Года четыре тому назадъ, Диккенсъ указывалъ своимъ друзьямъ на только-что появившіяся произведенія молодаго начинающаго писателя Американца Бретъ-Гарта. Съ теплымъ и радостнымъ участіемъ говорилъ онъ имъ объ его своеобразномъ талантѣ, о богатствѣ и новизнѣ содержанія, о мастерствѣ и яркости разказа и о тонкости въ обрисовкѣ характера. Тогда имя Бретъ-Гарга было извѣстно только на его родинѣ и очень небольшому числу лицъ въ Европѣ, слѣдящихъ за успѣхами литературы. Теперь произведенія его начинаютъ уже привлекать вниманіе вездѣ гдѣ извѣстенъ англійскій языкъ; они появляются въ изданіяхъ исключительно предназначенныхъ для европейскаго материка, какъ изданія Таухница; ихъ даже переводятъ на иностранные языки. Хотя Бретъ-Гартъ еще такъ недавно началъ свое поприще, однако число произведеній его уже не мало, и талантъ его выказался такъ ярко что нельзя не обратить на него вниманія.
Бретъ-Гартъ родился въ Нью-Йоркскомъ штатѣ, и еще почти ребенкомъ переселился въ Калифорнію. Здѣсь онъ воспитался и здѣсь же ознакомился съ тѣмъ совершенно особеннымъ и неизвѣданнымъ міромъ который сталъ потомъ предметомъ наиболѣе характеристическихъ его произведеній. Природа Калифорніи, роскошная, величественная, полная неисчерпаемыхъ богатствъ, мѣстами только подчинена людямъ, а мѣстами неприступна по густотѣ своихъ лѣсовъ, по пустынности степей и дикости горныхъ вершинъ. Посреди нея живетъ отребье образованнаго міра, то что общество выбросило изъ себя какъ не нужное или вредное. Это самое пестрое смѣшеніе племенъ и сословій, объединяемое лишь жаднымъ желаніемъ безъ труда добыть себѣ счастье и богатство. Любимыя удовольствія этихъ людей — карты и водка; можно себѣ представить какъ легко улетаютъ легко пріобрѣтенныя деньги. Этотъ-то міръ рисуетъ Бретъ-Гартъ въ своихъ калифорнійскихъ наброскахъ. Тяжелое и отталкивающее впечатлѣніе производили бы эти картины еслибъ авторъ не обладалъ способностью проникать въ людей и открывать въ нихъ черты невидимыя для поверхностнаго взгляда. Подъ грязною и шероховатою оболочкой порочности и грубости нравовъ онъ умѣетъ найти и теплоту души и самоотверженность и способность къ побѣдѣ надъ самимъ собой. Такъ онъ разказываетъ какъ однажды цѣлое поселеніе только изъ мущинъ, суровыхъ и почти дикихъ по своему образу жизни, избѣгающихъ женщинъ и семейнаго быта какъ чумы, пріютило ребенка, случайно родившагося въ ихъ владѣніяхъ и лишившагося матери при самомъ рожденіи. Жалость къ сироткѣ и новизна заботы пробуждаютъ въ нихъ нѣжность и внимательность ко всему что касается ихъ питомца. Они вскармливаютъ его молокомъ ослицы; убираютъ комнату въ которой онъ помѣщенъ всѣмъ что только могутъ найти получше; поютъ только тѣ пѣсни которыя кажутся имъ не громкими и успокоительными; приносятъ ему яркіе цвѣты и блестящіе камушки, и даже сами въ своихъ привычкахъ становятся чище и мягче, такъ что и въ сосѣднія поселенія проникаетъ слава о томъ что они два раза въ день моются. Имъ кажется даже что этотъ ребенокъ принесъ имъ удачу во всѣхъ дѣлахъ, и мало-по-малу къ его имени присоединяется прозваніе Удачи. Послѣ суровой и снѣжной зимы наступаетъ весна съ такимъ страшнымъ половодьемъ какого не помнили поселенцы. Въ одну ночь сосѣдняя рѣчка вдругъ превратилась въ бушующее озеро и понесла за собой деревья и домы. Поутру, когда поселенцы могли оглядѣться въ своемъ бѣдствіи, они увидѣли что между прочими домами снесенъ и тотъ домикъ гдѣ жилъ ихъ питомецъ. Хозяина его нашли мертвымъ неподалеку, а «ихъ Удача, ихъ радость, счастье и гордость исчезла». Грустно ворочались они отъ мѣста происшествія когда къ берегу пристала спасательная лодка. Она была спущена мили двѣ ниже по рѣкѣ и нашла мущину съ ребенкомъ которыхъ тамъ никто не зналъ. Поселенцы бросились къ лодкѣ и увидѣли что мущина этотъ былъ Кентекъ, одинъ изъ ихъ товарищей. Онъ былъ еще живъ, но совершенно истощенъ и измученъ, и крѣпко держалъ въ рукахъ ихъ общаго питомца. Ребенокъ былъ холоденъ и безжизненъ. — «Онъ умеръ», сказалъ кто-то. Кентекъ раскрылъ глаза. — «Умеръ?» спросилъ онъ слабымъ голосомъ. — «Да, другъ, да и ты умираешь тоже». Улыбка освѣтила глаза умирающаго Кентека. — «Умираю…. повторилъ онъ, онъ хочетъ взять меня съ собою… Скажите товарищамъ что Удача со мною».
Бретъ-Гартъ обладаетъ особенною манерой разказывать. Рѣчь его, всегда сжатая, простая, ясная и выразительная, вмѣстѣ съ тѣмъ полна юмора и своеобразности, и носитъ на себѣ отпечатокъ безпорядочной и полубродячей жизни которую онъ рисуетъ. Онъ всегда разказываетъ и описываетъ немногими словами. Его рисунки похожи на наброски искуснаго живописца: довольно нѣсколькихъ взмаховъ кисти или карандаша, и образъ полонъ отчетливости и выразительности. Все искусство въ выборѣ чертъ; и Бретъ-Гартъ, умѣя всегда, какъ уже выше замѣчено, отыскать и указать добрыя черты, вмѣстѣ съ тѣмъ, при описаніи порока, умѣетъ выбирать то что прибавляетъ яркости не поражая слишкомъ непріятно, и указывать лишь намекомъ то о чемъ не хотѣлось бы говорить и чего лучше не видѣть.
