….По волѣ Кесаря, Констанція получивъ намѣстничество; Арморики[1], прибылъ я въ замокъ, мнѣ назначенный не далеко отъ моря. Сей замокъ былъ древле Галльскою крѣпостію, распространенною Юліемъ Кесаремъ. Онъ стоялъ на утесѣ въ лѣсу примыкающемъ и омываемымъ волнами озера.
Тамъ провелъ я нѣсколько мѣсяцевъ въ глубокомъ уединеніи; бесѣдовалъ съ Богомъ и совѣстію, вникалъ духомъ въ спасительныя истины Христіанской вѣры, и со дня на день побѣждалъ сильнѣе остатокъ мірскихъ склонностей: но страсти этой, подобно женамъ ласковымъ, влекли меня къ себѣ тайною прелестію.
Случай прервалъ, мои изслѣдованія и побѣды надъ самимъ собою.
Воины увѣдомили меня, что съ нѣкотораго времени неизвѣстная жена выходитъ изъ лѣсу передъ наступленіемъ ночи, одна въ ладьи переплываетъ озеро, и на другомъ берегу скрывается.
Мнѣ было извѣстно, что Галлы повѣдаютъ женамъ самыя важныя таинства; и отдаютъ на судъ дочерей и супругъ дѣла нерѣшенныя въ совѣтъ мужей. Народъ мною управляемый сохранилъ нравы отцевъ своихъ, и съ негодованіемъ покорствовалъ Римлянамъ. Духъ его, какъ у всѣхъ народовъ Галліи, былъ дерзкій, буйственный и строптивый. Мнѣ ничего упустить не хотѣлось, чтобы не лишиться милостей Діоклетіана и покровительства Констанціи; a донесеніе воиновъ требовало осторожности: и итакъ я рѣшился самъ примѣчать за Галльскою невидимкою.
Передъ вечеромъ, въ доспѣхахъ воинскихъ, прикрытыхъ хитономъ тайно прокрался я изъ замка на берегъ озера и сталъ на томъ мѣстѣ, на которое указывали мнѣ воины, за скалами и утесами.
Долго ждалъ я; никто не показывался. Вдругъ вѣтеръ съ озера доноситъ ко мнѣ звуки голоса человѣческаго; и напрягаю слухъ мой, и въ тоже время усматриваю ладью, качаемую волной; она опускается, скрывается подъ бурнымъ плескомъ двухъ валовъ, и снова поднимается на верхъ волнистаго бугра; таинственная жена, управляя весломъ, приближается къ берегу; она поетъ, сражаясь съ бурею. По духу ея неустрашимости кажется, будто она играетъ вѣтрами и повелѣваетъ стихіями, рука ея приноситъ жертвы, свергая въ озеро куски полотна, овечье руно, соты меда и другія мѣлочи серебряныя и золотыя.
Скоро незнакомка пристаетъ къ берегу, ступаетъ на землю, привязываетъ ладью къ стволу осокори и наконецъ идетъ въ лѣсъ, подпираясь тѣмъ весломъ, которымъ управляла: она прошла мимо, и меня не видала. Но я могъ разсмотрѣть ее. Она имѣла высокой станъ; черная короткая и безрукавная мантія едва одѣвала ея наготу. На мѣдномъ поясъ висѣлъ золотый серпъ, a голова была увѣнчана дубовой вѣтвію. Бѣлизна рукъ и лица ея, голубыя очи, алыя уста, длинные свѣтлорусые волосы по плечамъ разсыпанные являли образъ красоты и нѣжности; a величавая осанка и поступь ея нѣчто гордое и дикое: то была дщерь Галліи. Она пѣла сладкимъ голосомъ слова грозныя, и обнаженная грудь ея опускалась и воздымалась, подобно какъ пѣна морская.
Я слѣдовалъ за нею въ нѣкоторомъ разстояніи. Она протекла каштановый лѣсъ, котораго древеса, современныя началу свѣта, изсохли всѣ на вершинахъ. Около часа перебирались мы черезъ пустыню, заростшую мхомъ и папоротникомъ. На концѣ ея былъ дремучій лѣсъ, a въ лѣсу обширная площадь съ курганомъ, который почитается у Галловъ могилою воиновъ, и на которомъ лежалъ камень.
Ночь наступила; юная дѣва остановилася у камня, три раза всплеснула руками, и громко произнесла одно таинственное слово.
Внезапно во глубинъ лѣса засвѣтилися безчисленные огни; при каждомъ дубѣ, такъ сказать, родился Галлъ; со всѣхъ сторонъ двинулись варвары въ великомъ множествѣ; одни въ нарядѣ воинскомъ, другіе съ дубовою вѣтвію въ правой рукѣ и съ пламенникомъ въ лѣвой. Я смѣшался съ толпою: за первымъ шумомъ и безпорядкомъ собранія слѣдовала тишина и порядокъ, и тотчасъ началось торжественное шествіе.
По совершеніи сего обряда, возвращаются къ надгробному камню. Тамъ водружается обнаженный мечь для означенія мѣста совѣта. По камнямъ, укладеннымъ ступенями у подошвы кургана, жрица (въ которой узналъ я дѣву незнакомку) всходитъ на площадь послѣдняго камня, и Галлы обступаютъ ее съ оружіемъ и пламенниками: память древней свободы приводитъ сердца въ умиленіе, нѣкоторые воины, съ сѣдыми волосами, плачутъ; крупныя слезы катятся на щиты ихъ. Все, преклонясь впередъ и опершись на копья, внимаютъ заранѣе словамъ жрицы.
