Литературный альбомъ.[править]
«Бояринъ Орша» Лермонтова.[править]
Во время оно жилъ да былъ
Въ Москвѣ бояринъ Михаилъ,
Прозваньемъ Орша. — Важный санъ
Далъ Оршѣ Грозный Іоаннъ;
Онъ далъ ему съ руки своей
Кольцо — наслѣдіе царей;
Онъ далъ ему, въ веселый мшъ,
Соболью шубу съ плечъ своихъ;
Въ день воскресенія Христа
Поцаловалъ его въ уста,
И обѣщался въ тотъ-же день
Дать тридцать царскихъ деревень,
Съ тѣмъ чтобы Орша до конца
Не отлучался отъ дворца.
Но Орша нравомъ былъ угрюмъ,
Онъ не любилъ придворный шумъ,
онъ отпросился у царя на покой въ свою вотчину, на крутомъ берегу Днѣпра, на рубежѣ Литвы.
И онъ узрѣлъ свой старый домъ.
Покои темные кругомъ
Уставилъ златомъ и сребромъ;
Икону въ ризѣ дорогой
Въ алмазахъ, въ жемчугѣ, съ рѣзьбой,
Повѣсилъ въ каждомъ онъ углу —
И запестрѣлись на полу.
Узоры шелковыхъ ковровъ.
Но лучше царскихъ всѣхъ ларовъ
Вылъ божій даръ — младая дочь;
О ней онъ думалъ день и ночь,
Въ его глазахъ она росла
Свѣжа, невинна, весела,
Цвѣтокъ грядущаго святой,
Былова памятникъ живой!
Но вотъ однажды въ темную непогожую ночь, когда Оршу крѣпко одолѣли безсонница и мрачныя думы, позвалъ онъ своего раба-сказочника — и вѣрный Соколъ ввернулъ въ свою сказку ядовитый намекъ, чтобы бояринъ навѣдался посмотрѣть, какъ спить его молодая дочь… Бояринъ, отославъ раба, не могъ уже успокоиться…
И вспыхнулъ въ немъ остатокъ силъ.
Онъ съ ложа мягкаго вскочилъ,
Соболью шубу на плеча
Накинулъ онъ; въ рукѣ свѣча,
И вотъ дрожа идетъ скорѣй
Къ свѣтлицѣ дочери своей….
…И чуткимъ ухомъ онъ приникъ
Къ замку, и думаетъ старикъ:
"Нѣтъ! непорочна дочь моя.
"А ты, Соколъ, ты, рабъ, змѣя,
"3а дерзкій хитрый свой намекъ
«Получишь гибельный урокъ!»
Но вдругъ… о горе! о позоръ!..
Онъ слышитъ тихій разговоръ…
…И голоса замолкли вдругъ.
И слышитъ Орша тихій звукъ,
Звукъ поцалуя и другой…
Онъ вспыхнулъ; дверь толкнулъ рукой,
И изступленный и нѣмой,
Предсталъ предъ блѣдною четой.
Бояринъ сдѣлалъ шагъ назадъ,
На дочь онъ кинулъ злобный взглядъ,
Глаза ихъ встрѣтились — и вмигъ
Мучительный, ужасный крикъ
Раздался, пролетѣлъ — и стихъ.
И тотъ, кто крикъ сей услыхалъ,
Подумалъ вѣрно, иль сказалъ,
Что дважды изъ груди одной
Не вылетаетъ звукъ такой.
И тяжко на цвѣтной коверъ,
Какъ трупъ бездушный съ давнихъ поръ,
Упало что-то. — И на зовъ
Боярина толпа рабовъ,
Во всемъ послушная орда,
Шумя сбѣжалася тогда,
И безъ усилій, безъ борьбы
Схватли юношу рабы…
…Когда-жъ безумца увели
И шумъ шаговъ умолкъ вдали,
И съ нимъ остался лишь Соколъ,
Бояринъ къ двери подошелъ,
Въ послѣдній разъ въ нее взглянулъ,
Не вздрогнулъ, даже не вздохнулъ,
И трижды ключъ перевернулъ
Въ ея заржавленномъ замкѣ…
Но… ключъ дрожалъ въ его рукѣ!
Потомъ онъ отворилъ окно:
Все было на небѣ темно,
А подъ окномъ, межь дикихъ скалъ,
Днѣпръ безпокойный бушевалъ.
И въ волны ключъ отъ двери той
Онъ бросилъ сильною рукой,
И тихо ключъ тотъ роковой
Былъ принятъ хладною рѣкой.
