Бурный поток (Мамин-Сибиряк)/Часть 1/V/ДО
Въ свою квартиру, на Моховой, Покатиловъ вернулся уже въ третьемъ часу ночи, вернулся усталый и разбитый, съ тяжелою головой; онъ долженъ былъ крѣпко держаться за перила, взбираясь по лѣстницѣ въ третій этажъ. Проходя мимо швейцарской, онъ хотѣлъ немного пріосаниться, но, вмѣсто этого, сильно качнулся въ сторону и чуть не упалъ; хитрый швейцаръ Григорій долго смотрѣлъ вслѣдъ писавшему вензеля барину и ядовито подумалъ:
"Ужо вотъ тебѣ, путанику, Лизавета-то Ивановна пропишетъ два неполныхъ. Позабылъ, видно, какое сегодня число-то?"
Номеръ Покатилова дѣлился, какъ большинство номеровъ средней руки, дощатою перегородкой на три комнаты: переднюю, пріемную и спальню; обстановка въ такихъ chambres garnies вездѣ одинакова, какъ на заказъ; передняя пустая, въ спальнѣ кровать и умывальникъ, въ пріемной полдюжины вѣнскихъ стульевъ, репсовый диванъ, два кресла, круглый столъ предъ диваномъ и ломберный у стѣны. Немного, но для одинокаго человѣка, совершенно достаточно, чтобы изъ этого немногаго производить вѣчный безпорядокъ, который созданъ имѣетъ съ холостяками. Покатиловъ проживалъ здѣсь уже около десяти лѣтъ, хотя постоянно собирался переѣхать къ Квасовой, но здѣсь удерживало его одно совершенно особенное обстоятельство.
— Гм… не спитъ, чортъ возьми! — ворчалъ Покатиловъ, съ трудомъ отворяя дверь своего номера и разглядывая желтую полоску свѣта, выползавшую въ его пріемную изъ-подъ дверей сосѣдняго номера. — Бэтси, ты не спишь?
— Нѣтъ! — отдалось послѣ короткой паузы въ сосѣднемъ номерѣ.
Снимая въ передней пальто, Покатиловъ ударилъ себя по лбу и растерянно забормоталъ:
— Боже мой, вѣдь сегодня двѣнадцатое число, а я шлялся чортъ знаетъ гдѣ!
Въ первую минуту онъ сильно струсилъ, но потомъ успокоился, потому что налицо у него было готовое оправданіе. Умывшись на скорую руку и напрасно стараясь принять видъ трезваго человѣка, Покатиловъ осторожно отворилъ дверь въ сосѣдній номеръ и на порогѣ еще разъ спросилъ:
— Можно войти, Бэтси?
— Боже мой, въ какомъ видѣ, а я сколько разъ просила васъ! — въ ужасѣ проговорила по-англійски высокая женщина лѣтъ тридцати, съ блѣднымъ лицомъ. — Вы забыли, Романъ, какое сегодня число, чтобы посмѣяться надъ моими привычками.
— Ахъ, Бэтси, тысячу разъ виноватъ! — извинялся Покатиловъ заплетавшимся языкомъ, напрасно стараясь поцѣловать руку Бэтси. — Но вышелъ совершенно особенный случай, Бэтси, и ты извинишь меня. У меня пріѣхала изъ Сибири сестра, съ которою я не видался цѣлыхъ двадцать лѣтъ, ну, я у нихъ просидѣлъ весь вечеръ. Ты пойми только: двадцать лѣтъ не видались, да!
Англичанка пытливо смотрѣла на улыбавшагося пьяною улыбкой друга и, покачавъ отрицательно головой, проговорила съ подавленнымъ вздохомъ:
— Нѣтъ, я не могу повѣрить, чтобы вы явились отъ сестры въ такомъ ужасномъ видѣ; сестра никогда не позволитъ.
— Увѣряю тебя, Бэтси.
— У васъ совершенно неорганизованный характеръ, — рѣшила Бэтси, закрывая даже глаза отъ ужаса.
Эта фраза была на языкѣ Бэтси чѣмъ-то въ родѣ смертнаго приговора, и она пускала ее въ ходъ только въ самыхъ рѣшительныхъ случаяхъ, въ родѣ сегодняшняго, когда прождала Покатилова съ восьми часовъ вечера до половины третьяго.