Нѣсколько минутъ она безмолвствуетъ передъ лицемъ воиновъ и того народа, который дерзнулъ первый возгласить къ земнороднымъ: «Горе побѣжденнымъ!» Дерзкое слово, нынѣ обращенное Богомъ на главу его! На ея лицѣ написано сожалѣніе и глубокое чувство сего народнаго бѣдствія. Скоро она собирается съ мыслями и произноситъ рѣчь:
«Вѣрные сыны Тентатеса! вы, которые, среди отечества, вверженнаго въ рабство, пребыли неизмѣнны въ законахъ и вѣрѣ отцевъ вашихъ! не могу взирать на васъ безъ слезъ и стенанія? Вы ли остатокъ того народа, который давалъ уставы вселенной? Гдѣ цвѣтущія страны Галліи и тотъ величавый совѣтъ женъ, передъ которымъ великій Аннибалъ смирялся? Гдѣ тѣ Друиды, которые посвящали себя образованію юношества? Едва нѣкоторые изъ нихъ живы, но въ изгнаніи, въ безвѣстности? въ пещерахъ дикихъ сокрытые. Одна слабая жрица, Велледа, совершаетъ нынѣ ваши моленія и жертву. О Слинской островъ[2]! о мѣсто почтенное и святое! одна я осталась изъ девяти дѣвъ, посвященныхъ на служеніе Тенанатесу. Скоро послѣдніе рыцари его сокрушатся, послѣдніе служители умолкнутъ. Но есть надежда! Объявляю вамъ о новомъ и сильномъ союзникѣ: кто изъ васъ не обратится къ оружію, и въ комъ истребилась память народнаго бѣдствія? Вы родитесь невольницами; едва выходите изъ дѣтства, и Римляне васъ похищаютъ. На что? Не знаю. Въ лѣтахъ мужества васъ высылаютъ на границу положить свой животъ за вашихъ мучителей, или бороновать землю для ихъ пропитанія. Въ тяжкихъ работахъ, на васъ возложенныхъ, вы ссѣкаете лѣса ваши; вы пролагаете съ величайшимъ трудомъ дороги, вводящія рабство внутрь отечества вашего; по симъ путямъ, какъ скоро они отверзты, притекаетъ неволя, гоненіе и смерть съ воплемъ злодѣйской радости. Наконецъ, если переживете всѣ оскорбленія, то васъ приведутъ къ стѣнамъ Рима, и тамъ, на амфитеатрѣ, спустятъ васъ другъ съ другомъ для убійственной драки, для забавы свирѣпой черни. Галлы! посѣтите Римъ, но другимъ образомъ, достойнѣйшимъ вашей древней славы! Предстаньте внезапно съ Капитолія, какъ первые и грозные его посѣтители, ваши предки и предшественники. Васъ зовутъ на позорище? Летите! исполните волю славныхъ зрителей васъ требующихъ; да научатся Римляне умирать, но другимъ образомъ, не упиваясь вашею кровію во дни ихъ празднества, не смотря на вашу смерть, a сами ее принимая. Дѣло возможное. Поселившіяся въ Испаніи племена Франковъ возвращаются въ свое отечество; ихъ флотъ стоитъ у береговъ вашихъ, они ожидаютъ только знака вашего, чтобы подашь вамъ руку помощи. Но если небо не увѣнчаетъ нашихъ подвиговъ, если счастіе принесетъ въ другой разъ побѣду Кесарямъ; то укроемся съ Франками въ неизвѣстной уголъ свѣта, гдѣ нѣтъ рабства, гдѣ нѣтъ притѣсненія!»
Сія рѣчь, произнесенная во мракѣ ночи, при освѣщеніи факеловъ, въ дремучемъ лѣсу, у могилы воиновъ, и подъ свистомъ бушующихъ вѣтровъ, имѣла необыкновенное дѣйствіе. Воспаленное воображеніе привело разсудокъ въ бездѣйствіе. Тотчасъ положили соединишься съ Франками. Три раза одинъ воинъ покушался говорить противъ общаго мнѣнія; три раза обращали его къ молчанію; и въ послѣдній разъ герольдъ обрѣзалъ полу его мантіи. Но сіе происшествіе было только преддверіемъ другаго грознаго явленія. Для испытанія воли небесъ, толпа требуетъ громогласно жертвы, и жертвы человѣческой. У Друидовъ закалаемы были въ сихъ случаяхъ преступники, на смерть осужденные. A какъ не было на сей разъ такой жертвы, то Велледа объявила, что божество обрекаетъ на смерть древнѣйшаго изъ старцевъ.
Тотчасъ приносятъ чашу, надъ которою надлежало Велледъ принесть старика на закланіе, и ставятъ передъ нею. Она не сходила съ того мѣста, съ котораго говорила къ народу; но возсѣла на бронзовый треугольникъ въ безпорядкѣ одѣянія, съ растрепанными власами, съ кинжаломъ въ рукѣ и съ факеломъ пылающимъ подъ ея ногами. Не знаю, какой конецъ имѣло бы сіе приготовленіе. Можетъ быть, еслибъ я осмѣлился перервать его, то самъ погибъ бы подъ мечемъ варваровъ; но Богъ положилъ иначе въ небесномъ совѣтѣ своемъ. Звѣзды катилися на западъ. Боясь, чтобы утренній свѣтъ не застигъ ихъ за приношеніемъ жертвы, они рѣшились ожидать, для совершенія адскаго обѣта, того часа, въ который Дій, отецъ мрака, выведетъ другую ночь на землю. Толпа разсѣялась, и огни угасли. Только изрѣдка отъ факеловъ, развѣваемыхъ вѣтромъ, сыпались искры и сверкали во мракъ лѣса; a ехо разносило унылыя пѣсни Бардовъ.
Я спѣшилъ возвратиться въ замокъ, и созвалъ на другой день жителей Арморики. Когда они собрались передъ крѣпостію, я объявилъ, что мнѣ извѣстны ихъ тайныя собранія и мятежные умыслы противъ Кесаря.
