Сейчас![править]
САНЬКА шагнул к своему столу, попробовал сесть, рука зажала в кулак толстый карандаш. Санька вскочил со стула, стукнул об стол, обломал карандаш.
«Так и надо, так и надо! Сволочь проклятая! — дух переводил Санька и по всей комнате водил злыми глазами. — Надо как Кипиани! — и вот он в вестибюле университета — Кипиани, маленького роста, большая мохнатая папаха и глаза во! еле веки натягивает. Потом отпахнулась шинель и кинжал до колен. — Будут бить, а мы все «мээ!» кричать? — и на весь вестибюль «м-ээ!» — и папахой затряс, и оглянулись все.
Под лошадь и раз! И махнул — руки не видно — раз! — и Санька дернул карандашом в воздухе. — А как тот казак, как в игру какую — бегут мимо, и чтоб ни одного не пропустить и нагайкой наотмашь. Бегут, рукавом лицо закрывают, а у того глаза играют. Тут бы ему в самую бы рожу чем-нибудь — трах! Засмеялся бы!»
И Санька еще перевел дух.
И на миг увидел комнату, книги и менделеевскую таблицу на стене. Казак застыл: раскинул руки, летит с коня. Санька часто дышал. За стеной мамины каблуки. К окну, постоят и опять застукают. Затопала, побежала. Верно, звонок. Санька из дверей глядел в даль коридора. Анна Григорьевна второпях путалась с замком. Горничная Дуня совалась сзади.
— Санька, то есть Александр Андреич, дома?
Санька увидел верх студенческой фуражки. Анна Григорьевна, оцепенев, держалась за дверь.
— Да это ко мне, чего ты стоишь! — и Санька побежал в прихожую.
Анна Григорьевна стояла в дверях, с обидой, с испугом смотрела на студента, как он протискивался мимо нее. Наверху забинтованной головы неловко лежала фуражка. Студент придерживал рукой.
— Здравствуйте, Анна Григорьевна, — говорил с порога другой студент, он кланялся, ждал, чтоб Тиктина дала пройти.
Анна Григорьевна широко распялила веки и невнятно шевелила губами.
— Да пропусти же! — крикнул Санька.
Анна Григорьевна быстро вышла на лестницу, оглядывала площадку. Она перегнулась через перила, смотрела вниз и шаг за шагом спускалась по ступенькам.
— Мама! Мама! — кричал Санька из двери. Бегом догнал мать. — Да не ерунди! — Санька дернул Анну Григорьевну за руку. — Да не сходи ты с ума, пожалуйста! Пожалуйста, к чертям это, очень прошу!
Анна Григорьевна цепко держалась за перила и тянулась глядеть вниз. Она вздрогнула, когда дернулась внизу входная дверь. Санька силой оторвал Анну Григорьевну от перил, он за руку, не оглядываясь, протащил ее вверх и затолкнул в двери, захлопнул.
— Идиотство! — кричал Санька, запыхавшись.
Оба студента топтались у вешалки.
— Идем, идем! — и Санька толкал их к своей комнате. — Черт его знает, с ума сходят все. Абсолютно. Одурели. Пошли ко мне!
— Ух, брат, здорово как! Ай, Кипиани! — Санька с восторгом, с завистью смотрел на белую повязку. Из нее, как из рыцарского шлема, глядело лицо; прямой чертой шла на лбу повязка.
— Пропала папаха, — махнул рукой Кипиани. — Такой сволочь, прижал конем, тут забор. Я под низ, — Кипиани присел, глянул в Саньку черным блеском.
Санька откинулся — вдруг прыгнет пружиной.
— Шапка упала, он нагайкой, я под низ и лошадь ему раз! раз! Сел лошадь! — Кипиани сел совсем на пол и оттуда глядел на Саньку. — Вот! — И Кипиани встал. Дышал на всю комнату, обводил товарищей глазами. — Тут вот! — и Кипиани резанул рукой у себя под коленками.
Минуту молчали, и шум, недавний гам стоял у всех в головах. И вдруг резкий женский вскрик — как внезапное пламя. Санька узнал голоса — бросился в двери.
В конце коридора, в передней, Анна Григорьевна держала кого-то, будто поймала вора. Санька узнал Надину шапочку.
И вот через мамино плечо глядит — протянула взгляд через весь коридор и так смотрит, как будто уезжает, как будто из вагона через стекло, когда нельзя уж крикнуть последних слов. Санька двинулся рывком. Но Надя вдруг вырвала шею из маминых рук.
— Ну, оставь, ну, довольно. Цела, жива, — и Надя повернулась, пошла, не раздеваясь, в свою комнату.
— Я сейчас! — крикнул Санька товарищам в двери, старался беззаботно стучать каблуками, шел к Наде.
Надя сидела в пальто и в шапочке на своей кровати.
