ВНУТРЕННЕЕ ОБОЗРѢНІЕ.[править]
Будущій историкъ нашего времени не безъ изумленія остановится на полускрытыхъ отъ общества явленіяхъ, на закулисной сторонѣ великой исторической драмы, которую мы переживаемъ. Онъ отмѣтитъ относительно быстрый ростъ нашего общественнаго самосознанія, глубокую работу мысли, которая обновляетъ всѣ устои, всѣ закоулки царства русскаго. Не можетъ пройти незамѣченною имъ дѣятельность русской интеллигенціи, направленную къ тому, чтобъ искупить свои вольныя и невольныя прегрѣшенія передъ народомъ, чтобы заплатить этому народу стародавній, отцовскій и дѣдовскій долгъ, заплатить распространеніемъ просвѣщенія, заботою о нуждахъ крестьянина и фабричнаго рабочаго, неустаннымъ трудомъ на пользу общую.
Читатели знаютъ изъ газетъ, что г. министръ внутреннихъ дѣлъ призывалъ редакторовъ важнѣйшихъ петербургскихъ газетъ и журналовъ и предостерегалъ ихъ противъ опасныхъ послѣдствій «иллюзій». Мы не будемъ входить въ обсужденіе словъ, сказанныхъ графомъ Лорисъ-Мелиновымъ, хотя онъ и призналъ за печатью право такого обсужденія. Мы обратимъ вниманіе читателей на отзывы газетъ и журналовъ, которые были вызваны словами министра, потому что здѣсь обнаружился весьма важный признакъ роста нашей мысли, сближеніе различныхъ оттѣнковъ направленія, которое называютъ, то съ ироніей, то совершенно серьезно, либеральнымъ.
Молва, возражая другой петербургской газетѣ, ставившей русской литературѣ въ величайшую честь, что она занималась съ 1856 года почти исключительно экономическими и финансовыми вопросами, говоритъ слѣдующее: «Извѣстно, что именно въ фактѣ занятія экономическими и финансовыми вопросами нѣкоторые недоброжелатели русской печати усматривали явное сближеніе ея съ „подпольною прессою“ и нигилистами, которые также занимались болѣе экономическими вопросами и не скрывали своего презрѣнія ко всѣмъ политическимъ формамъ, вопросамъ и, если угодно, „комбинаціямъ“. Изъ того самаго факта, что у насъ очень долго занимались „экономическими и финансовыми вопросами“ и дошли до настоящаго обѣднѣнія, мы вывели совершенно обратное заключеніе, нежели „Голосъ“. Онъ совѣтуетъ продолжать это занятіе. Мы же, ровно недѣлю тому назадъ, ставили на первый планъ обезпеченіе умственной жизни и законности. Можетъ быть, мы ошибаемся, можетъ быть, „Голосъ“ вѣрнѣе угадываетъ сущность нашей болѣзни. Но вѣдь это только мнѣнія, на для кого не опасныя. Безпокоиться, что то или другое мнѣніе можетъ смущать и волновать умы, едва ли основательно. Гораздо страшнѣе умственная спячка, которою мы періодически страдаемъ и которая составляетъ основу всѣхъ золъ и для человѣка, и для народа.»
Русскій Курьеръ, присоединяясь къ мнѣнію замѣчаетъ: «Очевидно, что недостатки общественнаго строя становятся понятными только при полной гласности, при широкой свободѣ печати. Въ необходимости этой свободы убѣждены и либералы, и консерваторы; ея отрицаніе возможно только изъ лагеря отъявленныхъ ретроградовъ, для которыхъ пробужденіе общественнаго сознанія и ростъ личности являются признаками разложенія отстаиваемаго ими казарменнаго порядка. Поэтому прежде всѣхъ другихъ благихъ начинаній, по нашему крайнему разумѣнію, слѣдовало бы ясно и точно опредѣлить, — путемъ закона, конечно, — за что и какую отвѣтственность будутъ несть русскія повременныя изданія. Только съ этого момента мы пріобрѣтемъ относительную возможность послѣдовательно, а не урывками защищать наши убѣжденія, — только тогда освободимся мы отъ эзоповскаго языка, говорить которымъ были осуждены до настоящаго времени».
Но вотъ мнѣніе, которое въ нашихъ глазахъ имѣетъ особую силу, которое составляетъ особенно утѣшительное явленіе. Въ сентябрской книгѣ Отечественныхъ Записокъ г. H. М. говоритъ о тяжеломъ и горькомъ пути, пройденномъ авторомъ статьи и раздѣлявшими его убѣжденія людьми. Они надѣялись, что Россію минуютъ тѣ испытанія, которыя пришлось пережить Западу, что должно обойтись безъ «иллюзій», должно отказаться отъ нихъ въ виду народной пользы. Но оказалось, что иллюзіей была эта великодушная мысль. Жизнь шла впередъ. Развивалась биржа, пышно разцвѣтала эксплуатація народа, народъ бѣднѣлъ и голодалъ, а интеллигенція не имѣла возможности помочь его горю. Теперь г. H. М. говорить: «Если мы въ самомъ дѣлѣ находимся наканунѣ новой эры, то нуженъ прежде всего свѣтъ, а свѣтъ есть безусловная свобода мысли и слова, а безусловная свобода мысли и слова невозможна безъ личной неприкосновенности, а личная неприкосновенность требуетъ гарантій. Какія это будутъ гарантіи — европейскія, африканскія, „что Литва, что Русь“ — не все ли это равно, лишь бы онѣ были гарантіями? Надо только помнить, что новая эра очень скоро обветшаетъ, если народу отъ нея не будетъ ни тепло, ни холодно…»
Мы сказали, что приведенное мнѣніе весьма Отечественныхъ Записокъ весьма знаменательно. Отечественныя Записки отличаются замѣчательною послѣдовательностію и пользуются очень большимъ вліяніемъ въ обществѣ. Глубоко прочувствованная и продуманная статья — исповѣдь г. H. М., неминуемо должна произвести благодѣтельное впечатлѣніе. Пора понять, что, благодаря отсутствію «иллюзій» разнаго рода, въ Россіи произошло много печальнаго, что благосостояніе народа страшно упало. Мы въ сотый разъ готовы повторить, что вѣримъ въ лучшее будущее, въ полную возможность не только остановить развитіе убогой нищеты на Руси, но и обезпечить отъ нужды массу крестьянскаго и рабочаго вообще населенія. Но для этого прежде всего необходимо, чтобъ до высшей власти и до общества дошли точныя свѣдѣнія о тѣхъ расхищеніяхъ и несправедливостяхъ, которыми, по истинѣ, была переполнена наша земля. Покуда литература честно, умно и настойчиво твердила о необходимости опредѣленнаго разрѣшенія экономическихъ вопросовъ, въ жизни эти вопросы рѣшались иначе. Вотъ, напримѣръ, какія поучительныя свѣдѣнія сообщаетъ намъ оренбургскій корреспондентъ (А. Ж.) Русской Мысли.
