Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/II/ДО
— Романъ Ипполитовичъ, вотъ поручаю вашему вниманію m-r... m-r... — говорилъ секретарь, вводя въ кабинетъ редакціи низенькаго лысаго старичка съ улыбающимся живымъ лицомъ. — Извините, я забылъ вашу фамилію.
— Мостовъ... — отрекомендовался старичокъ, разглядывая Покатилова черезъ свои выпуклыя очки. — Ахъ, очень пріятно, очень пріятно!
— Чѣмъ могу служить вамъ, господинъ Мостовъ? — съ вѣжливою улыбкой указывая на кресло, спрашивалъ Покатиловъ. — Я къ вашимъ услугамъ.
Секретарь, остановившись съ дверяхъ, многозначительно улыбался въ сторону редактора, который внимательно смотрѣлъ, прищуривъ косой глазъ, на пришельца черезъ развернутую газету. Въ редакціи "Искорокъ" было принято особенно интересныхъ субъектовъ представлять фельетонисту, какъ живой матеріалъ для потѣшной воскресной хроники, и г. Мостовъ попалъ въ число этихъ ни въ чемъ неповинныхъ жертвъ, не подозрѣвая, какую роль ему приходится разыгрывать.
— Я, знаете, провинціалъ... да-съ, изъ далекой провинціи, — началъ лысый старичокъ, оглядывая мѣсто на столѣ, чтобы не замарать рукавъ старомоднаго сюртука. — У меня, знаете, есть одна счастливая мысль, даже немного больше, чѣмъ мысль... Да. Однимъ словомъ, когда я служилъ въ Сибири...
— Ага... — промычалъ Покатиловъ. — Въ Сибири?
— Да, да... очень далеко отсюда. И вотъ-съ (старичокъ поднялъ брови) я изобрѣлъ электрическій подсѣкатель къ удочкѣ; только предупреждаю васъ, что мое открытіе ничего общаго не имѣетъ съ извѣстною электрическою удочкой. Собственно, я любитель-рыболовъ и совершенно случайно набрелъ на счастливую мысль, которой желалъ бы подѣлиться съ читателями вашей уважаемой газеты.
"Навѣрное, этотъ сумасшедшій обѣжалъ нѣсколько другихъ редакцій и теперь прибѣжалъ къ намъ", — думалъ Покатиловъ, внимательно разглядывая суетливо разсказывавшаго свою счастливую идею старичка, въ которомъ было что-то такое странное, отчасти ребячье, отчасти сумасшедшее.
— Знаете, сидя въ глуши, чего-чего ни передумаешь, — добродушно болталъ старичокъ, не переставая улыбаться. — Есть изобрѣтенія, которыя, такъ сказать, составляютъ только вопросъ времени. Раньше открытія дѣлались ощупью, по игрѣ слѣпого случая, а теперь можно предугадывать, какое изобрѣтеніе на очереди: воздухоплаваніе, новый музыкальный инструментъ, который замѣнилъ бы, вѣрнѣе сказать, совмѣстилъ бы и струнные и духовые инструменты, наконецъ новый типъ оружія, который долженъ замѣнить нынѣшнее огнестрѣльное. Знаете, у меня даже есть проектъ, собственно методъ, какимъ образомъ слѣдуетъ итти навстрѣчу этимъ изобрѣтеніямъ...
— Послушайте, васъ зовутъ Симономъ Денисычемъ? — прервалъ Покатиловъ этотъ неудержимый потокъ рѣчи. — А вашу жену Калеріей Ипполитовной?
— Положимъ, что такъ... что же изъ этого? — какъ-то испуганно забормоталъ болтливый старецъ, точно пойманный за ухо школьникъ. — Мы только-что пріѣхали... да.
— Позвольте отрекомендоваться: вашъ beau frère, Романъ Ипполитовичъ Покатиловъ...
— Скажите, пожалуйста... Вотъ пріятная неожиданность! — бормоталъ старичокъ, протягивая свою руку Покатилову. — Какъ будетъ рада Калерія... А мы только-что вчера пріѣхали и пока остановились въ отелѣ "Дагмаръ", сейчасъ противъ Николаевскаго вокзала.
— Надѣюсь, сестра здорова?
— О, совершенно здорова... да. Знаете что, мы сейчасъ же отправимся къ ней и сдѣлаемъ ей настоящій сюрпризъ. Вы располагаете временемъ?
— Да, я свободенъ.
— Странно, знаете, что я сразу не обратилъ вниманія на ваше имя, когда господинъ секретарь отрекомендовалъ меня вамъ... Какая-то забывчивость или разсѣянность у меня, вѣроятно, послѣ этой безконечной дороги.
