Петух[править]
ВАВИЧ стоял в наряде перед собором. Отпевали убитых. Там в соборе сейчас все чины и белый Сороченко. Еще, наверно, не заколотили гроб, и смотрит Сороченко закрытыми глазами, будто силится поднять веки и не может. Мимо вон какой идет. Чернявенький. Ага! В землю смотрит. Не такие уж лужи. И Вавич хмурыми глазами глядел, как прохожий выбирал дорогу по площади.
«Убили! с-сволочи!» — Вавич огляделся, на месте ли городовые. За голыми деревьями стояли казачьи лошадки, и глухо гудели голоса казаков. «Некстати гудеть», — нахмурился Вавич и коротко свистнул. Городовой сорвался, заспешил.
— Скажи хорунжему, что просили, чтоб приказал, чтоб потише, — и Вавич кивнул подбородком на казаков.
Но в эту минуту спешными шагами вышел из собора Воронин. Он на ходу накрыл голову широкой фуражкой, хлопнул как попало.
— Выносят, выносят, — замахал он Вавичу. Вавич строго осмотрелся — нет ли подозрительных.
— Садись! — скомандовали у казаков. Прохожие стали останавливаться.
И вот, покачиваясь над людьми, выплыл из темных дверей белый гроб.
Он покачивался, как будто больной, усталой походкой.
Толпа окружила катафалк. Над головами зашатался второй гроб.
Вавич глянул на толпу прохожих. «Убили, теперь любуетесь?»
Кровь напружилась в щеках, Вавич зашагал через мостовую к панели, где черной толпой стояли прохожие. Шел, зажав со всей силы свисток в правом кулаке, и дергалась челюсть, чтоб крикнуть. Что крикнуть?
— Шапки долой! — гаркнул Виктор и махнул рукой, будто разом сшибал со всех голов. Передние потянулись к шапкам.
Казачьи трубачи дробно протопали вперед.
Вавич строго стал во фронт, прижал руку к козырьку — катафалки двинулись.
«Кто это крест-то впереди несет?» — Виктор невольно скосил глаза: почтенный какой. Болотов! Сам Болотов истово нес крест, как раздвигал воздух для шествия. Мутно гудела толпа людей. С высоты, с колокольни тонко брякнул колокол, будто упустили, разбили дорогое. Вавич глядел на передний гроб. Наверно, там Сороченко все еще просит. И вдруг ударил медный аккорд, и кончилось. Все кончилось, кончилось. Все кончилось, умер, совсем. И Сороченко сам, наверно, теперь узнал, что кончено. У Виктора дрогнула рука под козырьком. И если открыть его теперь — ни губы, ни веки не смотрят.
Полусотня казаков с пиками шла следом за музыкой. Высоко покачивались пики над толпой.
Кто-то толкнул Виктора под локоть. Воронин с мокрыми сердитыми глазами.
— В цепь, в цепь городовых, чтоб по бокам. Живо, живо!
Вавич дернулся распоряжаться.
Городовые шли по панели, отгораживали от тротуара.
— На два шага! На два шага! Держи дистанцию!
Вавич пропускал мимо себя городовых.
Вавич глянул — вон со старушкой в платочке за гробом полицмейстер. Старушка в землю смотрит, не видит, должно, ничего. А он ее под руку. И вдруг увидал как вырезанное из всей толпы лицо — Варвара Андреевна. Черные страусовые перья как будто кивнули чуть — миг всего — и смотрит вперед и мерно шагает, с музыкой в ногу.
— Посматривай, посматривай, сукиного сына, чтоб какой-нибудь жиденок не того. Не напаскудил бы, сукиного сына, — бормотал на ходу Воронин. Он усталой походкой простукал мимо.
Виктор пропускал процессию вперед, ровнял толчками городовых, и делалось душно от музыки, от медного тягучего голоса, от катафалков белых, от коней в белых сетках, от султанов на конских головах, и все строгое смешалось, спуталось, и все вперед хотелось. И Виктор пересек шествие и с другой стороны пошел проверять цепь, деловой быстрой походкой, по обочине тротуара — вперед. Он увидал Варвару Андреевну сзади и тогда только сбавил шаг.
— Дистанцию, дистанцию! — вполголоса сердито говорил Виктор. Уже поровнялся с Варварой Андреевной.
«Кто это ее под ручку? Ишь, павлин какой! Жандарм, ротмистр. Фалдами повиливает. А мы тут бегай, охраняй. А они фалдами!»
Что-то зашепталось, завозилось на тротуаре. Виктор метнулся, разбросал на пути прохожих.
Двое в штатском пихали какого-то парнишку спиной в ворота. Один затыкал рот, распялил на лице всю пятерню. Парнишка спотыкался, пятился. Прохожие сгустились, кто-то уж дергал за рукав штатского.
— Прочь! Разззойдись!
