1896
[править]БЫЛЫЕ ГУСАРЫ
[править]I.
[править]Дѣло было въ сороковыхъ годахъ…
Богоспасаемый городокъ Малороссійскъ, раскинувшись на крутомъ берегу Днѣпра, состоялъ изъ двухъ большихъ улицъ, десятка переулковъ и одной площади, гдѣ. высился большой соборъ. Одни переулки выходили въ поле, другіе упирались въ крутой берегъ и спускались между хатъ и хибарокъ къ самой водѣ. Но они только сами спускались, по нимъ же никто на колесахъ спускаться не отваживался по милости ихъ крутизны, а изъ пѣшеходовъ двигались тутъ преимущественно только бабы съ коромыслами, или съ бѣльемъ, да обыватели съ лошадьми на водопой.
Въ Малороссійскѣ было двѣ церкви, изъ коихъ наибольшая и именовалась соборомъ, были три большія зданія присутственныхъ мѣстъ и еще три, или четыре каменные дома, принадлежавшіе богатымъ помѣщикамъ уѣзда.
Обыватели раздѣлялись на три сорта: мѣщане и немного дворянъ, затѣмъ евреи и наконецъ временный пришлый элементъ, представители мѣстныхъ войскъ.
Въ Малороссійскѣ стоялъ Маріинскій гусарскій полкъ и, кромѣ того, одна батарея.
Въ одномъ изъ большихъ домовъ, полуусадьбѣ, на окраинѣ городка жилъ командиръ полка. Невдалекѣ отъ него, при выѣздѣ изъ города, помѣщалась полковая канцелярія и жилъ адъютантъ. Въ довольно большомъ домѣ, въ серединѣ городка, въ переулкѣ помѣщалась нестроевая команда со своимъ командиромъ, а рядомъ съ ними музыканты.
Большинство офицеровъ жило на квартирахъ, въ самомъ городкѣ, такъ какъ эскадроны были расположены по селамъ, недалеко, въ трехъ и пятиверстномъ разстояніи.
Мѣстное общество состояло изъ полдюжины дворянскихъ семействъ, жившихъ въ городкѣ, да еще полдюжины семействъ ближайшихъ помѣщиковъ и, конечно, всѣхъ гусарскихъ офицеровъ.
Главными членами общества были вновь избранный предводитель дворянства, а равно и прежній предводитель, благодаря его большому состоянію, а равно и хлѣбосольству въ красивой усадьбѣ, недалеко отъ городка. А затѣмъ еще большимъ значеніемъ въ обществѣ пользовался командиръ Маріинскаго полка флигель-адъютантъ полковникъ Граукъ.
Принявъ полкъ съ годъ назадъ отъ командира, полнаго невѣжды въ военномъ дѣлѣ, новый командиръ занимался тѣмъ, что съ большимъ трудомъ, но упорно и успѣшно «подтягивалъ» полкъ.
Прежній командиръ, полковникъ Мамаанастазопуло, съ прозвищемъ «мамашка», чрезвычайно любилъ раскладывать гранъ-пасьянсъ, предпочиталъ всему на свѣтѣ рахатъ-лукумъ и очень недурно, или, какъ говорили барышни, «пречувствительно» игралъ на флейтѣ.
Въ полку при этомъ Грекѣ-командирѣ была рознь и много недоразумѣній. У Мамаанастазапуло была жена и старая дѣвица дочь, самыя отчаянныя сплетницы, и обѣ съумѣли перессорить почти всѣхъ офицеровъ. Теперь рознь исчезла, и полкъ жилъ дружно. Даже самый злоязычный въ полку офицеръ, подполковникъ Бидра, воплощенная змѣя, и тотъ меньше язвилъ и кусался.
Всю половину зимы гусары прожили тихо и скучно. О весельѣ, подобно предыдущей зимѣ, не было и помину. И только теперь, передъ самыми святками, Малороссійскъ вдругъ оживился и видимо сильно взволновался. Повсюду стало замѣтно особенное движеніе, какъ въ лучшихъ домахъ, такъ и на улицѣ.
Да и было отчего взволноваться обывателямъ городка!
Офицеры гусарскаго полка собрались устроить балъ въ честь жены своего командира. Цѣлый мѣсяцъ шла рѣчь о балѣ, какъ и гдѣ устроить его.
Дѣло было въ томъ, что во всемъ городкѣ было только два свободные дома съ большими залами, гдѣ можно было танцовать. Но одинъ изъ нихъ, по имени «Княжескій», стоялъ одичалый, съ выбитыми стеклами въ рамахъ и замороженный, а другой былъ собственно усадебный домъ, то-есть былъ за пять верстъ отъ городка, и поэтому назывался даже «Пятовскимъ». Онъ стоялъ тоже пустой и запертый, ибо владѣлецъ его, богатый мѣстный помѣщикъ, жилъ въ другой губерніи.
Полкъ рѣшилъ избрать «Княжескій домъ».
Переговоры о томъ, чтобы нанять его на одинъ разъ для бала велись съ управителемъ, который долженъ былъ списаться съ княземъ, всегда жившимъ за границей. Разрѣшеніе было наконецъ получено, и «Княжескій домъ» оживился. Прежде всего надо было вставить рамы, затѣмъ хорошо вычистить, даже кое-гдѣ перемѣнить обои, а главное — вытопить. Уже цѣлыя двѣ недѣли какъ домъ готовился для бала, а все еще былъ не въ порядкѣ и холоденъ.
Всѣмъ распоряжались адъютантъ и казначей.
Офицеры выбрали ихъ распорядителями, какъ самыхъ дѣльныхъ и самыхъ усердныхъ.
Казначей Уткинъ взялъ на себя часть увеселительную, а адъютанту Нѣмовичу было поручено все самое «существенное»… отъ повара до шампанскаго.
Оба офицера хлопотали постоянно въ нанятомъ домѣ. Хотя теперь оставалась еще недѣля до бала, но и многое еще приходилось устроить.
Среди дня многіе изъ офицеровъ полка отъ нечего дѣлать заѣзжали въ домъ поглядѣть и поболтать. Нѣкоторые изъ нихъ помоложе дѣлали репетицію — пробовали пройти мазурку, а то и польку. И всѣ оставались довольны и паркетомъ, и размѣромъ залы. Было гдѣ развернуться!
— Такой балъ закатимъ… Только держись! говорили они.
II.
[править]Въ темный сырой вечеръ, при легкой оттепели, по одной изъ улицъ Малороссійска, часовъ въ восемь, двигался медленными шагами молодой гусаръ. Онъ направлялся именно къ «Княжескому дому», заранѣе условившись съ товарищами, распорядителями бала, вмѣстѣ итти на вечеръ къ старшему полковнику.
Офицеръ шелъ глубоко задумавшись и, уже приближаясь къ улицѣ, гдѣ былъ нанятый для бала домъ, вдругъ повернулъ въ противоположную сторону.
— Не могу! вымолвилъ онъ вслухъ. — Хоть на секунду. Все будетъ легче.
Онъ прошелъ переулокъ и вышелъ на главную улицу городка, Дворянскую, которая, однако, была такъ же темна, какъ и всѣ остальныя. Только въ одномъ мѣстѣ разливался сильный свѣтъ. Но причиной тому были не уличные фонари, а рядъ освѣщенныхъ оконъ большого дома.
Офицеръ перешелъ улицу, на противоположную сторону отъ дома и, очутившись противъ него, остановился. Улица была настолько широка, что свѣтъ оконъ не достигалъ до него и онъ стоялъ въ темнотѣ.
Пристально и пытливо глянулъ онъ въ домъ. Занавѣсей не было нигдѣ, и горницы, окнами выходившія на улицу, были какъ на ладони.
Передняя, гостиная и еще маленькая комнатка были ярко освѣщены и видимы до мелочей. Но всѣ эти горницы были пусты.
— Чай пьютъ, рѣшилъ онъ, зная, что столовая выходитъ окнами во дворъ. — Подождать? А если увидитъ кто… Глупо… Вздыхатель чуть не изъ-за забора!
И онъ стоялъ въ нерѣшительности… потомъ двинулся, но тотчасъ же снова остановился.
Офицеръ-гусаръ былъ корнетъ, князь Аракинъ, молодой малый, но некрасивый и неуклюжій. Главною же чертою его характера была особенная щепетильность и обидчивость, изъ-за чего у него было не мало недоразумѣній. Аракинъ кичился немного тѣмъ, что былъ единственный титулованный офицеръ въ полку. При этомъ средствъ у него не было никакихъ и онъ жилъ однимъ жалованьемъ. Вообще же это былъ очень добрый малый, честный и прямодушный.
Не прошло минутъ трехъ, какъ на улицѣ по той же панели, гдѣ онъ стоялъ, показался среди тьмы прохожій и послышался звукъ шпоръ.
Князь быстро двинулся отъ проходящаго, но, отойдя нѣсколько шаговъ, обернулся и разглядѣлъ какого-то офицера въ шинели, который сталъ почти буквально на покинутомъ имъ мѣстѣ и также гладѣлъ на освѣщенный домъ.
— Что такое! почти взволновался князь. — Это странно. Неужели и другіе то же дѣлаютъ. Но кто же это?
И онъ рѣшился стоять и ждать…
Занявшій его мѣсто тоже стоялъ неподвижно, очевидно занятый наблюденіями въ окна.
Прошло минутъ пять, но князю, въ которомъ давно закипѣли ревность и тревога, показалось, что прошло уже четверть часа и даже болѣе…
Онъ вдругъ рѣшился и двинулся назадъ, чтобы спугнуть офицера, занявшаго его мѣсто, а главное, узнать кто онъ.
Офицеръ, оказавшійся по шапкѣ гусаромъ, не двинулся съ мѣста завидя князя и, приглядѣвшись къ нему, засмѣялся…
— А я здѣсь дежурю… Смотрю… Здравствуйте, князь… заговорилъ онъ юношески свѣжимъ и слегка женственнымъ голосомъ.
Товарищи поздоровались, и князь сталъ около.
— Что вы, Звѣздочкинъ, смотрите? выговорилъ онъ нѣсколько необычнымъ голосомъ.
— А вотъ шелъ мимо въ гости и увидѣлъ. Вонъ видите! показалъ офицеръ на окна.
Князь поглядѣлъ и увидѣлъ, что гостиная была уже не пуста. Въ ней появились три личности. Сидѣвшая на диванѣ пожилая женщина, около нея на креслѣ молодая дѣвушка, блондинка, а затѣмъ ближе къ окну другая женщина, высокая и сѣдая. Поодаль отъ нихъ среди горницы двигался и что-то продѣлывалъ, будто представлялъ нѣчто… ихъ же товарищъ, гусаръ.
Быстро оглядѣвъ всѣхъ, князь вымолвилъ:
— Вижу… Но что же тутъ любопытнаго?
— Ничего! отозвался Звѣздочкинъ. — Теперь ничего. А когда я проходилъ, онъ Богъ знаетъ что дѣлалъ. Смѣшно было… Точно трепака плясалъ… Да и теперь, смотрите, онъ что-то изображаетъ. Кажется показываетъ, какъ саблей рубятъ… А вѣдь я его не признаю. Кто же это…
— Не признали. Это командиръ нестроевыхъ, болванъ Караваевъ! сердито отвѣтилъ князь.
— Такъ, такъ… Узналъ. Я его одинъ разъ только видѣлъ. Являлся… А домъ это чей?..
— Домъ? Вы не знаете чей это домъ? удивился князь, и тотчасъ заподозрилъ юнаго товарища во лжи.
«Впрочемъ, можетъ и правда не знаетъ, подумалось ему. Вѣдь онъ недавно произведенъ въ офицеры и всего съ недѣлю, какъ въ городѣ».
— Это домъ Задольскихъ, сказалъ онъ.
— Кто такіе?
— Задольскія, двѣ сестры, дѣвицы.
— Это онѣ и есть… Вотъ которая стоитъ, а другая сидитъ. Старыя дѣвицы…
— Нѣтъ, разсмѣялся князь. — Это приживалки. Вонъ молоденькая — Задольская. А другой сестры въ горницѣ нѣтъ…
— Она хорошенькая… Бѣлокурая… А та такая же или хуже?..
Князь не отвѣтилъ.
— Что же, Караваевъ ихъ хорошій знакомый?
— Даже вздыхатель. Въ женихи мѣтитъ, какъ и всѣ Маріинцы… сказалъ князь. — Какъ и вы будете скоро, прибавилъ онъ сухо.
— Я?! Что вы! Христосъ съ вами! воскликнулъ Звѣздочкинъ. — Нѣтъ, князь, если моя нога переступитъ хоть разъ порогъ этого дома, то ждите свѣтопреставленія на другой же день. Я терпѣть не могу дамскаго общества и отъ всякой юпки спасаюсь бѣгствомъ.
Между тѣмъ гусаръ, видимый въ гостиной, что-то снова усиленно размахивалъ правою рукою. Женщины смѣялись.
— Дуракъ! вдругъ рѣзко выговорилъ князь. — Показываетъ какъ пикой колоть. Воинъ! Какъ же? Герой гусаръ. Портняга. Даже на маневрахъ не бывалъ. Воображаетъ, что поясничествомъ понравится. Оселъ. Идіотъ… Пойдемте! прибавилъ онъ слегка нетерпѣливо.
И оба офицера двинулись вмѣстѣ.
Товарищъ, котораго встрѣтилъ князь, былъ только-что произведенъ въ корнеты. Это былъ средняго роста, очень юный на видъ и бѣлолицый молодой человѣкъ съ большими красивыми глазами. У него не только не было усовъ, но не было и тѣни какого-либо пушка на губахъ. Это былъ въ полномъ смыслѣ слова птенецъ, вылетѣвшій только изъ гнѣздышка.
На Звѣздочкина и смотрѣли въ полку именно такъ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ офицеровъ, которые находятся на особомъ положеніи во всякомъ полку. Всѣ считаютъ долгомъ имъ протежировать. Они — полковыя дѣти.
Это тѣ юноши, которые прямо отъ маменьки съ папенькой, отъ мамушекъ, тетушекъ, братцевъ и сестрицъ, съ варенья и печенья, попадаютъ прямо въ среду офицеровъ. Они всегда ухмыляются глупо, озираются робко и краснѣютъ отъ всякой офицерской бесѣды, такъ какъ многое, о чемъ у маменьки съ папенькой было запрещено даже и на умѣ имѣть, здѣсь говорится вслухъ. Звѣздочкина звали въ полку: птенчикъ, цыпленокъ, душанчикъ. За послѣднюю зиму кто-то почему-то прозвалъ его «княжна», и это прозвище укрѣпилось за нимъ.
Офицеры долго шли молча. Князь насвистывалъ маршъ, а свистѣнье было у него всегда признакомъ внутренняго волненія.
— Вы куда, Звѣздочкинъ, идете? сухо спросилъ онъ наконецъ.
— Я… Я такъ… смутился видимо юноша. — Я вотъ пройду и вѣроятно домой.
— Такъ я васъ провожу до вашей квартиры.
— Да… Но… Я не знаю… Можетъ быть я…
Корнетъ окончательно запутался и запнулся. Князь косо глянулъ на него, но среди темноты ночи не могъ видѣть лица его. Голосъ однако явно выдавалъ его смущеніе.
— Опять подъ окна!! рѣзко вырвалось вдругъ у Аракина вспышкой.
— Что?.. Какія окна!?
— Опять подъ окошки того дома, который вы якобы даже не знаете кому и принадлежитъ.
Звѣздочкинъ пріостановился и обернулся къ товарищу.
— Совсѣмъ ничего не понимаю… тихо произнесъ онъ.
— Вы влюбились, заговорилъ князь глухо, — въ одну изъ Задольскихъ. Какъ и всѣ мы по очереди влюблялись. Вотъ и все!.. Мнѣ любопытно знать только одно: въ которую… въ младшую или старшую?
— Христосъ съ вами! воскликнулъ Звѣздочкинъ.
— Я васъ убѣдительно прошу, г. корнетъ, отвѣчать, въ которую… почти грозно произнесъ Аракинъ, тяжело переводя духъ. — Одна изъ нихъ мнѣ личность не чужая… Одна изъ нихъ… Я люблю одну изъ нихъ и надѣюсь добиться взаимности… Вотъ!.. Я говорю прямо… Мнѣ все равно. Это чувство невыносимо… Лучше прямо объясниться…
И князь отъ волненія почти задохнулся.
Понявшій, наконецъ, все Звѣздочкинъ остановился, задержалъ Аракина за руку и горячо, наивно, но краснорѣчиво началъ убѣждать товарища, что онъ все во снѣ видѣлъ.
Князь, наконецъ, успокоился, протянулъ руку корнету и произнесъ мягко:
— Простите. Я ревнивъ, какъ дьяволъ, какъ дуракъ. Но, ради Бога, обѣщайте, чтобы все осталось между нами. Я высказался вамъ одному. Изъ-за того только, что поймалъ васъ на томъ мѣстѣ, гдѣ бываю всякій вечеръ, чтобы видѣть ее… Я бываю часто у нихъ, но, конечно, не могу бывать ежедневно. Сплетни пойдутъ… Итакъ, даете слово, что все останется между нами.
— Даю… Богомъ клянусь…
— Ну прощайте, улыбнулся князь, подавая руку. — Идите на свое тайное свиданіе.
— Я иду къ одному… Меня позвали въ гости, снова смущаясь отозвался корнетъ.
— Ладно… Ладно… Идите…
— Ей-Богу!
— Да ладно, говорю…
— Ну ей-Богу же, вы Богъ знаетъ что вообразили! горячо протестовалъ Звѣздочкинъ. — Ну, хотите я вамъ правду скажу! Хоть и стыдно… Вы ахнете и меня на смѣхъ поднимете.
— Почему же… Свиданіе, вотъ и все… Съ какою-нибудь Оксаной, Олесей, а то съ Хайкой, то-есть жидовкой.
— Ну слушайте… Я шелъ къ гадалкѣ.
— Что-о? Къ кому? воскликнулъ Аракинъ.
— Къ гадалкѣ… Ну вотъ, что на картахъ гадаютъ… Тутъ одна… говорятъ, удивительная.
Звѣздочкинъ ожидалъ, что товарищъ прыснетъ со смѣху и начнетъ подшучивать, но князь стоялъ молча и будто что-то обдумывалъ.
— Откуда же вы знаете, что въ городѣ есть такая?.. спросилъ онъ, наконецъ.
— Хозяйка квартиры мнѣ сказала.
И Звѣздочкинъ, ободренный тѣмъ, что князь не сталъ сразу надъ нимъ насмѣхаться, началъ воодушевившись объяснять, что онъ вѣритъ «во многое эдакое…» Онъ сознался что у него теперь важное семейное дѣло на плечахъ, отъ котораго зависитъ вся его будущность, и ожиданіе исхода этого дѣла его просто измучило. Поэтому онъ рѣшился развлечься, потѣшиться и пойти спросить хоть у гадалки, что его ожидаетъ въ скоромъ времени.
— Хозяйка говоритъ, прибавилъ Звѣздочкинъ, — что эта сущая колдунья, что ее на сто верстъ кругомъ всѣ помѣлцики знаютъ и часто за ней своихъ лошадей присылаютъ, выписываютъ къ себѣ погадать… Вотъ какая!.. Что за важность… Вѣдь это же не безчестное дѣло, извинился корнетъ. — Ребячество и малодушество — итти гадать. Правда. Но, право, иное много хуже. Вотъ хоть схитрить, обмануть, — солгать…
— Ну, Звѣздочкинъ, вотъ что… Я съ вами! вдругъ выговорилъ князь, добродушно разсмѣявшись. Вѣдь я вамъ не помѣшаю.
— Идемте. Я очень радъ… Очень, очень радъ… воскликнулъ юный корнетъ. — Вдвоемъ веселѣе, да и удобнѣе… Будто не въ серьезъ — если два человѣка и больше… А Юдинъ пойдетъ — выходитъ таинственно. Какъ будто и впрямь, что важное совершаетъ и прячется… Идемте. Тутъ недалеко.
Товарищи двинулись, весело болтая.
— Вотъ не воображалъ — куда вдругъ угожу! сказалъ Аракинъ. — Знаете, я еще ни разу этимъ не занимался… Гадать…
— Нѣтъ я… Я иногда бывалъ, сознался виновато Звѣздочкинъ. — Въ Петербургѣ въ зиму-то раза два заходилъ… Тамъ была эдакая старая женщина, теперь умерла ужъ, дворянка, разорившаяся, съ проломленною головою…
— Вонъ какъ! разсмѣялся Аракинъ.
— Да. Во лбу дыра — кулакъ влѣзетъ. Непріятно было смотрѣть на нее. Какъ она, знаете, гадала! Поразительно!
— Несмотря на проломъ въ башкѣ?
— Напротивъ, она увѣряла, что съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ ее разбили лошади и изуродовали, она именно и начала ясно видѣть будущее… Карты она клала бывало такъ… будто для проформы только. А сама смотритъ въ стѣну или потолокъ и говоритъ… говоритъ…
III.
[править]Гусары повернули въ переулокъ и остановились у третьяго маленькаго дома. Калитка оказалась запертою. Крайнее окошко, очень низкое, было довольно ярко освѣщено. Они постучали.
Чрезъ нѣсколько мгновеній на дворѣ раздались шаги, кто-то подбѣжалъ къ воротамъ и пискливый голосокъ спросилъ:
— Чего тамъ?..
— Здѣсь живетъ Авдотья Галактіоновна Мушкина? спросилъ Звѣздочкинъ.
— Здѣся. Здѣся. Вы къ ей стало быть…
— Да. Да. Къ ней самой!
— По своей, стало быть, нуждѣ?..
— Да, именно! И крайняя намъ нужда, пошутилъ князь. — Отпирайте.
Калитка отворилась, и молоденькая дѣвушка, подростокъ, завидя двухъ гусаръ, ахнула и оторопѣла.
— Чего вы испугались… Мы такіе же люди. Не грабители, сказалъ Аракинъ.
— Нѣтъ ужъ вы дайте… Я сбѣгаю, спрошу у Авдотьи Галактіоновны…
— Пустое… Зачѣмъ… сказалъ князь и тихо прибавилъ товарищу. — Идите. Нечего предупреждать. Пожалуй съ носомъ останемся.
— Какъ же… Позвольте… растерянно залепетала дѣвушка. — Тамъ же и гости… Барыня и барышня. Позвольте я спрошусь…
Гусары не слушали и двинулись. Но затѣмъ оба остановились, не зная куда итти.
— Ну идите, говорите Авдотьѣ Евдокимовнѣ, что ли… сказалъ князь. Но когда дѣвушка пошла впередъ, оба офицера двинулись за ней вплотную… И всѣ вошли вмѣстѣ въ. холодныя, длинныя и темныя сѣни, а затѣмъ и въ домикъ. Душный, спертый воздухъ пахнулъ на нихъ, когда первая дверь отворилась. Они очутились въ просторной горницѣ, тускло освѣщенной сальною свѣчею, гдѣ оказалось все, что бываетъ во всякомъ домѣ, но въ разныхъ горницахъ. Тутъ былъ и диванъ, и кровать, и вѣшалка съ верхнимъ платьемъ, и большая русская печь съ раскаленнымъ жаромъ, гдѣ дымился горшокъ и пахло щами, и, наконецъ, въ углу столярный станокъ… Очевидно, эта комната замѣняла собой много комнатъ.
Гусары остановились, озираясь на простую мѣщанскую обстановку, свидѣтельствовавшую о достаткѣ.
Дѣвушка юркнула въ дверь второй маленькой горницы, гдѣ было свѣтлѣе. Тамъ начался шепотъ, потомъ сдержанный смѣхъ, очевидно веселая шуточная тревога.
— А вѣдь мы кого-нибудь изъ городскихъ накрыли тутъ!, шепнулъ князь.
— Я объ этомъ и не подумалъ! затревожился юный корнетъ. — Вѣдь увидятъ…
— И мы увидимъ.
— Да вѣдь женщины… Имъ и Богъ велѣлъ по гадалкамъ шататься. А мы-то? Гусары!
— Такъ что же? Гусары, именно… а не монахи, улыбнулся Аракинъ.
Въ эту минуту изъ горницы, тщательно и не очень широко отворивъ и затворивъ за собой дверь, вышла пожилая и полная женщина, на видъ простая мѣщанка.
— Извините, судари мои… А позвольте вамъ сказать, что вы въ неурочное время посѣтили меня… заговорила женщина простодушно, но развязнымъ голосомъ и съ жестами, доказывавшими, что она привыкла къ сношеніямъ со всякаго рода людомъ и всякіе виды видала.
— Вотъ что-съ… перебилъ ее князь. — Вы извините… Но намъ днемъ къ вамъ итти не совсѣмъ ловко… Что вы ни говорите, моя уважаемая Дарья Евдокимовна, но мы…
— Авдотья Галактіоновна, поправилъ Звѣздочкинъ товарища.
— Ну да… уважаемая Авдотья Галактіоновна… продолжалъ князь такимъ тономъ, какъ еслибы буквально повторялъ вторично то же самое имя. — Вы насъ примите и намъ нашу злосчасную судьбу распишите… А мы со своей стороны и красненькой для васъ не пожалѣемъ.
— Мнѣ, сударь мой, г. офицеръ, сухо отозвалась женщина, — извините, не знаю какъ васъ именовать. — Мнѣ не въ диковину ваши денежки. Меня господа дворяне во всей губерніи знаютъ и часто провизіей одной на сотни рублей отблагодариваютъ… Да это что… А вотъ у меня теперь гостьи… И я васъ впустить не могу… Пожалуйте завтра… А теперь милости прошу — ослобоните.
Звѣздочкинъ двинулся уже, чтобъ уходить, но князь вдругъ заупрямился.
— Какъ вамъ угодно, моя дорогая, а мы не уйдемъ. Мы не бродяги какіе и не жиды. Какія бы гостьи у васъ ни были, имъ гусарское общество не въ обиду. Мы подождемъ. Барыни ваши кончатъ, уйдутъ, а мы начнемъ про нашу судьбу.
— Но позвольте, г. офицеръ… съ нѣкоторымъ даже достоинствомъ возразила женщина. Можетъ быть моимъ гостьямъ не желательно съ вами повстрѣчаться.
— Пойдемте! Ну что!.. сказалъ Звѣздочкинъ.
Князь, ни слова не говоря, двинулся и сѣлъ на диванъ.
— Ну пожалуйста… Ну зачѣмъ… началъ умолять корнетъ.
— Застрѣлите меня тутъ, а не пойду. Такъ вотъ хоть до завтрашняго утра сидѣть буду… Хочу я узнать свою судьбу отъ Анны… Анны Степанидовны…
За дверью въ маленькой горницѣ вдругъ послышался сдержанный смѣхъ, и всѣ обернулись на дверь.
— Вотъ видите, сказалъ князь, — ваши посѣтительницы и тѣ смѣются, что вы насъ гнать хотите. И князь прибавилъ громче и обращаясь къ дверямъ: — Сударыни! Заступитесь за насъ грѣшныхъ.
За дверью раздался уже звонкій, откровенный, несдерживаемый смѣхъ, и князь вдругъ навострилъ уши… Что-то знакомое и даже особенное почудилось ему въ этомъ смѣхѣ. Онъ совершенно не зналъ кто смѣется, но его все-таки будто кольнуло.
Дверь пріотворилась, и незнакомый князю голосъ произнесъ:
— Авдотья Галактіоновна… На минуточку.
Женщина, разводя руками отъ происшествія, какого съ съ нею еще вѣроятно не бывало, вошла снова въ горницу, изъ которой появилась.
— Ну пожалуйста уйдемте… заговорилъ Звѣздочкинъ. — Вѣдь это же насиліе надъ какими-то барынями.
