лично не видавшему марсіанъ, помогутъ составить себѣ болѣе ясное представленіе объ этихъ опасныхъ существахъ.

Физіологическое устройство ихъ отличается отъ нашего еще въ трехъ вещахъ. Во-первыхъ, они не спятъ, какъ не спитъ сердце человѣка, вѣроятно, потому, что у нихъ нѣтъ развитой мускулатуры, которая нуждалась бы въ періодическомъ отдыхѣ, и не знаютъ устали. На землѣ каждое движеніе стоило имъ усилій, а между тѣмъ они работали безъ перерыва по двадцать четыре часа въ сутки, какъ муравьи.

Затѣмъ, какъ это ни странно, марсіане — существа абсолютно безполыя и, слѣдовательно, не подверженныя бурнымъ волненіямъ, вытекающимъ изъ различія между людьми. Не подлежитъ сомнѣнію, что во время войны на землѣ прибавился одинъ марсіанинъ и найденъ былъ на тѣлѣ своего родителя въ видѣ почкообразнаго нароста; совершенно такъ же размножаются лиліи и прѣсноводные полипы.

Высшія породы земныхъ животныхъ не знаютъ такого способа размноженія, но, несомнѣнно, было время, когда этотъ первобытный способъ практиковался и на землѣ, у низшихъ животныхъ, на ряду съ похожимъ методомъ, но затѣмъ послѣдній взялъ верхъ. Но Марсѣ, очевидно, имѣла мѣсто обратная эволюція.

Интересно, что одинъ остроумный мыслитель, пользовавшійся репутаціей quasi-ученаго, задолго до нашествія обитателей Марса предсказалъ человѣку въ будущемъ устройство тѣла, весьма близкое въ строенію тѣла марсіанъ. Помню, это пророчество появилось въ ноябрѣ или декабрѣ 1893 г. въ блаженной памяти Pall Mall Budget'ѣ; помню и каррикатуру, появившуюся по этому поводу въ Punch'ѣ, одномъ изъ лучшихъ юмористическихъ журналовъ того времени. Онъ шутливо предсказывалъ, что впослѣдствіи усовершенствованные механическіе приборы замѣнятъ людямъ члены, что химія въ концѣ-концовъ упразднитъ пищевареніе, что такіе органы, какъ волосы, наружная часть носа, зубы, уши, подбородокъ, мало-по-малу утратятъ всякое значеніе для человѣческаго тѣла и, путемъ естественнаго подбора, исчезнутъ, какъ ненужные. Останется только мозгъ, да руки — «слуги и наставники мозга». Все тѣло будетъ постепенно уменьшаться; руки, наоборотъ, развиваться и рости.

Не мало правдивыхъ словъ было сказано въ шутку, и пророчество, безспорно, осуществилось.

Марсіанинъ — живое воплощеніе побѣды разума надъ животной жизнью организма, духа надъ плотью. Я охотно готовъ допустить, что марсіане произошли отъ существъ человѣкоподобныхъ, путемъ постепеннаго развитія мозга и рукъ, мало-по-малу превратившихся въ два пучка чувствительныхъ щупальцевъ, за счетъ остальныхъ частей тѣла. Мозгъ, освобожденный отъ тѣла, отъ всѣхъ эмоціи, свойственныхъ человѣку, несомнѣнно долженъ былъ сдѣлаться вмѣстилищемъ разума, высоко развитого и холодно-эгоистичнаго.

Наконецъ, третье, въ чемъ марсіане отличаются отъ насъ, можетъ показаться инымъ весьма мелкой подробностью. Микроорганизмы, причиняющіе столько вреда на землѣ, никогда не появлялись на Марсѣ, или же уничтожены столѣтія тому назадъ санитарной наукой марсіанъ. Поэтому сотни болѣзней, отъ которыхъ страдаемъ мы, люди, — лихорадки, горячки, чахотки, ракъ, опухоли и т. под. — имъ совершенно неизвѣстны и не нарушаютъ теченія ихъ жизни.

Кстати, по поводу разницы между жизнью на Марсѣ и на землѣ, не мѣшаетъ упомянуть о красной травѣ.

Повидимому, растительность на Марсѣ окрашена не въ зеленый, какъ у насъ, а въ ярко-красный цвѣтъ. Какъ-бы тамъ ни было, сѣмена, которыя марсіане (случайно, или умышленно) занесли съ собою, дали красные ростки. Ползучія растенія, выросшія изъ нихъ, скоро завяли; немногіе люди и видѣли ихъ. Зато такъ называемая «красная трава» быстро привилась и теперь соперничаетъ съ земными растеніями. Особенно быстро и пышно росла она въ первое время. На третій или на четвертый день послѣ паденія пятаго цилиндра, она покрыла всѣ стѣны ямы, примыкавшей къ нашей тюрьмѣ, и по бѣги ея, похожіе на вѣтви кактуса, свѣсились красной бахромой по краямъ нашего трехугольнаго окошечка. Впослѣдствіи, я находилъ ее во многихъ мѣстахъ, особенно по берегамъ ручьевъ и протоковъ.

То, что мы считаемъ слуховымъ органомъ марсіанъ, есть не болѣе, какъ круглое отверстіе на задней сторонѣ головы — плотно затянутое барабанной перепонкой; устройство ихъ зрительнаго аппарата мало чѣмъ отличается отъ нашего, съ тою разницей, что, по мнѣнію Филиппса, синій и фіолетовый цвѣта кажутся имъ черными. Большинство думаютъ, что они сообщались между собой съ помощью звуковъ или прикосновенія щупальцевъ; такъ полагаетъ, напримѣръ, авторъ памфлета, о которомъ я уже упоминалъ, — остроумнаго, но слишкомъ поспѣшно составленнаго и не основаннаго на личныхъ наблюденіяхъ; очень жаль, что этотъ памфлетъ служитъ главнымъ источникомъ свѣдѣній о марсіанахъ. Изъ людей ни одинъ не имѣлъ возможности такъ близко и такъ долго наблюдать марсіанъ, какъ наблюдалъ ихъ я. Ничуть не думаю ставить это себѣ въ заслугу, но это — фактъ. Я наблюдалъ ихъ часами, изо дня въ день, видѣлъ по четыре, по пяти, однажды даже шесть марсіанъ за разъ, выполнявшихъ самыя сложныя работы, не обмѣниваясь ни звукомъ, ни жестомъ. Характерный крикъ, издаваемый ими, обыкновенно предшествовалъ принятію пищи; это былъ звукъ безъ модуляціи, и я вовсе не считаю его сигналомъ; по моему, они просто выпускали воздухъ изъ легкихъ, передъ тѣмъ, какъ всасывать кровь. Я имѣю претензію на по крайней мѣрѣ элементарное знаніе психологіи и твердо убѣжденъ, что обмѣнъ мыслей происходитъ у марсіанъ непосредственно, путемъ телепатическимъ. Я увѣрился въ этомъ, несмотря на сильное личное предубѣжденіе противъ телепатической теоріи, которое, если припомнитъ читатель, я не разъ и довольно энергично высказывалъ въ своихъ сочиненіяхъ.

Марсіане совсѣмъ не носятъ одежды. Ихъ понятія о красотѣ и приличіи по необходимости должны розниться отъ нашихъ; притомъ же они, очевидно, не только менѣе насъ чувствительны къ перемѣнамъ температуры, но и перемѣны давленія не вліяютъ серьезно на ихъ здоровье. Они отстали отъ насъ въ эстетикѣ, зато ушли гораздо дальше насъ по пути пользы и удобства. Мы, люди, съ нашими велосипедами и коньками, съ воздушными шарами и пушками, только начинаемъ эволюцію, которая у нихъ уже закончена. Они на практикѣ сдѣлались интеллектами, облекающимися, смотря по надобности, въ разныя тѣла, какъ мы мѣняемъ платье, садимся на велосипедъ, когда торопимся, или беремъ зонтикъ, когда идетъ дождь.

Въ устройствѣ ихъ приборовъ есть одна поразительная особенность: мы нигдѣ не встрѣчаемъ въ нихъ колеса. Трудно предположить, чтобъ марсіане совсѣмъ не имѣли о немъ понятія; между тѣмъ ни не только исключили его изъ своего обихода, но и вообще избѣгаютъ вращательнаго движенія въ одной плоскости, равно какъ и неподвижной оси. Во всѣхъ ихъ машинахъ дѣйствуетъ сложная система рычаговъ, соединенныхъ между собою на подобіе суставовъ и приводимыхъ въ движеніе электричествомъ. Электрическій токъ идетъ черезъ диски, обтянутые эластической оболочкой и представляющіе собой нѣкоторое подобіе искусственныхъ мышцъ; при прохожденіи тока, диски поляризуются, съ силой сокращаются и приводятъ въ дѣйствіе рычаги. Вотъ почему эти машины, съ перваго взгляда, можно принять за живыя существа.

Именно такъ устроена была крабообразная машина, на моихъ глазахъ распаковывшая цилиндръ. Она несравненно больше походила на живое существо, чѣмъ сами марсіане, грѣвшіеся на солнышкѣ, расправляя свои вялыя щупальца, и медленно передвигавшіеся съ мѣста на мѣсто.

Я не могъ оторвать отъ нихъ глазъ, отмѣчалъ въ умѣ каждую особенность ихъ внѣшняго вида, какъ вдругъ кто-то сильно дернулъ меня за руку. Это священникъ напомнилъ мнѣ о своемъ присутствіи. Я обернулся и увидалъ мрачное, нахмуренное лицо и краснорѣчивый взглядъ. Онъ хотѣлъ, чтобъ я пустилъ его къ щели; ея было достаточно только для одного. Пришлось отойти и уступить ему мѣсто.

Когда снова пришла моя очередь, неутомимая машина уже повытаскала изъ цилиндра всѣ отдѣльныя части механизмовъ и теперь составляла изъ нихъ аппаратъ, весьма похожій на нее самое. Кругомъ ямы по-прежнему бѣгалъ маленькій аппаратикъ, методически углубляя дно и обравнивая бока ея. Онъ шипѣлъ и свистѣлъ, и поминутно съ шумомъ выбрасывалъ струи зеленаго пара; отсюда-то и происходили ритмическіе удары, отъ которыхъ вздрагивали стѣны нашего полуразрушеннаго убѣжища. Насколько я могъ судить, онъ дѣйствовалъ совершенно самостоятельно; при немъ не было ни одного марсіанина.

III.
Дни заключенія.

Появленіе второго треножника заставило насъ опрометью броситься въ кладовую; мы боялись, какъ бы марсіанинъ, съ своей возвышенной позиціи, не увидалъ насъ. Позже мы перестали этого бояться, потому что снаружи, да еще въ солнечвый день, наше отверстіе должно было казаться темной дырой, въ которой нельзя различить никакихъ подробностей; но вначалѣ стоило марсіанину подойти хоть на шагъ ближе, и мы съ замираніемъ сердца устремлялись въ кладовую. Однако же, искушеніе поглядѣть въ щелочку было слишкомъ сильно и скоро преодолѣвало страхъ. Странно вспомнить: въ эти тяжелые дни, подъ гнетомъ такой опасности, — вѣдь мы были между двумя смертями, голодной смертью и другой, еще болѣе ужасной, — мы ухитрялись даже ссориться изъ-за очереди. Мы наперегонки бѣжали въ отверстію, стараясь при этомъ не дѣлать шума, — что должно было казаться со стороны очень комично, — отталкивали другъ друга, доходили даже до драки.

Дѣло въ томъ, что наши характеры, привычки и взгляды были совершенно несовмѣстимы, и насильственное уединеніе вдвоемъ еще болѣе подчеркивало эту разницу. Еще въ Галифордѣ мнѣ опротивѣли его тупое упрямство и безсильныя жалобы. Его вѣчное бормотанье себѣ подъ носъ заставляло меня терять нить мыслей, не давало сосредоточиться, придумать какой-нибудь выходъ изъ нашего положенія, доводило иногда до безумія. Онъ совершенно не умѣлъ сдерживаться: то капризничалъ, какъ женщина, то плакалъ по цѣлымъ часамъ, какъ балованное дитя, воображая, что эти безпомощныя слезы и причитанья могутъ избавить его отъ опасности. Къ тому же онъ ѣлъ больше меня, и я напрасно доказывалъ ему, что намъ необходимо беречь пищу, такъ какъ нашъ единственный шансъ на спасеніе — продержаться въ разрушенномъ домѣ до тѣхъ поръ, пока марсіане не уйдутъ изъ ямы. Онъ продолжалъ ѣсть по-прежнему и спалъ очень мало.

День за днемъ его безпечность и пренебреженіе къ моимъ просьбамъ усугубляли опасность и тягость нашего положенія; пришлось прибѣгнуть въ угрозамъ и даже, — какъ это ни было противно для меня, — къ кулакамъ. На время онъ образумился, потомъ опять пошло то же. Онъ былъ изъ тѣхъ слабыхъ натуръ, которыя вѣчно хитрятъ, виляютъ, лгутъ не только Богу и людямъ, но даже самимъ себѣ, — трусливая, анемичная, мелко-ненавистническая душонка. Мнѣ непріятно вспоминать и тѣмъ болѣе писать объ этомъ, но въ своемъ разсказѣ я не долженъ пропускать ничего. Кто никогда не заглядывалъ въ мрачныя глубины жизни, кто черпалъ лишь изъ прописей понятія о добрѣ и злѣ, тотъ осудитъ меня за жестокость, въ особенности за послѣдній порывъ ярости во время финала нашей трагедіи. Но кто самъ былъ на волосокъ отъ смерти, кто, подвергаясь ежеминутной опасности, поневолѣ долженъ былъ вернуться къ первобытному состоянію, тотъ будетъ снисходительнѣе.

Пока мы шепотомъ бранились въ темнотѣ и дрались за питье и пищу, снаружи, подъ знойными лучами яркаго іюньскаго солнца, изо дня въ день шла непривычная и странная для насъ, но крайне дѣятельная жизнь марсіанъ. Возвращаюсь въ разсказу о моихъ наблюденіяхъ.

Когда, послѣ долгаго выжиданія, я рѣшился, наконецъ, снова заглянуть въ отверстіе, оказалось, что въ пришельцамъ присоединились еще три марсіанина на треножникахъ, принесшіе съ собой запасъ новыхъ машинъ и приспособленій. Вторая многоручная машина была теперь совершенно готова и хлопотала возлѣ одного изъ принесенныхъ приборовъ. Приборъ состоялъ изъ металлическаго цилиндра, похожаго на кружку для молока; надъ цилиндромъ висѣлъ грушеобразный пріемникъ; изъ цилиндра сыпался непрерывной струей бѣлый порошокъ въ подставленный внизу круглый бассейнъ.

Многоручная машина одной рукой сообщала пріемнику маховое движеніе; двумя другими, лопатовидными, копала глину со дна ямы и бросала ее въ пріемникъ; четвертой отъ времени до времени отворяла дверку цилиндра и вытаскивала нѣчто вродѣ пережженаго шлака. Пятая стальная рука направляла порошокъ изъ резервуара по желобу, въ какой то невидимый для меня другой пріемникъ, скрытый за кучей голубоватой пыли. Изъ этого невидимаго пріемника поднималась вертикально кверху тоненькая струйка зеленаго дыма. На моихъ глазахъ многоручная машина, мелодически звякнувъ, выдвинула впередъ новую руку, которая мигъ назадъ представляла собой лишь тупую выпуклость, какъ выдвигаютъ трубку изъ телескопа. Еще мигъ, — и новая стальная рука вытащила изъ-за кучи глины только что отлитую, ослѣпительно блестящую полосу бѣлаго аллюминія, сверкнула ею въ воздухѣ и опустила на груду такихъ же полосъ, прислоненныхъ къ одной сторонѣ ямы. Отъ заката солнца до восхода звѣздъ машина выковала болѣе сотни такихъ полосъ, а куча голубой пыли выросла до такой степени, что даже выдвинулась изъ ямы.