Другая особенность разказа Бретъ-Гарта состоитъ въ томъ что онъ никогда не вдается въ объясненія поступковъ своихъ героевъ, никогда не выставляетъ ихъ сокровенныхъ мыслей, ихъ побужденій и намѣреній, а предоставляетъ всякому судить самому. Ничѣмъ также не высказываетъ онъ прямо своего личнаго сочувствія тому или другому лицу, своего мнѣнія о томъ или другомъ дѣйствіи, представляя ихъ читателю какъ онъ ихъ видитъ, а не такъ какъ ихъ понимаетъ. Это придаетъ его разказу какую-то странную смѣсь сухости и драматичности, о которой только чтеніе подлинника можетъ дать понятіе. Одинъ изъ яркихъ образцовъ этой манеры представляютъ заключительныя сцены маленькаго разказа называющагося Идиллія въ Красной Ямѣ. Я постараюсь въ немногихъ словахъ передать ея содержаніе.
Въ Красной Ямѣ жила школьная учительница, которую все населеніе знало подъ именемъ миссъ Мери, молодая дѣвушка, скромная и смѣлая, какъ истая Американка, и любимая всѣми учениками. Она возбудила жаркое и вмѣстѣ съ тѣмъ робкое почитаніе въ одномъ молодомъ человѣкѣ довольно безпутной и бездѣльной жизни, по имени Санди. Съ начала ее смѣшило его оригинальное ухаживанье, выражавшееся чаще всего въ таинственномъ появленіи на окнахъ классной великолѣпныхъ букетовъ азалій (миссъ Мери въ первый разъ увидѣла мистера Санди лежащимъ не далеко отъ дороги подъ кустомъ азаліи, къ которому она подошла, гуляя, чтобы сорвать цвѣтокъ). Но мало-по-малу въ ней проснулось вниманіе, сочувствіе и привязанность къ нему, и наконецъ однажды она позволила себѣ вступить съ нимъ въ разговоръ. Это было въ лѣсу.
«О чемъ они говорили, не стоитъ вспоминать. Что они думали, было бы интересно узнать, во это не проглядывало сквозь ихъ слова. Лѣсныя птицы могли узнать только что миссъ Мери была сирота, что она оставила домъ своего дяди и уѣхала въ Калифорнію для здоровья и независимости; узнать что Санди былъ тоже сирота, что онъ пріѣхалъ въ Калифорнію для развлеченія, что онъ велъ до сихъ поръ безпутную жизнь, но теперь старался исправиться, и еще разныя другія подробности, которыя съ точки зрѣнія птицъ безъ сомнѣнія казались пустяками и потерей времени. Но въ этихъ пустякахъ прошелъ вечеръ, и когда Санди простился съ миссъ Мери, то она подумала что это былъ самый короткій изъ всѣхъ дней ея трудовой жизни.»
Наступали каникулы, и миссъ Мери должна была уѣхать. Вечеромъ, наканунѣ своего отъѣзда, она сидѣла въ своей комнатѣ, погруженная въ мечтанія, какъ вдругъ раздался легкій стукъ въ дверь. Она отворила и увидѣла на порогѣ женщину, которой пышный и рѣзкій нарядъ представлялъ странную противоположность съ ея робкимъ и нерѣшительнымъ взглядомъ.
Миссъ Мери узнала въ вошедшей мать одного изъ самыхъ младшихъ своихъ учениковъ и попросила ее войти. Посѣтительница вошла боязливо, начала говорить запинаясь и нѣсколько времени тщетно старалась объяснить причину своего прихода. Наконецъ, ободренная взглядомъ учительницы, она сунула свои руки, обтянутыя лиловыми перчатками, промежду колѣнъ и начала говорить тихимъ голосомъ:
— Вотъ видите, миссъ, у моего мальчика нѣтъ никого на свѣтѣ кромѣ меня, а я совсѣмъ не гожусь чтобы воспитать его. Въ прошломъ году я думала было послать его въ школу во Фриско, но тутъ стали поговаривать чтобы завести школьную учительницу; я подождала, пока увидѣла васъ, и рѣшила что и здѣсь хорошо, что мнѣ можно будетъ еще пока оставить моего мальчика у себя. И какъ онъ васъ любитъ, миссъ! Еслибы вы могли слышать какъ онъ мило о васъ говоритъ, и еслибъ онъ могъ попросить васъ о томъ о чемъ я прошу, вы бы не могли отказать ему…. Это очень естественно, продолжала она торопливо, дрожащимъ голосомъ, въ которомъ слышалось странное смѣшеніе гордости и смиренія, — это очень естественно что его тянетъ къ вамъ, миссъ, потому что его отецъ, когда я съ нимъ познакомилась, былъ настоящій джентльменъ, и потомъ рано или поздно, ему нужно же будетъ забыть меня, и объ этомъ, конечно, нечего плакать. Вотъ я и пришла просить чтобы вы взяли моего Томми…. дай Богъ ему быть самымъ лучшимъ, самымъ милымъ мальчикомъ на свѣтѣ… чтобы вы взяли…. взяли его съ собой.
Она встала, схватила руку дѣвушки и упала предъ ней на колѣна.
— У меня много денегъ, и всѣ онѣ достанутся вамъ и ему. Отдайте его въ какую-нибудь хорошую школу чтобы вамъ можно было навѣщать его и помогать ему…. забыть…. его мать. Сдѣлайте съ нимъ что хотите. Худшее что вы можете сдѣлать будетъ лучше всего чему онъ можетъ научиться у меня. Только возьмите его изъ этой гадкой жизни, изъ этого противнаго мѣста, изъ этого дома стыда и горя. Вы согласны; я знаю что согласны, не правда ли? Вы согласны, вы не должны, вы не можете сказать нѣтъ! Вы сдѣлаете его такимъ же чистымъ, такимъ же кроткимъ, какъ вы сами; а когда онъ выростетъ, вы скажете ему имя его отца, имя которое мои губы не произносили уже много лѣтъ…. имя Александра Мартова, котораго здѣсь всѣ называютъ Санди! Миссъ Мери! не отнимайте руки! Миссъ Мери, скажите мнѣ, вѣдь вы возьмете моего мальчика? Не отворачивайтесь…. Я знаю что не слѣдуетъ смотрѣть на такую какъ я, миссъ Meри!.. Господи помилуй!… Она уходитъ!