— Мы ихъ накрыли… Правда… отвѣтилъ князь. — Да вѣдь и мы сами тутъ. Всѣ причастны къ дѣлу и свидѣтелей нѣтъ. Всѣ и виноваты.
— Можетъ быть это дамы изъ здѣшняго общества.
— Говорю вамъ, всѣ… И онѣ и мы, равно…
Но Аракинъ не успѣлъ договорить… Дверь отворилась. На порогѣ появилась молодая дѣвушка брюнетка и смѣясь вышла въ сопровожденіи пожилой женщины.
Князь ахнулъ и вскочилъ съ дивана.
Дѣвушка, неудержимо смѣясь, подошла къ нему и протянула руку.
— Марья Борисовна? выговорилъ князь и смутился.
— Мнѣ не стыдно, звонкимъ веселымъ голосомъ произнесла дѣвушка. — Я люблю гадать и часто зову къ себѣ Авдотью Галактіоновну. А вотъ теперь она хвораетъ — я сама пришла.
— Простите, Марья Борисовна… Ради Бога! заговорилъ князь виновато и смущенно. — Еслибъ я зналъ, что это вы, то повѣрьте…
— Да я, князь, не сержусь… Что за важность… Вы же пришли гадать… А вы еще гусаръ, воинъ. Серьезный человѣкъ. А намъ, дѣвицамъ, и Богъ велѣлъ глупостями забавляться… Ну, идите… Узнавайте свою судьбу! кокетливо добавила дѣвушка и, надѣвъ шубу, направилась къ выходной двери, — сопровождаемая своею спутницею. Обѣ вышли въ сѣни, пока хозяйка тщетно металась и звала дѣвушку проводить гостей. Ея не было нигдѣ.
— Ахъ треклятая. Опять провалилась!.. ворчала хозяйка.
Аракинъ между тѣмъ оглянулся въ горницѣ и не нашелъ товарища.
— И мой тоже провалился, сказалъ онъ. — Гдѣ же онъ?
— Не знаю-съ, не видала… отозвалась хозяйка любезнѣе, обращаясь къ гостю, названному сейчасъ «княземъ».
Въ эту минуту выходная дверь снова отворилась, и обѣ гостьи быстро явились вновь въ горницѣ.
Молодая дѣвушка смѣялась, но уже инымъ смѣхомъ, съ оттѣнкомъ полусерьезной, полушуточной тревоги.
— Авдотья Галактіоновна, воскликнула она. — Мы боимся. Позовите Пашу проводить… Или вотъ вы, князь, пожалуйста…
— Что прикажете?
— Проводите насъ… Тутъ въ сѣняхъ въ углу кто-то вдругъ при насъ спрятался. Я боюсь…
— Батюшки свѣты! воскликнула хозяйка. — Опять забралися. Ради Создателя! Ваше сіятельство!.. Марья Борисовна! Помогите… Третевось у меня воровъ накрыли ввечеру… Ради Создателя…
— Полноте! Успокойтесь! заговорилъ князь. — Позвольте я васъ провожу…
— Батюшка, князь, не уходите! заметалась хозяйка. — Марья Борисовна. Золотая… погодите… Уйдете вы, меня тутъ одну убьютъ… Золотая… Дайте прежде оглядѣть… съ фонаремъ!.. Ваше сіятельство, ради Создателя. Вотъ! Вотъ фонарь…
Страхъ мѣщанки сообщился тотчасъ и пожилой женщинѣ и самой молодой дѣвушкѣ. Она перестала смѣяться и вопросительно-тревожно глядѣла въ лицо князя.
Аракинъ ухмыльнулся съ чувствомъ собственнаго достоинства и гордо принялъ роль и видъ спасителя беззащитныхъ.
Онъ взялъ зажженный хозяйкой фонарь въ лѣвую руку, подалъ другую молодой дѣвушкѣ и выговорилъ шутливо:
— Пожалуйте. Пускай цѣлая армія грабителей нападетъ на васъ, но пока я живъ, съ вами ничего не случится.
И сразу открылось торжественное шествіе.
Впереди двинулся Аркинъ подъ руку съ дѣвушкой, которая снова смѣялась, но невольно жалась къ своему покровителю, за ними пошла гостья спутница, а за нею хозяйка, и явившаяся, какъ изъ подъ земли, дѣвчонка служанка.
— Вонъ тамъ! Въ углу! За бочкой! шепнула дѣвушка князю, когда они были въ сѣняхъ.
Князь улыбнулся недовѣрчиво, но присмотрѣвшись, дѣйствительно увидѣлъ въ полусвѣтѣ, бросаемомъ изъ закоптѣлаго фонаря, какую-то фигуру, прижавшуюся въ углу…
— Я боюсь… шепнула дѣвушка…
Но князь зашагалъ рѣшительнѣе и, поднявъ фонарь надъ головой, крикнулъ: «Кто тамъ?!»
Изъ-за бочки двинулась на нихъ фигура въ военной шинели…
— Это вы? вскрикнулъ князь.
— Я… конфузливо откликнулся юный корнетъ.
Громкій всеобщій смѣхъ огласилъ сѣни.
— Вы всѣхъ перепугали! хохоталъ князь. — Васъ за грабителя приняли. Да зачѣмъ же… Что же вы тутъ дѣлали…
— Я… я — ничего… Такъ… смущенно и едва слышно отвѣтилъ корнетъ.
Молодая дѣвушка, не имѣя возможности сдержать чуть не истерическій смѣхъ, бросила руки Аракина и побѣжала впередъ. Вскорѣ она была уже за калиткой на улицѣ, но и оттуда все еще доносился ея припадочно-звонкій смѣхъ до слезъ.
— Ахъ вы, Звѣздочкинъ, Звѣздочкинъ, хохоталъ князь. — Но вдругъ, бросивъ фонарь, онъ пустился догонять дѣвушку… Настигнувъ, онъ попросилъ позволенія проводить ее до дома.
— Вотъ происшествіе-то… сказалъ онъ весело.
— Да… Но зачѣмъ же онъ спрятался? смѣялась дѣвушка. — Скажите, кто это? Вашъ… Гусаръ вѣдь…
— Да, товарищъ. Корнетъ Звѣздочкинъ.
— У него пресмѣшное лицо, замѣтила дѣвушка и прибавила мысленно: «но милое».
А оставшійся въ сѣняхъ съ хозяйкой Звѣздочкинъ мысленно повторялъ:
«Какъ глупо! Какъ глупо! Думалъ вѣжливѣе, лучше, а, вышла чертовщина».
— Теперь слободно. Если такое ваше желаніе… Если прикажите — пожалуйте… уже нѣсколько разъ повторяла хозяйка, корнету.
— Нѣтъ… нѣтъ… отозвался наконецъ Звѣздочкинъ. — Ужъ лучше въ другой разъ. Скажите, кто эта дѣвица?
— Намъ не полагается сказывать, жеманясь отвѣтила женщина.
— Да вѣдь я отъ товарища все равно могу узнать.
— И то правда… Это барышня Задольская, Марья Борисовна.
— Задольская? Ну что жъ… Пускай… Мнѣ все равно.
И корнетъ двинулся изъ сѣней въ раздумьи.
"Какъ глупо, бормоталъ онъ уже на улицѣ. — Задольская? Это чей домъ мы глядѣли. Глупо. Не хотѣлъ вотъ конфузить и ее и себя. А вышло хуже! Ну, ушелъ бы совсѣмъ. А то выдумалъ въ темнотѣ пропустить мимо себя. Вотъ и пропустилъ! Какъ, Господи, глупо.
И чрезъ нѣсколько минутъ, выйдя на большую улицу, корнетъ прошепталъ:
— А вѣдь эта… очень хорошенькая… А какъ князь сконфузился? Ужъ не та ли эта, въ которую онъ влюбленъ? Вотъ оказія-то была бы… Да. Очень, очень хорошенькая. А я то… я то… Отличился! Гусаръ, да за бочкой!… Можетъ быть еще съ капустой…
IV.
[править]Въ этотъ же самый вечеръ, какъ было условлено заранѣе, у старшаго въ полку офицера полковника Капорко должны были собраться нѣсколько человѣкъ товарищей, чтобы потолковать насчетъ бала.
Капорко не пользовался особеннымъ уваженіемъ и особенною любовью въ полку именно за то, что былъ старшимъ и уже очень давно. Его прозвище было «Запорка». Будучи старшимъ полковникомъ, онъ не выходилъ въ отставку и запиралъ собой цѣлый рядъ ваканцій и производствъ. Про него говорили полушутя, полудосадливо:
— Отопрись эта проклятая Запорка, сколько тогда человѣкъ выиграютъ по чину!
Каждый разъ, что слабый здоровьемъ холостякъ хворалъ и ложился въ постель, въ полку довольно серьезно начинали помышлять о томъ, «отопрется запорка или нѣтъ?» Помретъ Капорко, или опять встанетъ? Но увы! Полковникъ всегда снова вставалъ.
Болѣе всѣхъ злобствовалъ на Капорко командиръ перваго эскадрона, подполковникъ Бидра. Человѣкъ богатый и самолюбивый уже сидѣлъ болѣе десяти лѣтъ въ этомъ чинѣ изъ за проклятой «Запорки». А между тѣмъ онъ мечталъ только объ одномъ: быть произведеннымъ въ полковники и сейчасъ же жениться.
Человѣкъ десять офицеровъ должны были явиться въ квартирѣ Капорко, чтобъ обсудить одинъ очень важный вопросъ. Листъ приглашенныхъ на балъ давно былъ составленъ, но не всѣ приглашенія были разосланы. Двѣ городскія гостиницы были на половину уже полны пріѣзжими помѣщиками съ женами и дочерьми. Пустые нумера были уже заняты заранѣе. Пора было обсудить окончательно приглашеніе нѣкоторыхъ лицъ, которыхъ пріѣздъ не ожидался.
Нѣмовичъ и Уткинъ явились прежде всѣхъ къ Капорко. Затѣмъ пріѣхалъ пятидесяти слишкомъ лѣтній Бидра, маленькій, худой, рыжій, съ больными ногами, металлическимъ голодомъ и злыми глазами. Про него говорили нѣкоторые, что у него особенно злой умъ. Другіе опредѣляли вѣрнѣе: весь онъ былъ «умная злость».
Нѣсколько позднѣе явились къ Капорко три эскадронные командира. Майоръ Андрюхинъ — полу-хохолъ, полу-полякъ происхожденіемъ, съ огромными висящими чрезъ подбородокъ усами, и самый добродушный русскій человѣкъ сердцемъ и разумомъ. Арслановъ, тоже майоръ, по происхожденію имеретинъ или грузинъ, безъ малѣйшихъ національныхъ типическихъ чертъ восточнаго человѣка. Арслановъ былъ настоящій гусаръ, много выпивалъ не пьянѣя до безсознательности, много игралъ въ банкъ и штоссъ, и часто дрался на дуэли. Онъ былъ всеобщимъ любимцемъ въ полку. Третій эскадронный командиръ былъ ни рыба, ни мясо, ни нѣмецъ, ни русскій, — ротмистръ Грабенштейнъ. Онъ обыкновенно молчалъ всегда пуще всякой могильной плиты.
Затѣмъ явился ротмистръ Караваевъ, чисто русскій человѣкъ по рожденію, но по внѣшности армянинъ или грекъ, а по свойствамъ характера и по склонностямъ — жидъ. Ротмистръ былъ командиромъ нестроевой команды.
Въ числѣ приглашенныхъ были и два младшіе офицера: Корнетъ Рубинскій 2-й, очень умный, «читающій» гусаръ, и поручикъ Николаевъ, высокій и стройный блондинъ, большой ухаживатель и сердцеѣдъ.
Когда всѣ гости полковника усѣлись въ гостиной и принялись за жидкій чай съ лимономъ, явился князь Аракинъ, сіяющій довольствомъ. Всѣ оказывались на лицо и Капорко вѣжливымъ до робости и нерѣшительнымъ голосомъ, что было его отличіемъ, попробовалъ было начать дѣловую бесѣду, заговоривъ о балѣ… Но это не удалось…
— Ну-съ, такъ какъ-съ вотъ… Насчетъ дѣловъ-то нашихъ-съ… сказалъ онъ.
— Да вотъ увидимъ, что-нибудь рѣшимъ! гаркнулъ майоръ Андрюхинъ, своимъ добродушно рѣзкимъ голосомъ. — Успѣется!
И по этому голосу видно было, что майоръ хоть двадцать четыре часа будетъ участвовать на совѣщаніи, но ничего не рѣшитъ.
— По моему, коли рѣшать главный вопросъ какъ слѣдуетъ, выговорилъ ехидно Бидра, — пригласить ихъ обѣихъ, да въ залѣ и повѣсить рядомъ, или одну противъ другой… Здоровые костыли Нѣмовичъ приготовитъ.
— Вы завсегда-съ такъ шутите, подполковникъ! отозвался тихо Капорко. — Давайте-съ серьезно говорить-съ.
Всѣ офицеры, двусмысленно улыбаясь, промолчали, зная о чемъ рѣчь Бидры, и въ чемъ заключается главное затрудненіе. И снова началась болтовня.
Проболтавъ часа два о служебныхъ мелочахъ, о военныхъ новостяхъ, было снова предложено заняться дѣломъ.
Первымъ пунктомъ совѣщанія явился бывшій предводитель дворянства Кургановъ, находившійся теперь въ контрѣ съ новымъ предводителемъ.
Но этотъ вопросъ былъ не мудренъ. Но предложенію Арсланова было рѣшено послать одного изъ младшихъ офицеровъ въ имѣніе бывшаго предводителя.
— Кого же послать? спросилъ кто-то.
— Кого нибудь изъ младшихъ… Ну хоть Аракина. Ради параду… Онъ сіятельный.
— Самое лучшее Звѣздочкина! Онъ такой тихій, учтивый!
— Вѣрно… вѣрно… заговорили многіе. — Звѣздочкина. Послать князя къ Курганову — много чести.
Рѣшено было немедленно дослать деньщика на квартиру корнета Звѣздочкина, тотчасъ вызвать его и дать порученіе на другой же день рано утромъ выѣзжать съ приглашеніемъ къ бывшему предводителю.
— Ну-съ, теперь главный вопросъ! Тутъ уже-съ… признаться сказать-съ, терніи и шипы, пошутилъ Капорко тихо, ласково и опуская глаза, какъ бы отъ смущенія.
Всѣ опять начали двусмысленно переглядываться, улыбаясь и зная заранѣе, что этотъ вопросъ рѣшить мудрено. Дѣло шло о томъ, приглашать или не приглашать барышень Задольскихъ.
— Да! воскликнулъ вновь Бидра. — Барышни Задольскія!! Да! Магическія два слова! Ей Богу, говорю приготовить два костыля, поздоровѣе, да обѣ эти картинки…
— Полно вамъ, отмахнулся нѣсколько угрюмо маіоръ Арслановъ. — Эдакъ мы никогда не кончимъ… А музыка слышите уже началась.
И маіоръ показалъ пальцемъ въ сосѣднюю комнату, гдѣ деньщики устанавливали столъ для ужина, за которымъ ожидалось и шампанское. А ужинъ, бывавшій у полковника раза два въ мѣсяцъ, бывалъ всегда хорошій, лучше чѣмъ у другихъ офицеровъ, такъ какъ у Капорко были средства. Не даромъ полковникъ двѣнадцать лѣтъ сподрядъ командовалъ эскадрономъ, а однажды случайно болѣе года исправлялъ должность полкового командира.
Такъ какъ маіоръ Арслановъ, первый пьяница въ полку, сталъ настаивать скорѣе сѣсть за ужинъ, то рѣшено было дождаться только Звѣздочкина. Черезъ полчаса посланный солдатъ явился обратно.
— Въ гостяхъ, ваше благородіе, у протопопа! рявкнулъ деньщикъ.
— Батюшки-свѣты! Куда угодилъ корнетъ нашъ! ахнулъ Арслановъ. — Ну, вдругъ, протопопадья влюбится въ него…
Гусары усѣлись тотчасъ за ужинъ и оживились за столомъ хлѣбосола полковника, умѣвшаго угощать. Послѣ долгой веселой болтовни о всякой всячинѣ, снова въ третій разъ поднятъ былъ шуточно важный вопросъ.
— Вотъ что, господа, заговорилъ добродушный Андрюхинъ, — позвольте мнѣ объяснить на мой разсудокъ. Вопервыхъ, прежде всего, опять-таки, и въ сотый разъ, при всѣхъ вотъ клянусь Всемогущимъ Богомъ и всѣми святыми угодниками, что я ни за одну изъ нихъ формально не сватался и стало быть отказа никакого не получалъ. Вотъ вамъ Христосъ Богъ! Не вѣрите, какъ хотите!
— Да, вѣримъ, вѣримъ! раздалось нѣсколько голосовъ. — Вѣдь это про всѣхъ говорятъ.
— Да, вѣстимо про всѣхъ, но про иныхъ-то говорятъ резонно, а про меня… сущая клевета. Я за всю мою жизнь про эдакую мерзость, чтобы жениться, никогда не помышлялъ. Я офицеръ, а какой это офицеръ женатый! Я бы на мѣстѣ Государя приказалъ бы женатыхъ офицеровъ тотчасъ изъ полка исключать.
— Вона! Хватилъ! Браво! раздались голоса.
— Такъ позвольте. Насчетъ дѣла. Если намъ пригласить на балъ барышень Задольскихъ, протяжно заговорилъ Андрюхинъ, — то тогда неукоснительно произойдетъ нѣкій скандалъ и даже чертямъ въ аду будетъ тошно отъ недовольнаго вида нѣкоторыхъ господъ офицеровъ.
— Какое намъ дѣло до чертей! Хорошо имъ, или дурно, сострилъ Бидра. — Не сватайся!
— Дайте сказать! добродушно крикнулъ Андрюхинъ. — Если же съ другой стороны барышень Задольскихъ на балъ не пригласить, то будетъ такая дьявольщина, что не только чертямъ будетъ тошно, а во истину въ Малороссійскѣ будетъ свѣтопреставленіе! Вотъ теперь, стало быть, намъ надо рѣшить, что лучше: чтобы чертямъ въ аду было тошно и нѣкоторымъ людямъ на балѣ не вольготно, или чтобы было настоящее столпотвореніе и землетрясеніе. Отсюда я вывожу, что какъ ни вертись, а барышень пригласить надо.
Наступило молчаніе. Казалось, что никто изъ присутствующихъ не хочетъ первый выразить своего мнѣнія.
— Вопросъ крайне мудреный, заговорилъ Уткинъ. — Просидимъ мы тутъ зря до разсвѣта и ничего не рѣшимъ, потому что у многихъ рыло въ пуху.
— Позвольте, вымолвилъ вдругъ Караваевъ, — что значитъ — рыло въ пуху.
— А вотъ на ворѣ шапка горитъ. У васъ оно въ этомъ самомъ пуху, ехидно зашипѣлъ Бидра. — Всѣмъ извѣстно, что вы сунулись курочку съѣсть, но скушать-то не удалось ни той, ни другой. Вотъ вы теперь, конечно, приглашать, ихъ на балъ и не пожелаете. А вотъ я не хватался ни за одну, такъ по-моему ихъ надо непремѣнно пригласить на. балъ и умертвить… ради того, чтобы миръ, тишь и гладь наступили на землѣ, хотя бы на той землѣ, гдѣ расположенъ Маріинской гусарскій полкъ. Пространство невеликое. А то изъ-за этихъ двухъ попрыгушекъ у насъ въ полку всякая неурядица. Торчатъ на глазахъ двѣ хорошенькія дѣвчонки, да съ здоровымъ приданымъ, съ помѣстьями и капиталами. А у насъ въ полку почти все голь. У кого и было что, такъ протрублено и давно изъ трубы въ поднебесье улетѣло. Вотъ, помоему, и надо бы ихъ похерить.
— Вы все шутите, подполковникъ! мрачно заявилъ Грабенштейнъ.
— Вѣстимо, шучу… А коли хотите вопросъ рѣшить серьезно, то опять-таки я вамъ въ сотый разъ предлагаю: давайте всѣмъ полкомъ ихъ похитимъ, да обѣихъ, по нашему усмотрѣнію, и обвѣнчаемъ съ двумя нашими офицерами. Сдѣлаются онѣ полковыми дамами, перестанутъ быть невѣстами и будетъ у насъ тишь да гладь, да Божья благодать!
— Э-эхъ! воскликнулъ маіоръ Арслановъ, сильно подкутившій и красный, какъ ракъ. — Все турусы на колесахъ! Ну, рѣшайте… Воровать, такъ завтра, хоть утромъ! Да! Уворуемъ и обвѣнчаемъ… Ну, съ княземъ Аракинымъ что-ль…
— Обѣихъ! пошутилъ Капорко.
— Обѣихъ нельзя… Да мнѣ все равно… Ну по жеребью… На узелокъ… пьянымъ голосомъ крикнулъ Арслановъ.
— Замолчи ты… Конца, господа, не будетъ, заявилъ Николаевъ.
— Стойте, стойте! заявилъ Нѣмовичъ. — Давайте большинствомъ голосовъ рѣшать. Звать барышень Задольскихъ, или не звать?
— На голоса! Ну-съ, начинайте! Ну, вы, Караваевъ!
Караваевъ промолчалъ и угрюмо отвернулся, бурча что-то себѣ подъ носъ, а все общество залпомъ хохота отвѣтило на предложеніе.
— Стойте. Я выдумалъ! серьезно произнесъ Бидра. Давайте намъ, полковникъ, каждому по клочечку бумажки. И каждый изъ насъ будетъ класть клочекъ въ шапку, или въ ящикъ, что ли… Куда-нибудь! Баллотировка! Бумажка цѣльная будетъ означать — приглашать, бумажка съ оторваннымъ уголкомъ будетъ означать — не приглашать. Сочтемъ голоса и готово.
— Отлично! усмѣхнулся Капорко. — Сію минуту будетъ готово.
Полковникъ поднялся, досталъ листъ бумаги, нарѣзалъ его ножницами на маленькіе четырехугольники въ вершокъ величины и роздалъ всѣмъ присутствующимъ по кусочку.
— Прежде чѣмъ класть, скомандовалъ Бидра, — незамѣтнымъ манеромъ откусить уголокъ, яко бы патронъ.
Офицеры, смѣясь, поднялись съ мѣстъ. Хозяинъ, перейдя въ сосѣднюю комнату, досталъ большой картонъ и поставилъ его тамъ на столѣ. Затѣмъ, со смѣхомъ и прибаутками, всѣ выстроились передъ дверями комнаты и начали, какъ на смотру, поочередно туда маршировать.
Первый показалъ примѣръ самъ хозяинъ и бросилъ свою бумажку въ картонъ. За нимъ прослѣдовали въ комнату всѣ офицеры, по привычкѣ соблюдая старшинство.
Когда всѣ бумажки были въ картонкѣ, Капорко вынулъ ихъ и сталъ выкладывать на столъ. Оказалось, что всѣ билетики были цѣльные и не одинъ не откушенъ. Открытіе произвело настоящій скандалъ.
Въ квартирѣ полковника раздался такой хохотъ и длился такъ долго, что два деньщика прибѣжали изъ кухни и прислушались. Даже двое прохожихъ жидовъ остановились подъ окнами и тоже прислушались.
— Гевалтъ! сказалъ одинъ изъ нихъ.
Дѣйствительно, приключеніе было нежданное. Тѣ, которые были за барышень Задольскихъ, не боялись класть билетики цѣльными, но тѣ, которые якобы ихъ ненавидѣли и презирали, попались какъ въ ловушку.
Теперь было очевидно, что и Андрюхинъ, несмотря на полученный отъ разборчивыхъ невѣстъ «арбузъ», пожелалъ пригласить барышень, и Караваевъ пожелалъ, конечно, пригласить, и Николаевъ съ Рубинскимъ, относившіеся къ барышнямъ съ крайнимъ презрѣніемъ, тоже положили билетики цѣльными.
— Вотъ-съ, это ловко! не переставая смѣяться, нѣсколько разъ произнесъ Капорко. — Ей Богу-съ ловко! Ай да барышни-съ! Правду говоритъ Бидра: магическія слова — барышни-съ Задольскія!
— Ну, что жъ, по крайней мѣрѣ рѣшили, сказалъ мрачно Грабенштейнъ. — Стало быть завтра и приглашеніе посылать.
— Не письменное, отозвался Андрюхинъ. — Надо послать князя Аракина лично пригласить.
— Что же, я не прочь! тотчасъ отозвался князь.
— Еще бы прочь!.. проворчалъ Николаевъ.
Гости по приглашенію хозяина вернулись въ столовую и заняли снова свои мѣста «кончать полдюжину». Едва они успѣли выпить по стакану шампанскаго, какъ въ горницу явился юный корнетъ, за которымъ посылали солдата.
— Звѣздочкинъ! Здравствуй! Иди братецъ! Что протопопъ? раздалось отовсюду.
— Извините… началъ было явившійся.
— Извиняемъ ради протопоповны! крикнулъ Андрюхинъ.
— Иди, садись около меня, сказалъ Капорко.
Корнетъ сѣлъ около хозяина и вопросительно оглядѣлъ всѣхъ, какъ бы молча прося объяснить, почему собственно за нимъ посылали. Онъ зналъ, какъ и всѣ другіе офицеры, что въ этотъ вечеръ на квартирѣ старшаго полковника будетъ происходить совѣщаніе о важныхъ предметахъ по поводу бала.
Онъ зналъ также, что въ качествѣ самаго младшаго офицера приглашенъ на совѣщаніе не будетъ. Не зная куда дѣваться вечеромъ, онъ послѣ своего приключенія у гадалки отправился въ гости къ отцу-протопопу. И вдругъ его позвали…
— Дѣло простое, милая княжна, заговорилъ Бидра. — Васъ вызвали, чтобы поручить вамъ на завтра справить щекотливое порученіе. Пригласить на балъ барышень Задольскихъ.
— Вздоръ! Вздоръ! заголосило нѣсколько человѣкъ. — Бывшаго предводителя, а не Задольскихъ.
— Нѣтъ, ей-Богу, лучше наоборотъ! заявилъ Бидра.
Между офицерами завязался шутливый споръ, однако предложеніе Бидры, сдѣланное почти въ шутку, вдругъ оказалось серьезнымъ. Всѣ раздѣлились на два лагеря.
Половина серьезно требовала, чтобы къ барышнямъ Задольскимъ былъ посланъ Звѣздочкинъ, а князь Аракинъ къ Курганову. Болѣе всѣхъ сталъ настаивать Андрюхинъ.
— Намъ надо задобрить Курганова, кричалъ онъ. — Онъ можетъ быть опять начнетъ пиры намъ задавать. Если мы пошлемъ князя, ему будетъ это лестно. Къ барышнямъ дослать Звѣздочкина гораздо лучше. Кстати онъ съ ними познакомится. Можетъ быть какую изъ двухъ очаруетъ. Что ни случися, для князя другая останется!
Такъ какъ за все время шутливаго спора стаканы еще чаще наполнялись и осушались, то вскорѣ бесѣда приняла совершенно безсвязный характеръ. Шуму и хохоту было много, но толку никакого.
Было уже три часа ночи, а вопросъ о томъ, кто изъ двухъ офицеровъ — князь Аракинъ, или Звѣздочкинъ поѣдетъ приглашать барышень Задольскихъ, рѣшенъ, конечно, не былъ.
— Повѣсить! Повѣсить! на все восклицалъ Бидра. — И всѣмъ разногласіямъ конецъ будетъ.
— Зачѣмъ я на свѣтъ родился?! изрѣдка отчаянно вскрикивалъ Арслановъ, стуча кулакомъ по столу.
V.