Анна Григорьевна стояла перед ней, вся наклонилась вперед, с кулачками под подбородком. Она шевелила губами и капала слезами на пол.
Надя вскинула глазами на Саньку.
— Ну и пришла. И ничего особенного, — говорила Надя. — И чего, ей-богу, мелодрама какая-то. И ты туда же.
Надя снова взглянула на Саньку. Она резко поднялась, прошла в прихожую.
— Дайте мне умыться спокойно, — говорила Надя, с досадой сдергивала пальто.
— Ну, цела, и ладно, — сказал веселым голосом Санька, — а ты не стой, — обернулся он к Анне Григорьевне, — как Ниобея какая, а давай чаю.
Анна Григорьевна перевела глаза на сына: «улыбаться, что ли». И улыбка побыла на лице и простыла. В Надиной двери щелкнул замок.
Анна Григорьевна топталась, поворачивалась около Надиной двери.
— Ей-богу, — сказал Санька сердито, — вели ты ставить самовар, и нечего топтаться.
Анна Григорьевна повернулась к кухне.
— Вот и все, — крикнул на ходу Санька. Из своей комнаты Санька слышал горячий крик. Кипиани даже не оглянулся, когда открыл двери Санька, он наступал на товарища, он наступал головой вперед и вскидывал ее после каждой фразы, как бодал:
— Почему, говоришь, Рыбаков? Почему социал-демократ не может? — Кипиани боднул воздух. — Социал-демократ не может в деревне? Не может? Скажи, Рыбаков, почему?
— Да уж говорил, — и недовольно отвернул лицо в сторону. — Да! — вдруг обернулся он к Саньке. — Мы ведь к тебе сказать…
— Ты ерунду говорил, — Кипиани дергал Рыбакова за борт шинели.
— Да! — и Рыбаков двинулся к Саньке. — Завтра в час в столовке сходка, летучая. Будет один…
— Один! — передразнил Кипиани. — Не знаешь кто? Батин, — сказал Кипиани тихим голосом, сказал, как угрозу. — Знаешь? — Кипиани снизу глянул на Саньку, нахмурился и выставил кулак. — Ух, человек! — глухо сказал Кипиани и вдруг вскинулся и улыбкой ударило во все лицо. — Я тебе про него расскажу! Рыбаков, Рыбаков! Ай что было! Ты говоришь, в деревне! — кричал Кипиани. — Слушай оба, — он дернул Рыбакова, поставил рядом с Санькой, — слушай! Он в одной деревне, понимаешь, заделался писарь. Волостной писарь. Никто не знает, понимаешь, — и Кипиани поворачивал лицо то к Саньке, то к Рыбакову.
— Ну? — и Рыбаков пустил равнодушно дым и глядел, как он расходится.
— А ну! — крикнул Кипиани, нахмурился. — Что ты «ну»? Он рабо-та-ет, понимаешь? Он…
В это время в дверь постучали; громко, требовательно. Все оглянулись.
Санька открыл. Андрей Степанович стоял в дверях. Он глядел строго и не переступал порога.
— Можно? — Андрей Степанович чуть наклонил голову и шагнул в комнату. — Сейчас было заседание в городской Думе.
Рыбаков кивнул головой.
— Ага, понимаю.
— Одним из гласных, — Андрей Степанович наклонил голову и потряс, — был поставлен вопрос, вопрос вне очереди, о событии, попросту избиении, — этими словами и было сказано, — об избиении студентов перед университетом. Было предложено немедленно отправить депутацию к генерал-губернатору.
— Да постучи ты хоть ей, — вдруг плачущим голосом ворвалась Анна Григорьевна, — может быть, она тебе откроет. Господи, мука какая!
Андрей Степанович секунду глядел на жену, поднял брови.
— Сейчас! — резко сказал Андрей Степанович; со строгим лицом обернулся к студентам: — К генерал-губернатору. Сейчас, сейчас! — вдруг раздраженно прикрикнул Андрей Степанович и, топая каблуками, вышел.
Кипиани сел на Санькину кровать, глядел в пол, и видно было красное пятно на белой макушке. Он вытянул вперед руку мимо уха, держал, ни на кого не глядя.
— Де-пу-та-ция… — и Кипиани зашевелил двумя пальцами, как ножками, в воздухе. — Ну а что? — вдруг поднял лицо Кипиани и развел руками. — Идем!
Кипиани вскочил и стал насаживать фуражку на забинтованную голову.
— Два слова! — Рыбаков тронул Саньку за плечо. — Слушай, нельзя у тебя того, — говорил Рыбаков шепотом, — рубля занять? Только, ей-богу, не знаю, когда отдам, — говорил он Саньке вдогонку.
Санька шел по коридору к отцу. Андрей Степанович стоял около Надиной двери.