Номеръ Бэтси былъ точно такой же, какъ и у Покатилова, но онъ былъ такъ мило и уютно убранъ, что походилъ на какое-то гнѣздышко: мебель у Бэтси была вся своя — настоящая англійская мебель, приспособленная къ домашнему комфорту. Мягкіе ковры на полу, драпировки на окнахъ и на дверяхъ, много цвѣтовъ, альбомы на стелѣ предъ диваномъ, орѣховый шкапъ съ серебромъ и фарфоромъ, письменный орѣховый столъ съ разными бюварами и кипсэкани, бѣлоснѣжная кровать въ спальнѣ, мраморный умывальникъ, — однимъ словомъ, все здѣсь до послѣдняго гвоздя было настоящее англійское, обязанное напоминать свееі хозяйкѣ о дальней родинѣ, о той старой Англіи, которая разсылаетъ много такахъ Бэтси по всѣмъ частямъ свѣта. Этотъ номеръ среди остальныхъ квартиръ казался какимъ-то острогомъ, и даже швейцаръ Григорій, этотъ завзятый скептикъ и нигилистъ, считавшій одною изъ своихъ обязанностей относиться ко всѣмъ жильцамъ свысока, даже онъ относился къ углу Бэтси съ невольнымъ уваженіемъ, а хозяйку называлъ не иначе, какъ Лизавета Ивановна, хотя отца Бэтси звали Альбертомъ. Каждое утро Григорій непремѣнно караулилъ, когда пойдетъ Бэтси на уроки, стремительно выскакивалъ изъ свой сторожки и, снявъ фуражку съ золотымъ околышемъ, торжественно распахивалъ двери подъѣзда.
— Сегодня страшенная мокреть на дворѣ, Лизавета Ивановна, — докладывалъ Григорій, желая быть непремѣнно любезнымъ.
Сегодня, какъ и каждое двѣнадцатое число, номеръ Бэтси принялъ особенно праздничную обстановку: зажжена была стѣнная лампа, на столѣ предъ диваномъ въ закрытыхъ блюдахъ былъ приготовленъ ужинъ, тутъ же стояла бутылка настоящаго англійскаго кларета и два прибора для чая по-англійски, т.-е. со спиртовою лампочкой, надъ которой чай варится такъ же, какъ мы варимъ кофе.
Сама Бэтси была тѣмъ, чѣмъ бываютъ въ тридцать лѣтъ однѣ англичанки: сухощавая, строгая, безукоризненно чистоплотная, какъ кошка. Лицо у нея, вытянутое, съ прямымъ короткимъ носомъ и выставлявшимися передними зубами, было красиво и симпатично именно въ англійскомъ вкусѣ — своимъ прелестнымъ тономъ кожи, свѣжестью сѣрыхъ глазъ, серьезною простотой въ выраженіи рта; простая прическа бѣлокурыхъ волосъ съ золотистымъ отливомъ и всегда чистый и свѣжій, какъ только-что расколотый мраморъ, воротничокъ дополняли портретъ Бэтси. Вотъ относительно своихъ костюмовъ Бэтси постоянно грѣшила противъ основныхъ требованій эстетики, потому что рѣшительно не умѣла одѣваться, какъ всѣ англичанки, и притомъ имѣла привычку всегда носить широкій кожаный поясъ, придававшій ея фигурѣ что-то такое монашеское. Сегодня Бэтси нарядилась въ какое-то необыкновенное шерстяное платье, цвѣта бордо, и повязала шею ярко-желтымъ шарфикомъ, что ее дѣлало ужасно похожею на попугая.
— Нѣтъ ли у тебя спирта какого-нибудь? — спрашивалъ Покатиловъ, чувствуя, какъ у него предъ глазами вся комната пошла кругомъ. — Я черезъ полчаса буду здоровъ. Ты на меня, пожалуйста, не сердись, голубчикъ, потому что… понимаешь: сестра.
— Да, я понимаю такое поведеніе со стороны швейцара Григорія, который, по случаю пріѣзда сестры, напьетея, какъ сапожникъ, и приколотитъ жену, — говорила Бэтси, подавая какой-то флаконъ, — а вамъ, образованному человѣку… нѣтъ, русскіе положительно низшая, совсѣмъ неорганизованная раса!