«Киргизы Сибири и Оренбургскаго края присягнули на подданство Россіи со времени построенія города Оренбурга, около 1738 года, въ царствованіе императрицы Анны Іоанновны. Въ то время Абулхаизъ-ханъ явился къ намѣстнику, Кириллову, первому строителю Оренбурга, и объявилъ ему желаніе вмѣстѣ съ киргизами Малой и Средней Ордъ присягнуть на подданство Россіи, съ тѣмъ, чтобы киргизамъ не возбранялось пасти свой скотъ на зауральскихъ степяхъ и производить торги во вновь строившемся городѣ Оренбургѣ. Предложеніе это было принято Кирилловымъ и въ слѣдующемъ 1739 году состоялся указъ императрицы Анны Іоанновны, въ силу котораго киргизамъ, принявшимъ подданство Россіи, дозволялось жить семьями и производить торгъ во вновь строившемся городѣ. Впослѣдствіи Оренбургъ былъ перенесенъ на новое мѣсто (нынѣшній Орень) и наконецъ окончательно основанъ при рѣкѣ Уралѣ въ 1742 году, но привиллегія, данная императрицей, осталась въ полной силѣ и киргизы исходатайствовали постройку около города Мѣноваго двора, куда и стали пригонять свой скотъ, мѣняли его на хлѣбъ и на фабричныя произведенія. Съ теченіемъ времени построенъ и городъ Троицкъ, въ которомъ тогда былъ устроенъ Мѣновой дворъ для пригона киргизскаго скота и производства азіатской торговли, а въ 1740 году впервые пришелъ въ Оренбургъ хивинскій караванъ съ нѣсколькими сотнями верблюдовъ съ хлопкомъ, шелкомъ, коврами и сушеными фруктами, но такъ какъ въ это время въ Оренбургѣ было не безопасно, то товары, доставленные хивинцами, во избѣжаніе разграбленія бунтовавшими башкирами, были отосланы частію въ Уфу, частію въ Казань, гдѣ и были распроданы съ большими барышами. Съ этого времени, можно сказать, завязались правильныя торговыя сношенія со Средней Азіей при посредствѣ киргизовъ, старавшихся провести караваны цвѣтущими степями и безопасно отъ барантачей, совершавшихъ набѣги и грабившихъ торговцевъ. Мало-по-малу, изъ года въ годъ, сталъ возводиться въ степи цѣлый рядъ укрѣпленій и фортовъ съ цѣлію обезопасить караванный путь, но киргизы были на столько дикимъ и хищническимъ народомъ, что при каждомъ удобномъ случаѣ уводила русскихъ въ плѣнъ къ хивинцамъ.
Одновременно съ распространеніемъ нашихъ владѣній въ глубь степи началась и цивилизація киргизовъ. Стали заводиться школы, гдѣ начали учить русской грамотѣ, и дружественныя торговыя сношенія съ каждымъ днемъ закрѣпляли сильнѣе узы пріязни между русскими и киргизами. У всѣхъ крупныхъ торговцевъ былъ открытъ самый широкій кредитъ киргизамъ. Пріѣзжай въ Оренбургъ, бери у любаго купца хлѣбъ и товаръ въ кредитъ, а на другой годъ уплати баранами и лошадьми, и пользуйся его полнымъ кредитомъ. Таковы были отношенія русскихъ къ киргизамъ. Случалось, что должникъ платитъ свой долгъ черезъ два или три года и все-таки кредита не лишался.
Наконецъ, покореніе Ташкента, Самарканда и Хивы и основаніе Туркестанскаго генералъ-губернаторства окончательно поставили насъ въ самыя близкія отношенія въ киргизамъ и въ средне-азіатскимъ народамъ.
Вначалѣ, для управленія киргизами была основана въ Оренбургѣ пограничная коммиссія. Это было коллегіальное учрежденіе, въ которомъ были совѣтники, столоначальниками, входившіе въ сношенія съ народомъ при посредствѣ переводчиковъ, знавшихъ восточные языки. Коммиссія эта подчинялась предсѣдателю въ чинѣ генералъ-лейтенанта. Киргизы управлялись султанами изъ своихъ родичей, носившими русскій мундиръ и получавшими русскіе чины и особо установленные для нихъ ордена св. Станислава, Анны и Владиміра. Русская администрація, въ лицѣ пограничной коммисіи, такъ сказать, контролировала только дѣйствіе султановъ, знакомя ихъ исподволь съ порядками и законами Россіи, предоставляя имъ судиться по своимъ киргизскимъ обычаямъ. Въ то время русская администрація ласкала киргизовъ и дѣлала представителямъ ихъ всякія поблажки и даже богатые подарки, за которые богатые киргизы отдаривали вдвое. Такая дружественная система продолжалась до 1860 года и киргизы смотрѣли на русскихъ, какъ на друзей. Они платили только кибиточный сборъ около трехъ рублей въ годъ съ кибитки и, такъ какъ въ одной кибиткѣ жило по двѣ и по три семьи, то приходилось на каждую семью кибиточнаго сбора отъ 1 руб. до 1 руб. 50 коп. въ годъ, при этомъ кибиточный сборъ былъ на столько великъ, что, помимо содержанія на его средства пограничной коммиссіи, оставались еще такія огромныя сбереженія, что на кибиточный сборъ основали Оренбургскій Николаевскій институтъ, а также значительная часть его употреблялась на улучшеніе средствъ Неимоевскаго Кадетскаго Корпуса, нынѣшней Неимоевской Военной Гимназіи.
Въ новѣйшія времена, а именно въ 1874 году, на киргизскія пожертвованія, простиравшіяся до 59 тысячъ рублей, построено зданіе для помѣщенія пансіонеровъ гражданской гимназіи и въ этомъ пансіонѣ на 200 русскихъ есть 30 воспитанниковъ изъ киргизъ, но нерѣдко случается, что на киргизскія вакансіи замѣщаютъ дѣтей русскихъ чиновниковъ, служащихъ въ киргизской степи. Такъ, на киргизскую вакансію замѣщенъ воспитанникъ Бирюковъ, сынъ священника Тургайской Области.
Новая эра для киргизъ начинается съ 60-ыхъ годовъ, когда среди нихъ начали вводить новое положеніе. Это положеніе разрушало сразу всѣ старые порядки и уничтожало народное правленіе султанами, старѣйшинами народа и почетными киргизами, иначе называемыми біями. Мѣсто султановъ-правителей заняли уѣздные начальники и ихъ помощники на большихъ окладахъ жалованія и съ цѣлыми канцеляріями письмоводителей, писцовъ и прочаго, да сверхъ того учреждены должности старшинъ изъ числа киргизъ для сбора податей и точнаго исполненія всѣхъ статей этого положенія. При этомъ наши администраторы не дали себѣ даже труда уяснить киргизскому народу это новое положеніе и вслѣдствіе этого власть и народъ стали съ перваго раза во враждебныя отношенія. Въ избыткѣ усердія, уѣздные начальники стали уговаривать киргизъ строить дома, бросить кочевую жизнь и сдѣлаться осѣдлымъ народомъ, а когда нѣкоторые киргизы на самомъ дѣлѣ изъявили желаніе заняться хлѣбопашествомъ, то имъ отвели солончаки, на которыхъ ничего не родится, и они, бросивъ земледѣліе, принуждены были возвратиться въ кочевой жизни. Но это сочтено было за неповиновеніе властямъ и ихъ снова водворили на безплодныхъ земляхъ. При видѣ такихъ порядковъ, киргизы уперлись и не захотѣли принимать новаго положенія. Никакія просьбы, никакія увѣщанія на нихъ не дѣйствовали, и тогда наши администраторы рѣшились пустить въ ходъ военную силу. На непокорные аулы были двинуты козачьи сотни, которыя принимали киргизовъ сначала въ нагайки, а ежели это оказывалось недѣйствительнымъ, то пускали въ ходъ свои пики и карабины. Въ усмиреніи киргизъ участвовала также и пѣхота, а именно стрѣлковый баталіонъ подъ командою графа Комарова.