[править]Барышни Задольскія, имѣвшія сугубо важное значеніе въ глазахъ всѣхъ офицеровъ-гусаръ, равно пользовались особомъ значеніемъ и во всей губерніи.
Двѣ молодыя дѣвушки: старшая — двадцати лѣтъ, младшая — восемнадцати, были обѣ красивы, каждая на свой ладъ, были обѣ умницами и вмѣстѣ съ тѣмъ благовоспитанными дѣвицами. Но помимо этого, у нихъ было и большое состояніе. На каждую приходилось около двухъ тысячъ душъ крестьянъ въ черноземной полосѣ Россіи. Кромѣ большого имѣнія около Малороссійска, у нихъ были еще другія маленькія помѣстья въ другихъ губерніяхъ и собственный домъ въ Полтавѣ, на одной изъ главныхъ улицъ, дававшій большой доходъ.
Въ городкѣ онѣ жили тоже въ собственномъ домѣ, съ большимъ садомъ, прудомъ и оранжереями.
Но магнетическое свойство двухъ барышень Задольскихъ для гусаръ заключалось еще и въ томъ обстоятельствѣ, что онѣ ни отъ кого не зависѣли кромѣ какъ отъ собственнаго каприза и собственной фантазіи.
Задольскія были круглыя сироты. Каждая изъ нихъ могла распорядиться своею судьбою по собственной прихоти. Захоти какая изъ нихъ завтра же выйти за кого-нибудь замужъ, то послѣ-завтра могла бы быть и свадьба.
У Задольскихъ былъ только одинъ родственникъ, но и тотъ не настоящій. Былъ вотчимъ, который съ ними не жилъ и съ которымъ были самыя натянутыя отношенія. Обѣ дѣвушки имѣли полное основаніе ненавидѣть этого вотчима, именно Курганова, бывшаго предводителя.
Все состояніе когда-то принадлежало ихъ отцу, а послѣ его смерти г-жа Задольская вышла замужъ за Курганова и онъ сталъ опекуномъ богатыхъ сиротъ. За пять лѣтъ брачной жизни и опекунства Кургановъ съ умѣлъ себѣ составить собственное порядочное состояніе на счетъ опекаемыхъ. При этомъ, какъ настоящій вотчимъ, онъ съумѣлъ заставить себя возненавидѣть. Ему на умъ не приходило то, что вскорѣ случилось. Г-жа Задольская простудилась на масляницѣ вовремя катанья на тройкахъ за городъ и отправилась на тотъ-свѣтъ, а присутствіе Курганова въ домѣ Задольскихъ оказалось совершенно излишнимъ. Нашлись люди, которые тотчасъ, помогли сиротамъ избавиться отъ опекуна-грабителя и деспота, и завести другого честнаго и добраго, только числившагося опекуномъ.
Съ тѣхъ поръ прошло три года. Вотчимъ и сироты видѣлись изрѣдка и случайно.
При обѣихъ дѣвушкахъ жила масса приживалокъ. Домъ былъ полонъ ухаживающими и обожающими ихъ барынями, но изо всѣхъ нахлѣбницъ была только одна, которая могла, назваться ихъ дальнею родственницею, да и то, какъ говорится, была седьмая вода на киселѣ.
Сестры сироты были обѣ красивы, хотя совершенно не походили одна на другую. Старшая, Марья Борисовна, была брюнетка, средняго роста, полная, живая, пылкая, смѣлая во всемъ и отчасти невоздержная на языкъ.
Вторая, Александра Борисовна, была, напротивъ, много выше ростомъ, нѣсколько худа, и чрезвычайно степенная во всемъ. Одна была сангвиникъ, другая — меланхоликъ.
Сестры были дружны. Гнетъ вотчима при безучастіи и равнодушіи родной матери и многія горести, испытанныя въ дѣтствѣ, сблизили сестеръ и сдружили болѣе, чѣмъ это бываетъ обыкновенно. При этомъ младшая обожала старшую и была подъ ея вліяніемъ постоянно во всѣхъ мелочахъ жизни. За то во всемъ исключительно важномъ страстная и пылкая
Машенька поступала цо совѣту степенной и хладнокровной сестры. Такимъ образомъ въ пустякахъ повиновалась во всемъ сестрѣ младшая, а въ серьезныхъ вопросахъ, вліяющихъ на существованіе, старшая безропотно исполняла совѣты и чуть не приказанія младшей.
Обѣ дѣвушки были, конечно, избалованы средой, отчасти прихотливы и капризны, но однако менѣе, чѣмъ оно могло бы быть при ихъ положеніи. Своевольство и самодурство Курганова надъ женой и дѣвочками, всякія притѣсненія и наказанія, испытанныя ими въ тѣ самые годы, когда онѣ впервые сознательно оглянулись кругомъ себя, принесли большую пользу.
Теперь обѣ сестры постоянно твердили, что замужъ не хотятъ и не пойдутъ, видѣвши близко на примѣрѣ матери, каково бываетъ жить со злымъ мужемъ.
Разумѣется, всѣ приживалки и нахлѣбницы поддерживали въ своихъ барышняхъ это выгодное для нихъ расположеніе мыслей.
Но обѣ сестры изрѣдка, оставаясь вдвоемъ, признавались обоюдно.
— Вѣдь это все такъ говорится, глубокомысленно замѣчала одна, — а подвернись кто подходящій, какъ я себѣ представляю будущаго мужа, то я пойду.
— Это другое дѣло! Понятно, и я тоже. Да вѣдь это надобно, чтобы такой нашелся, отзывалась другая.
Жениховъ, разумѣется, была масса.
По выраженію одной изъ приживалокъ, жениховъ у дорогихъ барышень была «неотолченная труба». Обѣимъ сестрамъ ежегодно дѣлалось по три, по четыре предложенія. Разумѣется, дѣвушки понимали, что ихъ состояніе и независимость играютъ при этомъ главную роль.
И какіе только женихи не перебывали!
За годъ предъ тѣмъ за одну изъ Задольскихъ сватался чрезъ сваху мѣстный стряпчій, пятидесятилѣтній, на поджарыхъ ногахъ, но съ такими зубами, что ради забавы молодыхъ дѣвицъ сгрызалъ грецкій орѣхъ со скорлупой въ порошокъ и глоталъ все вмѣстѣ.
Разумѣется, взоры двухъ невѣстъ-сиротъ были направлены, въ особенности за послѣдній годъ, исключительно на гусарскій полкъ.
Насколько гусарамъ нравилось приданое хорошенькихъ дѣвицъ, настолько самимъ дѣвушкамъ нравились золотые шнуры шпоры и сабли.
Съ тѣхъ поръ, что полкъ былъ расположенъ въ ихъ городкѣ, уже человѣка четыре изъ гусаръ тоже сватались за нихъ, но осторожно, не гласно и не прямо, чтобъ избѣжать стыда въ случаѣ отказа.
Гусаръ Николаевъ, сердцеѣдъ, иносказательно и хитро посватался за Машеньку Задольскую на вечерѣ въ третьей фигурѣ кадрили, но четвертую онъ уже танцовалъ съ вытянутымъ лицомъ и кусалъ губы.
Маіоръ Андрюхинъ тоже соблазнился. Хотя онъ и клялся Богомъ, что никогда не сватался, но тѣмъ не менѣе съ полгода назадъ подсылалъ знакомую барыню разузнать у главной нахлѣбницы — родственницы, какъ можетъ быть принято его предложеніе. Отвѣтомъ былъ — арбузъ.
Вообще къ этой родственницѣ наиболѣе обращались тѣ изъ претендентовъ, которые не рѣшались прямо заговорить съ дѣвушками.
Анна Михайловна Нехайко, вдова интендантскаго чиновника, надворная совѣтница, чѣмъ она очень гордилась, числилась тетушкой Задольскихъ.
Она считалась многими женщиною степенною, разсудительною и имѣющею вліяніе въ домѣ. Въ дѣйствительности Анна Михайловна была нулемъ и отличалась особенною несообразительностью.
Она была очень богомольна и, не пропуская ни единой службы въ церкви, вставала даже въ шесть часовъ утра къ заутренѣ. Разумѣется, она обожала и даже боготворила обѣихъ дѣвушекъ, у которыхъ жила съ тѣхъ поръ, что онѣ освободились отъ опекунства, и при томъ гордилась тѣмъ, что зоветъ ихъ заглазно племянницами.
Обѣ дѣвушки звали ее однако не тетушкой, а просто Анной Михайловной. За то она звала ихъ уменьшительными именами безъ прибавленія отчества.
Несмотря на общее пристрастіе къ клеветѣ и сплетнѣ, какое бываетъ во всякомъ городишкѣ, о дѣвицахъ Задольскихъ не ходило никакихъ дурныхъ слуховъ.
Онѣ вели себя осторожно и пользовались безукоризненною репутаціею.
VI.
[править]Ротмистръ Караваевъ, промолчавшій у Капорко упорно весь вечеръ, вернулся домой озабоченный и озлобленный. Было нѣчто новое! Новый корнетъ «Княжна» явится въ домѣ Задольскихъ въ первый разъ. Онъ «чахлый цыпленокъ» для него, Караваева; но какъ посмотрятъ на него барышни? Мальчишка можетъ понравиться.
Караваева не безпокоило настоящее «положеніе дѣлъ». Князь Аракинъ мѣтилъ въ женихи къ «Сашенькѣ», которой нравился, а «Машенька» никѣмъ не была занята. По ограниченности ли ума или вслѣдствіе самомнѣнія, но ротмистръ серьезно мечталъ о своемъ бракѣ со старшею Задольскою и уже звалъ сестеръ заглазно по ихъ именамъ.
Прежде всего, какъ практическій человѣкъ, онъ подружился со вдовой «тетушкой», чтобы дѣйствовать чрезъ нее. Анна Михайловна считала Караваева очень приличнымъ женихомъ, даже совсѣмъ подходящимъ. Надѣясь сама, совершенно зря, на успѣхъ, женщина смущала и черномазаго друга своего, хотя знала, что племянница всегда зоветъ его не иначе, какъ идоломъ. Дѣйствительно, Караваевъ былъ далеко не завидный женихъ и изо всѣхъ гусаръ, самый «не гусаристый», какъ про него выразилась одна еще бодрая вдова помѣщица, бредившая Маріинцами во снѣ и на яву.
Караваевъ, нося русскую фамилію, смахивалъ сильно на азіята и цвѣтомъ кожи и волосистостью, цѣлыми усами на рукахъ, и глазами съ бровями, и наконецъ извѣстною медленностью въ соображеніи. Однако, въ одномъ дѣлѣ Караваевъ былъ очень быстроуменъ, а именно по части казенныхъ денегъ и ихъ прикарманивая на всѣ лады.
Ротмистръ завѣдывалъ нестроевою командою еще со временъ командира «Мамашки» и хотя ходилъ давно уже слухъ, что новый командиръ собирается его замѣнить другимъ, но однако это все откладывалось.
Граукъ не трогалъ Караваева, считая его очень практическимъ человѣкомъ, но зорко слѣдилъ на нимъ и позволялъ наживаться умѣренно.
За послѣдній годъ Караваевъ готовъ былъ самъ отказаться отъ нестроевыхъ. Игра не стоила теперь свѣчъ! И только самолюбіе удерживало его перейти въ строй, снова подъ команду другого товарища, такъ какъ объ эскадронѣ онъ, конечно, не могъ и мечтать.
При командованіи Мамаанастазопуло, ротмистръ катался какъ сыръ въ маслѣ, и теперь, имѣя капиталецъ, увеличивалъ его постоянно, давая взаймы подъ ростовщичьи проценты своимъ же товарищамъ. Но дѣлалось это, конечно, тайно отъ многихъ и главнымъ образомъ отъ Граука. Офицеры Николаевъ, Уткинъ и даже князь Аракинъ были должны Караваеву довольно много.
Впрочемъ недавно командиръ нестроевыхъ попался въ просакъ, такъ какъ деньги, данныя имъ одному остзейскому барону, выжитому изъ полка Граукомъ, пропали безвозвратно. Караваевъ побоялся заикнуться о долгѣ, такъ какъ баронъ хотѣлъ жаловаться Грауку на то, что уже одними процентами два раза уплатилъ долгъ товарищу ротмистру.
Караваевъ мечталъ о Машенькѣ Задольской съ ея деньгами, какъ мусульманинъ мечтаетъ о раѣ съ гуріями.
— Господи! Чего бы я не надѣлалъ!.. думалъ онъ. — Сейчасъ бы въ Москву! Милліонъ бы нажилъ однимъ учетомъ векселей, да мастерствомъ на биржѣ.
Черномазый, сутуловатый, некрасивый и сорокалѣтній ротмистръ уже съ полгода ухаживалъ за старшею Задольскою.
Ухаживаніе его заключалось въ томъ, что онъ бывалъ въ домѣ раза по два въ недѣлю и, бесѣдуя съ барышнями о сапогахъ, о сукнѣ, а главнымъ образомъ, о «богатомъ Ростовскомъ купечествѣ», въ которомъ имѣлъ знакомыхъ, наводилъ на сестеръ только тоску.
Но онъ этого и не подозрѣвалъ. Напротивъ, онъ обманывался вполнѣ, считая, что имѣетъ шансы на успѣхъ и можетъ надѣяться.
Виновата, помимо Анны Михайловны, была отчасти и сама Машенька. Вдова Нехайко наивно и безъ дурной цѣли лгала, говоря ротмистру, что Машенька къ нему относится сердечно, что «почему же онъ не женихъ»?
Сама же Машенька иногда шалила и кокетничала отъ тоски, и однажды, на неожиданный вопросъ, сдѣланный якобы въ шутку Караваевымъ — «пойдетъ ли она замужъ за сорокалѣтняго человѣка къ примѣру, въ родѣ него, Караваева», отвѣчала тоже ради баловства:
— Отчего же не пойти! Въ сорокъ лѣтъ человѣкъ всегда степеннѣе. Не вѣтрогонъ. Ухаживать не станетъ, потому что на него ни одна женщина взглянуть не захочетъ. А я ревнивая!
— Пошли бы… съ замираніемъ сердца переспросилъ два раза Караваевъ.
— Понятно пошла бы! хохотала быстроглазая Машенька.
Съ этого дня ротмистръ считалъ себя чуть не нарѣченнымъ и, переговариваясь постоянно съ другомъ Анной Михайловной, наускивалъ ее на дѣвушку.
— Вы меня, сударыня, расписывайте… Дѣвицы глупы… Имъ все можно во всякомъ видѣ представить… говорилъ онъ.
— Расписываю, Никифоръ Иванычъ. Расписываю, увѣряла Нехайко, — но умалчивала о томъ, что «племянницы» ей самой предлагаютъ Караваева въ мужья.
— А я въ долгу не останусь, обѣщалъ ротмистръ. — Какъ сказано было не разъ. Десять тысячъ за мной считайте, если все выгоритъ.
— Зачѣмъ! Зачѣмъ! отмахивалась Нехайко. — Я васъ люблю и Машеньку люблю…
Подобныя бесѣды между двумя друзьями бывали нерѣдко. Караваевъ терпѣливо ждалъ со словъ друга, что Машенька отъ него сойдетъ съ ума, а Анна Михайловна тоже ждала этого и все обѣщала ему этотъ моментъ, который все откладывался по разнымъ причинамъ, совершенно случайнымъ.
— Вотъ Сашенька теперь очень княземъ вашимъ занялась! говорила она за послѣднее время. — Какъ она порѣшитъ за него замужъ, такъ мы и Машеньку уговоримъ. Въ одинъ день и вѣнчаться будете.
Караваевъ зналъ, что въ полку и въ городкѣ никто Машенькѣ не нравится — и былъ спокоенъ. За появленіемъ всякаго новаго лица въ домѣ Задольскихъ ротмистръ, конечно, зорко слѣдилъ, а Нехайко аккуратно доносила. И каждый разъ, что у барышень появлялся новый знакомый, хотя бы и не гусаръ, практически тонкій и лукавый человѣкъ, хотя совершенно ограниченный, серьезно тревожился. Вполнѣ увѣренный въ несуществующемъ чувствѣ къ нему старшей Задольской, онъ наивно волновался, опасаясь соперника.
Посылка гусарами юнаго корнета Звѣздочкина къ Задольскимъ тоже смутила его. Чѣмъ юнѣе и глупѣе казался ему новоиспеченный корнетъ, похожій на дѣвочку, тѣмъ казался онъ почему-то опаснѣе.
— Дѣвицы — дурафьи, разсуждалъ онъ. — На нихъ законъ не писанъ.
Проволновавшись ночь, Караваевъ на утро рѣшилъ въ полдень ѣхать къ Задольскимъ, предупредить ихъ…
Предупредить, что Звѣздочкинъ молокососъ, дуракъ, на прозвищу «княжна» и что вообще такой цыпленокъ, что не только не гусаръ, но даже и не человѣкъ.
— Необходимо нужно это! серьезно рѣшилъ Караваевъ, собираясь къ дѣвушкамъ.
Между тѣмъ барышни Задольскія были теперь въ такомъ затруднительномъ и даже оскорбительномъ для нихъ положеніи, въ какомъ не бывали никогда.
До нихъ достигъ невѣроятный слухъ, что гусары изъ мести за то, что онѣ «разборчивыя невѣсты», рѣшили ихъ не приглашать на свой балъ. Младшая сестра отнеслась къ этому болѣе хладнокровно и разсудительно, за то старшая была совершенно поражена незаслуженнымъ оскорбленіемъ и чувствовала себя готовою на всякій рѣшительный шагъ.
— Вотъ какъ скажу! объяснила она сестрѣ. — Явись теперь кто изъ нихъ за меня свататься, я соглашусь, чтобы только быть приглашенною.
— А послѣ? воскликнула Сашенька. — Послѣ!? На всю жизнь несчастной быть. Съ ума ты сошла.
— Что ты! Богъ съ тобой. Послѣ бала я откажусь опять… Надую!
— Это нечестно, Маша. Да и опасно…
Разговоръ этотъ произошелъ между двумя сестрами именно въ то время, когда собравшійся къ нимъ Караваевъ подъѣзжалъ къ дому.
— Ну, отъ этого идола ничего не узнаешь, сказала Машенька, завидя скучнаго вздыхателя.
Караваевъ вошелъ и раскланялся. Товарищи, увидя его теперь здѣсь, не узнали бы командира нестроевой команды. Это былъ другой Караваевъ. Онъ былъ важенъ, держался прямо, поворачивался медленно на каблукахъ, бряцалъ шпорами, говорилъ внушительно и даже какъ-то таинственна. Именно за эту внѣшность, не зная, что она напускная, старшая Задольская и прозвала его идоломъ. Послѣ четверти часа общей бесѣды Сашенька, по знаку сестры, вышла и оставила сестру наединѣ съ ротмистромъ, чтобы кое-что вывѣдать отъ него насчетъ приглашенія на балъ.
Караваевъ тотчасъ же началъ объяснять Машенькѣ, что у нихъ въ полку есть молокососъ, по прозвищу «княжна», недавно произведенный въ офицеры.
— Такъ… Дрянь сущая… Зовутъ Звѣздочкинымъ.
Но это было мало интересно старшей Задольской и она тотчасъ перевела разговоръ на балъ и прибавила:
— Намъ ничего неизвѣстно о вашемъ балѣ?
— Какъ-съ… Помилуйте… Весь уѣздъ толкуетъ объ этомъ! не понялъ Караваевъ
— Да мы-то собственно не знаемъ, потому что кажется… Намъ кажется… не придется и быть на немъ.
— Зачѣмъ-съ.
— Мы… мы собираемся ѣхать въ имѣніе. Да и вообще… запнулась дѣвушка, приглашенія не получали.
— Приглашеніе будетъ-съ. Запоздало.
— А можетъ быть и вовсе не будетъ? тревожно спросила Машенька.
— Я вамъ за него словомъ моимъ отвѣчаю. Я скажу сегодня же Нѣмовичу или Уткину… Они что-нибудь напутали. Какъ жаль вотъ, что вы не полковая дама. Были бы вы… къ примѣру…
Караваевъ покраснѣлъ и поперхнулся, а затѣмъ продолжалъ:
— Были бы вы женой кого изъ нашихъ, то и безъ приглашенія пріѣхали бы на свой балъ… Скажите вы, Марья Борисовна, одно слово и были бы вы гусарскою дамою и были бы…
И Караваевъ опять поперхнулся.
— Для этого надо, чтобы кто изъ гусаръ пожелалъ этого…
— Желающихъ много… Помилуйте-съ.
— Да не подходящіе были… А если бы…
Машенька, хитря, рѣшилась на отчаянный шагъ и въ послѣдній мигъ струсила.
— Что-съ… еслибы… выговорилъ Караваевъ, и духъ сперло у него въ груди.
— Еслибы подходящій кто… конечно, и я, и сестра, могли бы быть полковыми дамами.
— Скажите слово, Марья Борисовна! воскликнулъ Караваевъ. — Всякій-съ изъ насъ. Ну вотъ… ну вотъ хоть бы и вашъ покорнѣйшій слуга… На жизнь и смерть. Душой преданный… Всѣми помышленіями ежечасно и еженочно… Только куражъ покидаетъ словесно выразиться или открыться…
— А вотъ послѣ бала, если мы на немъ будемъ, я подумаю вообще… объ этомъ серьезно. И рѣшусь… выговорила Машенька, испугалась, но тотчасъ оправилась, подумавъ: — «Я вѣдь не сказала ему за кого!..»
— Я бы всю мою жизнь, Марья Борисовна, началъ ротмистръ взволнованно.
— А день окончательно рѣшенъ? перебила дѣвушка.
— Рѣшенъ-съ. Рѣшенъ… Въ воскресенье. Я бы, Марья Борисовна, всею моею жизнью всего поведенія… снова началъ ротмистръ, путаясь отъ волненія.
— И мазурка будетъ! И ужинъ… Много ли дамъ будетъ? перебила Машенька, опасаясь переходить съ двусмысленной бесѣды на опредѣленную.
— Да-съ… да-съ… И повара изъ губерніи. Всею жизнью всего поведенія, Марья Борисовна, передъ супругой, данною Всевышнимъ Судіей… Марья Борисовна.
— Мы объ этомъ послѣ бала вообще перетолкуемъ, какъ слѣдуетъ. А теперь оставимте… рѣшительно вымолвила Машенька.
— Преклоняюсь, Марья Борисовна. Слова ваши мнѣ святѣйшій законъ.
— Вотъ только будемъ ли мы… У насъ есть враги въ полку.
— Будете… будете… Я вамъ словомъ отвѣчаю. Звѣздочкинъ долженъ…
Караваевъ запнулся, чтобы не дать маху.
— Этотъ Звѣздочкинъ — такъ дрянь сущая, не стоитъ и говорить о немъ. А я такъ къ слову говорю…
И Караваевъ началъ такъ расписывать корнета на всѣ лады, что онъ выходилъ хуже черта.
Сашенька, вернувшись въ гостиную, удивилась, глядя на офицера и сестру. Караваевъ сидѣлъ нѣсколько красный и сопѣлъ громче обыкновеннаго, а Машенька имѣла виновато-шаловливый видъ.
«Напроказила, подумалось младшей. — Неужели у нея хватило храбрости на то, чѣмъ она похвалялась. Надуть».
Ротмистръ всталъ и уѣхалъ сильно взволнованный объясненіемъ и считая себя прямо женихомъ.
— А вѣдь ты напроказила? строго спросила младшая. — Неужто же…
— Самую чуточку, Саша… звонко разсмѣялась старшая. — Чуточку… На пятачекъ идола надула. Ей Богу! На копѣечку…
VII.
[править]Оставалось, наконецъ, до бала три дня. Только три!.. А приглашенія сестры Задольскія не получали.
Поднявшись рано, обѣ дѣвушки грустно пили чай и совѣщались съ Анной Михайловной. Это случалось очень рѣдко, только въ самыя затруднительныя минуты жизни, когда сестры, чувствуя погибель, хватались за соломенку.
Онѣ призывали тогда съ горя на семейный совѣтъ родственницу свою, зная отлично, что она женщина просто глупая.
Раза два случилось, однако, что несообразительная Анна Михайловна чисто «по глупости несказанной» дала хорошій совѣтъ, какъ бы наитіемъ свыше. И вотъ теперь, въ трудную минуту, сестры и разсчитывали, что авось Анна Михайловна «сдуру» что-нибудь присовѣтуетъ хорошее.
Однако, на этотъ разъ дѣвушки просидѣли съ родственницей до полудня, толковали на всѣ лады о томъ, какъ поступить, и пришли только, по ея совѣту, къ одному весьма неутѣшительному.
Онѣ рѣшили выѣхать на нѣсколько дней къ себѣ въ имѣніе, чтобы не присутствовать въ городѣ во время общаго веселья. Имъ казалось, что приличіе требуетъ этого. И обѣ сестры чуть не со слезами на глазахъ послали приказъ кучерамъ закладывать большущій рыдванъ шестерикомъ и готовить къ четыремъ часамъ.
Въ домѣ было уныніе и смущеніе. Всѣ нахлѣбницы и приживалки ходили сумрачныя, перешептывались, качали головами. Оскорбленіе, нанесенное гусарами барышнямъ, было оскорбленіе и имъ самимъ.
Одна изъ нахлѣбницъ обозвала даже гусаръ словомъ, ею самою сочиненнымъ.
— Шайтаны позуменчатые! Смѣютъ нашихъ барышень обижать. Еще рыломъ не вышли для этого.
Въ то самое время, когда здоровый и толстый мужикъ, старшій кучеръ Тимоѳей, избалованный до-нельзя барышнями, отдавалъ приказаніе младшимъ кучерамъ и конюхамъ готовить шестерикъ въ карету, то есть вычистить лошадей, заплести гривы и хвосты разноцвѣтными тесемочками и напоить, а приживалки ругали и обзывали всякими удивительными словами всѣхъ гусаръ, — въ домѣ вдругъ раздался звонокъ.
Кто-то выглянулъ и увидѣлъ, что у крыльца стоитъ телѣжка парой, а на крыльцѣ одинъ изъ этихъ позуменчатыхъ шайтановъ. Когда лакей отворилъ дверь, молодой гусаръ приказалъ доложить о себѣ.
— Корнетъ Звѣздочкинъ.
Лакей доложилъ. Обѣ сестры остолбенѣли на мѣстѣ въ полномъ недоумѣніи.
— Батюшки! Да вѣдь это тотъ… Тотъ самый! воскликнула наконецъ старшая. — Тотъ, что за бочкой у гадалки сидѣлъ. Звѣздочкинъ.
— Да, но мы его не знаемъ, сказала младшая.
Дѣйствительно, обѣ сестры знали только отъ князя и равно по дикой рекомендаціи командира нестроевыхъ, что въ полку существуетъ юный и женоподобный гусарикъ Звѣздочкинъ. Но онъ у нихъ въ домѣ никогда не бывалъ, и помимо приключенія у гадалки, раза два, или три попался имъ на улицахъ городка.
Теперь оказывалось, что этотъ гусарикъ Звѣздочкинъ вдругъ является безцеремоннымъ образомъ въ домъ, по собственному почину, не будучи имъ представленъ. Старшая готова была приказать сказать, что онѣ обѣ нездоровы и принять не могутъ, но младшая вдругъ рѣшительно воспротивилась необдуманному рѣшенію Машеньки.
— Не сумашедшій же онъ и не нахалъ какой-нибудь! Нѣтъ ли тутъ чего? Надо принять!..
Черезъ нѣсколько мгновеній юный гусарикъ уже былъ въ гостиной, раскланялся, и конфузясь, звучнымъ юношескимъ голосомъ объяснилъ свое посѣщеніе. Когда онъ произнесъ нѣсколько словъ, обѣ сестры вспыхнули сразу.