Виктор сбил кого-то кулаком. — В ворота! — Парнишка выл спертым голосом. Его втянули в калитку.
Вавич загородил собой калитку.
Он вобрал голову в плечи, насунулся головой на толпу и водил глазами по лицам. А лица туманные, прищуренные.
— А зачем же человека душить? — И какой-то прищуренный мотнул головой и боком сунулся к Виктору. И вдруг все попятились, оглядывались, зашатались, и вот высокая шинель заболталась — Грачек шел через толпу, ни на кого не глядя. И на ходу он взял за шиворот прищуренного и, не задерживая хода, втащил его в калитку. По пути оттолкнул Виктора. Железная калитка хлопнула с размаху. Двое городовых уж протиснулись через толпу. Изнутри щелкнул замок.
— Проходи, проходи, — городовые подталкивали прохожих и продвигались все дальше.
Виктор один стоял у ворот. Музыка уж была плохо слышна, шагом проезжали кареты — конец процессии.
Из парадной вышел Грачек, он чуть мотнул головой Виктору.
— Чего стоял? Народ собирать? — буркнул на ходу Грачек. Он вышел на мостовую и зашаталась шинель — он догонял похороны.
Вавич шел следом.
— Да чтоб не допустить скопления… — говорил Вавич в спину Грачеку, — чтоб какая-нибудь сволочь…
Грачек не оборачивался, он свернул, чтоб обойти кареты.
— А если б вышло что, так я же… я же бы и виноват вышел, — шептал Виктор злыми губами. — Когда удалось, так все дураки. Да! Ты один умный.
Виктор пробирался среди экипажей, так уж, чтоб без людей.
А вдруг Сеньковский, дурак, все видел?
Вон опять Грачек впереди. Идет рядом с каретой, держится за открытое окно. Кто-нибудь есть в карете. Карета какая — на резинках, на пружинках. Подтанцовывает.
— Болтайте, болтайте, а мы вокруг бегай. Лаять, может, прикажете?
И Вавич сердито оглянулся на Грачека.
И вдруг Грачек глянул, как будто его кто толкнул.
Мотнул подбородком и пальцем-крючком не поманил, а дернул к себе. Виктор быстро отвернулся:
— А я не заметил!
Шагнул два шага вперед и вся спина как наколотая. Виктор шагнул быстрее и вдруг повернул налево кругом и пошел в карьер.
— Сукин сын ты! — бормотал Виктор одними губами и глядел прямо Грачеку в глаза. Но Грачек уже повернулся к окну и вдруг весь сморщился в тысячу морщин, как разлинованное стало лицо.
«Улыбается, что ли?» — подумал Виктор и в этот момент увидал в окне в карете ее лицо, как наклеенное на темноту.
Варвара Андреевна улыбалась и кивала перьями.
— Это я велела позвать!
Грачек чуть отстранился от окна, глядел куда-то поверх и вдаль.
— Слушайте, Вавич, — говорила Варвара Андреевна, — вы заняты?
— Да-с. Охраняем. В наряде… Кругом… Спешу.
Виктор сам не слышал, что говорил.
— Ой, ой! — замахала ручкой Варвара Андреевна. — Служака какой!
Виктор повернулся:
— Надо всюду поспевать!
И Варвара Андреевна закивала головой и обиженно-учительно:
— Ну идите, идите!
Виктор все шел рядом, чуть впереди Грачека и не сводил глаз с этого лица и читал эти гримаски одну за другой и все еще не до конца и ждал дальше, дальше!
— Да ну, ступай, — буркнул Грачек сверху и двинул на Виктора сзади.
— Па-аслушайте! — и Виктор волчком обернулся и задел с разлету Грачека локтем. Грачек сбился с шага и весь мотнулся длинной фигурой. Варвара Андреевна подняла восхищенные брови, и на миг вздернулись губы и белые зубки будто крепко прикусили что.
— Ах, ах, петух какой, — и она подпрыгнула на пружинном сиденье. — Идите, идите сюда! На эту сторону, сейчас же. Моментально!
И она рванулась на другую сторону кареты и мигом опустила стекло. Вавич обежал сзади. Он взялся за раму, как Грачек. Варвара Андреевна на минуту положила свою ручку в черной перчатке Вавичу на руку — на миг, потом ударила Виктора по руке.
— Ну идите! — и тихонько шепнула: — Все хорошо будет, только баста! — и она подняла черный пальчик.
Вавич мигал и глотал слюни и вдруг понял, что он бессовестно, во всю мочь, красен. Он зашагал вперед, толкался, не разбирал дороги.
Дома становились ниже и вольней, по-полевому пели казачьи трубы и безнадежней ахали тарелки с высоты, с коней наотмашь, как шашкой по посуде. Тротуары пустели. Процессия прибавила ходу. Чумазые люди хмуро глядели из ворот, старуха крестилась на гробы, на хоругви.