Въ этой неравной борьбѣ киргизы обращались въ бѣгство, но военная сила ихъ преслѣдовала и отбивала у нихъ скотъ, который продавался за безцѣнокъ мѣстнымъ барышникамъ. Киргизы эти, какъ дикіе звѣри, загнанные въ голодныя и безводныя степи, умирали отъ голоду или отъ пуль, пикъ и штыковъ. Однажды, загнанные съ полуострова Мангишлака въ море, они тщетно просили помилованія и вмѣстѣ съ семьями утонули. Такъ вводилось положеніе, имѣвшее цѣлью улучшить во всѣхъ отношеніяхъ благосостояніе киргизскаго народа. Положеніе это въ главныхъ своихъ основахъ не имѣло ничего такого, что не соотвѣтствовало бы пониманію нуждъ народа; оно стремилось создать болѣе правильную организацію народнаго правленія, ввѣряя старшинамъ изъ киргизъ надзоръ за волостями, и вводило, такимъ образомъ, выборное начало, опирающееся на правительственный контроль въ лицѣ уѣздныхъ начальниковъ и ихъ помощниковъ. Единственно чѣмъ оно грѣшило и грѣшитъ до сихъ поръ, это idée fixe сдѣлать изъ киргизовъ осѣдлыхъ хлѣбопашцевъ даже и на такихъ мѣстахъ, гдѣ самой природою указана только возможность скотоводства и въ добавокъ только киргизскаго, преимущественно барановъ, которые могутъ питаться корнями травъ и лизать солончакъ за неимѣніемъ воды. Обезсиленные борьбою съ администраціею, лишенные имуществъ и скота, киргизы послѣ двухълѣтней борьбы приняли новое положеніе, совершенно его не понимая. Мало-по-малу, съ 1868 года, они стали распродавать или колоть свой скотъ, построили себѣ избы на зимовкахъ и принялись за хлѣбопашество. На нѣкоторыхъ земляхъ, гдѣ еще никогда не производился посѣвъ, результаты получились блистательные. Урожай былъ самъ 30 и самъ 40. Киргизы обмолотили хлѣбъ и продали его на оренбургскомъ рынкѣ. Это обстоятельство возбудило зависть козаковъ, которые объявили претензіи на киргизскія земли, ссылаясь на то, что земли эти были имъ отмежеваны 20 лѣтъ тому назадъ и, завладѣвъ снова этими землями, стали производить на нихъ посѣвы. Киргизы, разумѣется, вступились за свою собственность и между козаками и киргизами возникъ цѣлый рядъ процессовъ, а пока рѣшались споры, киргизы очутились до того стѣсненными въ земельныхъ участкахъ, что принуждены были болѣе чѣмъ на половину сократить свои пашни и въ добавокъ еще лишились пастбищъ для скота и стали мало-по-малу откочевывать изъ русскихъ предѣловъ къ китайской границѣ, хотя и тамъ имъ было не лучше и приходилось терпѣть не мало обидъ отъ раззорявшихъ и грабившихъ дунчанъ. Съ откочеваніемъ киргизовъ въ глубь степи, такія области, какъ, напр., Тургайская, имѣющая своего губернатора и свое областное правленіе, съ цѣлымъ рядомъ канцелярій и подканцелярій, стоющихъ правительству сотенъ тысячъ, стали въ весьма невыгодное положеніе и, боясь своего упраздненія, начали всячески стремиться къ тому, чтобы возвратить бѣглецовъ. Для поощренія ихъ, они исходатайствовали имъ прирѣзку участка земель въ 100 тысячъ десятинъ, которыми завладѣли оренбургскіе козаки. Киргизы, въ числѣ болѣе 10 тысячъ, вернулись, но они далеко уже не были тѣми зажиточными кочевниками, какими мы знали ихъ прежде, а неурожайные годы послѣдняго пятилѣтія отняли у нихъ возможность производить посѣвы пшеницы. Наконецъ, наступилъ грозный 1879 годъ. Зима была ранняя и необыкновенно суровая. Поля покрылись съ октября мѣсяца такимъ глубокимъ снѣгомъ, что ни баранъ, ни быкъ, ни лошадь не въ силахъ были его раскопать, чтобы достать себѣ изъ-подъ снѣгу подножный кормъ. Только верблюдъ кое-какъ питался и существовалъ. Въ киргизской степи повсемѣстно появился падежъ скота. На бѣду еще подоспѣли страшные морозы и бураны, которые ускорили гибель скота. Быки, бараны и лошади валились поголовно и, при видѣ этого потрясающаго зрѣлища, хозяева-киргизы сами лишали себя жизни. Наконецъ, голодъ добрался и до людей. Всѣ хлѣбные запасы были истощены и мука почти повсемѣстно дошла до 12 и 14 руб. за пудъ да и подвозъ, наконецъ, совсѣмъ прекратился, потому что за буранами не было возможности подвезти хлѣбъ, такъ какъ всѣ дороги были завалены снѣгомъ, и открылась между киргизами смертность отъ голода.
Только въ маѣ мѣсяцѣ нашли возможность оказать помощь киргизамъ и то эту помощь можно скорѣе назвать фиктивною, нежели реальною. Помощь эта состояла въ раздачѣ денежныхъ пособій, при чемъ было роздано киргизамъ до 6 тысячъ рублей, но чиновники, командированные для раздачи пособій, получили подъемные и годовые оклады, что составило 37 тысячъ рублей. Не въ тысячу ли разъ было бы полезнѣе поручить раздачу пособій тѣмъ чиновникамъ, которые совершаютъ постоянные разъѣзды по степи по дѣламъ службы? Такъ, напримѣръ, акцизнымъ чиновникамъ, контрольнымъ чиновникамъ палаты, казначейства и другихъ мѣстъ. Тогда бы пришлось затратить посуточные деньги этимъ чиновникамъ, въ крайнемъ случаѣ не свыше 10 тысячъ, а 27 тысячъ были бы въ сбереженіи и пошли бы на удовлетвореніе киргизскихъ нуждъ».
Въ Недѣлю пишутъ о поразительныхъ злоупотребленіяхъ при продажѣ казенныхъ земель въ уфимской губерніи:
«Участки, оставшіеся, будто бы, за излишками земель у банкировъ, дѣйствительно продавались такъ дешево, что, въ большинствѣ случаевъ, продажная цѣна этихъ земель почти равняется ежегодной арендной платѣ, получаемой нынѣ ея владѣльцами. Такъ, напримѣръ: участки, состоящіе изъ поемныхъ покосовъ по рѣкамъ Камѣ и Бѣлой, проданы гг. Климову, Ольшевскому и др. по 3—10 руб. за десятину, а теперь за одинъ покосъ травы получается до 10 рублей за десятину же. Нужно прибавить, что покупная сумма выплачивается казнѣ не одновременно при самой покупкѣ, а на льготныхъ условіяхъ, съ разсрочкою, если не ошибаюсь, на 27 лѣтъ. Значитъ, владѣльцы не только пріобрѣли земли даромъ, но еще, впродолженіи платежныхъ лѣтъ, на доставшійся даромъ доходъ получаютъ проценты. Необходимо замѣтить, что продажа и раздача подобныхъ земель были дозволены лишь мелкими участками, между тѣмъ какъ они раздавались громадными площадями, отъ двухъ до шести тысячъ десятинъ каждый. Не только разныя особы въ Петербургѣ, но всѣ чиновники управленія государственными имуществами, даже регистраторъ и архиваріусъ, получили свою долю въ этомъ дѣлежѣ. Особы, захватившія земли прямо въ разрѣзъ съ Высочайшимъ указомъ, естественно нуждались въ услугахъ разныхъ мелкихъ чиновниковъ, а послѣдніе, зная, что за ними стоитъ сила, дѣйствовали, какъ Богъ на душу положитъ, безъ оглядки. Хорошо было бы, если бъ и въ нашу губернію была назначена сенаторская ревизія! Матеріала хватитъ не на одну — на десять ревизій.»