"Нашли, гдѣ остановиться... въ отелѣ "Дагмаръ", — сердито думалъ Покатиловъ, отыскивая свою шляпу и перчатки. — Провинціалы такъ провинціалы и есть... не могли остановиться въ "Демутѣ" или въ "Бель-Bю". И, главное, кричитъ, какъ пѣтухъ".
"Пѣтухъ" въ это время съ чисто-провинціальнымъ любопытствомъ разсматривалъ обстановку редакціоннаго кабинета, на которую теперь обратилъ особенное вниманіе въ качествѣ такого близкаго родственника хроникера "Искорокъ". Старичку понравились и стѣны, оклеенныя сѣрыми обоями съ розовыми полосками, и драпировки на окнахъ, и столъ, у котораго онъ сидѣлъ, и шкапы съ книгами у внутренней стѣны, и даже, самъ редакторъ, углубившійся въ чтеніе газеты.
— До свиданія, господинъ редакторъ, — проговорилъ Мостовъ, фамильярно протягивая руку Семену Гаврилычу, что опять покоробило Покатилова.
Павелъ Павлычъ былъ немало удивленъ, когда черезъ пріемную г. Мостовъ прослѣдовалъ въ сопровожденіи Покатилова и дружелюбно кивнулъ ему головой, какъ старому знакомому. Посѣтителей поубавилось, но ихъ замѣняли новые. Покатиловъ надѣлъ въ передней мохнатое осеннее пальто и быстро сбѣжалъ по лѣстницѣ на улицу.
— Мы пѣшкомъ дойдемъ, — коротко проговорилъ онъ, рѣшивъ про себя, что съ г. Мостовымъ церемониться особенно нечего. — Кстати, дождь пересталъ совсѣмъ. Я, по крайней мѣрѣ, отлично пройдусь.
— Да, да... Это даже необходимо человѣку, который живетъ умственнымъ трудомъ, — тараторилъ Мостовъ, стараясь забѣжать немного впередъ. — А знаете, когда долго не бываешь въ столицѣ, все это производитъ такое сильное впечатлѣніе... знаете, панели, газовое освѣщеніе, блестящіе магазины, движеніе. Однимъ словомъ, всякіе пустяки...
Отъ непривычки ходить по люднымъ улицамъ старикъ нѣсколько разъ сталкивался со встрѣчными, путался и кончилъ тѣмъ, что чуть не сбилъ съ ногъ какую-то даму, проходившую панель съ покупками въ рукахъ. Покатиловъ обругался про себя, но ничего не сказалъ, а только прибавилъ шагу. Спускались осеннія сумерки: Невскій оживлялся наплывомъ той спеціальной публики, которая въ это время нагуливаетъ себѣ аппетитъ. Гдѣ-то въ глубинѣ Невскаго колебавшеюся искоркой загорѣлся первый фонарь, за нимъ другой, третій, въ магазинахъ тоже начали появляться огни. На углу у магазина стеклянныхъ издѣлій Мальцевскихъ заводовъ Мостовъ чуть не попалъ подъ извозчика и со страха замолкъ на нѣсколько времени. Начали попадаться подозрительныя дамы, вызывающе заглядывавшія на встрѣчавшихся мужчинъ; разносчикъ выкрикивалъ что-то о хорошихъ яблокахъ и сливахъ, у фонаря торчала неподвижная фигура городового, а мимо него непрерывною полосой мягко плыла по осклизлой торцовкѣ цѣпь экипажей. На Аничковомъ мосту букинисты закрывали свои лавчонки, а разбитной торговецъ съѣстными припасами, примостившійся со своею будкой къ углу моста, напротивъ дома княгини Бѣлосельской, зажегъ небольшую жестяную лампочку.
— Слава Богу, здѣсь, кажется, меньше народа, — съ облегченнымъ вздокомъ проговорилъ Мостовъ, когда они спустились съ Аничкова моста. — Ужасно, какъ Петербургъ измѣнился за эти двадцать лѣтъ, просто многаго узнать нельзя... Сколько новыхъ домовъ, какіе магазины!
— И мы съ вами за двадцать лѣтъ тоже немало измѣнились, — замѣтилъ Покатиловъ, улыбнувшись наивности своего провинціальнаго родственника. — Ахъ, да, я и не спросилъ васъ, Симонъ Денисычъ, надолго ли вы пріѣхали сюда? До послѣднихъ пароходовъ, вѣроятно?
— А вотъ и нѣтъ: совсѣмъ пріѣхали, — съ какою-то радостью проговорилъ старикъ, наталкиваясь на кого-то.
— Какъ совсѣмъ?
