Воспитанница (Астракова)/С 1857 (ДО)

Воспитанница
авторъ Татьяна Алексеевна Астракова

Опубл.: 1857. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ВОСПИТАННИЦА.
ПОВѢСТЬ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Въ Москвѣ, не вдалекѣ отъ Арбатскихъ воротъ, въ одномъ очень коротенькомъ переулкѣ, противъ самой приходской церкви, существуетъ и до сихъ поръ одноэтажный, низенькій каменный домъ въ семь оконъ. Въ 1829 году домъ этотъ былъ окрашенъ самой свѣтло-дикой краской, что все-таки не мѣшало ему казаться очень мрачной обителью, тѣмъ болѣе, что тогда внутри его мелькали большею частью какія-то допотопныя лица, въ допотопныхъ прическахъ и костюмахъ.

Весной, когда солнце начинало сильно разливать свою теплоту, изъ этого дома выходилъ на крыльцо старикъ лѣтъ семидесяти, здоровый, плотный мужчина, сѣдой какъ лунь; на немъ костюмъ былъ вѣчно одинъ и тотъ же, и также страненъ, какъ и на всѣхъ обитателяхъ дома: желтый фризовый сюртукъ, съ протертыми локтями, коротенькіе, синіе, полинялые панталоны, изъ домашняго сукна, и какіе-то кожаные сапоги, странно-краснаго цвѣта. Онъ обыкновенно садился на верхнюю ступеньку крыльца, опирался локтями на свои колѣни и неутомимо вязалъ носокъ изъ полувыбѣленныхь, толстыхъ нитокъ. Лицо его выражало постоянно какое-то подавленное страданіе, но при встрѣчѣ съ знакомыми, онъ всегда радостно улыбался, весело разговаривалъ, и послѣ, сидя одинъ, долго улыбался и что-то шепталъ про себя. Случалось иногда, что онъ, просидѣвши нѣсколько на крыльцѣ, вставалъ, подходилъ къ сосѣднему дому, заглядывалъ въ дверь или на подъѣздъ и, увидавъ сосѣдскаго человѣка, спрашивалъ, улыбаясь: «Какъ ты поживаешь?» Поговоривъ съ нимъ, онъ отправлялся опять на свое крыльцо и снова садился въ обычную позицію. Бывало также, что иногда кто нибудь изъ сосѣдей, сами домовладѣльцы или ихъ дѣти, проходя мимо старика, останавливались и ласково спрашивали его:

— Здоровъ ли старичокъ? много ли навязалъ?

— Да вотъ шестую парочку оканчиваю, батюшка, отвѣчалъ старикъ, вставая и кланяясь привѣтливому господину; тотъ снималъ шляпу, также кланялся, улыбался и проходилъ мимо, а старикъ снова садился, улыбался, бормоталъ что-то про себя и усердно принимался опять вязать.

Но не одинъ старикъ, своимъ присутствіемъ, оживлялъ это мрачное жилище, видали, и довольно часто, что двери на подъѣздѣ широко растворялись, и изъ дому выходили разныя лица обоего пола. Видали даже, что и ворота растворялись въ этомъ домѣ, и со двора выѣзжали или маленькія дрожки въ одну лошадь, или карета очень огромнаго размѣра, съ превысокими и широкими козлами; на дверцахъ кареты красовались гербы ея владѣтелей; она была всегда запряжена четверней (съ форрейторомъ) прекрасныхъ сѣрыхъ, молодыхъ лошадей, на которыхъ была надѣта самая жалкая упряжь въ грязи, рыжая и изорванная; зато кучера были одѣты щегольски, въ прекрасныхъ синихъ, тонкихъ армякахъ, съ персидскими кушаками, въ красныхъ александрійскихъ рубашкахъ, съ голубыми бантами изъ лентъ. Когда этотъ экипажъ останавливался у подъѣзда, въ ожиданіи своихъ господъ, то почти всѣ проходящіе останавливались и смотрѣли на него, какъ на диковинку; неизвѣстно, что было любопытнѣе для нихъ: экипажъ ли, отличавшійся своимъ древнимъ устройствомъ, или неловкіе до крайности кучера, одѣтые въ прекрасные кафтаны, или, наконецъ, эти чудесныя лошади въ изорванныхъ хомутахъ.

Весной, въ 1829 году, въ концѣ шестой недѣли Великаго поста, погода стояла самая пріятная, воздухъ былъ свѣжъ и жители Москвы спѣшили пользоваться такими днями: они толпами гуляли по бульварамъ и даже по улицамъ, желая подышать весеннимъ воздухомъ.

Въ одинъ изъ такихъ дней, въ описанномъ нами домѣ, растворились обѣ половинки дверей у подъѣзда, и на крыльцо вышла хозяйка дома. Это была женщина лѣтъ семидесяти-пяти, но здоровая и бодрая. Она была очень мала ростомъ, толста и немного сгорблена. Лицо ея было крупнаго размѣра, блѣдно и морщинисто; быстрые, каріе глаза ея непріятно сверкали изъ-подъ черныхъ, нависшихъ бровей и, казалось, такъ вотъ и хотѣли съѣсть всякаго проходящаго; очень правильный носъ, съ небольшимъ горбомъ, придавалъ ея лицу какую-то строгость, а тонкія, блѣдныя, вѣчно крѣпко сжатыя губы выражали какую-то непримиримую злобу ко всему живому. Костюмъ на ней былъ замѣчательно забавенъ: ея голова была обтянута черной тафтяной шапочкой на ватѣ, а сверхъ ея былъ надѣтъ чепецъ изъ узорчатаго тюля, съ очень высокой кромочкой, туго накрахмаленной и раздутой, какъ пузырь; около лица лежала кружевная оборка, сложенная мелкими бантиками, изъ-подъ которой былъ выставленъ рыжеватый паричокъ, гладко причесанный; подъ бородой виднѣлся бантъ изъ широкихъ, бѣлыхъ атласныхъ лентъ, которыми былъ повязанъ чепецъ. Около шеи былъ надѣтъ кисейный, также туго накрахмаленный и очень широкій борокъ, который около головы образовывалъ родъ блюда; капотъ, или, какъ она сама называла, дульетъ, на ней былъ коротенькій изъ синей матеріи, весь обшитъ атласными синими же лентами въ складку; плечи ея покрывалъ большой турецкій черный платокъ, ноги ея были обуты въ тонкіе бумажные чулки и кожаные ботинки съ превысокими каблуками, которые довершали весь костюмъ. Руки у нея были всегда безъ перчатокъ, заложенныя, какъ говорила она сама, по наполеоновски, и придерживали на крестъ концы платка подъ локтями. Она остановилась на крыльцѣ и, обратясь къ вставшему, знакомому уже намъ старику, сказала:

— А ты здѣсь, Ванька? все вяжешь.

— Вяжу, матушка-сударыня (такъ было приказано отъ самой госпожи ее именовать), какъ быть.

— Вяжи! вяжи, дуракъ! лучше, чѣмъ пьянствовать, сказала строгимъ голосомъ госпожа его, и, опираясь на руки двухъ худощавыхъ лакеевъ, одѣтыхъ очень прилично, въ синія ливреи съ безчисленнымъ числомъ воротничковъ, обшитыхъ серебрянымъ галуномъ, и трехъ-угольныя шляпы, она начала сходить съ крыльца. за ней поодиночкѣ выступали три очень пожилыя дѣвицы, ея дочери, начиная съ сорока-пяти до сорока. Онѣ были въ гроденаплевыхъ шляпкахъ, почти всѣ одинакаго желѣзнаго цвѣта и одинакаго фасона, въ ватныхъ гродетуровыхъ коричневыхъ королькахъ, съ розовыми отворотами, и въ турецкихъ шаляхъ: пунцовой, бѣлой и оранжевой (онѣ всѣ очень любили турецкія шали). Когда старуху лакеи свели съ лѣстницы и заняли позади господъ свои мѣста, приготовляясь соразмѣрять свои шаги такъ, чтобы не слишкомъ приближаться или отдаляться отъ нихъ, старуха остановилась и, обернувшись къ дочерямъ, спросила ихъ:

— Дѣти! кудажь мы пойдемъ гулять?

— Куда вамъ угодно, маменька, отвѣчали робко, почти въ одинъ голосъ, дочери.,

— Да дурафьи вы, вѣдь васъ мать спрашиваетъ, такъ вы должны отвѣчать: — ну, куда же?

— Право не знаемъ, маменька, отвѣчала дочь въ оранжевомъ платьѣ, — это была старшая Аграфена.

— Ну, да хоть въ Кремлевскій садъ пойдемте, поспѣшила сказать дочь въ бѣломъ платкѣ, — то была меньшая Людмила.

— Прытка больно, возразила мать: — а иди туда, куда поведутъ, молода еще командовать-то….

— Да вѣдь вы сами спрашиваете, а послѣ сердитесь, на васъ не угодишь….

— Молчи! грубіянка, закричала мать съ сердцемъ и, обращаясь къ старшимъ, сказала: — пойдемте подъ Новинское, тамъ теперь и сухо, и посмотримъ, какъ комедіи строятъ, да и ближе отъ насъ.

— Ну, а чтожь ты, Ольга, не взяла своей дѣвчонки? спросила старуха, обращаясь къ средней дочери.

— Я не смѣла, маменька! отвѣчала робко Ольга.

— Ну, пошли за ней, она насъ догонитъ, и не дожидаясь отвѣта дочери, она закричала лакею: — Тишка! поди приведи поскорѣе Соньку; скажи: барыня беретъ ее гулять — слышишь!

— Слушаюсь! отвѣчалъ одинъ изъ лакеевъ, и побѣжалъ въ домъ; а старуха повернула налѣво и пошла съ дочерьми тихимъ шагомъ по тротуару.

Минутъ черезъ пять изъ дому выбѣжала дѣвочка, лѣтъ четырнадцати, высокая, худенькая, стройная. Очень темные волосы, завитые кругомъ, окоймляли ея смугловато-блѣдное личико; ее нельзя было назвать хорошенькой, но лицо ея было недурно; всѣ части лица отдѣланы были неправильно и не красиво, но общее выраженіе его было пріятно и неглупо, а въ глазахъ свѣтилось много энергіи. Въ эту минуту лицо ея выражало страданіе и испугъ, на глазахъ видны были слезы. Одѣта она была просто: гранатнаго цвѣта марселиновая шляпа скорѣе была накинута, нежели тщательно надѣта на голову и небрежно подвязана лентами; синій, шолковый капотъ, ловко обнималъ ея гибкую талью, маленькій воротничекъ и розовый платочикъ около шеи, довершали ея костюмъ. Остановившись на минуту на крыльцѣ, она ласково улыбнулась старику и заботливо и быстро посмотрѣла во всѣ стороны.

— Налѣво бѣги, моя матушка, сказалъ старикъ, обращаясь къ дѣвочкѣ: — догоняй скорѣй, а то она тебѣ!…

Дѣвочка вздохнула тяжело, при послѣднихъ словахъ старика, и бросилась почти бѣгомъ догонять старуху съ ея дочерьми. Добѣжавъ до нихъ, она остановилась, чтобы перевести духъ, и потомъ пошла около дочерей, видимо стараясь держаться немного позади ихъ. Средняя изъ сестеръ первая замѣтила ее и подозвала къ себѣ.

— Что ты тамъ копалась до сихъ поръ? настоящая Соня! и надѣла-то все не по-людски, тебя барышней ведутъ и одѣваютъ, а ты все мужичкой смотришь, шляпка-то свалится скоро…. и проговоривъ наскоро всѣ эти упреки, Ольга Петровна (мужа старухи звали Петръ Петровичъ) начала весьма неласково и неделикатно одергивать и оправлять весь костюмъ на Сонѣ; такъ какъ все это дѣлалось на ходу, то Ольга Петровна такъ сильно дергала Соню за руки и толкала подъ бороду, что та раза два чуть не упала, за что Ольга Петровна не приминула сказать ей, что она не кстати нѣжная дѣвчонка.

Пришедъ подъ Новинское и достигнувъ кондитерской, старуха остановилась и, обратясь къ дочерямъ, сказала:

— Дѣти! здѣсь хорошо отдохнуть — сядемте.

Всѣ вошли на помостъ и сѣли на скамейку, лакеи отошли въ сторону и стали рядомъ позади своихъ госпожъ. Соня стала позади Ольги Петровны, видимо избѣгая попасться на глаза старухѣ.

— Ольга! да гдѣ жь твоя дѣвочка? спросила старуха.

— Здѣсь, маменька, отвѣчала Ольга и вытащила Соню за руку, такъ что она очутилась лицомъ къ лицу съ старухой.

— Ну, чтожь ты не кланяешься мнѣ, дурафья, сказала смягченнымъ голосомъ старуха: — ну, цалуй руку, вѣдь я тебя приказала взять гулять, барышня то твоя забыла про тебя.

И, проговоря это, старуха протянула руку, Соня неловко сдѣлала книксенъ, потомъ поцаловала протянутую ей руку и стала опять какъ вкопанная противъ нее. Старуха осмотрѣла Соню съ головы до ногъ, сдѣлала гримасу и, оборотясь къ дочери, сказала:

— Балуешь ты ее, Ольга. Ну къ чему пристало такъ одѣвать дѣвчонку, посмотри, вѣдь она точно барышня какая, и въ шляпкѣ, да еще въ шолковомъ капотѣ, ну къ чему все это?…

— Да вѣдь это все ей Яснова подарила, отвѣчала, сконфузившись, Ольга Петровна.

— Такъ чтожь, что подарила? Вѣдь я тебѣ говорила — лучше бы ее къ карыту пріучать, а то выдумали учителей нанимать, музыкѣ да рисованью учить, ужь помяни мое слово, не будетъ пути въ ней, это народъ такой.

— Да сами же вы позволили брату учить ее всему этому, а безъ васъ мы бы не смѣли начать….

— Ну такъ! Я-жь и виновата; чтожь мнѣ было дѣлать, когда Прокофій присталъ ко мнѣ: позвольте да и только, вишь это ему забаву доставляетъ, ну а мнѣ что за дѣло, вѣдь вы взяли ее себѣ съ братомъ, такъ и дѣлайте какъ знаете. Только помяни мое слово, не будетъ проку въ этомъ…. тутъ она употребила названіе, которое употребляютъ простолюдины, для обиднаго названія всѣхъ незаконнорожденныхъ.

Бѣдная дѣвочка стояла какъ осужденная передъ неделикатной старухой.

Поговоривъ такимъ образомъ, старуха пошла, за нею и ея дочери, а Соня заняла свой постъ около своей барышни, которая очень сурово погрозила ей пальцемъ, указывая на свои глаза, что значило, чтобы Соня не смѣла плакать.