Отвѣтственность за эти и имъ подобныя злоупотребленія падаетъ на высшую власть, обвиняютъ въ несправедливости и небрежности не областныхъ лишь администраторовъ, но и правительство. Но можетъ ли послѣднее прекратить даже самыя вопіющія безобразія, самый наглый грабежъ безъ широкаго развитія самоуправленія, безъ полной свободы печати? Приведенные нами факты и тысячи другихъ даютъ, какъ всякому понятно, рѣшительный отвѣтъ на поставленный вопросъ: справедливо управлять страною бюрократическимъ, канцелярскимъ способомъ невозможно.
Мы давно нуждаемся во всестороннемъ пересмотрѣ всѣхъ даже мельчайшихъ условій нашего быта. Надо освободить нашу жизнь отъ административныхъ заборовъ и засадъ, которыми отъ русскихъ людей оберегается русская земля, за прикрытіемъ которыхъ крѣпко сидятъ всякіе хищники: народной совѣсти нуженъ просторъ, иначе совѣсть эту заглушатъ дикіе предразсудки и корыстные разсчеты. Общество — надо отдать ему справедливость — уже многое дѣлаетъ, чтобы выйти изъ подобнаго положенія.
Къ числу выдающихся особенностей нашего времени принадлежитъ необыкновенное увеличеніе количества людей, желающихъ принять участіе въ публицистической дѣятельности. Для однихъ печать является единственнымъ способомъ довести до свѣдѣнія правительства и общества возмутительные или отрадные факты; другіе ищутъ въ литературномъ трудѣ средствъ къ существованію, третьи — извѣстности. Къ сожалѣнію, вторыхъ не мало, и это составляетъ весьма печальный признакъ: довольно значительное количество лицъ, получившихъ нѣкоторое образованіе, не можетъ найти себѣ удовлетворительнаго заработка и, безъ всякаго влеченія, обращается къ поденной газетной работѣ. Это свидѣтельствуетъ лишній разъ о неправильной постановкѣ всей системы нашего образованія и вредно отзывается на повременной печати. Правда, и въ средѣ лицъ, считающихъ публицистическую дѣятельность своимъ призваніемъ, не мало совсѣмъ бездарныхъ людей, но
Если бы всѣ мы, не вѣря себѣ,
Выбрали дѣло другое, —
Не было-бъ точно, согласенъ и я,
Жалкихъ писакъ и педантовъ,
Только бы не было также, друзья,
Скоттовъ, Шекспировъ и Дантовъ.
Участь писателя не сладка на Руси, не сладка для громаднаго большинства честныхъ тружениковъ и не поражающихъ даровитостью людей. Публицисту въ особенности приходится бороться съ разнообразными невзгодами, а именно, на публицистическія работы существуетъ самый большой спросъ. Читатели, вѣроятно, знаютъ исторію многострадальной газеты Сибирь. Ея издатель, г. Нестеровъ, сообщаетъ, что мѣстная администрація недружелюбно отнеслась къ Сибири при самомъ ея возникновеніи. Еще въ 1875 году всѣ лица, такъ или иначе принимавшія участіе въ газетѣ, заподозрѣны были въ «какомъ-то политическомъ преступленіи, всѣ будущіе сотрудники газеты подвергнуты обыску; газета заподозрѣна, какъ орудіе революціонной партіи, и готовилось уже донесеніе о неразрѣшеніи выхода ея, но возбудившій это дѣло самъ заподозрѣнъ былъ въ какихъ-то злоупотребленіяхъ по службѣ и въ денежной растратѣ. Дѣло о „заговорѣ“ было замято. Но преслѣдованія и цензурныя строгости не ослаблялись. Мѣстная администрація нѣсколько разъ пыталась входить съ представленіями о совершенномъ закрытіи газеты за вредное направленіе статей, не шедшихъ дальше корректурныхъ листовъ и не появлявшихся въ печати. Но главное управленіе по дѣламъ печати всегда отклоняло такія домогательства. Наконецъ, въ 1879 г., администрація воспользовалась возбужденнымъ здѣсь политическимъ дѣломъ, по которому обвинялся одинъ сельскій учитель, еще юноша, случайно корреспондировавшій иногда въ газету Сибирь. Этого было достаточно, чтобы пріобщить къ дѣлу сотрудниковъ, у которыхъ произведены были снова обыски, а нѣкоторые даже были арестованы. Дѣло тянулось годъ и нынѣ рѣшено генералъ-адъютантомъ графомъ Лорисъ-Меликовымъ. По рѣшенію этому, всѣ оставлены свободными по неимѣнію какихъ бы то ни было данныхъ къ обвиненію. По недостатку средствъ, при даровомъ трудѣ сотрудниковъ, газета въ прошломъ году завела было свою типографію, вошедши въ долги и убивши на это всю подписку на этотъ годъ. Въ половинѣ марта типографія сгорѣла, все имущество уничтожено. Интрига и инсинуаціи вновь подняли голову. Пошли доносы о поджогѣ, съ окрашеніемъ дѣла политическою цѣлью. Я, какъ издатель и владѣлецъ типографіи, заподозрѣнный въ поджогѣ, былъ посаженъ въ тюрьму; всѣ сотрудники снова подвергнуты обыскамъ и допросамъ; вся корреспонденція, адресованная на имя газеты, не исключая и денегъ, заарестована на почтѣ; довѣренный, избранный мною для веденія изданія (хозяйственной части), устраненъ административнымъ распоряженіемъ; редакторъ отказался отъ редактированія газеты. Газета, пріостановилась такимъ образомъ на неопредѣленное время. Страховая премія за сгорѣвшую типографію пріостановлена, по случаю возбужденія дѣла о поджогѣ. Дѣло это, тянувшееся 5 мѣсяцевъ, съ массою арестовъ, окончилось нынѣ въ судѣ. Судъ не нашелъ въ дѣлѣ ни преступленія, ни виновныхъ, за исключеніемъ слѣдователя, о злоупотребленіяхъ котораго постановилъ составить особое опредѣленіе и представить таковое губернатору».