Миссъ Мери встала и въ опускавшихся полусумеркахъ заката ощупала дорогу къ открытому окну. Тутъ она остановилась, прислонившись къ рамѣ, и устремивъ глаза на послѣдній розовый отблескъ уже гаснувшій на западѣ. Медленно ослабѣвавшій лучъ освѣтилъ ея чистое юное чело, ея бѣлый воротничокъ, ея сжатыя бѣлыя руки. Просительница, не вставая съ колѣнъ, приползла къ ней.
— Я знаю что валъ нужно обдумать. Я буду ждать здѣсь всю ночь; но я не могу уйти пока вы не скаѣете. Не откажите мнѣ. Вы согласны! Я вижу это по вашему милому лицу, такому лицу какое я видала во снѣ. Я вижу это по вашимъ глазамъ, миссъ Мери. Вы возьмете моего мальчика!
Послѣдній красный лучъ вспыхнулъ, его сіяніе отразилось въ глазахъ миссъ Мери, потомъ, мерцая, онъ ослабѣлъ и погасъ. Солнце зашло въ Красной Ямѣ. Посреди сумерекъ и молчанія голосъ миссъ Мери зазвучалъ ласково:
— Я возьму вашего мальчика. Пришлите его ко мнѣ сегодня вечеромъ.
Счастливая мать прижала къ своимъ губамъ подолъ платья миссъ Мери. Она бы спрятала свое пылающее лицо въ его дѣвичьихъ складкахъ, но не смѣла. Она встала.
— Знаетъ…. этотъ человѣкъ…. о вашемъ намѣреніи? вдругъ спросила миссъ Мери.
— Нѣтъ, и не думаетъ. Онъ никогда и ребенка-то хорошенько не видалъ.
— Идите къ нему сегодня…. сейчасъ! Скажите ему что вы сдѣлали. Скажите ему что я взяла его ребенка, и скажите что онъ никогда больше не долженъ видѣть…. это дитя. Гдѣ бы оно ни было, чтобъ онъ не смѣлъ приходить; куда бы я его ни повезла, чтобъ онъ не смѣлъ слѣдовать! А теперь идите, пожалуста…. я устала и у меня еще много дѣла.
Онѣ подошли къ дверямъ. На порогѣ женщина обернулась.
— Доброй ночи!
Она готова была упасть къ ногамъ миссъ Мери. Но въ эту самую минуту молодая дѣвушка протянула руки, на одну секунду прижала грѣшницу къ своему чистому сердцу и потомъ закрыла и заперла дверь.
На другое утро почталіонъ взялся за вожжи общественнаго дилижанса съ чувствомъ особенной отвѣтственности, потому что въ числѣ пассажировъ находилась школьная учительница. При въѣздѣ на большую дорогу, онъ вдругъ остановилъ лошадей, повинуясь ласковому голосу изнутри кареты, и сталъ почтительно ждать пока Томми выскочилъ изъ кареты по приказанію миссъ Мери.
— Не съ этого куста, Томми, со слѣдующаго.
Томми вынулъ изъ кармана новенькій ножичекъ, и отрѣзавъ вѣтку отъ высокаго куста азаліи воротился съ нею къ миссъ Мери.
— Теперь готово?
— Готово.
И за дверцы кареты скрылась Идиллія Красной Ямы.
Въ числѣ калифорнійскихъ разказовъ, къ которымъ принадлежитъ и Идиллія Красной Ямы, особенное вниманіе привлекаетъ повѣсть называющаяся по имени героини, Улиссъ. Въ ней особенно ярко выразились характеристическія черты Бретъ-Гарта, и чтеніе ея доставляло бы удовольствіе еслибы даже она и не отличалась занимательностью и не интересовала оригинальнымъ характеромъ героини. Другія сочиненія Бретъ-Гарта, Гражданскіе и характеристическіе очерки, Испанскія и американскія легенды, Сокращенные романы и затѣмъ стихотворенія отличаются мастерствомъ разказа, но стоятъ ниже калифорнійскихъ очерковъ, собранныхъ у него подъ однимъ общимъ заглавіемъ: Сказанія Аргонавтовъ. Въ числѣ характеристическихъ очерковъ есть маленькая вещица замѣчательная по простотѣ и вмѣстѣ по глубинѣ чувства, проникающаго ее съ первой до послѣдней строчки. Это разказъ называющійся Ожиданіе корабля. Одинъ работникъ, въ какомъ-то маленькомъ мѣстечкѣ, скопилъ достаточно деньжонокъ чтобы выписать къ себѣ свое семейство и пошелъ встрѣчать его въ Санъ-Франсиско. Когда приблизилось время пріѣзда, онъ началъ ходить на пристань, высматривать нѣтъ ли ожидаемаго корабля. Но время проходило, а корабль не являлся. Онъ справлялся о немъ въ разныхъ мѣстахъ, но нигдѣ не получалъ опредѣленнаго отвѣта. Прошли мѣсяцы, прошелъ годъ, а работникъ все ходилъ встрѣчать свою семью каждый день. Неотступная мысль что они еще могутъ пріѣхать отгоняла всѣ другія мысли, и онъ сталъ наконецъ проводить цѣлые дни на берегу. Однажды его нашли лежащимъ на скалѣ, выдающейся въ море, мертвымъ. Въ рукахъ его были вырѣзки изъ старыхъ газетъ съ извѣстіями о плаваніи судовъ, а лицо его было обращено къ морю.
Всего менѣе впечатлѣнія оставляютъ Сокращенные романы. Это пародіи на нѣкоторые изъ наиболѣе извѣстныхъ романовъ и повѣстей. Авторъ въ ловкой каррикатурѣ остроумно осмѣиваетъ все что тамъ есть преувеличеннаго, односторонняго и неосмотрительнаго. Въ нихъ выбраны всѣ черты сохраняющія сходство, но такъ обставлены и имъ дано такое выраженіе что читая удивляешься какъ оно похоже и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ смѣшно. Такимъ образомъ пересказана исторія Фантины изъ Les Misérables Виктора Гюго, Дженъ Эйръ, и многія другія. Такого рода сочиненія конечно забава довольно остроумная, но едвали достойная истиннаго таланта. Она позволительна только развѣ въ тѣсномъ кружкѣ друзей; изданіе же подобныхъ пародій едва ли можетъ увеличить славу писателя.