На возвратномъ пути, посрединѣ Новинскаго, это семейство встрѣтилось съ знакомыми дамами, въ числѣ которыхъ была дѣвочка одинакихъ лѣтъ съ Соней; она подошла къ Сонѣ, поцаловала ее, взяла ласково за руку, чтобы идти вмѣстѣ, но ея мать закричала на нее — «Саша! ступай впередъ», и дочь повиновалась, оставя свою товарку. Между тѣмъ, Ольга Петровна заставила Соню поцаловать у всѣхъ этихъ дамъ ручки, и тѣ въ знакъ ласки гладили ее по щекѣ, что казалось производило на Соню непріятное впечатлѣніе, потому что она все вздрагивала и невольно отступила назадъ. Саша попыталась попросить позволенія идти вмѣстѣ съ Соней, но ей сказали, что этого нельзя, что Сонѣ старуха не позволяетъ ходить впереди, а Сашѣ идти сзади неприлично. Обѣ дѣвочки грустно взглянули другъ на друга и разошлись, Саша пошла впереди всѣхъ, а Соня сзади всѣхъ. Саша часто обертывалась, быстро подбѣгала къ Сонѣ, что-то шептала ей и опять убѣгала впередъ. Саша рѣзвилась и была весела; Соня же шла, опустивъ голову и по временамъ вздрагивала, какъ будто чего боялась. Дѣйствительно, ей было чего бояться: по временамъ Ольга Петровна грозно окликала ее и заставляла, то поднять платокъ, то застегнуть капотъ которой нибудь изъ сестеръ, то завязать себѣ ногу, и тому подобное, и Соня все это дѣлала такъ неловко, что всякій разъ получала выговоръ или толчокъ.

Прошедши еще разъ по Новинскому, оба семейства отправились домой (они были сосѣди); когда они подходили къ дому, имъ встрѣтился мужчина лѣтъ двадцати, высокій, стройный и очень красивой наружности; увидавъ гуляющихъ, онъ пошелъ тише и сталъ всматриваться въ эту толпу, отъискивая кого-то; увидя Соню, онъ невольно пріостановился, на лицѣ его выразилось удовольствіе, и онъ неотступно сталъ смотрѣть на нее своими прекрасными голубыми глазами. Замѣтивъ, вѣроятно, что Соня, предметъ его наблюденій, страшно блѣдна и едва держится на ногахъ, онъ сдѣлалъ довольно шумно нѣсколько шаговъ впередъ, желая пройти какъ можно ближе около Сони и этимъ заставить себя замѣтить. Соня, увидавъ его, вспыхнула и, вѣроятно, боясь, чтобы въ присутствіи его не заставили ее исполнить еще какой нибудь должности горничной, она, забывъ страхъ, бросилась впередъ и скоро очутилась на крыльцѣ своего дома; дрожащими руками она отворила дверь и скрылась за нею. Ольга Петровна первая замѣтила это и закричала было, чтобы Соня воротилась, но Соня была уже въ комнатѣ и ничего не слыхала. Молодой человѣкъ остановился, пораженный этой сценой; подумавъ немного, онъ воротился и пошелъ мимо дома тихимъ шагомъ, не спуская глазъ съ оконъ. Между тѣмъ, сосѣди распрощались; старуха съ дочерьми пошла въ свой домъ, а сосѣдка съ своими дѣтьми направилась къ своему. Дочери сосѣдки, которыя были гораздо моложе дочерей старухи, съ удовольствіемъ поглядывали на молодаго человѣка, и не совсѣмъ скромно охорашивались, думая, вѣроятно, что онъ воротился для нихъ. Но молодой человѣкъ быстро прошелъ мимо ихъ, оглядываясь назадъ, и наконецъ скрылся.

Соня быстро вбѣжала на антресоли, гдѣ ее встрѣтила пожилая женщина, сестра знакомаго уже намъ старика Ивана, страшно худая; она была въ вахтовомъ, полиняломъ платьѣ, преузенькомъ и прекоротенькомъ, простоволосая голова ея была едва причесана, лицо у нея было доброе, простое, но болѣзненный видъ придавалъ ему какую-то суровость.

— Ну что, Сонюшка, хорошо погуляла, моя родная? спросила старушка.

— Гуляла, няня, сказала Сопя и, бросившись къ ней на шею, залилась слезами.

— Богъ съ тобой! Что ты, что съ тобой? говорила съ испуганнымъ видомъ няня: — или барышня тебя опять бранила? да скажи же, матушка… ну, не плачь же, не плачь — вотъ придетъ, увидитъ, хуже будетъ — Господи! уморитъ она ее…. да не плачь же! Ну, на вотъ испей водицы, очнись; вотъ я тебѣ капель дамъ; обижаютъ онѣ тебя, сиротинушка ты моя горькая! Вмѣсто дочери взяли…. хороша матушка! Не даромъ тосковала по тебѣ твоя родная-то, — лучше бы тебѣ было у ней, не мучилась бы ты такъ, — и я-то, глядя на тебя, измучилась.

И старуха, говоря это, украдкой утирала слезы.

— Не плачь же ты моя голубушка, плюнь на нихъ, вѣдь ужь тебѣ не привыкать стать….

Соня глядѣла на няню какъ-то безсмысленно, лицо ея было блѣдно, губы дрожали, и она все силилась вздохнуть, сжимая себѣ грудь, но изъ нее вырывались только какіе-то глухіе стоны. Няня обнимала ее, утирала ей слезы своимъ синимъ изорваннымъ бумажнымъ платкомъ, который былъ у нея на шеѣ, цаловала ее въ голову, ворчала на безчеловѣчную барышню и не знала, что ей придумать, чтобы успокоить бѣдную Соню. Въ это время въ комнату вошла Ольга Петровна.

— Зачѣмъ это ты изволила убѣжать впередъ?… а? Кто приказалъ тебѣ? Это еще что, съ чего это разревѣлась, что за нѣжности?

И Ольга Петровна хотѣла схватить за руку Соню; но няня загородила ее собою, прижала къ себѣ, и, сквозь слезы, сказала:

— Да перестаньте, матушка-барышня! уморить, что ли вы ее хотите? Видите, ребенокъ и такъ еле живъ, — грѣхъ вамъ, сударыня, вы ее въ гробъ вгоните; ужь зачѣмъ и взяли-то ее…. право!…

— Ну, еще ты разговорилась, закричала съ сердцемъ Ольга Петровна на няню: — ты-то и избаловала ее; ну, объ чемъ она расплакалась, небось, нажаловалась тебѣ: не чувствуетъ, дрянь, что ей доставляютъ удовольствіе, берутъ съ собой, одѣваютъ какъ барышню, а она вотъ чѣмъ платитъ — неблагодарная!

— Да что же дѣлать-то, матушка, коли она у меня такая, точно хрустальная; вотъ вы, вѣрно, побранили ее дорогой-то, ну, она и огорчилась, ужь рыдала, рыдала….

— Да я и не думала бранить. Еще сегодня маменька съ ней была такая ласковая, все про нее говорила. Да я знаю о чемъ она разхныкалась: ей хотѣлось съ Сашей гулять, а ту мать не пустила отъ себя; ну, вѣдь та барышня, за ней нечего гоняться, забывается, ужь она и въ самомъ дѣлѣ думаетъ, что она намъ равная. Правду говоритъ маменька, что въ этой дряни проку не будетъ, лучше бы ее въ избѣ держать….

При этихъ словахъ, Соня простонала страшно; она хотѣла встать, но почти безъ чувствъ упала на руки няни.

— Бога вы не боитесь, барышня! Ну, за что вы обижаете сироту — лучше бъ ей у родной-то было….

Ольга Петровна сама испугалась и молча сунула подъ носъ Сонѣ спирту, которая очнулась, встала, и начала, шатаясь, переодѣваться. Когда она переодѣлась изъ шолковаго капота въ ситцевое простенькое голубое платьице, подвязала черный каленкоровый фартучекъ и остановилась въ недоумѣніи, что ей дѣлать, тогда Ольга Петровна, съ сердцемъ, приказала ей итти внизъ, учить урокъ на фортепьянахъ, чему, казалось, Соня очень обрадовалась и быстро ушла изъ комнаты.

Такія сцены съ Соней повторялись нерѣдко и разнообразились только формами и случаями.

Теперь, кажется, пора познакомить васъ, мои читатели, покороче съ моей; героиней-воспитанницей и ея воспитателями. Начнемъ съ послѣднихъ.

II.

Семейство Чихиныхъ состояло изъ главы его — матери-вдовы (мужъ ея умеръ очень давно, когда старшему сыну Прокофію было только двѣнадцать лѣтъ), урожденной княжны Вериной, которую звали Марьей Петровной; двухъ сыновей: Прокофія и Ильи, и трехъ дочерей: Аграфены, Ольги и Людмилы. Братья были старше сестеръ, и всѣ они, въ настоящее время, были далеко уже не въ первой молодости. Мать ихъ была до крайности злая женщина; въ молодости дни свои она проводила почти однообразно: она или вязала чулки на продажу (это занятіе она не прерывала и теперь даже при гостяхъ) и вырученныя деньги употребляла на покупку деревяннаго масла, которое употреблялось для неугасимой лампады въ ея образной; объ этомъ она обыкновенно разсказывала всякому знакомому и прибавляла, что считаетъ за грѣхъ покупать масло для лампады на чужія деньги; или выходила въ дѣвичью, гдѣ сидѣло дѣвушекъ съ восемь кружевницъ, и, обойдя ихъ всѣхъ, нѣкоторымъ приговаривала: «будешь у меня плесть больше! не будешь зѣвать!» или: «будешь ровнѣе плесть!» или: «будешь у меня смотрѣть на барыню весело и не будешь дичиться!» и т. п., всего не перечтешь. Расправившись порядочно съ безвинными виновницами, она, раскраснѣвшаяся, усталая, шла къ обѣду и проклинала хамскій родъ, который не бережетъ ея здоровья, раздражая ее своими проступками; однакожь, сѣвши за столъ, кушала съ такимъ аппетитомъ, что дѣти завидовали ей. Нерѣдко Марья Петровна находила удовольствіе расправляться и съ лакеями. Дѣти не возставали противъ строгости матери, хотя, повидимому, имъ не совсѣмъ нравилась эта расправа; сыновья не мѣшали матери наказывать, потому что у нихъ были свои, не совсѣмъ чистыя, любимыя занятія, въ которыхъ имъ мать не мѣшала, а дочери — потому что не смѣли. Прокофій и Илья Петровичи жили независимѣе и свободнѣе своихъ сестеръ; мать какъ будто боялась ихъ, — у нихъ было въ рукахъ все управленіе имѣніемъ и капиталомъ, они знали дѣла лучше матери, хотя дѣйствовали всегда и вездѣ ея именемъ, потому что имѣніе было ее. Не противорѣча матери въ ея любимыхъ занятіяхъ, они этимъ выкупали себѣ совершенную свободу дѣлать, что хотятъ. Въ молодости они не кончили полнаго курса своего образованія, немного послужили въ военной службѣ, вышли оба въ отставку съ чиномъ подпоручика, и потому ихъ ни что не интересовало внѣ ихъ домашней жизни, тѣмъ болѣе, что обезпеченное состояніе дало имъ возможность нигдѣ не служить; они часто уѣзжали въ деревню и по дѣламъ, и еще для того, чтобы поправить свое здоровье; деревенская жизнь пораждала въ нихъ скуку, а скука заставляла ихъ придумывать себѣ развлеченія, которыя всегда состояли въ томъ, что они ходили съ ружьемъ стрѣлять дичь, которой у нихъ въ деревнѣ не было, поэтому они стрѣляли въ галокъ, иногда собирались съ сосѣдями и шли войной на зайцевъ, съ страшнымъ энтузіазмомъ преслѣдовали бѣдныхъ животныхъ и, безъ всякой жалости, травили ихъ собаками или убивали изъ ружей. Случалось, что старшая изъ сестеръ уговаривала ихъ оставить эти кровожадныя удовольствія, но братья всегда преглубокомысленно отвѣчали, что они вѣдь не виноваты, что имъ скучно, и что имъ надо же чѣмъ нибудь заниматься и чѣмъ нибудь себя развлекать.

— А развѣ виноваты зайцы и галки, что вамъ скучно? возражала сестра.

— Еще бы они виноваты были! Да на то они и зайцы, чтобы ихъ травить, благо это доставляетъ намъ удовольствіе.

При такомъ удовлетворительномъ отвѣтѣ, сестра находила лучшимъ замолчать, и въ утѣшеніе себѣ думала, что въ самомъ дѣлѣ на то и мужчины живутъ въ деревнѣ, чтобы травить зайцовъ.

Случалось нерѣдко, что и это занятіе наскучивало братьямъ, тогда они начинали охотиться за крестьянками и дворовыми женщинами.

Дочери Чихиной были у матери, что называется, въ загонѣ. Мать обращалась съ ними почти всегда грубо, и въ запальчивости часто даже ихъ била и сгоняла съ глазъ, то есть дочь уходила въ свою комнату и не смѣла показываться въ семейныхъ сходкахъ за чаемъ, обѣдомъ и ужиномъ, до тѣхъ поръ, пока мать приказывала ей притти къ ней просить прощеніе; дочь приходила, говорила: «простите, маменька!» мать молча протягивала руку, дочь цаловала ее и уходила опять въ свою комнату, получивъ такимъ образомъ право снова являться въ семействѣ.

Странно было одно, что грубое обращеніе матери не заставило сестеръ сблизиться между собой. Напротивъ, между ними существовала какая-то непримиримая вражда, такъ что онѣ вмѣстѣ осуждали мать, а по одиночкѣ старались ей разсказывать другъ про друга разныя нелѣпости, и когда сплетня удавалась, тогда онѣ про себя радовались своему дѣлу. Это была какая-то затаенная злоба другъ къ другу; за что и отъ чего она развилась? — мудрено сказать. Вѣроятнѣе всего, какъ видно изъ разсказовъ про ихъ дѣтство, что неумѣстная строгость матери заставила дѣтей прибѣгнуть подъ защиту ея фаворитокъ, и, къ несчастію, онѣ всѣ попали по разнымъ рукамъ.

Извѣстно, что всѣ фаворитки ненавидятъ другъ друга, завидуя милостямъ госпожи, кажущимся въ другихъ рукахъ всегда большими, нежели въ своихъ собственныхъ; а потому фаворитки эти, скрывая шалости своихъ любимыхъ барышень отъ барыни, заставляли ихъ разсказывать матери разныя сплетни про ихъ соперницъ, а иногда даже про своихъ сестеръ. Дѣти непонимали, что дѣлали, но въ ихъ сердца уже незамѣтно закралась ненависть другъ къ другу и съ лѣтами развилась въ чудовищной степени. Вовсе продолженіе нашего разсказа, сестры имѣли уже своихъ фаворитокъ-горничныхъ, которымъ они повѣряли всѣ свои тайны, и эти, въ свою очередь, отлично пользовались довѣренностію своихъ барышенъ и ловко умѣли поддерживать непріязненное чувство между сестрами; подглядывая и подслушивая, онѣ пересказывали своимъ барышнямъ всѣ сплетни, стараясь искажать ихъ, по своему усмотрѣнію, для своей выгоды.

