Того…[править]
— И ЧЕРТ его знает. И поколей тут… — и Филипп со всей силы ударил себя по колену. Наденька смотрела пристальными глазами, приоткрыла рот. — Дьявол! — И Филька будто воздух грызнул и повернулся всем стулом.
Надя сама не знала, что прижала оба кулачка к груди.
— А, сволочь! Дрянь тут всякая путается, заводит — как раз им в рот. На вот. На! Дурье! — крикнул Филипп, вскинул коленом и топнул всей ступней. Чашки звякнули укоризненно. — Да нет! В самом деле, — Филипп встал, полуоборотясь к Наде, развел руками. — Ты б видала. Ты тут сидела, а там прямо, распродери их в смерть, в доску маму! Как провокатор какой.
— А ты… — хрипло начала Надя.
— А ты! А ты! — перебил Филипп. Шагнул, топая в угол. — А ты! Что — а ты? — вдруг повернул он к Наде лицо, и щеки поднялись и подперли глазки, и нельзя узнать: заплачет или ударит. — А ты не знаешь, что сказано? — и он подался лицом вперед. — Сказано: коли началось, хоть против всякой надобности, бери в свои руки. И верно! И надо! Да! — Филипп повернулся, откусил кусок папироски и плюнул им в угол. — А ты! А ты! Вот тебе и а ты: трое там лежать осталися, да еще в проулках нахлестают так, что из дому их… серой… да, да! Чего смотришь? Серой не выкуришь, распротуды их бабушку. Наших, я говорю. Комитет! Где он твой комитет? Где он был? Комитет твой, говоришь, где он?
— Я ничего не говорю… — Надя во все глаза следила за Филиппом.
— А не говоришь, так молчи!.. И говорить нечего.
Филипп вдруг повернулся к двери и вышел.
Наденька оперлась рукой о стол и смотрела на скатерть, на синие кубики, онемела голова, и не собиралось голоса и груди.
— Сейчас миллион эксцессов возможен, — примеряла слова Надя, чтоб спокойно и внушительно сказать Филиппу, — пусть начнет по-человечески говорить, пусть потом скажет, как он, как он-то. — Если б знала, если б знала — нахмурила брови Надя, — была б там, непременно была бы! — И жар, жар вошел в грудь. — Пусть выстрелы, так и надо! И все равно стать наверху — не думайте, не трушу, а говорю твердо, — и задышала грудь, и глаза напружинились. Надя твердым кулачком нажала на скатерть.
Не слыхала шагов и оглянулась, когда скрипнула дверь. Филипп вмиг отвел глаза, но Надя поняла, что он видел, все уж видел в этот миг.
— Понимаешь, — полушепотом начал Филипп, он чуть улыбался, — понимаешь ты — я кричу им: «Назад, сволочи. Назад. Как рябчиков вас тут всех к чертям собачьим постреляют! К чертовой, — кричу, — матери отсюда!»
— А сам как? Сам, Филя?
— А сам стою на верхушке на самой, — Филипп на секунду стал, глянул, как вспыхнуло Надино лицо, — да. На самой верхушке, махаю на них кепкой, как на гусей, а тут дурак какой-то возьми и тык флаг. Когда смотрю — уж летят на нас, сабли — во!
Филипп поднял кулак, потряс — во!
Наденька передернула плечами.
В это время кто-то осторожно постучал в окно. Филипп встряхнул головой:
— Пройди на кухню, духом, — Филипп толкнул Надю в локоть.
Надя на цыпочках выбежала.
— Забери это, — Филипп совал в темный коридор Надин салоп и шляпу.
Аннушка глянула из-под мышки — стирала у окна. Наденька совалась с вещами, не знала, куда положить.
Филипп быстро прошел по коридору, запер наплотно двери в кухню. Аннушка снова глянула исподнизу и уперлась взглядом в запотевшее окно. Надя стояла возле плиты, прижимала к себе салоп, слушала.
— Ну входи, входи, — вполголоса говорил в сенях Филипп.
Наденька прислушивалась, но Аннушка сильней зачавкала бельем в корыте.
— Егора, еще кого? — слышала она отрывками Филиппов голос. — Ну! Ну! Так будет?
Наденьке хотелось присунуться к дверям, но Аннушка захватила корыто, пыхтя, отодвинула Надю вбок, потом к окну, с шумом лила в отлив мыльную воду.
— Ну ладно, счастливо, — услыхала Надя, и щелкнула задвижка в дверях.
Филипп прошел к себе. Потом опять его шаги, уж густые, твердые. Он открыл дверь в кухню — он был в шапке, покусывал папиросу в углу губ, брови ерзали над глазами.
— А ну, иди сюда, — шепотом сказал Филипп и мотнул головой в коридор — Того, знаешь, Надя, приходил один… нырнуть надо до времени.
— Что? Провал? Где? — У Нади шепот нашелся серьезный, деловой, и от шепота своего стало тверже в душе.
— Да там из комитетчиков, а я кандидат, знаешь.
Наденька оглянулась на кухонную дверь, там было совсем тихо.
— Да все одно, — шепотом заговорил Филипп, — дура она. Так я пошел, одним словом, — он шагнул к двери. Надя повернулась в узком коридоре и быстро пихнула руку в рукав. Филипп оглянулся, взявшись за двери. — Да, — и Филипп, сморщившись, глядел на папироску, раскуривал ее под носом, — да, ты тоже того, место здесь тоже провальное. Домой, что ли, вали.
Надя с силой надернула на голову шапочку.
— А я, если что, — бормотал Филипп густым шепотом, — я тебе дам знать… к этой… как ее… у которой занимались. К Тане этой зашлю кого из ребят.
Надя притаптывала калоши на ногах. Ничего не говоря, смотрела в полутьме на Филиппа.
— Ты, Надя… я хотел тебе, — Филипп двинулся к Наде. Но в это время дверь из кухни распахнулась, на сером свете Аннушка, и белье через руку:
— А ты скоро назад-то? Я ведь ко всенощной пойду, дом-то запру? — она говорила громко, на всю квартиру.
Филипп хмуро глядел на сестру.
— Ну да: ждать-то тебя до ночи, аль как? — и Аннушка оттерла Филиппа мокрым бельем в угол, распахнула входную дверь.
Наденька быстро протиснулась и первая шагнула во двор, с двух ступенек.