— Да ну, Надежда! — говорил Андрей Степанович. — Да покажись же! — и стукал легонько в дверь.
— Сейчас, причешусь, — слышал Санька Надин голос.
— Ну-ну! — веселым голосом ответил Тиктин и повернулся к Саньке.
— Дай рубль, — сказал Санька. — Рубль, рубль, ровно рубль, — говорил Санька, пока отец, хмурясь, доставал из глубокого кармана портмоне.
— Сейчас, сейчас! — отвечала Наденька на голоса из коридора.
— Ты, кажется, родителя своего… — начал Рыбаков и смеялся шепотом.
— Да брось, не последний, да бери же, — совал Санька рубль. — Вот Кипиани, понимаю, — и у Саньки глаза распялились, он глядел на Рыбакова с ударом, с упреком.
Рыбаков поднял плечо и голову скосил.
— Чепуха это!
— А ты б сделал?
— Зачем? Смысл? — Рыбаков встряхивал, будто что весил на руке.
— Да чего там смысл! Сделал бы? Говори?
— Да он на паровоз с ножиком кинется, я ничуть не спорю. А смысл? — и Рыбаков опять сделал рукой.
— Что ты ручкой трясешь, — кричал Санька. — Смысл! Смысл! Сто двадцать смыслов будет, а тебе не полезть… Да и мне тоже! — и Санька топнул ногой. — Вот ручкой, ручкой, — и Санька передразнил Рыбакова, — ручкой мы помахивать будем, а коли б все, как Кипиани…
— Так что? — Рыбаков глаза прищурил на Саньку. — Так не нагайками, а пушками.
— А мы… а мы и на пушке верхом, да, да — во весь карьер от зайца. — И Санька заскакал, расставив ноги. — Что смеешься? — И Санька сам рассмеялся. — Верно же говорю.
Саньке смех все еще разводил губы.
— Да нет, ей-богу, что за к черту деятельность? Что вы, спросят, делали? А нас, видите ли, били! — И Санька расшаркался перед Рыбаковым. — А что, мол? Недополучили, что ли? — Как пожалуете! — кривым голосом выводил Санька.
Рыбаков пускал дым, улыбался.
— Знали ведь, что бить будут! Знали? — Санька нахмурился, напирал на Рыбакова. — Ну? А вышли? А почему?
— Ну почему? — и Рыбаков откинул голову назад и, сощурясь, глядел на Саньку.
— Я почему? — Санька вытаращился на Рыбакова. — Я вышел потому, — задыхаясь, говорил Санька, — потому, что, значит, боюсь, что вот казаки, нагайки.
— А я вышел потому и думаю, что и другие… и, если хочешь, ты тоже… — с разумительным спокойствием начал Рыбаков и вдруг оглянулся на дверь.
— Да просто хочу узнать, чего он орет, — в дверях стояла Наденька. — Можно?
Рыбаков поклонился.
— Да Господи, просто хочу послушать, — Надя оборачивалась назад к Анне Григорьевне. — Ну, хочу тут побыть, что ты как тень… никто меня не съел и не съест. — И Надя уселась боком на стул, закинула локоть за спинку. — О чем это такая громкая дискуссия? — Наденька насмешливо глядела на Рыбакова.
Рыбаков по-гостиному улыбался Наденьке.
— Ну? — сказала Надя, глянула на свои часики, вскинула ногу на ногу и уставилась выжидательно на Рыбакова. — Ну?
— Да какое тебе к черту дело! — говорил, роясь в табаке, Санька. — Учительницей какой уселась: экзамен, подумаешь!
— Да вопрос, собственно, поставлен, — с легонькой улыбкой говорил Рыбаков, кивнул на Саньку.
— Да собственно и не собственно, а какое тебе к черту дело!
Санька ломал о коробку спички одну за другой.
— Да чего ты это ершом каким, — начала Наденька с насмешкой и вдруг покраснела. — А впрочем, черт с вами, — она вскочила, стул раскатился назад. Прямыми шагами она прошла в дверь, толкнула на ходу Анну Григорьевну.
— Куда ты, Наденька, куда ты? — слышал Санька из коридора плачущий шепот Анны Григорьевны. — Ну Надя, Надя, Надя! Надя же! Наденька!
Санька высунулся в двери. Он видел, как Наденька, уже одетая, порывисто прошагнула переднюю и хлопнула дверью.
Анна Григорьевна бросилась вслед.
— Tiens! Tiens! [1] — крикнул Андрей Степанович, он быстро натягивал пальто. — Я иду!
— Она ведь в слезах пошла, в горе вся! — говорила Анна Григорьевна. — Да иди ты, иди! Да без калош, Господи!
— Сейчас! — Андрей Степанович не попадал в калошу.
- ↑ Постой! Постой! (фр.)