Великий раскол (Мордовцев)/Часть 2/XIV. Царевна Софья за географией
| ← XIII. Мазепа практикуется | Великий раскол — Часть вторая, XIV. Царевна Софья за географией | XV. Морозова в заточении → |
| Источник: Lib.ru |
XIV. Царевна Софья за географией
А в это утро в селе Коломенском, в царском дворце, о ней, о бывшей княжонушке Долгорукой, а ныне гетманше-вдовице, вспоминали и жалели.
Старая мамка рано взбудила царевну Софьюшку. Не хотелось старой будить царевну, так хорошо спала она, разметавшись в постельке, и так сладко улыбалась да шептала не то «батюшка свет» — царя-батющку, должно, видела во сне,— не то «Васенька-соколик» какой-то; а все ж надо было разбудить: сама царевна крепко-накрепко наказывала разбудить, «урки-де учить» надо… «И на что это девку урками мучат? — думалось мамушке.— А все-таки нельзя не разбудить; приказывала: коли-де, сказывала, выучу урки-те, так батюшка-царь обещал взять ее с собой действа смотреть».
И царевна сидит у стола, такая розовенькая, иногда позевывает со сна, крестит свой розовый ротик и все учит что-то очень мудреное, что задал ей этот Симеон Ситианович.
Перед царевной книга рукописная, а на столе глобус. Царевна то в книгу заглянет, то на потолок с узорами и покачивается.
— Ангул-ангул — угол, аркус — дуга, аксис — ось, екватор — уравнитель… Екватор, екватор, екватор, какой трудный!
Потом, закрыв глаза ладонями, повторяет эти слова наизусть и все спотыкается на экваторе…
— Евкатор, евкатор, ах, какой трудный!
— Нет, не евкатор, а екватор, екватор… Глянула в книгу, топнула ножкой:
— Нет, не евкатор, а екватор, екватор…
А мамушка сидит у окна с чулком и тихо шевелит губами, считая петли.
— Зона торрида — пояс горячий, или знойный, зона фригида — пояс хладный, или студеный…
— Ишь, диво какое! — удивленно качает головой мамушка.— Нашли вон пояс горячий… А с чево ему быть-ту горячим?.. И чему учат! Не диви бы божественному…
— Ах, мама, ты не знаешь! — защищает царевна своего учителя.— Это пояс в географии, а не такой пояс, какой носят…
— Ну и у этой там егорафьи с чего быть поясу горячу?
Царевна смеется самым искренним смехом.
— Ах, мамушка, какая ты смешная! «Егорафья»!.. География, а не егорафья…
— Ну, бог с ней, матушка царевна, с этой евграфьей! Вон сестрицы твои, другие царевны, ничему такому заморскому не учены, а все-таки, бога благодаря, здоровехоньки живут… Да и то сказать, ты у батюшки-царя любимое дите…
А царевна опять покачивалась над книгой да закрывала глаза ладонями, чтобы запомнить разные премудрости и не ударить лицом в грязь перед батюшкой.
—"Свойства и эффекции, которые земному кругу от течения солнца и звезд являющегося приключаются, суть: единого места периики суть антиков того места антиподы и антиподов того места антики". Антики, периики, антиподы, ах, как трудно! Антиподы, антиподы, антики…
Она встала и начала ходить по терему, повторяя и прищелкивая пальцами: «Антики, периики, антиподы, антики, периики…»
Она глянула в окно. Там часовые стрельцы стоят… А пруд такой тихий, по нем лебеди плавают… Увидали ее, свою любимицу царевну, и от радости начали крыльями махать… Царевна вся порозовела от этого лебединого привета… Надо их, лебедушек, покормить… да и учиться надо…
— «Тако единого места антиподы суть антиков того места периики, и перииков антики»,— снова уткнулась она в книгу.— «Сие от дефиниции довольно ясно есть и не требует доказания…» Ясно! То-то ясно!.. Ах, мамушка, неясно!
— Что ты, моя золотая! Совсем светло…
— Нет, в книге неясно…
— Ну, глазки, поди, притомила, отдохни…
— Нет, глаза не устали, а не пойму!
— Так у учителя спроси, мое золото.
— Ах, какая ты! — досадовала юная царевна.
