Пустырь[править]
ВЫШЛИ на улицы. Из окон кофеен выпирал на улицу свет, меледили тенями прохожие. Что ни фонарь — Филипп взглядывал на Наденьку.
«Что-то будто постная какая-то», — думал Филипп. Наденьке от взглядов было неловко, и она смотрела то под ноги, то поворачивала головку в сторону, и все не знала, как ей быть: деловито-строго, как учительнице, или приветливо, по-товарищески. Филипп ждал, Наденька все молчала. Уже прошло то время, когда надо начинать разговор, и оба поняли, что разговора не будет. Наденька шла и все вертела головой.
«Гордится», — подумал Филипп. Яркий свет от витрин упал на Наденьку, осветил ее, с ног до головы обдал. Филипп увидал, что Наденька покраснела, что пышут Наденькины щеки.
И Васильев сразу понял:
«Это она меня стесняется». И спросил участливо:
— Вы в наши края первый раз, можно сказать?
— Да, тут я не была, — сказала Наденька, не поворачиваясь.
Сказала так, как будто она бывала уж в других местах и по таким делам. Ей не хотелось, чтоб знали, что она в первый раз.
— А у нас на Слободке хорошо, все свои ребята живут, заводские. Только народ малосознательный, — сказал Филипп солидно. — Темный, можно сказать, вполне народ.
Наденька молча кивнула головой и вспомнила, куда она положила бумажку с цифрами.
«Главное — цифры, — думала Наденька, — цифры всего убедительней».
— А про что вы им нынче будете говорить? — спросил Филипп. Филипп чувствовал себя как антрепренер, который ведет гастролера, и спрашивал программу. Он не особенно надеялся на Наденьку.
— Я наметила о косвенных налогах и вообще о налоговой системе русского правительства. О том, что налоги, главным образом… Нам направо?
Улицы уже кончились, и далеко остался позади последний фонарь. Перед Наденькой была темнота, и вверху звезды мигали и щурились.
— Вот этим пустырем и пройдем, — сказал глухо Филипп. — Это я для проверки: не увязался ли кто? Гороховая личность, знаете? Тут темно, он побоится нас потерять и будет нагонять, а мы и услышим.
Васильев шагнул в темноту, вперед. Наденьке было жутко. Одной с этим незнакомым. Черт ведь его знает.
— Вы смело за мной, на слух, по шагам, — сказал из темноты голос.
Наденька встряхнулась, пошла. Пошла широкими шагами по каким-то мягким кочкам. Они молча прошли шагов сто. Васильев стал. Наденька остановилась тоже. Заколотилось сердце — что он сейчас будет делать? «Какая я дура, что пошла сюда», — подумала Наденька.
Наденьке показалось, что рабочий прилег, может быть, крадется. Наденька прыгнула в сторону.
— Да тише, — досадливо шепнул Филипп. — Ну, нет его, чисто за нами, — сказал он громко. — Теперь можно говорить. Идемте. — Он опять пошел вперед. Наденька перевела дух. — Это насчет налогов, конечно, следует объяснить, какая тут хитрость подведена. А только это, товарищ, уж тем, что дошли до чего. А этим ребятам надо полегче, что поближе, про свое. Сказать бы про тех, что управляют вот ими, то есть нами, сказать, рабочими.
— О роли либеральной интеллигенции? — спросила Наденька, она все еще тяжело дышала.
— Да нет! — с досадой сказал Филипп. — Этого они тоже не понимают А вот про мастеров хотя бы. Мастеров! Знаете? Такая сволочь, извините, бывает. Это ж самые гады и есть для рабочего человека. Самое что не может быть хуже.
Филипп шел впереди. Он не видел Наденьки и еле слышал ее шаги — мелкие, сбивчивые, и говорить было в темноте легко, вольно, как одному.
— Поставят вот такое чучело над тобой, накинут ему полсотни рублей, и ходит он по мастерской, глаза выпуча. А чуть что — гляди, либо сбавит, либо прямо за ворота и шабаш. Разъелся, что паук.
Наденька, спотыкаясь, семенила сзади, по мягким кочкам. Она боялась потерять в темноте Филиппа.
— А налоги — это что? — слышала она голос впереди. — Это уж когда человек войдет… налоги там… локаут и все такое… А надо начинать что ближе, со сволочи этой… Поразъедались. Как боров… и руки за спину…
— У меня намечено, — говорила Наденька, запыхавшись. Филипп зло и быстро шагал вперед. — У меня на сегодня… а если успею, то я скажу и о…. о той роли… которую…
Наденька всю неделю готовила материал по косвенным налогам. Бумажка, где выписаны какие-то миллионы, была у нее запрятана в юбке, а про мастеров Наденька не знала, ничего не знала. И почему это он распоряжается?
— Баба! — сказал шепотом Филипп, с сердцем сказал и оглянулся в темноте на Наденьку.
Пустырь кончался, и впереди стали видны светлые оконца слободских домов.