Рѣзкій контрастъ представляла быстрая и сложная работа машинъ съ неподвижностью или неуклюжими движеніями ихъ повелителей; просто не вѣрилось, что изъ двухъ живыя существа не первыя, а вторые.

Въ то время, какъ въ яму въ первый разъ притащили людей, у отверстія находился священникъ. Я сидѣлъ на полу, скорчившись, и напрягая слухъ изо всѣхъ силъ. Вдругъ онъ отшатнулся; я чуть не умеръ отъ ужаса, вообразивъ, что мы открыты. Онъ безшумно соскользнулъ внизъ и скорчился возлѣ меня, молча жестикулируя. Съ минуту я не шевелился, напуганный не меньше его, но потомъ сообразилъ, что онъ уступаетъ мнѣ свое мѣсто, и любопытство пересилило страхъ. Я всталъ, перешагнулъ черезъ него и полѣзъ на кучу щебня, въ отверстію.

Вначалѣ я не могъ понять причины его испуга. На дворѣ совсѣмъ смерилось; звѣзды слабо мерцали, но яма была освѣщена дрожащимъ зеленымъ свѣтомъ происходящимъ отъ плавки аллюминія. Въ промежуткахъ между вспышками зеленаго пламени, по ямѣ бродили колеблющіяся, черныя тѣни; все вмѣстѣ представляло странную картину, крайне утомительную для глазъ. Надъ ямой, привлеченныя свѣтомъ, носились летучія мыши. Марсіанъ совсѣмъ не было видно за огромной кучей синевато-зеленой пыли; въ одномъ углу стоялъ треножникъ, съ подогнутыми ножками. Среди лязга и звона металла мнѣ послышались было человѣческіе голоса, но вначалѣ я не повѣрилъ своимъ ушамъ.

Скорчившись, я принялся наблюдать за треножникомъ и замѣтилъ, что въ клобукѣ его сидитъ марсіанинъ. Вспышки зеленаго пламени освѣщали его блестящіе глаза и лоснящуюся вожу. Вдругъ кто то вскрикнулъ, и стальная рука протянулась черезъ плечо машины къ небольшой клѣткѣ, висѣвшей у нея за спиной, — протянулась, чтобы извлечь оттуда что то темное и отчаянно сопротивлявшееся. Затѣмъ темный предметъ опустился, блеснулъ свѣтъ, и я увидалъ — человѣка. Нѣсколько секундъ я отчетливо видѣлъ его. Это былъ плотный рыжеватый господинъ среднихъ лѣтъ, хорошо одѣтый; дня три тому назадъ онъ, онъ, вѣроятно, представлялъ собой особу, пользовался въ своемъ кругу почетомъ и уваженіемъ. Я какъ сейчасъ вижу его выкатившіеся отъ ужаса глаза, игру свѣта на его цѣпочкѣ и запонкахъ. Онъ исчезъ за кучей пыли, и на минуту все стихло. Затѣмъ послышался радостный пискъ марсіанъ…

Я кубаремъ скатился съ кучи щебня, зажалъ руками уши и кинулся въ кладовую. Священникъ, до тѣхъ поръ молча раскачивавшійся на мѣстѣ, обхвативъ руками голову, замѣтивъ мое бѣгство, чуть не громко разрыдался и побѣжалъ вслѣдъ за мной…

Всю эту ночь мы провели въ кладовой; насъ тянуло въ отверстію, но отвращеніе пересиливало. Я чувствовалъ, что не въ состояніи больше оставаться безъ дѣла, но напрасно старался придумать планъ бѣгства; только на другой день мнѣ удалась вполнѣ осмыслить наше положеніе. Посовѣтоваться было не съ кѣмъ: священникъ, подъ вліяніемъ постояннаго страха, совершенно потерялъ способность разсуждать и сдерживать свои порывы; въ сущности, это былъ ужъ не человѣкъ, а животное. Но я, какъ говорится, обѣими руками цѣплялся за ускользающій разумъ. Обдумавъ все хорошенько, я понялъ, что, какъ ни ужасно наше положеніе, отчаиваться пока было нечего. Возможно, что марсіане лишь временно расположились въ ямѣ; — это былъ нашъ главный шансъ на спасеніе. Или же, если они и останутся въ ямѣ, то не будутъ особенно тщательно стеречь ее, и намъ, можетъ быть, удастся бѣжать. Не попытаться ли прорыть подземный ходъ подъ ямой и черезъ него выбраться наружу? Я тщательно взвѣсилъ всѣ шансы за и противъ. Нѣтъ, это слишкомъ рискованно: мы легко можемъ наткнуться на караульщика марсіанина. Притомъ же мнѣ пришлось бы копать одному. Священника не убѣдишь помогать.

На третій день, если не ошибаюсь, въ ямѣ снова былъ убитъ человѣкъ. Это былъ единственный разъ, что я видѣлъ своими глазами, какъ питаются марсіане… Послѣ этого я долго ее могъ подойти къ отверстію. Я пошелъ въ кладовую и въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ копалъ топоромъ, стараясь дѣлать это по возможности безшумно; но едва я успѣлъ выкопать ходъ фута въ два глубины, какъ верхняя стѣнка его обрушилась, и я не смѣлъ продолжать. Я совсѣмъ упалъ духомъ и долго лежалъ на полу кладовой, не имѣя силы даже пошевелиться. Послѣ этого у меня пропала надежда спастись черезъ подкопъ.

Вначалѣ мнѣ и на умъ не приходило ждать избавленія отъ людей, — вотъ до чего я былъ подавленъ могуществомъ марсіанъ. Но на четвертую или пятую ночь стали слышаться какъ будто пушечные выстрѣлы.

Было за полночь, луна свѣтила ярко. Аппаратикъ для выгребанія земли куда то убрали; кромѣ треножника на дальнемъ концѣ ямы и многоручной машины работавшей какъ разъ подъ моимъ окошечкомъ и потому невидимой для меня, въ ямѣ никого не было. Мрачная глубина ея освѣщалась лишь слабымъ блескомъ, исходившимъ отъ многоручной машины, да полосами луннаго свѣта; кромѣ звяканья металлическихъ рукъ не было слышно ни звука. Ночь была чудная, удивительно теплая и тихая; на небѣ безраздѣльно царила луна. Гдѣ то завыла собака; я невольно сталъ прислушиваться къ знакомому звуку. Вдругъ вдали глухо грянулъ пушечный залпъ. Я насчиталъ шесть выстрѣловъ, затѣмъ послѣ долгаго промежутка, еще шесть. И снова все стихло.

IV.
Смерть священника.

На шестой день, отвернувшись на минуту отъ отверстія, чтобы дать отдыхъ глазамъ, я не нашелъ возлѣ себя никого. Вмѣсто того, чтобы цѣпляться за меня и стараться оттащить меня отъ отверстія, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ, священникъ ушелъ въ кладовую. Внезапно догадка какъ молнія, мелькнула въ моемъ умѣ. Я поспѣшилъ назадъ въ кладовую и еще у дверей услыхалъ бульканье: онъ очевидно пилъ. Я протянулъ руку и въ темнотѣ нащупалъ бутылку бургонскаго.

Нѣсколько минутъ мы молча боролись. Бутылка упала на полъ и разбилась; тогда я выпустилъ руки священника: мы стояли другъ противъ друга, тяжело дыша, какъ два врага. Наконецъ, я рѣшительно загородилъ собой полки съ провизіей и объявилъ, что дольше этого не потерплю. Я раздѣлилъ все оставшееся на десять порцій, которыхъ намъ должно было хватить на десять дней, и сказалъ, что не позволю ему ѣсть больше назначеннаго. Подъ вечеръ онъ опять пытался добраться до провизіи. Я дремалъ, но, заслышавъ, какъ онъ шаритъ, мигомъ проснулся. Весь день и всю ночь мы сидѣли другъ противъ друга: я усталъ, но твердо рѣшилъ настоять на своемъ; онъ плакалъ и жаловался на голодъ. Я зналъ, что мы сидѣли такъ только день и ночь, но мнѣ эти сутки показались вѣчностью.

Наша взаимная вражда все росла и, наконецъ, прорвалась наружу. Два безконечныхъ дня мы ссорились и мирились, стараясь говорить шепотомъ. Я то набрасывался на него съ кулаками, то ласкалъ и уговаривалъ его, какъ ребенка, разъ даже подкупилъ его послѣдней бутылкой бургонскаго; — мнѣ оставался насосъ, съ помощью котораго я всегда могъ получить воду. Но ни ласки, ни побои не дѣйствовали: онъ совсѣмъ лишился разсудка. Онъ не прекращалъ ни своихъ набѣговъ на провизію, ни своего монотоннаго и слишкомъ громкаго бормотанья, не хотѣлъ соблюдать самыхъ примитивныхъ предосторожностей. Мало-по-малу я понялъ, что имѣю дѣло съ помѣшаннымъ, что единственный мой товарищъ по заключенію пересталъ быть человѣкомъ.

Судя по нѣкоторымъ обрывкамъ воспоминаній, надо думать, что временами я самъ былъ близокъ къ безумію. Во снѣ меня душилъ кошмаръ, преслѣдовали отвратительныя видѣнія. Какъ это ни странно, я положительно убѣжденъ, что только близость помѣшаннаго поддержала во мнѣ бодрость духа и спасла мой разсудокъ.

На восьмой день священникъ началъ говорить громко, и я ничѣмъ не могъ заставить его понизить голосъ.

— Правъ Ты, Господи, и справедливо караешь насъ! — повторялъ онъ снова и снова. — На мнѣ проклятіе Твое, — на мнѣ и подобныхъ мнѣ! Мы согрѣшили передъ Тобою, мы были недостойны своего званія. Кругомъ горе, нищета, бѣдныхъ топтали въ грязь, а я стоялъ и смотрѣлъ. Я проповѣдывалъ терпѣніе — жалкій безумецъ! — вмѣсто того, чтобы возстать и громить нечестивыхъ, хотя бы мнѣ пришлось поплатиться за это жизнью, — и призывать утѣснителей въ раскаянію. Покайтесь, угнетающіе бѣднаго и неимущаго!.. Тиски готовы въ виноградникѣ Божіемъ!..

Эти безсвязныя рѣчи прерывались жалобами на то, что я не даю ему ѣсть, и попытками завладѣть пищей. Онъ просилъ, умолялъ, плавалъ, наконецъ, сталъ грозить. Замѣтивъ, что меня пугаетъ каждый его громкій возгласъ, онъ сталъ грозить, что нарочно крикомъ соберетъ сюда марсіанъ. Сначала это напугало меня, но уступить было немыслимо: это значило рисковать голодной смертью. Я сдѣлалъ видъ, что не боюсь его угрозъ, хотя не былъ увѣренъ, что онъ не приведетъ ихъ въ исполненіе. Однако день окончился благополучно. Весь слѣдующій день онъ говорилъ, не умолкая и постепенно повышая голосъ. Угрозы, мольбы, полубезумные укоры себѣ за то, что онъ не былъ достоинъ своего призванія, не умѣлъ служить Богу, лились потовомъ изъ устъ его. Жалость закралась въ мое сердце, и я ужъ не прерывалъ его. Наконецъ, онъ уснулъ.

Подкрѣпившись сномъ, онъ сѣлъ и заговорилъ такъ громко, что я самъ чуть не крикнулъ:

— Замолчите!

Не слушая меня, онъ сталъ на колѣни.

— Я слишкомъ долго молчалъ. Пора мнѣ свидѣтельствовать о Господѣ. Горе нечестивому городу! горе! горе! горе! Трепещите, земные! Прозвучала труба…

Онъ такъ кричалъ, что въ ямѣ навѣрно было слышно.

— Замолчите! — прохрипѣлъ я, въ неописанномъ ужасѣ вскакивая на ноги, — Ради самого Бога!…

— Нѣтъ! — прервалъ онъ меня, зычнымъ голосомъ, тоже вставъ и простирая руки. — Говорить надо! Глаголомъ жечь сердца!

Въ три прыжка онъ очутился у двери.

— Я долженъ свидѣтельствовать о Господѣ. Я слишкомъ долго медлилъ. Иду!

Я протянулъ руку, нащупалъ висѣвшую на стѣнѣ сѣчку для мяса, схватилъ ее и, обезумѣвъ отъ ярости, бросился вслѣдъ за священникомъ. Онъ не успѣлъ еще перебѣжать черезъ кухню, какъ я настигъ его. Движимый остаткомъ состраданія, я повернулъ лезвіе къ себѣ и ударилъ его рукояткой. Онъ упалъ и растянулся на полу, такъ что я споткнулся объ него. Бѣжать было дальше некуда; я стоялъ, тяжело дыша; онъ лежалъ неподвижно.

Вдругъ снаружи послышалось шуршанье, шумъ отъ паденія штукатурки и чья-то тѣнь закрыла отъ насъ трехугольное отверстіе въ стѣнѣ. Я поднялъ глаза. Въ щель виднѣлась блестящая поверхность многоручной машины; одна, рука ея разворачивала мусоръ, другая ощупью пробиралась между упавшими брусьями. Я оцѣпенѣлъ на мѣстѣ. Но вотъ въ зеркальной пластинкѣ, прикрѣпленной къ этой рукѣ отразилось лицо и глаза марсіанина, очевидно, осматривавшаго наше помѣщеніе съ помощью зеркала. Еще мигъ — и длинная металлическая змѣя-рука медленно продвинулась сквозь отверстіе.

Я заставилъ себя отвернуться и попятился къ двери кладовой. Рука вошла уже ярда на два и рѣзкими угловатыми движеніями поворачивалась то въ одну сторону, то въ другую, изслѣдуя мѣстность. Я стоялъ, какъ очарованный и, не отрываясь, слѣдилъ за этими странными порывистыми движеніями, затѣмъ, вдругъ опомнившись, съ глухимъ, слабымъ крикомъ бросился въ кладовую. Я дрожалъ всѣмъ тѣломъ, колѣни мои подгибались. Стоя въ темнотѣ, — я съ ужасомъ глядѣлъ на слабо освѣщенную дверь, ведущую въ кухню, и прислушивался. Замѣтилъ-ли меня марсіанинъ? Что тамъ теперь творится?

Стальная рука продолжала шарить по комнатѣ, ощупывая стѣны и полъ, съ легкимъ металлическимъ звономъ, напоминающимъ звяканье ключей на кольцѣ. Затѣмъ слышно было, какъ она тащила къ отверстію какое-то тяжелое тѣло, — я слишкомъ хорошо зналъ, чье. Будучи не въ силахъ оставаться далѣе въ неизвѣстности, я подкрался къ двери и заглянулъ въ кухню. Въ отверстіе виденъ былъ, весь на свѣту, марсіанинъ, осматривавшій голову священника. Мнѣ сразу пришло въ голову, что знакъ отъ удара на вискѣ несчастнаго выдастъ ему мое присутствіе.