И вдруг ей вспомнилась курносенькая, с розовыми щеками Оленушка, княжна Долгорукова, что ныне вдова-гетманша Брюховецкая…
— Что-то она поделывает теперь там, в черкасской стороне?
— Кто, золотая?
— Княжна Оленушка, гетманша.
— В полону она, бедная, сказывают; как убили черкасы ее мужа, так Петрушка Дорошонок, сказывают, взял ее к себе в полон.
— Ах, бедная! Что ж батюшка не отымет ее у Дорошенки? Я попрошу батюшку.
— Да вот Федор Соковнин, поди, скоро привезет от нее весточку, а може, и грамотку.
— Да… А вот сестры его, бедные, Морозова да Урусова… Я батюшку про них спрашивала, так говорит, закону-де супротивны стали.
— О-о-охте-хте! Где уж супротивны!… Все этот Никон…
Царевна как бы опомнилась и снова нагнулась над книгой.
— Ну, мамушка, не мешай мне.
— Что-й-то ты! Кто тебе мешает? Ты мне мешаешь, вон петлю спустила…
— Ну-ну…
Царевна встала и, глядя в потолок, стала спрашивать сама себя так, как ее спрашивал Симеон Полоцкой.
— «Дистанции мест пременяются ли?» — «Пременяются: путевая убо мест дистанция овогда большая, иногда меньшая быть может; но истинная и кратчайшая дистанция географическая пребывает тая-жде, разве егода познаеши, что суперфиция земная прервется или отделится. Места же зде разумеваем пункты земные недвижимые. И тако ежели суперфиция между двоих мест срединоположенная учинится высшая, то будет и дистанция мест учинена большая, а буде низшая, то будет меньшая».
Это она проговорила почти одним духом наизусть, так, что даже вся раскраснелась.
— Ай да умница! Не забыла,— похвалила она себя.— Поцелуй же себя.
И она подбежала к овальному зеркалу, висевшему на стене, и поцеловала свое отражение.
— Ба-ба-ба! — послышался вдруг возглас в дверях терема.— Ай да девка! Сама с собой целуется…
Мамушка вздрогнула и уронила чулок. Царевна отскочила от зеркала. В дверях стоял царь Алексей Михайлович и улыбался своею доброю улыбкою. И ласковые глаза, и розовые щеки — все так и светилось нежностью.
— Ай да девка!
— Батюшка! Государь! — радостно, зардевшись вся, соскликнула царевна и бросилась отцу на шею.
Он ласково крестил и целовал ее голову.
— А! Как растет девка,— нежно говорил он, положив руки на плечи дочери и глядя в ее лучистые глаза.— Уж скоро и до головы не достану, скоро отца перерастет.
— Ах, батюшка, светик мой, миленькой, государь! — ласкалась девочка.
— Да и что дивить! Девке скоро шестнадцать стукнет…
— Пятнадцать, царь-государь,— поправила его мамушка, подходя и целуя царскую руку.
— Здравствуй, мамка!.. Вы всегда убавлять года любите, это женское дело…
— Нету, государь-батюшка.
— А что вы тут делаете?
И царь подошел к столу, на котором лежала развернутая рукописная книга и стоял глобус. Он взял книгу и стал смотреть ее титу, расписанный киноварью и разными цветными заставками.
— «География генеральная,— читал он,—небесный и земноводный круги купно с их свойствы и действы, от Бернардуса Варениуша сложенная…» Так, так, география.
Царевна, прижавшись головкой к плечу отца, тоже заглядывала в книгу. Царь перевернул первый лист.
— Вижу, сам Симеон писал, искусник, худог добрый… Ишь скромник, что говорит в предисловии: «Того ради малым и худым кораблецем смысла моего с прочими на широкий сей океан толкования пуститися дерзнул…» Да, скромник… Это хорошо… «Моя же должность объявити,— продолжал читать царь,— яко проводих сию не на самый словенский высокий диалект против авторова сочинения и хранения правил грамматических, но множает гражданского посредственного употреблял наречия, охраняя сенс и речи самого оригинала иноязычного…» Ишь, ты! А что есть «сенс»? — обратился он к дочке и погладил ее волосы.
— «Сенс» сиречь «смысл»,— бойко отвечала девочка.
— Так, умница.
Старушка мамушка, стоя в стороне, с умилением глядела на эту нежную сцену.