Отношенія братьевъ къ сестрамъ были какъ-то странны. Меньшой братъ былъ какъ будто друженъ съ старшей сестрой, и потому они дѣйствовали вмѣстѣ противъ остальныхъ сестеръ и брата; братъ старшій былъ дружнѣе съ средней сестрой и также, въ свою очередь, дѣйствовали заодно и не уступали въ сплетняхъ первымъ. Но первой парѣ удалось какъ-то еще въ молодости распространить молву по всему дому о дружбѣ послѣднихъ, такъ что меньшой братъ, оскорбленный грубостью средней сестры, которую она сдѣлала не ему, а одной изъ его наперстницъ, въ порывѣ негодованія отправился къ матери и сказалъ съ огорченнымъ видомъ, что старшій братъ съ средней сестрой страмятъ ихъ фамилію; мать, призвала Ольгу Петровну, разбранила ее и согнала съ глазъ на двѣ недѣли; но Прокофію Петровичу она не показала даже и вида непріятнаго — это уже былъ ея разсчетъ. Старшій сынъ былъ уменъ, лучше понималъ дѣла и велъ ихъ аккуратнѣе; меньшой же былъ и лѣнивѣе, и глупѣе, — это она хорошо знала, а потому и смотрѣла сквозь пальцы на всѣ продѣлки старшаго и даже не скрывала своего предпочтенія къ нему.

Почему братья не вступались даже за своихъ любимыхъ сестеръ, имѣя столько вѣсу въ глазахъ матери, это трудно рѣшить. Потому ли, что ихъ занятія и разныя развлеченія не давали имъ времени обратить вниманіе на сгнетенную жизнь сестеръ, или они боялись, чтобъ, требуя уступокъ отъ матери, не быть вынужденными самимъ уступить ей въ нѣкоторыхъ случаяхъ, а это стѣснило бы ихъ свободу, чего имъ, разумѣется, никакъ нехотѣлось, и потому они оставляли сестеръ на произволъ судьбы, заботясь только лично о себѣ.

Меньшая сестра, Людмила Петровна, была вся въ мать; зла, капризна, сварлива, — она ненавидѣла всѣхъ и все и ни съ кѣмъ не была въ ладу; даже свою фаворитку она часто била и выгоняла вонъ безъ всякой причины и безъ всякой жалости; но она была умна и хорошо понимала всѣ домашнія интриги и страшно возмущалась эгоизмомъ братьевъ. Она завидовала ихъ свободѣ, часто упрекала мать въ грубомъ обращеніи съ ними, и называла сестеръ глупыми трусихами, позволяющими дѣлать съ собою все, что захочетъ мать. Все это она говорила всегда такъ громко, что мать ее слышала. Но Марья Петровна всегда старалась не показывать и вида, что это ее возмущаетъ и, въ свою очередь, называла Людмилу Петровну сумасшедшей, и даже иногда принуждала себя ласкать эту дочь, желая какъ бы заставить ее говорить о себѣ иначе; Людмила же Петровна была неумолима и говорила всегда, что мать въ ней заискиваетъ.

Такъ или почти такъ жило между собою это семейство; но наружность была устроена иначе: всѣ знакомые, даже короткіе и родные завидовали дружбѣ ихъ и благоденствію. Многія дочери ставили въ примѣръ материнской любви, нѣжности и деликатности къ дочерямъ Марью Петровну, а — матери завидовали преданности, любви и почтительности дѣтей къ Марьѣ Петровнѣ. Всѣ удивлялись, какъ такая простая и необразованная женщина, какова была Марья Петровна, умѣла такъ хорошо воспитать своихъ дѣтей, что они, проживши уже молодость, все-таки сохранили между собою полную дружбу и искреннее уваженіе къ матери. Да и въ самомъ дѣлѣ, кому же могло придти въ голову, что въ сорокъ лѣтъ дочь приходитъ къ матери спрашиваться итти погулять, или надѣть то или другое платье не изъ любви къ ней, а изъ какого-то привычнаго страха? Многія пріятельницы часто говаривали дочерямъ Чихиной:

— Fi, ma chere! какъ вамъ не стыдно во всемъ слушаться и спрашиваться Марьи Петровны — это смѣшно!

— Мы такъ воспитаны, отвѣчали обыкновенно онѣ: — изъ воли маменьки никогда не выходимъ, ужь такъ привыкли.

— Отчего вы до сихъ поръ не вышли замужъ? спрашивали ихъ.

— Маменькина воля была, отвѣчали онѣ: — ей непремѣнно хотѣлось выдать прежде старшую изъ насъ, а сватались прежде за меньшихъ — ну, такъ всѣ и остались.

— А отчего же не женились братья?

— Они все искали богатыхъ невѣстъ; изъ благородныхъ не нашли богатыхъ, а на купеческихъ не хотѣли жениться; и шутя прибавляли: — вѣдь мы сами столбовые дворяне, нельзя же было осрамить себя и завести бородатую родню.

III.

Семейство Чихиныхъ въ 1812 году отправилось изъ Москвы за двѣсти-шестьдесятъ верстъ въ свою деревню, отстоящую отъ маленькаго города Б. въ пятнадцати верстахъ. Марья Петровна, по совѣту сыновей, рѣшилась прожить тамъ нѣсколько лѣтъ, чтобы устроить хорошенько свои дѣла. Въ 1815 году, по какому-то очень серьёзному дѣлу, старшій Чихипъ началъ часто ѣздить въ уѣздный городъ Б., гдѣ и останавливался постоянно у купца Звѣркина. Узнавши, что хозяинъ его занимается стряпческими дѣлами, Чихинъ познакомился съ нимъ и увидалъ, что такой человѣкъ въ настоящее время для него былъ кладъ. Звѣркинъ былъ уменъ, смѣтливъ и зналъ хорошо дѣла, и при его содѣйствіи Чихинъ многое могъ выиграть. Пріѣхавши домой, онъ разсказалъ матери въ присутствіи всего семейства за обѣдомъ, что онъ нашелъ для себя отличнаго помощника и что онъ намѣренъ поручить ему свое дѣло для того, чтобы не постоянно быть самому въ городѣ. Мать согласилась на это тѣмъ болѣе, что она считала необходимымъ присутствіе Прокофія Петровича въ деревнѣ, и по этому положили, что Прокофій Петровичъ будетъ разъ въ недѣлю уѣзжать въ городъ на одинъ день, чтобы наблюдать за ходомъ дѣла. Ѣздивши такъ часто въ городъ и останавливаясь у Звѣркина, Чихинъ узналъ подробно весь бытъ хозяина. Онъ разсказалъ про своего помощника своему семейству слѣдующее: Звѣркинъ былъ изъ вольноотпущенныхъ людей, какого-то богатаго господина, чрезъ разные обороты онъ скопилъ себѣ капиталъ и записался въ купцы; въ десятыхъ годахъ дѣла его шли отлично, жизнь свою онъ устроилъ на барскую ногу и весь городъ со всѣми его сановниками зналъ и уважалъ его. Звѣркинъ для прислуги пріобрѣлъ себѣ семью людей, которую и держалъ по вѣрящему письму. Въ этой семьѣ была дѣвочка лѣтъ пятнадцати, живая, хорошенькая; ея жгучіе глаза, черные вьющіеся волосы, понравились Звѣркину и онъ взялъ ее для себя. Звѣркинъ началъ ее одѣвать богато, баловалъ всякими сластями и поставилъ наконецъ ее на правахъ своей жены; весь городъ завидовалъ участи бѣдной дѣвочки, женщины злословили про нее, а мужчины — волочились за нею. Скоро эта дѣвочка Ариша сдѣлалась Ариной Матвѣевной, она хорошо поняла свою роль и стала ловко разъигрывать любезную хозяйку. Звѣркинъ хвалился ею передъ своими друзьями, ласкалъ ее какъ хорошенькую вещь и лелѣялъ ее какъ свою собственность. У Ариши была любящая нѣжная натура; она со всею горячностію полюбила Звѣркина и окружила его всею своею заботливостію. Она даже выучилась грамоты и помогала Звѣркину записывать счеты. Звѣркинъ не позволялъ Аришѣ заниматься чернымъ дѣломъ, по этому ей должны были прислуживать всѣ члены ея семейства. Это огорчало ее и она молила Звѣркина дать имъ свободу и нанять другую прислугу; но Звѣркинъ былъ черствъ въ душѣ и не понималъ, отъ чего это могло огорчать Аришу, — онъ отказалъ ей на отрѣзъ. Ариша стала худѣть, и Звѣркинъ часто заставалъ ее обнимающую свою мать или сестру и только его появленіе отрывало ее отъ нихъ, — но онъ видѣлъ, какъ крупныя слезы градомъ катились по ея блѣдному личику. Звѣркина это бѣсило, но наконецъ ему стало жаль красоты Ариши, которая начала увядать отъ горя, и онъ рѣшился дать паспорты ея роднымъ, а для себя нанялъ другую прислугу. Ариша была рада этому, быстро стала она поправляться, снова разцвѣла и похорошѣла. Чрезъ нѣсколько лѣтъ Ариша сдѣлалась беременна и была этому безъ памяти рада, и когда она объявила объ этомъ Звѣркину, то онъ нахмурился и съ сердцемъ сказалъ ей, что тутъ не — чему радоваться, что незаконный ребенокъ не можетъ быть роднымъ дѣтищемъ; но Ариша была молода и не поняла путемъ этой фразы, а потомъ забыла ее, а Звѣркинъ привыкъ къ мысли, что у него родится ребенокъ незаконный и разсудилъ, что онъ долженъ былъ этого ждать какъ необходимаго зла; но у него мелькнула мысль исправить это дѣло женившись на Аришѣ. Въ это время Звѣркину по какимъ-то дѣламъ очень важнымъ необходимо было уѣхать изъ своего города, и онъ по какому-то странному противорѣчію съ его практическимъ тактомъ, не побоялся оставить всѣ свои дѣла и счеты на руки Аринѣ Матвѣевнѣ, молоденькой женщинѣ, непонимающей всѣхъ тонкостей въ его дѣлахъ; онъ далъ ей полную довѣренность дѣйствовать вездѣ его именемъ и въ руководители далъ ей двухъ помощниковъ, которые хорошо знали дѣла и на которыхъ онъ надѣялся какъ на самого себя. Ариша съ страшной грустью разсталась съ Звѣркинымъ, долго тосковала по немъ и наконецъ занялась приготовленіемъ приданаго для своего будущаго малютки. Много ей приходилось подписывать разныхъ бумагъ и выдавать денегъ по требованію своихъ руководителей, которые такъ усердно хлопотали по дѣламъ Звѣркина, что чрезъ пять мѣсяцевъ его отсутствія привели къ давно желанной ими цѣли, т. е. капиталъ Звѣркина лопнулъ. Бѣдная Ариша и не подозрѣвала этого; она съ бьющимся отъ радости сердцемъ ждала возвращенія своего повелителя и со слезами любви бросилась къ нему на шею, когда онъ пріѣхалъ. Это было 5-го января 1815 года.

Звѣркинъ приласкалъ ее, онъ былъ веселъ и располагалъ отдохнуть съ дороги, но Ариша потребовала бабушку и къ вечеру родила дѣвочку, которую назвали Софьей. Цѣлую недѣлю или больше Звѣркинъ былъ озабоченъ Аришей; онъ хлопоталъ о бабушкѣ, о кормилицѣ, о лекарѣ, о крестинахъ, и прочее, и прочее; наконецъ, когда все пришло въ порядокъ и Ариша начала ходить, Звѣркинъ потребовалъ ключи и началъ пересматривать бумаги; черезъ часъ раздался громовой голосъ Звкркина — онъ звалъ къ себѣ Аришу; испуганная, она вбѣжала къ нему въ комнату и еще больше испугалась, когда увидала его: Звѣркинъ держалъ въ рукахъ кипу бумагъ и страшно ворочалъ глазами, онъ былъ блѣденъ какъ смерть, губы и руки у него тряслись.

— Что ты сдѣлала, проклятая баба! заревѣлъ Звѣркинъ и кипа бумагъ полетѣла въ голову бѣдной, испуганной женщины; онъ бросился было бить ее, но она лежала уже безъ чувствъ у ногъ его.

Звѣркинъ кликнулъ людей, велѣлъ вытащить Аришу въ кухню и на другой же день Арина Матвѣевна, — хозяйка дома, была сослана въ кухню съ ребенкомъ, въ качествѣ кухарки, а наряды ея были проданы за безцѣнокъ.

Когда Чихинъ познакомился съ Звѣркинымъ, то у него уже не было никакой другой прислуги, кромѣ Ариши, и онъ съ ожесточеніемъ преслѣдовалъ бѣдную женщину и даже маленькую ея дочь; часто онъ выбрасывалъ ребенка въ сѣни и запрещалъ матери брать его на руки и даже мѣшалъ ей кормить ребенка, отсылая ее куда нибудь отъ него. Наконецъ ненависть его возрасла до чудовищной степени къ матери и къ дочери, такъ, что онъ самъ началъ бояться ея послѣдствій.

IV.

Чихинъ уже года два ѣздилъ въ Б. по своему тяжебному дѣлу и успѣлъ хорошо познакомиться съ Звѣркинымъ. Пріѣхавши въ одинъ день изъ города и отдавши отчетъ матери о дѣлахъ, онъ отправился на верхъ, къ своей любимой сестрѣ Ольгѣ Петровнѣ.

— Хочешь ли я достану тебѣ дѣвочку? спросилъ Прокофій Петровичъ свою сестру.

— Гдѣ? какую? въ свою очередь спросила Ольга Петровна.

— Прехорошенькая! точно цыганочка; черноволосая, курчавая, да такая смышленая….

— Да гдѣжь ты видѣлъ ее? велика она?

— Трехъ лѣтъ.

— Помилуй, на что же мнѣ она? Чтожь я нянчить ее должна, еще когда-то она выростетъ, да будетъ слуга, а до тѣхъ поръ надоѣстъ.

— А я надѣялся на тебя и далъ слово взять ее — А мнѣ бы хотѣлось ее взять, мы бы ее воспитали….

— Да чья же эта дѣвочка?

— Это незаконная дочь Звѣркина; онъ ненавидитъ ее да и только. Вчера я далъ пряникъ ей, онъ это увидалъ и нахмурился.

— Ну и зачѣмъ ты ласкаешь эту гадкую дѣвчонку, сказалъ онъ.

— Да ты съ ума сошелъ Алексѣй Алексѣичъ, сказалъ я ему: — вѣдь она дочь тебѣ, да и за что ты ее-то ненавидишь.

— Ну, да возьми ее себѣ, коли она тебѣ нравится; эта дрянь родилась въ то время, какъ я раззорился, а мать ея причиной этому была. Въ самомъ дѣлѣ, братъ Чихинъ, возьми-ка ты ее себѣ, а бабу-то мы сбудемъ въ другія руки, — не хочу, чтобы она была вмѣстѣ съ дочерью, она ее очень любитъ, ну такъ пусть же ее поноетъ объ ней, какъ я тоскую о своихъ деньгахъ.

— Ну вотъ я подумалъ, подумалъ да и рѣшился взять дѣвочку-то себѣ, а бабу-то обѣщалъ ему въ Москву отвезти.

— А какъ ты ее достанешь? спросила сестра.

— Онъ мнѣ отдаетъ ее такъ. А? возьмемъ-ка, сестра, эту дѣвочку, прибавилъ Прокофій Петровичъ: — чтожь, что мала, хоть займемся чѣмъ нибудь, учить ее станемъ, все-таки веселѣе будетъ. Вѣдь она наша будетъ, что захотимъ, то и сдѣлаемъ изъ нее; — выростимъ, выучимъ, вотъ подъ старость и утѣха будетъ для насъ.