— Ну, Бэтси, и англичане тоже бываютъ иногда хороши: пьяные лорды постоянно бьютъ женъ каминными щипцами, а то и каблукомъ въ животъ. Въ этомъ родѣ былъ цѣлый рядъ процессовъ.
— Намъ лучше всего прекратить этотъ разговоръ, — печально проговорила Бэтси, дѣлая необходимыя приготовленія къ чаепитію. — Вы не убѣдите меня вашими анекдотами, я не сумѣю убѣдить васъ, слѣдовательно намъ лучше обходить молчаніемъ эту щекотливую тему. Вы хотите ѣсть?.. Вотъ здѣсь холодная телятина, индѣйка, языкъ.
Спиртъ, которымъ Покатиловъ натиралъ себѣ виски, произвелъ надлежащее дѣйствіе и понемногу привелъ его въ себя. Покатиловъ нѣсколько разъ внимательно осмотрѣлъ всю обстановку, точно видѣлъ ее всего въ первый разъ, встряхнулъ волосами и въ раздумьѣ проговорилъ:
— Бэтси, голубушка, гони меня, потому что я вѣчная неисправимая свинья… погибшій человѣкъ… человѣкъ улицы… Улица?! Если бы ты только знала, Бэтси, какое это страшное слово… улица не знаетъ пощады, какъ не знаетъ пощады болото, которое медленно засасываетъ всякаго, кто имѣлъ несчастіе попасть въ него. А я… я органически приросъ къ улицѣ, душой приросъ, и мы, кажется, отлично понимаемъ другъ друга: улица мнѣ аплодируетъ… она любитъ меня по-своему, какъ мать своего ребенка.
— Послушайте, вы сходили бы переодѣться, — предлагала Бэтси, не понимавшая этихъ изліяній, — а то отъ васъ пахнетъ чѣмъ-то такимъ…
— Улицей пахнетъ, голубушка Бэтси… да, улицей, т.-е. пивомъ, табакомъ, потомъ и еще… гм… Дѣйствительно, всего лучше будетъ переодѣться.
"Погибшій, несчастный человѣкъ! — съ тоской думала Бэтси, оставшись одна. — А самое страшное то, что Романъ добрый человѣкъ… Боже, Боже!.. Чего я только ни прощала этому жалкому человѣку? Каждый разъ раскаивается точно для того только, чтобы сейчасъ же начать свои уличныя похожденія. И вся нація у русскихъ такая — самые неорганизованные характеры… И главное, ничѣмъ нельзя помочь!"
И, за всѣмъ тѣмъ, эта цѣломудренно-суровая и неприступно-чистая Бэтси любила человѣка съ его "совершенно неорганизованнымъ характеромъ" и даже теперь нѣсколько разъ повторила про себя это ласковое слово, которымъ называлъ ее Романъ. "Голюбушка… голюбушка…" — шептала Бэтси, и по ея блѣдному лицу разлился горячій румянецъ, такъ что, когда Покатиловъ вошелъ опять въ комнату, ему показалось, что Бэтси плакала.
— Бэтси… что съ тобой? — съ участіемъ спрашивалъ онъ, останавливаясь. — Слезы?
Вмѣсто отвѣта, Бэтси стремительно бросилась къ нему на шею и съ какимъ-то шопотомъ принялась его цѣловать, какъ цѣлуются между собой институтки; эти порывы какой-то дѣтской нѣжности всегда смущали Покатилова, вызывая въ душѣ вереницу его собственныхъ некрасивыхъ проступковъ противъ этой чистой любви. Но теперь Покатиловъ не могъ удержаться отъ невольной улыбки, потому что Бэтси, цѣлуя ему шею, въ то же время обнюхивала его, какъ кошка…
Черезъ четверть часа они сидѣли на диванѣ и бесѣдовали самымъ мирнымъ образомъ. Бэтси, несмотря на всю свою англійскую выдержку характера, любила послушать разсказы неорганизованнаго человѣка объ его неорганизованныхъ дѣлахъ и дѣлишкахъ. Покатиловъ, въ свою очередь, любовался Бэтси, когда она слушала что-нибудь внимательно; лицо у нея принимало такое наивное, дѣтское выраженіе, что невольно хотѣлось его цѣловать безъ конца. И теперь, пока Покатиловъ разсказывалъ о сестрѣ и своемъ зятѣ, Бэтси слушала его, вся вытянувшись, какъ насторожившаяся птица. Разсказывая о сестрѣ, Покатиловъ передалъ въ яркихъ краскахъ эпизодъ о томъ, какъ отплатила за свое воспитаніе Сусанна, а потомъ разсказъ Пухова. Бэтси въ тактъ разсказа покачивала своею головкой и все время, не спуская глазъ, смотрѣла Роману прямо въ лицо, точно боясь, что онъ вотъ-вотъ вспорхнетъ и улетитъ.
