Воля покойницы (Потапенко)
| ← Картина | Воля покойницы : Эскиз | Домашний суд → |
| Источник: Потапенко И. Н. В деревне. — Одесса: Типография «Одесского листка», 1887. — С. 66. |
Монастырская всенощная отошла. Солнце зашло, но звёзды ещё не загорались. Из церкви медленно выходил народ. Тут были городские купчихи, селяне и монахини. Вот вышла старая высокая монахиня в клобуке, с чётками в руках. Её почтительно сопровождали две послушницы. Это была мать-игуменья. Едва она показалась на паперти, как в тот же миг ей преградил дорогу мужчина в длинном мещанском сюртуке. По обе стороны его стояли две девочки лет 6—8, в чёрных монашеских платьицах. Мужчина отвесил поясной поклон, приложив левую руку к сердцу, а правой коснувшись земли.
— К вашему благоволению прибегаю, мать-игуменья! Не откажите в христианской милости!
Он говорил слащавым тенорком, растягивая слова по церковному и произнося их как-то особенно округлённо.
— Что тебе, раб Божий? — со снисходительной кротостью спросила игуменья.
— С малых лет моих, мать-игуменья, имел я стремние во Христе… Завсегда желал принести себя на служение… Чаял монашеского жития… Одначе Бог не привёл! За грехи, должно быть, не удостоил.
Он опустил руки и наклонил голову, как бы раздумывая о своих грехах. Лёгкий вечерний ветерок вздувал на сторону его длинную рыжеватую бороду. Бледное, исхудалое лицо его при свете сумерек казалось холодным и мёртвым. Большие глаза были влажны.
— Нет, не удостоил! — с глубоким вздохом повторил он.
— На то Его святая воля! Он всегда делает как лучше! — тоном глубокой покорности произнесла игуменья. — А в чём же твоё дело, раб Божий?
— Дело моё, мать-игуменья, такое, что с малых лет имел я стремление по Бозе… Жаждал, то есть от матерней даже груди, можно сказать, монашеского жития… То помыслил в душе моей, чтобы раздать имение и идти на Афон-гору!..
— Желание святое! А малютки эти чьи? — мать-игуменья посмотрела на девочек любовно и погладила их по головкам. — Они как ангелы Божии смотрят!..
— Ангелы и есть, истинно — ангелы! — с каким-то восторгом подхватил собеседник. — Это мои дочери, плоть от плоти моей и кость от костей моих… Вот этой шесть лет, а этой восемь… Зовут одну — Агния, а другую — Паисия…
— Монашеские имена!.. — с похвалой произнесла игуменья.
— Так и подбирал… Потому — завсегда о монашеском чине мечтаю. Воспитаны в страхе Божием, как отец их завсегда о Господе… Путями евангельскими водил, узкий путь им указывал, дабы могли спастись!.. Не откажите, мать-игуменья!.. Не откажите, молю! Три месяца, как покойница жена моя отошла в вечность. При жизни её мы уже дали с нею обет, а покойница завет оставила. «Я, — говорит, — за грехи наказана, а ты беспременно, — говорит, — на Афон-гору иди, а девочек в монастырь на вечные времена отдай… Мученица Евпраксия шести лет в монастырь пошла, а была она царская дочь!.. Лепту принеси и отдай. Пущай, — говорит, — их ангельские души предстоят перед престолом Всевышнего да наш грех отмаливают»…
— Согласны ли девочки?
— Согласны, мать-игуменья! Даже просятся, плачут; у них врождено это влечение к чину монашескому… Потому, как мы с покойницей постоянно в страхе Божием…
— Мы согласны! — разом произнесли два тоненьких голоска.
Обе девочки стояли, сложив крестообразно руки на груди; их бледные личики были обращены к игуменьи и выражали благоговение.
— Ну, что ж, раб Божий, это дело святое!.. Коли ты согласен лепту внести, я их приму!
Тут собеседник повалился в ноги игуменьи, а потом, встав, трижды перекрестился.
— Хваление Богу милосердному! Да совершится воля покойницы! Да совершится, да совершится!.. — молитвенно повторял он, глядя куда-то в серую даль, точно там ему виделся образ покойницы.
Он повёл девочек вслед за игуменьей по широкой аллее, окаймлённой сиреневыми кустами. Монахини уже узнали, в чём дело. Чёрные фигуры с бледными лицами подходили к девочкам и гладили их по головкам, с любовью прикасались руками к их щекам.
— Настоящие ангельчики! Будете у нас клирошанками! — обращались они к девочкам, а на бледных лицах Агнии и Паисии сквозь робость просвечивала какая-то вдохновенная, недетская радость.
Через час бледный человек вышел от игуменьи, где он внёс свою лепту. На пороге он расстался со своими девочками. В последний раз он обнял их и прижал к сердцу:
— Молитесь за отца и за мать! Свидимся там!
Он указал глазами к небу. Девочки были бледнее обыкновенного, но не плакали. Не плакал и он. Но вот он шагает один по монастырской аллее, вот прошёл калитку, которая с треском затворилась за ним. Сторож задвинул тяжёлый засов. Поток слёз вырвался из глаз бедного человека, когда он на один миг оглянулся. Что-то с болью шевельнулось в груди… Но он унял эту боль и вытер слёзы. Ему виделся вдали уединённый берег Афон-горы.
Звёзды горели ярким дрожащим светом, отражаясь на зеркале реки. Из дальнего села доносился лай собак. С поля звонко раздавалась песня. Слышались могучие радостные, полные жизни голоса. Он шёл одинокий со своею греховною ношею в сердце. А там, в оставшемся позади монастыре, суровый сторож навсегда запер своим тяжёлым засовом две молодых жизни…