— Да такъ... Будетъ ужъ прозябать по медвѣжьимъ-то угламъ; а впрочемъ, все будетъ зависѣть отъ обстоятельствъ. Да...
— Вы вѣдь, кажется, на заводахъ Теплоухова служили? — спросилъ Покатиловъ такимъ тономъ, какимъ пыталъ въ кабинетѣ редакціи представляемыхъ секретаремъ разныхъ unicus'овъ.
— Да, въ Заозерскомъ горномъ округѣ. Цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ выслужилъ главнымъ управляющимъ.
— Кажется, мѣсто хорошее?
— О, да... двѣнадцать тысячъ жалованья, отопленіе, освѣщеніе, — уныло проговорилъ Мостовъ, лихорадочно перебѣгая рукой но пуговицамъ своего верхняго пальто. — Главное, привычка. Это самое скверное въ нашемъ положеніи. Обсидишься, привыкнешь, и вдругъ долженъ все бросить. Знаете что, — заговорилъ старикъ, осторожно оглядываясь кругомъ, — тутъ вышла цѣлая интрига... да. Представьте себѣ... У насъ была всего одна дочь, и Калерія, взяла къ себѣ воспитанницу, такъ, бѣдная дѣвушка, хотя изъ хорошей фамилія. Отецъ у ней ташкентскій офицеръ, а мать умерла. Ну-съ, знаете, офицеру возиться съ дѣвчонкой совсѣмъ неудобно, да тогда еще началась эта война съ Хивой.
Покатиловъ попробовалъ-было остановить болтливаго старика какимъ-то постороннимъ вопросомъ, потому что изъ принципа не любилъ вмѣшиваться въ чужія дѣла интимнаго характера, но Мостовъ, какъ истый провинціалъ, обрадовался случаю повѣрить петербургскому родственнику свои семейныя дѣла и ничего не хотѣлъ замѣчать.
— Ее звали Сусанной, славная такая дѣвочка, — неудержимо продолжалъ свои изліянія Мостовъ. — Знаете, даже особенная дѣвочка... по матери восточнаго происхожденія... глаза этакіе у ней... вообще оригинальная особа. Ну, мы ее воспитывали, какъ родную дочь, что не составляло особеннаго труда, потому что Сусанночка поступила къ намъ уже двѣнадцати лѣтъ и необыкновенно понятливая дѣвочка была. Знаете, ласковая такая, хотя и не безъ странностей въ характерѣ. Въ походахъ съ отцомъ бывала, этакій дичокъ, настоящая дочь полка... Хорошо-съ. Калерія къ ней ужасно привязалась, больше, чѣмъ родную дочь, любила. У насъ теперь есть и своя дочь, да, Юленька... какъ же, четырнадцать лѣтъ ей, въ институтъ отдавать придется.
— Скажите... а я даже не подозрѣвалъ! — искусственно удивлялся Покатиловъ, жалѣя про себя, что не взялъ извозчика. — На кого же она походитъ?
— Сусанночка?
— Нѣтъ, ваша дочь.
— Юленька? Ни на кого, или, вѣрнѣе, сама на себя. Такъ вотъ-съ эта Сусанночка была уже настоящею дѣвицей, когда къ намъ въ Заозерье пріѣхалъ уполномоченный Теплоухова, нѣкто Морозъ-Доганскій, очень и очень солидный человѣкъ... Хорошо-съ. И представьте себѣ, Сусанночка...
— Вышла замужъ за Доганскаго? Я слыхалъ эту фамилію.
— Да, да... И что могло ему понравиться въ этой Сусанночкѣ? Мы съ Калеріей до сихъ поръ не можемъ понять. Провинціалка-дѣвушка, воспитанная въ глуши съ грѣхомъ пополамъ, и вдругъ m-me Морозъ-Доганская. Право, это такъ странно все случилось.
Они уже перешли Литейный и быстро приближались къ Знаменскому мосту. Движеніе здѣсь было значительно слабѣе, чѣмъ за Аничковымъ; попадавшаяся публика имѣла случайный или дѣловой характеръ. Толкотни здѣсь совсѣмъ не было. Блестящіе магазины смѣнялись просто магазинами, чувствовалось что-то мѣщанское и жалкое въ этомъ безсильномъ подражаніи недалеко гудѣвшему и переливавшемуся тысячами огней центру. Покатиловъ всегда испытывалъ какое-то тяжелое чувство, когда ему вечеромъ случалось проходить здѣсь: контрастъ былъ слишкомъ силенъ, и его всегда такъ и тянуло въ ту сторону, гдѣ сосредоточивалось главное движеніе и всемірная улица глядѣла на сновавшую мимо публику своими саженными зеркальными стеклами.