Въ числѣ стихотвореній Бретъ-Гарта есть разказы или сцены изъ калифорнійской жизни (нѣкоторые на простонародномъ нарѣчіи), полныя яркости рисунка и теплоты чувства; есть нѣсколько пародій и насмѣшливыхъ стихотвореній, и небольшое количество лирическихъ произведеній. Можетъ-быть таланту его болѣе свойственна прозаическая форма чѣмъ поэтическая, можетъ-быть стихотворная рѣчь не такъ идетъ къ его особенной, иногда сухой съ виду манерѣ, только въ стихотвореніяхъ его какъ будто нѣтъ той округленности мысли и выдержанности тона, какъ напримѣръ въ калифорнійскихъ разказахъ. Впрочемъ нѣкоторыя изъ нихъ составляютъ исключеніе и имѣютъ полное право быть названы художественными произведеніями. Таковы нѣкоторыя изъ стихотвореній написанныхъ простонароднымъ языкомъ; таково стихотвореніе на смерть Диккенса. По словамъ Форстера, это самое трогательное изъ разнообразныхъ произведеній вызванныхъ утратою великаго романиста нашего времени. Желая ознакомить читателей съ манерою американскаго писателя приведу цѣликомъ небольшой разказъ изъ числа его калифорнскихъ повѣствованій.
ПОКЕРФЛЕТСКІЕ ИЗГНАННИКИ.
[править]Когда мистеръ Джонъ Окгерстъ, игрокъ, вышелъ на главную улицу городка Покерфлета утромъ 23го ноября 1850 года, онъ замѣтилъ перемѣну въ ея нравственной атмосферѣ происшедшую за ночь. Два, три человѣка, серіозно разговаривавшіе между собою, замолчали когда онъ подошелъ, и обмѣнялись многозначительными взглядами. Въ воздухѣ замѣтно было какое-то праздничное вѣяніе, которое въ городкѣ непривычномъ къ праздничнымъ впечатлѣніямъ имѣло угрожающій характеръ.
На покойномъ, красивомъ лицѣ мистера Окгерста не выразилось большаго вниманія къ этимъ признакамъ; можетъ-быть ему были извѣстны ихъ причины, но это другой вопросъ. «Вѣрно они кого-нибудь высматриваютъ», разсудилъ онъ; «можетъ-быть меня.» Онъ спряталъ въ карманъ платокъ которымъ только-что смахнулъ красную пыль со своихъ новенькихъ сапогъ, и съ полнымъ спокойствіемъ избавилъ себя отъ дальнѣйшихъ догадокъ.
Въ самомъ дѣлѣ городъ «высматривалъ». Въ послѣднее время ему пришлось лишиться нѣсколькихъ тысячъ долларовъ, двухъ цѣнныхъ лошадей и одного изъ первыхъ гражданъ. На него напалъ припадокъ добродѣтельной реакціи, такой же неосновательной и необузданной какъ и поступки возбудившіе ее. Тайный комитетъ рѣшилъ избавить городъ отъ всѣхъ недостойныхъ жителей. Это было сдѣлано навсегда въ отношеніи къ двумъ человѣкамъ которые уже висѣли на вѣтвяхъ сикомора, и временно относительно нѣсколькихъ другихъ подозрительныхъ лицъ которыя были приговорены къ изгнанію. Къ сожалѣнію, я долженъ сказать что нѣкоторыя изъ этихъ послѣднихъ были дамы.
Мистеръ Окгерстъ былъ правъ думая что онъ включенъ въ эту категорію. Нѣкоторые изъ членовъ комитета требовали было чтобъ онъ былъ повѣшенъ ради примѣра и вмѣстѣ съ тѣмъ для того чтобы можно было безопасно вознаградить себя изъ его кармановъ за тѣ деньги которыя онъ выигрывалъ. «Это совершенно несправедливо», сказалъ Джимъ Вилеръ, «позволять этому молокососу изъ Рорингъ-Кампа, совсѣмъ чужому у насъ, обирать наши деньги.» Но это узкое мѣстное предубѣжденіе должно было уступить безсознательному чувству справедливости тѣхъ которые имѣли счастіе выиграть у мистера Окгерста. Мистеръ Окгерстъ выслушалъ свой приговоръ со спокойствіемъ философа, и тѣмъ съ большимъ хладнокровіемъ что до него дошли слухи о колебаніи его судей. Онъ не былъ бы настоящимъ игрокомъ еслибы не признавалъ судьбы; и жизнь была, по его мнѣнію, не болѣе какъ невѣрная игра. Вооруженный отрядъ проводилъ изгоняемое зло за предѣлы города. Кромѣ мистера Окгерста, который былъ извѣстенъ за отчаяннаго и хладнокровнаго человѣка и для устрашенія котораго и былъ назначенъ отрядъ, общество изгнанниковъ состояло еще изъ одной молодой особы извѣстной подъ именемъ герцогини, другой которая имѣла прозваніе тетушки Шилтонъ и дяди Вилла, дознаннаго пьяницы и подозрѣваемаго въ воровствѣ. Кавалькада не вызвала никакого замѣчанія у зрителей, и ни одно слово не было произнесено провожавшими. Только когда дошли до канавы обозначавшей границу городскихъ владѣній, начальникъ конвоя обратился къ нимъ съ нѣсколькими словами относившимися прямо къ дѣлу. Изгнанникамъ воспрещалось возвращаться подъ страхомъ смерти. Когда конвой удалился, ихъ долго сдерживавшіяся чувства безпрепятственно вылились наружу. Герцогиня расплакалась, тетушка принялась гнѣвно ворчать, а дядя Виллъ разразился цѣлымъ залпомъ восклицаній. Одинъ только философъ Окгерстъ молчалъ. Онъ спокойно выслушалъ желаніе тетушки задушить кого-то, увѣренія герцогини что она умретъ на дорогѣ, и страшныя проклятія которыми точно палилъ дядя Виллъ на ходу. Съ веселостію свойственною его классу онъ потребовалъ чтобы герцогиня сѣла на его лошадь вмѣсто плохаго мула на которомъ она ѣхала. Но этотъ поступокъ не сблизилъ и не сдружилъ общества.