— Что же твоя сестра? — спрашивала Бэтси задумчиво. — Будетъ она мстить этой Доганской. или…
— Ты развѣ ее знаешь?
— Я?.. Нѣтъ.
— Какъ же ты знаешь фамилію этой дамы, когда я совсѣмъ не называлъ ее?
— Ты забылъ, что сейчасъ только назвалъ… Морозъ-Доганская.
— Гм… это иногда со мной случается, а все-таки странно, что я забылъ.
Бэтси вся вспыхнула и даже опустила глаза: она сегодня солгала, солгала, чтобы отмстить хотя чѣмъ-нибудь за постоянное вранье Покатилова. Она только-что познакомилась на-дняхъ съ этою Доганской и теперь съ особеннымъ интересомъ слушала ея біографію. Бэтси казалось, что Покатиловъ начинаетъ увлекаться этою неизвѣстною ему женщиной, такъ романически начавшей свою молодую жизнь. Вѣдь такіе люди, какъ Романъ, способны на самыя дикія выходки и могутъ увлечься женщиной, которой даже не видали ни разу. Въ душѣ Бэтси, какъ грозовое облачко, всплыло нехорошее и тяжелое чувство: она впередъ ревновала Покатилова къ этой Доганской, хотя отлично знала, что на серьезное и глубокое чувство онъ не былъ способенъ. Сколькими женщинами увлекался онъ, живя съ ней, но она смотрѣла на слабость къ женщинамъ сквозь пальцы и старалась, по возможности, не думать объ этомъ.
— Сестра у меня совсѣмъ ужъ не такая, какъ я, — разсказывалъ Покатиловъ, отвѣчая на вопросъ Бэтси. — У сестры вполнѣ организованный характеръ, даже слишкомъ, можетъ-быть, потому что она, видимо, держитъ мужа подъ башмакомъ… А что касается этой Доганской, то сестра не такой человѣкъ, чтобы попуститься ей: она ее дойметъ, непремѣнно дойметъ. Вотъ и интересно, какъ это она устроитъ. Ахъ, Бэтси, какъ смѣшно этотъ капитанъ назвалъ квартирантовъ въ chambres garnies у Квасовой: короли въ изгнаніи… Ха-ха!.. Это очень смѣшно, голубушка…
Покатиловъ, благодаря спирту, совсѣмъ протрезвился и теперь шутилъ и смѣялся со своею обыкновенною непринужденностью, какъ самый любезный кавалеръ, ѣсть онъ, пожалуй, не хотѣлъ, но поужиналъ очень плотно, чтобы хотя этимъ загладить свой проступокъ: оставить нетронутымъ ужинъ Бэтси было равносильно кровному оскорбленію, котораго она не умѣла прощать. Обѣды и ужины въ глазахъ Бэтси носили какое-то патріархальное значеніе, какъ домашнее таинство, и на нее всегда производили извѣстное впечатлѣніе даже такіе пустяки, какъ чистое столовое бѣлье и сервировка, напоминая о торжественной солидности столовыхъ старой Англіи.
— Ну, а что же ты ничего не разскажешь мнѣ о себѣ, Бэтси? — спрашивалъ Покатиловъ, запивая телятину рюмкой портвейна.
— Что же мнѣ разсказывать когда у меня вѣчно одна и та же новость: уроки.
— Ахъ, да… чуть не забылъ. У сестры есть дочь, дѣвочка лѣтъ четырнадцати, ее нужно будетъ учить по-англійски; вотъ я и отрекомендую тебя.
— Не знаю, удобно ли это будетъ, — отвѣтила Бэтси, немного смутившись. — Какъ еще взглянетъ твоя сестра, когда узнаетъ о нашихъ отношеніяхъ, потому что какой это будетъ примѣръ для дѣвочки?
— Пустяки, Бэтси. У насъ смотрятъ и не на такія вещи сквозь пальцы, а до этого рѣшительно никому дѣла нѣтъ: всякій живетъ по-своему.