Виктор видел, как полицмейстер прошел к своей карете. Старушка шла, придерживала корявой ручкой задок катафалка
Вавич остановился на обочине тротуара, деловым взглядом осматривал цепь. Городовые шли вразброд. Один спрятал в рукав папироску и скосился на Вавича. Виктор злобно потряс пальцем Городовой отвернулся. Процессия огибала земляную насыпь, разваленные стенки гнилыми зубами торчали над осклизлым скатом. Виктор знал, что сейчас мимо проезжает ее карета, может быть, смотрит там, в черном окне. Виктор отвел нахмуренные глаза, глядел поверх голов — серьезность, бдительность: глядел на верх насыпи. И вдруг черный силуэт, шатаясь, вылез на развалившийся уступ. Он не успел встать во весь рост, как замахнулся обеими руками над головой каким-то черным пакетом.
— Стой! — заорал Виктор.
Но человек уже швырнул вниз свой пакет и от размаха полетел назад, за уступ.
Музыка смешалась в фальшивый гам. Шаркнули подковами казачьи лошади.
Все замерло на миг.
Виктор прорывался через городовых, мигом добежал до откоса и скользил, царапался наверх. Через минуту трое казаков уж махом на карьере летели в обход.
Виктор скользил, скреб руками грязь.
— Загрызу! — жарким дыхом шипел Виктор, давил оскаленные зубы.
Вот он, уступ. Виктор перемахнул через камни, стукнула шашка. Никого! Виктор озирался ярыми глазами. Он выскочил на другую сторону развалины. Никого. Обежал кругом. Злые слезы намочили глаза. Вон катафалки чуть не рысью двинули, хоругви нагнулись, веятся, как фалды. Внизу на дороге лежал черный пакет, и вокруг пустым кольцом городовые. Карет уже нету, только одна.
Снизу глядели на него.
Вавич стал спускаться. Врезался каблуками в грязь, старался ловко, вольно сбежать по скользкой грязи — в открытой двери кареты он заметил — может, она. А вообще смотрят. А смеяться нечего, не поймал, так вы здорово поймали? Осмотреть место обязанность… Обязанность каждого честного сына своей… матери.
— Чертовой матери! — вслух сказал Вавич, спиной повернулся к карете, боком спускался с откоса.
«Боитесь? На десять сажен попятились? А Грачек? Чего Грачек не подымает? А? Взорвется?»
Вавич поднял глаза и обвел кольцо городовых.
— Смешно, может быть? — сказал Вавич вполголоса. Никого не было возле него. — А вот это смешно? Это вот, — и Вавич решительным шагом двинул на дорогу. — Это вот вам… смешно? — он шел во весь шаг к бомбе.
Она бочком лежала на камнях, будто притаила прыжок. Виктор глядел твердым взглядом только на нее, чтоб не извернулась как-нибудь.
И вдруг кто-то дернул его за рукав.
Варвара Андреевна, красная, запыхалась:
— Сумасшедший! — и она глядела круглыми радостными глазами. — Что ты делаешь? — шепотом в лицо выговорила Варвара Андреевна.
Вавич стоял вполоборота, твердая нога впереди.
— Надзиратель, — резанул командный тенорок, — назад! На-зад!
Виктор огляделся. Полицмейстер округло махнул рукой у себя над головой и фестоном вывернул руку в воздух.
— На-зэд!
Вавич повернул.
— Сюда!
Вавич на ходу повернул к полицмейстеру. Стоял по-военному, руку к козырьку.
— Вы артиллерист? Нет? Так пожалуйте на свое место!
Вавич дернулся, чтоб повернуться.
— Стойте! — крикнул полицмейстер. — Возьмите городовых и вон по человеку из тех домов, — полицмейстер тыкнул большим пальцем за спину, — кого попало, хоть мальчишек. Ступайте!
Вавич повернулся на месте, хлопнул голенищем — приставил ногу.
У домов была уж возня: Воронин, потный, шлепал по грязному двору.
— Дома нет? Сама пойдешь, — кричал он бабе.
Трое городовых ждали: хватать, что ли, или как?
— Невиновная? Разберут. Пошла! — он даже не оглянулся, как там берут городовые. — А! Вавич! Вали на ту сторону, — крикнул Воронин через визг детей, — вали живей, сукиного сына! — Он снял за воротами фуражку и обтер рукавом потную лысину.
Казаки верхами сомкнули круг. Вавич глянул: люди, как без лиц, шатались внутри круга, и не найти, где его, которых он выволок. Ведь семь человек выволок.
— Конвоировать в тюрьму! — сказал полицмейстер с подножки кареты.
В это время казаки посторонились. Потеснили вбок арестованных.
Два артиллерийских офицера на извозчике — молодой сидел бочком, бледный, и все время поправлял фуражку, извозчик шагом пробирался мимо толпы.