Востроглазая Машенька чуть не подпрыгнула на мѣстѣ, а всегда спокойные голубые глаза Сашеньки стали на минуту въ родѣ сестриныхъ — заискрились.
— Я присланъ къ вамъ, Марья Борисовна, и къ вамъ, Александра Борисовна, объяснилъ Звѣздочкинъ. — Отъ имени всѣхъ Маріинцевъ прошу сдѣлать намъ честь пожаловать на нашъ гусарскій балъ. А вотъ и приглашеніе! прибавилъ Звѣздочкинъ, кладя на столъ большой листъ бумаги, на которомъ было писарскою рукою прописано почти то же и подписано именемъ Капорко.
Разумѣется, такой пріятный гость съ такимъ пріятнымъ извѣстіемъ былъ принятъ сестрами настолько любезно, что засидѣлся цѣлый часъ. Онъ понравился обѣимъ дѣвушкамъ своею скромностью, вѣжливостью. Въ немъ было что-то вызывающее на искренность и съ нимъ нельзя было стѣсняться. Онъ къ тому же самъ походилъ на дѣвицу въ гусарскомъ мундирѣ.
Вмѣстѣ съ тѣмъ обѣ сестры тотчасъ мысленно сознались, что посватайся за одну изъ нихъ этотъ степенный и вѣжливый молодой человѣкъ, ни та, ни другая ни за что не пойдутъ за него. Ничего нѣтъ въ немъ не только гусарскаго, но даже и мужского.
Между тѣмъ Звѣздочкинъ, смущенный сначала новымъ знакомствомъ, понемногу оживился, весело разговаривалъ, шутилъ, острилъ. Сидѣвшей на диванѣ Аннѣ Михайловнѣ, показалось, что птенецъ-гусаръ сразу влюбился въ обѣихъ ея племянницъ. Вообще же офицеръ чрезвычайно понравился Аннѣ Михайловнѣ.
«Эдакій прелестный! думала она, молча сидя и слушая бесѣду. — Вотъ такъ прелестный! Эдакихъ во всемъ полку нѣтъ ни единаго. Царевичъ какой-то! И усиковъ у него, у моего батюшки, ни единаго. Чистый царевичъ!»
Почему Анна Михайловна мысленно лишала царевичей усовъ, она, конечно, сама не знала, но почему женоподобный корнетъ ей нравился, было понятно. Женщинамъ ея лѣтъ всегда особенно нравятся юнцы.
Поглядѣвъ долго на Звѣздочкина, Анна Михайловна протяжно въ три пріема вздохнула. Она вспомнила, что у нея могъ бы быть уже такой сыночекъ. Женщина, долго прожившая съ мужемъ, не имѣла никогда дѣтей, тѣмъ не менѣе, глядя теперь на юношей и дѣвушекъ, она часто вздыхала, соображая, что и у нея могла бы быть такая дочь, или такой сынъ.
Разумѣется, сестры разспросили новаго знакомаго, давно ли онъ въ полку, отчего его было не видно, есть ли у него родня и гдѣ она, и вообще пожелали узнать чуть не всю его родословную.
Звѣздочкинъ объяснилъ откровенно только одно… Онъ въ полку года съ два, но, будучи юнкеромъ, жилъ въ деревнѣ, гдѣ расположенъ его эскадронъ, и только теперь, произведенный въ офицеры, поселился съ разрѣшенія полкового командира въ городкѣ. На всѣ остальные вопросы онъ отвѣчалъ настолько уклончиво, что ничего даже понять было нельзя. Онъ противорѣчилъ самъ себѣ. Сначала заявилъ себя круглымъ сиротой, а затѣмъ въ разговорѣ два раза сказалъ: «Батюшка такъ пожелалъ. Это пишетъ мнѣ отецъ».
Когда юный гусаръ раскланялся и вышелъ, Анна Михайловна не стерпѣла, схватила себя за голову и произнесла:
— Вотъ анделъ, такъ анделъ! Чистый серафимъ! Вотъ кабы вамъ обѣимъ да по эдакому женишку. Чистый серафимъt
Но обѣ сестры отчаянно замахали руками, какъ по сигналу.
— Что вы! Что вы! воскликнула Машенька.
— Избави Господи! тише сказала Сашенька.
— Чистый царевичъ неописуемый! вымолвила Анна Михайловна убѣдительно.
— Господь съ вами! Онъ какая-то барышня, а не мужчина! снова воскликнула старшая. — Надѣнь я на себя гусарскій мундиръ, такъ и я бы больше на гусара была похожа, чѣмъ онъ. Я бы вотъ какъ ходила…
Машенька подбоченилась и прошлась по гостиной, топая ногами по полу.
— А это что! обернулась она вдругъ. — Вошелъ, цѣпляетъ ногами одной за другую, голову свѣсилъ. Визжитъ что-та такое — не разберешь. Ежится, оглядывается. Подумаешь стащилъ что-нибудь, да улизнуть хочетъ.
И Машенька такъ изобразила Звѣздочкина въ моментъ, когда онъ смущенный входилъ въ гостиную, что не только сестра ея разразилась хохотомъ, но и сама Анна Михайловна начала, смѣяться.
Машенька ежилась среди гостиной, щурила глазки, переступала ногами, какъ цапля, и говорила пискливымъ голоскомъ.
— Я присланъ къ вамъ, Марья Борисовна, и къ вамъ, Александра Борисовна, отъ имени всѣхъ Маріинцевъ…
И она шаркнула ногой, сдѣлавъ театральный жестъ.
Въ это мгновеніе Сашенька вдругъ ахнула и схватила себя обѣими руками за лицо…
На порогѣ между гостиной и передней стоялъ… и уже давно стоялъ — самъ Звѣздочкинъ.
Машенька увидѣла тоже и мгновенно помертвѣла.
Лицо ея стало не пунцовое, какъ у сестры, а, напротивъ, она поблѣднѣла, какъ снѣгъ.
Анна Михайловна разинула ротъ и глядѣла, какъ шалая или пришибленная.
— Перчатки… выговорилъ Звѣздочкинъ, румяный какъ ракъ, и виноватымъ голосомъ. — Перчатки я… Извините… На столѣ…
Машенька блѣдно-зеленая взмахнула руками и такъ заговорила или забормотала, что и Нехайко и сестра бросились къ ней. Она шаталась. Онѣ подхватили ее и, доведя до кресла, посадили… Звѣздочкинъ тоже бросился было на помощь, но воздержался…
Всѣ старались не глядѣть другъ на друга.
Корнетъ схватилъ на столѣ забытыя имъ перчатки и хотѣлъ бѣжать, но вдругъ услыхалъ въ горницѣ что-то странное, непонятное ему… Онъ даже вздрогнулъ…
Машенька истерически рыдала…
Начался переполохъ… Въ горницу сразу ворвались три какія-то женщины. Анна Михайловна крикнула: «Воды!» Сашенька бросилась на колѣни предъ сестрой и кричала перепуганно…
— Маша! Маша! Что ты… Маша, онъ проститъ. Шутили…
Дѣвушка рыдала и всхлипывала.
— Марья Борисовна! воскликнулъ вдругъ и Звѣздочкинъ. — Ради Бога. Богъ съ вами. Я ничего же… Помилуйте, что-жъ такое. Пошутили, Марья Борисовна.
— Простите меня! проговорила наконецъ черезъ силу Машенька.
— Богъ съ вами. Шутка шуткой. Я же понимаю. Что за важность.
— Простите. Простите. Я не хотѣла. Это такъ. Такъ… По глупости. Простите… рыдала дѣвушка.
И Звѣздочкинъ, самъ не зная какимъ образомъ, отъ этихъ рыданій и слезъ, и въ особенности отъ этого искренняго голоса, почувствовалъ себя настолько потрясеннымъ, что вдругъ со слезами на глазахъ опустился предъ нею тоже на колѣни рядомъ съ ея сестрой.
— Простите вы меня. Не плачьте, Марья Борисовна! Не плачьте. Богъ съ вами!.. Я сдуру вернулся безъ предупрежденія. Я виноватъ.
Чрезъ четверть часа Машенька, съ заплаканнымъ лицомъ, Сашенька и Звѣздочкинъ, тоже румяные, сидѣли у стола и вмѣстѣ смѣялись всему случившемуся. У всѣхъ трехъ равно сіяли глаза, а въ бесѣдѣ чувствовалось что-то особенное, невыразимое. Казалось, что у сестеръ Задольскихъ сидитъ вернувшійся послѣ долгой разлуки братъ, или женихъ одной изъ нихъ.
Звѣздочкинъ уѣхалъ только въ сумерки, обѣщаясь непремѣнно быть на другой день.
Выходя въ переднюю и провожаемый обѣими сестрами, какъ близкій человѣкъ, онъ вымолвилъ, обращаясь къ Машенькѣ:
— Теперь будете опять меня изображать…
— Нѣтъ не буду, отозвалась дѣвушка съ блистающими глазами. — Потому что это все неправда. А если бы кто чужой сталъ васъ передразнивать, то я тому глаза выцарапаю.
И Машенька такъ странно глянула въ глаза Звѣздочкину, что веселое лицо корнета приняло иное выраженіе, смущенно-радостное. Глаза дѣвушки говорили: «Я васъ теперь полюбила».
Когда корнетъ уѣхалъ, сестры остались однѣ и переглянулись.
— Вонъ… Вышло-то что… сказала младшая сестра.
— Да. Чудно! Видно судьба, тихо отозвалась старшая.
— Онъ тебѣ нравится?
— Разумѣется. А тебѣ?
— И мнѣ тоже… Но я бы за него все-таки не пошла.
— А я бы пошла. Онъ милый, добрый, умный…
— Это правда… Но будто — дѣвица.
— Что жъ? Вотъ про Караваева, или Андрюхина этого не скажешь. Они — мужчины.
— Зачѣмъ крайности брать. Онъ — дѣвочка, а они будто мужики. А вотъ мой…
— Князь? Да. Но это тебѣ. А мнѣ Аракинъ былъ бы какъ мужъ — не по душѣ… А вотъ этотъ… Чудно это, Саша. Чудно! Онъ мнѣ очень, очень, очень… Ну, очень по душѣ. И сразу все это такъ вышло…
И сестры смолкли и задумались.
VIII.
[править]Еще въ ночь, наканунѣ визита Звѣздочкина къ Задольскимъ, среди Маріинцевъ былъ своего рода переполохъ, вслѣдствіе особаго происшествія.
Случилось оно совершенно неожиданно послѣ вечера у маіора Арсланова. Около дюжины товарищей собрались къ маіору въ гости, въ виду предполагавшейся «битвы», какъ принято было выражаться, то-есть ради игры въ карты. Но случаю пріѣзда въ Малороссійскъ нѣсколькихъ офицеровъ другихъ полковъ дивизіи и двухъ богатыхъ помѣщиковъ, у Арсланова должна была состояться не заурядъ крупная игра въ банкъ, какая бывала не болѣе разъ двухъ въ годъ.
Арслановъ, отчаянный картежникъ, не могъ жить безъ своей страсти къ азартнымъ играмъ. Но эта страсть проявлялась у него какъ бы запоемъ. Маіоръ не игралъ иногда по три мѣсяца и вдругъ начиналъ играть и у себя, и въ гостяхъ, въ городкѣ, въ уѣздѣ, у помѣщиковъ и игралъ недѣли двѣ почти безъ перерыва день и ночь.
Теперь въ немъ начинался новый фазисъ карточнаго запоя и онъ устроилъ «битву» у себя.
Около двухъ часовъ ночи въ духотѣ маленькихъ горницъ квартиры Арсланова игра была уже въ самомъ разгарѣ. Всѣ сидѣли за двумя, составленными вмѣстѣ, ломберными столами, среди облаковъ «Жукова», такъ какъ почти всѣ гости были съ трубками.
Хозяинъ возсѣдалъ одинъ, отдѣльно, въ роли банкомета. Банкъ на этотъ разъ былъ съ «барышней Акулиной Савишной», или съ «Акулькой».
Эта особая выдумка появилась недавно и была уже распространена во всей дивизіи. Дѣло заключалось въ томъ, что пиковая дама, именуемая барышней Акулиной Савишной, ложась направо или налѣво, «била» или «давала» всѣ ставки, рѣшая общій выигрышъ или проигрышъ всѣхъ понтеровъ заразъ, на какихъ бы картахъ ни стояли ихъ куши. Изъ двойной колоды, которую металъ банкометъ, выбрасывалась пиковая дама и оставалось три пары обыкновенныхъ дамъ и одна пиковая — всевластная.
Пребываніе «барышни Акулины Савишны» въ колодѣ, конечно, особенно раздражало нервы всѣхъ игроковъ. Когда внезапное ея появленіе направо уничтожало всѣ разсчетьи понтеровъ, она встрѣчалась общими проклятіями, или же, наоборотъ, когда «Акулька» падала налѣво, ея привѣтствовали восторженно и называли «милѣйшею барышнею», или «прекраснѣйшею дѣвицею», или «душкой Акулинушкой».
Арслановъ всегда металъ банкъ съ олимпійскимъ хладнокровіемъ, молча, даже угрюмо, а понтировалъ безпокойно, страстно, азартно, рвалъ карты и отчаянно ругался, хотя, ради благоприличія, по-грузински. Поэтому друзья и гусары-товарищи предпочитали его въ роли банкомета.
На этотъ разъ Арсланову особенно везло, благодаря пиковой дамѣ. Онъ часто «давалъ» большіе куши, а «билъ» маленькіе, и банкъ былъ бы уже давно сорванъ, если бы не Акулина Савишна, которая, какъ заколдованная, сплошь и рядомъ срывала весь столъ въ пользу банкомета.
— Да ты, чертъ, точно стакнулся нынче съ Акулькой! сказалъ, наконецъ, маіоръ Андрюхинъ.
— Да. Удивительно! замѣтилъ гость, уланскій ротмистръ, Заборскій, слывшій въ дивизіи за дуэлиста. — Ни единаго разу въ жизни ничего подобнаго не приходилось мнѣ видѣть. Поистинѣ удивительно, прибавилъ онъ съ странной интонаціей.
— Влюбилась въ меня до страсти на сегодня Акулина Савишна, серьезно выговорилъ Арслановъ. — Съ ней это бываетъ, да не на-долго. Ужъ очень она, подлая баба, легкомысленна и слаба сердцемъ.
— Да. Это вѣрно. Да и слава Богу! А то что жъ бы это было, замѣтилъ Бидра. — Никто еще съ помощью Акульки спасибо не нажился. А влюбись она въ кого на. долго — разореніе всѣмъ другимъ.
— Кромѣ шулеровъ… прибавилъ Заборскій, ухмыляясь.
— Ну эти… и безъ Акулины Савишны всегда въ выигрышѣ, холодно отозвался Арслановъ, не отрывая глазъ отъ картъ.
— Съ шулеромъ не только въ Акульку, а и въ фофаны на орѣхи не слѣдъ играть, назидательно произнесъ Грабенштейнъ.
Арслановъ, самъ удивленный своимъ счастьемъ, изъ любезности перемѣнилъ нѣсколько разъ карты на свѣжія, но Акулина Савишна оставалась попрежнему очарована въ пользу банкомета.
Еслибы не общая и полная увѣренность въ безукоризненной честности Арсланова, то дѣло могло бы, дѣйствительно, показаться сомнительнымъ, такъ какъ въ продолженіе двухъ часовъ времени «Акулька», при всякомъ своемъ появленіи, неизмѣнно била и била. Понтеры были въ сильномъ проигрышѣ, а банкъ уже дошелъ до четырнадцати тысячъ съ заложенныхъ пяти.
Болѣе другихъ, какъ на грѣхъ, проигрался гость Арсланова — уланъ Заборскій. Онъ игралъ высоко, но осторожно: какъ принято было выражаться, «изъ-за угла» или «съ прицѣломъ». Иначе говоря, уланъ ставилъ очень крупные куши, шелъ на «пліэ» и на «транспортъ», но не иначе, какъ «выглядѣвъ» карту. Отличаясь замѣчательною памятью кообще и на игру въ особенности, онъ могъ запомнить почти всю талію, гдѣ и какъ ложились карты. Когда изрѣдка изъ восьми одинакихъ картъ двойной колоды пять и шесть бывали сряду биты, уланъ тотчасъ выступалъ съ такою же картою и, конечно, по логикѣ случайностей, седьмая или восьмая была почти всегда дана.
При этомъ хладнокровномъ и осмотрительномъ способѣ игры Заборскій бывалъ постоянно въ выигрышѣ.
Онъ сидѣлъ не отходя ни на мгновеніе отъ стола, не понтируя, а только наблюдателемъ и ждалъ талію «колдовскую» съ исключительнымъ распредѣленіемъ картъ. И просидѣвъ часъ наблюдателемъ, онъ въ минуту бралъ здоровый кушъ.
На этотъ разъ случилось однако нѣчто иное. Нѣсколько разъ барышня Акулина Савишна разстроила вѣрный разсчетъ улана своимъ неожиданномъ появленіемъ — будто на смѣхъ.
Заборскій проигралъ пять тысячъ, три привезенныя съ собой и двѣ занятыя у хозяина банкомета. Уланъ былъ внѣ себя отъ злобы. Онъ отлично понималъ, что это была простая случайность, такъ какъ заподозрить Арсланова въ шулерствѣ было немыслимо и нелѣпо. Съ сомнительнымъ банкометомъ никто, конечно, никогда не рѣшился бы сѣсть играть въ эту Акульку, гдѣ одна карта въ колодѣ имѣла такое значеніе, что стоило только ее одну помѣтить и передергивать, чтобы быть всегда въ страшномъ выигрышѣ.
Около пяти часовъ утра игра кончилась, всѣ сѣли за ужинъ, а затѣмъ разъѣхались, кто веселый и на-веселѣ отъ шампанскаго, а кто мрачный или взволнованный.
Въ числѣ угрюмыхъ и озлобленныхъ были уланъ Заборскій и одинъ помѣщикъ, спустившій за ночь семь тысячъ.
Арслановъ былъ въ выигрышѣ на семнадцать тысячъ и былъ въ духѣ.
— Денька два, три денежки полежатъ! шутилъ онъ. — Не выпущу. Ну, а тамъ каналья Акулина Савишна влюбится въ кого другого и ограбитъ.
На крупные выигрыши въ средѣ офицеровъ никто не смотрѣлъ, какъ на пріобрѣтеніе денегъ для расходованія, а скорѣе какъ на временный вкладъ судьбы, на храненіе, до перваго востребованія. Дѣйствительно крупныя суммы постоянно переходили въ дивизіи изъ рукъ въ руки. Самый курьезный фактъ заключался въ томъ, что въ околодкѣ уже были разорившіеся отъ крупной игры и не было нажившихся картами, ни офицеровъ, ни дворянъ-помѣщиковъ.
Ровно черезъ сутки послѣ вечера у Арсланова былъ уже переполохъ. Адъютантъ Нѣмовичъ рано утромъ пригласилъ старшихъ товарищей къ себѣ, экстреннымъ образомъ.
Когда всѣ собрались, Нѣмовичъ объяснилъ, что созвалъ товарищей по важному дѣлу.
— И важное, и дрянное… сказалъ онъ, опуская глаза и скромно улыбаясь, какъ барышня.
Нѣмовичъ былъ Богъ вѣсть почему адъютантомъ полка. Это званіе вовсе не шло къ нему. Человѣкъ лѣтъ двадцати пяти, а на видъ чуть не сорока, толстенькій, пузатый, спокойный и тихій до чрезвычайности, онъ былъ самый степенный гражданинъ, какого только можно было себѣ представить, а совсѣмъ не гусаръ по требованіямъ времени.
Нѣмовичъ былъ настолько скромно тихъ, что иногда казался даже робкимъ. Здороваясь и прощаясь, онъ имѣлъ видъ человѣка просящаго извиненія.
— Покойной ночи! говорилъ онъ иногда такимъ голосомъ и съ такимъ поклономъ и рукопожатіемъ, что издали казалось, будто онъ говоритъ: «Виноватъ! Извините, Бога ради».
У адъютанта была еще та характерная особенность, что на пузатенькомъ и неуклюжемъ туловищѣ была приклеена точно не его, а чужая голова, маленькая, съ бѣлорозовымъ личикомъ, съ юношескими, хорошенькими черными усиками и съ добродушными дѣтскими глазами.
— Я получилъ сейчасъ письмо съ нарочнымъ, тихо заговорилъ Нѣмовичъ и такъ мягко, что выходило конфузливо а виновато. — Поступокъ очень неблаговидный. Заборскій проигралъ пять тысячъ Арсланову, разозлился и, вернувшись домой, объявилъ въ полку, что платить остальные двѣ не станетъ. Онъ назвалъ «Акульку» подозрительною выдумкою Маріинцевъ.
— Не то… хуже… сказалъ Уткинъ изъ-за спины адъютанта.
— Да вѣдь это не вѣрно, отозвался Нѣмовичъ.
— Ну слухъ… Тамъ послѣ узнается. А все-таки говори, что пишутъ, воскликнулъ Уткинъ.
— Заборскій сказалъ будто, что всѣ Маріинцы плуты и шулера.
— Что?! рявкнули въ разъ всѣ присутствующіе.
— А хуже всѣхъ въ полку…
Нѣмовичъ запнулся, улыбнулся виновато и пробурчалъ что то…
— Ну?! ну?! раздались голоса.
— Да говори. Экая мямля. Я что ль? крикнулъ Арслановъ.
— Хуже всѣхъ — ты, вымолвилъ Нѣмовичъ. — И что у тебя крапленая Акулька — въ пользу всего полка.
— Что?! снова заревѣли въ разъ всѣ гусары.
И затѣмъ наступило молчаніе.
— Ну вотъ что, братцы, глухо выговорилъ Арслановъ. — Я поѣду сейчасъ къ уланамъ, узнаю всю правду, и если этотъ подлецъ сказалъ это про меня — изъ-за того, что продулъ мнѣ паршивыхъ пять тысячъ — то я его попрошу поцарапаться со мной на сабелькахъ и обращу въ шинкованный качанъ.
Наступило снова молчаніе. Всѣ офицеры были, очевидно, поражены извѣстіемъ.
— Это такъ оставить нельзя, сказалъ Грабенштейнъ.
— Что ты? Неужели?! Вишь какой, мыслями — скоробогатый! сердито отозвался Арслановъ. — Ты скоро додумаешься до того, что первые человѣки были — Адамъ и Ева.
— Кто же это оставитъ! строго отозвался Бидра. — Послѣ Арсланова, если, онъ сплохуетъ, я на очереди.
— А послѣ тебя я, прибавилъ Андрюхинъ. — Стало быть Заборскому придется безпремѣнно и вскорѣ возлежать на лонѣ Авраамлевомъ.
— Если еще его туда пустятъ! А вѣрнѣе — къ чертямъ на сковороду угодитъ!
Всѣ разсмѣялись, оживились и черезъ нѣсколько минутъ уже шутливо принялись за новое совѣщаніе по поводу бала.
— Ты намъ балъ не задержи, а главное не испорти! сказалъ наконецъ Андрюхинъ, обращаясь къ Арсланову. — Убьетъ уланъ тебя — намъ плясать нельзя будетъ.
— Небось! Кто меня убьетъ — еще не народился! отвѣтилъ майоръ. — Съѣзжу, нашинкую и завтра буду уже обратно.
— Ну, а зарубитъ-съ онъ и впрямь Арсланова? полушутя спросилъ Капорко. — Какъ тогда-съ быть. Балъ-съ вѣдь, дѣйствительно, не состоится. Похороны-съ… И всякое такое…
— Какое это: всякое такое? сердито воскликнулъ Арслановъ. — Похоронили и все тутъ… А что жъ еще-то тамъ?
— Ну какъ же. Плачъ-съ и рыданія-съ. Трауръ наложимъ и носить будемъ-съ, пошутилъ старшій полковникъ.
— Враки. Я со всѣхъ честное слово беру, рѣшительно заявилъ майоръ, — что если Заборскій меня убьетъ — вы должны давать балъ въ тотъ же день, когда меня стащите на кладбище. Мнѣ на первыхъ-то порахъ съ непривычки, будетъ, пожалуй, скучно лежать подъ землей. Ну, а зная, что товарищи въ эту ночь пляшутъ — будетъ повадливѣе. Да и музыка, поди, слышна будетъ на кладбищѣ. Тамъ не далече…
— Вретъ эдакое, а не сморгнетъ, досадливо вступился Грабенштейнъ.
— Я не вру, а ты, нѣмецъ, брешешь… Что жъ я совралъ.
— Говоришь, мертвый музыку слушать будешь.
— А почему же нѣтъ! совершенно серьезно спросилъ Арслановъ.
— Глупый вопросъ. Потому что это невозможно.
— А кто жъ тебѣ это сказалъ, что невозможно. Ты мертвымъ подъ землей ужъ леживалъ, что ли?
— Нѣтъ, коли я еще живъ.
— Такъ и знать ты, нѣмецъ, ничего не можешь, по-наслышкѣ болтаешь. Чего, братъ, самъ не пробовалъ, про то и разсуждай осторожно, а съ чужого голоса не пой.
Всѣ гусары, слушавшіе спорящихъ, невольно расхохотались серьезно убѣдительному голосу Арсланова.
Затѣмъ всѣ разъѣхались и разошлись по домамъ тревожные и озабоченные. Майора всѣ равно любили въ полку. А исходъ поединка, на который рѣшился Арслановъ, былъ совершенно неизвѣстенъ, такъ какъ уланъ Заборскій считался почти бреттеромъ.
IX.
[править]Однако смута въ полку продолжалась не долго. Майоръ Арслановъ сдержалъ свое слово и въ однѣ сутки съ маху разрѣшилъ задачу постоять за полкъ и за себя. Если Заморскій слылъ за бреттера, то исключительно потому, что имѣлъ частые поединки, но — странное дѣло — всегда съ очень юными или очень скромными людьми. Арслановъ это зналъ и давно догадывался, что Заборскій, собственно, «храберъ при оказіи» или, вѣрнѣе, «очень смѣлъ, когда не страшно». Самъ же Арслановъ дрался уже восемь разъ на сабляхъ и три раза на пистолетахъ, и всѣ эти поединки были серьезные.
Въ сопровожденіи Николаева и Уткина, въ качествѣ секундантовъ, майоръ выѣхалъ тотчасъ за сорокъ верстъ въ мѣсто расположенія Красноградскаго уланскаго полка. Онъ справился у уланъ про отзывъ ротмистра Заборскаго о Маріинцахъ и о себѣ, и удостовѣрившись, что все правда, потребовалъ у него удовлетворенія. Уланъ струхнулъ сразу, но Арслановъ — страшная горячка и упрямица — настоялъ на своемъ, несмотря на всяческія извиненія Заборскаго, ссылку на нетрезвое состояніе и немыслимость желанія оскорбить Маріинцевъ или самого майора.
— Все это, сударь мой, дудки, заявилъ Арслановъ. — Что вы извиняетесь — это хорошо! Оно дѣлаетъ честь вашей кротости въ виду какого-либо оружія. Но я, прощая васъ за клеветничество, тѣмъ не менѣе все-таки хочу васъ саблей капельку построгать, съ цѣлью обученія воздержности на языкъ. Если вы останетесь паче чаянія въ живыхъ, то будете мнѣ за урокъ по гробъ жизни признательны, а если будете убиты, то послужите хорошимъ примѣромъ для другихъ болтуновъ и клеветниковъ. И такъ, и эдакъ — польза. И не бойтесь. Авось вамъ бабушка поворожитъ, а меня — кривая вывезетъ.