Заточивъ такимъ образомъ свою несчастную дочь, бояринъ заутра приступилъ къ другой расправѣ — надъ виновникомъ своего позора, надъ этимъ Арсеніемъ, котораго онъ взялъ въ домъ ребенкомъ и воспиталъ въ сосѣднемъ монастырѣ подъ строгимъ надзоромъ иноковъ. Здѣсь-же, въ присутствіи игумена и монаховъ, состоялся и судъ надъ неблагодарнымъ пріемышемъ. Но никакія угрозы, ни пытки не могли заставить Арсенія выдать его друзей и сообщниковъ, съ которыми онъ хотѣлъ похитить и увезти дочь оскорбленнаго боярина, — онъ хранилъ упорное молчаніе, а на утро дня, назначеннаго для казни, узника въ монастырской тюрьмѣ не оказалось…
Пришли…. глядятъ: распилена
Рѣшетка узкаго окна,
Во рву притоптанный песокъ
Хранилъ слѣды различныхъ ногъ;
Забытый на пескѣ лежалъ
Стальной зазубренный кинжалъ,
И польскій, шелковый кушакъ
Изорванъ, скрученъ кое-какъ,
Къ вѣтвямъ березы подъ окномъ,
Привязанъ крѣпкимъ быть узломъ.
Пошли прилежно по слѣдамъ:
Они вели къ Днѣпру — и тамъ
Могли замѣтить на мели
Рубецъ отчалившей ладьи…
…"Бѣжалъ!.. Но кто-жь ему помогъ?
"Конечно люди, а не Богъ!..
"И гдѣ-же онъ нашелъ друзей?
«Знать, точно онъ большой злодѣй!»
Такъ, собираясь, межъ собой
Твердили иноки норой.
Прошло много времени со дня грозной расправы боярина съ дочерью и бѣгства Арсенія, настала зима, ледъ сковалъ днѣпровскія волны, овраги занесло снѣгомъ…
Но вьюги зимней не страшась,
Однажды въ ранній утра часъ
Бояринъ Орша далъ приказъ
Собраться челяди своей,
Точить ножи, сѣдлать коней;
И разнеслась вездѣ молва,
Что безпокойная Литва
Съ толпою дерзкихъ воеводъ
На землю русскую идетъ,
Садится Орша на коня,
Далъ знакъ рукой: гремя, звеня,
Средь вопля женщинъ и дѣтей,
Всѣ повскакали на коней,
И каждый съ знаменьемъ креста,
За нимъ проѣхалъ въ ворота;
Лишь онъ, безмолвный, не крестясь,
Какъ басурманъ, татарскій князь,
Къ своимъ приближась воротамъ,
Возвелъ глаза но къ небесамъ,
Возвелъ онъ ихъ на теремъ тотъ,
Гдѣ прежде жилъ онъ безъ заботъ,
Гдѣ нынче вѣтеръ лишь живетъ,
И гдѣ, качая изрѣдка
Дверь безъ ключа и безъ замка,
Какъ мать качаетъ колыбель,
Поетъ гульливая мятель!..
И вотъ, сошлись лицомъ къ лицу двѣ враждебныя силы, Литва и Русь, началась битва, но дружина Орша была слишкомъ малочисленна и вся полегла…
Между поверженныхъ коней,
Обломковъ копій и мечей,
Въ то время всадникъ разъѣзжалъ;
Чего-то, мнилось, онъ искалъ,
То низко голову склоня
До гривы чорнаго коня,
То вдругъ привставъ на стременахъ…
Кто-жъ онъ? не русскій! и не ляхъ —
Хоть платье польское на немъ
Пестрѣло ярко серебромъ,
Хоть сабля польская звеня,
Стучала но ребрамъ коня…
….Но разсмотрѣвъ его черты,
Не чуждыя той красоты
Невыразимой но живой,
Которой блескъ печальный свой
Мысль неизмѣнная дана,
Гдѣ все, что есть добра и зла
Въ душѣ прикованной къ землѣ,
Отражено какъ на стеклѣ, —
Вздохнувши каждый бы сказалъ,
Что жилъ онъ меньше чѣмъ страдалъ…
Блуждая на поискахъ, всадникъ наконецъ подъѣзжаетъ къ одному кургану съ громаднымъ вѣтвистымъ дубомъ…
….Громада тѣлъ,
Обезображенныхъ мечомъ,
Пестрѣла на курганѣ томъ,
И снѣгъ, окрашенный въ крови,
Кой-гдѣ протаялъ до земли.
Кора на дубѣ вѣковомъ
Была изрублена кругомъ,
И кровь на ней видна была,
Какъ будто-бы она текла
Изъ глубины сихъ новыхъ ранъ…
И всадникъ въѣхалъ на курганъ,
Потомъ съ коня онъ соскочилъ,
И такъ въ раздумьи говорилъ:
"Вотъ мѣсто — мертвый иль живой —
"Онъ здѣсь… вотъ дубъ — къ нему спиной
"Прижавшись, бѣшеный старикъ
"Рубился — видѣлъ я, хоть мигъ,
"Какъ, окруженъ со всѣхъ сторонъ,
"Съ пятью рабами бился онъ.
"И дорого тебѣ Литва
«Досталась эта голова!»
…И вдругъ онъ внемлетъ слабый стонъ,
Подходитъ смотритъ: это онъ!
Главу, омытую въ крови,
Бояринъ (т. е. Орша) приподнялъ съ земли
И слабымъ голосомъ сказалъ:
— "И я узналъ тебя! узналъ!