— Ну, пожалуй, возьмемъ, сказала Ольга Петровна; — да ты забылъ, что маменька скажетъ? Тебѣ то пожалуй ничего, а мнѣ достанется, да еще того гляди, что братецъ съ сестрицей опять сплетню выдумаютъ какую нибудь, тогда и не уйдешь.

— Экая ты глупая! Вѣдь я скажу маменькѣ, что я самъ беру дѣвочку и у нее же попрошу позволенія отдать ее тебѣ подъ присмотръ, а ты знаешь, что она мнѣ побоится отказать.

— Ну хорошо; только надо еще дѣвку спросить, охотно ли она возьмется ходить за нею, вѣдь не самой же мнѣ няньчится съ ребенкомъ.

Братъ, какъ бы украдкой, пожалъ плечами, улыбнулся и ни слова не сказалъ на это.

— Ѳенька, а Ѳенька! закричала Ольга Петровна, обращаясь къ растворенной двери, которая вела въ дѣвичью, поди ка ты сюда!…

Въ комнату вошла пожилая дѣвушка, простоволосая, одѣтая въ затрапезное платье; она остановилась у дверей и спросила:

— Чего изволите, матушка барышня?

— Да вотъ, чай ты слышала нашъ разговоръ; братъ нашелъ дѣвочку и хочетъ взять ее къ намъ, да она еще маленькая, всего-то трехъ лѣтъ, вѣдь ее надо еще няньчить. А? какъ ты думаешь?

— Да какъ вамъ угодно, сударыня! Ваша воля, прикажите, такъ и буду няньчить.

— Прикажите! А какъ тебѣ не захочется, ты ее бить будешь, вы ужь народъ такой гадкій, — станешь жаловаться, что ее навязали тебѣ.

— Да развѣ же я смѣю итти противъ вашей власти? — Нѣтъ, матушка сударыня, прикажите палочкѣ служить, и той буду. Извольте взять бѣдную сироту, — выходимъ, выняньчимъ, сударыня, не хуже другихъ. Вишь отецъ-то родной извергъ какой, прости Господи, души-то въ немъ человѣческой видно нѣтъ. И добрая Ѳедосья начала сама упрашивать непремѣнно взять эту дѣвочку.

Уговорившись съ сестрой взять дѣвочку, Прокофіи Петровичъ сейчасъ же пошелъ къ матери. Объяснивши ей въ чемъ дѣло, онъ настоятельно потребовалъ позволенія взять дѣвочку и отдать ее средней сестрѣ на воспитаніе.

— Пожалуй возьми. Только охота тебѣ брать такую дрянь, Прокоша, ты знаешь, что въ незаконныхъ проку не бываетъ — всѣ безпутные….

— Ужь это мое дѣло, маменька, возразилъ Прокофій Петровичъ, я самъ ее буду всему учить, вы только не мѣшайте мнѣ.

— Да Богъ съ тобой и съ ней! Очень мнѣ нужно заниматься всякой дрянью; возьми, — хлѣбомъ-то ужь она не объѣстъ меня; ну а одѣвать я ее не стану, какъ самъ знаешь съ сестрой, такъ и одѣвайте ее на жалованье, вѣдь ваша слуга.

— Объ этомъ не безпокойтесь, только позвольте взять-то, да вашимъ хлѣбомъ кормить.

— Возьми, возьми! Ну, а бабу-то бы взять да за мужика отдать — вѣдь невѣстъ-то у насъ мало, Прокоша, право, поговори ты съ бородой-то.

— Нечего и говорить, онъ ни подъ какимъ видомъ не хочетъ, чтобы мать была въ одномъ мѣстѣ съ дочерью, — лучше и не толковать объ этомъ, онъ ужь очень золъ на бабу.

— Вотъ лучше бы ты дѣвочку-то отдалъ куда нибудь, а бабу-то бы взять, говорятъ, она работница такая.

— Ну какая она работница, помилуйте! сколько лѣть жила хозяйкой, избалована. Да нѣтъ, мнѣ очень хочется дѣвочку-то взять, я вотъ какъ поѣду и уговорюсь съ Звѣркинымъ, когда за ней прислать.

— Ну, какъ знаешь, Богъ съ тобой, вѣдь вы мать непослушаете.

Прокофій Петровичъ промолчалъ и, пройдя раза два по комнатѣ, гдѣ сидѣла мать, пошелъ отъ нее къ сестрѣ и сказалъ, что дѣло слажено.

Когда узнали въ домѣ о намѣреніи Прокофія Петровича взять чужую дѣвочку и воспитывать ее какъ родную дочь, начались разнаго рода толки и сужденія и почти всѣ хоромъ рѣшили, что эта дѣвочка должна быть родная дочь самого Прокофія Петровича. Но это была неправда.

Недѣли двѣ спустя послѣ описаннаго разговора, наканунѣ Рождества, часу въ шестомъ вечера, въ сельскомъ домѣ Чихиныхъ свѣтилось огня болѣе обыкновеннаго, — у нихъ служили всенощную. Сама Чихина стояла впереди всѣхъ и молилась усердно, что, впрочемъ, ей не мѣшало замѣчать за остальными присутствующими, кто и какъ молится. Сзади ея, въ нѣсколькихъ шагахъ, стояли всѣ дочери, — сыновья стояли въ сторонѣ у оконъ. Въ боковыхъ дверяхъ, ведущихъ въ корридоръ, и въ самомъ корридорѣ столпились всѣ лакеи и дѣвушки и преусердно клали земные поклоны, посматривая со страхомъ на госпожу свою. На дворѣ былъ страшный морозъ, мѣсяцъ ярко освѣщалъ всѣ предметы и изъ оконъ дома можно было видѣть малѣйшее движеніе на дворѣ. Въ половинѣ всенощной на дворѣ заскрипѣлъ снѣгъ, по двору ѣхали деревенскія сани, запряженныя въ одну лошадь. Старшій Чихинъ пристально посмотрѣлъ въ окно, потомъ далъ знакъ головою средней сестрѣ и она вышла. Мать подозвала къ себѣ Прокофія Петровича и спросила, куда онъ послалъ сестру. — Привезли мою дѣвочку, отвѣтилъ онъ, и отошелъ опять на свое мѣсто, а мать сдѣлала губами презрительную мину и начала быстро молиться, какъ бы желая скрыть отъ сына свое неудовольствіе.

Въ дѣвичьей, куда вышла Ольга Петровна, уже стоялъ человѣкъ въ нагольномъ полушубкѣ, весь обмерзшій. Онъ держалъ на рукахъ ребенка, завернутаго въ большую женскую шубу, почти окоченѣвшаго отъ мороза, — это была Соня, дочь Звѣркина. Ѳедосья, по приказу барышни, взяла Соню къ себѣ на руки и отнесла на верхъ въ комнату Ольги Петровны. Тамъ она сняла съ Соно все дорожное, завернула ее въ свою заячью шубку и посадила ее на лежанку. Бѣдная дѣвочка, повидимому, не понимала, что съ ней дѣлается, и смотрѣла съ боязнію на всѣхъ окружающихъ дѣвушекъ и лакеевъ, которыхъ изъ любопытства набралось около нее довольно много. Наконецъ, оглядѣвъ незнакомыя лица, она тихо прошептала: мама! мама!

— Что тебѣ, матушка? Чего ты хочешь? спросила ласково Ѳсдосья.

— Мама! мама! Дядя Илья! начала опять шептать дѣвочка, и протянула рученки, какъ будто вдали видѣла свою мать или дядю. Ѳедосья взяла ее на руки; Соня громко, ничего не слушая, начала кричать: мама! мама! и слезы градомъ катились по ея блѣдному личику. Добрая Ѳедосья сама плакала, уговаривая и утѣшая Соню; но, видя, что ничѣмъ не можетъ успокоить ребенка, она принялась бранить Звѣркина.

— Родной отецъ бросилъ! Вотъ извергъ какой, прости Господи! Какъ-то ему на томъ свѣтѣ отвѣчать-то будетъ. Ну, не плачь же голубушка моя, на вотъ тебѣ бараночку, на вотъ сахарку — на вотъ….

Соня хваталась за эти вещи, брала ихъ въ ротъ, но снова, какъ бы опомнившись, начинала звать мать и дядю. Такъ прошло нѣсколько часовъ, пока бѣднаго ребенка не пересилила усталость отъ дороги и слезъ, и Соня заснула. Но и во снѣ она часто съ плачемъ кричала: мама! мама!

Цѣлая недѣля прошла, а Соня плохо привыкала къ новой своей жизни, хотя добрая Ѳедосья ухаживала за нею съ самымъ искреннимъ участіемъ и старалась предупредить всѣ ея желанія; по ребенокъ не понималъ этого и неотступно требовалъ мать. Бѣдная Соня! Она не умѣла сознать, что ея родной отецъ оторвалъ ее отъ родной груди, и что она уже не встрѣтитъ родной матери, не услышитъ роднаго голоса:

«Ты спросишь — гдѣ твои родные?

И не найдешь семьи родной!»

Чрезъ нѣсколько времени, Звѣркинъ прислалъ въ деревню Чихиныхъ мать Сони, для доставленія ея въ Москву къ какому-то купцу въ кухарки. Арина Матвѣевна была рада, что ее привезли къ Чихинымъ, она надѣялась увидать свою дочь еще разъ, свою единственную радость, которая у нее осталась отъ прежней ея жизни, и которую у нее отнимаютъ силой и такъ безчеловѣчно. Но сколько ни просила, ни молила бѣдная женщина всѣхъ добрыхъ людей, чтобы они попросили у барышни Ольги Петровны позволенія войдти въ горницу, чтобы взглянуть на свою дочь — хоть на сонную, — ей отвѣчали, что господа не приказали ее пускать даже близко къ дому.

— Дайте мнѣ хоть издали взглянуть на мою дочь! Дайте мнѣ благословить ее бѣдную. Хоть бы въ послѣдній разъ она услыхала голосъ матери, можетъ быть на чужой сторонѣ и глаза мои закроются, не видавши моей родной дочери, — и мать въ отчаяніи начинала упрекать добрыхъ людей, на что они съ насмѣшкой отвѣчали ей:

— Вотъ расхныкалась! Есть о чемъ! Дивибъ была законная дочь, этакихъ-то у тебя еще много будетъ. Ну, отстань, надоѣла. И всѣ уходили отъ нее.

Арина Матвѣевна ломала себѣ руки въ отчаяніи и ходила какъ помѣшанная. Наконецъ она рѣшилась, во что бы то ни стало, видѣть своего ребенка, и вечеромъ, ушедши тихонько изъ людской, гдѣ ее приказано было караулить, она вбѣжала быстро въ господскій домъ, и отчаяннымъ голосомъ начала кликать свою дочь, бросаясь во всѣ комнаты какъ безумная. Всѣ въ домѣ переполошились, господа выбѣжали изъ своихъ кабинетовъ и приказали вытащить вонъ непутную бабу (такъ они именовали Арину Матвѣевну). Два лакея схватили ее, но она сильно рванулась у нихъ изъ рукъ, освободилась, всплеснула руками, еще разъ вскрикнула: Сонюшка! и безъ чувствъ упала къ нимъ на руки. Арину Матвѣевну лакеи вытащили изъ дому и какъ непутную бабу, которая не стоить никакого сожалѣнія, оставили и ушли въ комнату. Ѳедосья, услыхавши сверху шумъ, и узнавши въ чемъ дѣло, бросилась къ Аринѣ Матвѣнѣ; нашедши ее на дворѣ, она привела ее въ чувство, отвела въ людскую, и старалась, но возможности, утѣшить, обѣщая показать ей Соню. Но, раздраженная женщина не понимала никакихъ утѣшеній, не вѣрила ни въ какія обѣщанія. Блѣдная, растрепанная, съ безсмысленными глазами, она сидѣла на лавкѣ то заливаясь горькими слезами, то, улыбаясь, говорила отрывисто:

— Нѣтъ, я не отдамъ вамъ моей Сонюшки! Вы звѣри, изверги! Вы выпьете у нее кровь по каплѣ Я украду ее, украду…. уйду въ лѣсъ съ ней. Собственными руками задушу ее, а не оставлю вамъ ее на посмѣяніе. Вы будете ругаться надъ ней…. Сонюшка! Бѣдное мое дитятко! Сонюшка! Сонюшка!… И Арина Матвѣевна быстро вскакивала, хотѣла бѣжать, но силы ее оставляли и она падала безъ чувствъ.

Много столпилось народу въ людской, чтобы посмотрѣть на отчаяніе бѣдной матери, но никто не хотѣлъ ей помочь. Въ толпѣ слышались часто слова: — «Экъ разнѣжилась, словно барыня какая.» — «Не смыслитъ» глупая баба, проговорила какая-то женщина: — что противъ господской воли нельзя итти." — «Ну, какъ вамъ не грѣхъ обижать ее, говорила Ѳедосья: — точно у васъ нѣтъ своихъ дѣтей. Ну кабы отняли, не такъ бы заголосила.» — «Экъ выдумала насъ сравнивать съ непутной бабой! Наши-то дѣти законныя.» — «Ну! ну, законныя! Бога-то вы не боитесь», говорила Ѳедосья, стараясь сперва успокоить мать Сони; но та не слушала ничего и шептала про себя: — украду, украду мою голубушку, — уйду съ ней, — уйдемъ.

Ѳедосья со слезами оставила Арину Матвѣевну, но ея несвязныя слова навели на нее страхъ, она побоялась показать ей дочь, чтобы она не отняла ее и не убѣжала съ ней.

На другой день рано утромъ, мимо господскаго дома ѣхали деревенскія сани, запреженныя въ одну лошадь, кучеромъ сидѣлъ дюжій мужикъ, а возлѣ него сидѣла женщина, въ синей китайчатой шубѣ, обвязанная кашемировымъ платкомъ. Она была блѣдна какъ смерть, глаза были красны, губы дрожали. Поровнявшись съ домомъ, она встрепенулась, быстро протянула къ нему руки, начала крестить его, глухой вопль отчаянія вырвался у нее изъ груди, она приподнялась на саняхъ, еще разъ сложила руку для креста, еще хотѣла перекрестить этотъ домъ, въ которомъ оставалась ея дочь, но она задрожала всѣмъ тѣломъ, еще больше поблѣднѣла и безъ чувствъ, какъ снопъ, свалилась на снѣгъ. Возникъ остановился.

— Экая глупая баба, сказалъ онъ, поднимая ее: — ну, чего ревѣть то, господская воля! Ну, вставай, ишь, обмерла знать. Подижь-ты! То-то свое дитя…. Вотъ господамъ-то забава, а матери-то смерть вотъ, поди! Да вставай Матвѣевна! Богъ съ тобой! И онъ силился поднять ее. Наконецъ Арина Матвѣевна встала, тяжело вздохнула, взглянула еще на домъ, еще разъ перекрестила его и молча сѣла въ сани; возникъ также сѣлъ и ударилъ по лошади, и они скоро проѣхали барскій домъ. Арина Матвѣевна много разъ оглядывалась на барскій домъ, крестила его и кланялась ему какъ живому существу, которое будто могло передать эти поклоны ея ребенку и наконецъ, выѣхавши за околицу, она горько, горько зарыдала, и всю дорогу бѣдная мать не осушала глазъ своихъ.