Мы уже говорили въ прежнихъ обозрѣніяхъ о другихъ подвигахъ областной цензуры, но число этихъ подвиговъ и до сихъ поръ не оскудѣваетъ. Въ Астрахани цензоръ не дозволяетъ мѣстному листку перепечатывать извѣстія и статьи столичныхъ газетъ, остроумно предоставляя, какъ замѣтилъ Русскій Курьеръ, чтеніе такого рода статей и извѣстій лишь тѣмъ изъ жителей Астрахани, которые состоятъ подписчиками петербургскихъ и московскихъ изданій. Смоленскій цензоръ обходится съ мѣстнымъ Вѣстникомъ еще оригинальнѣе: онъ дозволяетъ печатать подробное заглавіе статьи, а за нимъ слѣдуютъ бѣлые столбцы, по которымъ можетъ разгуливать не глазъ, но воображеніе читателей. Про кіевскую цензуру разсказываютъ чудеса. Тамъ нельзя перепечатать слуха, сообщеннаго столичною печатью, о выходѣ въ отставку или переводѣ кіевскаго генералъ-губернатора, потому что это можетъ не понравиться его высокопревосходительству; о редакторѣ Берега надо отзываться только въ почтительныхъ выраженіяхъ, потому что газета эта издастся на казенныя деньги. Мы говорили уже, что не видимъ даже пользы (не упоминая о справедливости) стѣснять областную печать вообще, накладывать въ частности запреты на малорусскую пѣсню, на малорусскій языкъ. Неужели Южная Русь только силою удерживается съ государствомъ? Неужели Москва ненавистна на берегахъ Днѣпра? А если она дѣйствительно ненавистна, то почему? Русскій народъ, создавшій великое государство, сумѣетъ и охранить его безъ всякаго насилія по отношенію къ единокровнымъ и единовѣрнымъ братьямъ. Въ Русскомъ Курьерѣ (№№ 273, 275) помѣщена очень дѣльная статья о памятникѣ Богдану Хмѣльницкому, подписанная: «Южноруссъ». Авторъ говоритъ, что торжественность праздника открытія памятника будетъ зависитъ, главнымъ образомъ, отъ того
"въ какой мѣрѣ примутъ участіе въ немъ представители нашей науки, печати, земствъ, а равно представители не мѣстныхъ, а преимущественно великорусскихъ городскихъ и иныхъ обществъ и учрежденій. Дѣло печати — заблаговременно подготовить русское общество къ этому знаменательному для всей Великой, Малой и Бѣлой Россіи дню. Вспомнимъ, что Россія слишкомъ долго (болѣе 223 лѣтъ) остается въ долгу предъ памятью достославнаго возсоединителя Руси Владиміровой, такъ нужно же, чтобы, по крайней мѣрѣ, долгъ этотъ былъ выплаченъ съ возможно болѣе единодушнымъ и торжественнымъ заявленіемъ признательности въ памяти великаго вождя Украйны. Пусть на этомъ историческомъ празднествѣ братски встрѣтятся малоруссы, великоруссы и бѣлоруссы и искренно протянутъ другъ другу руки, какъ равноправные члены великой общерусской семьи, навѣки сильной и единой въ живомъ разнообразіи и свободномъ союзѣ ея частей. А до того времени пусть наши братья единодушно присоединятся къ нашему горячему пожеланію, чтобы, хотя ко дню открытія памятника національному украинскому герою, была снята, наконецъ, ничѣмъ не заслуженная опала съ нашей чудной пѣсни, въ которой, по словамъ нашего же поэта, вся наша слава, — съ нашего роднаго языка, на которомъ многомилліонный народъ нашъ съ давнихъ вѣковъ привыкъ выражать всѣ свои человѣческія чувства и на которомъ 226 лѣтъ назадъ нашими предками въ Переяславлѣ были произнесены слова! «Волимо подъ царя восточнаго, православнаго!»
Съ величайшимъ сочувствіемъ привѣтствуемъ одушевленную рѣчь нашего южнорусскаго собрата и твердо надѣемся, что выражаемыя имъ желанія не далеки отъ осуществленія. Пусть южане знаютъ во всякомъ случаѣ, что москали, для которыхъ купленная дорогою кровью цѣлость государства имѣетъ первенствующее значеніе, не менѣе горячо, чѣмъ сами малороссы, протестуютъ противъ опалы на прекрасную южнорусскую пѣснь, противъ безсердечнаго отношенія къ живымъ потребностямъ мѣстнаго населенія. Въ семьѣ не безъ урода, конечно, и ассирійскія представленія о государственномъ единствѣ, подавляющемъ и отдѣльную личность, и областную жизнь, защищаются нѣкоторыми органами нашей печати; но значеніе этихъ органовъ довольно быстро падаетъ. Въ семьѣ нашихъ повременныхъ изданій не безъ урода и въ другомъ отношеніи. Когда Новому Времени за очень хорошую, хотя и рѣзко написанную статью, по поводу рѣчей г. министра финансовъ и дѣйствій г. управляющаго государственнымъ банкомъ, было дано второе предостереженіе, то петербургская Недѣля отнеслась къ бѣдѣ, постигшей собрата, не совсѣмъ деликатно. Газета говоритъ: «что касается лично, то мы бы охотно примирились съ системой предостереженій, если бъ она и всегда примѣнялась такъ же рѣдко, какъ это было до сихъ, и только въ такихъ случаяхъ, какъ случай съ Новымъ Временемъ».
По отношенію къ этой газетѣ, мы находимся въ положеніи совершенно безпристрастнаго наблюдателя. Въ свое время мы отмѣтили кое-какіе пробѣлы въ познаніяхъ г. Суворина и заявляли, что не имѣемъ основаній относиться къ его изданію съ особымъ сочувствіемъ. Но мы привели прекрасную статью Новаго Времени по поводу пожара на фабрикѣ Шапшала и, вопреки Недѣлѣ, считаемъ заслуживающею не одного только осужденія статью, за которую газетѣ дано второе предостереженіе. Въ ежедневномъ изданіи трудно взвѣшивать выраженія, когда необходимо сейчасъ же откликнуться на извѣстное событіе или чью либо рѣчь. Поэтому-то мы искренно сожалѣемъ объ участи Новаго Времени, которое должно теперь балансировать между вторымъ и третьимъ предостереженіемъ. Напрасно Страна ополчается для оправданія безконтрольнаго выпуска бумажныхъ денегъ. Гибельнѣе подобныхъ выпусковъ нельзя себѣ ничего и представить. Государству нѣтъ надобности обдѣлывать свои дѣла втихомолку, тайно договариваться съ иностранными банкирами, прибѣгать къ ихъ содѣйствію. Такой образъ дѣйствій противорѣчитъ достоинству великаго народа, достоинству власти. Какъ ни печально наше современное экономическое положеніе, какъ ни страдаетъ нашъ крестьянинъ, — выходъ изъ такого состоянія не долженъ (да и не можетъ) совершиться при помощи ухищреній, подобныхъ тѣмъ, которыми зарвавшійся акціонерный банкъ отдаляетъ минуту «краха».
Русское государство далеко отъ краха, на столько же далеко, какъ наше финансовое управленіе отъ гладстоновскаго. Но время тревожное, опасность для населенія весьма велика, и поэтому-то газеты, честно и смѣло указывающія на эту опасность, приносятъ обществу и самой власти драгоцѣнную услугу. Обсужденіе бюджета, разборъ относительныхъ достоинствъ старыхъ и новыхъ налоговъ и всѣхъ подробностей государственнаго хозяйства составляетъ насущную потребность для русскаго общества. Правды надо, правды во всемъ.