Дорога въ городокъ Сандибаръ, который представлялъ единственное возможное убѣжище нашимъ эмигрантамъ, лежала черезъ рядъ крутыхъ холмовъ. До него былъ вѣрный день усиленной ѣзды. Была уже глубокая осень, и общество скоро оставило за собою умѣренныя влажныя страны горъ и вступило въ холодный, сухой, сжимающій воздухъ Сьерръ. Тропинка была узка и неудобна. Около полудня герцогиня сползла съ сѣдла на землю, объявила что дальше она не пойдетъ, и общество остановилось.
Мѣсто было необыкновенно дикое и поражающее. Лѣсистый склонъ окруженный съ трехъ сторонъ обрывистыми утесами голаго гранита мягко спускался къ краю другаго обрыва, откуда была видна вся долина. Конечно трудно было бы найти лучшее мѣсто для стоянки еслибъ она была кстати. Но мистеръ Окгерстъ зналъ что они не прошли еще и половины дороги и что ни одежда ихъ, ни запасы не допускали остановокъ. Онъ коротко и ясно указалъ на это своимъ товарищамъ, прибавивъ мудрое замѣчаніе о «безуміи бросать карты пока игра еще не сыграна». Но у нихъ была съ собою влага которая въ этой нуждѣ замѣняла для нихъ пищу, топливо, отдыхъ и предусмотрительность. Несмотря на его увѣщанія скоро они всѣ были подъ ея вліяніемъ. Дядя Виллъ быстро перешелъ изъ воинственнаго настроенія въ какое-то отупѣніе. Герцогиня сдѣлалась вялою, а тетушка захрапѣла. Мистеръ Окгерстъ одинъ стоялъ прислонясь къ утесу и спокойно смотрѣлъ на нихъ.
Мистеръ Окгерстъ не пилъ. Это обусловливалось его занятіемъ которое требовало хладнокровія, безстрастія и присутствія духа и, по его собственнымъ словамъ, онъ находилъ это неудобнымъ. Глядя на своихъ спящихъ товарищей, онъ въ первый разъ глубоко почувствовалъ всю тягость отчужденности связанной съ его презираемымъ промысломъ, все бремя неразлучныхъ съ нимъ привычекъ и пороковъ. Чтобъ отогнать отъ себя мрачныя мысли, онъ вздумалъ заняться чисткою своего чернаго платья, мытьемъ рукъ и лица и другими подобными заботами, всегда составлявшими принадлежность его внимательной опрятности. Мысль о томъ чтобы бросить слабыхъ и жалкихъ товарищей никогда не приходила ему въ голову. Все-таки онъ не могъ не чувствовать недостатка въ томъ возбужденіи которое, странно сказать, было болѣе всего необходимо для спокойнаго хладнокровія которымъ онъ отличался. Онъ смотрѣлъ на угрюмыя стѣны которыя отвѣсно подымались на тысячу футовъ надъ окружавшими его соснами; на грозно нахмуренное небо; на долину внизу, на которую уже спускалась тѣнь…. Вдругъ онъ услышалъ свое имя.
По тропинкѣ тихо поднимался всадникъ. Въ свѣжемъ, открытомъ лицѣ его мистеръ Окгерстъ узналъ Тома Симсона изъ Сандибара, иначе извѣстнаго подъ именемъ «невиннаго младенца». Онъ встрѣтился съ нимъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ за «маленькою партіей» и выигралъ хладнокровно все состояніе простодушнаго юноши, доходившее до сорока долларовъ. Окончивъ игру, мистеръ Окгерстъ отвелъ молодаго спекулятора въ другую комнату и сказалъ ему: «Томми, вы добрый мальчикъ, но вы въ игрѣ ни на грошъ не смыслите; не пробуйте больше играть». Онъ положилъ ему въ руку всѣ выигранныя у него деньги и тихонько вытолкнулъ его за дверь; съ тѣхъ поръ Томъ Симсонъ сталъ его преданнымъ рабомъ. Это слышалось и въ его дѣтски-восторжеввомъ привѣтствіи мистеру Окгерсту. Онъ разказалъ что отправляется въ Покерфлетъ искать счастія. «Одинъ?» — Нѣтъ, не совсѣмъ одинъ; собственно онъ убѣжалъ съ Пайни Вудсъ. Вѣдь мистеръ Окгерстъ помнитъ Пайни? Что прислуживала за столомъ въ «Домѣ умѣренности» въ Сандибарѣ? Они уже давно дали другъ другу обѣщаніе, но старый Джекъ Вудсъ не соглашается, вотъ они и убѣжали и отправляются въ Покерфлетъ чтобы тамъ обвѣнчаться. А теперь они совсѣмъ истомились. Какъ это хорошо что они напали на такое отличное мѣсто для стоянки, да еще и на общество!
Все это Томъ проговорилъ чрезвычайно быстро, а между тѣмъ Пайни, толстенькая, хорошенькая дѣвушка лѣтъ пятнадцати, выдвинулась изъ-за сосны, за которой она краснѣла украдкой, и подъѣхала къ своему жениху. Мистеръ Окгерстъ рѣдко заботился о мнѣніи другихъ, еще рѣже о приличіяхъ; во теперь онъ смутно сознавалъ что ихъ положеніе не совсѣмъ ловкое. Онъ однако сохранилъ настолько присутствіе духа чтобы толкнуть дядю Вилла, который собирался что-то сказать, а дядя Виллъ оказался достаточно трезвымъ чтобы призвать въ толчкѣ мистера Окгерста высшую силу, не терпящую пренебреженія. Затѣмъ Окгерстъ принялся убѣждать Тома Симсона не останавливаться, но тщетно. Онъ даже указалъ на то что у нихъ не было ни провизіи, ни средствъ къ остановкѣ. Но къ несчастію Томъ отразилъ всѣ эти доводы объявивъ что у него есть еще одинъ мулъ навьюченный провизіей, и указавъ на остатки чего-то въ родѣ шалаша, сплетеннаго изъ вѣтокъ, которые онъ открылъ не далеко отъ тропинки. «Пайни можетъ пріютиться вмѣстѣ съ мистрисъ Окгерстъ», сказалъ Невинный Младенецъ указывая на герцогиню, — «а я ужь сумѣю устроиться».