"Ни время, ни чужой нарядъ
"Не измѣнятъ зловѣщій взглядъ,
И это блѣдное чело,
Гдѣ преступленіе и зло
"Печать оставили свою.
"Арсеній! — такъ, я узнаю
"Улыбку прежнюю твою
И въ ней шипящую змѣю…
"…Твой умыселъ постигъ я весь,
Я знаю для чего ты здѣсь.
"По, вѣрный родинѣ моей,
Не отверну теперь очей,
"Хоть ты-бъ желалъ, измѣнникъ-ляхъ,
«Прочесть въ нихъ близкой смерти страхъ,
И сожалѣнье и печаль»…
Не отвѣчая на укоризны Орши, Арсеній проситъ его сказать только, гдѣ его дочь, которую онъ поклялся спасти отъ ляховъ, хотя и самъ находится въ ихъ средѣ. Собравъ послѣднія силы. Орша говоритъ ему:
"Скачи скорѣй въ мой старый домъ,
"Тамъ дочь моя; ни ночь, ни днемъ,
"Не ѣстъ, не спитъ: все ждетъ да ждетъ,
"Покуда милый не придетъ!
"Спѣши…. Ужъ близокъ мой конецъ;
«Теперь обиженный отецъ
„Для насъ лишь страшенъ какъ мертвецъ!“
Онъ дальше говорить хотѣлъ,
…Вдругъ потянулся, захрипѣлъ,
И — духъ отъ тѣла отлетѣлъ!
Арсеній спѣшитъ по указанію; измучивъ копя въѣзжаетъ на широкій дворъ знакомаго ему боярскаго терема, входитъ въ домъ — въ покояхъ темно какъ ночью….
Закрыты ставни; полъ скрипитъ,
Пустая утварь дребезжитъ,
На старыхъ полкахъ; лишь порой
Широкой бѣлой полосой,
Рисуясь на печи большой,
Проходитъ въ трещину ставней.
Холодный свѣтъ дневныхъ лучей!
И лѣстницу Арсеній зритъ;
Сквозь сумракъ онъ бѣжитъ, летитъ
Наверхъ но шаткимъ ступенямъ.
Вотъ свѣтъ блеснулъ его очамъ.
Предъ нимъ замерзшее окно:
Оно давно растворено;
Сугробомъ собрался большимъ
Снѣгъ нерастаявшій подъ нимъ.
Увы, знакомыя мѣста!
Налѣво дверь — но заперта.
Какъ кровью, ржавчиной покрытъ,
Большой замокъ на ней виситъ.
И вынувъ ножъ изъ кушака
Онъ всунулъ ві» скважину замка,
И затрещавъ распался тотъ…
И тихо дверь толкнувъ впередъ,
Онъ входитъ робкою стопой
Въ свѣтлицу дѣвы молодой.
Онъ руку съ трепетомъ простеръ,
Онъ ищетъ взоромъ милый взоръ,
И слабый шепчетъ онъ привѣть.
На взглядъ, на рѣчь — отвѣта нѣтъ!
Однако смято ложе сна,
Какъ будто-бы на немъ она,
Тому назадъ лишь день, лишь часъ,
Главу покоила не разъ,
Младенческій вкушая сонъ.
Но приближаясь видитъ онъ
На тонкихъ бѣлыхъ кружевахъ
Чернѣющій слоями прахъ,
И ткани паутинъ сѣдыхъ
Вкругъ занавѣсокъ парчевыхъ.
Тогда въ окно свѣтлицы той
Упалъ заката лучъ златой,
Играя на коверъ цвѣтной.
Арсеній голову склонилъ…
Но вдругъ затресся, отскочилъ
И вскрикнулъ, будто на змѣю
Поставилъ онъ пяту свою….
Увы! теперь онъ былъ-бы радъ,
Когда-бъ быстрѣй чѣмъ мысль иль взглядъ,
Въ него проникъ смертельный ядъ!
Громаду бѣлую костей
И желтый черепъ безъ очей,
Съ улыбкой вѣчной и нѣмой —
Вотъ что узрѣлъ онъ предъ собой!..
Густая, длинная коса,
Влечь бѣломраморныхъ краса,
Разсыпавшись къ сухимъ костямъ
Кой-гдѣ прилипнула… и тамъ,
Гдѣ сердце чистою такой
Любовью билось огневой,
Давно безъ пищи ужь бродилъ
Кровавый чернь — жилецъ могилъ!
"Такъ вотъ все-то что я любилъ!..
"Холодный и бездушный прахъ,
"Горѣвшій на моихъ устахъ,
"Теперь безъ чувства, безъ любви,
"Сожмутъ объятія земли…
…."Теперь осталось мнѣ одно:
"Иду! — куда? Не все-ль равно:
"Та иль другая сторона?
"Здѣсь прахъ ея, но не она!
"Иду отсюда навсегда
«Безъ думъ, безъ цѣли и труда,
Одинъ съ тоской во тьмѣ ночной,
И вьюга слѣдъ завѣетъ мой»