Поединокъ, разумѣется, тотчасъ состоялся, и Арслановъ тяжело ранилъ два раза своего противника. Заборскаго увезли домой безъ сознанія отъ потери крови, а добрякъ и горячка майоръ полетѣлъ, довольный и веселый, обратно домой, несмотря на то, что уланы, тоже любившіе его, удерживали всячески.
— Нельзя! заявилъ Арслановъ. — Ей Богу, нельзя. Надо скорѣе домой…
— Зачѣмъ? Родной! Обождите! упрашивали десять человѣкъ уланъ.
— Выпить долженъ за мое здоровье съ товарищами.
— Да мы это и сдѣлаемъ, майоръ.
— Нельзя. Надо со своими прежде. Я послѣ пріѣду. А теперь надо въ семью. По мнѣ тоже дѣти плачутъ — мой эскадронъ.
Вернувшись домой, Арслановъ выкатилъ бочку вина своему эскадрону, роздалъ манерки и, розливъ вино, скомандовалъ:
— Ребята, готовь животы! Скорымъ залпомъ… въ глотку, маршъ!..
Эта команда повторялась нѣсколько разъ, пока бочка не опустѣла.
Первый разъ всѣ выпили за здоровье самого, невредимо вернувшагося, майора, затѣмъ за здоровье Граука, затѣмъ за здоровье офицеровъ, затѣмъ вахмистра, затѣмъ всѣхъ рядовыхъ эскадрона. Потомъ пили за погибель ненавистныхъ майору жидовъ Малороссійска и всея Россіи. И наконецъ солдаты пили по приказу Арсланова:
— Пей, ребята, за здоровье того, кто любитъ кого. А выпивъ, начинай съизнова, чтобы не забыть, за кого пилъ.
Напоивъ свой эскадронъ до ризъ положенія, майоръ Арслановъ только съ масляными глазами пріѣхалъ въ штабъ полка. На утро онъ явился къ полковому командиру. Граукъ принялъ майора въ залѣ сурово и стоя отъ него за нѣсколько шаговъ.
— Вы позволили себѣ, майоръ, отлучиться безъ моего разрѣшенія въ сосѣдній уѣздъ? сухо вымолвилъ онъ.
— Виноватъ, полковникъ.
— Вы подлежите аресту на сутки.
— Слушаюсь, полковникъ.
Затѣмъ Граукъ подошелъ ближе и, протянувъ руку майору, проговорилъ сдержанно:
— По какому поводу вы, майоръ, ѣздили? Мнѣ сказали, будто вы дрались съ уланомъ Заборскимъ, который глупо отозвался о насъ всѣхъ.
— Вамъ, полковникъ, угодно знать, въ чемъ дѣло, — какъ командиру Маріинскаго полка? спросилъ Арслановъ.
— Да. Мнѣ именно необходимо, какъ начальнику, узнать все отъ васъ самихъ, въ виду всякихъ случайностей.
— Я ѣздилъ, полковникъ, тетушку мою поздравить со днемъ ангела. Сегодня Минодоры, Митродоры и еще третья какая-то Кажись, Нимфодора. Тетушка именинница…
— По всѣмъ по тремъ? серьезно спросилъ Граукъ.
— Точно такъ, полковникъ. А тетушка тамъ около уланъ живетъ, въ усадьбѣ… А разрѣшеніе просить было не время…
— Ну и поздравили тетушку? спросилъ Граукъ не сморгнувъ, хотя губы его уже слегка дергало смѣхомъ.
— Поздравилъ, полковникъ, отозвался Арслановъ, тоже удерживаясь, чтобы не улыбнуться.
— И даже, говорятъ, маіоръ, очень ловко поздравили. Тетушка въ постель слегла… Да, впрочемъ, это хорошее дѣло. Ну-съ, такъ и знать будемъ. А пока, прошу…
Граукъ показалъ на дверь своего кабинета и, пропустивъ Арсланова, вымолвилъ совершенно другимъ голосомъ:
— Чаю хотите?..
— Увольте, полковникъ! жалобно проговорилъ Арслановъ. — За всю жизнь на этакое былъ неспособенъ.
— Виноватъ… воскликнулъ Граукъ, смѣясь. — Забылъ, что чай вашъ врагъ… Ну, разсказывайте, дорогой, какъ все было. Сильно вы отхватали Заборскаго?
— Ничего. Посчастливилось… разсмѣялся Арслановъ. — Руку строгнулъ разочекъ, въ башкѣ тоже маленькую дырку сдѣлалъ, да и по боку разъ мазанулъ. Помнить будетъ.
— А ну, какъ забудетъ тотчасъ… то-есть помретъ.
— Нѣтъ, полковникъ, никогда! рѣшительно и серьезно. заявилъ Арслановъ. — Онъ изъ мерзавцевъ.
— Такъ что же?
— Они всѣ, по моему примѣчанію, страсть какъ живучи.
Граукъ расхохотался. Разспросивъ еще о подробностяхъ дуэли, онъ, отпустивъ маіора и проводивъ до дверей передней, крѣпко пожалъ ему руку и прибавилъ:
— Не забудьте, г. маіоръ, арестъ на сутки.
— Слушаюсь, полковникъ. Какъ только оттанцую на балѣ въ честь командира, такъ тотчасъ же и сяду.
Прямо отъ командира Арслановъ отправился на квартиру адъютанта, гдѣ всѣ товарищи въ полномъ сборѣ ожидала его уже съ шампанскимъ.
— Что полковникъ? былъ общій вопросъ.
— Ничего. Арестъ на сутки за то, что съѣздилъ безъ разрѣшенія тетушку поздравить со днемъ ангела, разсмѣялся маіоръ.
— Ну, а потомъ… Все-таки вы объяснились какъ слѣдуетъ? спросилъ Андрюхинъ.
— Вѣстимо. Я все разсказалъ подробно.
— Все останется подъ спудомъ.
— Разумѣется. Спросилъ, какъ уланы рѣшили. Я сказалъ, рѣшили не знать, не вѣдать. Заборскій, молъ, самъ себя поранилъ въ пьяномъ видѣ. Заявятъ всѣ, что онъ якобы сѣно косить взялся и объ косу поранилъ себя.
— Это зимой-то? замѣтилъ Бидра.
— Ну, такъ что жъ, что зимой? Что же тутъ такого невозможнаго? серьезно спросилъ Арслановъ, удивленно раскрывая глаза на подполковника.
— Зимой… Мудрено…
— Совсѣмъ не мудрено. Въ пьяномъ видѣ то ли дѣлаютъ. При двухъ свѣчахъ въ горницѣ, съ третьей или съ четвертой трубку закуриваютъ. Я въ этомъ видѣ одной игуменьѣ въ пустынно-жительствѣ предложеніе дѣлалъ, руку и сердце предлагалъ.
Общій хохотъ покончилъ этотъ разговоръ, и всѣ усѣлись за столъ.
— Что же это мы-съ обѣдать или-съ завтракать сѣли? спросилъ Капорко.
— Распиваніе закусывать, полковникъ, отвѣтилъ Нѣмовичъ робко, какъ бы извиняясь.
Въ сумерки на квартирѣ адъютанта было уже много шумнѣе. Маіора Арсланова качали. Всѣ были на веселѣ.
Но вдругъ въ самый разгаръ попойки, шума и гама, дверь отворилась, и на порогѣ нежданно появился командиръ полка.
Все смолкло сразу… Многіе ахнули.
— Я незваный, но надѣюсь хуже татарина не буду, заявилъ, улыбаясь, Граукъ. — Я пріѣхалъ къ вамъ, господа, на минуту, какъ товарищъ, чтобы сдѣлать сейчасъ то, чего за всю мою жизнь не болѣе десяти разъ дѣлалъ. Я выпью цѣлый бокалъ шампанскаго за здоровье нашего молодца-маіора, заступившагося за нашу честь.
— Ура! Урра!! огласилась квартира, и началась пущая сумятица.
Тотчасъ розлили вино и разобрали стаканы. Грауку подали бокалъ. Полковникъ поднялъ его и произнесъ громко и съ чувствомъ:
— За здоровье маіора Арсланова, а вмѣстѣ съ нимъ и за здоровье всякаго русскаго офицера, которому честь его полка дороже жизни…
Ура загремѣло еще сильнѣе и длилось долго. Граукъ тотчасъ же уѣхалъ, но посѣщеніе это при его обычной сдержанности, разумѣется, крайне польстило офицерамъ. Всѣ были довольны и за Арсланова и за себя.
Полковникъ обладалъ особеннымъ секретомъ или фортелемъ въ обращеніи съ людьми, который производилъ чудеса всегда и повсюду. Секретъ этотъ заключался въ томъ, что онъ отъ крайней сдержанности, почти жесткой, вдругъ переходилъ въ извѣстные моменты къ крайней задушевности и сердечности. Сразу изъ-подъ ледяной коры будто тепломъ повѣетъ, и скажется горячее сердце товарища или начальника.
Когда Граукъ уѣхалъ, Арслановъ задумался, сидя за столомъ, затѣмъ вдругъ выговорилъ громко:
— Послушайте, ребята-товарищи… Знаете, что я надумалъ .. Распроумнѣйшее…
— Ну… Ну… Ну… раздалось отовсюду.
— Давайте отплатимъ полковнику тою же монетою. Сейчасъ всѣ, въ однѣхъ венгеркахъ, со стаканами въ рукахъ, пойдемъ къ нему подъ окошко. Прокричимъ, выпьемъ и вернемся.
— Идемъ! Идемъ!
— А не разсердится онъ за этакую процессію?
— Мы же по дорогѣ никого не побьемъ, заявилъ Арслановъ. — Ни единаго жида не тронемъ. Да вѣдь и итти-то не городомъ.
Такъ какъ квартира адъютанта была почти въ крайнемъ домѣ при выѣздѣ изъ города, а домъ Граука былъ совсѣмъ въ полуверстѣ въ полѣ, то шествіе офицеровъ не могло даже быть увидѣннымъ обывателями.
— Маршъ! скомандовалъ развеселившійся Капорко. — Звѣздочкинъ! Въ качествѣ-съ младшаго идите впереди съ фонаремъ-съ.
Чрезъ нѣсколько минутъ вся ватага гусаръ, человѣкъ въ тридцать, въ однѣхъ венгеркахъ, не смотря на холодъ, и каждый съ полнымъ стаканомъ шампанскаго въ рукѣ, двинулись по морозной гладкой дорогѣ, колоной, младшіе впереди.
Приблизившись къ дому полкового командира, гдѣ стоялъ при полковомъ ящикѣ часовой, гусары выстроились предъ окнами шеренгой съ фонаремъ предъ фронтомъ.
Князь Аракинъ вошелъ одинъ, приказалъ лакею доложить полковнику и просить его подойти къ окну.
Но Граукъ вышелъ на подъѣздъ. Прогремѣло гулкое и гусары осушили стаканы. Онъ поблагодарилъ, но, смѣясь, прибавилъ:
— Уходите, господа, скорѣе. Не заморозьте мнѣ корнетовъ.
X.
[править]Наконецъ наступилъ давно ожидаемый день.
У всѣхъ обывателей Малороссійска, даже у жидовъ, было на умѣ и на языкѣ только одно:
«Гусарскій балъ!»
Довольно большой, но низкій одноэтажный домъ, по прозвищу «Княжескій», давно заглохшій и мертвый, теперь былъ празднично оживленъ.
Съ утра чуть не всѣ офицеры, поочереди, группами, перебывали въ домѣ и въ экипажахъ, и пѣшкомъ. Всякій хотѣлъ взглянуть и узнать, какъ и что. Нѣмовичъ и Уткинъ были въ домѣ уже съ восьми утра до свѣту и уже имѣли усталый видъ и собирались въ сумерки вздремнуть.
Въ домѣ было много пріѣзжаго народа. Нѣсколько лакеевъ, буфетчикъ и два повара, выписанные отъ богатаго помѣщика. Плотники еще стучали, кончая эстраду для оркестра. Съ нѣсколькихъ возовъ снимали и таскали нанятыя дюжины стульевъ разнаго вида и размѣра.
Городъ былъ полонъ пріѣзжихъ семействъ помѣщиковъ, которые сновали по улицамъ въ своихъ дорожныхъ экипажахъ, возкахъ и троечныхъ саняхъ, дѣлая визиты знакомымъ малороссійцамъ и гусарамъ.
Всюду въ домахъ и въ нумерахъ гостиницъ, гдѣ были молодыя дѣвицы, дѣло шло только о платьяхъ, лентахъ, перчаткахъ и тому подобномъ. Папеньки съ маменьками, озабоченные не хуже иного купца, пріѣхавшаго съ товаромъ на ярмарку, всячески собирались показать свой товаръ лицомъ, а если это нельзя и не выгодно, то честнымъ образомъ смошенничать и показать изнанкой.
Въ одной семьѣ маменька привезла для дочки бальное платье съ вырѣзнымъ лифомъ на ватѣ спереди. И это не ради боязни, что на балѣ будетъ все время черезчуръ свѣжо, или сквознякъ, а по какимъ-то совершенно инымъ соображеніямъ. Извѣстное дѣло, что всякій хвастаетъ тѣмъ, въ чемъ судьба отказала.
Въ другой семьѣ папенька и маменька грустили и недоумѣвали, какъ быть. У дочки, недурной лицемъ, какъ на грѣхъ, наканунѣ, у самаго носа вскочилъ огромный прыщъ. И ничего съ нимъ «чертомъ» не подѣлаешь. Такъ дѣвица и ступай на балъ самъ другъ.
И много родителей, обремененныхъ дѣвицами-невѣстами, готовили свое бремя на всѣ лады, чтобы попробовать свалить его на плечи какому-нибудь гусару.
Въ девять часовъ начался съѣздъ въ ярко освѣщенный домъ. Гусары были уже всѣ налицо, даже корнеты Цуккеръ и Моргенштюкъ, которые танцовать не умѣли, были вызваны для комплекта, съ приказомъ переиспытать до трехъ часовъ ночи всѣ муки тантала, то есть держаться подальше отъ буфета.
— Когда же всѣ начнутъ разъѣзжаться, тогда начинайте и пользуйтесь, было имъ объяснено ихъ эскадроннымъ командиромъ Андрюхинымъ.
Въ десять часовъ горницы и въ особенности большая зала были переполнены гостями. Кавалеры были преимущественно гусары, но было приглашено и до полдюжины черныхъ воронъ съ хвостами, то есть статскихъ танцоровъ. Видъ у этихъ захолустныхъ кавалеровъ среди кучи гусаръ былъ самый убогій.
Барышень было много… И какихъ только обращиковъ плодотворной семейной жизни на галушкахъ и вареникахъ не навезли сюда сосѣдніе хохлы-помѣщики. Потомки Мазепы и Хмѣльницкаго самодовольно и гордо расхаживали. Ихъ лица не говорили: чѣмъ богаты, тѣмъ и рады! а говорили: мы горды чѣмъ богаты.
Красивыхъ барышень было мало, за исключеніемъ двухъ-трехъ пухленькихъ и кругленькихъ хохлушекъ съ прелестнымъ цвѣтомъ лица, изъ тѣхъ юницъ, что непостижимо быстро толстѣютъ и въ особенности чернѣютъ къ двадцати пяти годамъ.
— Знаемъ мы ихъ, язвительно усмѣхался всегда Бидра. — Меня не разъ хотѣли женить на этакихъ. Сегодня она пышка, а завтра доменная печь. Нынче розанчикъ, а завтра, каравай!
Были тутъ барышни не хохлушки, дочери всевозможныхъ Россіянъ, и чухонскаго, и азіатскаго происхожденія, и протестантскаго, и мусульманскаго толка.
Были маленькія и долговязыя, или сухопарыя, поджаристыя и тощія, или же монументальныя, чуть не въ два обхвата. Были задорныя, востроглазыя, были и кислыя, будто не солоно похлебавшія уже на свѣтѣ. Были словоохотливыя и хохотушки, были тупо унылыя или чѣмъ-то въ жизни озадаченныя, глядящія на всякаго кавалера «какъ корова на репейникъ».
Въ десять часовъ пріѣхали двѣ «магическія» барышни и были встрѣчены въ дверяхъ подъѣзда кучкой гусаръ, изъ коихъ Звѣздочкинъ и Аракинъ встрѣтили ихъ еще на улицѣ и высадили изъ кареты.
Явившись въ домъ, Машенька и Сашенька произвели впечатлѣніе, такъ какъ обѣ были въ изящныхъ дорогихъ туалетахъ съ кучей брилліантовъ. Одна въ кроваво-пунцовомъ платьѣ, другая въ бирюзовомъ. Маріинцы обступили двухъ своихъ избранницъ. Барышни Задольскія радостно улыбались всѣмъ гусарамъ, а гусары, даже Бидра и Арслановъ, тоже улыбались, глядя на обѣихъ красивыхъ сиротъ съ огромнымъ приданымъ.
За то присутствующіе купцы съ залежавшимся товаромъ, то есть папеньки и маменьки, пріѣзжіе въ Малороссійскъ съ цѣлью освободиться отъ итоговъ своей супружеской жизни, — угрюмо или насмѣшливо взирали на Задольскихъ и находили единодушно, что въ обѣихъ дѣвушкахъ: «ничего собственно особеннаго нѣту!»
Въ половинѣ одиннадцатаго, во время второй кадрили все двинулось и зашевелилось. Молодые гусары высыпали на подъѣздъ, старшіе стали въ передней. Въ распахнутую настежь дверь врывался бѣлымъ дымомъ морозный воздухъ, а съ нимъ будто на облакахъ появилась госпожа Граукъ, а за ней самъ командиръ полка во флигель-адъютантской формѣ…
Супругу командира Маріинцы очень любили, но относились къ ней особенно, поклонялись, ставя выше другихъ дамъ и себя самихъ. Ни одному изъ нихъ никогда и на умъ не пришло бы начать ухаживать за ней или влюбиться. Это было почему-то совершенно немыслимо.
Въ сосѣднемъ уѣздѣ въ уланскомъ полку, той же дивизіи, всѣ офицеры были отчаянно влюблены въ свою командиршу, хотя она была много менѣе интересна, чѣмъ командирша гусаръ.
Но дѣло было въ томъ, что между госпожей Граукъ и офицерами не было ничего общаго въ извѣстномъ смыслѣ. Она была слишкомъ образованная женщина, чтобы найти удовольствіе въ томъ, чтобы гусары за ней ухаживали на шаблонной и банальный манеръ. Она относилась къ старшимъ офицерамъ полка крайне любезно, но приближала къ себѣ лишь самыхъ умныхъ и «читающихъ», въ родѣ подполковника Бидры. Вмѣстѣ съ тѣмъ она относилась сердечно, но покровительственно къ молодежи полка.
Маріинцы поэтому или холодно уважали, или платонически обожали полковницу и почтительно поклонялись ей.
XI.
[править]По пріѣздѣ командира съ женой все оживилось, и балъ пошелъ разгораясь.
Около полуночи уже оказались, какъ всегда бываетъ, герои и героини бала. Поручикъ Николаевъ оказался дивнымъ вальсеромъ, корнетъ Рубинскій 2-й такъ танцовалъ польку и польку-мазурку, что начальникъ его, Арслановъ, замѣтилъ ему:
— Вотъ кабы ты мнѣ эдакъ, братецъ, барьеръ бралъ, я бы всегда былъ тобой доволенъ.
Барышни Задольскія, конечно, почти не садились и летали по залѣ, переходя отъ одного гусара къ другому и вскорѣ ногъ подъ собой не чувствовали.
За то были дѣвицы, которыя тоже ногъ не чувствовали, успѣвъ ихъ отсидѣть. На этихъ, не казистыхъ, изрѣдка грозно поглядывали родители, сознавая, однако, что дочка тутъ ни причемъ… Ужъ если искать виноватыхъ, то пожалуй таковыми окажутся они же, воспроизведя и сочетавъ въ ней свои физіономіи.
Обѣ Задольскія въ антрактахъ между танцами расхаживали по залѣ съ кавалерами. И тутъ было замѣчено всѣми нѣчто новое и поразительное. Если Аракинъ не отходилъ ни на секунду отъ младшей Задольской, то и корнетъ Звѣздочкинъ точно также ни на минуту не покидалъ старшей Задольской. Машенька только одному ему и улыбалась, только его одного и видѣла, а когда корнетъ отходилъ на мгновеніе, дѣвушка задумывалась. За то нѣкто пожиралъ ее глазами… даже стрѣлялъ глазами и настолько убійственнымъ огнемъ, что удивительно было, какъ Машенька еще жива и на ногахъ.
Это былъ ротмистръ Караваевъ, распаленный ревностью и злобой.
Пробилъ, наконецъ, уже часъ ночи. Ужъ толковали о мазуркѣ…
Маіоръ Арслановъ былъ въ маленькой горницѣ, гдѣ играли въ карты, и велѣлъ позвать къ себѣ Нѣмовича или Уткина.
— Что вы, маіоръ? явились оба заразъ.
— Я-то ничего. А вы что же дѣлаете. А еще распорядители!.. Ступайте въ конецъ корридора, да поглядите, какой тамъ Вавилонъ и что творится.
— А что же?
— То и дѣло выскакиваютъ разныя барышни и пристаютъ къ новопожалованному вами въ швейцары унтеру Анчуткину. А онъ имъ одно въ отвѣтъ: «намъ ничехо, ваши блахородья, нэззвѣстно. Пожалуйте вотъ на крылачке».. Барышни наплясались, вспотѣли, спѣшатъ, и онъ ихъ на морозъ приглашаетъ. Ему, дураку, ничего, все равно! «Нэззвѣстно» — и шабашъ!
— На умъ не пришло, маіоръ! сказалъ Нѣмовичъ. — Какъ же теперь быть? встревожился онъ.
— Небось… Обойдутся. Скоро конецъ, махнулъ рукой Уткинъ. — А то какъ-нибудь изловчатся.
— Нужда, наука! глубокомысленно произнесъ игравшій въ карты угрюмый Грабенштейнъ.
Между тѣмъ началась мазурка. Пары размѣстились… Въ первой парѣ сѣлъ распорядитель мазурки маіоръ Андрюхинъ съ госпожей Граукъ. На него пріѣзжіе помѣщики недовѣрчиво поглядывали и насмѣшливо улыбались. Сама госпожа Граукъ не понимала, какъ рѣшился пятидесятилѣтній маіоръ пригласить ее и дирижировать. Но товарищи не удивились — они знали, что произойдетъ.
Сашенька Задольская сѣла съ княземъ Аракинымъ, а Машенька съ Звѣздочкинымъ.
— Совсѣмъ скандалъ! замѣтилъ Бидра. Начинаетъ попахивать чѣмъ-то подвѣнечнымъ.
И полковникъ не ошибся… Чрезъ полчаса, послѣ двухъ-трехъ фигуръ, князь Аракинъ сіяющій подошелъ къ полковому командиру, стоявшему въ углу залы, и прижавъ руку къ виску, выговорилъ восторженно:
— Полковникъ, разрѣшите вступить въ законный бракъ!
— Вотъ какъ! Ну что жъ, усмѣхнулся Граукъ. — Вѣдь не сейчасъ же?..
— Сейчасъ сдѣлалъ предложеніе, принятъ и получилъ дозволеніе тотчасъ огласить бракъ…
— Съ которою? Съ пунцовою или голубою?
— Съ младшею, полковникъ.
— Ну что жъ. Поздравляю. Отъ души радъ. Вы время не теряете.
— По-гусарски, полковникъ! воскликнулъ Аракинъ.
Граукъ крѣпко пожалъ руку корнета, и князь восторженно счастливый чуть не бѣгомъ вернулся къ своей дамѣ.
Около Сашеньки уже стояла ея старшая сестра, и обѣ дѣвушки были взволнованы.
Чрезъ пять минутъ вѣсть обѣжала уже всю залу, всѣ горлицы и даже дошла до того мѣста, гдѣ швейцаръ Анчуткинъ продолжалъ отвѣчать съ хохлацкимъ хладнокровіемъ:
— Намъ ничехо нэззвѣстно…
Въ то же время вся зала ахала любуясь… Многіе бросили карты и тоже пришли поглядѣть.
Всѣхъ приводилъ въ восторгъ Андрюхинъ своею лихою молодцоватою мазуркой, въ которой чудно сочеталось польское изящество съ россійскимъ ухарствомъ.
— Ай да маіоръ! слышалось отовсюду. — Вотъ тебѣ и маіоръ.
— Я за вами этого таланта и не предполагалъ, сказалъ Граукъ, подходя къ танцующему. — Да вы на всѣ руки, маіоръ. Молодецъ ей-Богу.
— Рады стараться, полковникъ! вскрикнулъ Андрюхинъ смѣясь.
— Гдѣ жъ вы это наловчились?
— Въ польскую кампанію, полковникъ.
— Да вѣдь вы были ранены съ открытіемъ компаніи?
— Точно такъ, полковникъ. Пользовался въ гошпиталѣ и учился съ тоски.
— Раненый?
— Въ руку, полковникъ… Руку лѣчилъ, а ноги училъ..
Граукъ разсмѣялся и снова отошелъ на свое мѣсто… Но здѣсь Сашенька Задольская, тоже сіяющая отъ счастія, уже ждала его, чтобы выбрать въ фигуру.
— Соблаговолите, полковникъ… Съ невѣстой! сказала она, протягивая руку.
— Съ особеннымъ удовольствіемъ, отозвался Граукъ, — но я могу итти только по человѣчески, шагомъ… Галопомъ по-лошадиному, не могу.
Уже въ четыре часа ночи послѣ ужина и передъ разъѣздомъ было рѣшено протанцовать еще одну послѣднюю кадриль. Уже многіе разъѣхались, и дамъ не хватало. Кто-то придумалъ, чтобы нѣкоторые изъ мужчинъ нетанцующихъ взялись изобразить дамъ.
У поручика Николаева тоже не нашлось дамы и произошло событіе. Какъ оно произошло, никто среди веселья и на-веселѣ сообразить не могъ, и всякій только таращилъ глаза отъ удивленія. Когда оркестръ заигралъ ритурнэль кадрили, рядомъ съ Николаевымъ, сильно выпившимъ, стоялъ «за даму» командиръ полка, веселый и смѣющійся при видѣ своего кавалера, который лыка не вязалъ.
— Полковникъ, пожалуйста, тихонько… безсвязно лепеталъ Николаевъ. — Если вы шибко, я не поспѣю… У меня, ей-Богу, ноги…
Разумѣется, всеобщее вниманіе было обращено на эту пару, въ которой шли пунцовый, кисло-сладкій, но какъ-то невинно пьяный поручикъ и дама его — строгій командиръ Маріинскихъ гусаръ. Вмѣстѣ съ тѣмъ веселѣе этой кадрили никогда ничего въ городѣ Малороссійскѣ не случалось. Больше всѣхъ смѣялась жена Граука, видя своего мужа танцующимъ въ первый разъ въ жизни, да еще за даму.
Наконецъ, начался окончательный разъѣздъ. Въ числѣ послѣднихъ двинулся и командиръ съ женой. Офицеры, конечно, провожали ихъ съ подъѣзда до кареты шумно, гульливо. Но тутъ вдругъ появился маіоръ Андрюхинъ, долго исчезавшій гдѣ-то, вѣроятно въ буфетѣ, вынырнулъ и крикнулъ:
— Стой!!
Громкій и грозный голосъ его остановилъ всѣхъ.
— Стой, разбойники. Гдѣ командиръ? Подавай мнѣ командира!
Майоръ былъ изъ тѣхъ, на которыхъ вино имѣло особенное вліяніе. Французы говорятъ: avoir le vin triste, или le 'vin gai. Маіоръ avait le vin sévère.
— Подавай вы мнѣ сюда командира! строго оралъ майоръ, покачиваясь изъ стороны въ сторону на верхней ступенькѣ подъѣзда.
— Что вамъ? крикнулъ Граукъ, оборачиваясь.