Только увѣщательная нога мистера Окгерста спасла дядю Вилла, а то бы онъ разразился раскатами хохота. Но тутъ онъ почувствовалъ необходимость удалиться куда-нибудь подальше вверхъ по горѣ, до тѣхъ поръ пока къ нему не возвратится спокойствіе. Тамъ онъ подѣлился своимъ весельемъ съ высокими соснами, и много имъ пришлось увидѣть гримасъ на его лицѣ, неудержимыхъ движеній ногами и другихъ подобныхъ непристойностей. Возвратившись къ своимъ спутникамъ, онъ засталъ ихъ всѣхъ занятыхъ повидимому дружелюбнымъ разговоромъ, вокругъ огня; такъ какъ въ воздухѣ стало необыкновенно свѣжо и на небѣ нависли тучи. Пайни съ дѣтскимъ одушевленіемъ разказывала что-то герцогинѣ, которая слушала съ участіемъ и оживленностью, какихъ въ ней давно уже не было замѣтно. Томъ съ такимъ же успѣхомъ проповѣдывалъ предъ мистеромъ Окгерстомъ и тетушкой, начинавшею дѣлаться ласковѣе.
— Э, да тутъ цѣлый пикникъ! сказалъ дядя Виллъ со внутреннею насмѣшкой, оглядывая группу путниковъ, яркій огонь и стреноженныхъ животныхъ въ отдаленіи. Вдругъ какая-то мысль мелькнула сквозь спиртные пары омрачавшіе его разсудокъ. Вѣрно въ ней было что-нибудь очень забавное, потому что онъ опять вдругъ скорчилъ ногу и заткнулъ ротъ кулакомъ.
Тѣни начинали медленно подниматься вверхъ по горѣ, легкій вѣтерокъ качалъ верхушки деревьевъ и стоналъ въ ихъ длинныхъ угрюмыхъ вѣтвяхъ. Развалившійся шалашъ былъ починенъ, покрытъ сосновыми вѣтками и предоставленъ дамамъ. Женихъ и невѣста, прощаясь предъ сномъ, такъ чистосердечно поцѣловались, такимъ простодушнымъ и искреннимъ поцѣлуемъ что его можно было бы слышать и выше колыхавшихся сосенъ. Изнуренная герцогиня и недоброжелательная тетушка вѣроятно были слишкомъ утомлены чтобъ обратить вниманіе на это новое доказательство простоты нравовъ и удалились въ шалашь ни слова не говоря. Огонь подправили, мущины улеглись предъ входомъ и черезъ нѣсколько минутъ всѣ спали.
Мистеръ Окгерстъ никогда не отличался крѣпкимъ ономъ. Около утра онъ проснулся съ чувствомъ холода и оцѣпенѣнія. Онъ началъ поправлять гаснувшій огонь, какъ вдругъ вѣтеръ, который теперь дулъ уже сильно, хлестнулъ ему въ лицо чѣмъ-то и вся кровь его отхлынула прочь: это былъ снѣгъ!
Онъ вскочилъ на ноги чтобы разбудить товарищей, такъ какъ времени было терять нечего. По повернувшись къ тому мѣсту гдѣ лежалъ дядя Виллъ, онъ увидѣлъ что его нѣтъ. Подозрѣніе мелькнуло въ его головѣ, и съ проклятіемъ на губахъ онъ бросился туда, гдѣ были привязаны мулы: ихъ не было. Слѣды уже быстро исчезали подъ снѣгомъ.
Поддавшись волненію только на одну минуту, мистеръ Окгерстъ воротился къ костру уже со своимъ обычнымъ спокойствіемъ. Онъ не разбудилъ спавшихъ. Невинный Младенецъ покоился мирно съ улыбкой на добродушномъ лицѣ, покрытомъ веснушками; Пайни почивала возлѣ своей заблудшей сестры такъ сладко какъ подъ защитой небесныхъ хранителей, мистеръ Окгерстъ притянулъ себѣ одѣяло на плечи; и поглаживая усы, сталъ ждать разсвѣта. Разсвѣтъ пришелъ медленно, съ вьюгой и метелью, ослѣпляя и залѣпляя глаза снѣжными хлопьями. Все что можно было разглядѣть вокругъ представляло картину измѣнившуюся какъ будто волшебствомъ. Окгерстъ посмотрѣлъ на долину, и настоящее и будущее представилось ему заключеннымъ въ двухъ словахъ: «занесены снѣгомъ!»
Внимательное изслѣдованіе провизіи, которая къ счастью была спрятана въ шалашѣ и такимъ образомъ избѣгала предательскихъ рукъ дяди Вилла, показало что съ благоразуміемъ и заботливостью ея можетъ хватить еще на десять дней. — То-есть, прибавилъ мистеръ Окгерстъ шепотомъ-тому, — если вы захотите кормить насъ. Если же нѣтъ, что можетъ-быть будетъ лучше, мы можемъ подождать пока дядя Виллъ вернется съ провизіей.
По какой-то тайной причинѣ мистеръ Окгерстъ не могъ рѣшиться открыть мошенничество дяди Вилла, и выразилъ догадку что онъ уходя нечаянно спустилъ муловъ. Онъ намекнулъ герцогинѣ и тетушкѣ, которыя конечно знали въ чемъ дѣло, чтобъ онѣ молчали.
— Они узнаютъ всю правду о насъ если узнаютъ хоть что-нибудь, прибавилъ онъ многозначительно, — а теперь пугать ихъ совсѣмъ не кстати.
Томъ Симсонъ не только отдалъ все свое имущество въ распоряженіе мистера Окгерста, но и казалось радовался предстоявшему имъ заключенію. — «Мы тутъ отлично покочуемъ съ недѣльку, а потомъ снѣгъ растаетъ и мы всѣ вмѣстѣ отправимся назадъ.» Добродушная веселость юноши и спокойствіе мистера Окгерста заразили и другихъ.