Я неслышно отступилъ назадъ, спрятался въ дровяной чуланъ и, забившись въ самый дальній уголъ, принялся наваливать на себя уголь и дрова. По временамъ я останавливался и прислушивался.

Немного погодя металлическое звяканье послышалось снова, сначала въ кухнѣ, потомъ ближе — должно быть, въ кладовой. Рука опять ощупывала полъ. Оставалась одна надежда, — что она недостаточно длинна, чтобы достать до чулана. Никогда въ жизни я не молился такъ горячо… Вотъ что-то звякнуло у самой двери, потомъ дальше… Слава Богу, мимо!.. Еще цѣлая вѣчность нестерпимо мучительнаго ожиданія — и кто-то тронулъ щеколду. Рука нашла дверь! Марсіане умѣютъ обращаться съ дверьми!..

Съ минуту рука возилась за щеколдой, затѣмъ дверь отворилась.

Что-то длинное, тонкое, вродѣ слоновьяго хобота, направлялось ко мнѣ, ощупывая по пути стѣны, уголь, дрова, потолокъ, — что-то похожее на чернаго червя, раскачивающаго во всѣ стороны своей слѣпой головой.

Разъ онъ дотронулся до моего каблука. Я закусилъ руку, чтобы не вскрикнуть. Нѣсколько времени все было тихо; я сталъ надѣяться, что рука убралась. Вдругъ она, сильно звякнувъ, схватила что-то — я ужъ думалъ, что меня — и потащила вонъ изъ чулана. Должно быть ей попался мѣшокъ съ углемъ.

Я воспользовался случаемъ расправить затекшіе члены, перемѣнилъ положеніе и снова сталъ прислушиваться, горячо моля Бога избавить меня отъ такой ужасной смерти.

Послышался шорохъ, тихое звяканье — рука опять приближалась, ощупывая стѣны и мебель. Внезапно она ударилась въ дверь чулана и затворила ее. Я слышалъ, какъ она шарила въ шкафу, стуча жестянками изъ подъ бисквитовъ; одна бутылка разбилась; потомъ что-то тяжелое упало на полъ у самой двери чулана, потомъ — наступило безконечное, томительное молчаніе.

Ушла-ли рука?

Въ концѣ концовъ я рѣшилъ, что ушла.

Въ кладовой ея, во всякомъ случаѣ, уже не было, но я весь день пролежалъ въ темнотѣ, между углемъ и дровами, не смѣя выползти даже для того, чтобы напиться, хотя жажда страшно меня мучила. Только на одиннадцатый день я рѣшился выйти изъ своего убѣжища.

V.
Безмолвіе.

Я вылѣзъ въ кладовую, плотно притворилъ дверь въ кухню и началъ шарить въ шкафу, но провизія исчезла безъ слѣда. Очевидно, марсіанинъ всю ее выбралъ наканунѣ. Это открытіе привело меня въ отчаяніе. Весь этотъ день и слѣдующій я ничего не ѣлъ и не пилъ.

Во рту и въ горлѣ у меня пересохло и саднило нестерпимо; силы мои быстро убывали. Я сидѣлъ въ кладовой, въ полной темнотѣ, предаваясь безсильному отчаянію. Думать я не могъ ни о чемъ, кромѣ пищи. Мнѣ казалось, что я оглохъ, такъ какъ изъ ямы до меня не доносилось болѣе привычныхъ звуковъ. Я не чувствовалъ въ себѣ даже силы подкрасться безшумно къ отверстію, иначе, конечно, выглянулъ бы наружу.

На двѣнадцатый день у меня до того разболѣлось горло, что, рискуя привлечь вниманіе марсіанъ, я накачалъ себѣ два стакана дождевой воды изъ неистово скрипѣвшаго насоса, помѣщавшагося рядомъ съ помойной ямой. Вода была мутная и съ какимъ-то подозрительнымъ вкусомъ, но все-таки страшно освѣжила меня; притомъ же, убѣдившись, что несмотря на скрипѣнье насоса, стальная рука не появляется въ отверстіи, я значительно ободрился.

На тринадцатый день я выпилъ еще воды и, дремля, то мечталъ о ѣдѣ, то строилъ туманные и невыполнимые планы бѣгства. Потомъ я уснулъ по настоящему и все время меня мучилъ кошмаръ: представлялась то картина смерти священника, то роскошный пиръ; но и во снѣ, и на яву боль въ горлѣ не унималась, и я снова и снова заливалъ ее водой. Свѣтъ, проникавшій въ кладовую, казался ужъ не сѣрымъ, а краснымъ. Разстроенное воображеніе подсказывало мнѣ, что это цвѣтъ крови.

На четырнадцатый день я вышелъ въ кухню и поразился, увидавъ, что красная трава бахромой своей завѣсила все наше окошечко; оттого-то полумракъ, царившій въ кухвѣ, и принялъ красноватый оттѣнокъ.

На пятнадцатый день рано утромъ я услышалъ какіе-то знакомые звуки въ кухнѣ и, прислушавшись, сообразилъ, что это царапается собака. Я прошелъ туда. Дѣйствительно, сквозь красную листву просунулся собачій носъ и обнюхивалъ воздухъ. Это очень удивило меня. При видѣ меня собака тявкнула.

Мнѣ пришло въ голову, что хорошо было-бы заманить ее сюда, чтобы убить и съѣсть, и потомъ, — что убить ее во всякомъ случаѣ не мѣшало бы, такъ какъ лай ея можетъ привлечь вниманіе марсіанъ.

Я поползъ впередъ и сталъ ласково звать ее: «Поди, поди сюда, собачка»; но она отскочила назадъ и убѣжала.

Теперь я убѣдился, что не оглохъ, — сталъ прислушиваться, но изъ ямы положительно ничего не было слышно. Разъ только раздалось хлопанье крыльевъ, хриплое карканье — и снова все стихло.

Долго я лежалъ возлѣ самаго отверстія, не смѣя раздвинуть бахрому листьевъ. Раза два кто-то легкими шагами пробѣжалъ по песку, — должно быть, собака, — снова раздалось хлопанье крыльевъ и снова все смолкло. Наконецъ, ободренный этой тишиной, я рѣшился выглянуть.

Въ ямѣ не было ни души; только въ углу, надъ остатками труповъ дрались и копошились вороны.

Я оглядѣлся вокругъ, не вѣря глазамъ. Машины исчезли всѣ до одной. Еслибъ не куча шлака въ углу, нѣсколько забытыхъ полосъ аллюминія, не вороны и скелеты въ углу, лагерь марсіанъ ничѣмъ не отличался-бы отъ обыкновенной большой круглой песочной ямы.

Я осторожно высунулся изъ отверстія. Теперь мнѣ видна была окрестность по тремъ направленіямъ; марсіанъ не было и въ поминѣ. Подъ ногами у меня былъ обрывъ, но нѣсколько дальше можно было безопасно спуститься по скату. Путь къ бѣгству открытъ. Я весь задрожалъ отъ радости.

Нѣсколько времени я колебался, потомъ, въ приливѣ отчаянной рѣшимости, съ сильно бьющимся сердцемъ, вскарабкался на вершину холма, подъ которымъ былъ такъ долго похороненъ, и снова оглядѣлся кругомъ.

Нигдѣ ни признака марсіанъ.

Послѣдній разъ, какъ я видѣлъ эту часть деревни при дневномъ свѣтѣ, она представляла собой чистенькую, въ гору идущую улицу съ хорошенькими домиками, обсаженными высокими тѣнистыми деревьями. Теперь я стоялъ на кучѣ битаго кирпича, глины и щебня, густо поросшей красными, кактусообразными растеніями, доходившими мнѣ до колѣна; лишь кое-гдѣ пробивалась уцѣлѣвшая зеленая травка. Деревья возлѣ меня почернѣли и засохли; подальше виднѣлись еще живые стволы, обвитые сѣтью красныхъ побѣговъ.

Сосѣдніе дома всѣ были разрушены, но ни одинъ не сгорѣлъ; стѣны мѣстами совсѣмъ уцѣлѣли, но окна всѣ была выбиты и двери сорваны съ петель. Комнаты, лишенныя половъ, заросли той-же красной травой. Подъ ногами у меня зіяла огромная яма, гдѣ вороны дрались надъ трупами. Множество всякой другой птицы рѣяло и прыгало по развалинамъ. Вдали, по стѣнѣ, крадучись, пробиралась исхудалая кошка; но нигдѣ незамѣтно было никакихъ слѣдовъ человѣка.

По контрасту съ моей недавней тюрьмой, дневной свѣтъ показался мнѣ ослѣпительнымъ, небо — необычайно яркимъ. Легкій вѣтерокъ колебалъ верхушки красной травы, заполонившей все свободное пространство. А этотъ свѣжій ароматный воздухъ! Нѣтъ словъ описать, съ какимъ наслажденіемъ я вдыхалъ его.

VI.
Что произошло за эти двѣ недѣли.

Нѣсколько времени я простоялъ на холмѣ, забывая даже о томъ, что меня могутъ увидѣть. Въ темной норѣ, гдѣ я провелъ эти двѣ недѣли, я могъ думать только объ одномъ — о собственной безопасности, и не дѣлалъ никакихъ догадокъ насчетъ того, что происходило въ это время съ землею, и зрѣлище, открывшееся моимъ глазамъ, поразило меня своей необычайностью. Я ожидалъ увидать Шинъ въ развалинахъ, — передо мной былъ мрачный ландшафтъ, перенесенный съ другой планеты.

Въ эти минуты я испытывалъ чувство, невѣдомое обыкновенному человѣку, но слишкомъ хорошо знакомое бѣднымъ животнымъ, которыхъ мы подчинили себѣ. Такое чувство, вѣроятно, испытываетъ кроликъ, когда, вернувшись въ своей норѣ, онъ вдругъ видитъ на ея мѣстѣ яму, выкопанную для закладки дома. Впервые въ эти минуты въ умѣ моемъ мелькнула мысль, которая потомъ выяснилась, приняла опредѣленную форму и долго мучила меня — сознаніе, что меня свергли съ престола, что я уже не царь творенія, не господинъ, но такое же животное, какъ всѣ животныя, прижатое пятою марсіанъ, — что теперь мнѣ предстоитъ, какъ животному, прятаться, подстерегать, лукавить и спасаться бѣгствомъ, — что владычество человѣка миновало навсегда.

Но лишь только я уяснилъ себѣ эту мысль, какъ она исчезла, и остался главный импульсъ — голодъ. Невдалекѣ отъ ямы, за стѣной, обвитой красной порослью, я увидалъ нетронутый уголокъ сада и пошелъ туда, иногда по колѣни, иногда и по шею въ красной травѣ. Это мнѣ было даже пріятно, такъ какъ я чувствовалъ себя въ безопасности. Стѣна была футовъ въ шесть вышины, я попробовалъ влѣзть на неё и не могъ. Я пошелъ въ обходъ и наткнулся на камень, который помогъ мнѣ взобраться на гребень стѣны, а оттуда я кубаремъ скатился въ садъ. Здѣсь нашлось нѣсколько грядъ и на нихъ зеленый лукъ, сельдерей и множество незрѣлой моркови. Я поѣлъ, нарвалъ овощей про запасъ и, вылѣзши черезъ отверстіе въ стѣнѣ, пошелъ по направленію къ Сью. По бокамъ дороги стѣной стояли алыя и малиновыя деревья, — словно гигантскія капли крови. Два побужденія руководили мной — добыть себѣ пищи и выбраться поскорѣе изъ проклятаго района марсіанской ямы.

Нѣсколько дальше, на полянкѣ, поросшей сочной травой, мнѣ попались грибы, которые я также съѣлъ и еще дальше неглубокая темная лужа съ проточной водой, на томъ мѣстѣ, гдѣ еще недавно были луга. Вначалѣ меня удивило появленіе этой лужи, тѣмъ болѣе, что лѣто стояло сухое и жаркое, но потомъ я встрѣчалъ еще много такихъ же и понялъ, откуда онѣ взялись. Всему причиной была красная трава. Встрѣтивъ воду, она начинала рости съ необычайной быстротой и плодовитостью. Сѣмена ея попали въ волны Вэя и Темзы; быстро разросталсь, она увлекала съ собой воду и въ концѣ концовъ заставила обѣ рѣки соединиться.

Въ Путни изъ-за красной травы не видно было моста; въ Ричмондѣ Темза, подъ напоромъ ея, выпустила изъ себя широкій и мелкій ручей, протекавшій по лугамъ Гемптона и Твикенгэма. Чѣмъ дальше разливался ручей, тѣмъ гуще разросталась по берегамъ его красная трава, покрывая собой слѣды разрушенія; въ ней потонули всѣ развалины дачъ въ долинѣ Темзы.

Скажемъ кстати, что красная трава погибла такъ же быстро, какъ и заполонила землю. На нее навала какая-то болѣзнь, вродѣ ржавчины. Земныя растенія, путемъ естественнаго подбора, выработали себѣ способность противодѣйствовать бактеріямъ и погибаютъ только послѣ долгой борьбы; красная же трава бороться не умѣла и лишь только на листьяхъ ея появлялись бѣлыя пятна, они съеживались, становились хрупкими и отпадали, какъ мертвые, при малѣйшемъ прикосновеніи. Тѣ же ручьи, которые были вызваны наружу ея быстрымъ ростомъ, унесли остатки ея въ море…

Подойдя къ лужѣ, я, конечно, первымъ дѣломъ напился вдосталь. Жажда была утолена, зато голодъ сталъ мучить меня еще сильнѣе; съѣденные мной овощи только раззадорили аппетитъ. Я сталъ было жевать листья красной травы, но они были водянисты и съ непріятнымъ металлическимъ вкусомъ. Тогда я пошелъ по водѣ, находя это болѣе безопаснымъ, но ноги мои путались въ красной травѣ; къ тому же ручей, чѣмъ ближе къ рѣкѣ, тѣмъ становился глубже. Пришлось повернуть къ Мортлоку. Стараясь держаться въ сторонѣ отъ дороги, крадучись вдоль разрушенныхъ дачъ и изгородей, я, наконецъ, добрался до вершины холма, съ котораго виденъ Рогэмптонъ, а оттуда вышелъ на Путнійскій лугъ.

Декорація измѣнилась: передо мной опять была знакомая картина, только носившая слѣды разрушенія. Мѣстами точно циклонъ пронесся по землѣ; мѣстами же попадались полосы совершенно нетронутыя, чистенькіе домики съ опущенными жалюзи, какъ будто обитатели ихъ уѣхали на день, или же мирно спали. Красной травы здѣсь было меньше и по стволамъ деревьевъ она не вилась. Я поискалъ ягодъ, но не нашелъ, обшарилъ два-три дома, но здѣсь уже видимо побывали раньше меня и выбрали все, что только было можно. Остатокъ дня я пролежалъ въ кустахъ, слишкомъ усталый и ослабѣвшій, чтобы двинуться дальше.

Все это время я не встрѣчалъ ни людей, ни марсіанъ. Попались мнѣ только два изголодавшихся пса, да и тѣ кружили около, но близко не подходили, несмотря на всѣ мои авансы и увѣщанія. Подъ Рогэмптономъ я нашелъ два человѣческихъ скелета, — именно скелета, а не трупа, притомъ образцово очищенныхъ. Въ лѣсу валялись разбитыя кости кошекъ и кроликовъ и черепъ барана. Я поглодалъ было косточку, но это мало помогло, такъ какъ на ней не было и признака мяса.