Благодаря относительной свободѣ печати, которою мы пользуемся въ настоящее время, до свѣдѣнія высшаго правительства легко могутъ доходить такіе факты, которые, оставаясь сокрытыми отъ него, только компрометируютъ власть, ставя ее на одну доску съ нелѣпою администраціею. На дняхъ, напримѣръ, г. Короленко разсказалъ въ Молвѣ, какъ мало еще у насъ обезпечена личность, какимъ еще неуваженіемъ пользуются граждане земли русской и какъ великъ и нахаленъ произволъ различныхъ Граціановыхъ, имя же имъ, къ сожалѣнію, легіонъ. «На мою долю, говорить г. Короленко, выпало сомнительное счастіе вынести на собственной шеѣ замѣчательно полный и совершенно законченный циклъ административныхъ мѣропріятій, и я думаю, что моя краткая Одиссея представляетъ какъ бы въ фокусѣ совершенно цѣльную картинку изъ этой интересной области, начиная съ высылки, безъ объясненія причинъ, изъ столицы и кончая, послѣ нѣсколькихъ ступенекъ ссыльной карьерры (ссылка въ уѣздный городъ, затѣмъ въ глухой лѣсной уголъ), назначеніемъ въ Сибирь, въ самыя отдаленныя мѣста, именно Якутскую область. Интереснѣйшей и не лишенною трагизма чертою этой Одиссеи является то обстоятельство, что ни разу, спускаясь со ступеньки на ступеньку, я не зналъ, чѣмъ вызвана эта перемѣна въ моей судьбѣ. — Дѣло началось съ двухъ обысковъ, во время которыхъ „ничего предосудительнаго не найдено“. Затѣмъ — арестъ всѣхъ мужчинъ нашей довольно многочисленной семьи, затѣмъ я съ братомъ очутился въ вятской губерніи, гдѣ обратился съ первымъ вопросомъ: за что?»
Но русское общество еще не дожило до того, чтобы его членамъ обязаны были отвѣчать на такіе нескромные вопросы. Живетъ г. Короленко въ вятской губерніи около полу года. Но вотъ на квартиру къ нему является мѣстный исправникъ и производитъ обыскъ. Ничего запрещеннаго или даже подозрительнаго у г. Короленко не находятъ и, тѣмъ не менѣе, отправляютъ его въ Березовскіе Починки. Живетъ г. Короленко въ Починкахъ. Въ зимнюю ночь неожиданно появляются жандармы, берутъ г. Короленко и мчатся съ нимъ. Куда? За что?
Невольный путешественникъ попадаетъ въ вятскій, а затѣмъ въ ужасный вышневолоцкій острогъ, откуда дорога торная — въ Сибирь. Вышло однако другое предписаніе, и г. Короленко отправили въ Пермь, въ распоряженіе губернатора. Только случайно онъ узналъ, что потерпѣлъ за побѣгъ. Теперь г. Короленко обращается къ администраціи съ вопросомъ: когда и откуда онъ бѣгалъ?
Произошла «ошибка». Бѣгалъ, вѣроятно, кто-нибудь другой.
Предположимъ, что переданный нами разсказъ не точенъ, даже просто не вѣренъ. Въ такомъ случаѣ правительственное опроверженіе быстро успокоитъ взволнованное общество. Ну, а если справедливо, какъ все заставляетъ думать, противоположное? Не правы ли мы, утверждая, что свободная печать служитъ истиннымъ интересамъ народа и верховной власти? У г. Короленко есть семья, найдутся, конечно, и дружески расположенныя къ нему лица. Какія чувства должны испытывать они при извѣстіи о злополучномъ ссыльномъ? Для громаднаго большинства населенія Россіи правительство исчерпывается становымъ и исправникомъ, плюсъ (въ новѣйшее время) конное правительство — урядникъ. Выгодно ли для дѣйствительнаго правительства удерживать такой порядокъ вещей?
А вотъ другой случай, разсказанный Новымъ Временемъ.
16 сентября застрѣлился изъ ружья учитель александрійскаго уѣзднаго училища, Константинъ Беретти. «Единственнымъ условіемъ своего скромнаго существованія, говоритъ г. В. И., юноша ставилъ право, безусловное право оставаться честнымъ человѣкомъ. Ему не дали этого права — и онъ застрѣлился.
Вотъ приблизительно какъ было дѣло: заслуживъ себѣ горячую любовь своихъ маленькихъ учениковъ уѣзднаго училища гуманнымъ обращеніемъ и честнымъ отношеніемъ къ дѣлу, Беретти былъ приглашенъ также преподавателемъ въ александрійскую прогимназію, съ жалованьемъ 43 руб. въ мѣсяцъ. Тутъ онъ ближе сошелся съ интеллигентными дѣтьми и ихъ родителями. Да, но только учитель можетъ знать, какіе у насъ есть добродушные, заботливые родители! Отцы вислоухихъ дѣтей, они съ младенчества наполняютъ имъ желудки и опустошаютъ голову, въ разсчетѣ, что когда придетъ ужасный періодъ научнаго искуса и экзаменаціонныхъ мытарствъ, то они окажутся достаточно богатыми и достаточно сильными (связями), чтобы, въ случаѣ чего, купить, а нѣтъ, такъ и припугнуть учителя!
Съ однимъ изъ такихъ нѣжныхъ отцевъ злой рокъ столкнулъ и Беретти.
Два-три заискивающихъ слова, гнусная улыбка, отказъ молодого человѣка, и послѣ — своеобразное подмигиваніе и шелестъ четырехъ красненькихъ, ловко всунутыхъ въ руку. Оскорбленіе послѣдовало неожиданно, но и возмездіе не заставило себя ждать. „Красненькія“ полетѣли на полъ, а интеллигентный отецъ, оскорбленный дѣйствіемъ, за дверь.
„Непозволительное самоуправство!“ скажутъ юристы. Конечно, только трудно грѣшному человѣку всегда быть на стражѣ холоднаго права.
Сцена происходила съ глазу на глазъ, дуэли не послѣдовало, но, оскорбленный въ своей нѣжной заботливости, отецъ обратился къ „связямъ“. Ближайшимъ наказаніемъ Беретти была потеря мѣста въ прогимназіи.
Еще бы! Развѣ человѣкъ, который дерется, можетъ быть воспитателемъ юношества?! Съ этихъ поръ, однако, молодому человѣку приходилось существовать на 23 р. 50 к. жалованья, такъ какъ онъ не желалъ прибѣгать къ помощи своихъ родителей, особенно въ виду того, что они вовсе не были польщены скромною дѣятельностью роднаго сына. Но этого было мало. Инспекторъ уѣздныхъ училищъ, достоуважаемый господинъ Мальцевъ, постарался на столько отравить существованіе Беретти, что послѣдній принужденъ былъ просить о переводѣ его въ Одессу. Оттуда послѣдовалъ запросъ. Достоуважаемый господинъ Мальцевъ отвѣтилъ „политически неблагонадеженъ“.
Константинъ Беретти застрѣлился.
Весь городъ былъ на похоронахъ самоубійцы. Гробъ и могилу буквально засыпали цвѣтами. Ученики покойнаго сложились по грошу и наняли музыку. Вся молодежь плакала. Еще бы не плакать! Убили честнаго человѣка, которыхъ и такъ не много. Конечно, г. Мальцевъ — политически благонадежный г. Мальцевъ не плакалъ. У него душа картонная, а такіе души прочны.»
Если разсказъ г. В. П. справедливъ (на него не было опроверженія), то г. Сигъ можетъ ликовать: ему нашелся достойный товарищъ.