Варвары, пораженные страхомъ, ожидали неминуемой казни: вокругъ ихъ стояли въ строю Римскіе воины. Вдругъ раздается жалобный вопль. Къ намъ стремится толпа Галльскихъ женъ, христіанокъ, съ младенцами, вновь крещенными въ мою вѣру. Онѣ падаютъ къ ногамъ моимъ, молятъ меня пощадить ихъ супруговъ, сыновъ и братій, подносятъ ко мнѣ новокрещенныхъ младенцовъ, и заклинаютъ именемъ сего христолюбиваго грядущаго поколѣнія помиловать отцевъ для дѣтей Божіихъ.
Сестры мои! отвѣчалъ я: милую ближнихъ вашихъ для имени Христова. Отвѣтствуйте мнѣ за супруговъ, сыновъ и братій, и я буду покоенъ, когда вы мнѣ ручаетесь за вѣрность ихъ Кесарю,
Галлы, въ радостныхъ вопляхъ, возносили до небесъ мое милосердіе и мою кротость, которыя не стоили мнѣ никакого усилія. Но, отпуская народъ, я обязалъ, его словомъ не приносить впредь человѣческихъ жертвъ, давно возпрещенныхъ самымъ Тиверіемъ и Нерономъ, и выдать мнѣ въ тотъ же день жрицу Велледу и отца ея Сегенакса, перваго ихъ чиновника. Передъ вечеромъ привели ко мнѣ обоихъ аманатовъ; я отвелъ имъ жилище въ замкѣ. Выступившій по моему повелѣнію флотъ принудилъ суда Франковъ удалиться отъ береговъ Арморики, и все пришло въ спокойствіе. Но мнѣ надлежало испытать безпокойство другаго рода.
Горесть и заключеніе ввергли Сегенакса въ тяжкіе недуги, и я облегчалъ ихъ всѣми способами, какіе повелѣвала любовь къ человѣчеству. Ежедневно посѣщалъ я отца и дочь въ ихъ уединеніи. Сіи попеченія, которыхъ не имѣли другіе областные правители Римскіе, утѣшали страдальцевъ, Сегенаксъ ожилъ, и жрица, до того времени унылая, ободрилась. Не одинъ разъ встрѣчался я съ нею: она съ веселымъ лицемъ прогуливалась по обширному двору замка, по длиннымъ его галлереямъ, по скрытымъ переходамъ, и по излучистымъ лѣстницамъ, ведущимъ на высоту неизмѣримую; она безпрестанно мелькала по слѣдамъ моимъ, и когда я полагалъ ее у отца, вдругъ сбѣгалась со мною на поворотѣ темнаго корридора, какъ привидѣніе ночное.
Сія дивная жена, подобно всѣмъ своимъ согражданкамъ, имѣла нѣчто своенравное и заманчивое. Взоръ ея былъ скоръ, уста показывали пренебреженіе, a улыбка кротость и остроуміе. Въ ея обращеніи было видно иногда высокомѣріе, a иногда сладострастіе; въ лицъ ея соединялись слабость и величавость, искусство и невинность. Глубокія познанія въ Греческой словесности и въ исторіи отечества изумилибъ меня въ женщинѣ почти дикой, еслибъ мнѣ не было извѣстно, что ее воспитывали для ученаго сословія Галльскихъ первосвященниковъ. Сія дикая дышала гордостію, и распаленіе чувствъ ея простиралось до изступленія.
Одну ночь провелъ я задумчиво въ оружейной галлереѣ, откуда небо видно только было черезъ узкія и длинныя отверзтія толстыхъ каменныхъ стѣнъ. Нѣкоторый звѣздный свѣтъ, изливаясь въ галлерею, освѣщалъ блестящіе мечи, копья и орлы, по стѣнамъ развѣшенные. Я не хотѣлъ имѣть свѣтильника, и прохаживался во мракѣ.
Вдругъ, на другомъ концѣ галлереи, блѣдный лучь сверкнулъ въ тѣни. Свѣтъ разлился, и скоро предстала передъ меня Велледа. Она держала въ рукѣ лампаду Римскую на золотой цѣпочкѣ. Ея свѣтлорусые волосы, связанные и закинутые на голову по обыкновенію Гречанокъ, украшались цвѣточнымъ вѣнкомъ, священнымъ у Друидовъ; одежда ея была вся бѣлая: царская дочь не можетъ быть прекраснѣе, благороднѣе, величавѣе.
Она привѣсила лампаду свою къ ремнямъ одного щита, и подступя ко мнѣ, сказала:
Отецъ мой покоится; сядь со мною; выслушай.
Я снялъ со стѣны связну копьевъ и мечей, и положилъ ихъ на землю; мы сѣли на сей пукъ оружія передъ самою лампадою.
Знаешь ли ты, сказала мнѣ юная дѣва, что я чародѣйка?
Я требовалъ объясненія сего слова, Галльскія чародѣйки, отвѣтствовала она, имѣютъ силу воздвизать бури, укрощать ихъ, быть невидимками, и являться въ образъ всѣхъ животныхъ.
Не признаю сего чародѣйства, отвѣчалъ я съ важностію. Какъ можешь ты вѣрить сама такой силѣ, которой никогда не имѣла? Наша вѣра не терпитъ сего суевѣрія. Только Богу одному повинуются бури.
Не говорю о твоемъ Богѣ, возразила она съ нетерпѣніемъ. Скажи: слышалъ ли ты вчерашнюю ночь стенаніе источника въ лѣсу и ропотъ вѣтерка въ травѣ, растущей подъ твоими окнами? Знай, что я воздыхала въ вѣтеркъ и въ источникѣ; мнѣ кажется, что ты любишь унылый шумъ водъ и вѣтровъ.
Я не могъ безъ сожалѣнія внимать словамъ безразсудной, и сіе чувство изобразилось на лицѣ моемъ.