Послѣ заката солнца, я опять выбрался на дорогу, ведущую въ Путни, и въ одномъ саду нашелъ изрядное количество незрѣлаго картофелю, которымъ нѣсколько утолилъ свой голодъ. Изъ сада видны были мѣстечко Путни и рѣка. Тамъ марсіане должно быть пустили въ дѣло тепловой лучъ. Вся мѣстность, особенно въ сумерки, имѣла необычайно унылый видъ: черныя деревья, черныя руины домовъ; у подножія холма вздувшаяся рѣка съ красной водой. И кругомъ — безмолвіе. Неописанный ужасъ охватилъ меня, когда я вспомнилъ, какъ скоро наступила эта печальная перемѣна.

Одно время я думалъ, что родъ человѣческій стертъ съ лица земли, и что я единственный человѣкъ, оставшійся въ живыхъ. У вершины Путни-Хилля я наткнулся на второй скелетъ, съ оторванными руками, валявшимися поодаль отъ тѣла. Съ каждымъ шагомъ я все болѣе убѣждался, что люди, — по крайней мѣрѣ, населеніе Англіи, — всѣ уничтожены, за исключеніемъ отдѣльныхъ единицъ, вродѣ меня, и марсіане ушли искать себѣ пищи въ другомъ мѣстѣ. Быть можетъ, теперь они опустошаютъ Берлинъ или Парижъ, или же двинулись дальше на сѣверъ…

VII.
Человѣкъ на Путни-хиллѣ.

Эту ночь я провелъ въ гостиницѣ, которая стоитъ на вершинѣ Путни-хилля, и въ первый разъ со дня бѣгства своего въ Лезерхэдъ, спалъ въ настоящей постели. Не стану описывать, какого труда, притомъ безполезнаго, такъ какъ входная дверь оказалась потомъ даже незапертой, — мнѣ стоило пробраться въ домъ и какъ я обшарилъ всѣ комнаты въ напрасныхъ поискахъ за пищей, въ послѣднюю минуту, уже дойдя до отчаянія, я нашелъ, кажется, въ спальнѣ служанки хлѣбную корку, изъѣденную мышами, и двѣ жестянки съ консервами ананаса. Очевидно, и здѣсь побывали ужъ до меня. Въ буфетѣ потомъ нашлись еще забытые сухари и сандвичи. Послѣднихъ ѣсть уже нельзя было; первыми же я не только утолилъ головъ, но и набилъ карманы про запасъ. Лампы я не зажигалъ, боясь привлечь вниманіе марсіанъ. Кто ихъ знаетъ — можетъ быть, они бродятъ здѣсь по ночамъ, подстерегая добычу. Въ ночи на меня напалъ страхъ; я переходилъ отъ окна къ окну, вглядываясь въ темноту и напрасно отыскивая какіе-либо признаки близости этихъ чудовищъ. Долго я не рѣшался лечь, заснулъ не скоро и спалъ очень мало. Зато, лежа въ постели, я много думалъ и думалъ послѣдовательно, — въ первый разъ со времени моего послѣдняго спора со священникомъ. Послѣднее время я испытывалъ лишь смутныя эмоціи, тупо воспринималъ впечатлѣнія, не перерабатывая ихъ; но въ эту ночь, вѣроятно, благодаря тому, что я поѣлъ, въ головѣ у меня прояснилось, и я опять началъ думать.

Думалъ я сразу о трехъ вещахъ: о смерти священника, о марсіанахъ и о судьбѣ моей жены. Первая мысль не вызывала во мнѣ ни ужаса, ни раскаянія; я смотрѣлъ на это, какъ на совершившійся фактъ, воспоминаніе о которомъ крайне непріятно, но не имѣетъ ничего общаго съ укорами совѣсти. Меня постепенно довели до этого цѣлымъ рядомъ мелкихъ случайностей; такая развязка была неизбѣжна. Я не осуждалъ себя, но картина его смерти неотступно стояла у меня передъ глазами. Во мракѣ и безмолвіи ночи, когда сильнѣе чувствуется близость Бога, я въ первый и послѣдній разъ призвалъ себя къ отвѣту за вспышку гнѣва и страха, заставившую меня нанести ему роковой ударъ.

Я припомнилъ, шагъ за шагомъ, все наше знакомство, съ того момента, какъ я увидалъ его сидящимъ возлѣ меня и разглагольствующимъ вмѣсто того, чтобъ дать мнѣ напиться. Мы не годились въ товарищи другъ другу; слѣпой случай насъ сблизилъ. Еслибъ я предвидѣлъ, чѣмъ это кончится, я оставилъ бы его еще въ Галифордѣ. Но я не предвидѣлъ, а преступленіе въ томъ, чтобы предвидѣть и сдѣлать. Свидѣтелей у меня не было; я могъ бы скрыть этотъ прискорбный фактъ; но я внесъ его въ свои записки, на ряду со всѣмъ остальнымъ. Пусть читатель судитъ меня, какъ знаетъ.

Усиліемъ воли я отогналъ отъ себя образъ священника, распростертаго на полу, и сталъ думать о другомъ — о марсіанахъ и о судьбѣ жены. Ни для какихъ выводовъ данныхъ у меня не было; я могъ только строить догадки. И вотъ опять началось мученіе. Я сидѣлъ на постели, вглядываясь въ темноту, и молился — о томъ, чтобы тепловой лучъ сразу и безболѣзненно прекратилъ ея жизнь. Со дня своего возвращенія изъ Лезерехда я не молился. На краю гибели, въ минуты отчаянія, я шепталъ молитвы, какъ язычники бормочутъ заклинанія, но только теперь, среди мрака и безмолвія, лицомъ въ лицу съ неисповѣдимой тайной всемогущества Божія, я молился, по-настоящему, какъ разумный человѣкъ и христіанинъ. Странная ночь! и еще страннѣе то, что на утро, чуть свѣтъ, я, ночью бесѣдовавшій съ Богомъ, выползъ изъ дому, крадучись, какъ крыса изъ норы, чувствуя себя такой же крысой, низшимъ животнымъ, которое могутъ затравить и убить, которое вполнѣ зависитъ отъ прихоти своего господина. Кто знаетъ, можетъ быть животныя тоже вѣрятъ и молятся. Если война не научила насъ ничему другому, зато она, по крайней мѣрѣ, научила насъ состраданію къ бѣднымъ, безсловеснымъ тварямъ, страдающимъ подъ нашимъ владычествомъ.

Утро было свѣжее, ясное; небо на востокѣ окрасилось въ розовый цвѣтъ; легкія облачка скользили по немъ. Дорога, ведущая отъ вершины Путни-хилля въ Вимбльдону, была усѣяна слѣдами паническаго бѣгства, начавшагося съ вечера достопамятнаго воскресенья. Я видѣлъ, напримѣръ, двухколесную телѣжку съ надписью: «Томасъ Лоббсъ, зеленщикъ, Нью-Мольденъ»; возлѣ валялось сломанное колесо и пустой жестяной сундукъ; дальше — завязла въ уже отвердѣвшей грязи соломенная шляпа; на вершинѣ Вестъ-хилля, у опрокинутой водопойной колоды лежала куча битаго стекла, перепачканнаго кровью.

Я брелъ, едва передвигая ноги; въ головѣ моей роились смутные планы. Тянуло меня въ Лезерхэдъ, хотя я зналъ, что найти тамъ жену очень мало надежды. Само собой, она бѣжала вмѣстѣ съ семьей двоюроднаго брата, если только смерть не захватила ихъ всѣхъ врасплохъ; но мнѣ казалось, что тамъ можно узнать, куда направились бѣглецы изъ Суррея. Мнѣ страстно хотѣлось найти жену; сердце мое болѣло за нее и за все человѣчество, но какъ искать ее — этого я себѣ ясно не представлялъ. Только теперь я созналъ ясно свое полное одиночество.

Подъ прикрытіемъ деревьевъ и кустовъ я незамѣтно добрался до окраины Вимбльдонскаго луга. На темной поверхности его выдѣлялись желтыми пятнами заросли дрова; красной травы не было видно. Съ того мѣста, гдѣ я стоялъ, открывался довольно обширный видъ на окрестность. Со страхомъ и трепетомъ въ душѣ я рѣшился, наконецъ, выйти на открытое мѣсто; въ это время взошло солнце, разливая вокругъ свѣтъ и жизнь. Лягушки дружно квакали въ маленькомъ болотцѣ между деревьями. Я долго слѣдилъ за ними, учась у нихъ крѣпкой рѣшимости жить. Внезапно я почувствовалъ на себѣ чей-то взглядъ, обернулся и увидалъ что то темное, притаившееся между кустами. Я шагнулъ въ ту сторону; темная масса приподнялась, — это былъ человѣкъ, вооруженный кортикомъ. Я медленно подошелъ къ нему. Онъ не шевелился и разглядывалъ меня молча.

Подойдя ближе, я замѣтилъ, что платье на немъ такое же пыльное и грязное, какъ на мнѣ, даже хуже: его какъ будто тащили по подземелью или сквозь водосточную трубу. Вблизи я могъ различить на его одеждѣ слѣды зеленой тины, присохшіе комки глины и черныя полосы отъ сажи или угля. Волосы свѣшивались ему на глаза; лицо было темное и грязное, щеки впали; нижняя часть лица перерѣзана краснымъ шрамомъ. Я не сразу узналъ его.

— Стой! — крикнулъ онъ, хриплымъ голосомъ, когда я былъ уже въ десяти шагахъ. Я остановился. — Откуда идешь?

Я отвѣтилъ не сразу.

— Изъ Мортлека. Я былъ похороненъ подъ развалинами дома, близь ямы. вырытой марсіанами для своего цилиндра. Потомъ мнѣ удалось выбраться наружу, и я убѣжалъ.

— Здѣсь ѣды не добудешь, — объявилъ онъ на отрѣзъ. — Это мой край: отъ холма до рѣки и назадъ, до Чобхэма, и весь лугъ, — все это мое. Тутъ пищи хватитъ только одному. Ты куда идешь?

Я медленно выговорилъ:

— Не знаю. Тринадцать или четырнадцать дней я прятался въ развалинахъ дома. Что происходило въ это время — не знаю.

Онъ посмотрѣлъ на меня подозрительно, потомъ вздрогнулъ и лицо его просвѣтлѣло.

— У меня нѣтъ никакого желанія оставаться здѣсь, — продолжалъ я. — Мнѣ хочется пройти въ Лезерхэдъ; тамъ осталась моя жена.

Онъ указалъ на меня пальцемъ.

— Это вы. Тотъ самый, что былъ въ Уэкинѣ. Такъ васъ не убили въ Валбриджѣ?

Тутъ и я узналъ его.

— Вы тотъ артиллеристъ, который забрался ко мнѣ въ садъ.

— Вотъ такъ удача! — воскликнулъ онъ. — Что называется, везетъ! — Вотъ ужъ не чаялъ встрѣтиться съ вами.

Онъ протянулъ мнѣ руку; я пожалъ ее.

— Я залѣзъ въ сточную трубу, а когда они ушли, вылѣзъ и полями добрался до Уольтона. Однако — не прошло шестнадцати дней, какъ мы видѣлись, — а у васъ волосы совсѣмъ сѣдые.

Онъ вдругъ тревожно оглянулся черезъ плечо.

— Ничего, грачъ пролетѣлъ. Вотъ времячко настало! Отъ птицы тѣнь упадетъ, — и то боишься. Однако, здѣсь того… мѣсто ужъ очень открытое. Заберемся-ка лучше въ кусты и потолкуемъ ладкомъ.

— Видѣли вы марсіанъ? Съ тѣхъ поръ, какъ я выползъ изъ своего убѣжища…

— Они за Лондономъ. Должно быть, у нихъ тамъ большой лагерь. Ночью на небѣ цѣлое зарево отъ ихнихъ огней. И самихъ марсіанъ видно, какъ они ходятъ. А днемъ не видать. Въ здѣшнія мѣста они не заходили — онъ сосчиталъ по пальцамъ — вотъ уже пять дней. Послѣдній разъ я видѣлъ двоихъ въ Гаммерсмитѣ; они тащили что-то большое, тяжелое. А позавчера ночью — онъ остановился и продолжалъ тихо, подчеркивая каждое слово, — позавчера ночью что-то носилось по воздуху. Они должно-быть построили летательную машину и учатся летать. Я, какъ ползъ черезъ кусты на четверенькахъ, такъ и замеръ въ этой позѣ.

— Летать!

— Да-съ, летать.

Я залѣзъ въ канаву и сѣлъ.

— Ну ужъ, коли они выучатся летать, тогда человѣчеству крышка. Они завоюютъ весь міръ.

Онъ кивнулъ головой.

— Конечно. Зато, они не будутъ притѣснять насъ однихъ. И притомъ…-- онъ посмотрѣлъ на меня, — развѣ вы не увѣрены, что міръ уже завоеванъ? Я вполнѣ увѣренъ… Мы разбиты, мы покорены.

Я уставился на него. Какъ это ни странно, до сихъ поръ я не могъ признать этого совершившимся фактомъ; у меня все еще оставалась смутная надежда, вѣрнѣе, привычка думать извѣстнымъ образомъ. Теперь, послѣ его словъ, наше пораженіе стадо для меня очевиднымъ. Онъ повторилъ: «Мы покорены». Слова его звучали глубокимъ убѣжденіемъ.

— Все кончено. Они потеряли, только одного, да и то случайно, а укрѣпились, какъ не надо лучше. Ни одинъ завоеватель не забиралъ такой силы. Они прямо-таки топчутъ насъ ногами. И это піонеры. Придутъ другіе. Я уже пять-шесть ночей не видалъ зеленыхъ звѣздъ, но навѣрное они падаютъ гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ. Ничего не подѣлаешь. Покорены! Побиты!

Я не отвѣчалъ. Уныло глядя передъ собой, я напрасно искалъ возраженій.

— Это не война, — продолжалъ артиллеристъ. — Какая это война! все равно, что между людьми и муравьями.

Мнѣ вдругъ пришла на память ночь, проведенная въ обсерваторіи.

— Они сдѣлали десять выстрѣловъ и больше не стрѣляли, по крайней мѣрѣ до паденія перваго цилиндра.

— Откуда вы это знаете?

Я объяснилъ. Онъ подумалъ немного.

— Должно быть, пушка испортилась. Да хоть бы и такъ. Починятъ, народъ дошлый. Ну, дадутъ передышку маленькую, такъ развѣ это мѣняетъ дѣло? Конецъ все одинъ. Все равно, что люди и муравьи. Мураши понастроютъ городовъ, живутъ себѣ по своему: войны у нихъ, революціи, а человѣкъ пришелъ, наступилъ ногой на муравейникъ, и баста! Такъ и мы теперь — настоящіе муравьи. Только…

— Что?

— Только съѣдобные.

Мы переглянулись.

— Что же они съ нами сдѣлаютъ? — спросилъ я.