— Все-таки… я не хочу красть ничьего довѣрія.
— Ахъ, какая ты иногда бываешь… упрямая!
Они такъ проболтали до четырехъ часовъ, когда Покатиловъ распростился, чтобы итти въ свою комнату. Бэтси чувствовала себя очень утомленной послѣ тревогъ одиноко проведеннаго вечера и на прощанье проговорила усталымъ голосомъ:
— Все-таки, Романъ, хотя я люблю тебя и все прощаю тебѣ, но у тебя совершенно неорганизованный характеръ…
— Бэтси, клянусь тебѣ, что это въ послѣдній разъ!.. А впрочемъ, я все-таки свинья…
Раздѣваясь, Покатиловъ нѣсколько разъ повторилъ:
"Какая славная эта Бэтси… и какой я мерзавецъ, ежели разобрать!"
Покатиловъ и Бэтси составляли одну изъ тѣхъ странныхъ паръ, какія создаетъ петербургская жизнь. Обыкновенно Покатиловъ рѣдко гдѣ уживался на квартирѣ больше года и, вѣроятно, въ номерахъ Баранцева, гдѣ жилъ теперь, тоже прожилъ бы не дольше, если бы случайно не встрѣтился съ Бэтси. Онъ проживалъ въ номерахъ Баранцева второй мѣсяцъ, когда въ сосѣди къ нему переѣхала молоденькая англичанка, учительница миссъ Кэй, какъ она была записана на черной доскѣ въ передней. Молодые люди иногда встрѣчались въ коридорѣ и на лѣстницѣ. Покатиловъ вѣжливо раскланивался каждый разъ, но этимъ дѣло и ограничивалось. Ни родственниковъ ни знакомыхъ у Кэй не было во всемъ городѣ ни души, и жила она въ своемъ номерѣ, какъ монахиня, или, вѣрнѣе, какъ заведенные разъ и навсегда часы: утромъ вставала въ шесть часовъ, убирала сама свою комнату, пила чай, занималась, въ девять часовъ уходила на урокъ, возвращалась въ три, обѣдала и затихала до слѣдующаго утра. Что дѣлала молодая особа вечеромъ, Покатиловъ не могъ себѣ даже представить и только удивлялся спокойному и выносливому характеру красивой сосѣдки, причемъ невольно сравнивалъ жизнь этой добровольной отшельницы со своею собственной: онъ никогда и ни въ чемъ не любилъ себѣ отказывать, а тогда жилъ ужъ совсѣмъ нараспашку, прокучивая до послѣдней копейки весь свой заработокъ. Разъ только, возвращаясь откуда-то съ очень веселаго вечера, Покатиловъ неожиданно столкнулся съ миссъ Кэй въ коридорѣ, и ему показалось, что у ней глаза были заплаканы.
— Что съ нами, m-lle? — съ непритворнымъ участіемъ спросилъ онъ ее. — Не могу ли я чѣмъ-нибудь помочь вамъ?..
Это слово участія, брошенное на вѣтеръ, заставило миссъ Кэй остановиться и внимательно посмотрѣть на своего сосѣда; она какъ-то вдругъ смутилась и, опустивъ еще не остывшіе отъ слезъ глаза, проговорила:
— Вы ошибаетесь, я не дѣвушка, а вдова… притомъ я привыкла обходиться во всемъ безъ посторонней помощи. Впрочемъ, я очень благодарна вамъ за ваше участіе…
"Какая странная женщина! — невольно подумалъ Покатиловъ, удаляясь въ свой номеръ. — И вѣдь кто могъ бы подумать, что она вдова! Да, предметъ довольно интересный для изслѣдованія".
На другой день, — это было двѣнадцатаго мая, — Покатиловъ получилъ лаконическую записку отъ мистрисъ Кэй, которая приглашала его къ себѣ по очень важному дѣлу. Зайти къ молоденькой вдовушкѣ для Покатилова ничего не составляло, и онъ отправился къ ней съ самымъ беззаботнымъ видомъ, насвистывая какую-то опереточную арію. Англичанка встрѣтила его очень чопорно и провела въ парадную комнату, убранную, какъ и сегодня; дѣло было вечеромъ, и на столѣ былъ холодный ужинъ для двоихъ, два чайныхъ прибора, двѣ рюмки для вина и даже двѣ свѣчи.