Ты почитаешь меня безумною, сказала она; но вини въ томъ себя самаго. Для чего ты облегчалъ судьбу моего родителя съ такою чувствительностію? для чего обращался со мною такъ кротко и ласково? Передъ тобою жрица и дѣва съ острова Слинскаго: сохраню ли, нарушу ли обѣтъ дѣвственный, все равно я погибну! Ты будешь виновникомъ смерти моей; о томъ хотѣла извѣстить тебя. Прости.
Она встала, взяла свою лампаду и скрылася.
Никогда не страдалъ я такъ въ душѣ моей. Возмутить невинность есть ужасное злополучіе. Къ тому же небо не оставило мнѣ способа удалить опасность. Сегенакса не льзя было выпустить изъ замка, по причинѣ его слабости; и не льзя мнѣ было безъ крайней жестокости разлучить отца съ дочерью. И такъ невольно имѣлъ я у себя врага и вблизи терпѣлъ его удары. Напрасно пересталъ я посѣщать старца; напрасно скрывался отъ Велледы: вездѣ съ нею встрѣчался; по цѣлымъ днямъ она ожидала меня въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ мнѣ не льзя было не проходить, и говорила мнѣ о любви своей.
Правда, я чувствовалъ, что Велледа не можетъ возродить во мнѣ той сердечной склонности, которая опредѣляетъ судьбу жизни; но дщерь Сегенаксова цвѣла младостію, красотою, самою страстію; и когда пламенныя рѣчи любви изливались изъ устъ ея, всѣ чувства во мнѣ кипѣли.
Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ замка въ лѣсу, извѣстномъ у Друидовъ подъ именемъ Дѣвственнаго, стояло сухое обнаженное дерево подобно черному призраку, среди другихъ растущихъ деревъ. Вокругъ сего мертваго исполина на высокихъ дубахъ, облитыхъ у корня кровію человѣческою, висѣли копья, щиты и булаты Галльскихъ воиновъ: вѣтеръ шевелилъ сучьями; подъ ними оружіе сшибаясь съ оружіемъ стучало въ воздухѣ и пускало стонъ по лѣсу.
Не рѣдко посѣщалъ я сіе мѣсто и сей памятникъ древняго поколѣнія Цельтовъ. Въ одинъ вечеръ я стоялъ тамъ въ задумчивости; вдали свирѣпствовали бурные вѣтры и срывали съ деревъ наросты моха. Велледа явилась вдругъ передо мною.
«Ты бѣгаешь отъ меня, говоритъ она: ты ищешь уединенныхъ пустынь? чтобъ скрыться отъ моего присутствія; но тщетно: буря приноситъ къ тебъ Велледу, какъ завялый мохъ къ ногамъ твоимъ.»
Она стала пepeдo мною, руки сложила крестомъ, устремила на меня взоры, и продолжала:
,,Мнѣ есть о чемъ говорить съ тобою, и желается говорить долго. Знаю, что мои сѣтованія наносятъ тебѣ скуку, и никогда не принесутъ любви; но; жестокой! я упиваюсь любовными словами, питаюсь ихъ пламенемъ и утѣшаюсь признаніемъ безмѣрной въ тебѣ страсти. Ахъ, еслибъ ты любилъ меня! какое блаженство вкусили бы мы на землѣ? Тогда отыскала бы я выраженія достойныя небесъ; теперь ихъ нѣтъ въ языкъ человѣческомъ, отъ того что душа твоя не отвѣчаетъ душъ моей."
Ударъ вѣтра потрясъ дерева въ лѣсу, застучалъ мѣдными щитами, и стонъ раздался по лѣсу. Устрашенная дѣва подняла голову, и воззрѣвъ на трофеи, съ горестію молвила: «стонетъ оружіе отца моего; оно предвѣщаетъ мнѣ злополучіе.»
Черезъ минуту молчанія она воскликнула: «нѣтъ! есть какая нибудь причина твоего равнодушія. Моя любовь къ къ тебѣ, любовь безмѣрная, должнабы, кажется, воспалить любовь въ тебѣ самомъ. Такая холодность необыкновенна…» —
Она перервала рѣчь свою, снова задумалась, и вдругъ, какъ бы внезапно пробужденная, громко сказала: «Я нашла причину! Ты не можешь терпѣть меня за то, что не могу принести дара тебя достойнаго!»
Потомъ, какъ будто въ изступленіи, возложа руку на мое сердце, она продолжала: «Воинъ! сердце тавое не трепещетъ подъ рукою любви, но можетъ быть оно забьется передъ трономъ и короною? Говори, хочешь ли царства? Галльская жена обѣщала его Діоклетіану»; Галльская жена тебѣ его предлагаетъ: та была только пророчица; a я пророчица и любовница, могу все для тебя; тебѣ извѣстно, что мы располагали порфирою. Въ тайнѣ вооружу нашихъ воиновъ. Тевтатесъ къ тебѣ обратится, и силою чародѣйства преклоню небеса въ твою пользу. По моему гласу Друиды двинутся изъ лѣсовъ; сама выступлю на бой съ дубовой вѣтвію въ рукъ; и если судьбы будутъ къ намъ строги, то есть въ Галліи пещеры, гдѣ скрою моего супруга, какъ новая Епонина. О злополучная Велледа! имя супруга на устахъ твоихъ; a ты никогда любима не будешь."
Голосъ юной дѣвы замираетъ; рука ея, къ сердцу моему приложенная, опускается отъ слабости, она преклоняетъ голову, и жаръ ея гаснетъ въ быстромъ потокѣ слезъ.
Съ того часа началъ я ужасаться ея страсти и отчаеваться въ моей побѣдѣ. Чувства мои волновались, когда Велледа говорить перестала, и во весь тотъ день на сердцѣ моемъ еще лежала горячая рука ея. Но чтобы испытать послѣдній способъ къ моему спасенію, я принялъ мѣры, которымъ надлежало упредить бѣдствіе, но которыя противъ чаянія довершили его: такъ Богъ наказываетъ слабыхъ!