— Вотъ объ этомъ-то я и самъ думаю, все время думалъ. Послѣ Вэйбриджа, я двинулся на югъ. Перевидалъ много чего. Народъ больше слабый, визжитъ, суетится… Ну, а я визжать не охотникъ. Мнѣ эту самую смерть-то ужъ не разъ приходилось видѣть лицомъ къ лицу. Не даромъ же я служилъ въ солдатахъ, не для забавы. Смерть такъ смерть и есть. У кого голова на плечахъ, тому и смерть не страшна, тотъ отъ всякой бѣды отвертится. Всѣ побѣжали на сѣверъ, а я себѣ думаю: «Что они ѣсть-то будутъ? Ѣды вѣдь на всѣхъ не хватитъ. Семъ-ка я поверну въ другую сторону». И пошелъ прямо на марсіавъ, какъ воробей летитъ на человѣка. Тамъ, онъ указалъ рукой на горизонтъ, — люди сотнями мрутъ съ голодухи, дерутся, давятъ другъ друга.

Замѣтивъ выраженіе моего лица, онъ неловко запнулся.

— Конечно, у кого деньжонки есть, тѣ перебрались во Францію…-- Онъ какъ будто хотѣлъ извиниться, но, поймавъ мой взглядъ, продолжалъ:

— Здѣсь ѣды вдосталь: консервы, вино, водка, минеральныя воды. А трубы всѣ до одной пустыя, и водопроводы, и сточныя. Такъ вотъ, говорю, о чемъ я думалъ. Марсіане, очевидно, существа разумныя. Нужны мы имъ для того, чтобы нами питаться. Значитъ, сначала надо насъ покорить. Такъ они и сдѣлали. Корабли, желѣзныя дороги, пушки, города, все это уничтожено. Общественнаго строя, какъ не бывало. Что еще не ушло, то уйдетъ. Будь мы такъ же малы, какъ муравьи, еще можно было бы какъ-нибудь скрыться. Но мы не муравьи. Тутъ не убережешься. Стало, это дѣло рѣшенное. Вы какъ полагаете?

Я согласился.

— Ладно, такъ и запишемъ. Теперь дальше. Теперь насъ ловятъ, какъ случится, когда понадобится. Марсіанину стоитъ пройти нѣсколько миль, чтобы наткнуться на цѣлую толпу людей: хватай и угощайся. Я самъ видѣлъ, какъ одинъ изъ нихъ, это было въ Вандевортѣ, разбивалъ дома и шарилъ между обломками. Но не всегда же они такъ будутъ дѣлать. Потопятъ всѣ корабли, перепортятъ пушки и желѣзныя дороги, водворятъ повсюду мерзость запустѣнія, какъ теперь здѣсь, и тогда начнутъ ловить насъ уже систематически, отбирать лучшихъ, а другихъ откармливать въ клѣткахъ. Вотъ увидите, — это скоро начнется. Пока они за насъ еще и не принимались, какъ слѣдуетъ.

— Не принимались!

— Понятное дѣло. Все, что было до сихъ поръ, произошло только потому, что у насъ не хватило ума сидѣть смирно, полѣзли на нихъ съ пушками и т. под. Эка выдумали — развѣ ихъ этимъ возьмешь! А потомъ и совсѣмъ голову потеряли: кинулись бѣжать, какъ стадо барановъ, точно въ другомъ мѣстѣ безопаснѣе. Они бы насъ пока и не тронули. У нихъ своего дѣла по горло: нужно здѣсь построить, чего нельзя было захватить съ собою, все приготовить, какъ слѣдуетъ быть, для тѣхъ, которые придутъ позже. Можетъ, они оттого и цилиндры перестали пускать, что боятся попасть въ своихъ. А намъ, вмѣсто того, чтобы спасаться бѣгствомъ или подводить мины, нужно было приспособиться къ новому положенію вещей, выдумать себѣ иной образъ жизни, чѣмъ мы вели до сихъ поръ. Я такъ и сдѣлалъ. Правда, для человѣка это не очень-то почетно, да что подѣлаешь: надо подчиняться обстоятельствамъ. Вотъ мое правило. Города, народы, цивилизація, прогрессъ, все это миновалось. Игра проиграна. Мы побиты.

— Если такъ, для чего же тогда жить?

Артиллеристъ съ минуту пристально смотрѣлъ на меня.

— Да, милліончикъ лѣтъ, или около того не будетъ ни концертовъ, ни академіи художествъ, ни вкусныхъ завтраковъ въ ресторанахъ! Если вы гонитесь за развлеченіями, — такъ это ужъ, братъ, ау! ихъ не будетъ. Если у васъ хорошія манеры, если вы не можете видѣть, какъ чистятъ грушу ножомъ, или сморкаются безъ платка, вы это лучше оставьте. Теперь это не понадобится.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что люди вродѣ меня останутся жить, ради продолженія рода. Я лично руками и зубами буду цѣпляться за жизнь. Да и вы, если не ошибаюсь, моего поля ягода. Насъ такъ скоро не уморишь! И въ руки я имъ не дамся, чтобъ они меня приручили и откармливали, какъ быка на убой. Уфъ! И думать-то противно объ этихъ бурыхъ ползунахъ!

— Не захотите же вы…

— Вотъ именно. Я хочу жить и буду. Хотя бы подъ ногами у нихъ. Планъ у меня уже готовъ; я все обдумалъ. Мы, люди, побиты. Мы слишкомъ мало знаемъ. Надо поучиться и тогда воспользоваться случаемъ. А для этого надо знать, и жить независимо, чтобъ имѣть возможность учиться. Понимаете? Вотъ что надо дѣлать.

Я глядѣлъ на него во всѣ глаза, удивленный и глубоко потрясенный этой силой воли.

— Вы по истинѣ человѣкъ!-- воскликнулъ я, пожиная ему руку. Онъ сверкнулъ глазами.

— А что? Недурно придумано, а?

— Продолжайте, — сказалъ я.

— Ну-съ, такъ вотъ: кто не хочетъ попасть имъ въ лапы, долженъ заранѣе приготовиться. Я уже готовлюсь. Надо только помнить, что не всякій человѣкъ способенъ стать дикимъ звѣремъ Вотъ почему я слѣдилъ за вами. У меня были сомнѣнія. Вы такой тонкій, жиденькій. Притомъ же я васъ не узналъ и не зналъ, что вы вынесли. Всѣ здѣшніе обыватели, да и вся эта мелюзга, которая живетъ по-здѣшнему — ни въ чорту не годится. Въ нихъ души нѣтъ, — нѣтъ ни гордости, ни сильныхъ страстей, а, коли у человѣка ничего этого нѣтъ, — Господи, да на что же онъ годенъ? Вѣчно боится, вѣчно дрожитъ. Знаю я этихъ писарьковъ; ихъ тутъ сотни такихъ. — Глядишь, мчится, не кончивъ завтрака, съ недоѣденнымъ кускомъ въ рукѣ, чтобъ поспѣть на поѣздъ; потому билетъ-то абонементный, не на всѣ поѣзда пускаютъ, а опоздаешь, пожалуй, со службы выгонятъ; бѣжитъ и труситъ. Работаетъ кой какъ, потому боится дать себѣ трудъ вникнуть въ дѣло; назадъ тоже бѣжитъ со всѣхъ ногъ, боится опоздать къ обѣду; послѣ обѣда сидитъ дома, боится, какъ бы его не ограбилъ кто въ глухомъ переулкѣ; не измѣняетъ женѣ, не потому, чтобъ любилъ ее, а потому, что у нея есть капиталецъ, обезпечивающій его жалкое, сѣренькое существованьице. Онъ не то что застрахуетъ жизнь, а самъ ее задавитъ въ себѣ, чтобъ, храни Богъ, чего не случилось. А придетъ воскресенье — новый страхъ! Что будетъ дальше? Какъ будто адъ существуетъ для кроликовъ! Нусъ, такъ вотъ для такихъ людишекъ марсіане будутъ сущими благодѣтелями. Чистыя просторныя клѣтки, сытная пища, хорошій уходъ, работы никакой: чего же еще? Погуляютъ съ недѣльку по полямъ и лугамъ на голодное брюхо, такъ рады будутъ и сами отдаться въ руки. Придетъ время — удивляться будутъ, какъ это люди могли жить, когда о нихъ не заботились марсіане. Всѣ эти праздношатаи, актеры, пѣвцы, — я ихъ себѣ отлично представляю. Отлично! — повторилъ онъ съ какимъ-то мрачнымъ злорадствомъ. — А большинство ударится въ сантименты, религіозность. Много я насмотрѣлся въ своей жизни такого, что началъ понимать какъ слѣдуетъ только теперь. Половина людей примирятся съ совершившимся фактомъ, будутъ себѣ жирѣть и тупѣть: другая половина будетъ мучится сознаньемъ, чта на свѣтѣ стало какъ-то неладно. И что имъ слѣдовало что-то сдѣлать. Ну а когда люди чувствуютъ, что имъ что-то надо сдѣлать, а силы у нихъ нѣтъ, то они всегда выдумываютъ для себя религію недѣланія, приписывающую покорность угнетателямъ и волѣ Божіей. Такъ всегда поступаютъ люди слабые и тѣ, у кого воля ослабѣла, оттого что они только размышляютъ. Все это очень высоко и благородно, но для дѣла тоже не годится. Вы навѣрное сами наблюдали такія вещи. Будутъ себѣ сидѣть въ клѣткахъ, распѣвая псалмы и гимны. А кто не такъ простъ, тѣ ударятся въ другое — какъ это называется эротизмъ, что ли?

Онъ остановился, потомъ продолжалъ.

— Очень возможно, что марсіане сами привяжутся къ нѣкоторымъ изъ насъ. Будутъ растить, баловать, учить разнымъ штукамъ — кто знаетъ? — пожалуй, умиляться будутъ надъ какимъ-нибудь маленькимъ мальчуганомъ, что вотъ, молъ, онъ выросъ, а нужно его зарѣзать.

— Нѣтъ! — вскричалъ я, — это невозможно. Ни одинъ человѣкъ…

— Полноте, что пользы лгать? Охотниковъ на это найдется много. Неужели вы рѣшитесь утверждать, что не найдется.

Я молча поникъ головой.

— Пожалуй и за мной будутъ охотиться. Ну ужъ я имъ живой не дамся въ руки — выговорилъ онъ и погрузился въ мрачныя думы.

Я тоже задумался. Возражать было нечего, онъ разсуждалъ совершенна правильно. Еще недавно до вторженія марсіанъ, никто бы не усумнился въ моемъ умственномъ превосходствѣ надъ нимъ: помилуйте, я извѣстный профессіональный писатель-философъ, — онъ простой солдатъ и однако онъ уже успѣлъ резюмировать положеніе, которое я только начиналъ понимать.

— Что же вы дѣлали все это время? — опросилъ я. — Какіе у васъ планы?

Онъ колебался.

— Ну, да ужъ ладно — скажу. Что намъ дѣлать? Надо устроиться такъ, чтобы жить и воспитывать дѣтей, по возможности, не подвергаясь опасности. Погодите минутку — я вамъ объясню. Ручные по природѣ люди и будутъ жить, какъ ручныя животныя; черезъ нѣсколько поколѣній они станутъ крупными, полнокровными, глупыми — дрянцо, а не люди! ихъ и жалѣть нечего. Страшно, вотъ, какъ бы другіе не одичали — не превратились въ большихъ дикихъ крысъ… Видите ли, я думаю, что надо жить подъ землею. Я сразу подумалъ о водосточныхъ трубахъ. Кто ихъ не знаетъ, представляетъ себѣ Богъ знаетъ что. А вѣдь на самомъ дѣлѣ ничего въ нихъ нѣтъ ужаснаго. На цѣлыя мили, на сотни миль; теперь Лондонъ пустъ; пройдетъ хорошій дождикъ и они станутъ совсѣмъ чистыя. О водопроводныхъ трубахъ и говорить нечего; въ тѣхъ довольно мѣста я воздуха для кого угодно. А затѣмъ подвалы, погреба, подземныя кладовыя, отъ которыхъ можно проложить ходъ къ трубамъ, а затѣмъ желѣзно-дорожной тунели и т. п. Что, начинаете понимать? Мы сплотимся всѣ въ одну шайку людей смѣлыхъ, сильныхъ, разумныхъ: разнаго дрянца брать не станемъ. Трусовъ и слабыхъ будемъ отсылать обратно.

— Какъ хотѣли отослать меня?

— Вѣдь я же вамъ говорилъ, что я къ вамъ присматривался.

— Ну хорошо, не будемъ ссориться Изъ-за этого. Продолжайте.

— Для тѣхъ, кто останется, нужно будетъ ввести строгую дисциплину. Нужны намъ и женщины — матери и наставницы, конечно, тоже сильныя и здоровыя, не какія-нибудь кисейныя барышни, закатывающія глазки. Слабыя и глупыя намъ не годятся. Жизнь пойдетъ по-настоящему! Все безполезное, лишнее, не нужное должно умереть. Такіе люди сами должны желать смерти. Вѣдь въ сущности это безчестно — жить и портить расу. Счастливы они все равно быть не могутъ. Къ тому же смерть вовсе не такъ ужъ страшна: она страшна только трусамъ… Жить будемъ въ Лондонѣ и поблизости. Иногда будемъ собираться вмѣстѣ; иной разъ, можетъ быть, удастся подышать свѣжимъ воздухомъ и погулять на просторѣ въ отсутствіи марсіанъ. Можетъ быть, даже въ крокэтъ будемъ играть. Такимъ образомъ, мы спасемъ расу. Что? Вы думаете невозможно? Вполнѣ возможно. Но спасти расу, само по себѣ, еще ничего не значитъ. Живутъ вѣдь и крысы. Надо спасти наши знанія и пріумножить ихъ. Набрать побольше такихъ людей, какъ вы, книгъ, моделей машинъ, схоронить эти книги въ большихъ надежныхъ помѣщеніяхъ подъ землею; понятно, надо брать не романы и всякія поэтичныя бредни, а хорошія книги — научныя. Вотъ тутъ-то и понадобятся такія люди, какъ вы. Надо пойти въ Британскій музей и выбрать оттуда все лучшее. Особенно надо стараться науку сберечь и научиться большему. Будемъ слѣдить за марсіанами, у нихъ учиться. Нѣкоторымъ изъ насъ придется взять на себя роль шпіоновъ. Можетъ я самъ стану шпіономъ, т.-е. нарочно отдамся имъ въ руки, чтобы вывѣдать, что и какъ у нихъ дѣлается. А главное — надо оставить марсіанъ въ покоѣ. Не надо даже особенно прятаться. Повстрѣчалъ марсіанина — сойди съ дороги, и только. Надо показать имъ, что мы не желаемъ имъ зла… Да, я знаю, что вы хотите сказать. Но вѣдь они существа разумныя; не станутъ же они охотиться за нами, когда у нихъ будетъ всего вдоволь. Что же мы для нихъ? Безвредные звѣрьки, ничего болѣе.

Артиллеристъ пріостановился и положилъ мнѣ на плечо свою потемнѣвшую руку.