Когда Соня проснулась, Ѳедосья дала ей поцаловать серебряный крестикъ на бѣломъ снуркѣ, и, перекрестивъ имъ Соню, надѣла ей на шею. Потомъ дала ей приложиться къ складню — мѣдному образу Николая Чудотворца, и повѣсила его надъ ея постелькой. Соня долго смотрѣла и на крестикъ, и на образокъ, и потомъ, какъ будто что-то припоминая, сказала тихо, смотря на Ѳедосью:

— Мама?

— Да, матушка, отвѣчала Ѳедосья: — это мама тебя благословила, — молись Угоднику Божію, чтобъ онъ сохранилъ тебя и помиловалъ.

— Мама! Мама! начала опять звать Соня, и, не слушая увѣщаній Ѳедосьи, начала громко плакать и протягивать свои рученки, какъ будто прося отнести ее къ матери.

— Уѣхала твоя мама, далеко уѣхала, говорила всхлипывая Ѳедосья: — осталась ты у насъ сиротинушкой, не видать тебѣ твоей родимой, — увезли ее отъ тебя, моя крошечка….

На эту сцену вошла Ольга Петровна.

— Нестыдно ли тебѣ, Ѳенька, хныкать вмѣстѣ съ ребенкомъ? да еще разсказывать ей объ матери; — да ей и поминать-то объ ней не надо, чтобъ она и не слыхала объ ней никогда! — Слышишь? — Не та мать, что родила, а та, которая воспитала, да выучила; вотъ и пусть она будетъ меня почитать за родную мать, а не ту непутную бабу. Фу! скверно и вспоминать то объ ней.

V.

Въ человѣческомъ организмѣ вообще, а въ дѣтскомъ въ особенности, лежитъ благодѣтельная способность забывать все со временемъ и привыкать ко всему.

Соня, хотя и не скоро, но все таки забыла и мать, и дядю, прежнюю жизнь, и привыкла ко всему новому. Съ самого начала своего дѣтства, Соня была самый болѣзненный ребенокъ, и Ольга Петровна уже начала жалѣть, что навязала себѣ на шею такое безпокойство; хотя, собственно говоря, она почти и не видала Сони во время ея страданій, но она очень сердилась за то, что Ѳедосья была неотлучно возлѣ больнаго ребенка, и Ольгѣ Петровнѣ иногда приходилось дожидаться своей горничной для какихъ нибудь приказаній.

Лѣтъ пяти Соня начала поправляться въ здоровьѣ, и Ольга Петровна поторопилась начать учить ее грамотѣ.

— Что же, говорила Ольга Петровна: — пора ее учить, я хоть займусь чѣмъ нибудь; а то взять дѣвочку, взяли, а какая отъ нее забава, только и толку, что пищитъ все да хнычетъ.

Сонѣ нашили разныхъ платьицъ, пелериночекъ, панталончиковъ, фартучковъ, и все это было сдѣлано въ самомъ красивомъ видѣ, такъ что, когда ее наряжали во всѣ эти костюмы и водили къ обѣднѣ или гулять, то всѣ сосѣди и пріѣзжіе любовались милымъ ребенкомъ, и говорили, что Соня мила какъ куколка. И, дѣйствительно, Соня въ своихъ раскрахмаленныхъ юбочкахъ и розовыхъ ботинкахъ, какъ и всѣ дѣти нашихъ заботливыхъ маменекъ, была похожа болѣе на разряженную куклу, которую выставляютъ на показъ въ игрушечной лавкѣ, нежели на живаго ребенка. Ольга Петровна серьёзно принялась за воспитаніе Сони; она только и дѣлала цѣлый день, что примѣривала на Соню то то, то другое платьице, или учила ее грамогѣ, и когда Соня плохо понимала ее (что было очень естественно, потому что сама Ольга Петровна никогда и ничему порядочно не училась, не чувствуя никакой потребности къ умственному образованію и развитію), то она обыкновенно цѣлый часъ безъ умолку говорила своей воспитанницѣ объ ея неблагодарности, о томъ, что она должна чувствовать и понимать, что для нее дѣлаютъ ея благодѣтели, что она у своего отца была бы простая дѣвчонка, безъ воспитанія и безъ правилъ, что ее теперь вытащили изъ грязи и ставятъ на высокую ногу, что все это она должна цѣнить и молиться Богу за своихъ благодѣтелей и стараться дѣлать все имъ угодное, и что если она будетъ неблагодарная тварь, то ее опять огдадуть къ отцу или къ непутной матери, съ которой ей придется ходить по міру изъ куска хлѣба. Соня слушала молча всѣ эти назидательныя наставленія, не понимая совершенно ихъ смысла, но, вѣроятно, испуганная строгимъ голосомъ своей благодѣтельницы, она сначала робко глядѣла на нее, потомъ блѣднѣла, и наконецъ начинала плакать; тогда Ольга Петровна, довольная чувствительностію ребенка къ ея словамь, переставала читать нотаціи и приказывала Сонѣ итти къ Ѳедосьѣ, умыться и потомъ опять садиться за ученье. Вся прислуга въ домѣ Чихиныхъ не любила Соню за то, что ее одѣвали какъ барышню и кормили съ господскаго стола. Часто въ насмѣшку ее называли сударыня-барышня и потомъ, презрительно насмѣхаясь, прибавляли: «чего смотришь, дрянь ты эдакая! залетѣла ворона въ высокіе хоромы, да и не знаешь, гдѣ сѣсть; у отца-то въ хлѣвѣ лучше бы было!» Часто также слышала Соня, какъ говорили всѣ вмѣстѣ и господа и прислуга, что зачѣмъ ее взяли, что въ ней проку не будетъ, что она будетъ вся въ мать, и пр., и пр. Мать Чихиныхъ иногда ласкала Соню и даже давала ей гостинцу, но при этомъ она всегда говорила ей, что она мерзкая дѣвчонка по рожденію, что ее надо бы прогнать изъ дому, но что она ее держитъ въ угоду Прокоши, за котораго она должна молиться день и ночь, что онъ ее взялъ къ себѣ. Всѣ эти наставленія и упреки тяжелымъ камнемъ ложились на юную душу бѣдной Сони; она старалась прятаться отъ всѣхъ, даже отъ дѣтей-ровесниковъ, чтобы не слыхать тѣхъ же упрековъ, но и это ее не избавляло отъ преслѣдованій: ее называли гордой дѣвчонкой; однимъ словомъ, какъ тихо и скромно ни вела себя Соня, она все-таки была всегда виновата и за все ей попрекали ея рожденіемъ. Бѣдный ребенокъ забывался только тогда, когда Ѳедосья брала на руки и уходила съ ней одна, или гулять, или въ свою комнату и пѣла ей русскія пѣсни, которыя и Соня вскорѣ начала пѣть вмѣстѣ съ своей доброй няней. Прокофій Петровичъ не обращалъ большаго вниманія на Соню; онъ иногда бралъ ее съ собой гулять, но не позволялъ ей ни бѣгать, ни рѣзвиться, говоря, что онъ хочетъ ее вести барышней, и потому она не должна быть похожа на простыхъ ребятишекъ; иногда онъ говорилъ ей наставленія въ родѣ тѣхъ, какія говорила ей Ольга Петровна, но это было только тогда, когда Ольга Петровна жаловалась на Соню и просила его вразумить ей, чѣмъ она имъ обазана.

Наконецъ Чихины переѣхали въ Москву, а съ ними переѣхала и Соня; ей было въ это время семь лѣтъ, и съ этихъ поръ началась для нея новая жизнь.

VI.

Я уже сказалъ, что съ переѣздомъ въ Москву, для Сони началась новая жизнь; и дѣйствительно, Прокофій Петровичъ, мало обращавшій вниманія на Соню въ деревнѣ, въ Москвѣ принялся отъискивать для нея учителей и Соню скоро начали учить музыкѣ и рисованію, платя за эти уроки или рюмку водки или двугривенный денегъ. Ольга Петровна съ своей стороны заставляла Соню вышивать, плесть и вязать, а чтобъ она не забыла грамоту, то ее заставляли читать дѣтское чтеніе для сердца и разума и писать наизустъ русскія пѣсни. Соня съ большимъ усердіемъ принялась за всѣ эти занятія, тѣмъ болѣе, что они избавляли ее отъ соприкосновенія со всѣми живущими въ домѣ, а слѣдовательно, она рѣже слышала упреки, или, вѣрнѣе, ей легче было забывать ихъ, приготовляя свои уроки.

Съ лѣтами у Сони начала развиваться страсть къ чтенію, но читать ей много не позволяли, а если давали ей читать, то не тѣ книги, которыя читали сами. Чихины брали у кого-то изъ знакомыхъ, всякую зиму, книги почти все одни и тѣже; Соня видѣла какъ ихъ приносили и уносили, не позволяя ей до нихъ дотронуться. Наконецъ любопытство и желаніе прочесть что нибудь новое, заставило Соню тихонько брать эти книги и послѣ обѣда, когда всѣ покоились сладкимъ сномъ, она садилась куда нибудь въ уголокъ и читала: романы Дюкре-Дюмениля, Радклифъ и пр. въ особенности Лолота и Фанфанъ произвели на юную душу Сони самое глубокое впечатлѣніе. Съ этой поры она начала понимать, что есть для дѣтей ея возраста иная жизнь, болѣе счастливая, нежели ея; воображеніе начало рисовать ей прекрасную будущность, она ждала, что непремѣнно какой нибудь рыцарь пріѣдетъ на бѣломъ конѣ, въ желѣзномъ забралѣ, и вырветъ ее изъ рукъ этихъ мегеръ и шакаловъ, которые мучатъ ее ежедневно своими упреками. Чѣмъ болѣе читала Соня книгъ, тѣмъ болѣе она сосредоточивалась въ себѣ и на своей фантазіи; строгость, съ которой взыскивали съ нее за каждый шагъ, поселяла въ ней все болѣе и болѣе недовѣрчивость и боязнь къ своимъ воспитателямъ. Она не смѣла сдѣлать никакого вопроса, ей всегда говорили, чтобы она держала языкъ на привязи и чтобъ не смѣла думать ни о чемъ, кромѣ ученья, и что старшіе лучше ее знаютъ, когда ее чѣму научить и что растолковать; а между тѣмъ, при Сонѣ говорились такія для нея ненужныя вещи и съ такою подробностію, что Соня, будучи еще лѣтъ десяти, не только знала всѣ домашнія интриги и сердечныя отношенія, но она все это знала и про знакомыхъ и про родныхъ. Чихиныхъ.

Слушая разные разсказы и пересуды старшихъ, Соня никакъ не могла понять, отъ чего эти люди живутъ вовсе не такъ, какъ описываютъ въ романахъ; тамъ, правда, есть и злодѣи, по этихъ злодѣевъ такъ мало и потомъ всегда герои романа подъ конецъ дѣлаются счастливыми, а злодѣи или умираютъ и раскаиваются, или съ ними дѣлается какое нибудь страшное несчастіе; тогда какъ въ разсказахъ о дѣйствительной жизни, дѣлается всегда наоборотъ. Несмѣя ни у кого спросить объ этомъ интересномъ фактѣ, Соня рѣшила, что отецъ ея, по ненависти отдалъ ее именно нарочно къ такимъ людямъ, у которыхъ все дѣлается не такъ, какъ пишется въ книгахъ, и принялась еще съ большимъ усердіемъ читать все, что только могла найти или у Чихиныхъ или у своихъ знакомыхъ сверстницъ.

Такое неправильное или, лучше, безпорядочное воспитаніе, неумѣстная строгость, оскорбительные попреки, рано развили въ Сонѣ всѣ способности умственныя и даже сердечныя. Она невольно привыкла и къ хитростямъ и къ обману, — эти уловки часто ее избавляли отъ многихъ горькихъ минутъ, которыя готовились ей; но къ чести нашей героини надо сказать, что, прибѣгая къ этимъ неблагороднымъ средствомъ, она рѣдко наслаждалась торжествомъ ихъ; напротивъ, это торжество въ ней возбуждало негодованіе и заставляло все болѣе и болѣе отдаляться отъ этихъ нелѣпыхъ людей, которые на искренность отвѣчали оскорбленіемъ, а на обманъ — лаской. Странно было еще въ Сонѣ и то, что она даже въ физическомъ отношеніи также рано сформировалась; 12-ти лѣтъ она уже была высокаго роста и уже больше не росла послѣ. Выраженіе лица ея также рано осмыслилось, такъ что многіе изъ молодыхъ людей, не зная лѣтъ Сони, не только начали за ней ухаживать, но даже были такіе, которые и сватались. Соня наслѣдовала отъ матери горячую, любящую натуру, а потому легко и рано поддалась обаянію сладкихъ рѣчей и взглядовъ ея обожателей. Однимъ словомъ, съ двѣнадцати-лѣтняго возраста, Соня начала влюбляться то въ того, то въ другаго юношу, которые увлекали ее вниманіемъ. Такъ мы видѣли въ началѣ нашей повѣсти, что голубоокій юноша не на шутку былъ заинтересованъ ею, и что она понимала это хорошо, и, кажется, раздѣляла его симпатію къ ней.

Между тѣмъ Соня, при всѣхъ бѣдныхъ средствахъ, порядочно успѣвала въ своемъ ученьи; Прокофій Петровичъ сталъ очень добръ и ласковъ къ Сонѣ; но чѣмъ старше становилась Соня, тѣмъ его ласка болѣе и болѣе начинала ее смущать. Санѣ случалось читать о старикахъ, которые иногда губили молодыхъ дѣвушекъ, она начала сравнивать дѣйствія Прокофія Петровича съ ними и съ ужасомъ увидѣла, что онъ похожъ на нихъ, какъ двѣ капли воды. Соня встрепенулась; съ напряженнымъ вниманіемъ начала слѣдить за всѣми выходками и ласками своего благодѣтеля и по возможности избѣгала послѣднихъ; она смутно начинала понимать, что всѣ силы въ рукахъ его. Она начала придумывать себѣ защиту и рѣшилась высказать своей нянѣ всѣ свои опасенія. Но какъ она растолкуетъ ей? Ѳедосья не читала романовъ, она не пойметъ всѣхъ хитростей старика? Но сказать было надо кому нибудь, преслѣдованія Прокофія Петровича становились все яснѣе съ каждымъ днемъ. Соня сказала нянѣ; но какъ страшно испугалась Соня, когда няня вмѣсто удивленія и негодованія засмѣялась и сказала съ радостію: и чтожъ, это хорошо, моя родная, что Прокофій Петровичъ такъ ласкаетъ тебя, онъ навѣрное не захочетъ погубить тебя, онъ вѣрно на тебѣ женится, и тогда ты будешь у меня барыня, помѣщица, а я твоя раба буду, ты меня будешь и одѣвать и кормить лучше.

Соня молча слушала свою няню, и когда та кончила, то она какъ будто все еще слушала ее, но, по блѣдному и испуганному лицу ея, можно было понять, что чувствовала и думала въ это время бѣдная дѣвочка.