Совершенное выздоровленіе Сегенакса и непреодолимое искушеніе любви подали мнѣ мысль освободить моихъ заключенныхъ подъ видомъ именнаго повелѣнія отъ Кесаря, Велледа хотѣла видѣться со мною передъ отъѣздомъ; но я отказалъ ей, чтобы ее и себя избавить отъ лишняго мученія: дочерняя любовь не позволила ей разлучиться съ отцемъ, и она удалилась съ нимъ изъ замка; a на другой день явилась передъ крѣпостію. Ей объявили, что нѣтъ меня въ замкѣ; она опустила голову и безмолвно возвратилась подъ сѣнь дремучаго лѣса. Нѣсколько дней сряду она вступала во врата крѣпости, и тотъ же отвѣтъ принуждалъ ее удаляться. Въ послѣдній разъ она долго стояла, прислонясь къ дереву и смотря на стѣны крѣпости. Я видѣлъ ее въ окно и не могъ удержаться отъ слезъ. Наконецъ такими шагами она удалилася, и съ тѣхъ поръ не возвращалась.
Я отдохнулъ немного, и надѣялся, что Велледа изцѣлилась наконецъ отъ любви своей. Наскуча заключеніемъ, изъ котораго долго не смѣлъ выходить, я накинулъ на плѣча медвѣжью кожу, вооружился копьемъ, и выступя въ открытое поле, взиралъ съ высокаго холма на море, шумящее у его подошвы.
Подобно Улиссу тоскующему объ Итакѣ, или подобно Троянкамъ заточеннымъ на поляхъ Сицилійскихъ, слѣдовалъ я взоромъ за теченіемъ бурныхъ волнъ, и проливалъ слезы. Я родился и выросъ на берегу моря, говорилъ и самъ въ себѣ, и внималъ еще въ колыбели унылому шуму водъ. У сколькихъ береговъ стоялъ я передъ пѣною и плескомъ тѣхъ самыхъ валовъ, которые на семъ мѣстѣ приливаютъ къ берегу! Кто могъ предсказать мнѣ за нѣсколько лѣтъ передъ симъ, что со мною возстонутъ на берегахъ Галліи тѣ волны, которыя въ глазахъ моихъ катились по златому песку Мессеніи? Гдѣ предѣлъ страннической жизни моей? Блаженъ, если бы смерть постигла меня до вступленія на путь земнаго странника, и до поднятія бремени земнаго труженика! —
Такъ размышлялъ я, когда вѣтеръ принесъ ко мнѣ звуки гитары и голоса человѣческаго. Сіи звуки, прерываемые молчаніемъ, стономъ вѣтра, и береговъ, и дикимъ крикомъ морскихъ птицъ являли нѣчто прелестное и суровое. Я увидѣлъ тотчасъ Велледу, сидящую въ дубравъ. Безпорядокъ одѣянія показывалъ состояніе ума ея; на ней было ожерелье изъ ягодъ шиповника; у груди висѣла гитара на перевязи, свитой изъ поблекшихъ цвѣтовъ и увялаго моха; на голову накинутое бѣлое покрывало одѣвало ее до ногъ. И въ семъ чудномъ нарядѣ, съ блѣднымъ лицомъ, съ глазами красными отъ слезъ, она сіяла еще красотою безсмертною. Ее видно было за кустомъ засохшимъ: такъ пѣснопѣвецъ изображаетъ тѣнь Дидоны за миртовымъ лѣсомъ, подобно лунѣ, свѣтящейся за тонкимъ облакомъ.
Невольное движеніе мое заставило дочь Сегенаксову оглянуться. При встрѣчѣ нашихъ взоровъ томная радость изобразилась на лицѣ ея. Съ таинственнымъ знакомъ руки она воскликнула ко мнѣ: «я знала, что приманю тебя силою моего волшебнаго голоса» — сказала и запѣла:
«Алкидъ посѣтилъ цвѣтущую Аквитанію, и Пирена, Царевна сей страны благословенной, возлюбила Греческаго витязя; ибо Греки трогали всегда женское сердце.»
Велледа встала, приближиласъ ко мнѣ, и сказала: «Какое-то непобѣдимое очарованіе влечетъ меня по слѣдамъ твоимъ; скитаюся вокругъ твоего замка, и сердце мое рвется къ тебѣ черезъ каменныя преграды. Но я заготовила чародѣйныя заклинанія. Ничто не устоитъ противъ нихъ. Подкрадуся къ тебѣ на лучахъ мѣсяца, заворкую передъ тобой въ образъ горлицы, и буду день и ночь летать надъ тою башнею, гдѣ ты обитаеть. Еслибъ знала, кто для тебя приятнѣе… то могла бы… но я не хочу. Нѣтъ! ты любилъ бы тогда не меня, a тотъ видъ, который бы я приняла на себя.»
При семъ словъ тяжкое стенаніе вырывается изъ груди ея. Скоро перемѣнивъ мысли и какъ бы читая въ глазахъ моихъ, воскликнула: «Знаю: Римлянки: истощили твое сердце! ты любилъ ихъ безъ мѣры! Но развѣ Римскія красавицы прелестнѣе нашихъ? Не такъ бѣлы и чисты лебеди, какъ наши Галльскія дѣвы; въ нашихъ глазахъ лазурь небесная; наши власы такъ прекрасны, что Римлянки осѣняютъ груди свои сими заемными кудрями; но чистая лиственная зелень есть только украшеніе для того дерева, на которомъ она произрастаетъ. Видишь ли кудрявые власы мои, до земли вьющіеся? Еслибъ я хотѣла уступить ихъ, то они разсыпались бы нынѣ по плечамъ царицы; я сама украшаюсь ими для тебя, какъ царскою короною. Развѣ ты не знаешь, что наши отцы, наши братья, наши супруги находятъ въ насъ божество? Конечно лживая толпа вострубила, что Галльскія жены вѣтренны, легкомысленны, невѣрны? Ахъ, не вѣрь ея рѣчи. Въ потомствѣ Друидовъ страсти важны и слѣдствія ихъ грозны.»