— Вы не откажетесь со мной поужинать? — предложила мистрисъ Кэй. — Мнѣ сегодня ужасно скучно… я не привыкла этотъ день проводить одна.
Такой пріемъ смутилъ даже Покатилова, который долго не зналъ, какъ себя держать съ странною вдовушкой. За ужиномъ она откровенно разсказала свою несложную біографію: родилась она въ Англіи, гдѣ и получила воспитаніе, а потомъ вышла замужъ за мистера Кэй, механика на чугуннолитейномъ заводѣ англичанина Зоста въ Петербургѣ, и переѣхала съ мужемъ въ Россію. Черезъ три года мистеръ Кэй умеръ, и она осталась попрежнему въ Петербургѣ, гдѣ Зостъ предложилъ ей занятія въ своемъ семействѣ и рекомендаціи въ другіе дома.
— Въ Англію мнѣ ѣхать было незачѣмъ, потому что тамъ и безъ меня много голодныхъ женскихъ ртовъ, — заключила свой разсказъ вдовушка. — А здѣсь еще можно жить…
— Вы меня извините, если я не могу быть съ вами настолько же откровеннымъ, — отвѣчалъ Покатиловъ, — но я постараюсь разсказать все изъ моего прошлаго, что для васъ будетъ интересно.
Свою біографію Покатиловъ передалъ въ шутливомъ тонѣ, и молодые люди провели ужинъ самымъ непринужденнымъ образомъ. Когда нужно было уже прощаться, Покатиловъ вспомнилъ, что онъ былъ приглашенъ по какому-то важному дѣлу, а между тѣмъ никакого серьезнаго разговора еще не было.
— Однако я порядкомъ засидѣлся у васъ, — проговорилъ нерѣшительно Покатиловъ, посматривая на часы. — Вы, кажется, рано ложитесь спать?
— О, нѣтъ, вы не безпокойтесь… я ничего…
— Кстати, вы писали а какомъ-то важномъ дѣлѣ?..
— Да… сегодня двѣнадцатое число, — смутившись, объяснила мистрисъ Кой. — Мнѣ просто было скучно провести этотъ вечеръ одной. Впрочемъ, я объясню значеніе этого числа послѣ.
Эта наивная сцена кончилась тѣмъ, что раздѣлявшая два сосѣднихъ номера дверь теперь соединила ихъ, и молодые люди обязательно праздновали двѣнадцатое число каждаго мѣсяца. Покатиловъ полюбилъ свою сосѣдку, которая черезъ восемь лѣтъ совмѣстнаго сожительства была все такою же, какою онъ узналъ ее въ первый день знакомства; въ ней было что-то идеальное и такое чистое, чему трудно прибрать подходящее названіе. Нѣсколько разъ Покатиловъ предлагалъ ей обвѣнчаться, но Бэтси отказывалась самымъ упорнымъ образомъ отъ этой чести и не согласилась быть ныне Покатиловой даже тогда, когда у ней родился ребенокъ. Впрочемъ, этотъ ребенокъ скоро умеръ.
— Отчего же ты не хочешь быть моею офиціальною женой, Бэтси? — спрашивалъ много разъ Покатиловъ.
— Не хочу себя стѣснять… теперь я свободна, а свобода дороже всего на свѣтѣ. Притомъ мнѣ кажется, что офиціальныхъ женъ, право, меньше любятъ и уважаютъ, потому что тамъ мужъ обязанъ быть мужемъ, а здѣсь ты ничѣмъ не стѣсненъ и можешь завтра же меня оставить. У меня теперь спокойна совѣсть, а это главное.
— Ты, Бэтси, лучшая изъ женщинъ! — восторженно провозглашалъ Покатиловъ, — но нехорошо только вотъ что: при такихъ сожлтельствахъ извѣстныя неловкія отношенія падаютъ всею своею тяжестью на женщину, а я этого совсѣмъ не желаю.