— А главное вотъ въ чемъ заключается, — оглядываясь, продолжалъ Мостовъ, — изъ-за этой самой Сусанночки я и мѣсто потерялъ... Да, представьте себѣ такой случай!.. Какъ она только вышла за Доганскаго и уѣхала въ Петербургъ, меня сейчасъ по шапкѣ, а намъ одинъ петербургскій знакомый и пишетъ, что это все наша Сусанночка устроила. Ей-Богу... Вотъ чего никогда не пойму: ну что мы ей такое сдѣлали, кромѣ добра, и вдругъ такая черная неблагодарность. Да вотъ Калерія вамъ лучше все разскажетъ... Ахъ, знаете, какіе фрукты я давеча видѣлъ въ магазинѣ Елисеева, ну, это просто роскошь, просто языкъ проглотишь. Я, грѣшный человѣкъ, большой гастрономъ... У насъ тамъ въ Сибири ягодъ ужасно много, есть особенная такая, княженикой называется. Ну-съ, такъ изъ этой княженики наливки... Боже мой, Боже мой!..
Шагая по панели, Покатиловъ испытывалъ смѣшанное чувство удовольствія и какой-то непріятности: онъ, съ одной стороны, былъ радъ видѣть сестру послѣ двадцатилѣтней разлуки, а съ другой — онъ точно чего-то боялся, какъ настоящій старый холостякъ, слишкомъ привыкшій къ одинокому существованію. Эти провинціальные родственники просто пугали Покатилова, и онъ нѣсколько разъ очень косо посматривалъ черезъ плечо на сѣменившаго зятя, который беззаботно зѣвалъ по сторонамъ и ахалъ передъ освѣщенными окнами магазиновъ, какъ кормилица.
"И чортъ меня дернулъ за языкъ! — думалъ Покатиловъ, когда они переходили Знаменскій мостъ на Лиговкѣ. — Впрочемъ, все равно разыскали бы".
— А мнѣ очень понравилась ваша редакція, — болталъ Мостввъ, размахивая руками. — Сейчасъ чувствуешь себя въ столицѣ... въ средоточіи интеллигенціи... И редакторъ у васъ такой представительный, сейчасъ видно столичнаго журналиста. У меня съ дѣтства была слабость къ литературѣ, и я очень радъ, что успѣлъ познакомиться съ настоящимъ редакторомъ... Какъ его зовутъ, вашего редактора?
— Семенъ Гаврилычъ.
— А по фамиліи?
— Гладышевъ... Неужели васъ дѣйствительно интересуютъ такіе пустяки? — спрашивалъ Покатиловъ, напрасно стараясь сдержать душившую его злость.
— Какъ пустяки? Я васъ не понимаю...
— Очень просто: редакція "Искорокъ" просто кабакъ, а редакторъ — брикабракъ... то-есть это мы его такъ называемъ между собой.
— Bric-à-brac... позвольте, вѣдь это, кажется, называется такъ страсть къ собиранію рѣдкостей или что-то въ этомъ родѣ.
— Да, да, я вамъ объясню это какъ-нибудь послѣ, а теперь мы уже подходимъ къ вашему отелю.
— Ахъ, это очень интересно: редакторъ Bric-à-brac... Вотъ Калерія будетъ довольна, когда все это узнаетъ... Вѣдь это, вѣроятно, очень остроумно сказано... да?
— Послѣ, послѣ, — говорилъ Покатиловъ, входя въ подъѣздъ "Дагмаръ". — Который у васъ номеръ?
— Въ четвертомъ этажѣ, девяносто шестой.
"Экъ ихъ куда занесло! — сердито думалъ Покатиловъ, быстро взбѣгая по лѣстницѣ. — И я-то хорошъ: болтаю съ этимъ идіотомъ..."
Отъ вниманія Покатилова не ускользнуло, какъ Мостовъ фамильярно улыбался лакеямъ, точно онъ въ чемъ былъ виноватъ. Это уже было слишкомъ даже для провинціала.
— Не правда ли, какой отличный отель? — спрашивалъ Мостовъ, тяжело дыша. — Немного высоко, конечно, но зато такъ близко отъ всего, и прислуга такая приличная... Я очень доволенъ. Еще остался одинъ этажъ. Эй, Семенъ барыня дома? — обратился онъ къ проходившему мимо коридорному.
— Точно такъ-съ. Онѣ приказали подавать самоваръ.
— Вотъ и отлично, прямо, значитъ, къ чаю поспѣли, — восхищался Мостовъ. — Мы, сибиряки, по четыре раза въ день пьемъ чай... Привычка — вторая натура!
Въ порывѣ родственныхъ чувствъ, Мостовъ даже потрепалъ Покатилова по спинѣ и чуть не обнялъ.