— Иди сюда, душа моя!.. Дай себя обнять и расцѣловать. Иди! Я не могу… Кубаремъ по ступенькамъ скачусь, стыдно будетъ… Ты трезвый, полѣзай ко мнѣ.
Гусары нѣсколько опѣшили, но Граукъ, смѣясь, вернулся на подъѣздъ. Майоръ обнялъ его, расцѣловалъ трижды и объяснилъ:
— Я пьянъ. А у пьянаго все изъ башки на языкъ лѣзетъ. Слушай! Я за тебя на смерть пойду! Понялъ? Ты такой человѣкъ… Такой… Не понимаешь? Ну, а я понимаю! Ну, и вотъ… И ступай домой!
И, повернувъ командира, онъ почти толкнулъ его съ лѣстницы.
Когда Граукъ съ женой уѣхали, офицеры, нѣсколько смущенные, обступили майора, браня его за выходку и опасаясь, что полковникъ обидѣлся.
— Дурни! вскрикнулъ Андрюхинъ. — Галки! Нешто такой человѣкъ можетъ за любовь обидѣться? Я же правду сказалъ! Кто сейчасъ пикни… Что про него худое! Сейчасъ голову оторву. Такъ вотъ и знай всѣ… Уб-бью!!
Офицеры, оставшись въ домѣ, чтобы продолжать очищать буфетъ, преимущественно шампанское, вскорѣ успокоились вполнѣ.
Нѣмовичъ, провожавшій Граука домой, вернулся и заявилъ, что полковникъ и полковница въ восторгѣ отъ бала и отъ всего бывшаго на балѣ, и отъ Николаева, и отъ Андрюхина. Адъютантъ даже передалъ, что Граукъ, уже вернувшись домой, продолжалъ еще смѣяться, вспоминая, какъ онъ изображалъ даму, и какой видъ имѣлъ поручикъ Николаевъ.
Въ шестомъ часу гусары кое-какъ разбрелись и благополучно добрели до своихъ квартиръ. Всѣ до единаго, отъ старшаго полковника до послѣдняго корнета, тотчасъ сладко уснули кто отъ танцевъ, кто отъ вина…
XII.
[править]Въ восемь часовъ утра, едва соснувъ часа два съ половиной, всѣ гусары тоже до единаго, каждый въ своей постели, нещадно таращили глаза. Причина была та, что каждому деньщикъ упорно совалъ повѣстку. А повѣстка гласила быть въ сборѣ на квартирѣ полкового командира къ девяти часамъ.
И каждый офицеръ, вскочивъ съ постели и бормоча: «что за дьяволъ! Ахъ ты, дьяволъ! Опять сюрпризъ!» все-таки быстро надѣвалъ полную форму, приказавъ скорѣе закладывать лошадь или нанять жида возницу.
Полковникъ Граукъ дѣйствительно пріучилъ полкъ къ служебнымъ сюрпризамъ. Послѣ прежняго «Мамашки» перейти подъ ферулу Граука было маріинцамъ очень накладно. При Мамашкѣ, года съ два назадъ, одинъ майоръ, нынѣ унесенный на тотъ свѣтъ апоплексіей, проѣхалъ въ телѣгѣ весь городъ Малороссійскъ въ базарный день въ одномъ нижнемъ бѣльѣ и обнявшись съ жидомъ. А теперь офицерамъ была строго внушено не разстегивать на улицѣ венгерокъ, щеголяя бѣлыми жилетами и цѣпочками.
Со времени принятія полка, Граукъ уже двухъ офицеровъ попросилъ снять гусарскій мундиръ и надѣть костюмъ болѣе имъ подходящій, статскій. Несмотря на «подтягиваніе» полка, офицеры, за малымъ исключеніемъ, очень любили Граука и во всякомъ случаѣ всѣ равно уважали. Эскадронные командиры одно время ежились, чесали за ухомъ, такъ какъ по хозяйственной части явились нѣкоторыя строгія нововведенія. Но благодаря именно этимъ нововведеніямъ солдаты черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ исчезновенія «Мамашки» и появленія Граука уже обожали полкового командира.
Если въ солдатахъ ничего съ лица не было замѣтно особеннаго, то въ лошадяхъ стала замѣтна нѣкоторая припухлость и округлость. Однимъ словомъ, полкъ сталъ сытѣе, а эскадронные командиры меньше откладывали «дѣтишкамъ на молочишко».
Внѣ строя, въ своемъ обхожденіи съ офицерами, командиръ былъ безукоризненно вѣжливъ и любезенъ со старшинами и отечески добръ и внимателенъ къ младшимъ.
По службѣ и въ строю онъ былъ безпощаденъ, наводя страхъ на самыхъ смѣлыхъ.
Граукъ принималъ аккуратно каждый четвергъ весь полкъ вечеромъ и угощалъ ужиномъ. Тутъ у себя дома онъ былъ, конечно, не полковымъ командиромъ, а самымъ радушнымъ хозяиномъ, даже сравнительно шутникомъ и болтуномъ. И хотя онъ самъ окончательно отказывался понять, что такое за предметъ — карты, тѣмъ не менѣе въ большой обѣденной залѣ появлялись ломберные столы, на которыхъ, конечно, допускались только вистъ и преферансъ. Игру въ банкъ, начатую однажды Арслановымъ хотя только ради шутки, полковникъ тотчасъ попросилъ прекратить.
— Эдакими вещами шутить нельзя! сказалъ онъ серьезно. — Я лучше соглашусь, чтобы мои гусары у меня въ домѣ жида съ лягушкой стали вѣнчать, чѣмъ играть въ разбойничьи игры.
— Помилуйте, полковникъ… Тутъ фортуна все… а не разбой, замѣтилъ кто-то.
— А знаете ли вы, какъ опредѣляется эта самая игра, сказалъ Граукъ, смѣясь. — Мнѣ объяснилъ это одинъ учитель математики. Это такая игра, въ которой колода дѣлится на столѣ пополамъ, чтобы состояніе одного переходило къ другому цѣликомъ. Карты — полюбовно, а деньги — разбойно.
Ненависть командира къ картамъ и къ вину, почему-то, однако, нравилась полку. Почти всѣ офицеры, отчасти падкіе къ тому и другому, сознавали свою слабость и гордились тѣмъ, что ихъ командиръ чуждъ общему грѣху. Онъ этимъ казался какъ бы выше всѣхъ.
Впрочемъ, главнымъ обстоятельствомъ къ тому, чтобы гордиться командиромъ и уважать его, послужило нѣчто болѣе важное.
Чрезъ три мѣсяца по принятіи полка Граукомъ отъ «Мамашки» были большіе маневры, на которыхъ, помимо командира дивизіи, присутствовалъ даже очень высокопоставленный генералъ. Маріинскіе гусары оказались послѣдними во всемъ, даже посадкой людей, не только тощими животами лошадей.
— Что же это, полковникъ? сурово сказалъ инспектирующій генералъ., — Вашъ полкъ…
— Рухавка, ваше в--ство! отрѣзалъ Граукъ.
— Сами же вы это говорите?!
— Я только что принялъ полкъ, ваше в--ство! отвѣчалъ Граукъ.
Ровно чрезъ годъ нежданно былъ назначенъ высочайшій смотръ всему корпусу, въ которомъ былъ и полкъ Граука. Послѣ смотра и маневровъ маріинскіе гусары оказались въ блестящемъ видѣ и первымъ полкомъ дивизіи во всѣхъ отношеніяхъ.
— Вотъ это — конница! Вотъ это — гусары! былъ всеобщій отзывъ.
А «подтянутые» маріинцы ликовали.
Получивъ теперь повѣстки, всѣ гусары поднялись на ноги, и въ девять часовъ ровнехонько весь наличный составъ офицеровъ въ недоумѣніи, тараща глаза другъ на дружку, былъ въ сборѣ въ большой залѣ квартиры Граука. Отъ всѣхъ слегка пахло виномъ, у всѣхъ были красные глаза и опухшія лица. У молодыхъ какъ-то странно подергивало ноги, какъ будто они еще собирались и здѣсь продолжать польку или мазурку.
Въ десять минутъ десятаго дверь кабинета полкового командира растворилась, онъ вышелъ, отвѣсилъ общій поклонъ и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ впередъ, заговорилъ:
— Господа офицеры, я просилъ васъ собраться у меня, чтобы…
И затѣмъ полковой командиръ сказалъ рѣчь. Рѣчь эта была твердая, хладнокровная, дѣльная. — Краснорѣчивое «разнесеніе» полка въ пухъ и прахъ! Все, что было неисправнаго за послѣднее время по какой бы то ни было части, было изложено полковникомъ кратко, энергично и прямо.
Полковникъ, который вчера, даже не вчера, а часовъ шесть тому назадъ, изображалъ даму пьянаго корнета въ кадрили, теперь изображалъ нѣчто такое, что всѣ сразу совсѣмъ протрезвѣли, совсѣмъ даже какъ будто выспались, потому что всѣ смотрѣли чрезвычайно бодро. Хоть сейчасъ въ атаку итти!
Одна изъ самыхъ существенныхъ частей рѣчи полковника заключалась въ томъ, что онъ попросилъ майора Грабенштейна передать эскадронъ ротмистру Рубинскому 1-му, корнета же Шапошникова за извѣстное ему дѣяніе по отношенію къ одному еврейскому семейству подать въ отставку немедленно.
Полковникъ кончилъ словами, что полкъ — семья, въ полку должны быть отцы и сыновья, должны быть братья. Весь полкъ долженъ стоять за каждаго изъ своихъ товарищей горой. Сору изъ полка не выносить, беречь мундиръ и репутацію полка, какъ зеницу ока. И пуще того — беречь, какъ сердце. Если сердце не въ порядкѣ, то тѣло болѣетъ, а если перестанетъ сердце дѣйствовать, то тогда организмъ будетъ не тѣломъ живымъ, а трупомъ, и вонючимъ, разлагающимся. Полкъ — тотъ же организмъ.
Послѣ второго общаго поклона полковникъ такъ же скрылся въ дверь кабинета. Офицеры стали расходиться, переглядываясь и перемигиваясь. Нѣкоторые были съ недоумѣвающими лицами, но большинство было въ какомъ-то странномъ, восторженномъ настроеніи.
— Что, ребята, произнесъ Андрюхинъ уже на улицѣ. — Вотъ вамъ — весь тутъ! На ладони! Вчера обнимался, и цѣловался, и польку танцовалъ, а ныньче — всѣмъ сестрамъ по серьгамъ! Всѣмъ досталось и всѣмъ по дѣломъ! Дружба дружбой, а служба службой! Вотъ это, братцы, не «Мамашка!» Та бестія была сладкая, а на смотру дивизіонномъ двухъ изъ насъ начальству искаріотски предалъ, вмѣсто того, чтобъ отстоять. Вотъ этотъ возьметъ, самъ пожуетъ здорово, да опять выплюнетъ. За то же и никому изъ начальства ни одного изъ насъ проглотить не дастъ.
Офицеры разъѣхались по квартирамъ, а вечеромъ большая часть съѣхалась въ гости къ старшему полковнику Копоркѣ въ самомъ веселомъ и игривомъ расположеніи духа. И балъ съ десяти до пяти утра, и сборъ съ девяти до десяти — все вмѣстѣ окрасилось въ одинъ цвѣтъ, который всѣмъ гусарамъ былъ по душѣ.
— Съ этимъ командиромъ, сказалъ кто-то, — не страшно. Только дѣло свое дѣлай. Жестко стелетъ онъ, а спать-то мягко.
Разумѣется, вѣсть объ удивительномъ сочетаніи бала и его смѣшныхъ приключеній со сборомъ офицеровъ и «разноской» ихъ на квартирѣ командира живо распространилась по Малороссійску. Даже среди жидовъ толковали объ этомъ, потрясая ермолками и пейсами.
— Гасшпидинъ пулковникъ чзвычайну и штрогхій и гхорошій командиръ! безповоротно рѣшили мѣстные Ицки и Мойши.
— Разумѣется, пооригинальничалъ, ехидно улыбался Бидра. — Но оно какъ-то ужъ очень забавно вышло… Не успѣли глазъ сомкнуть, какъ продрали опять и прямо — разносъ!
— Да-съ… Оно очень диковинно надумано-съ… улыбнулся Капорко. — Давно служу, а про эдакое-съ не слыхивалъ.
— Будетъ у меня полкъ… восклицалъ восторженно Андрюхинъ. — Я эдакъ же буду… Одною рукой по шерсткѣ, а другою противъ шерстки…
— Не съумѣешь, другъ, задумчиво рѣшилъ Арслановъ.
— Почему? Чего проще…
— Перемудришь. Сдается просто. Тутъ тоже сноровка нужна.
XIII.
[править]Чрезъ день въ городѣ распространился слухъ, что распушившій свой полкъ командиръ отвѣчаетъ на гусарскій балъ обѣдомъ съ танцами и съ разными затѣями.
Для обѣда уже нанята большая усадьба на пятой верстѣ почтоваго тракта, именуемая всѣми: Пятовскій домъ. Будетъ катанье на тройкахъ, нѣчто въ родѣ пикника, а послѣ обѣда танцы до полуночи при иллюминаціи съ фейерверкомъ, несмотря на морозъ.
Между тѣмъ нѣсколько человѣкъ гусаръ, страстные охотники, готовились на медвѣжью охоту. Крестьянинъ сосѣдняго села, охотникъ, по имени Максимъ, высмотрѣлъ берлогу въ лѣсу, по странной случайности, около того же Пятовскаго дома.
Самые страстные изо всѣхъ охотниковъ на медвѣдя были — Бидра, Андрюхинъ и Грабенштейнъ, но вмѣстѣ съ ними часто отправлялись Караваевъ и Арслановъ. Командиръ нестроевой команды отличался даже особенно мѣткою стрѣльбою. Но этотъ разъ было рѣшено соединить охоту съ пикникомъ и баломъ. Гусары рѣшили отправиться на мѣсто утромъ, а если удастся кому убить медвѣдя, то поднести его устроительницѣ бала-пикника, то есть командиршѣ.
Балъ предполагался чрезъ дней пять, и многіе изъ пріѣзжихъ помѣщиковъ остались, получивъ приглашеніе отъ Грауковъ, другіе уѣхали и вернулись опять.
И снова на цѣлую недѣлю городъ Малороссійскъ принялъ праздничный видъ. Повсюду были многолюдныя сборища, вечера и кое-гдѣ танцы.
Но болѣе всѣхъ домовъ оживился домъ барышень Задольскихъ. Ежедневно вокругъ жениха и невѣсты собирался чуть не весь полкъ и многіе изъ пріѣзжихъ семействъ.
Разумѣется, и на Сашеньку и на князя Аракина весело было взглянуть. Настолько они были счастливы и торжествовали. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, несмотря на важную новость — свадьбу младшей Задольскій съ гусаромъ — чуялась какъ бы въ воздухѣ новая новость, еще болѣе поразительная.
— Вотъ такъ штука! говорили гусары.
— А вѣдь очень-съ похоже? спрашивалъ Капорко лукаво.
— Похоже! отвѣчалъ Андрюхинъ, разводя руками.
— Головой отвѣчаю! увѣрялъ Арслановъ. — Они сами не знаютъ. А я за нихъ знаю…
Дѣло въ томъ, что Маріинцы по всѣмъ видимостямъ ожидали новой свадьбы въ полку. Нашелся еще одинъ гусаръ, который смахивалъ на жениха, хотя клялся и божился, что ничего подобнаго и на умѣ не имѣетъ.
Съ самаго бала и предложенія князя Аракина, Машенька начала грустить и говорить, что не можетъ себѣ представить, какъ она останется жить одна безъ сестры…
— Такъ выходи тоже! шутили Сашенька и князь.
Между тѣмъ юный и женоподобный корнетъ Звѣздочкинъ съ той минуты, что подстерегъ Машеньку, какъ она передразнивала его — сталъ ея лучшимъ другомъ. Звѣздочкинъ бывалъ всякій день у Задольскихъ. Корнетъ помогъ даже свадьбѣ Аракина, сдѣлавшись посредникомъ между младшею сестрою и своимъ новымъ пріятелемъ. По его наущенію князь рѣшился сдѣлать предложеніе на балѣ, зная чрезъ друга, что оно будетъ принято.
Теперь насталъ чередъ Аракина науськивать Звѣздочкина, а равно понукать и Машеньку.
Старшая Задольская сознавалась, что у нея что-то къ Звѣздочкину есть… Какое это чувство, рѣшить мудрено, но оно сильное и глубокое. Оно впервые возникло въ ней. Никогда ни къ одному человѣку не было въ дѣвушкѣ того, что чувствуетъ она къ этому доброму, искреннему и крайне скромному юношѣ-корнету.
И теперь всѣ посторонніе видѣли, что Машенька самымъ искреннимъ образомъ влюблена въ Звѣздочкина, но что это не страсть, а пожалуй преходящая вспышка. Еслибы что помѣшало, то, конечно, она быстро излѣчится… Но мѣшать нечему и некому. Ничто не препятствуетъ дѣтской вспышкѣ привести обоихъ къ серьезному шагу…
А въ домѣ къ тому же женихъ съ невѣстой. Зараза! Только и разговору, что о свадьбѣ. А извѣстно, что вызовы и поединки, матримоніальныя влеченья и бракоразводные позывы суть эпидемическія общественныя явленія..
Сестра невѣста смущала сестру, науськивала… А гусары тоже науськивали любимца корнета.
— Выходи за него, говорила Сашенька. — Онъ добрый… Чрезъ лѣтъ пять не будетъ такой. Выростутъ усы, будетъ тоже на мужчину похожъ.
— Да это мнѣ все равно, отзывалась Машенька. — Я его именно такимъ люблю.
Гусары проходу не давали Звѣздочкину.
— Ну чего же ты, цыпленокъ, говорилъ Арслановъ. — Вѣдь у нея тыщи въ сундукахъ. Женишься, я у тебя въ банкъ тысячъ десять сорву.
— Чего-съ зѣваете? говорилъ Капорко, надо, голубчикъ, ковать-съ желѣзо, пока горячо.
— Ну, что жъ ты, княжна, проклажаешься. Видимое дѣло, что Машенька въ тебя влюблена, да и ты втюримшись. Вѣдь тошно смотрѣть на васъ! почти сердился Андрюхинъ.
— Да у меня и на умѣ нѣтъ… чуть не плакался Звѣздочкинъ.
Но всѣ эти понуканья совсѣмъ свели съ ума юнаго корнета. Онъ съ рожденья ни разу не думалъ о возможности влюбиться и того менѣе жениться. А тутъ вдругъ все какъ-то такъ сразу потрафилось, что онъ безъ вины виноватъ и какъ куръ во щи влетѣлъ…
Онъ и не воображалъ ухаживать за дѣвушкой… Она ему просто понравилась, и онъ полюбилъ ее, какъ родную сестру. Не мудрствуя, бывалъ онъ всякій день у Задольскихъ и ни разу не усумнился, что изъ этого можетъ выйти и куда его это вдругъ приведетъ…
Когда молва произвела его въ претенденты, онъ ахнулъ, испугался и заметался, умственно отыскивая лазейку… куда бы проскочить и выйти изъ труднаго положенія. Но этихъ лазеекъ не было. Вѣрнѣе, онѣ уничтожались самою Машенькою прямо, искренно и добродушно…
Собрался, было, корнетъ уѣхать мѣсяца на два въ отпускъ, но дѣвушка такъ стала просить его не уѣзжать, что Звѣздочкинъ только вздохнулъ покорно и виновато…
Между тѣмъ была причина, вслѣдствіе которой всего серьезнѣе думала объ этомъ бракѣ именно сама. Машенька, умная, крайне честолюбивая и дальновидная, несмотря на свою кажущуюся простоту или легкомысліе.
Корнетъ Звѣздочкинъ, «подружившись» съ дѣвушкой и взирая на нее какъ на сестру, вскорѣ исповѣдался предъ ней. Онъ передалъ ей то, чего въ полку никто не зналъ и что было его семейною тайною.
Эта исповѣдь всего болѣе и повліяла на честолюбивую дѣвушку.
Звѣздочкинъ передалъ Машенькѣ, какъ лучшему другу, что онъ не сирота, что взявшій его съ рожденія и воспитавшій его петербургскій сановникъ и богачъ графъ Луцкій-Сокольниковъ собственно его родной отецъ. Такъ какъ графъ не женатъ и не имѣетъ прямыхъ наслѣдниковъ, то онъ хочетъ его усыновить, передать ему свое имя, а со смертью и все состояніе. Онъ обѣщалъ ему это тотчасъ по полученіи Звѣздочкинымъ перваго чина. Стало быть, именно теперь дѣло и идетъ объ усыновленіи, а просьба графомъ уже подана на Высочайшее имя. Вмѣстѣ съ усыновленіемъ графъ намѣревался перевести сына въ гвардію.
Разумѣется, Звѣздочкинъ умолялъ друга Машеньку сохранить все въ глубочайшей тайнѣ и ничего не говорить даже и сестрѣ. Если тайна огласится, то графъ будетъ въ страшномъ гнѣвѣ на него.
Машенька поклялась никому не говорить ни слова.
Да и въ разсчеты ея теперь входило разыграть роль дѣвушки, прельстившейся «Княжной», цыпленкомъ Звѣдочкинымъ, а не графомъ Луцкимъ-Сокольниковымъ.
Марьинцы удивлялись, что ихъ «птенчикъ» съумѣлъ понравиться богатой невѣстѣ, довольно разборчивой, но объяснили это дѣвичьими прихотями. Никто въ полку тайно дѣйствовавшей пружины не зналъ и не понималъ.
Граукъ имѣлъ, конечно, кое-какія свѣдѣнія изъ Петербурга о томъ, кто собственно его корнетъ Звѣздочкинъ. Но полковникъ былъ, конечно, не изъ числа тѣхъ людей, которые любятъ по секрету распространять именно то, что просятъ, или надо держать про себя.
Только однажды, наединѣ съ корнетомъ, когда тотъ явился изъ эскадрона въ городъ на жительство, будучи вновь произведенъ въ офицеры, Граукъ спросилъ его:
— Вы знаете графа Луцкаго-Сокольникова?
— Я въ домѣ графа воспитывался, отвѣчалъ Звѣздочкинъ, вспыхнувъ.
— Это отличный человѣкъ!
— Я его люблю… какъ родного отца, отозвался юноша.
Теперь, когда всѣ юфицеры науськивали корнета свататься и жениться, Звѣздочкинъ совсѣмъ потерялъ голову и постоянно стращалъ себя:
«И отецъ не согласится никогда на этотъ бракъ!»
Машенька смущалась тѣмъ же вопросомъ, но такъ какъ Звѣздочкинъ предложенія ей не дѣлалъ, и повидимому, только все собирался, то и заговорить съ нимъ объ этомъ было невозможно.
Между тѣмъ былъ въ Малороссійскѣ человѣкъ, не спавшій по ночамъ, измѣнившійся въ лицѣ, буквально ошалѣвшій и ходившій, какъ въ угарѣ. Это былъ ротмистръ Караваевъ.
Анна Михайловна тайно бѣгала къ другу-ротмистру чуть не всякій день и приносимыя ему свѣдѣнія были фатальныя. Все шло, конечно, къ свадьбѣ. Машенька и думать забыла про ротмистра, только и бредитъ, что Звѣздочкинымъ, и ждетъ предложенія со дня на день.
— Вотъ гдѣ не чаяли, тамъ и причалили! говорила Нехайко. — Да и можно ли было ожидать, чтобы дѣвица разсудительная польстилась на эдакую милашку безусую.
Анна Михайловна лгала со страху, и конфузу, ибо корнетъ «царевичъ неописуемый» ей, конечно, очень нравился.
Караваевъ, слушая женщину, только сопѣлъ и думалъ:
— Хоть руки на себя наложить! Все пропало пропадомъ.
XIV.
[править]Между тѣмъ пикникъ Грауковъ и охота гусаръ были злобой дня.
Послѣ многихъ хлопотъ Пятовскій домъ преобразился.
Проселокъ въ полверсты между большимъ почтовымъ трактомъ и домомъ тоже преобразился. Столько возовъ за это время здѣсь проѣхало взадъ и впередъ, столько разъ пріѣзжали сюда на тройкахъ гусары, одни, помогавшіе въ хлопотахъ командиршѣ, другіе, навѣщавшіе пріятелей, что теперь даже отъ поворота до самаго дома было тоже нѣчто вродѣ широкаго тракта.
Наконецъ, былъ назначенъ и оповѣщенъ день, въ который состоится вечеръ-пикникъ. Число это было несчастливое — тринадцатое. Къ двѣнадцатому поспѣть не могли, а четырнадцатаго предполагался обѣдъ у предводителя дворянства, въ день именинъ жены его. Были голоса въ пользу того, чтобъ отложить пикникъ на пятнадцатое, но многимъ, и самимъ Граукамъ, казалось глупымъ изъ-за суевѣрія задерживать пріѣзжихъ помѣщиковъ.
Тринадцатаго числа съ утра Пятовскій домъ ожилъ: появились наемные лакеи и всякаго рода народъ, прибывшій съ возами и всякою мелочью, отъ посуды до провизіи.
Деньщики офицеровъ-охотниковъ были съ утра на лицо съ багажомъ господъ, а въ полдень явились сами охотники и нѣкоторые изъ приглашенныхъ гостей, пожелавшіе изъ любопытства быть ближе къ самой охотѣ.
Въ первомъ часу восемь человѣкъ охотниковъ и при нихъ нѣсколько крестьянъ съ вилами и рогатинами двинулись къ лѣсу. Знаменитый въ уѣздѣ охотникъ Максимка обѣщалъ такъ поднять медвѣдицу, чтобы поставить прямо на охотниковъ.
Въ числѣ прочихъ явившихся съ ружьями былъ Николаевъ, князь Аракинъ и, къ общему удивленію, корнетъ Звѣздочкинъ. За день до охоты юноша рѣшился тоже участвовать, и Бидра далъ ему свой штуцеръ. Здѣсь снова нѣкоторые стали отговаривать его, но онъ не соглашался. Тогда рѣшено было приставить къ нему самаго надежнаго крестьянина съ рогатиной, въ увѣренности, что если на Звѣздочкина выйдетъ медвѣдица, то онъ непремѣнно промахнется, а пожалуй, со страху и палить не станетъ.
Въ два часа всѣ охотники, одолѣвъ сугробы и достигнувъ чащи лѣса, были на мѣстахъ. Линія была развернута дугой на небольшомъ разстояніи, ради безопасности. Мѣсто, гдѣ была берлога, оказалось замкнутымъ охотниками. Сзади берлоги, гдѣ цѣпь охотничья прерывалась, разсыпались десятка два крестьянъ — поднять гамъ и гвалтъ по данному сигналу, чтобы звѣрь не пустился на утекъ въ самую чащу лѣса.
Въ четыре часа Пятовскій домъ уже началъ переполняться многими изъ приглашенныхъ. Всѣ были увѣрены, что къ пяти часамъ охота кончится, явятся побѣдители и привезутъ медвѣдя, для поднесенія госпожѣ Граукъ. Обѣдъ готовился къ шести часамъ, а музыканты для танцевъ должны были пріѣхать къ восьми.
Въ третьемъ часу Максимка былъ въ лѣсу, около берлоги и осторожно обходилъ уже выслѣженную имъ огромную медвѣдицу съ двумя медвѣженками.
Охотники, за исключеніемъ Бидры и Караваева, были каждый съ помощникомъ, про всякій случай, то есть съ мужикомъ, у котораго была въ рукахъ рогатина, или простыя вилы. Подполковникъ и командиръ нестроевыхъ, какъ опытные охотники, не пожелали имѣть помощниковъ на случай бѣды. Размѣстившись по линіи, всѣ эти восемь охотниковъ ждали звѣря каждый на свой ладъ.