— Да… но вѣдь не ты виноватъ, что общество вездѣ не въ силахъ отрѣшиться отъ извѣстныхъ предразсудковъ… Да и что я могу представлять для общества? Гувернантка, которая работаетъ за извѣстныя деньги, и только. Я живу сама по себѣ, и потому до меня дѣла нѣтъ, а тѣмъ болѣе до моей интимной жизни. Это счастливая привилегія всѣхъ маленькихъ людей, незамѣтныхъ, какъ букашки…
Покатиловъ часто сравнивалъ себя и свое поведеніе съ жизнью Бетси и каждый разъ долженъ былъ "казниться", какъ говорилъ швейцаръ Григорій. По происхожденію онъ былъ изъ богатой чиновничьей семьи; избалованный дома, онъ не могъ получить правильнаго образованія и до двадцати лѣтъ переходилъ изъ одного заведенія въ другое, нигдѣ не кончилъ курса и проболтался нѣсколько лѣтъ вольнослушателемъ при университетѣ, тоже безъ особенныхъ результатовъ. Безспорно способный человѣкъ, онъ нигдѣ не могъ себѣ найти мѣста, поперемѣнно мѣняя всевозможныя профессіи. Покатиловъ думалъ быть сначала музыкантомъ, потомъ юристомъ, учителемъ какой-нибудь женской гимназіи, стенографомъ, чиновникомъ и т. д. Гдѣ онъ ни побывалъ и чего ни попробовалъ на своемъ вѣку, но его всегда неудержимо тянуло въ столицу, въ шумную столичную жизнь, къ которой онъ чувствовалъ какое-то болѣзненное пристрастіе, потому что сроднился съ вѣчною сутолокой, движеніемъ и какою-то оторопью спеціально-столичнаго существованія. Слишкомъ раннее знакомство съ добромъ и зломъ бойкой уличной жизни оставило въ характерѣ Покатилова глубокій слѣдъ, и онъ самъ сознавалъ, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ неисправимъ; у него выработались вкусы и привычки постояннаго посѣтителя трактировъ, танцклассовъ и кафешантановъ. Такихъ столичныхъ молодыхъ людей, успѣвшихъ въ двадцать лѣтъ переиспытать все и, вслѣдствіе такой преждевременной опытности, пропитанныхъ чисто-уличнымъ скептицизмомъ и уличной taedium vitae, — такихъ молодыхъ людей, не знавшихъ молодости, въ Петербургѣ слишкомъ много, и всѣ они кончаютъ въ большинствѣ случаевъ очень скверно.
По своей увлекающейся, непостоянной натурѣ Покатиловъ, вѣроятно, вчень скоро кончилъ бы свою карьеру трактирнымъ героемъ, но его спасла газетная работа, на которой онъ и остановился окончательно.
Для такой уличной газетки, какъ "Искорки", Покатиловъ былъ незамѣнимымъ человѣкомъ, потому что собственнымъ опытомъ зналъ всѣ вкусы, привычки, слабости, недостатки и пороки той улицы, которой служила уличная пресса. Другимъ обстоятельствомъ, сильно поддерживавшимъ Покатилова, была его совмѣстная жизнь съ Бэтси; онъ отъ души любилъ и уважалъ эту женщину и всегда преклонялся предъ ней. Но и Бэтси не могла спасти Покатилова отъ вліянія неудержимо тянувшей его къ себѣ улицы. Покатиловъ часто исчезалъ совсѣмъ на нѣсколько дней, пропадалъ въ обществѣ самыхъ подозрительныхъ личностей Богъ знаетъ по какимъ притонамъ и являлся, измятый и разбитый, съ вѣчнымъ раскаяніемъ, клятвами, обѣщаніями исправиться и съ новыми силами для веденія уличной хроники. Подобныя грѣхопаденія Покатиловъ называлъ "собираніемъ матеріала" и по-своему, пожалуй, былъ правъ, потому что газетное дѣло любилъ и велъ свой отдѣлъ образцово, такъ что въ спеціально-уличной литературѣ пользовался большою популярностью и даже составилъ себѣ нѣкоторое имя.
— Ежели бы Петербургъ былъ Парижемъ, то ты теперь уже составилъ бы себѣ состояніе своей профессіей, — объяснялъ ему дядя Бередниковъ, — а такъ какъ Петербургъ только Петербургъ, то и тебѣ цѣна грошъ… Не огорчайся, пожалуйста, моею откровенностью: все на бѣломъ свѣтѣ относительно. Ты, по крайней мѣрѣ, можешь утѣшиться тѣмъ, что у тебя несомнѣнный талантъ, а ужъ не твоя вина, что ты имѣлъ ошибку родиться въ Петербургѣ.
[[Категория:Бурный поток (Мамин-Сибиряк)}}