— Въ сущности, можетъ быть намъ и не такъ ужъ долго придется учиться… Представьте себѣ такую картину: четыре-пять треножниковъ расхаживаютъ по полю, — дѣйствуя направо и налѣво тепловымъ лучемъ, но управляютъ ими не марсіане, а люди, — люди, научившіеся этому у своихъ враговъ. Можетъ, и мы съ вами доживемъ до этого. Представьте себѣ, что вы на треножникѣ, что въ вашемъ распоряженіи тепловой лучъ! Развѣ это не чудесно? Что за бѣда, если въ концѣ-концовъ самъ разобьешься въ куски? Зато поцарствовалъ! Вотъ-то марсіане выпятятъ свои глазищи! Вы только представьте себѣ ихъ, — какъ они бѣгутъ, суетятся, пыхтятъ, спѣшатъ взобраться на другіе треножники. Глянь — въ каждомъ что-нибудь да испорчено. А человѣкъ, не будь глупъ, тамъ повертѣлъ, здѣсь подвинтилъ, пустилъ тепловой лучъ, — смотришь, и получилъ свое обратно.

Эта сила воображенія, этотъ увѣренный и бодрый тонъ дѣйствовали на меня подавляющимъ образомъ. Я сразу увѣровалъ и въ его предсказанія относительно судьбы человѣка, и въ удобоисполнимость его удивительной схемы. Можетъ быть кому-нибудь изъ читателей покажется смѣшной и глупой моя довѣрчивость, но пусть онъ не удивляется, пусть вспомнитъ разницу нашихъ положеній. Онъ, спокойный, все обдумавшій, говоритъ съ твердымъ убѣжденіемъ; я, изголодавшійся, измученный страхомъ и тревогой, лежу, скорчившись въ кустахъ, и слушаю горячія убѣжденныя рѣчи. Кто же изъ насъ долженъ былъ вліять на другого? Естественно, онъ на меня.

Въ такой бесѣдѣ мы провели почти все утро, потомъ выползли изъ кустовъ, поискали на небѣ отблеска пламени, ничего не увидѣли и бѣгомъ побѣжали въ домъ на Путни-хиллѣ, который артиллеристъ избралъ своимъ пріютомъ. Жилъ онъ, какъ оказалось, въ угольномъ погребѣ. Осмотрѣвъ результаты его работы за недѣлю, — подземный ходъ ярдовъ въ десять длины, который онъ разсчитывалъ довести до главной водосточной трубы на Путни-хиллѣ, — я впервые понялъ, какая пропасть лежитъ между его честолюбивыми замыслами и его способностью къ выполненію ихъ. Я такую нору могъ бы выкопать въ одинъ день. Я все же я еще вѣрилъ въ него настолько, что проработалъ полдня вмѣстѣ съ нимъ, предварительно подкрѣпившись консервированнымъ черепаховымъ супомъ и хорошимъ виномъ. Мы копали садовыми заступами, а землю отбрасывали въ кухню. Въ этомъ тяжеломъ трудѣ я находилъ какое-то странное облегченіе. Налегая на заступъ, я въ то же время обдумывалъ проектъ артиллериста. Много сомнѣній и возраженій тѣснилось въ моей головѣ, но я не переставалъ копать, радуясь, что у меня есть теперь хоть какой-нибудь опредѣленный планъ дѣйствія. Я думалъ о громадномъ разстояніи, отдѣляющемъ насъ отъ клоаки, о томъ, что мы рискуемъ направить свой ходъ въ другую сторону и совсѣмъ не попасть туда, куда нужно. Особенно смущала меня мысль, зачѣмъ намъ рыть длинный ходъ, когда можно влѣзть въ трубу черезъ одно изъ отверстій съ улицы и ужъ оттуда проложить ходъ къ дому. Да и самый выборъ дома казался мнѣ неудачнымъ, такъ какъ онъ отстоялъ далеко отъ трубы. Не успѣлъ я хорошенько обсудить все это, какъ артиллеристъ бросилъ заступъ и посмотрѣлъ на меня.

— Однако мы здорово поработали. Не мѣшаетъ и передышку сдѣлать. Давайте, слазимъ на крышу, посмотримъ, что дѣлается кругомъ.

Я предпочиталъ продолжать. Онъ неохотно взялся опять за работу; внезапно въ умѣ моемъ блеснула догадка; я остановился, онъ тоже.

— Зачѣмъ вы бродили по лугу вмѣсто того, чтобъ сидѣть здѣсь? — спросилъ я.

— Хотѣлось воздухомъ подышать. Ночью оно, знаете безопаснѣе. Я возвращался, когда встрѣтился съ вами.

— А работа какъ же?

— Нельзя же все время работать — выговорилъ онъ нерѣшительно, вертя въ рукахъ заступъ. — А все-таки на крышу слазить бы не мѣшало. А то, если они близко, пожалуй, услышатъ, какъ мы копаемъ, и прихлопнутъ насъ невзначай.

Противорѣчить мнѣ больше не хотѣлось. Въ одинъ моментъ я раскусилъ этого человѣка. Мы пошли на чердакъ и выглянули въ слуховое окно. Марсіанъ нигдѣ не было видно. Тогда мы вылѣзли на самую крышу, спустились по черепицамъ до края и усѣлись возлѣ парапета.

Отсюда намъ видна была лишь не большая часть Путни-хилля, — остальное закрывали деревья; зато хорошо видна была рѣка внизу, сплошь заросшая красной травою, и покраснѣвшая наводненная низменная часть Ламбета. Всѣ деревья около стараго дворца были обвиты ползучей красной травой; между фестонами ея кой-гдѣ печально выглядывали ихъ засохшія, мертвыя вѣтви. Странно, насколько распространеніе обоихъ видовъ красной травы зависитъ отъ того, имѣется ли въ данной мѣстности текучая вода. Возлѣ насъ на холмѣ ея совсѣмъ не было; деревья, свѣжія и цвѣтущія, радостно улыбались солнышку. За Кенсингтономъ виднѣлся густой дымъ, скрывавшій цѣпь холмовъ на сѣверѣ.

Артиллеристъ разсказывалъ мнѣ о судьбѣ тѣхъ, которые остались въ Лондонѣ.

— Какъ то ночью, на прошлой недѣлѣ, какому то дураку вздумалось позажигать электрическіе фонари въ Риджентъ Стритѣ и возлѣ цирка. Освѣщеніе такое устроили что на поди! Собралась куча народу, — мужчины оборванные, женщины намазанныя, всѣ пьяные, — и плясали до разсвѣта. Мнѣ очевидецъ разсказывалъ. А на утро глянь — возлѣ Лангхэма стоитъ марсіанинъ на треножникѣ и смотритъ на нихъ сверху внизъ. Господь его знаетъ, сколько онъ времени тамъ стоялъ. А потомъ пошелъ къ нимъ да и нахваталъ съ полсотни такихъ, которые со страху или съ похмѣлья не успѣли унести ноги.

Характерная страничка изъ исторіи эпохи, которая никогда не будетъ описана въ точности!

Постепенно, въ отвѣтъ на мои разспросы, мой собесѣдникъ увлекся и снова перешелъ къ своимъ грандіознымъ планамъ. Онъ говорилъ съ такимъ одушевленіемъ и такъ краснорѣчиво, что я опять наполовину увѣровалъ въ него. Но теперь, когда я началъ понимать, что это за человѣкъ, меня уже не удивляло его безпрестанныя повторенія, что нужно дѣлать все обдуманно, не торопясь. Я замѣтилъ еще, что теперь онъ уже не поднималъ вопроса о своемъ личномъ участіи въ дѣлѣ захвата треножника.

Немного погодя мы опять спустились въ погребъ. Ни одинъ изъ насъ, повидимому, не былъ расположенъ копать. Онъ предложилъ поѣсть; я не имѣлъ ничего противъ. Мы закусили; онъ съ чего-то вдругъ расщедрился и вернулся съ нѣсколькими превосходными сигарами. Мы оба закурили; это привело его въ еще болѣе оптимистическое настроеніе. Онъ придавалъ также много значенія встрѣчѣ со мной.

— А знаете что, — началъ онъ, — въ погребѣ есть шампанское?

— Не лучше ли намъ вернуться къ раскупоркѣ этого берега Темзы?

— Нѣтъ, сегодня я угощаю. Велика бѣда выпить глотокъ шампанскаго, когда передъ нами столько работы. Надо же отдохнуть и накопить силъ, пока можно. Поглядите на мои руки, — онѣ всѣ въ мозоляхъ.

Онъ положительно рѣшилъ устроить себѣ праздникъ. Послѣ обѣда онъ предложилъ поиграть въ карты и научилъ меня множеству разныхъ игръ. Мы раздѣлили между собою Лондонъ — онъ взялъ сѣверную часть, я — южную — и принялись играть на приходы. Трезвому человѣку это покажется дико, но такъ оно было на самомъ дѣлѣ, и любопытнѣй всего, что всѣ игры, которыя онъ мнѣ показывалъ, чрезвычайно интересовали меня.

Странно устроенъ человѣкъ! Въ такія минуты, когда все человѣчество находилось за краю гибели или глубокаго униженія, когда у насъ не было ничего опредѣленнаго впереди, кронѣ большого вѣроятія погибнуть позорной смертью, — мы могли перебрасываться раскрашенными кусочками картона, испытывая при этомъ живѣйшее удовольствіе. Въ концѣ концовъ онъ научилъ меня покеру, а я его шахматной игрѣ и далъ ему матъ въ три хода. Мы такъ заинтересовались игрой, что, когда наступили сумерки, не побоялись даже риска и зажгли лампу.

Наигравшись вдоволь, мы поужинали, а артиллеристъ прикончилъ шампанское; потомъ мы оба закурили сигары. Снова зашелъ разговоръ на ту же тему, но теперь я уже не видѣлъ передъ собой энергичнаго оберегателя и возродителя вида. Оптимизмъ его принялъ другой оттѣнокъ, болѣе спокойный, болѣе обдуманный. Помню, онъ пилъ за мое здоровье и говорилъ рѣчь на тему о необходимости выдержки и терпѣнія. Въ концѣ концовъ мнѣ это надоѣло. Я взялъ сигару и пошелъ наверхъ, поглядѣть на зеленые огни надъ Хайгэтомъ, о которыхъ онъ мнѣ давеча разсказывалъ.

На небѣ я ничего не увидалъ; долина Лондона и сѣверные холмы тонули во мракѣ; возлѣ Кенингтона виднѣлись огни, только красные; кой гдѣ оранжево-красные языки пламени взлетали кверху и тотчасъ исчезали въ голубомъ сумракѣ ночи. Остальная часть Лондона то же была объята тьмою; зато неподалеку я замѣтилъ странный, блѣдновато лиловопурпуровый свѣтъ, колеблемый ночнымъ вѣтеркомъ. Я не сразу догадался, въ чемъ дѣло, но потомъ сообразилъ, что это должно быть флюоресцируетъ красная трава. И опять во мнѣ ироенулось дознаніе чуда, переворота на землѣ, замѣны всѣхъ существующихъ условій другими. Я взглянулъ на Марсъ, ясный и чистый, горѣвшій высоко на западѣ, потомъ сталъ вглядываться въ темноту по направленію къ Гэмпстэду и Хайгэту.

Долго я просидѣлъ на крышѣ, перебирая въ памяти всѣ событія этого дня, отъ полночной молитвы, до нелѣпой игры въ карты. Сердце мое снова исполнилось жалости съ людямъ; помню, между прочимъ, какъ я съ отвращеніемъ швырнулъ сигару. Это должно было знаменовать собой переворотъ въ моихъ мысляхъ. По обыкновенію, я страшно преувеличивалъ; мнѣ казалось, что я измѣнилъ женѣ и всѣмъ людямъ, что я предалъ ихъ; меня мучили угрызенія совѣсти. Я рѣшилъ оставить этого фантазера, великаго только на словахъ. Пусть онъ себѣ пьетъ и объѣдается, а я пойду въ Лондонъ. Мнѣ казалось, что тамъ легче всего узнать, что дѣлаютъ марсіане и что сталось съ людьми. Поздняя луна застала меня еще на крышѣ.

VIII.
Вымершій Лондонъ.

Разставшись съ артиллеристомъ я спустился съ холма и пошелъ по Гайстритъ къ Ламбету. Мостъ на пути и вся дорога густо заросли красной травой, но листья ея уже побѣлѣли мѣстами отъ жестокой болѣзни, которая вскорѣ затѣмъ безслѣдно уничтожила это чужеядное растеніе.

На углу улицы, ведущей къ станція Путни-бриджъ, на землѣ лежалъ человѣкъ, весь черный, какъ сажа, отъ черной пыли, живой, но мертвецки пьяный. Я попробовалъ растолкать его, но ничего не добился, кромѣ проклятій и брани. Вѣроятно, я все-таки остался бы и подождалъ, пока онъ проспится, но лицо у него было такое разбойничье, что я предпочелъ продолжать путь.

Вся дорога отъ моста была покрыта черной пылью; въ Фульгамѣ она лежала на землѣ густымъ слоемъ. Городокъ былъ необычайно спокоенъ. Въ одной будочной я нашелъ себѣ пищу — хлѣбъ былъ кислый, черствый и заплеснѣвшій, но все же годный для ѣды. Подъ Вальгемъ-гриномъ пыли на улицахъ не было, зато пылали дома. Шумъ и трескъ пламени положительно былъ пріятенъ послѣ этой жуткой тишины. Поближе въ Бромптону опять все стало тихо.

Здѣсь я опять наткнулся на черную пыль и трупы. На коротенькой Фульгемской дорогѣ валялось болѣе дюжины мертвыхъ тѣлъ, уже разлагавшихся. Я поспѣшилъ пройти мимо. Черная пыль покрыла ихъ саваномъ, смягчивъ очертанія. Два-три были изгрызены собаками.

Тѣ кварталы, гдѣ пыли не было, ужасно походили на Сити въ воскресенье; всѣ дома на запорѣ, въ лавкахъ заперты ставни, въ домахъ спущены шторы, всюду тишина и безлюдье. Кой-гдѣ видимо побывали воры, но грабили только винныя лавки и мясныя. Въ одномъ ювелирномъ магазинѣ было выбито окно, но вору должно быть помѣшали, и онъ спѣшно бѣжалъ, растерявъ по дорогѣ золотые часы и цѣпочки, Я даже не наклонился поднять ихъ. У одной двери сидѣла, скорчившись женщина въ лохмотьяхъ; одна рука ея, свѣсившаяся на колѣно, была порѣзана и кровь тонкой струйкой капала за темное платье. На мостовой возлѣ стояла лужа отъ пролитаго шампанскаго. Женщина казалась спящей, но на самомъ дѣлѣ была мертва.

Чѣмъ ближе къ центру Лондона, тѣмъ глубже становилась тишина. Но это не было безмолвіе смерти, скорѣй затишье, полное тревожнаго ожиданія. Губительный лучъ, уничтожившій сѣверныя окраины столицы, каждую минуту могъ коснуться этихъ домовъ и превратить ихъ въ дымящіяся развалины. Это былъ городъ, покинутый жителями и обреченный на гибель…

Въ южномъ Кенсингтонѣ на улицахъ не было ни пыли, ни труповъ. Здѣсь я впервые услыхалъ вой марсіанина, Я не сразу даже сообразилъ, что это такое. Въ воздухѣ монотонно звенѣли, безпрестанно повторяясь, двѣ жалобныхъ ноты: «Ул-ла, ул-ла, ул-ла!» Зданія по пути то заглушали его, то вновь открывали ему свободный доступъ къ моему слуху. Чѣмъ дальше на сѣверъ, тѣмъ слышнѣе становился крикъ и на Эгзибишёнъ-родъ превратился уже въ настоящій вопль, Я остановился, не понимая, откуда идутъ ити странные звуки. Казалось, эта огромная пустыня, покинутыхъ зданій и улицъ внезапно обрѣла голосъ, чтобы жаловаться на свои страхъ и одиночество.