Бидра, любившій вообще охотиться и нажившій, именно благодаря этому, ревматизмъ въ ногахъ, любилъ охоту на медвѣдя особенно, хотя предпочиталъ ей охоту на кабановъ. Разумѣется, подполковникъ стрѣлялъ отлично и убилъ медвѣдей тридцать въ свою жизнь. Теперь онъ страстно желалъ, чтобы звѣрь вышелъ на него. Смутиться при этомъ ему было столь же возможно, какъ испугаться встрѣчной собаки.
Сосѣдъ его, Николаевъ, стоявшій саженяхъ въ десяти отъ него, видимо нѣсколько волновался, такъ какъ всего третій разъ былъ на медвѣжьей охотѣ и вообще былъ не изъ смѣлыхъ, а больше, какъ говорили товарищи, куражился «и былъ во истину храбёръ только на бабу», то есть, въ дѣлѣ ухаживанія за дамами.
Далѣе, третьимъ, стоялъ саженяхъ въ пятнадцати Грабенштейнъ, задумчивый, съ ружьемъ на плечѣ и почти забывъ о томъ, что онъ въ ожиданіи звѣря. Нѣмецъ былъ глубоко обиженъ, что командиръ отобралъ у него эскадронъ, хотя внутренно сознавался, что онъ кругомъ виноватъ и что этого надо было ожидать. Онъ чувствовалъ самъ, что совершенно неспособенъ командовать и даже неспособенъ заставить солдатъ себя уважать. Онъ зналъ, что солдаты не любятъ его и зовутъ, коверкая фамилію: «Гроба-онъ-стоитъ!»
За Грабенштейномъ, тоже шагахъ въ пятидесяти, сталъ Арслановъ, стрѣлявшій плохо. Но онъ по характеру былъ человѣкомъ неспособнымъ испугаться, еслибы на него безоружнаго вышло хотя цѣлое стадо медвѣдей.
— Какъ это люди смерти боятся! часто думалъ дуэлистъ. — Вотъ если бъ одни люди легкомысленные и храбрые умирали, а другіе, осторожные, никогда бы не умирали, то… батюшки свѣты! Какой бы я трусъ былъ! Хуже иной бабы. Я бы подъ пистолетомъ, или вообще при какой опасности — просвирню какую изображалъ бы всегда.
Теперь Арслановъ шутя повторялъ своему мужику:
— Ну, дядя Петя… Вся надежда на тебя. Сплохуешь, медвѣдь насъ обоихъ задеретъ.
— Что вы, баринъ, какъ же? У васъ ружье. А я что же съ вилами-то… удивленно и тревожно отзывался мужикъ.
— Да ружье-то само палить не умѣетъ, а я тоже не умѣю. Нѣтъ, дядя Петя, ты ужъ меня не выдавай, голубчикъ. Не хотца мнѣ очинно помирать!
И Арслановъ подробно описывалъ мужику, какъ шаркнетъ медвѣдь изъ чащи, бросится на нихъ и какъ распоретъ ихъ обоихъ, сдеретъ кожу и мясо съ лица и спины. А какъ дойдетъ до костей… хряскъ по лѣсу пойдетъ!
И кончилось тѣмъ, что вѣчно со всѣми шутящій маіоръ, даже со смертью, забавляясь своимъ опасеніемъ предстоящаго имъ сейчасъ «карачуна», навелъ на своего «дядю» съ вилами такой страхъ, что мужикъ стоялъ уже нѣсколько поблѣднѣвъ, вздыхалъ и думалъ:
— Вотъ налетѣлъ-то. У его самострѣлъ, а онъ на мои вилы полагается.
Князь Аракинъ и Звѣздочкинъ, съ которыми стояли надежные мужики съ настоящими рогатинами — оба равно были «себѣ не рады», что «чертъ ихъ дернулъ» итти на эту охоту. Одинъ, женихъ дѣвушки, въ которую влюбленъ и которая его любитъ и ожидающій еще къ тому же сдѣлаться богатымъ человѣкомъ, размышлялъ теперь о томъ, что на грѣхъ мастера нѣтъ, а судьба любитъ шутить. Вотъ со старымъ подагрикомъ Бидрой ничего не случится, а съ женихомъ и человѣкомъ самымъ счастливымъ на свѣтѣ, какъ на грѣхъ можетъ что-нибудь произойти ужасное.
Звѣздочкинъ смущался, какъ юноша, самъ не зная, чего онъ боится. Ему представлялось, что медвѣдь «лохматъ» и непремѣнно, выйдя на него, зареветъ благимъ матомъ. И это будто главное, что «зареветъ…»
Крестьянинъ замѣтилъ волненіе молодого барина и убѣждалъ его, что «все такъ сдается», а что иная собака, коли да она бѣшеная, страшнѣе медвѣдя.
— Тутъ токмо одно: нацѣлить и угодить «яму» въ глазъ, али въ ухо. Больше ничего. Очень ефто просто! увѣрялъ мужикъ развязно.
Но Звѣздочкину казалось, что цѣлить и попасть въ ухо или въ глазъ медвѣдю совсѣмъ не просто.
Далѣе, сосѣдомъ юнаго корнета былъ его соперникъ и врагъ, командиръ нестроевой роты.
Будучи хорошимъ опытнымъ охотникомъ и отличнымъ стрѣлкомъ, Караваевъ ждалъ медвѣдя непремѣнно на себя, такъ какъ выбралъ хорошее по примѣтамъ мѣсто. Онъ, лукавый и недобросовѣстный во всемъ, и теперь съумѣлъ схитрить.
Онъ далъ Максимкѣ пять рублей, чтобы тотъ выбралъ ему относительно хорошее мѣсто близъ полянки, а звѣря постарался бы гнать и поставить прямо на него.
Однако Караваеву было не по себѣ. Онъ былъ угрюмъ и задумчивъ. Ему было собственно не до медвѣдя. Въ его жизни совершилось нѣчто роковое…
Давно ли богатая невѣста, красавица, была въ него, — онъ это наивно думалъ, — сильно влюблена. Фортуна была на подачу руки и вдругъ… Вдругъ явился человѣкъ, щенокъ по виду, молокососъ, мальчишка. И все перевернулось. Глупая дѣвченка промѣняла ястреба Караваева на кукушку Звѣздочкина…
Въ нѣсколько дней зданіе, созидаемое давно усиленно, разсчетливо, прилежно, а главное, умно и успѣшно, вдругъ рухнуло.
И гусаръ-ростовщикъ чувствовалъ себя теперь положительно придавленнымъ этимъ рухнувшимъ зданіемъ.
Караваевъ, озираясь отъ скуки вокругъ себя, вдругъ увидѣлъ, несмотря на чащу, саженяхъ въ двадцати отъ себя юнаго корнета съ мужикомъ, и снова въ сотый разъ злоба и ревность будто схватили его за горло.
— Щенокъ! проворчалъ онъ. — Взялъ бы вотъ, да шаркнулъ въ тебя вмѣсто медвѣдя.
Звѣздочкинъ былъ виденъ ему вдали, въ просвѣтѣ, среди елей, но не весь. Виднѣлось плечо и шея… Голова и все туловище было укрыто чащей.
Ротмистръ совсѣмъ забылъ про медвѣдя, и глаза его будто противъ воли все косились на этотъ просвѣтъ, за которымъ вдали блестѣлъ гусарскій шнуръ на шеѣ. Онъ злобился, но вскорѣ эта злоба перешла въ смущеніе и тревогу… Пустыя мысленныя угрозы и злыя желанія стали невольными побужденіями… Рѣшительно немыслимое вдругъ стало представляться возможнымъ, простымъ дѣломъ, а не чудомъ!
«Это еще вопросъ! будто говорилъ кто-то въ лѣсной чащѣ. — Мало ли къ чему жизнь можетъ привести? Мало ль что на свѣтѣ бываетъ? Да и какъ это просто»… Секунда! И Машенька Задольская опять свободна, опять побѣждена и опять будетъ собираться за него, Караваева.
Но поволновавшись, ротмистръ отвернулся отъ смущавшаго его просвѣта, гдѣ виднѣлся корнетъ, и выговорилъ:
— Должно быть, у меня угаръ въ головѣ… А все-таки скажу… Ужасное дѣло! Все было испечено и поджарено, только въ ротъ клади… И этотъ щенокъ все уничтожилъ.
Послѣ Караваева стоялъ крайнимъ въ линіи маіоръ Андрюхинъ и съ виду казался угрюмѣе всѣхъ… Офицеръ, участвовавшій и отличившійся въ Двухъ компаніяхъ, имѣвшій ордена съ мечами, былъ истинно отважный человѣкъ, хладнокровно храбрый воинъ, сознательно твердо шедшій всегда на опасность. Но бѣда была въ томъ, что Андрюхинъ, обладая истинно русскою душою, обладалъ и нѣкоторыми свойствами, немыслимыми для нѣмца или англичанина, заимствованными россіяниномъ отъ его восточнаго сосѣда.
Андрюхинъ теперь помнилъ прекрасно, что число сегодняшнее — тринадцатое… А вдобавокъ, когда онъ садился въ сани ѣхать на охоту, мимо воротъ проѣхалъ соборный протопопъ… По дорогѣ въ Пятовскій домъ Андрюхинъ увидѣлъ на опушкѣ зайца, который припустился во всѣ лопатки вдоль дороги, но «пожалуй, послѣ, могъ дорогу и перебѣжать».
— Часъ отъ часу не легче! рѣшалъ Андрюхинъ и, призывъ въ Пятовскій домъ, хотѣлъ якобы по болѣзни отказаться ютъ участія въ охотѣ. Но товарищи не согласились, и онъ отправился въ лѣсъ.
И теперь Андрюхинъ продолжалъ мысленно собирать во едино всѣ дурныя примѣты, которыя усердно подобралъ по дорогѣ… Въ Пятовскомъ домѣ какая-то барынька сказала ему, что онъ «смотритъ совсѣмъ молодцомъ». Облачко на небѣ изображало «ни дать, ни взять, — крестъ». При входѣ въ лѣсъ маіоръ споткнулся на пенекъ, и чуть не растянулся. И много, чуть не дюжина дурныхъ предзнаменованій, со всѣхъ сторонъ, осадили маіора.
— Скверно! Скверно! повторялъ онъ, тревожно озираясь. — Да и глупо-то какъ… Лучше быть убиту при атакѣ… А это что жъ такое?.. Влѣзетъ на тебя Михайло Иванычъ верхомъ и давай… Тьфу!..
XV.
[править]Между тѣмъ Максимка, сдѣлавъ свое знатоково дѣло, сталъ за берлогой и зычно крикнулъ… Это было сигналомъ. И съ разу весь лѣсъ ожилъ и загудѣлъ. Нѣсколько голосовъ пронзительно взвизгнули, потомъ заорали на всѣ лады, и въ лѣсу раздался неистовый и дикій хоръ двухъ или трехъ десятковъ горластыхъ мужиковъ. Звѣрь не выдержалъ, шарахнулся изъ берлоги и бросился отъ крика по лѣсу, прямо на цѣпь охотниковъ.
Всѣ охотники были уже на сторожѣ и, стоя на мѣстѣ, глядѣли во всѣ глаза. Одинъ только Андрюхинъ внезапно и противъ воли — вслѣдствіе своихъ примѣтъ — бросилъ свое мѣсто и полѣзъ по сугробу стать за цѣпь. Продравшись кое-какъ въ сугробахъ, Андрюхинъ завидѣлъ впереди себя фигуру какого-то охотника, который тоже осторожно шагалъ. Онъ приглядѣлся и узналъ Караваева.
— Чудно! подумалось ему. И этотъ тоже, какъ и я, маршируетъ. Я хоть отъ суевѣрья, а онъ почему?
Караваевъ продвинулся шаговъ на десять и остановился среди гущины кустовъ… Андрюхинъ сталъ за нимъ шагахъ въ тридцати, но, разумѣется, постарался, чтобы Караваевъ не запримѣтилъ его бѣгства со своего мѣста.
— Этотъ до меня медвѣдя не допуститъ! подумалъ онъ. — Что другое, а стрѣлецъ первый сортъ.
Между тѣмъ медвѣдь, спугнутый изъ берлога, съ трудомъ пробирался по чащѣ. Онъ лѣзъ съ трескомъ, фыркая и сопя, и вышелъ прямо носомъ къ носу на Николаева.
Офицеръ струхнулъ, но прицѣлился, выпалилъ и промахнулся.
Медвѣдь шарахнулся въ сторону и покатился, какъ лохматый шаръ, прямо на подполковника.
Хладнокровный и аккуратный во всемъ, Бидра допустилъ огромную медвѣдицу шаговъ на десять и выпалилъ въ не ена удачу, куда попало, для того, чтобы только ранить звѣря, озлить и неминуемо поднять на заднія лапы.
Это ему и удалось. Раненый легко, но разсвирѣпѣвшій тотчасъ же звѣрь поднялся и съ ревомъ зашагалъ на охотника. Бидра спокойно прицѣлился въ ухо, выстрѣлилъ, и огромное животное, пораженное въ мозгъ, снопомъ шлепнулось на снѣгъ, судорожно дергая ногами.
Въ то же почти время раздался еще выстрѣлъ невдалекѣ… Вслѣдъ за нимъ минуты черезъ три прогремѣли еще два выстрѣла почти одновременно…
— Что такое?! воскликнулъ Бидра и сталъ озираться. — Пожалуй, медвѣжатъ много. А можетъ быть, палятъ всѣ по очереди по одному.
Бидра былъ отчасти правъ… Вслѣдъ за медвѣдицей выскочило изъ берлоги двое медвѣжата очень крупныхъ… Одного изъ нихъ уложилъ тотчасъ же Грабенштейнъ… По другому пальнулъ смутившійся князь Аракинъ, но убилъ его затѣмъ Арслановъ.
Бидра крикнулъ тотчасъ крестьянина, стоявшаго съ Николаевымъ, чтобы послать по линіи оповѣстить, что медвѣдица убита имъ, и сзывать всѣхъ.
Но охотники уже почуяли сами, что охота кончилась. Всѣ двинулись со своихъ мѣста къ полянѣ, гдѣ условлено было сойтись. Крестьяне съ рогатинами и вилами первые двинусь по линіи, окликая и опрашивая «есть ли, что тащить».
— Есть. Волоки! крикнулъ весело Арслановъ.
— Иди. Сюда. Есть… крикнулъ и Грабенштейнъ.
Въ то же время крестьянинъ, посланный Бидрой, звалъ народъ къ подполковнику кричалъ:
— Медвѣдь у нихъ. Иди, братцы, впрягаться.
Въ эти самыя минуты Звѣздочкинъ, уже отпустивъ своего мужика, тихо двигался по сугробамъ къ той же полянѣ и радуясь, что охотѣ конецъ, все-таки озирался пугливо.
«Но вдругъ шаркнетъ откуда медвѣдь, да еще раненый и и озлобленный!» думалось ему.
Въ тѣ же мгновенья шагахъ въ пятнадцати отъ корнета, укрытый чащей, былъ охотникъ, который, глядя на шагающую медленно фигуру юноши, стоялъ истуканомъ. Только губы его будто вздрагивали и кривлялись отъ судороги…
— Будь теперь рядомъ медвѣженокъ, бормоталъ онъ… Сказалъ бы: цѣлилъ… обмахнулся… угодилъ рядомъ. Нѣшто лѣзутъ такъ подъ выстрѣлъ, когда охотѣ еще не конецъ. Нѣтъ, не конецъ… Почемъ я знаю… Хруститъ въ чащѣ, въ снѣгу. Кто? Что? Почемъ я знаю! Я не знаю… Думалъ — медвѣдь…
И охотникъ этотъ, Караваевъ, не спускалъ глазъ съ Звѣздочкина. И глаза эти вдругъ будто налились кровью.
«Въ одну секунду… Да. Нечаянно!.. думалось ему сквозь какой-то чадъ въ головѣ. — И все опять вернулъ себѣ. Богатъ и счастливъ. Да, вотъ… Не упусти… Упустишь… Кто видѣлъ? Кто стрѣлялъ? Чаща….Упустишь!..»
— Охъ, Господи! Что же это!? шепнулъ онъ жалобно.
И Караваевъ, повинуясь кому-то невидимкѣ, или чьему-то голосу, почти не сознавая вполнѣ, что онъ дѣлаетъ, будто захваченный со всѣхъ сторонъ какимъ-то туманомъ, вдругъ взмахнулъ штуцеромъ и приложился…
Грянулъ выстрѣлъ…
Караваевъ зажмурился. Потомъ, бросившись въ сторону, онъ полѣзъ по сугробу, глядя дикими глазами звѣря и безсмысленно бормоча себѣ подъ носъ:
— На поляну. На сборъ… Я ничего не знаю! Что тамъ, было?.. Я не знаю.
Черезъ мгновенье онъ вдругъ остановился и прошепталъ:
— Промахнулся? Авось промахнулся! Давай Господи!
Черезъ четверть часа всѣ охотники уже сошлись на полянѣ и поздравляли Бидру. Мужики приволокли трехъ убитыхъ звѣрей и разсуждали, какъ ихъ доволочь до лошади и розвальней.
Толкуя объ удачномъ полѣ, всѣ охотники переспрашивали другъ у друга: кто палилъ послѣднимъ, спустя много времени, когда охотники и крестьяне уже сходились… Оказывалось, что никто не стрѣлялъ.
— Да и палить не во что было! замѣтилъ Максимка. — Медвѣжатъ только пара, и оба тогда ужъ были, выходитъ убиты.
— Да кто же наконецъ?! Вѣдь чудно это! разсердился7 Арслановъ.
— Погодите. Это очевидно Звѣздочкинъ! Его еще нѣту! хладнокровно замѣтилъ Грабенштейнъ.
— И то правда.
— Звѣздочкина нѣту… Ну онъ и палилъ.
— Но во что?
— Пожалуй ружье само выпалило! замѣтилъ Бидра.
И всѣ весело заговорили о подробностяхъ кто какъ убилъ своего звѣря, кто палилъ и маху далъ, почему… Князю Аракину помѣшала вѣтка.
— Завсегда, братецъ, такъ… пошутилъ Арслановъ. — Когда человѣкъ промахнулся, то такъ и считай, что это случилось именно только потому, что ему что-нибудь помѣшало.
— Главнымъ образомъ мѣшаетъ неумѣнье стрѣлять, замѣтилъ Грабенштейнъ.
— Ей Богу вѣтка!.. клялся Аракинъ. — Знаете прямо это предъ глазами… Зарябило эдакъ…
— Вѣрно! Вѣрно! перебилъ Бидра. — Всегда рябитъ! Особенно отъ медвѣдя. Пуще чѣмъ отъ бекаса.
Всѣ весело разсмѣялись, и счастливый князь Аракинъ, переставшій быть щепетильнымъ съ тѣхъ поръ, что былъ женихомъ, расхохотался громче всѣхъ.
Прошло съ четверть часа… Всѣ замолкли на мгновенье и оглядѣлись…
— Что это ты? вымолвилъ Арслановъ, глядя въ глаза Андрюхину.
— Ничего, отозвался этотъ.
— Чего насупился. Завидки что ли на насъ взяли.
— Пожалуй, выговорилъ Андрюхинъ и постарался было улыбнуться, но это не удалось. Лицо его было угрюмо.
— Вотъ и командиръ нестроевыхъ тоже въ сумракѣ пребываетъ!.. замѣтилъ Николаевъ.
— Да, сударь, вамъ стыдно безъ поля, сказалъ Максимка. — Вы у насъ первый стрѣлокъ.
— Не задача, странно отозвался Караваевъ, сиповатымъ голосомъ… — Выйди на меня, я бы маху не далъ.
Лицо и голосъ Караваева были настолько необычными, что всѣ къ нему присмотрѣлись пристальнѣе и удивились.
— Что значитъ охотничья-то зависть! подумали Бидра и Грабенштейнъ.
Прошло еще съ четверть часа въ разговорахъ и ожиданіи. Звѣздочкинъ не появлялся.
Часть охотниковъ уже собралась направляться въ Пятовскій домъ, но Андрюхинъ и Бидра рѣшили, что надо подождать товарища. Въ особенности настаивалъ Андрюхинъ.
— Нешто можно въ лѣсу одного бросить, сказалъ онъ мрачно.
— Такъ давайте искать и кликать.
— Искать! По сугробамъ-то?
— По линіи. Утоптано достаточно.
— Нѣтъ. Обождемъ! рѣшилъ Бидра. — А вы, ребята, маршъ! скомандовалъ онъ мужикамъ. — Идите и кличте барина… Вѣроятно онъ по неопытности захотѣлъ выбрать путь покороче. Ну вотъ кратчайшій путь всегда къ черту на рога и заведетъ.
Мужики двинулись по линіи немного разсыпавшись и начали вопить.
— Ау! Баринъ! Ау!.. Баринъ. А баринъ! раздалось по лѣсу и басомъ, и дискантомъ, и хрипливо, и зычно.
— Охъ ужъ эти новички! вздохнулъ Грабенштейнъ. — Мерзни тутъ.
Бидра, взявъ подъ руку Арсланова и отведя немного въ сторону, произнесъ тихо:
— А вѣдь дѣло-то не ладно, товарищъ… Погляди-ка на Андрюхина…
Чрезъ полчаса Максимка и другой мужикъ, идя лѣсомъ по тѣмъ мѣстамъ, гдѣ была разставлена цѣпь охотниковъ, вдругъ не вдалекѣ увидѣли на снѣгу навзничь лежащую фигуру въ гусарскомъ мундирѣ… Бросившись къ мѣсту, они ахнули… Корнетъ Звѣздочкинъ лежалъ, опрокинувшись на сугробѣ, а около него снѣгъ былъ окрашенъ кровью. Онъ былъ мертвъ.
Чрезъ часъ въ Пятовскомъ домѣ, гдѣ предполагался пиръ и балъ, было общее смятеніе.
Всѣ охотники недоумѣвали и вспоминали послѣдній выстрѣлъ, раздавшійся, когда охота уже кончилась.
— Это такъ не останется! сказалъ Граукъ. — Это выяснится… Или я сдамъ полкъ и выйду въ отставку.
Госпожа Граукъ и всѣ дамы гурьбой ухаживали за Машенькой Задольской, которая лежала на диванѣ въ истерикѣ и страшно рыдала на весь домъ.
Тѣло молодого корнета было привезено изъ лѣсу въ домъ на розвальняхъ, запасенныхъ для перевозки медвѣдя. Тѣло было освидѣтельствовано полковымъ докторомъ и оказалось, что юноша гусаръ былъ убитъ наповалъ. Пуля, попавъ въ лѣвый бокъ, очевидно, пронзила сердце.
Однако, былъ ли заряженъ или разряженъ штуцеръ Звѣздочкина, вѣрно узнать было нельзя, такъ какъ его неосторожно сложили и спутали съ другими совершенно схожими, а Бидра и Грабенштейнъ не помнили — зарядили ли свои послѣ выстрѣла вновь или нѣтъ.
Тотчасъ же, конечно, былъ подробно допрошенъ мужикъ, приставленный къ корнету. Онъ заявилъ, что баринъ при немъ не стрѣлялъ ни нарочно, ни нечаянно. Мужикъ однако слышалъ послѣдній выстрѣлъ неподалеку за собой и въ томъ мѣстѣ, гдѣ оставилъ корнета.
— Почудилось даже мнѣ, что это мой баринъ и палитъ! объяснилъ онъ. — Сдается мнѣ, самъ онъ себя по малолѣтству хватилъ.
Среди общей сумятицы и переполоха Андрюхинъ одинъ молчалъ, какъ убитый, и искоса дико озирался на всѣхъ. Разумѣется, тотчасъ все разстроилось, всѣ стали собираться обратно по домамъ.
Тѣло положили на троечныя сани и шагомъ повезли въ городокъ. Офицеры рѣшили ѣхать вереницей за покойникомъ, какъ на похоронахъ.
Во время всеобщаго разъѣзда Андрюхинъ разыскалъ Караваева и выговорилъ тихо:
— Сударь мой, мнѣ надо вамъ сказать одно словечко. Пожалуйте-ка на минуточку!
И проведя за собой офицера въ маленькую угольную горницу, гдѣ былъ приготовленъ буфетъ съ фруктами и конфектами, Андрюхинъ подвелъ Караваева къ окну. Держа правую руку у него на плечѣ, онъ приложилъ лѣвую ему на грудь и выговорилъ твердымъ шепотомъ:
— Ну-ка, сударь мой, объясните. Почему и какъ…
— Что ты? отозвался Караваевъ, странно блеснувъ глазами, но стараясь изобразить спокойное удивленіе.
— Какъ все вышло?.. На лукаваго свалите… Чертъ виноватъ окажется? А?
— Я тебя не понимаю.
— Какъ же теперь быть-то? проговорилъ Андрюхинъ, не слушая и будто думая о чемъ-то постороннемъ. — Ну вотъ что, сударь мой. Вѣдь я видѣлъ.
Караваевъ хотѣлъ что-то произнести, но задохся и его поблѣднѣвшія губы только передернуло.
— Я тебя не понимаю. Чего ты хочешь? вымолвилъ онъ съ трудомъ чрезъ мгновенье.
— Будьте столь добры, не говорите мнѣ «ты»… Теперь это невозможнымъ стало.
— Я ни черта не понимаю. Что за комедія! воскликнулъ Караваевъ, оправляясь.
— Я видѣлъ вотъ собственными этими двумя глазами… Все!.. Видѣлъ!.. Вотъ сими двумя…
Андрюхинъ показалъ себѣ пальцемъ на оба глаза.
— Вотъ я и спрашиваю, какъ теперь быть?.. Сознаетесь сударь мой, въ смертоубійствѣ, или не сознаетесь?
— Какъ вы смѣете? вскрикнулъ Караваевъ, совершенна позеленѣвъ лицомъ.
— А? Вы эдакъ! Ну, ладно… Знайте только, что я все видѣлъ. Теперь я ни единой душѣ не скажу. Ну, а вы сами-то болтать врядъ будете.
Андрюхинъ быстро отошелъ, а Караваевъ остался на мѣстѣ истуканомъ, и потъ лилъ съ него градомъ.
XVI.
[править]Доѣхавъ въ городокъ вслѣдъ за тѣломъ корнета вмѣстѣ съ другими товарищами, Андрюхинъ объявилъ старшимъ изъ нихъ, чтобъ они непремѣнно были вечеромъ у полковника Капорко ради обсужденія ваяшаго дѣла.
Затѣмъ онъ отправился къ командиру полка. Граукъ принялъ маіора тотчасъ же и, тревожно сумрачный, поглядѣлъ пристально въ лицо Андрюхина и выговорилъ:
— А вѣдь вы не спроста и не зря пріѣхали. У васъ лица совсѣмъ такое…
— Перекошенное? Точно такъ, полковникъ, отозвался этотъ. — Я по дѣлу… Только я не къ командиру являюсь… Я къ старшему, что ли сказать, товарищу пришелъ, котораго больше всѣхъ люблю и уважаю и слова котораго мнѣ любый законъ.
— Спасибо вамъ… Я васъ тоже люблю и тоже уважаю… Ну-съ, присядемъ. Что скажете, маіоръ?
— Скажу полковникъ… Скажу… началъ Андрюхинъ садясь. — Во-первыхъ, попрошу, чтобы Граукъ, товарищъ, къ которому я обращаюсь, ни полслова изъ нашей предстоящей бесѣды не передавалъ Грауку, командиру Маріинцевъ. Такъ чтобы командиръ остался совсѣмъ въ сторонѣ. Прошу дать въ этомъ честное слово.