Я схватилъ руки несчастной, и прижавъ ихъ къ моему сердцу, сказалъ нѣжнымъ голосомъ: «Велледа! если ты хочешь доказать мнѣ любовь свою, то возвратися въ отцу твоему; его старость требуетъ твоей опоры. Не предавайся горести, которая помрачаетъ твой разсудокъ, и сведетъ меня въ могилу.»
Я спустился съ холма Велледа слѣдовала за мною. Мы шествовали по дебрямъ; усѣяннымъ муравою и кустарниками.
«Еслибы ты любилъ меня» говорила Велледа, «съ какимъ сердечнымъ наслажденіемъ обтекали бы мы сіи дебри и долы! Какое утѣшеніе бродить съ тобою по симъ уединеннымъ тропинкамъ, подобно агницѣ, зацѣпившейся за терновые кусты и оставившей на нихъ клочки мягкаго пуха…» —
Голосъ ея перервался; она взглянула на свои руки похудѣлыя, и съ улыбкою примолвила:
«И меня уязвилъ колючій терновникъ въ пустынѣ; и я предаю ему остатки слабаго бытія моего.»
Погружася снова въ задумчивость, она, воскликнула черезъ минуту молчанія: "На берегу ручья, у подошвы горы, подъ кровомъ того лѣса, на тѣхъ браздахъ, гдѣ пробивается первая зелень, которой не дождуся, мы любовались бы закатомъ вечерняго солнца. Иногда, въ часы бури, притаясь подъ соломеннымъ кровомъ, или у развалинъ ветхаго зданія, мы внимали бы вмѣстѣ стону вѣтра, свирѣпствующаго подъ грознымъ небомъ. Ты думалъ, можетъ быть, что въ обманчивыхъ мечтахъ блаженства представлялась мнѣ доля царей, пышность чертоговъ, сокровища злата? Увы! я возсылала на небо другія скромнѣйшія моленья и небо ихъ не исполнило. Никогда не встрѣчала я въ лѣсу подвижнаго шалаша пастушескаго, безъ того чтобы не представилась мнѣ сладкая мысль, что съ тобою довольно бы мнѣ было и сего убогаго шалаша. Веселье и блаженнѣе кочующихъ Скиѳовъ, мы переносили бы нашу хижину изъ пустыни; въ пустыню, и жилище наше, подобно жизни, не заключалось бы въ тѣсныхъ предѣлахъ.
Мы вступили во внутренность сосноваго лѣса. Велледа остановила меня и сказала: «Здѣсь обитаетъ мой родитель; не ступай на сію землю; онъ укоряетъ тебя въ любовномъ согласіи съ его_дочерью. Ты можешь безъ страданія видѣть скорбь и тоску мою; ибо я имѣю силу и молодость, но слезы старца переломятъ сердце. Я сама приду къ тебѣ въ замокъ.» Произнеся послѣднее слово, она удалилась скорыми шагами.
Сія неожиданная встрѣча ввергла меня въ безпамятство. Такова сила страсти, что не имѣя въ ней участія, человѣкъ дышетъ въ ея стихіи зловреднымъ огнемъ, который приводитъ его въ упоеніе. Нѣсколько разъ, когда Велдеда изъясняла мнѣ нѣжную страсть свою, нѣсколько разъ я готовъ былъ упасть къ ногамъ ея, изумить ее преклонностію моего сердца, восхититъ ее признаніемъ въ моей слабости. Меня спасло только сожалѣніе къ участи несчастной; a сіе сожалѣніе наконецъ погубило меня, отнявъ послѣднія силы. Я чувствовалъ себя беззащитнымъ противъ Велледы и любви ея; я обвинялъ себя въ ея страсти и въ строгости моихъ правилъ. Такой печальный опытъ мудрости отвратилъ меня отъ самой мудрости, и слабость со дня на день возрастала.
Протекло нѣсколько дней; Велледа не являлася въ замовъ, не смотря на ея обѣщаніе, и неизвѣстность меня устрашала. Съ волнующейся душею хотѣлъ я идти прямо къ отцу ея, какъ вдругъ вѣстникъ предсталъ предо мною съ увѣдомленіемъ, что многочисленныя суда Франковъ снова показались у береговъ Арморики. Мнѣ тотчасъ надлежало отправиться къ тому мѣсту. День былъ пасмурный, и порывы сильнаго вѣтра казалися предтечею скорой бури. A какъ варвары пользуются всегда для высадки войска такими бурными днями; то я удвоилъ свою бдительность; разставилъ стражей по берегу, и укрѣпилъ мѣста открытыя. Цѣлый день протекъ въ сихъ работахъ, и ночь, принеся къ намъ бурю, съ нею принесла новое сомнѣіе.
У одного крутаго и песчанаго берега, на которомъ едва проростаетъ трава сквозь вязкой песокъ, гдѣ самымъ моремъ возносятся столпы Друидскихъ камней, наподобіе надгробнаго памятника. Сіи камни, обуреваемые вѣтрами, дождями и морскими волнами, стоятъ уединенно между моремъ, землею и небомъ. Ихъ происхожденіе скрывается во мракъ древности. Но Галлы не приближаются къ симъ камнямъ безъ великаго страха; тамъ видятся имъ блудящіе огни и слышатся голоса мертвецовъ.