«Улла, улла, улла!» — неслись нечеловѣческіе звуки, плыли волной надъ широкой, залитой солнцемъ дорогой, разливались между высокими зданіями. Я напрасно оглядывался вокругъ: ни въ кенсингтонскихъ садахъ, ни за желѣзными воротами Гайдъ-парка не видно было треножника. Я хотѣлъ было проникнуть въ естественно-историческій музей и взобраться на башню обсерваторіи, чтобы осмотрѣть паркъ, во потомъ рѣшилъ остаться на улицѣ, гдѣ легче спрятаться, и пошелъ по Эгзибишёнъ-родъ. Высокіе дома по обѣимъ сторонамъ улицы были мрачны и пусты; шаги мои гулко отдавались въ тишинѣ, повторяемые каменными стѣнами. У воротъ парка я увидалъ странное зрѣлище: опрокинутый омнибусъ и рядомъ обглоданный да чиста остовъ лошади. На минуту я задумался надъ этимъ, потомъ пошелъ дальше, по мосту черезъ Серпентайнъ. Невѣдомый голосъ звучалъ все слышнѣе, хотя надъ вершинами домовъ на сѣверъ отъ парка не видно было ничего, кромѣ, синеватаго дыма.

«Улла, улла, улла, улла!» Мнѣ казалось, что звуки несутся со стороны Риджентъ-парка. Этотъ унылый, жалобный вопль дѣйствовалъ на меня угнетающимъ образомъ. Вся моя бодрость духа куда-то исчезла и вмѣсто того, напала на меня страшная тоска. Я вдругъ почувствовалъ страшную усталость, боль въ ногахъ, мучительный голодъ и жажду.

Было уже послѣ двѣнадцати. Меня мучили горькія мысли. Къ чему я брожу здѣсь одинъ въ этомъ городѣ мертвыхъ? Зачѣмъ я одинъ живу, когда весь Лондонъ лежитъ за смертномъ одрѣ, закутанный въ черный саванъ. На душѣ у меня было страшно тоскливо, одиночество давило нестерпимо. Вспоминались друзья, молодости, давно позабытые. Воображеніе рисовало яды въ банкахъ на полкахъ аптекарскихъ складовъ, ликеры и водки въ винныхъ погребахъ; хотѣлось вѣчнаго покоя или, по крайней мѣрѣ, забвенія…

Черезъ Мраморную арку я вышелъ въ Оксфордъ-стритъ; здѣсь опять была, черная пыль и трупы; изъ рѣшетчатыхъ оконъ подваловъ неслось тяжелое зловоніе. Меня мучила жажда; ноги горѣли, и ныли отъ долгой ходьбы. Съ величайшимъ трудомъ мнѣ удалось высадитъ дверь ближайшаго трактира и войти въ домъ, гдѣ я нашелъ питье и пищу. Подкрѣпившись я тутъ же и уснулъ на кожанномъ диванчикѣ, въ комнаткѣ за буфетомъ.

Проснувшись, я услышалъ все тотъ же жалобный вой: «Улла, улла, улла, улла!» Уже совсѣмъ смерклось; я запасся въ буфетѣ сыромъ и сухарями, было и мясо, но все покрытое бѣлыми червями, я снова пустился въ путь. По какимъ улицамъ я шелъ, теперь такъ и не помню; знаю только, что вышелъ около Риджентъ-парка и увидѣлъ вдали, подъ деревьями, на фонѣ заката, шлемъ гиганта-марсіанина. Онъ-то и издавалъ эти жалобные звуки. Я не испугался, напротивъ, пошелъ прямо на него, какъ будто такъ и слѣдовало. Нѣсколько времени я наблюдалъ за нимъ; онъ не шевелился, стоялъ на одномъ мѣстѣ и вылъ, — почему, я не зналъ и, конечно, догадаться не могъ.

Я пытался составить планъ дѣйствія, но монотонное «улла! улла! улла!» разбивало мои мысли. Быть можетъ, я слишкомъ усталъ, чтобы особенно испугаться. Какъ бы тамъ ни было, я испытывалъ скорѣе желаніе узнать причину этого воя, чѣмъ страхъ. Я повернулъ назадъ, обогнулъ паркъ подъ прикрытіемъ террассъ, и вышелъ къ Сентъ-Джонсъ-вуду. Марсіанинъ по-прежнему стоялъ на мѣстѣ и вылъ. Пройдя шаговъ двѣсти, я услышалъ другіе звуки; прямо на меня бѣжала собака съ кускомъ гнилого мяса въ зубахъ; за ней гналась цѣлая стая дворняшекъ. Завидѣвъ меня, собака описала большой кругъ, словно боясь, какъ бы и я не польстился на ея добычу. Дай замеръ вдали, тогда жалобное: «улла, улла, улла!» раздалось снова.

На полдорогѣ къ станціи я наткнулся на испорченную многоручную машину. Сначала я принялъ ее за обвалившійся домъ. Только пробираясь между обломками, я разсмотрѣлъ рухнувшаго гиганта, съ поломанными и погнутыми стальными руками. Передняя часть его была разбита въ куски. Должно быть машина наскочила съ разбѣга на домъ и рухнула вмѣстѣ съ нимъ. По какъ могло это случиться? Или при ней не было управляющаго ею марсіанина? Я не могъ осмотрѣть всѣхъ обломковъ; къ тому же темнота мѣшала мнѣ разсмотрѣть кровь на сидѣньи и объѣденные собаками останки марсіанина.

Все больше удивляясь видѣнному, я пошелъ дальше, къ Примрозъ-гиллю. Вдали, въ просвѣтѣ между деревьями, виднѣлась фигура другого марсіанина, стоявшаго въ паркѣ возлѣ Зоологическаго сада и такого же неподвижнаго, какъ первый, съ тою разницею, что этотъ молчалъ. За обломками разбитой машины опять пошла красная трава; Регентовъ каналъ превратился въ сплошное болото, покрытое губчатыми темно-красными кочками.

Лишь только я перешелъ черезъ мостъ, крикъ «улла! улла! улла!» вдругъ сразу прекратился, словно оборвался. Ударъ грома не могъ бы больше поразить меня, чѣмъ эта неожиданно наступившая тишина.

Смутно рисовались въ сумеркахъ темныя очертанія ближнихъ домовъ; деревья въ паркѣ казались совсѣмъ черными.

Красная трава обступила меня со всѣхъ сторонъ; надвигалась ночь, чреватая страхомъ и тайной. Пока звучалъ голосъ, еще можно было сносить это тоскливое одиночество: Лондонъ казался еще живымъ и это сознаніе близости жизни поддерживало во мнѣ бодрость. И вдругъ что-то измѣнилось, что-то пролетѣло — не знаю что — и наступила жуткая осязаемая тишина, зловѣщее безмолвіе.

Дома вокругъ меня казались привидѣніями, окна въ нихъ — глазными впадинами скелета. Воображеніе рисовало мнѣ въ темнотѣ тысячи безшумно приближающихся враговъ. Ужасъ охватилъ меня; мнѣ было страшно своей дерзкой отваги. Какая-то темная масса, лежавшая поперекъ дороги, загородила мнѣ путь. Я не могъ заставить себя подойти въ ней. Я повернулъ и, какъ безумный бросился бѣжать къ Кильбурну, спасаясь отъ этой невыносимой тишины, но уйти отъ нея мнѣ удалось только послѣ полуночи, когда я спрятался въ баракъ, устроенный для извощиковъ на Хароу-родѣ. Когда стало свѣтать, мужество вернулось во мнѣ и я снова пошелъ въ Риджентъ-парку. Звѣзды поблѣднѣли, но еще не скрылись. Я заблудился и, дойдя до конца какой-то длинной улицы, увидалъ передъ собой контуры Примрозъ-гилля. На вершинѣ его, казалось касаясь головой звѣздъ, стоялъ третій марсіанинъ, такой-же неподвижный и безмолвный, какъ и первые два.

Въ умѣ моемъ сложилось дикое рѣшеніе. Надо умереть, надо кончить эту муку. Пусть онъ меня убьетъ, по крайней мѣрѣ я избавлю себя отъ этого труда. Я пошелъ прямо на гиганта — и подойдя ближе — въ сѣромъ свѣтѣ занимающагося утра увидалъ множество сѣрыхъ птицъ кружившихся надъ треножникомъ. Сердце мое забилось сильнѣе; я ужъ не шелъ, а бѣжалъ.

Красная трава загораживала мнѣ путь; вся Сентъ-Эдскунская терасса заросла ею; въ одномъ мѣстѣ мнѣ пришлось перейти по грудь въ водѣ черезъ новообразовившійся потокъ. Тѣмъ не менѣе еще до восхода солнца я добрался до гребня холма, окруженнаго высокимъ валомъ. Это было послѣднее и самое обширное укрѣпленіе марсіанъ; изъ за вала подымался вверху тонкой струйкой дымокъ. На горизонтѣ показался силуэтъ бѣгущей собаки и скрылся. Догадка, блеснувшая въ моемъ умѣ, превращалась въ увѣренность. Я не испытывалъ страха; весь дрожа отъ какого-то дикаго восторга, я бѣгомъ взбѣжалъ на вершину холма, гдѣ неподвижно стояло чудовище. Изъ подъ шлема его свѣшивались длинные, темные лоскуты, которые клевали и рвали голодныя птицы.

Черезъ минуту я вскарабкался на земляной валъ и, стоя на гребнѣ его, могъ обозрѣть всю внутренность редута. Это была обширная яма, тамъ и сямъ стояли гигантскія машины и страннаго вида навѣсы; грудами навалены были матеріалы и отдѣльныя части механизма. И повсюду иные въ опрокинутыхъ треножникахъ, другіе въ неподвижныхъ многоручныхъ машинахъ, большинство просто на землѣ, валялись мертвые марсіане — мертвые! убитые болѣзнетворными микробами, которыхъ они не знали у себя дома, загубленные ими какъ красная трава, уничтоженные скромнѣйшими созданіями Божіими, послѣ того какъ всемогущество человѣка оказалось безсильнымъ справиться съ ними.

Все это я и многіе другіе моглибы предвидѣть, еслибы страхъ и неожиданность обрушившагося на насъ бѣдствія не помрачили нашего разума. Микроскопическія существа, носящія въ себѣ зародыши болѣзни, отъ начала міра ведутъ борьбу съ человѣкомъ и еще до созданія человѣка они вели борьбу съ его предками. Путемъ естественнаго подбора нашъ организмъ выработалъ себѣ силу сопротивленія; мы никакимъ микробамъ не поддаемся безъ борьбы, а для многихъ — напримѣръ для тѣхъ, которые вызываютъ гніеніе въ мертвыхъ тѣлахъ — организмъ нашъ при жизни совершенно недоступенъ. Но на Марсѣ нѣтъ бактерій, и какъ только пришельцы спустились на землю, съ первымъ же глоткомъ воздуха, съ первой же каплей человѣческой крови, попавшей въ ихъ жилы, наши микроскопическіе союзники начали свою работу. Уже въ тотъ день, какъ я впервые видѣлъ ихъ, они были безповоротно обречены, умирали медленной смертью и гнили внутри на ходу. Гибель ихъ была неизбѣжна. Билліонами жертвъ человѣкъ купилъ себѣ право первородства на землѣ и никто этого права у него не отыметъ, будь марсіане еще въ десять разъ могущественнѣе, чѣмъ они есть, ибо люди живутъ и умираютъ не даромъ.

Передъ моими глазами лежало ихъ больше пятидесяти, застигнутыхъ врасплохъ неожиданной и непонятной имъ смертью. Въ то время она была не понятна и для меня. Я видѣлъ только, что грозные пришельцы, еще недавно наводившіе на людей паническій ужасъ, были мертвы.

Я ликовалъ, глядя на этихъ поверженныхъ безсильныхъ враговъ; сердце мое радостно билось. Восходящее солнце, казалось, лило потоки огня на освобожденный, ликующій міръ. Дно ямы еще тонуло во мракѣ; огромныя, сложныя машины причудливыхъ формъ, не имѣвшія въ себѣ ничего земного, высились, величавыя и странныя, словно тянулись изъ мрака къ свѣту. На днѣ ямы слышно было злобное ворчанье: должно быть собаки дрались изъ-за труповъ. По ту сторону, на краю, лежала большая, плоская, невиданныхъ очертаній летательная машина, съ которой марсіане дѣлали опыты въ нашей болѣе плотной атмосферѣ, пока болѣзнь и смерть не прервали ихъ работы. Смерть пришла какъ разъ во время. Надъ головой моей раздалось карканье, Я поднялъ глаза и снова увидалъ на вершинѣ Примрозъ-Гилля неподвижный треножникъ и висящіе изъ подъ шлема красные клочья мяса.

Я повернулся; у подножія холма стояли еще двое марсіанъ, видѣнныхъ мною ночью, въ тѣхъ самыхъ позахъ, въ какихъ застигла ихъ смерть. Обоихъ, кругомъ обсѣли птицы. Одинъ изъ нихъ умеръ, напрасно взывая о помощи къ своимъ собратьямъ; а можетъ быть онъ умеръ еще раньше, и кричала только сирена, заведенная имъ, пока не перестала дѣйствовать пружина. Теперь это были просто напросто безобидныя трехногія башни, изъ блестящаго металла, весело сверкавшія въ лучахъ солнца…

Кругомъ ямы, чудомъ спасенный отъ гибели, разстилался великій городъ. Кто видѣлъ Лондонъ лишь закутаннымъ въ темный покровъ тумана и дыма, не можетъ себѣ представить, какъ онъ красивъ въ ясное лѣтнее утро, въ часы тишины и безмолвія…

И съ удвоенной силой въ душѣ, моей проснулась тоска по женѣ по нашей безмятежной и дружной жизни, тоска о загубленномъ счастьѣ, которое не вернется ужъ никогда!..

IX.
Обломки крушенія.

Теперь пойдетъ самое странное во всей моей исторіи. А впрочемъ, можетъ быть, это и не такъ ужъ странно. Я помню, ясно и живо помвю все, что я дѣлалъ въ этотъ день вплоть до того момента, какъ я стоялъ, плача и благодаря Бога, на вершинѣ Примрозъ-хилля. Но дальше ничего ужъ не помню.

Прошло три дня; какъ я провелъ ихъ — не знаю. Потомъ я узналъ, что не я первый открылъ гибель марсіанъ, что такіе же бездомные скитальцы, какъ я, набрели на трупы ихъ еще наканунѣ ночью. Первому, кто узналъ объ этомъ, удалось дать знать по телеграфу въ Парижъ. Оттуда радостная вѣсть облетѣла весь міръ. Тысячи городовъ, со страхомъ и трепетомъ ожидавшихъ рѣшенія своей участи, съ радости устроили у себя блестящую иллюминацію; въ Дублинѣ, Эдинбургѣ, Манчестерѣ, Бирмингамѣ уже знали обо всемъ и ликовали, въ то время какъ я стоялъ надъ ямой. Люди плакали отъ радости, бросали работу, чтобы обнять и поздравить сосѣдей; со всѣхъ сторонъ спѣшили въ Лондонъ биткомъ набитые поѣзда. Во всѣхъ церквахъ звонили въ колокола. По дорогамъ и тропинкамъ катили люди на велосипедахъ, запыленные, съ вытянувшимися, измученными лицами, возвѣщая освобожденіе другимъ скорбнымъ путникамъ, дошедшимъ до полнаго отчаянія. По Ламаншу, Ирландскому морю, Атлантическому океану, къ намъ спѣшили суда, нагруженныя зерномъ, хлѣбомъ и мясомъ. Казалось, флоты всего міра направились въ Лондону.