Факты, подобные сообщеннымъ нами, повторяются относительно рѣдко, но не составляютъ однако какого-нибудь поразительнаго исключенія. Но вѣдь если бъ они происходили почаще, то въ Россіи нельзя было бы и жить честному человѣку, а ему жить можно, хоть и опасно. Вѣсти о безобразіяхъ и самоуправствѣ доходятъ со всѣхъ концовъ государства. Читатели знаютъ, какъ г. Адольфи, мировой судья по назначенію, съ помощію военнаго отряда, разрушалъ дома смирныхъ обывателей ковенской губерніи. Почтенный Соломонъ оказался не знающимъ ни русскихъ законовъ, ни даже русскаго языка[1], и достойно пополняетъ своею особою коллекціею Раутенфельдовъ, Будберговъ и Ко.
Мы выразимъ завѣтное убѣжденіе весьма значительной доли русскаго образованнаго общества, когда скажемъ, что двѣ настоятельныя потребности требуютъ у насъ скорѣйшаго удовлетворенія: необходимо спасти крестьянина отъ горькой нужды, необходимо оградить личность каждаго гражданина отъ произвола и насилія. Послѣднее немыслимо безъ свободы совѣсти, безъ свободы печати. А нужда велика.
Недостатокъ въ хлѣбѣ принимаетъ все болѣе и болѣе обширные размѣры. Газетные столбцы переполнены извѣстіями о страшномъ подъемѣ цѣнъ. Со всѣхъ сторонъ слышатся опасенія за начавшуюся зиму. Что-то будетъ къ веснѣ, если и теперь бѣдному человѣку приходится плохо? Русскія Вѣдомости, одна изъ немногихъ толковыхъ, послѣдовательныхъ и весьма симпатичныхъ газетъ, полагаютъ, что горю въ значительной степени могутъ помочь усилія земства. Это совершенно справедливо, и земство можетъ теперь разсказать администраціи извѣстную бибиковскую притчу о сарафанѣ, который валяется подъ лавкой, когда хозяйкѣ нѣтъ въ немъ нужды. Русскія Вѣдомости говорятъ: «если земства не будутъ въ состояніи теперь же приступить къ закупкѣ хлѣба, необходимаго для продовольствія, то нельзя и предвидѣть, до какихъ цѣнъ мы доживемъ. Въ концѣ концовъ придется, пожалуй, выписывать изъ заграницы кукурузу, платя за нее двойныя цѣны, иди, сложа руки, смотрѣть въ глаза голоду со всѣми его ужасами и безповоротнымъ раззореніемъ.»
Въ Москвѣ распространился слухъ, что дума и купечество намѣрены закупить хлѣбъ въ большихъ размѣрахъ. Русскія Вѣдомости говорятъ, что «надо выкинуть изъ головы всякую мысль о даровой раздачѣ хлѣба. Полагая шестую часть населенія Москвы, 100.000 душъ, внѣ возможности прокормиться, когда цѣна перешагнетъ за 5 к., для нихъ понадобится 200.000 четв. муки; если городъ будетъ продавать муку съ убыткомъ въ 1 р. 50 к. за четверть, вотъ уже и всѣ 300.000 руб.; для даровой раздачи на эту сумму можно купить около 20.000 четв. — количество, достаточное только для 10.000 душъ до новаго урожая. Но надолго ли хватитъ этихъ средствъ для даровой раздачи, которая привлечетъ въ Москву цѣлую армію голодныхъ? А разъ раздача будетъ пріостановлена, не штыками же выгонять за Камеръ-Колдежскій валъ несмѣтныя полчища, нахлынувшія въ чаяніи хлѣба.»
Но для того, чтобъ оградить и безъ того бѣдствующее населеніе отъ эксплуатаціи торговцевъ, газета совѣтуетъ городу произвести значительную закупку хлѣба, которая понизитъ рыночныя цѣны его. «Безспорно, для этого потребуется большое количество ея; на мѣстномъ московскомъ рынкѣ должно пройти не менѣе милліона кулей ржаной муки до новаго урожая. Чтобы быть господиномъ рынка, городъ долженъ взять въ свои руки не менѣе трети всего количества, а, можетъ быть, и цѣлую половину. При своемъ кредитѣ Москва можетъ совершить эту операцію, не затрачивая болѣе 500.000 р. въ оборотный капиталъ. Для этого городу надлежитъ заключить контрактъ съ мукомольными мельницами на поставку 50.000 четвертей муки ежемѣсячно, съ обязанностію сдавать ее въ пекарни, которыя будутъ продавать хлѣбъ по таксѣ, и продовольствіе Москвы будетъ обезпечено безъ затраты большаго капитала.»
Мѣра, предлагаемая Русскими Вѣдомостями, имѣетъ и свои невыгодныя стороны, но является тѣмъ не менѣе одною изъ лучшихъ, наиболѣе осуществимыхъ мѣръ. Вредныя послѣдствія вмѣшательства государства въ хозяйственную жизнь (регулированіе цѣнъ, въ частности), которыя намъ извѣстны изъ исторіи, не составляютъ необходимой принадлежности этого вмѣшательства. Къ тому же, въ данномъ случаѣ, на помощь голодающему населенію придутъ земства и города, гораздо лучше, чѣмъ высшее правительство, знакомые съ мѣстными нуждами. Имъ легче избѣгнуть ошибокъ и предотвратить злоупотребленія, нежели правительству, и на обязанности послѣдняго лежитъ только открытіе широкаго кредита органамъ нашего самоуправленія. Когда неурожай захватилъ огромныя пространства, когда въ нуждѣ находятся милліоны населенія, то бороться съ бѣдствіемъ одинаково необходимо и государству, и земству. Наше цвѣтущее экономическое положеніе, которое доказывалось тѣмъ, что мы страшно задолжали, но можемъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ заключить и еще много займовъ, все болѣе и болѣе даетъ себя чувствовать. Нѣкоторыя фабрики закрываются по недостатку работы. Искусственное возбужденіе, вызванное войною и неумѣреннымъ выпускомъ бумажныхъ денежныхъ знаковъ, какъ это и предсказывали свѣдующіе люди московскимъ литературнымъ просвирнямъ, смѣнилось мелкими кризисами, изъ совокупности которыхъ можетъ выйти грозная опасность для всего государства. Безпорядки на фабрикѣ Хлудова обратили на себя всеобщее вниманіе и вызвали не малую тревогу, а вызваны они были пониженіемъ рабочей платы на 10 %. Хозяинъ фабрики объяснялъ, что это пониженіе вызвано упадкомъ цѣны на хлопчато-бумажный товаръ. Голодающее населеніе не въ состояніи оказалось купить то количество тканей, которое изготовили фабрики. Естественно, что пониженіе рабочей платы всегда возбуждаетъ справедливое неудовольствіе рабочихъ. Когда тяжелымъ двѣнадцати-часовымъ (а иногда и болѣе) трудомъ человѣкъ зарабатываетъ лишь нѣсколько гривенниковъ, то потерю одного изъ этихъ гривенниковъ перенести почти невозможно.