— Много выучила?— спросил царь, взглянув на девочку.
— До перииксв и антиков, батюшка.
— Хорошо, дочушка… А трудно, поди?
— Трудно…
— Ничего… корень учения горек, а плоды его сладки суть…
Он взглянул на глобус, тронул его, повернул на оси…
— А сие разумеешь? — спросил он, тыкая пальцем в глобус.
— Разумею, батюшка.
— Это что такое! Словно ось махонька…
— Сие есть аксис, на чем Земля вертится.
— Ишь ты, аксис… слово, поди, греческое… так-так, словно ось…
— Да она осью и называется, батюшка,— пояснила девочка.
— Точно-точно… Премудро все сие… Токмо не уразумею я, как люди не упадут с Земли, коли она круглая…
— Не падают, батюшка…
— То-то я сам вижу, что не падают… Вот и мы не падаем, стоим, потому кверху падать нельзя… А вот те-ту, что внизу, под нами живут?
— Они, батюшка, называются антиподы.
— Антиподы, ишь ты… А мы кто же?
— А мы антики…
— Вон оно что! Поди ты, мы антиками стали, русские-то… А все премудрость божия…
Он задумчиво качал головой, рассматривая глобус и повертывая его.
— А где ж Москва тут будет? — спросил он. Царевна повернула глобус, нагнулась к нему…
— Вот Москва, батюшка.
— Вижу, вижу… И на чертеже государства российского такоже… А Ферапонтов монастырь, примером сказать?
Девочка вопросительно посмотрела на отца.
— Не знаю, батюшка.
Царь задумался: он вспомнил о своем некогда «собинном» друге и вздохнул.
— Нет его, поди, тут, Ферапонтова-ту,— раздумчиво сказал он,— и Пустозерска нет…
Мысль его, видимо, где-то витала; но девочка не понимала этого и молчала… Она слышала только, как лебеди кричат на пруду; она знала, что они о ней соскучились, она избаловала их.
— Дивны, дивны дела твои, господи,— продолжал царь раздумчиво.— А это что такое, опоясочка черненькая кругом, а?— спросил он, проводя пальцем по экватору.
— Ее-ев-евкатор это, батюшка,— зарделась девочка, чувствуя, что дело не совсем ладно.
— Евкатор…
— Сиречь уравнитель,— поправилась она.
— Уравнитель… опоясочка вокруг Земли… А кто ее опоясал? Все бог… Для него, батюшки-света, вся земля, что яблочко едино, клубочек махонький, взял и опоясал своею божественною ниточкою, поясом господним… Одеяся, яко ризою, облаком, лете на крылу ветреннюю… Чудны дела твои, господи… Ишь лебеди раскричались, к дождю, поди…
— Они есть хотят.
— То-то, проголодались без тебя… А вот сия опоясочка тоненька?— указал он на Северный полярный круг.— Что оная означает?
— Сие есть зона фригида, пояс хладный, или студеный,— бойко отвечала девочка, уверенная, что на этот раз не врет.
— Так пояс таки? Так и называется?
— Пояс, батюшка, хладный.
— Хладный… почему ж хладный?
— Поелику северный, а на севере хлад…
— Точно, точно… Вон в Крыму и на Тереке, сказывают, теплее, а в Ерусалиме знойно.
— А вон там, батюшка, и пояс знойный, или горячий, зона торрида,— торопилась девочка, показывая своим розовым пальчиком Южный полярный круг.
— Так-так, дочушка моя, умница… Учись, учись… Это премудрость божия…
Девочка стала ласкаться к нему, словно кошечка.
— Ах ты, моя Софей — Премудрость божия,— гладил он ее.
— А возьмешь меня на действо? — вдруг спросила она.— На «Навуходоносорово» действо…
— Возьму, возьму.— Он снова поцеловал ее в голову.— Ишь, выросла.
Выглянув затем в окно, Алексей Михайлович увидел, что к крыльцу, по заведенному порядку, уже стали сходиться бояре и стольники на смотр, для поклонов и для докладов. Меж ними он увидал князей Воротынского и Одоевского да Василия Волынского. Какая-то тень прошла по благодушному лицу царя; он догадался, зачем пришли эти трое… Этой ночью они пытали Морозову и Урусову.
Царь рассеянно и торопливо перекрестил дочь и вышел из терема.