Томъ устроилъ изъ сосновыхъ вѣтокъ крышу для шалаша, а герцогиня принялась наставлять Пайни какъ украсить внутренность съ такимъ вкусомъ и ловкостью что молоденькая провинціалка широко раскрыла отъ удивленія свои голубые глаза. — «Славно вы должно-быть живете въ Покерфлетѣ», сказала Пайни. Герцогиня вдругъ отвернулась чтобы скрыть краску мгновенно появившуюся на ея щекахъ, а тетушка посовѣтовала Пайни не тараторить. Когда мистеръ Окгерстъ воротился съ утомительныхъ поисковъ какого-нибудь выхода, онъ услышалъ звуки веселаго смѣха, отдававшіеся въ утесахъ. Онъ остановился встревоженный, и его мысли прежде всего обратились къ водкѣ, которую онъ благоразумно припряталъ. «Только это не совсѣмъ похоже на водку», сказалъ игрокъ. И только уже увидавъ сквозь метель ярко сверкающій костеръ и группу около него, онъ успокоился, увѣрившись что это они «просто шалили». Не знаю припряталъ ли мистеръ Окгерстъ вмѣстѣ съ водкой и свои карты, какъ предметъ недопускаемый въ ихъ общину. Достовѣрно только что, какъ говорила тетушка, онъ ни разу не вспомнилъ о картахъ въ этотъ вечеръ. Время какъ-то случайно занялось аккордіономъ, который Томъ Симсонъ съ нѣкоторымъ хвастовствомъ вынулъ изъ своего мѣшка. Несмотря на немалое затрудненіе въ употребленіи этого инструмента, Пайни Вудсъ вызвала однако изъ него нѣсколько упрямыхъ пѣсенокъ, а Томъ присоединилъ акомпаниментъ на кастаньетахъ. Но самое главное торжество вечера состояло въ томъ что женихъ и невѣста, взявшись за руки, съ большою важностью и стараніемъ спѣли «привальную» пѣснь. Кажется что не столько благочестивый характеръ, сколько вызывающій тонъ и ковенанторскія стремленія заразили прочихъ, и они наконецъ присоединились къ припѣву: «Я горжусь тѣмъ что служу Господу и готовъ умереть въ его воинствѣ». Сосны качались, вьюга шумѣла и злилась надъ бѣдняками, а пламя ихъ жертвенника взвивалось къ небу какъ бы въ залогъ обѣта.
Къ полуночи метель утихла и звѣзды засіяли надъ спящими. Мистеръ Окгерстъ, котораго обычаи его промысла пріучили къ самому незначительному количеству сна, распредѣляя съ Томомъ караулъ, устроилъ такъ что ему досталась большая часть обязанности. Онъ объяснилъ Младенцу что ему часто приходилось проводить цѣлую недѣлю безъ сна.
— Что же это вы дѣлали? спросилъ Томъ.
— Игралъ, отвѣчалъ Окгерстъ: — когда нападешь на счастье, на настоящее счастье, тогда не скоро устанешь. Счастье уйдетъ прежде. Счастье, это бѣдовое дѣло! продолжалъ игрокъ задумчиво. — Все что о немъ можно знать, это что оно того и гляди измѣнитъ. И вотъ догадаться когда оно измѣнитъ — въ этомъ вся штука. На насъ напало несчастье съ тѣхъ поръ какъ мы выѣхали изъ Покерфлета — вы подвернулись и вотъ тоже попались. Пока еще можно держать карты, все хорошо. Потому что, прибавилъ игрокъ съ веселою непослѣдовательностью: — «Я горжусь тѣмъ что служу Господу и готовъ умереть въ его воинствѣ». Наступилъ третій день, и солнце, оглядывая долину покрытую бѣлымъ ковромъ, увидѣло нашихъ изгнанниковъ когда они дѣлили между собой утреннія доли изъ своего постепенно уменьшающагося запаса. По странной особенности этого горнаго климата, его лучи разливали на зимнюю картину благодатную теплоту, какъ будто изъ состраданія и сожалѣнія о прошедшемъ. Но они освѣщали только груды снѣга взгроможденныя одна на другую вокругъ шалаша — неизвѣстное, неизслѣдимое, безнадежное морѣ въ утесистыхъ берегахъ къ которымъ изгнанники все еще льнули. Сквозь удивительно чистый воздухъ виднѣлся вдали дымъ поднимавшійся отъ пастушьей деревни Покерфлетъ. Тетушка увидѣла его, и изъ высокой башни своей скалистой крѣпости метнула въ ту сторону свое послѣднее проклятіе., то былъ ея послѣдній упрекъ, и потому можетъ-быть онъ былъ облеченъ нѣкоторою торжественностью. Онъ облегчилъ ее, какъ она потихоньку сообщила герцогинѣ: «Вотъ вы пойдите сами, попробуйте, и увидите». Послѣ этого она возложила на себя обязанность занимать «дитя», какъ ей и герцогинѣ угодно было назвать Пайни. Пайни однако была далеко не ребенокъ, но по ихъ оригинальной теоріи это прозваніе служило только указаніемъ на то что она не держала себя непристойно и не употребляла проклятій на каждомъ шагу, и это дѣйствовало на нихъ какъ-то утѣшительно.
Когда ночь снова подкралась по ущельямъ, звуки аккордіона опять раздались возлѣ мерцающаго костра, то судорожно прерываясь, то утомительно растягиваясь. Но музыкѣ не удалось наполнить совершенно болѣзненную пустоту произведенную недостаточностью пищи, и Пайни предложила новое развлеченіе — разказывать. Ни мистеръ Окгерстъ, ни его спутницы не имѣли охоты говорить о томъ что имъ пришлось испытать въ жизни, и это предложеніе тоже потерпѣло бы неудачу, еслибы не Младенецъ. Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ ему попался какой-то затерянный экземпляръ незатѣйливаго перевода Иліады г. Попа. Онъ очень хорошо запомнилъ содержаніе, и хотя посреди общепринятаго мѣстнаго нарѣчія своей родины совершенно забылъ слова и выраженія, но все-таки предложилъ что разкажетъ главныя происшествія поэмы. Такимъ образомъ Гомеровскіе полубоги снова спустились въ этотъ вечеръ на землю. Троянскій храбрецъ и хитрый Грекъ вступили въ борьбу на воздухѣ, и высокія сосны преклонились предъ гнѣвомъ Пелеева сына. Мистеръ Окгерстъ слушалъ съ спокойнымъ удовольствіемъ. Особенно занимала его судьба «ясеневыхъ каблуковъ» (Asli-keels) какъ Младенецъ съ упорствомъ называлъ «быстроногаго Ахиллеса».