По дикости сего мѣста, и по ужасу имъ производимому въ Галльскомъ народѣ, я ожидалъ тамъ высадки варваровъ, для того приставилъ стражу къ берегу, и самъ рѣшился провести ночь въ семъ мѣстѣ.
Невольникъ, посланный мною съ письмомъ къ Велледѣ, возвратился безъ отвѣта. Ее не было у отца; жрица удалилась изъ дому въ третьемъ часу дня, и никто не зналъ куда она скрылася. Сіе извѣстіе поразило меня. Съ растерзаннымъ сердцемъ уединился я отъ стражи на другой конецъ ряда камней: вдругъ передъ моими глазами нѣчто движется въ тѣни, съ чувствительнымъ шорохомъ. Я обнажилъ мечъ, вскочилъ съ мѣста, и прямо устремился къ призраку бѣгущему. Какое удивленіе, когда я схватилъ Велледу!
Какъ! сказала она тихимъ голосомъ, ты здѣсь? Развѣ ты зналъ, что я скрылася въ семъ мѣстѣ? — Нѣтъ, отвѣчалъ я; но какъ ты сама здѣсь? Не уже ли ты задумала измѣнить Римлянамъ? — Измѣнить! повторила она съ негодованіемъ. Я клялася тебѣ неимѣть никакого противъ тебя умысла: будь покоенъ; но иди за мною и ты узнаешь мое намѣреніе.
Мы приближились въ одному изъ Друидскихъ камней, и она взвела меня за руку на высочайшій и острый конецъ стоящей скалы. Море волновалось подъ нашими ногами съ дикимъ ревомъ. Водяные вихри его, движимые вѣтромъ и бурею, плескали на насъ пѣну и огненныя искры. По небесамъ неслися тучи передъ луною, которая сама быстро текла черезъ ряды черныхъ пятенъ.
«Повѣрю тебѣ великія таинства! воскликнула Велледа: На семъ берегу обитаютъ рыболовы тебѣ неизвѣстные. Съ первыми пѣснями вѣстника полуночи нѣкто ступитъ на порогъ ихъ хижины, и воззоветъ ихъ отъ сна голосомъ кроткимъ. Тайная сила увлечетъ ихъ къ берегу. Тамъ представятся имъ ладьи, нагруженныя тѣлами мертвыхъ, и едва не утопающія отъ тягости; но имъ покажутся ладьи пустыми. Въ часъ совершатъ рыболовы суточное странствіе, и съ тѣнями пристанутъ къ острову Британскому. Послѣ высадки тайный голосъ перечтетъ новыхъ пришельцовъ передъ стражею душъ: и если въ ладьи приплывутъ жены, то про возгласится имя ихъ супруговъ. Жестокой! не льзя будетъ провозгласить моего супруга!» —
Я старался вывесть Велледу изъ ея безпамятства и суевѣрія; но жрица, какъ будто бы я оскорбилъ божество, воскликнула грозно: «умолкни! скоро огненный столпъ явится предтечею мертвыхъ. Слышишь ли какъ они стонутъ?»
Велледа замолчала, и вслушивалась въ стенанія. Черезъ нѣсколько минутъ молчанія она повторила: «Когда меня не будетъ на свѣтѣ, пиши ко мнѣ о моемъ родителѣ, и письма пересылай съ тѣнями мертвыхъ. Въ селеніяхъ любви и памяти я буду читать ихъ съ восторгомъ, и мы будемъ бесѣдовать съ двухъ сторонъ гроба.»
При семъ словъ свирѣпый валъ, ударившійся о скалу, потрясъ ея основаніе. Сильный порывъ вѣтра раздвоилъ черную тучу, и блѣдный лучь звѣзды скатился съ небесъ на море. Берега стенали; морскія птицы на отмѣляхъ сидящія наполнили воздухъ крикомъ, подобнымъ унылому воплю утопающаго человѣка. Приведенная въ ужасъ стража закричала къ оружію. Велледа встрепенулась, и съ распростертыми руками, воскликнула: «зовутъ меня! зовутъ!» и тотъ часъ сверглась бы въ море, еслибъ я не удержалъ ее за покрывало…
Сей случаи истощилъ мои силы; я не могъ уже сражаться съ любовію несчастной Велледы. Ея красота, ея страсть, ея отчаяніе привели меня самаго въ безпамятство. Нѣтъ! воскликнулъ я во мракъ ночи и бури: нѣтъ, не имѣю силы быть xpистіаниномъ. И заключивъ Велледу въ мои объятія, примолвилъ съ нѣкоторымъ изступленіемъ: и ты будешь любима! —
Несчастная возвратилася къ жизни, или справедливѣе сказать не хотѣла смерти. Она безмолвствовала въ нѣкоторомъ изумленіи, которое приносило ей въ одно время тяжкую муку и неизреченное блаженство, любовь, совѣсть, стыдъ, страхъ и сомнѣніе волновали ея душу, она не вѣрила, чтобы я стоялъ передъ нею, тотъ самый человѣкъ, который до того часа былъ такъ нечувствителенъ; взирала на меня какъ на привидѣніе ночи, и осязала мои волосы и руки, чтобы удостовѣриться въ истинѣ бытія моего. A мое счастіе уподоблялось отчаянію, и ктобъ видѣлъ насъ въ нѣдрахъ любовнаго блаженства, тотъ принялъ бы обоихъ за преступниковъ на казнь идущихъ.
Съ того часа сдѣлался я въ самомъ дѣлъ преступникомъ вѣры и заговорилъ языкомъ богохулителя: «Велледа: воскликнулъ я: будемъ только жить другъ для друга; отречемся отъ боговъ; безпокойная совѣсть умолкнетъ передъ небесными радостями. Для чего боги даровали намъ страсти непобѣдимыя? Да караютъ насъ, если мы виновны въ томъ, что пользуемся ихъ дарами. Съ твоимъ дыханіемъ впиваю къ себя сладость любовной страсти, и когда добродѣтель гаснетъ въ сердцѣ, приобрѣтемъ по крайней мѣрѣ муки вѣчности всѣми наслажденіями жизни.»