«Неужели жь, думала она: я въ самомъ дѣлѣ сдѣлаюсь женою этого старика? Гдѣже тотъ рыцарь, который долженъ спасти меня и котораго я полюблю всей моей душою? Неужели же я должна буду полюбить старика? — Никогда!… Неужели же мнѣ суждена судьба моей матери? — Но, она хотя любила своего властелина, а мнѣ этотъ старикъ противень! Боже! что же будетъ со мною?…» и бѣдная, измученная этими мыслями, Соня тутъ же поклялась въ душѣ ни при какихъ условіяхъ не принадлежать этому гадкому старику, разыгрывающему роль какъ бы ея отца, а въ душѣ желающему погубить ее.

Но добрая Ѳедосья не понимала Сони, и долго еще въ это время и часто впослѣдствіи рисовала прекрасную будущность своей воспитанницѣ, когда она сдѣлается женою стараго барина.

Со дня разговора съ няней, Соня какъ-то больше начала бояться Прокофія Петровича и бѣгала отъ него какъ отъ чумы, такъ что Прокофій Петровичъ однажды сказалъ ей:

— Послушай, Соня! Зачѣмъ ты отъ меня бѣгаешь? Ты глупа, лучше будетъ, если ты мнѣ будешь угождать во всемъ и любить меня такъ, какъ я хочу этого….

Блѣдная съ замирающимъ сердцемъ слушала Соня это наставленіе и горькія слезы были ея отвѣтомъ на безнравственный вызовъ старика, которыя она поспѣшила скрыть, ушедши къ нянѣ въ комнату.

Въ это же время у Сони была пріятельница, воспитанница княгини Г.; она была старше Сони годами пятью, ловкая, умная, по-свѣтски образованная дѣвушка и красивая собой. Она имѣла несчастіе понравиться молодому князю, сыну своей воспитательницы и сама увлеклась къ нему непритворною любовью; князь обѣщалъ на ней жениться и увлеченный молодостію просилъ мать благословить ихъ бракъ. Княгиня вспыхнула, наговорила сыну мильонъ упрековъ, толковала ему, что онъ долженъ искать себѣ невѣсту покрайней мѣрѣ изъ дочерей извѣстныхъ фамилій, если не княжескую и не графскую, и что ея воспитанница, если ему нравится, то она можетъ быть только его метрессою, хотя и этого она не желала бы, потому что она привыкла къ этой дѣвочкѣ, которая ей служитъ прекраснымъ развлеченіемъ, когда у нея не бываетъ гостей.

Князь, какъ единственный сынъ, былъ избалованъ до высшей степени, и противорѣчія матери еще болѣе раздражили его; онъ объявилъ ей, что даетъ время ей подумать объ его предложеніи, но что онъ не откажется ни за какія блага отъ своего требованія. Княгиня, какъ всѣ пожилыя женщины, была болѣе или менѣе опытна и увидала, что надо принять рѣшительныя мѣры, чтобы спасти отъ посрамленія себя и своего сына; она промолчала и обѣщала сыну подумать, и въ замѣнъ этого взяла съ него обѣщаніе уѣхать на нѣсколько дней къ одной родственницѣ въ деревню и также обдумать свое рѣшеніе, что необходимо, сказала она въ заключеніе, чтобы князь убѣдился въ томъ, точно ли онъ любить ея бѣдную воспитанницу, которую она любитъ сама всей душой и не желала бы ее видѣть несчастной. Князь въ восторгѣ расцадовалъ руки своей матери и сейчасъ же послалъ за лошадьми, а между-тѣмъ, улучивъ свободную минуту, онъ разсказалъ своей возлюбленной весь разговоръ свой съ матерью, за печатлѣлъ его горячимъ поцалуемъ любви и клялся ей, что черезъ мѣсяцъ не позднѣе они будутъ супругами; побѣдная дѣвушка горько плакала прощаясь е ь княземъ и не хотѣла вѣрить въ будущее счастіе. Князь уѣхалъ и съ нимъ улетѣла жизнь для его невѣсты. Княгиня приказала привести къ себѣ свою фаворитку, грозно высказала ей свой гнѣвъ и уличала ее въ неблагодарности къ своей благодѣтельницѣ и въ желаніи сдѣлаться ей ровной; кликнула своего дворецкаго и приказала ему тотчасъ же нанять почтовыхъ лошадей и съ вѣрнымъ человѣкомъ отправить свою фаворитку въ дальнюю деревню, подъ присмотръ старосты. Главное же приказаніе состояло въ томъ, чтобы дворецкій все это хранилъ въ тайнѣ, такъ чтобы рѣшительно никто незналъ, куда дѣвалась ея воспитанница, и въ особенности, чтобы это не дошло до молодаго князя.

Все это извѣстіе страшно поразило Соню, она долго неутѣшно плакала о своей милой Сашѣ (такъ звали воспитанницу княгини Г.). Весь домъ Чихиныхъ нѣсколько дней только и говорилъ объ этомъ происшествіи, и по поводу его многіе припоминали событія въ этомъ родѣ. Было разсказано, что такаято воспитанница генеральши Л. пала отъ преслѣдованій генерала Л. и что жена его отдала за это свою воспитанницу за лакея замужъ. Что какой-то богатый старикъ набиралъ къ себѣ бѣдныхъ дѣвочекъ воспитывать и потомъ съ приданымъ и деньгами выдавалъ за бѣдныхъ чиновниковъ, разсказывая всѣмъ своимъ знакомымъ, что вотъ онъ призрѣлъ бѣдную сироту, много хлопоталъ объ ея воспитаніи и образованіи и наконецъ пристроилъ ее за хорошаго человѣка, и что онъ теперь вполнѣ радъ и доволенъ, что нашелъ такого достойнаго мужа для своей воспитанницы, потому что онъ любитъ благодѣяніе полное и прочное и заботится о счастіи своихъ ближнихъ до конца; чиновники же эти ради было просто приданому и деньгамъ, которыми на время обогащались, а жонъ своихъ часто доводили скоро до могилы. Такимъ образомъ о воспитанницахъ разсказовъ было очень много, и каррьера почти каждой изъ нихъ была самая страдальческая, происходящая или отъ безнравственности воспитателей, или отъ деспотизма воспитательницъ. Сонѣ стало страшно за себя, когда она выслушала всѣ эти разсказы. Что же ее ждетъ? Неужели этотъ отживающій старикъ еще съ дѣтства обрекъ ее на страшную жизнь? А сестра его? Неужели она не заступится за Соню, когда она со слезами будетъ просить ея защиты? Но какъ сказать Ольгѣ Петровнѣ? Повѣритъ ли она, да и станетъ ли она слушать Соню? Однимъ словомъ, Соня приходила въ отчаяніе, ей и посовѣтоваться было не съ кѣмъ; старшіе, всѣ знакомые и домашніе смотрѣли на нее какъ-то съ высока, а своимъ товаркамъ ей сказать было какъ-то совѣстно: ну, если онѣ начнутъ надъ нею подсмѣиваться? Она начинала уже тяготиться жизнью, еще не живши, и часто стала мечтать о будущей жизни, гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханій… Въ это время она читала «Отчужденную»; ей казалось, что въ этомъ сочиненіи описана ея жизнь, и слезы, горячія слезы ропота на свою судьбу, лились ручьями на страницы этой книги изъ глазъ бѣдной сироты, Соня съ благоговѣніемъ и любовью думала о своей любящей, несчастной матери, и самая злая ненависть начала развиваться въ ея молодомъ сердцѣ къ извергу отцу; этотъ человѣкъ погубилъ ея мать и самое ее.

Я забылъ упомянуть, что мать Сони не перенесла разлуки съ дочерью и года черезъ два умерла. Замѣчательно то, что въ день смерти матери, Соня, будучи еще шестилѣтнимъ ребенкомъ, тосковала, плакала и все звала мать, какъ будто она ей представлялась гдѣ-то вдали, такъ что няня не могла понять, что сдѣлалось съ ея питомицей, потому что Соня въ это время уже почти совершенно забыла свою мать. Недѣли черезъ три получено было извѣстіе, что Арина Матвѣевна скончалась, именно въ тотъ день, когда Соня бредила объ ней. Отецъ же Сони умеръ, когда ей было лѣтъ восемь, но объ немъ она вовсе не плакала, потому что ей давно уже всѣ разсказали о ненависти его къ ней и къ ея матери потомъ, и какъ онъ погубилъ ихъ обѣихъ.

Съ напряженнымъ чувствомъ горести, Соня старалась припоминать всѣ страданія, всѣ оскорбленія, какія выносила ея мать, и начинала радоваться своимъ несчастіямъ, ей казалось, что она должна въ этой жизни страдать также, какъ страдала ея мать, чтобы удостоиться свиданія съ нею въ будущей жизни, и бодро, съ геройскою рѣшимостью она начала избѣгать преслѣдованій старика, и съ терпѣніемъ выслушивала незаслуженные упреки его сестры.

Но это напряженное состояніе имѣло вліяніе на физическую сторону, — скоро она заболѣла нервической горячкой. Болѣзнь была самая тяжелая; почти въ безпрерывномъ безпамятствѣ, она вскакивала, бросалась къ нянѣ, просила ее спрятать себя куда нибудь и снова въ обезсиленномъ состояніи упадала безъ чувствъ; иногда улыбалась, кликала къ себѣ мать, бросалась какъ будто къ ней на встрѣчу и снова приходила въ совершенное изнеможеніе.

Наконецъ кризисъ миновался и Соня начала выздоравливать. Чихинъ навѣшалъ ее но нѣскольку разъ въ день, приносилъ ей разнаго рода гостинцы, сидѣлъ у нее по цѣлымъ часамъ, разсказывая разныя новости, и такъ какъ это было въ присутствіи или няни или Ольги Петровны, то онъ велъ себя чрезвычайно нравственно. Ольга Петровна часто говорила Сонѣ, что она должна по гробъ свой молиться и благодарна Прокофія Петровича за его истинно отеческую заботливость, что по его милости Соня теперь сдѣлалась барышнею, тогда какъ она еще и не заслужила такой милости и что за безнравственность ея матери слѣдовало бы ее оставить дворовой дѣвчонкой, или отдать нищимъ. Морозъ пробѣгалъ но всему существу Сони, когда она слушала такія назидательныя наставленія, но она молчала и съ замирающимъ сердцемъ заглядывала въ свое будущее.

Теперь мы пришли въ своемъ разсказѣ ко времени, съ котораго онъ начался.

Слѣдуетъ объяснить, что молодой человѣкъ, встрѣтившійся во время прогулки Сони, былъ одинъ изъ тѣхъ молодыхъ людей, которые, встрѣтивши молодую дѣвушку съ интересною блѣдностію и задумчивымъ челомъ, начинаютъ бродить мимо оконъ того дома, гдѣ живетъ эта дѣвушка и бросать искрометные взгляды на предметъ своей воображаемой страсти. Соня очень заинтересовалась этимъ юношей, ей до встрѣчи съ нимъ еще неприходилось встрѣчать такого теплаго взгляда, такого горячаго, хотя и нѣмаго, участія; она уже начинала воображать, что этотъ юноша непремѣнно избавитъ ее отъ тяжкаго плѣна, въ которомъ она такъ страшно мучилась, и преданная этой мысли, она стала употреблять всѣ хитрости, чтобы простоять у окна то время, когда онъ проходилъ мимо, и потомъ садилась за работу, мечтая о его русыхъ кудряхъ и о его голубыхъ очахъ, въ которыхъ свѣтилась такая страстная любовь къ ней. По лѣтамъ, Соня была еще ребенокъ, но въ ней, какъ я сказалъ и прежде, уже ничего не было дѣтскаго; она уже давно бросила всѣ игрушки и дѣтскія книжки. Украдкой прочитанные ею романы, разсказы о разныхъ интригахъ, которые она слышала отъ всѣхъ Чихиныхъ, и наконецъ волокитство за ней Прокофія Петровича, все это вмѣстѣ развило въ ней очень рано жажду любви къ существу, которое бы могло спасти ее отъ всѣхъ бѣдъ и страданій; по этому не мудрено, что она скоро поняла нѣжные взгляды молодаго человѣка, который задумчиво пріостанавливался, встрѣчая ее, и пристально смотрѣлъ, встрѣчая ея взгляды.

Преслѣдованія Прокофія Петровича продолжались, но многолюдное семейство, а можетъ еще и не большіе годы Сони, заставляли его дѣйствовать не слишкомъ наступательно; онъ только продолжалъ изрѣдка и слегка показывать Сонѣ свое любовное вниманіе, какъ будто для того, чтобы пріучить ее сначала къ мысли, что она рано или поздно должна ему покориться. Соня съ своей стороны зорко слѣдила за его ухаживаньемъ и искусно избѣгала его ласкъ или принимала ихъ со всею наивностію ребенка, когда уже не было возможности уклониться отъ нихъ. Соня ловко хитрила, и этой нравственной безнравственности ее научили ея благодѣтели, своимъ суровымъ и безнравственнымъ обращеніемъ.

VII.

Наступило Свѣтлое Воскресеніе. Соня любила этотъ праздникъ; ей шили всегда къ этому дню обновки и часто водили въ церковь, гдѣ она отдыхала отъ всѣхъ непріятностей и гдѣ она часто съ чистой вѣрой и всею горячностію молодаго сердца молилась Искупителю человѣческаго рода, о искупленіи ея отъ земныхъ страданій. Часто, торжественные напѣвы клиросовъ обнимали невыразимымъ восторгомъ юную душу Сони; — какъ она была счастлива, слушая эти напѣвы! Неподвижная, объятая какикъ-то непонятнымъ трепетомъ, она стояла противъ Распятія, и жгучія слезы катились по блѣднымъ ея щекамъ, Соня бывала тогда на небѣ. Но Ольга Петровна всегда выводила Соню изъ этого состоянія, шепнувъ ей вслухъ: — «Чего ты стоишь болваномъ, чего не молишься» и Соня начинала машинально креститься и класть земные поклоны.

Въ эту Святую Недѣлю, Сонѣ пришлось испытать много разнородныхъ впечатлѣній и нѣкоторыя изъ нихъ впослѣдствіи имѣли большое вліяніе на ея жизнь.

Въ день Живоноснаго Источника, у Сони болѣла голова а она была очень грустна; причиною было то, что ея бѣлокурый знакомецъ не проходилъ мимо ея уже нѣсколько дней, ей было тяжело думать, что она его неувидитъ больше никогда. По случаю праздника, Соня была одѣта по праздничному; волосы ея были завиты, на ней было бѣлое декосовое платье съ кисейной пелеринкой и голубой атласный поясъ съ длинными концами. Мать Чихиныхъ была у обѣдни, а остальное семейство все бесѣдовало внизу (въ залѣ и въ гостиной) и по поводу праздника никто ничего не дѣлалъ: братья ходили взадъ и впередъ по комнатамъ, а сестры, сидя подъ окнами, наблюдали проѣзжающихъ и проходящихъ; Соня сидѣла въ уголку и читала письма русскаго путешественника Карамзина.

— Каковы лошадки-то у князя, сказала меньшая сестра, не относясь ни къ кому особенно съ своею рѣчью. Я думаю, тысячи четыре пара-то стоитъ, покататься бы на нихъ…

— Вотъ охота сломить себѣ шею, отозвалась старшая: — по мнѣ наши лошади лучше.