«7 и 8 сентября, разсказываетъ Смоленскій Вѣстникъ, были нерабочіе дни. По трактирамъ и кабакамъ, за чаемъ и виномъ, у рабочихъ шли горячіе толки о томъ, что предпринять въ виду объявленія хозяина. Фабричные сильно волновались…. 9 сентября первая смѣна отработала свои часы, а вторая отказалась работать. На горѣ собралось все фабричное населеніе и заявило, что при сбавкѣ оно работать не желаетъ. Толпа шумѣла и гудѣла и къ ней вышелъ М. А. Хлудовъ, сынъ хозяина. Говорятъ, что, опасаясь за цѣлость фабрики, онъ самъ предложилъ толпѣ отправиться „погулять“ въ селеніе, прилегающее къ фабрикѣ и сплошь состоящее изъ трактировъ, кабаковъ и лавокъ съ товаромъ для фабричнаго люда. Какъ бы то ни было, но съ фабричнаго двора толпа перешла въ селеніе Ярцево. Здѣсь М. А. Хлудовъ изъ своей лавки кидалъ ей орѣхи, конфекты и пр. Кромѣ того, въ одномъ трактирѣ приказалъ отпустить рабочимъ по стакану чая. Послѣднимъ даже они обидѣлись: „эка не видаль — стаканъ чаю! Я отдамъ пятачекъ, такъ сколько хочу пить буду!“ говорили они…. Между тѣмъ, Хлудовъ послалъ за урядникомъ.»
Это необходимое въ нашемъ государственномъ управленіи лицо начало убѣждать толпу дѣйствіями. Тогда къ дѣйствіямъ приступила к толпа. Урядникъ былъ окруженъ и избитъ. Хлудовъ спряталъ его въ домѣ. «Покончивъ, такимъ образомъ, съ единственнымъ представителемъ власти, продолжаетъ корреспондентъ Смоленскаго Вѣстника, толпа еще болѣе разгулялась. Сдѣлали приступъ къ одному трактиру, но хозяинъ его, пообѣщавъ хорошее угощеніе, упросилъ рабочихъ оставить его въ покоѣ. Тогда мальчишки, которыхъ на фабрикѣ работаетъ очень много, отправились на огороды и произвели тамъ чистое опустошеніе: повыдергали рѣпу, капусту, картофель…. Затѣмъ кому-то пришло на мысль „пошалить“ надъ евреями и толпа направилась къ молельнѣ, въ которой въ это время евреи были въ сборѣ и повыбила тамъ стекла и даже рамы. Тутъ же кстати поразтаскали товаръ изъ лавченки одного еврея. Крики „гевалтъ“ огласили Ярцево. Подобраннымъ картофелемъ и камнями мальчишки били стекла; хотя и этотъ фактъ въ разсказахъ сильно преувеличенъ, стеколъ разбито очень немного, а собственно на фабрикѣ ихъ и вовсе не били, за исключеніемъ какихъ либо совершенно исключительныхъ случаевъ. Вообще толпа, что называется, расходилась и рада была всякому случаю поразвлечься. По всѣмъ разсказамъ для меня совершенно очевидно, что фабричные и не предполагали и не желали собственно отнимать имущество у обывателей. Толпѣ просто необходимо было найти какое либо приложеніе оказавшагося избытка силы. А такъ какъ сила эта грубая, дикая, то она и направилась только на сокрушеніе и уничтоженіе. Но были и потѣхи совершенно невинныя. Такъ, кто-то изъ рабочихъ навязалъ на палку платокъ; немедленно знамя дали мальчику, котораго и носили по улицѣ высоко надъ народомъ на импровизированныхъ носилкахъ изъ выдернутыхъ кольевъ съ криками „ура“ и боемъ на добытыхъ откуда-то игрушечныхъ барабанахъ.»
Пріѣхалъ губернаторъ, обсудилъ дѣло, уговорилъ толпу успокоиться, обѣщалъ въ присутствіи г. Хлудова, и самъ г. Хлудовъ громко подтвердилъ это, что рабочая плата останется прежняя. По желанію фабричныхъ, была вывѣшена табель, т. е. объявленіе директора объ удержаніи прежняго размѣра платы. Все пришло въ порядокъ. Но г. Хлудовъ, ободрившись, не нашелъ ничего лучшаго, какъ нарушить данное слово, и приказалъ снять табель. Естественнымъ послѣдствіемъ были новыя волненія.
Мы уже нѣсколько разъ говорили о необходимости фабричнаго законодательства, о насущной потребности оградить и у насъ, какъ это сдѣлана на Западѣ, рабочихъ отъ притѣсненій и произвола со стороны предпринимателей. Безпорядки на фабрикѣ служатъ новымъ доказательствомъ большаго вреда отъ этого крупнаго пробѣла въ русскомъ законодательствѣ.
Тихо и незамѣтно прошла двадцать пятая годовщина со дня смерти знаменитаго профессора московскаго университета T. Н. Грановскаго. Въ четверть вѣка многое измѣнилось повсюду, многое измѣнилось и въ университетѣ. Но alma mater по прежнему является дорогимъ для каждаго образованнаго русскаго человѣка учрежденіемъ. Съ тревогою слѣдили въ обществѣ за тою интригою, которая велась противъ университетскаго самоуправленія, и только въ настоящее время эта тревога смѣнилась надеждою.
Двадцать пять лѣтъ тому назадъ смолкнулъ въ университетской аудиторіи голосъ Грановскаго, но образъ его живо встаетъ въ воображеніи людей, даже никогда не слышавшихъ высокодаровитаго наставника. Однако, поколѣніе идетъ за поколѣніемъ и память о Грановскомъ слабѣетъ въ студенчествѣ, равнаго же Грановскому профессора не появляется. Впрочемъ, — иныя времена, иные люди. Говорятъ, Тимофей Николаевичъ плакалъ на лекціяхъ, а теперь это показалось бы смѣшнымъ.
Но до настоящаго времени съ именемъ Грановскаго соединяется для студента все свѣтлое и привлекательное: безкорыстная преданность истинѣ и высокая гуманность, которая одушевляла профессора, которая заставляла ускоренно биться сердце слушателя. Русскія газеты не помянули Грановскаго. Прекраснымъ исключеніемъ явились только Современныя Извѣстія. Мы напомнимъ читателямъ отзывъ г. Чичерина, ученика Тимоѳея Николаевича, написанный вскорѣ послѣ смерти знаменитаго профессора. «Въ немъ, говоритъ г. Чичеринъ, всякій изъ насъ находилъ безпристрастнаго, хотя и снисходительнаго судью и цѣнителя; въ вѣрномъ его сужденія могли мы познать мѣру своихъ силъ и настоящее призваніе каждаго; въ широкомъ его воззрѣніи на жизнь и исторію находили мы смягченіе слишкомъ односторонняго или рѣзкаго направленія; въ его сочувствіи — всякое побужденіе къ знанію и труду… Голосъ наставника, продолжаетъ г. Чичеринъ, какъ будто бы еще сильнѣе слышится изъ-за гроба, призывая воспитанныя имъ поколѣнія къ святому дѣлу, которому онъ посвятилъ свою жизнь — къ служенію истинѣ и наукѣ, къ подвигамъ на пользу просвѣщенія.» Это былъ человѣкъ, память о которомъ долго и долго будетъ жить въ людяхъ. Во многихъ концахъ Россіи сохранится къ ней благоговѣйная признательность; для многихъ останется она драгоцѣннѣйшимъ достояніемъ души, и также, какъ нынѣ, черезъ много лѣтъ будетъ сжиматься сердце при мысли объ его утратѣ. Это былъ человѣкъ, какого въ другой разъ уже не встрѣтишь въ жизни, и, сокрушаясь о немъ, невольно вспоминаешь стихи великаго трагика:
«He was а man, take him for all in all,
You shall not look upon his like again *).»
- ) Это былъ человѣкъ, — съ какой стороны его ни возьми, — подобнаго ему въ другой разъ не увидишь.
- ↑ Судъ приговорилъ г. Адольфи къ исключенію изъ службы и къ уплатѣ судебныхъ издержекъ.