Но я лично всего этого не помню. Я на время лишился разсудка. Очнулся я въ домѣ добрыхъ людей, которые нашли меня на третій день бродящимъ, съ громкимъ плачемъ и причитаньями, по улицамъ Сентъ-Джонсъ куда. Потомъ они говорили мнѣ, что я распѣвалъ на разные лады какую то чепуху, вродѣ: «Послѣдній человѣкъ, оставшійся въ живыхъ, ура! Послѣдній человѣкъ, оставшійся въ живыхъ!» Люди, случайно нашедшіе меня, — не могу привести здѣсь ихъ имени, какъ мнѣ ни хотѣлось бы выразить имъ мою благодарность, — взяли меня съ собой, пріютили и слѣдили за тѣмъ, чтобъ я не причинилъ себѣ вреда.

Вѣроятно, изъ моего бреда они поняли, что случилось со мной, потому что, когда я пришелъ въ себя, они очень деликатно и ласково разсказали мнѣ о судьбѣ, постигшей Лезерхэдъ. Два дня спустя послѣ того какъ я нечаянно угодилъ въ тюрьму, онъ былъ разрушенъ марсіаниномъ, говорятъ, безъ всякаго повода со стороны людей, просто ради потѣхи, какъ мальчишки разоряютъ муравейники. Жители погибли всѣ до одного: никто не спасся.

Пріютившая меня семья была очень добра ко мнѣ. Мой угрюмый и печальный видъ не раздражалъ моихъ хозяевъ; они старались утѣшить меня. Я провелъ у нихъ четыре дня, не считая тѣхъ, что былъ въ бреду. Все это время я испытывалъ смутное, съ каждымъ днемъ усиливавшееся желаніе еще разъ взглянуть на свой домъ, гдѣ я жилъ такъ спокойно и счастливо. Это была какая-то болѣзненная потребность насладиться моимъ несчастьемъ. Меня отговаривали, дѣлали все возможное для того, чтобы отвратить меня отъ этого намѣренія, но я не могъ долѣе противиться ему. Простившись съ моими новыми друзьями, признаюсь, не безъ слезъ, — и давъ слово вернуться къ нимъ, я снова пустился въ путь.

Улицы, еще недавно мрачныя и пустынныя, теперь кишѣли народомъ. Лавки были открыты; изъ фонтановъ била вода.

Помню, день былъ необычайно яркій и солнечный; это казалось мнѣ насмѣшкой надъ моимъ горемъ. Пульсы жизни такъ мощно бились вокругъ; повсюду царило такое оживленіе, — даже не вѣрилось, что мы потеряли такое множество людей. Однако, немного погодя, я сталъ замѣчать, что у всѣхъ встрѣчавшихся мнѣ были изможденныя, желтыя лица, всклокоченные волосы, расширенные, блестящіе глаза, что большинство были одѣты въ грязныя лохмотья. Всѣ лица выражали одно изъ двухъ — ликованіе и энергію, или же мрачную рѣшимость. Еслибъ не это выраженіе. Лондонъ могъ бы показаться царствомъ бродягъ. Большинство шли пѣшкомъ, лошадей встрѣчалось мало, и тѣ исхудалыя, съ торчавшими наружу ребрами. На папертяхъ церквей раздавали хлѣбъ, присланный французскимъ правительствомъ. По угламъ улицъ стояли спеціальные констэбли, съ бѣлыми кокардами на шляпахъ. Пока я видѣлъ мало слѣдовъ нашествія марсіанъ, но Веллинггонова улица уже заросла красной травой, обвивавшей быки Ватерлоосскаго моста.

На мосту я наткнулся на одно изъ курьезныхъ явленій, обычныхъ въ эту эпоху, богатую контрастами: на толстомъ стеблѣ красной травы развѣвался листъ бумаги, приколотый гвоздикомъ. Это было объявленіе «Daily Mail», — первой газеты, возобновившей свою дѣятельность послѣ гибели марсіанъ.

Со станціи Ватерлоо каждые два часа отправлялись поѣзда, развозившіе бѣглецовъ по домамъ. Я попалъ въ одинъ изъ нихъ. Первая горячка уже прошла, и народу въ поѣздѣ было мало; къ тому же я былъ вовсе не въ такомъ настроеніи, чтобъ заводить случайныя знакомства. Я взялъ отдѣльное купе и сидѣлъ, скрестивъ руки на груди, мрачно глядя на залитую солнцемъ картину опустошенія. Одно время поѣздъ шелъ, трясясь и подпрыгивая, но временнымъ рельсамъ, между обуглившимися развалинами домовъ. Вплоть до Блангэмской станціи Лондонъ былъ весь черный отъ пыли, осѣвшей послѣ чернаго дыма; даже двухдневный проливной дождь не могъ смыть ея. За Клангэмомъ дорога оказалась попорченной; сотни клерковъ и приказчиковъ не у дѣлъ работали на полотнѣ бокъ о бокъ съ землекопами по профессіи. Здѣсь опять были положены временные соединительные рельсы.

Не доѣзжая Уокинга, сообщеніе опять прерывалось. Я вышелъ въ Байфлитѣ и пошелъ пѣшкомъ въ Мэйбери, мимо того мѣста гдѣ мы съ артиллеристомъ повстрѣчали гусаръ, и того, гдѣ я впервые видѣлъ, при блескѣ молніи, марсіанина за треножникѣ. Движимый любопытствомъ, я свернулъ въ сторону и скоро нашелъ опрокинутую и поломанную телѣжку и обглоданный остовъ лошади, той самой, на которой я ѣхалъ. Долго я стоялъ, глядя за эти обломки крушенія…

Я пошелъ домой черезъ сосновую рощу, мѣстами по шею въ красной травѣ, но трупа хозяина «Пестрой собаки» уже не нашелъ; его должно быть похоронили. У открытой двери ближайшаго къ опушкѣ коттэджа стоялъ человѣкъ; онъ поздоровался со мной, назвавъ меня по имени, когда я проходилъ мимо.

При видѣ моего дома въ душѣ моей, какъ молнія, блеснулъ лучъ надежды и тотчасъ же погасъ. Дверь была выломана и едва держалась на петляхъ; когда я толкнулъ ее, она медленно отворилась и снова захлопнулась.

Въ кабинетѣ окно, изъ котораго мы съ артиллеристомъ наблюдали за марсіанами, такъ и осталось открытымъ; занавѣси развѣвались по вѣтру. Помятые кусты внизу имѣли совершенно такой же видъ, какъ мѣсяцъ тому назадъ. Шаги мои гулко отдавались въ передней, домъ былъ совершенно пустъ. Коверъ на лѣстницѣ сбился въ кучу и вылинялъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ на него текла вода съ моего платья, намокшаго во время грозы. На ступенькахъ еще сохранились грязные слѣды нашихъ ногъ.

Я спустился внизъ, въ столовую. На столѣ валялись сгнившіе объѣдки хлѣба и баранины, поодаль — опрокинутая бутылка изъ-подъ пива; все было въ томъ же видѣ, какъ мы оставили, уходя… Грустный видъ имѣло мое жилище. Я понялъ, какое безуміе было съ моей стороны, питать какія-либо надежды. Но тутъ произошло нѣчто странное. Чей-то голосъ произнесъ: «Это безполезно. Домъ пустъ. Въ него уже недѣли двѣ никто не входилъ. Оставаться здѣсь только мучить себя. Пойдемъ отсюда».

Я вздрогнулъ. Что это? Неужели я выговорилъ вслухъ свою мысль? Позади меня французское окно, доходившее до земли, было открыто. Я подошелъ къ нему.

За окномъ, испуганные и удивленные не меньше меня стояли мой двоюродный братъ и жена моя, — блѣдная, выплакавшая всѣ свои слезы. Увидавъ меня, она слабо вскрикнула:

— Я пришла. Я знала… Знала…

Она поднесла руку къ горлу — пошатнулась… Я шагнулъ впередъ и принялъ ее въ свои объятія.

Эпилогъ.

Въ заключеніе могу только пожалѣть о своей некомпетентности въ обсужденіи многихъ сложныхъ вопросовъ, поднятыхъ нашествіемъ марсіанъ и до сихъ поръ еще нерѣшенныхъ. Моя спеціальность — спекулятивная философія, по сравнительной же физіологіи я прочелъ всего двѣ-три книги, но мнѣ кажется, что догадка Карвера относительно причины быстрой гибели марсіанъ вполнѣ справедлива. Я писалъ, именно руководствуясь его мнѣніемъ.

Несравненно интереснѣе и важнѣе вопросъ о возможности вторичнаго нападенія на землю со стороны марсіанъ. Я нахожу, что этотъ вопросъ недостаточно разработанъ. Въ настоящее время планета Марсъ далека отъ насъ, но съ каждымъ ея приближеніемъ, я начинаю бояться новой напасти. Во всякомъ случаѣ надо приготовиться, чтобъ бѣда не застала насъ врасплохъ. Мнѣ кажется возможнымъ опредѣлить положеніе пушки, выбрасывающей цилиндры, и неусыпно наблюдать за этой частью планеты, чтобы не пропустить первыхъ признаковъ грозы.

Уже упавшій цилиндръ можно взорвать динамитомъ, прежде чѣмъ онъ откроется, или же перебить марсіанъ, какъ только они отвинтятъ крышку. Мнѣ кажется, что они много потеряли, благодаря первой неудачной попыткѣ, и теперь у нихъ нѣтъ надъ вами почти никакихъ преимуществъ. Можетъ быть, и сами они думаютъ также.

Лессингъ находитъ весьма вѣскія основанія предполагать, что марсіане уже успѣли переселиться на Венеру. Семь мѣсяцевъ тому назадъ Венера и Марсъ стояли за одной линіи съ солнцемъ, т. е. находились въ оппозиціи другъ другу. Какъ разъ въ это время астрономы замѣтили странное, извилистое свѣтовое пятно за освѣщенной части первой планеты, и почти одновременно такой же формы темное пятно за дискѣ Марса. Стоитъ взглянуть на фотографическіе снимки съ этихъ пятенъ, чтобъ убѣдиться въ ихъ замѣчательномъ сходствѣ между собою.

Какъ бы тамъ ни было, слѣдуетъ ли ждать новаго вторжевія, или не слѣдуетъ, происшедшее сильно измѣнило ваши воззрѣнія за будущее человѣчества. Мы узнали, что земля не представляетъ собой надежнаго убѣжища для человѣка, что каждую минуту изъ пространства за васъ можетъ свалиться новая бѣда, или нежданная радость, — что именно, предугадать невозможно. Въ широкомъ смыслѣ слова, результаты нашествіе марсіанъ, пожалуй, окажутся благодѣтельными для человѣчества; оно отняло у насъ безмятежную увѣренность въ будущемъ — источникъ регресса и лѣни: но сплотило людей между собою и подвинуло впередъ науку. Быть можетъ, и марсіане, съ своей стороны, получили хорошій урокъ, если только слѣдили за своими піонерами, и съумѣли лучше устроиться при переселеніи на другую планету. Какъ бы тамъ ни было, люди еще много лѣтъ будутъ неусыпно наблюдать за дискомъ Марса, и каждая огненная стрѣла небесная, каждый упавшій аэролитъ будетъ будить въ нихъ тревогу.

Кругозоръ нашъ расширился; это уже само по себѣ важный результатъ, значеніе котораго трудно преувеличить. До паденія цилиндровъ люди были убѣждены, что жизнь существуетъ только на поверхности нашей миніатюрной планеты. Теперь мы знаемъ больше. Если марсіане могутъ переселиться на Венеру, нѣтъ никакого основанія думать, что это невозможно для людей, и когда солнце остынетъ, и земля сдѣлается необитаемой, можетъ быть, нить нашей жизни будетъ переброшена на другую планету. Кто-то побѣдитъ тогда?

Въ смутныхъ грезахъ мнѣ видится, какъ эта хрупкая ниточка вытягивается, растетъ, перенося жизнь съ одной планеты на другую, населяя бездушную пустыню звѣзднаго пространства. Но это далекая мечта. Съ другой стороны, возможно, что гибель марсіанъ была только отсрочкой, что марсіане вернутся, и неизвѣстно еще, кому принадлежитъ будущее: намъ, или имъ.

Долженъ сознаться, что во мнѣ лично пережитыя скорбь и опасности оставили глубокій слѣдъ. Я сталъ недовѣрчивъ, пугливъ, страдаю галлюцинаціями. Сидишь, напримѣръ, у себя въ кабинетѣ, при лампѣ, за работой, и вдругъ послышатся внизу, въ долинѣ, отчаянные вопли, шумъ и трескъ пламени, или домъ покажется опять брошеннымъ и пустымъ. Идешь по Байфлиту, встрѣчаешь экипажи, мясника въ телѣжкѣ, барина въ коляскѣ, рабочаго на велосипедѣ, школьниковъ — и вдругъ покажется, что все это призраки, а я опять иду съ артиллеристомъ по пыльной дорогѣ, подъ палящими лучами солнца, среди жуткаго, ничѣмъ не нарушаемаго безмолвія. Ночью мнѣ представляются тихія улицы, покрытыя черной пылью, и окутанные ею, какъ саваномъ, трупы, скорченные, окоченѣвшіе, изгрызенные собаками. Они что-то невнятно бормочатъ, корчатся, приподымаются, — и я вскакиваю на постели, обливаясь холоднымъ потомъ.

Когда я бываю въ Лондонѣ, при видѣ шумной толпы на Флитъ-стритѣ и Страндѣ, мнѣ начинаетъ казаться, что все это только призраки былого, бродящіе по безмолвнымъ улицамъ, фантасмогорія мертваго города, пародія жизни въ гальванизированномъ трупѣ. Странно мнѣ стоять на вершинѣ Примрозъ-хилля — между прочимъ я былъ тамъ не дальше, какъ вчера, и смотрѣть на широко раскинувшуюся панораму домовъ, окутанную завѣсой тумана и дыма, сливающуюся на горизонтѣ съ низко нависшимъ небомъ, на цвѣтники, разбитые по склонамъ холма, на гуляющихъ по дорожкамъ людей, на многоручную машину, до сихъ поръ стоящую здѣсь, — на шумныя игры дѣтей, и вспоминать тѣ минуты, когда вся эта окрестность лежала передо мной величаво суровая, безмолвная, въ яркомъ свѣтѣ занимавшагося великаго дня…

Но всего страннѣе держать руку моей жены и думать, что мы оба считали другъ друга погибшими.

Конецъ.

Примечания

1. Schiaparelli — извѣстный астровомъ, спеціально занимавшійся изслѣдованіемъ Марса. Прим. пер.
2. Когда Марсъ находится на кратчайшемъ разстояніи отъ земли. Прим.
3. 30 ярдовъ = 13 саженямъ.
4. Додо — вымершая птица. Прим. пер.