— Да лошади-то не-что, а ужь карета-то наша аридовы вѣки помнить; на гулянье выѣхать — страмъ.

— У тебя все страмъ. Что мы, молоденькія, что-ли? — сидѣть въ ней покойно, — чего жь еще?

— Чего жъ еще! Мы такъ свой вѣкъ и прожили безъ всякакаго удовольствія; всѣ веселятся, ко всѣмъ гости ѣздятъ, а мы точно оглашенные живемъ…

— Да помилуй, на что тебѣ больше знакомыхъ, мало-ли ихъ у насъ, домовъ съ пятнадцать будетъ…

— Да, домовъ съ пятнадцать и все старьё, хоть бы съ молодыми поболтать, все бы веселѣе.

— Намъ съ молодёжью-то ужь и стыдно болтать, да и имъ съ нами скучно бы было.

— Чего ты такъ согнулась! — закричала Ольга Петровна на Соню, вѣчно уткнетъ носъ въ книгу, про все забудетъ: — вотъ я тебя въ корсетъ затяну, такъ ты и не будешь гнуться!

Соня вздрогнула, выпрямилась и продолжала читать.

— Къ чему у васъ эти вытяжки: не все равно, какъ ловчѣе, такъ и сиди, сказалъ Прокофій Петровичъ.

— Ты вѣчно ее балуешь, вотъ отъ этого она меня и не слушается.

— Нѣтъ, она должна слушаться тебя, я это ей всегда приказываю.

Въ это время простучали дрожки и остановились у подъѣзда.

— Кто это? — Посмотри-ка, Соня, сказали почти въ одинъ голосъ всѣ три сестры, Соня взглянула, поблѣднѣла, потомъ вспыхнула и уронила изъ рукъ книгу.

— Ловка очень, вѣчно что нибудь спроказитъ, закричала Ольга Петровна: — ну что жъ ты стоишь болваномъ, — кто пріѣхалъ?

— Не знаю-съ, незнакомый, заикаясь, едва проговорила Соня и хотѣла уйтти.

— Зачѣмъ? куда? Извольте остаться, проговорила скороговоркой Ольга Петровна.

Въ это время вошелъ человѣкъ и доложилъ: Матвѣй Николасвичь Сѣрковъ!

— Ахъ! проси! зови! это вѣрно сынъ Вѣрочки. Проси, проси!

Въ залу вошелъ высокій молодой человѣкъ, въ студенческомъ мундирѣ, онъ ловко раскланялся и рекомендовалъ себя дѣйствительно сыномъ Вѣры Николаевны Сѣрковой; сказалъ, что онъ давно отъискивалъ ихъ, какъ лучшихъ и любимыхъ родственниковъ своей матери, и цѣлый годъ не могъ ни отъ кого узнать, гдѣ они живутъ, и т. п.

Чихины всѣ поочереди расцаловалисъ съ нимъ, наперерывъ спрашивали о его матери, о всемъ семействѣ, гдѣ и какъ они всѣ жили и живутъ, и т. п.

Соня въ это время не шевельнулась, она боялась взглянуть на пріѣзжаго; ей онъ показался ея бѣлокурымъ знакомцемъ, но она ошиблась, это былъ не онъ.

Сѣрковъ, послѣ многихъ распросовъ и разсказовъ, спросилъ:

— А гдѣ же бабушка? проводите меня къ ней!

— Она у обѣдни, сейчасъ придетъ.

— А это вѣрно моя кузина? спросилъ Сѣрковъ, подходя къ Сонѣ и намѣреваясь поцаловать у нея руку.

— Нѣтъ, нѣтъ! закричали всѣ три сестры Чихины. — Зачѣмъ къ рукѣ — это воспитанница.

— Да, это моя воспитанница, сказала, улыбаясь, Ольга Петровна. — Ну, чтожь ты стоишь? Присѣдай гостю.

Соня присѣла, руки у нее дрожали, лицо было блѣдно, на глазахъ свѣтились слезы….

Сѣрковъ посмотрѣлъ на Соню, на Ольгу Петровну и сказалъ:

— Такъ вы мнѣ позволите ее звать кузиной, тетушка….

— Это къ чему? съ негодованіемъ подхватила меньшая Чихина: — развѣ она дочь сестрина, эдакихъ родныхъ у насъ полна дѣвичья….

— Полноте шутить и вмѣстѣ сердиться на меня, тетушка, вы бы для перваго знакомства приласкали меня, и онъ поцаловалъ ручку у Людмилы Петровны, и сказалъ ей шопотомъ: — ну, не грѣхъ ли вамъ обижать такъ дѣвушку: посмотрите, какъ она сконфузилась! Скажите мнѣ лучше, какъ ее зовутъ?

— Сонька!

— Да полноте, тетушка! Нынче никого не зовутъ такъ. Софья! а по отчеству какъ? Ну, не упрямьтесь, скажите!

— Отца ея звали Алексѣемъ, да сестра не хочетъ звать ее по родному отцу, а по крестному — Михайловной

— Софья Михайловна! сказалъ Сѣрковъ, быстро отвернувшись отъ тетки и подошедши къ Сонѣ: — позвольте мнѣ съ вами познакомиться, я здѣсь родной, надѣюсь заслужить ваше расположеніе.

Соня молча поклонилась.

— Что вы читаете? спросилъ опять Сѣрковъ Соню.

— Карамзина журналъ, сказала застѣнчиво Соня.

— Матушка идетъ! отозвались Чихины, и Сѣрковъ обернулся.

Соня побѣжала на верхъ. Сѣрковъ хотѣлъ еще что-то сказать ей, но она уже исчезла. Съ изумленіемъ посмотрѣлъ Сѣрковъ на своихъ родственниковъ, хотѣлъ что-то у нихъ спросить, но въ эту минуту вошла его бабушка и началась опять та же рекомендація, тѣ же поцалуи, вообще все, какъ водится.

Посидѣвъ и поговоривъ очень почтительно съ своей бабушкой, Сѣрковъ началъ раскланиваться, прося позволенія посѣщать Чихиныхъ; но Чихины ни за что не хотѣли его отпустить безъ обѣда и уговорили его не церемониться и по родственному отобѣдать у нихъ, чѣмъ Богъ послалъ. Сѣрковъ остался. Его повели дядюшки и тетушки показывать свои комнаты: у Прокофія Петровича Сѣрковъ увидалъ фортепьяно и нѣсколько рисунковъ; его какъ будто удивило это и онъ спросилъ, обращаясь къ тетушкамъ, кто изъ нихъ занимается этимъ?

— Это братъ Соню учить всему этому вздору, сказала Людмила Петровна: — насъ ничему не учили, а вотъ простую дѣвочку всему учатъ, — всегда такъ бываетъ, свой капризъ дороже сестеръ.

Въ это время вошла Марья Петровна, она увядала въ рукахъ внука рисунки Сони и закричала:

— Пошлите-ка сюда Соньку!

Соня пришла.

— Ну, покажи гостю, чему тебя баринъ выучилъ. Проказникъ Прокоша! выдумалъ учить простую дѣвчонку, и къ чему?

Сѣрковъ покраснѣлъ, негодованіе пробѣжало по его доброму лицу, онъ нагнулся къ Сонѣ, будто смотрѣть рисунки и сказалъ ей шопотомъ:

— Простите бабушку! Старики вездѣ бываютъ такіе.

У Сони навернулись слезы. Сѣрковъ вслухъ хвалилъ рисунки и съ уваженіемъ распрашивалъ Соню о ея занятіяхъ. Соня робко отвѣчала на все и видимо старалась поскорѣе отдѣлаться и уйдти. Марья Петровна замѣтила своему внуку, что онъ смѣшно себя ведетъ съ Соней, точно съ барышней.

Сѣрковъ разсмѣялся; но этотъ смѣхъ былъ ложный, ему было что-то неловко и онъ поцаловалъ у бабушки ручку и сказалъ:

— Вы все шутите, бабушка! Какія вы веселыя….

Марья Петровна была очень довольна лаской своего внука, нѣжно обняла его и поцаловала въ лобъ. Соня воспользовалась этимъ моментомъ и ушла въ свою комнату наверхъ. Тамъ взяла она книгу, но ничего не понимала въ ней, странность обращенія съ ней Сѣркова безпокоила ее; единственный человѣкъ изъ родственниковъ Чихиныхъ обращался съ ней очень учтиво и внимательно, какъ будто она была въ самомъ дѣлѣ равная ему; но вмѣстѣ съ этимъ она инстинктивно ощущала какую-то неловкость при его короткости, которую онъ выказалъ при первомъ знакомствѣ въ своемъ обращеніи съ ней. Что вызвало эту короткость? Участіе? но онъ еще не зналъ Соню. Отчего же онъ такъ заинтересовался ею? Не лежало ли въ этомъ что нибудь не хорошее для Сони, — она не могла себѣ ясно истолковать поведеніе Сѣркова, но не безпокоило оно очень.

Подали кушать; всѣ сѣли за столъ, Сѣрковъ оглянулся и не видя Сони, спросилъ свою бабушку:

— Отъ чего нѣтъ за столомъ Софьи Михайловны?

— Э! какъ тебѣ не стыдно толковать объ этой дѣвчонкѣ, — ну къ какой стати я посажу ее съ собою? Будетъ того, что ее со стола кормятъ, и то это для Прокоши, онъ хотѣлъ этого.

Сѣрковъ замолчалъ, видя, что Марья Петровна посмотрѣла на него какъ-то подозрительно и сердито.

Человѣкъ, подавая кушать Сонѣ, сказалъ ей: «А объ васъ спрашивалъ Матвѣй Николаичъ, отъ чего вы не вмѣстѣ обѣдаете?»

Соня покраснѣла, но ничего не сказала; она позвала свою няню и просила ее обѣдать.

— Кушай, матушка, кушай — я вотъ коли останется — буду сыта.

— Да нѣтъ, няня, пожалуста, — мнѣ что-то не хочется.

— Какъ не хочется! Что ты это? — Вотъ ты и худая-то такая отъ того, что мало кушаешь. Да, что, развѣ тебѣ нездоровится? не сглазилъ ли тебя гость-то.

— Нѣтъ, няня, просто я сыта, завтракала, сказала сконфуженная Соня. Но въ самомъ дѣлѣ Соня не могла ѣсть потому, что она думала о своемъ новомъ знакомствѣ и о томъ, какъ ей совѣстно будетъ встрѣтиться съ Сѣрковымъ послѣ обѣда; — вѣдь онъ же наконецъ увидитъ, что она въ самомъ дѣлѣ простая дѣвочка и что ему стыдно обращать на нее вниманіе. Ну если онъ начнетъ трактовать ее горничной, какъ это многіе дѣлаютъ изъ родныхъ Чихиныхъ? Ну если онъ назоветъ ее Соней? Кровь бросилась въ голову Сонѣ при этой мысли и слезы выступили на глаза; но она поторопилась скрыть свое смущеніе отъ няни, чтобы избавиться распросовъ. Обѣдъ кончился и ей надо было итти благодарить Марью Петровну за обѣдъ и поцаловать у нее руку, если она ей протянетъ. Соня не знала что ей дѣлать; ей было невыносимо совѣстно притти при Сѣрковѣ, но итти должно и, скрѣпя сердце, она сошла внизъ. Къ счастію она застала Чихину одну и робко присѣла передъ ней; — Чихина съ сердцемъ сунула ей свою руку и отвернулась, — Соня поцаловала ее и убѣжала на верхъ.

Спустя часа полтора, Соню позвали къ Прокофію Петровичу; она пришла и почти на порогѣ была встрѣчена Сѣрковымъ.

— Софья Михайловна! Простите, что я васъ обезпокоилъ, — у меня къ вамъ просьба: съиграйте что нибудь.

Соня взглянула на Ольгу Петровну, на Прокофія Петровича и не знала что ей дѣлать.

— Ну что жь ты стала! Съиграй какую потверже знаешь штучку, сказала Ольга Петровна: — да хорошенько играй, видишь какъ Матвѣй Николаичъ къ тебѣ внимателенъ и учтивъ.

— И очень хорошо дѣлаетъ, отозвался Прокофій Петровичъ въ полголоса: — я бы желалъ, чтобы съ моей воспитанницей всѣ такъ обращались, — да я и заставлю со временемъ всѣхъ понять, что они должны для меня это дѣлать, — все матушка мѣшаетъ.

— Какъ это хорошо, какъ умно сказано! съ восторгомъ сказалъ Матвѣй Николаичъ и съ чувствомъ пожаль руку своего дяди: — у васъ, дядюшка, я вижу, современный взглядъ на вещи, — это дѣлаетъ вамъ честь.

Прокофій Погровичъ улыбнулся самодовольно и подошедши къ играющей Сонѣ отечески обнялъ ее и погладилъ по головѣ, сказавши: — она у меня будетъ настоящая барышня, если будетъ меня слушаться во всемъ….

Соня вздрогнула при ласкѣ Чихина и начала безпрестанно ошибаться; Сѣрковъ, ободренный дядею, подошелъ къ Сонѣ, хвалилъ ея игру, удивлялся какъ чисто она исполняетъ трудные пассажи и, когда она кончила, благодарилъ ее самымъ любезнымъ образомъ.

Прокофій Петровичъ сказалъ, что онъ хочетъ итти подъ Новинское, пригласилъ съ собою своего племянника и, обращаясь къ Ольгѣ Петровнѣ, спросилъ, не отпуститъ ли она съ ними Соню.

— Пожалуй возьмите! Пускай ее прогуляется. Ступай одѣнься въ синій капотъ и новую шляпку!

Соня въ минуту была готова; она уже перестала бояться Сѣркова и начала уважать его; ей понравилось, что ея отсутствіе за столомъ въ немъ не сдѣлало никакой перемѣны, онъ все также былъ учтивъ и любезенъ съ ней.