Плакавъ и улыбаясь въ одно время, Велледа, счастливѣйшая и злополучнѣйшая изъ тварей, внимала мнѣ въ молчаніи. Заря бѣлѣла на небѣ. Неприятеля не видно было. Я возвратился въ замокъ вмѣстѣ съ бѣдною жертвою. Двукратно ночь одѣвала наши слабости темнымъ покровомъ, и двукратно утренняя звѣзда выводила къ намъ стыдъ и раскаяніе. Съ третьей зарею Велледа возсѣла на мою колесницу, чтобы посѣтить отца своего. Едва она скрылася, вдали надъ лѣсомъ поднялся столпъ огня и дыма. Мнѣ объявили, что изъ селенія въ селеніе передается голосъ народа, по обыкновенію Галловъ въ знакъ великаго происшествія. Я заключилъ изъ этого, что Франки выступили на берегъ, и спѣшилъ къ лѣсу съ воинами.
Скоро встрѣчаю я отвсюду бѣгущихъ поселянъ, съ которыми соединяется многочисленная толпа, ко мнѣ идущая. Я двинулся съ моимъ воинствомъ на встрѣчу сельскаго ополченія. Но въ нѣкоторомъ разстояніи удерживаю своихъ воиновъ, и выступая впередъ, говорю: «Галлы! на кого идете вооруженною рукою? на Франковъ или на насъ. Подаете ли мнѣ руку помощи, или объявляете себя врагами Кесаря?» —
Старецъ выступаетъ изъ рядовъ. Едва рамена его сдерживаютъ тягость брони, и копье дрожитъ въ рукъ его. О изумленіе! Я узнаю тѣ самыя латы, которыя висѣли въ лѣсу Друидовъ. О стыдъ! о горесть! То былъ почтенный воинъ Сегенаксъ.
«Народъ! восклицаетъ старецъ: клянуся симъ оружіемъ юношескихъ и бодрыхъ силъ моихъ, снятымъ нынѣ съ того древа, которому его посвятилъ, клянусь, что сей Римлянинъ обезславилъ сѣдины мои. Наперстникъ примѣчалъ за моей дочерью лишенною разсудка, и былъ свидѣтелемъ его преступленія. Онъ погубилъ честь жрицы и дѣвы Слинской. Отмстите за дщерей и супругъ, отмстите за боговъ вашихъ!»
Изрекъ и пустилъ въ меня копье безсильною рукою. Оно упало къ ногамъ моимъ; но я благословилъ бы его, еслибъ оно пронзило мое сердце. Галлы съ громкимъ воплемъ на меня стремятся; мои войны укрываютъ и защищаютъ меня. Напрасно хочу прекратить бои; брань свирѣпствуетъ; и во всѣхъ концахъ воинства гремитъ вопль мести и отчаянія. Казалось, будто невидимыя божества Друидовъ побуждали Галловъ къ убійству и кровопролитію, такъ яростно метала рука ихъ копья и стрѣлы. Не примѣчая ударовъ на меня устремленныхъ, я старался только о спасеніи Сегекакса; но въ самое то время когда я освобождалъ его изъ рукъ воина, и готовился закрыть щитомъ моимъ; изъ средины толпы копье вылетаетъ и съ ужаснымъ свистомъ вонзается въ сердце слабаго старца. Онъ падаетъ мертвый подъ сѣнію отечественнаго дуба, какъ древній Пріамъ подъ лавромъ; вѣнчавшимъ его домашніе жертвенники.
Въ ту минуту на концѣ поля показывается колесница. Наклоненная впередъ жена, съ растрепанными власами; ускоряетъ бѣгъ коней и стремится воскрилитъ ихъ. Велледа не застала отца своего; но узнала, что онъ собиралъ народъ для отмщенія ея чести. Жрица, угадывая что любовь ея не есть уже тайна, и оплакивая свое заблужденіе, летитъ по слѣдамъ старца, достигаетъ до поля брани, скачетъ черезъ ряды воиновъ, и видитъ меня стенящаго надъ мертвымъ тѣломъ отца ея. Несчастная дочь удерживаетъ коней и говоритъ съ высоты колесницы: «Народъ! прекрати брань. Я виновница вашего бѣдствія; я убійца моего родителя. Не проливайте крови вашей за дочь недостойную. Римлянинъ безвиненъ; сама жрица Слинская предалася ему, сама нарушила обѣты дѣвственныя. Смерть моя да возвратитъ спокойствіе отечеству!» —
Тогда, сорвавъ съ чела своего цвѣточную корону и снявъ съ пояса золтый серпъ, какъ бы для принесенія богамъ жертвы, она громко сказала: «не оскверню болѣе, сихъ украшеній Весталки!»
И тотчасъ она заноситъ на сердцѣ острое оружіе; кровь брызжетъ. Какъ жница, докончившая трудъ свой, и съ утомленіемъ засыпающая на браздахъ нивы. Велледа клонится на колесницу, нѣмѣющая рука выроняетъ серпъ златый, и глава скатывается на плечо. Языкъ ея хочетъ еще наименовать любезнаго для нее человѣка, но уста произносятъ одни неясные звуки: непобѣдимый сонъ, закрывъ очи прекрасной жены, представляетъ ей меня и любовь уже въ однѣхъ сновидѣніяхъ.
Простите слезамъ, текущимъ изъ глазъ моихъ. Не буду говоришь, какъ воины удержали меня и не допустили къ Велледѣ лишающей себя жизни. Такъ угодно было небу, чтобы я не видался уже никогда съ тою, которой я погубилъ спокойствіе….