— Даю… чрезъ силу улыбнулся Граукъ.
— Ну-съ… Вотъ что, добрый товарищъ… Въ Маріинскомъ полку произошло такое, что полкъ замаранъ, опозоренъ и обезчестенъ на вѣки вѣковъ… Но можно еще честь полка спасти. Только бы разуму хватило, да чтобы время не ушло… Скорѣе надо. Въ полку одинъ офицеръ другого, товарищъ товарища, застрѣлилъ, какъ собаку, и еще предательски подло. Тайно. Изъ кустовъ. И убилъ, конечно, умышленно.
— Вѣрно?! Умышленно!.. воскликнулъ Граукъ.
— Да. Звѣздочкинъ убитъ умышленно и предательски. На это есть очевидецъ-свидѣтель, котораго Богъ Господь ради справедливости послалъ.
— Кто же его убилъ?.. глухо спросилъ Граукъ.
— Караваевъ.
Полковникъ выпрямился, какъ отъ удара, и закрылъ глаза, затѣмъ онъ поникъ головой и долго молчалъ.
— Мерзавецъ! выговорилъ онъ, наконецъ. — Да. Вѣрно. Онъ такой… И теперь я его яснѣе вижу. Онъ мнѣ казался давно способнымъ на мерзость и подлость, но я думалъ, что ошибаюсь… Это ужасно!
— Да, полковникъ… Это такой острый ножъ намъ всѣмъ, что надо… Надо что-нибудь надумать. Надо спасти честь полка.
— И вы видѣли сами?.. Хорошо видѣли?.. Вы не могли… Ну, не могли ошибиться?
— Полковникъ?! съ упрекомъ вымолвилъ Андрюхинъ.
— Да. Да… Лишній вопросъ. Простите меня. Но это такъ невѣроятно… Такъ ужасно. Да. Это ужасно. И при мнѣ!! Я командую полкомъ. Ужасно! Ужасно!
Граукъ порывисто вскочилъ съ мѣста и молча зашагалъ по кабинету изъ угла въ уголъ. Наконецъ, онъ снова сѣлъ противъ Андрюхина и спросилъ:
— И онъ думаетъ, что никто ничего не видалъ.
— Нѣтъ. Я ему сказалъ, что я все видѣлъ.
— Сказали! Уже?!..
— Да. Еще тамъ, при разъѣздѣ.
— И онъ, конечно, отрицаетъ.
— Да. Но фигура его и глаза не отрицаютъ, а подтверждаютъ. Да мнѣ его сознаніе и не нужно. Я видѣлъ самъ… А товарищи мнѣ повѣрятъ. Ну-съ, полковникъ. Что же дѣлать теперь?
— Не знаю… Не знаю… и не знаю! упавшимъ голосомъ выговорилъ Граукъ.
— Объявить все властямъ гражданскимъ. Начнется дѣло въ уголовной палатѣ. Мы будемъ свидѣтелями по дѣлу убійства, а вся губернія… Нѣтъ! Вся Россія… освѣдомится хоть по наслышкѣ, какъ въ Маріинскомъ гусарскомъ полку одинъ офицеръ убилъ товарища въ кустахъ, какъ собаку. Посовѣтуете вы мнѣ, полковникъ, направиться въ уголовную что ли палату и донести?
— Нѣтъ… Не знаю… Ничего сказать не могу… Мнѣ мѣшаетъ то, что я командиръ, а не просто вамъ товарищъ…
— Тогда… Тогда я васъ понимаю! твердо произнесъ Андрюхинъ. — И больше мнѣ ничего не нужно отъ васъ. Вы такъ же чувствуете и понимаете, какъ и я… Какъ и всѣ мы… Ну-съ… Вотъ… Больше ничего. До свиданія. У насъ сборъ вечеромъ у Капорко.
Андрюхинъ поднялся.
— Однако, маіоръ… Все-таки я не знаю, что вы… Какъ вы собираетесь дѣйствовать.
— Наказать злодѣя и подлеца за предательское убійство.
— Какъ же вы накажете его?
— Безпощадно.
— Но какъ?
— Тѣмъ же самымъ. Тою же мѣрою, что онъ мѣрилъ! Что?
Граукъ не отвѣтилъ ни слова, только лицо его измѣнилось.
— Развѣ это несправедливо? спросилъ маіоръ.
Граукъ помолчалъ мгновеніе и вымолвилъ тихо:
— Офицеръ, одинъ, этого рѣшить не можетъ, но нѣсколько человѣкъ товарищей, сообща, могутъ…
Андрюхинъ поклонился и быстро вышелъ.
Въ тотъ же вечеръ старшіе офицеры полка собрались на квартиру къ полковнику Капорко.
Когда всѣ были въ полномъ сборѣ, Андрюхинъ обратился ко всѣмъ съ рѣчью.
Онъ объяснилъ прежде всего, что въ тотъ моментъ, когда начался гвалтъ въ лѣсу, чтобы выгнать медвѣдя, онъ изъ суевѣрія ушелъ со своего мѣста за цѣпь и случайно очутился за Караваевымъ.
— Онъ стоялъ передо мной, продолжалъ Андрюхинъ, — на довольно близкомъ разстояніи, шаговъ въ пятнадцать. И вотъ что я видѣлъ: черезъ десять минутъ, пять ли, теперь не помню, послѣ того, что раздался послѣдній выстрѣлъ вдали, Караваевъ вдругъ тоже прицѣлился и выпалилъ. А затѣмъ онъ бросился бѣжать не къ звѣрю, по которому, какъ я думалъ, онъ палилъ, а въ противоположную сторону. Я пригнулся за кустомъ, и онъ пробѣжалъ мимо меня шагахъ въ восьми въ такомъ видѣ, что я тутъ же понялъ, что случилось что-нибудь чрезвычайное. Пропустивъ его, я бросился туда, куда онъ стрѣлялъ… Я нашелъ Звѣздочкина уже мертвымъ, но промолчалъ, когда мы сошлись и его ждали. Теперь заявляю вамъ, товарищи, объ этомъ убійствѣ, чтобы вы рѣшили, что дѣлать. Я подтверждаю все клятвой предъ Господомъ Богомъ.
Наступило долгое гробовое молчаніе. Всѣ присутствующіе были, очевидно, страшно поражены. На нѣкоторыхъ лицахъ, однако, хотя и было написано недовѣріе, но тревожное, выдававшее внутреннюю борьбу.
«Дѣло немыслимое! А Андрюхинъ не лжетъ», говорили лица.
— А если онъ стрѣлялъ по звѣрю-съ, по зайцу, что ль? А нечаянно-съ попалъ… заговорилъ, наконецъ, Капорко, едва слышно.
— Что вы… Что ты! вырвалось вдругъ сразу, со всѣхъ сторонъ съ упрекомъ и насмѣшкой.
— Нѣтъ!.. Онъ зналъ, во что стрѣлялъ, сказалъ Андрюхинъ, вздохнувъ. — Я видѣлъ, я чувствовалъ, что онъ не въ звѣря палитъ, а дѣлаетъ что-то особенное, ужасное. Всѣ его ужимки, внезапный прицѣлъ, скачекъ въ сторону… Все это можно было чувствовать, но объяснить нельзя.
Наступило снова тяжелое молчаніе, и долго никто будто на хотѣлъ или не рѣшился прервать его.
— Теперь, товарищи, заговорилъ снова Андрюхинъ, — вы должны рѣшить, что дѣлать. Злодѣй осрамилъ Маріинскій полкъ. Намъ надо твердо, единодушно поступить…и строго. Нельзя оставить злодѣя безнаказаннымъ. Нельзя передать дѣла судьямъ для огласки. Нельзя выносить соръ изъ избы, на вѣки позорить полкъ, пятнать мундиръ. Мы должны сами судить и казнить преступника. Сдѣлать это будетъ очень трудно, но возможно. Прежде всего нужно попробовать заставить Караваева сознаться въ преступленіи. Для этого я прошу сейчасъ послать за батюшкой, чтобъ онъ явился съ крестомъ и евангеліемъ. Я принесу клятву при всѣхъ, что все мною разсказанное я видѣлъ собственными глазами, а Караваевъ пускай принесетъ клятву, что это не правда. Согласны ли вы?
— Согласны. На все… раздались голоса, глухіе, смущенные.
Черезъ часъ полковой священникъ былъ уже среди офицеровъ. Караваевъ по первому приглашенію сказался больнымъ и за нимъ былъ посланъ Грабенштейнъ, чтобы силкомъ привезти его, если онъ не поѣдетъ добровольно…
XVII.
[править]При мертвомъ молчаніи появился Караваевъ въ горницѣ, гдѣ сидѣли всѣ старшіе товарищи. Блѣдный, со сверкающими глазами, онъ вошелъ и сталъ среди комнаты не глядя ни на кого.
— Господинъ Караваевъ, встрѣтилъ его Андрюхинъ. — Вы должны здѣсь при всѣхъ гг. офицерахъ, «бывшихъ» вашихъ товарищахъ, разъяснить дѣло. Я принесу клятву, поцѣлую Крестъ и Евангеліе, подтверждая истину моихъ словъ, что я видѣлъ собственными глазами, какъ вы убили Звѣздочкина. Вы же должны поклясться точно такъ же, что это ложь и клевета.
— Нѣтъ, глухо отозвался Караваевъ, глядя въ полъ и какъ-то странно тряся головой.
— Вы не хотите принести клятву?!
— Нѣтъ!..
— Но этимъ вы прямо докажете, что вы убійца! воскликнулъ Бидра внѣ себя.
— Да, знаю…
— Что?!! вскрикнуло нѣсколько человѣкъ.
— Я сознаюсь, что убилъ… И сознаюсь, что не нечаянно.
Слова эти громомъ упали среди всѣхъ. Оказалось, что нѣкоторые еще сомнѣвались въ умыслѣ преступленія, теперь же сразу все предстало во всей своей ужасной простотѣ.
Мертвая тишина наступила въ комнатѣ.
— Вы сознаетесь… тихо переспросилъ чрезъ мгновенье Арслановъ.
— Да, сознаюсь! гораздо громче и рѣзче произнесъ Караваевъ. — Я его убилъ. И убилъ нарочно. А почему — это мое дѣло.
— Почему! Почему! вскрикнулъ Бидра. — Всему полку извѣстно! Отдѣлались отъ соперника…
— Это не идетъ-съ къ дѣлу… вступился Капорко. — Это не наше-съ дѣло — разбирать причины.
— Да. Конечно… Правда, сказалъ Бидра и прибавилъ строго: — Теперь ступайте въ кабинетъ полковника и ждите нашего рѣшенія.
Совѣщаніе пораженныхъ и взволнованныхъ донельзя Маріинцевъ продолжалось около часа и было наконецъ окончательно рѣшено:
«Объяснить смерть Звѣздочкина несчастною неосторожностью, а Караваеву предложить въ эту же ночь застрѣлиться самому. Если же онъ, какъ надо предположить, не согласится на это, то шести старшимъ офицерамъ взять на себя тяжелую обязанность. Кинуть жребій — кому застрѣлить Караваева какъ окажется это удобнѣе. На кого падетъ жребій, тотъ долженъ безпрекословно принять на себя роль это мстителя».
Караваевъ былъ снова вызванъ изъ кабинета, и Арслановъ передалъ ему приканіе полка: застрѣлиться.
— Нѣтъ, хрипливо отозвался онъ упавшимъ отъ волненія голосомъ. — Это комедія и самоуправство. Заявите кому слѣдуетъ. И пускай меня судятъ. Быть солдатомъ, или быть на каторгѣ все-таки легче, чѣмъ самому на себя руки наложить. Да еще по приказанію… чужихъ людей…
Послѣ краткаго молчанія въ горницѣ, Бидра, переглянувшись со всѣми товарищами, сухо и холодно выговорилъ:
— Въ такомъ случаѣ, господинъ Караваевъ, намъ останется подумать, что дѣлать съ вами. Можете отправляться къ себѣ… Но мы васъ просимъ самому на себя не доносить, не отправляться съ повинною, а молчать.
Караваевъ изумленнымъ взглядомъ окинулъ всѣхъ, очевидно совершенно не понимая смысла предложенія.
— Да-съ… Молчать, какъ и мы… прибавилъ Андрюхинъ. — Не позорить весь полкъ. Извольте дать слово.
— Слово убійцы-съ, воскликнулъ расходившійся Капорко. — Отпустите его скорѣй… Тяжело. Гадко… Ступайте…
Караваевъ круто повернулся налѣво кругомъ и медленно вышелъ изъ горницы.
— Ну-съ, а теперь, товарищи, жребій! взволнованнымъ голосомъ заговорилъ Бидра. — Я надумалъ единственный способъ… По моему иного ничего выдумать нельзя. Все останется тайной… Мы сами ничего знать не будемъ… Да… Мы сами не будемъ знать избраннаго судьбой отомстителя за бѣднаго Звѣздочкина. Прежде всего надо написать наши имена на билетикахъ. Кому выпадетъ по жеребью грустное порученіе товарищей, тотъ долженъ тайно сейчасъ же или завтра, или на недѣлѣ, когда окажется возможнымъ, застрѣлить этого пса… Главное съумѣть соблюсти тайну.
Наступило молчаніе.
— Ну-съ, рѣшено это? спросилъ Бидра оглядывая всѣхъ..
— Рѣшено… Да… Рѣшено… раздалось нѣсколько сдержанныхъ голосовъ. Только Андрюхинъ и Арслановъ крикнули громко и энергично: — «Разумѣется!» Грабенштейнъ что-то пробормоталъ черезчуръ робко.
— Ну… Аминь! взволнованно произнесъ Бидра, махнулъ рукой и взялъ листъ бумаги.
— Простите, товарищи, смущенно вдругъ заговорилъ Капорко. — Я хочу просить, ради моихъ-съ лѣтъ и здоровья-съ… Если прикажете, я не отступлю-съ тоже-съ… Но я васъ прошу… Увольте меня-съ…
Сразу было поднялся споръ. Одни согласились тотчасъ исключить старшаго полковника и освободить отъ жеребья, но Бидра, Нѣмовичъ и Грабенштейнъ были противъ этого.
— Я тоже не молодъ! сказалъ первый. — Года не при чемъ…
— А я, ей Богу, совсѣмъ не знаю… Съумѣю ли даже эдакое совершить, тихо сказалъ Нѣмовичъ.
— Съ исключеніемъ одного человѣка шансы для всякаго изъ насъ измѣняются, разсчелъ тотчасъ нѣмецъ.
— Извольте-съ, вымолвилъ Капорко почти со слезами на глазахъ. — Я самый старый-съ… И я думалъ-съ, вы меня, товарищи, помилуете… Ну, какъ угодно-съ…
Голосъ старшаго полковника странно подѣйствовалъ на всѣхъ, и тотчасъ было рѣшено избавить Капорко отъ жеребья, но вмѣстѣ съ тѣмъ избрать распорядителемъ. Процедура жеребья была опредѣлена тотчасъ замысловато, но толково.
Полковникъ тотчасъ ожилъ и бодро принялся за дѣло. Онъ принесъ картонъ и маленькую шкатулку. Нарѣзавъ листъ почтовой бумаги на маленькіе, въ вершокъ, четвероугольники онъ сталъ, было, раздавать всѣмъ для вписанія своего имени.
— Нѣтъ, не надо, заявилъ Бидра. — Впишите сами наши имена и прочтите вслухъ.
Черезъ минуту Капорко прочелъ имена:
— Андрюхинъ, Уткинъ, Рубинскій, Арслановъ, Николаевъ, Бидра, Нѣмовичъ, Грабенштейнъ.
Затѣмъ всѣ билеты были свернуты въ налочки и брошены въ картонъ, уже знакомый всѣмъ присутствующимъ.
Гусары вдругъ вспомнили, какъ недавно здѣсь у Капорки баллотировали шутя барышень Задольскихъ, ради приглашенія на балъ. Какая разница между тогдашнею потѣхой и этимъ ужаснымъ дѣломъ.
— Акимъ, крикнулъ Капорко своего стараго деньщика. — Приведи сюда свою Груньку.
Черезъ минуту полнаго молчанія въ горницѣ, деньщикъ появился въ дверяхъ, ведя за руку шестилѣтнюю дѣвочку. Грунька ухмылялась и бойко оглянула всѣхъ гусаръ, отъ которыхъ часто получала всякія подачки.
— Поди сюда, Груня! сказалъ Капорко.
Дѣвочка приблизилась къ нему и къ столу съ картономъ и со шкатулкой, поставленному среди горницы. Гусары сидѣли поодаль отъ стола на стульяхъ у стѣны.
— Гляди, Груня… Видишь въ картонѣ палочки изъ бумажки, спросилъ Капорко.
— Визу, отозвалась Груня пискливо.
— Ну, влѣзай на стулъ вотъ… Опусти туда руку, помѣшай, пошарь и вынь мнѣ одну палочку. Только одну…
Дѣвочка влѣзла на стулъ и, ухмыляясь забавной штукѣ, которую заставляли ее сдѣлать, быстро опустила руку въ картонъ.
— Посарить? бойко спросила она вдругъ смѣясь.
— Пошарь…
— Одну паячку? переспросила Грунька.
— Одну! одну!..
Дѣвочка шибко завертѣла рукой въ картонѣ, вытащила два билетика, но одинъ выронила тотчасъ обратно, а другой подала полковнику.
Капорко развернулъ его, быстро перечеркнулъ краснымъ карандашемъ, потомъ снова свернулъ и бросилъ въ картонъ.
Акимъ взялъ дѣвочку и увелъ.
Во время всей этой процедуры ни одинъ гусаръ не проронилъ ни слова. Всякій въ свой чередъ былъ взволнованъ, или крайне безпокоенъ или, наоборотъ, неподвижно задумчивъ и углубленъ въ тяжелыя размышленія.
«Вотъ сейчасъ узнаешь! Увидишь свое имя! Перекрещенное краснымъ крестомъ будто кровью замаранное!» думалось каждому.
Капорко началъ медленно вынимать изъ картона билетики по очереди и называть фамиліи. Названный вставалъ, подходилъ къ столу, бралъ билетикъ, читалъ свою фамилію, и бросалъ его снова, но уже въ шкатулку.
А затѣмъ по заранѣе рѣшенному условію, всякій мгновенно выходилъ изъ горницы и изъ квартиры полковника, дабы нельзя было по лицу его догадаться, на его ли имени оказался красный крестъ. Офицеры съ умышленными интервалами прошли предъ столомъ и ушли изъ квартиры.
Ни одинъ не выдалъ себя. Только второй по очереди, Нѣмовичъ, чрезвычайно вдругъ смутился и какъ-то поперхнулся, но лицо его слегка просвѣтлѣло.
— Не онъ? подумали еще остававшіеся въ горницѣ.
Грабенштейнъ, прочитавъ и бросивъ въ шкатулку свой билетикъ, слишкомъ быстро и бодро пошелъ отъ стола.
— Обрадовался Нѣмецъ, подумалъ Андрюхинъ. — Такъ же, какъ подъ Грохбвымъ, когда намъ былъ данъ отбой…
Послѣдними прошли Андрюхинъ и Бидра.
Капорко, оставшись одинъ, заперъ маленькую шкатулку, а затѣмъ запечаталъ ее своею печатью. Билетики должны были храниться лишь временно. Предполагалось, на худой конецъ, снова собраться всѣмъ и вмѣстѣ переглядѣть билетики, если въ продолженіе двухъ недѣль не совершится условленное и избранный судьбой не исполнитъ своего долга.
Послѣ совершенія самосуда надъ Караваевымъ, билетики предполагалось тотчасъ сжечь, чтобы все кануло въ воду. Полковникъ зналъ на кого палъ жребій и зналъ, что не придется провѣрять билетиковъ, чтобъ уличать малодушнаго и измѣнника.
— Чрезъ дня три, недѣльку — сожжемъ ихъ… думалъ Капорко… — У этого, такъ не такъ, а духу хватитъ… А будь Грабенштейнъ или Нѣмовичъ — была бы канитель или срамота. Теперь все спасено… Маріинцы не будутъ осрамлены предъ всею Россійскою арміей…
XVIII.
[править]Весь полкъ, а равно и весь городъ былъ на похоронахъ несчастно и странно погибшаго корнета. За исключеніемъ командира полка и девяти старшихъ офицеровъ — всѣ были увѣрены, что корнетъ нечаянно застрѣлился на охотѣ. Ротмистръ Караваевъ на похоронахъ не присутствовалъ; ибо былъ якобы боленъ и не выходилъ изъ квартиры. Одновременно было извѣстно, что Караваевъ уже не командиръ нестроевой команды, ибо подалъ въ отставку, оскорбившись тѣмъ, что Граукъ вдругъ назначилъ на его мѣсто хотя и плохого кавалериста, Грабенштейна, но человѣка практическаго и честнаго.
Чрезъ шесть дней послѣ похоронъ юнаго корнета, Малороссійскъ взволновался. Имя Караваева было у всѣхъ на языкѣ.
— Вотъ неожиданно! Вотъ нельзя было подумать… Вонъ гдѣ дикое самолюбіе-то заводится. Въ какихъ людяхъ!? говорили въ городѣ и въ полку.
Ротмистръ Караваевъ найденъ былъ поздно вечеромъ мертвымъ среди дороги на выѣздѣ изъ городка. Около него на снѣгу валялся разряженный пистолетъ. Рана въ високъ свидѣтельствовала, что застрѣлившійся умеръ мгновенно.
Поводомъ къ самоубійству, по убѣжденію всѣхъ, были двѣ причины: сватовство за старшую Задольскую и ея рѣшительный отказъ, а затѣмъ потеря команды при оскорбительной обстановкѣ, благодаря суровости и рѣзкости Граука. Такъ думали и рѣшили всѣ… кромѣ десяти человѣкъ Маріинцевъ съ командиромъ включительно…
При извѣстіи о самоубійствѣ Караваева, Капорко въ присутствіи восьми сошедшихся къ нему товарищей сжегъ всѣ билетики, на которыхъ были ихъ имена. Напрасно гусары приглядывались внимательно и пытливо другъ къ другу.
«Кто?!» говорили лица.
Но исполнитель самосуда себя не выдалъ. А старшій полковникъ снова подтвердилъ свою клятву никогда за всю свою жизнь не проронить имени, которое онъ перечеркнулъ краснымъ крестомъ.
XIX.
[править]Прошелъ годъ… Помимо двухъ трагически погибшихъ Маріинцевъ въ полку недоставало еще трехъ гусаръ. Князь Аракинъ, давно женатый и богачъ, вышелъ въ отставку и уѣхалъ съ молодою женою и съ невѣсткой въ Москву, чтобы Машенька могла разсѣяться и скорѣе оправиться отъ удара, который ее постигъ.
Старшій полковникъ Капорко рѣшился наконецъ перестать быть «запоркой» и, удалясь на покой, открылъ многимъ давно желанныя и лелеянныя вакансіи.
Маіоръ Арслановъ тоже вышелъ изъ полка, ибо сталъ вдругъ прихварывать, пренебрегалъ командованіемъ и будто разлюбилъ вдругъ свой эскадронъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ бросилъ картежную игру, при имени «Акулины Савишны» кисло, иногда и грустно улыбался. Пить онъ окончательно пересталъ, ссылаясь на нездоровье и боль въ головѣ.
Дѣйствительно маіоръ быстро и сильно измѣнился, похудѣлъ, сгорбился, будто сразу состарился. Долгая безшабашная гусарская жизнь видно сказалась вдругъ, сразу и заставила выйти въ отставку.
Скоро въ полку уже всѣ стали забывать о выбывшихъ товарищахъ.
Минулъ годъ со смерти двухъ гусаръ и о нихъ заговорили снова въ Малороссійскѣ дня на два и снова забыли всѣ.
Въ январѣ мѣсяцѣ полковникъ Граукъ получилъ письмо, доставленное ему лично проѣзжимъ черезъ городъ кирасиромъ. Граукъ, прочитавъ письмо, взволновался, но никому не сказалъ ни слова объ его содержаніи.
Черезъ недѣлю однако онъ объявилъ офицерамъ, что получилъ извѣстіе о смерти маіора Арсланова, скончавшагося въ уединеніи на хуторѣ, который онъ себѣ купилъ при выходѣ въ отставку.
Письмо, о которомъ умолчалъ Граукъ, показавъ его только женѣ, было слѣдующее:
"Полковникъ… Вы мой бывшій отецъ-командиръ и остались въ душѣ моей дорогимъ человѣкомъ. Родни у меня на бѣломъ свѣтѣ никого нѣту. Поэтому я и пишу вамъ о томъ, къ чему меня привела судьба… Вотъ уже тринадцатый мѣсяцъ, что я терзаюсь и мучаюсь и жизнь моя хуже каторжной. Больше не могу!.. Убилъ его — я! Кого — вы знаете. Не хочу называть и звать. Итакъ онъ не отходитъ… Случалось мнѣ десятокъ разовъ драться. Случилось убить двухъ человѣкъ, одного гусара и одного кирасира. Оба — хорошіе люди, славные товарищи и офицеры. Но такіе же, какъ и я, горячки въ картахъ и горячки на языкъ. Убилъ я ихъ и жилъ себѣ спокойно безо всякихъ угрызеній совѣсти. Дрались мы честно — и шабашъ. Что жъ горевать? И я вѣдь себя подставлялъ. И могъ быть убитъ… И вотъ теперь, видно, за все это старое, Господь наказалъ…
"Онъ… убитъ подло, не въ равномъ бою, а хитростью… По приказу товарищей — убитъ. Правда. Но все жъ таки убитъ, какъ разбойникъ убиваетъ въ лѣсу прохожаго, какъ палачъ убиваетъ осужденнаго… И онъ меня не оставилъ въ покоѣ!.. Онъ ходитъ за мной. И день цѣлый, и за обѣдомъ, и ночью въ постели — всегда онъ со мной. Такъ жить нельзя! Я забылъ, будучи гусаромъ, что я христіанинъ. Безпутная жизнь не давала времени очнуться. Теперь я вспомнилъ о Богѣ. Хотѣлъ было въ монастырь итти и спасаться въ молитвѣ и постѣ… Но не смогъ! Да и не къ лицу! Какой же я монахъ?!
«И вотъ, истерзавшись, увѣдомляю васъ, что исполнивъ долгъ товарища, совершивъ указанное Маріинцами — я жить не могу, не хочу. Мнѣ надо уйти туда же, откуда онъ ко мнѣ все ходитъ. Сравняюсь я съ нимъ и избавлюсь отъ него. А душа не пропала. Богъ все видитъ и проститъ. А вы, полковникъ и друзья-товарищи, гусары, не поминайте лихомъ за васъ душу положившаго!»
Въ концѣ былъ постскриптумъ, написанный уже ослабѣвшею рукою:
«Всякое оружіе мнѣ опротивѣло. И видѣть его не могу… Принялъ сейчасъ какое-то снадобье… Давно ужъ въ аптекѣ досталъ… Кажется черезъ часъ кончусь… Но слава Богу… Лежу и его не вижу… Совсѣмъ ушелъ… Меня тамъ ждетъ… Тамъ насъ Господь разсудитъ… Обнимаю мысленно Маріинцевъ, братьевъ моихъ… Всѣхъ. И былыхъ, и нынѣшнихъ, и будущихъ… Ура! Маріинцы! Во вѣки вѣковъ…»
XX.
[править]Спустя мѣсяцъ Граукъ, не желая быть укрывателемъ всей драмы, происшедшей въ полку имъ командуемомъ, донесъ обо всемъ въ Петербургъ.
И слѣдующіе слова были высшимъ начальствомъ переданы Трауку:
«Оставить дѣло, не давать ему ходу… Дѣло ужасное, но не срамное. Все-таки молодцы, мои Маріинцы!»
1891 г.