Такъ при скудости пищи, за то съ Гомеромъ и аккордіономъ въ изобиліи, прошла цѣлая недѣля. Солнце снова покинуло изгнанниковъ, и снова изъ свинцоваго неба посыпались на землю снѣжные хлопья. Съ каждымъ днемъ тѣснѣе становилась вокругъ нихъ снѣжная ограда, и наконецъ они очутились запертыми посреди ослѣпительно бѣлыхъ стѣнъ, поднимавшихся на двадцать футовъ надъ ихъ головами. Становилось труднѣе и труднѣе поддерживать огонь; даже и деревья недавно упавшія не вдалекѣ были теперь уже на половину скрыты подъ грудами снѣга. И однако никто не жаловался. Женихъ и невѣста, отворачиваясь отъ грустнаго вида, смотрѣли другъ другу въ глаза и были счастливы. Мистеръ Окгерстъ хладнокровно примирился съ несчастливою игрой, которая очевидно вела къ проигрышу. Герцогиня веселѣе чѣмъ прежде заботилась о Пайни. Только тетушка, которая прежде была крѣпче всѣхъ, какъ будто слабѣла и блѣднѣла. Въ полночь десятаго дня она подозвала Окгерста къ своей постели.
— Конецъ мой пришелъ, сказала она слабымъ и жалостнымъ голосомъ, — но не говорите этого никому. Не будите ягнятъ. Возьмите узелокъ у меня въ головахъ и откройте.
Мистеръ Окгерстъ исполнилъ. Въ узелкѣ были тетушкины порціи за прошедшую недѣлю не тронутыя.
— Отдайте ихъ этому дитяти, сказала она, указывая на спящую Пайни.
— Вы убили себя голодомъ, сказалъ игрокъ.
— Да, это такъ называется, сказала она слабо и легши на постель опять повернулась къ стѣнѣ и тихо уснула.
Аккордіонъ и кастаньеты были въ этотъ день отложены въ сторону и Гомеръ былъ забытъ. Когда тѣло тетушки было предано снѣгу, мистеръ Окгерстъ отозвалъ въ сторону Тома и показалъ ему лыжи, которыя онъ устроилъ изъ стараго вьючнаго сѣдла.
— Еще есть одна возможность изо ста спасти ее, сказалъ онъ глядя на Пайни, — но это тамъ, прибавилъ онъ указывая на Покерфлетъ. — Если вы доберетесь туда въ два дня, то она спасена.
— А вы? спросилъ Томъ.
— Я останусь здѣсь, былъ короткій отвѣтъ.
Женихъ и невѣста простились долгимъ поцѣлуемъ.
— Развѣ вы тоже уходите? сказала герцогиня увидѣвъ что Окгерстъ какъ будто ожидалъ чтобъ идти вмѣстѣ.
— Только до той трещины, отвѣчалъ онъ.
Онъ вдругъ повернулся и поцѣловалъ герцогиню. Ея блѣдное лицо вспыхнуло и дрожащіе члены оцѣпенѣли отъ изумленія.
Наступила ночь, мистера Окгерста не было. Ночью опять поднялась буря и метель. Герцогиня, поправляя костеръ, замѣтила что возлѣ шалаша было кѣмъ-то незамѣтно заготовлено топливо еще на нѣсколько дней. Слезы выступили на ея глазахъ, но она скрыла ихъ отъ Пайни. Онѣ спали мало. Утромъ, взглянувъ другъ на друга, онѣ прочли свою судьбу. Ни одна не сказала ни слова; но Пайни, принявъ на себя видъ болѣе сильной, притянула къ себѣ герцогиню и обняла ея станъ. Такъ просидѣли онѣ весь день. Ночью буря еще больше разсвирѣпѣла и разметавъ охранявшія сосны проникла въ самый шалашъ. Къ утру оказалось невозможнымъ поддерживать огонь и онъ мало-по-малу совсѣмъ погасъ. Глядя на медленно чернѣвшую золу, герцогиня прижалась къ Пайни и прервала долгое молчаніе:
— Пайни, можете вы молиться?
— Нѣтъ, душенька, отвѣчала Пайни простодушно.
Герцогиня сама не зная отчего почувствовала облегченіе, и положивъ руку на плечо Пайни, умолкла. Младшая и болѣе чистая, невинная дѣвушка прижала къ своей дѣвственной груди голову своей грѣшной сестры, и сидя такъ, онѣ обѣ уснули.
Вѣтеръ пѣлъ, какъ будто боясь разбудить ихъ. Легкіе хлопья снѣга, падая съ длинныхъ сосновыхъ вѣтокъ, летѣли какъ бѣлыя птички и садились на спящихъ. Мѣсяцъ глядѣлъ сквозь разорванныя облака на остатки привала. Но всякій Слѣдъ человѣка, всякій признакъ земной работы былъ скрытъ подъ безукоризненно бѣлою пеленой, милосердно ниспосланною свыше.
Онѣ проспали весь этотъ день и весь слѣдующій, и не проснулись когда голоса и шаги прервали окружающее молчаніе. И когда сострадательныя руки отряхнули снѣгъ съ ихъ поблѣднѣвшихъ лицъ, по одинаково мирному выраженію ихъ трудно было бы рѣшить которая согрѣшила. Даже покерфлетскій законъ созналъ это и отвернувшись оставилъ ихъ въ объятіяхъ другъ друга.
У начала стока на одной изъ самыхъ большихъ сосенъ нашли трефовую двойку приколотую къ корѣ ножикомъ. На ней твердою рукой было написано слѣдующее:
«Подъ этимъ деревомъ лежитъ тѣло Джона Окгерста который пошелъ несчастливо 23го ноября 1850 года и спасовалъ 7го декабря 1850 года.»
Подъ снѣгомъ холодный и безжизненный, съ револьверомъ въ рукѣ и съ пулей въ сердцѣ, лежалъ самый твердый и вмѣстѣ съ тѣмъ самый слабый изъ покерфлетскихъ изгнанниковъ.