На гуляньѣ Матвѣй Николаичъ не отходилъ отъ Сони и оберегалъ ее въ тѣснотѣ съ самою искреннею заботливостію. Чихинъ пригласилъ ихъ въ панораму, Сѣрковъ и тамъ былъ вполнѣ внимателенъ къ Сонѣ; онъ разсказывалъ ей подробности всѣхъ видовъ, придерживалъ ее подъ руку на приступочкѣ, откуда надо было смотрѣть въ стекло. Соня сдѣлалась смѣлѣе и разговорчивѣе: она распрашивала Сѣркова обо всемъ, что ей приходило въ голову или попадалось на глаза. Прокофій Петровичъ былъ очень доволенъ вниманіемъ племянника къ своей воспитанницѣ и по временамъ замѣчалъ ему въ слухъ, что Соня очень умна и что онъ неошибся взявши ее къ себѣ. Во всякое другое время, эти замѣчанія тяжело было бы слушать Сонѣ, но теперь она была не такъ настроена, вниманіе и любезность Сѣркова какъ-то чудно подѣйствовали на нее, она начинала понимать, что есть люди совершенно другіе и отличные отъ тѣхъ, которыхъ она встрѣчала до сихъ поръ, что съ этими людьми ей было бы хорошо и они многому научили бы ее. На возвратномъ пути Соня такъ весело болтала, такъ развязно шла, что когда съ ней встрѣтился бѣлокурый юноша, объ которомъ она совсѣмъ забыла при встрѣчѣ съ Сѣрковымъ, то онъ невольно остановился и посмотрѣлъ съ изумленіемъ на Соню, потомъ на ея молодаго спутника и быстрыми шагами прошелъ мимо ихъ. Соню какъ молнія обожгла эта встрѣча — она остановилась на полу-фразѣ и неумѣла продолжать разговора. Сѣрковъ замѣтилъ это и съ улыбкой спросилъ ее, кто этотъ молодой человѣкъ, который имъ встрѣтился? — Я незнаю его, отвѣчала дрожащимъ отъ волненія голосомъ Соня и замолчала; — замолчалъ и Матвѣй Николаичъ, объ чемъ онъ думалъ, мы незнаемъ. Но Соня думала, отъ чего Сѣрковъ не этотъ бѣлокурый юноша съ голубыми глазами. Правда и у Сѣркова были голубые глаза и бѣлокурые волосы, — но онъ былъ вовсе нехорошъ собою, хотя у него и очень доброе лицо. Почти молча шла домой Соня; Матвѣй Николаичъ что-то разговаривалъ съ дядей, по она ихъ не слушала и все думала о настоящемъ днѣ, въ который она играла такую странную роль, несовмѣстную съ ея положеніемъ; она думала и о фразѣ Прокофія Петровича, которую она слышала въ первый разъ, поставить ее со всѣми знакомыми въ такое же отношеніе, какъ поставилъ себя съ ней Сѣрковъ; но эта фраза наводила на нее ужасъ, — ей ясно представлялось опять волокитство старика и въ подтвержденіе его слова: «если она будетъ меня слушаться во всемъ….» она уже была знакома съ этимъ словомъ и съ этимъ тономъ. Пришедши домой, Сѣрковъ очень любезно и почтительно распрощался со всѣми родными и преучтиво раскланялся съ Соней, но на этотъ разъ онъ былъ серьёзенъ и не сказалъ съ ней ни слова. Чихины его очень просили не церемониться съ ними и пріѣзжать какъ можно чаще во всякое время, онъ благодарилъ ихъ и обѣщалъ воспользоваться ихъ радушіемъ.

VIII.

Дѣйствительно, Сѣрковъ началъ посѣщать своихъ родственниковъ очень часто, и въ короткое время сдѣлался у нихъ настоящимь семьяниномъ; его всѣ любили и баловали, онъ какъ-то умѣлъ всѣхъ Чихиныхь заинтересовать въ свою пользу, его даже слушали, если что онъ совѣтовалъ, я почти всегда исполняли его просьбы. Надо правду сказать, онъ умѣлъ себя вести, совѣты и просьбы онъ такъ кротко и рѣдко высказывалъ, что Чихины совѣстилась отказать ему или непослушаться его. Съ водвореніемъ его въ домѣ Чихиныхъ, видимо начала измѣняться жизнь Сони. Какъ бы въ угоду Матвѣю Николаичу, Соню перестали звать Сонькой и при немъ даже Ольга Петровна перестала грубо ворчать на нее, прислуга, и та стала почтительнѣе вести себя съ Соней, одна Марья Петровна оставалась вѣрна себѣ, хотя тоже иногда, уступая просьбѣ внука, она брала Соню на гулянье и позволяла ей сидѣть вмѣстѣ съ собою въ каретѣ, тогда какъ дома Соня не смѣла при ней сидѣть, если даже тутъ были и гости. Но Прокофій Петровичъ, по настоянію Сѣркова, выпросилъ, хотя съ трудомъ, позволеніе у матери брать Соню вмѣстѣ въ гости и тамъ при ней сидѣть. Сначала Сонѣ приходилось слышать много замѣчаній, упрековъ и насмѣшекъ по этому поводу отъ всѣхъ домашнихъ и грубые возгласы отъ самой старухи Чихиной, что ее весьма огорчало и заставляло иногда жалѣть о своей прежней жизни ничтожной, но болѣе спокойной. Матвѣй Николаичъ угадывалъ ея безпокойство и старался ее утѣшать, представляя въ смѣшномъ видѣ гордость всѣхъ этихъ людей и неумѣнье себя вести; онъ также старался показать Сонѣ, что ей необходимо перенести эту борьбу, чтобы стать выше въ глазахъ этихъ людей, которые не понимаютъ ее, и которые, по своей ничтожности, впослѣдствіи невольно будутъ уважать ее. Соня успокоилась на время, но новыя непріятности, новыя грубости, а еще болѣе новыя преслѣдованія Прокофія Петровича приводили ее въ страшное отчаяніе. Сѣрковъ сдѣлался ангеломъ-хранителемъ Сони, онъ всегда угадывалъ по лицу своей паціентки (думаю, что Соню можно назвать паціенткой Сѣркова, потому что онъ быль вполнѣ ея душевнымъ врачемъ), чѣмъ она страдаетъ, и старался при себѣ устроить ея отношенія съ домашними такъ, чтобы не оставалось и тѣни непріятной отъ послѣднихъ сценъ. Но онъ не зналъ и не подозрѣвалъ волокитства своего дяди, а Соня изъ уваженія къ себѣ никакъ не хотѣла ему ввѣрить этой тайны. Много прошло времени съ тѣхъ поръ, какъ появился Сѣрковъ въ домѣ Чихиныхъ, его отношенія съ родными были самыя короткія и любезныя, но отношенія его съ Соней были самыя дружескія, онъ заботился объ ней какъ самый нѣжный братъ, Соня съ своей стороны платила ему тѣмъ-же, но его исключительное вниманіе къ Сонѣ начало не нравиться Прокофію Петровичу, онъ сталъ преслѣдовать ихъ и не оставлялъ ихъ однихъ ни на минуту, такъ что имъ нельзя было сказать между собой ни одного откровеннаго слова, кромѣ обиходныхъ фразъ. Наконецъ это преслѣдованіе начало принимать характеръ ревности и Чихинъ сталъ косо посматривать на своего племянника. Сѣрковъ это замѣтилъ и оскорбился; въ негодованіи онъ началъ подшучивать надъ дядюшкой, называя его стоокимъ Аргусомъ. Это взбѣсило Чихина и онъ объявилъ Ольгѣ Петровнѣ, чтобы она не позволяла выходить Сонѣ, когда у нихъ бывалъ Сѣрковъ; но онъ жестоко ошибся, въ первый разъ Ольга Петровна энергично сказала ему, что это глупо съ его стороны и смѣшно, что она ненамѣрена потакать его глупости и что не всѣ такіе волокиты какъ онъ; это слово, сказанное невзначай, попало въ цѣль, — Чихинъ взбѣсился, но боялся показать, что это замѣчаніе справедливо и потому замолчалъ. Только что Сѣрковъ пріѣхалъ къ Чихинымъ, Ольга Петровна тотъ-часъ разсказала ему, что дядюшка его сошелъ съ ума и ревнуетъ его къ Сонѣ, Сѣрковъ расхохотался, расхохоталась и Ольга Петровна. Расположеніе Ольги Петровны Сѣрковъ заслужилъ тѣмъ, что онъ былъ съ ней исключительно внимателенъ и часто цаловалъ у нея ручки (а какая же старая дѣва устоитъ противъ такихъ нѣжностей, даже со стороны племянника?); его веселые разсказы и пустыя шуточки докончили побѣду надъ суровымъ характеромъ тетушки; она старалась отблагодарить его за удовольствіе, которое онъ ей доставлялъ, позволяя ему вести себя съ Соней какъ ему хочется и исполняя почти всѣ его просьбы, относительно нарядовъ своей воспитанницы. Въ такомъ положеніи были дѣла Сони, когда наступило слѣдующее лѣто и Сѣрковъ собрался ѣхать на ваканцію къ матери. Сонѣ было грустно, что онъ уѣзжаетъ, но она надѣялась, что въ занятіяхъ незамѣтно пройдутъ два мѣсяца и ея другъ снова явится ея защитникомъ; но не такъ вышло, ей пришлось очень много испытать безъ него горя.

Съ отъѣздомъ Матвѣя Николаича, всѣ непріятности возстали какъ будто съ новою силою. Соню начали попрекать всѣ, не исключая даже Ольги Петровны, что она зазналась, что теперь ея пріятеля нѣтъ и заступиться за нее не кому, а то въ угоду ему ее ужь очень избаловали, и т. п. Прокофій Петровичъ, какъ бы пользуясь отсутствіемъ Сѣркова, сталъ наступательно требовать отъ Сони нѣжныхъ ласкъ и даже объятій. Соня испугалась, она грозила ему тѣмъ, что все разскажетъ Ольгѣ Петровнѣ, но Чихинъ смѣялся и говорилъ, что онъ никого не боится. Какъ-то въ одно утро, Чихинъ, преслѣдуя Соню своми требованіями, замѣтилъ ей, что она вѣрно не отказалась бы поцаловать Сѣркова, если бы онъ попросилъ ее объ этомъ.

— А я вотъ видишь ли и безъ спросу поцалую тебя; и схвативъ Соню за плечи, онъ хотѣлъ поцаловать ее въ шею, но Соня быстро отпрянула назадъ и громко, отчаяннымъ голосомъ сказала:

— Я вамъ дамъ пощечину, если вы дотронетесь до меня? и какъ будто испугавшись своей смѣлости, она бросилась на верхъ.

— Ого! какая бойкая! сказалъ ей вслѣдъ Прокофій Петровичъ: — увидимъ, чья возьметъ…

Соня вбѣжала въ комнату Ольги Петровны, хотѣла что-то ей сказать, но не могла; Ольга Петровна, взглянувъ на ея лицо, удивилась и даже испугалась.

— Что съ тобой? На тебѣ лица нѣтъ?

И точно, лицо у Сони было покрыто все багровыми пятнами; стыдъ, отчаяніе, негодованіе и даже какая-то злоба исказили ея черты, всегда кроткія и задумчивыя; глаза свѣтились, но слезъ не было въ нихъ; она крѣпко держалась за грудь, ее что-то страшно душило внутри.

— Да говори же, что съ тобой, продолжала испуганная Ольга Петровна. — Ѳенька! Ѳедосья! закричала она: — что это съ лей? Дай воды поскорѣй, дай капель….

Соня выпила воды, сѣла, все еще держась за грудь, тяжело вздохнула и благодѣтельныя слезы ручьями полились на ея колѣни, ей стало легче.

Ольга Петровна приступала къ ней неотступно, чтобы она разсказала ей, что съ ней сдѣлалось и отъ чего она въ тажомь испугѣ. Соня видѣла, что ей нельзя было скрыть, что съ ней произошло, да она почти и рада была этой необходимости разсказать все, авось за нее вступятся и избавятъ отъ любезностей старика.

Не связно, со страхомъ начала Соня разсказывать Ольгѣ Петровнѣ о волокитствѣ ея брата, который уже давно не давалъ ей покоя и какъ она боялась все это прежде разсказать ей, чтобы не навлечь на себя ея гнѣва; но что теперь преслѣдованія сдѣлались такъ не отступны, что она желаетъ лучше умереть, нежели жить такою жизнію.

Ольга Петровна разсвирѣпѣла. Она было начала ругать Соню за то, что она не сказала ей давно объ этомъ, но няня перебила ее.

— Помилуйте, матушка-барышня, да гдѣ же еще ребенку понимать всю эту гадость, да она чай боялась и слово вымолвить. Грѣхъ вашему братцу! взялъ къ себѣ сироту воспитывать да и обижаетъ ее, — лучше бъ онъ женился на ней, коли она ему приглянулась…

Глухой стонъ вырвался изъ груди Сони при этихъ словахъ.

— Нѣтъ! нѣтъ! вскричала она, я не пойду за него, я лучше умру… сама умру…

— Молчи, негодная! закричала Ольга Петровна: — еще радеханька будешь сдѣлаться барыней, вы вѣдь всѣ такія. Стоишь Сашки княгининой, той хотѣлось быть княгиней, да не удалось… Вотъ я пойду поговорю съ своимъ братцемъ, прибавила она, пристыжу его, что-то онъ мнѣ скажетъ. И Ольга Петровна, разгнѣванная, быстрыми шагами пошла внизъ къ брату.

— И не стыдно тебѣ! И не грѣхъ! И совѣсти-то у тебя нѣтъ! задыхаясь начала Ольга Петровна, только что перешагнувъ черезъ порогъ въ кабинетъ брата. — Къ чему ты выдумалъ ухаживать за дѣвчонкой? А еще дочерью ее называешь, хорошъ папенька! Ты хоть бы меня посовѣстился что жь ты сестру-то какъ считаешь. Я тебѣ вотъ что скажу: ужь если такъ, то я отступлюсь отъ нее и въ горницу къ себѣ не впущу такую дрянь и матушкѣ такъ скажу, что отступаюсь отъ нее, мать тебѣ вѣдь все позволяетъ….

— Да что ты какъ безумная накинулась на меня, возразилъ Прокофій Петровичъ: — не спросила ничего и раскричалась. Сонька глупа, она тебѣ наврала чушь, а ты и повѣрила ей. Чтожь, развѣ я не смѣю поцаловать ее когда мнѣ вздумается, особенно когда она хорошо учится, ну и приласкаешь; я давно замѣчалъ, что она какъ-то странно посматриваетъ на меня, а сегодня я похвалилъ ее за рисунокъ и хотѣлъ поцаловать, она закричала, заплакала и побѣжала къ тебѣ; я не понялъ въ чемъ дѣло и хотѣлъ еще у тебя спросить, отъ чего она бѣгаетъ отъ меня, ты что-ли ее научила? Неужели же ты думаешь, что я дуракъ какой нибудь! Взявши на свои руки дѣвчонку, почти усыновивъ ее, да вздумаю за ней волочиться; развѣ бы я не нашелъ кого къ себѣ взять, если бы захотѣлъ, да еще и побольше и получше ея нашелъ бы, а она еще ребенокъ; ну, право ты съ ума сошла, сестра, и какъ тебѣ въ голову могла придти такая дичь. А вотъ посмотри что, Соньку кто нибудь научилъ этому, вотъ это скорѣе всего, а она еще мала, не понимаетъ да и дурачится….

Ольга Петровна внимательно слушала своего брата, и къ концу его рѣчи совершенно убѣдилась, что Соня ей нагородила вздору и что ее вѣрно кто нибудь научилъ этому; она разсмѣялась и сказала брату:

— Ну, виновата! Вѣдь въ самомъ дѣлѣ дѣвчонку научилъ кто нибудь этому. Вотъ я на нее прикрикну, чтобъ она выкинула изъ головы эти вздоры и несмѣла бы впередъ жаловаться.

— Нѣтъ, зачѣмъ же, такъ стращать ее не надо, сказалъ улыбаясь Прокофій Петровичъ: — а то пожалуй кто нибудь и серьёзно за ней приволокнется, ну вотъ хоть бы нашъ племянникъ, она и побоится тебѣ сказать, а надо, что бы она отъ насъ ничего нескрывала. Лучше всего ты ей растолкуй, что я ее лелѣю какъ дочь и ласкаю также какъ дочь, и чтобъ она меня не боялась и во всемъ слушалась, я не научу дурному.

Ольга Петровна, довольная объясненіемъ брата, вошла наверхъ и позвавъ къ себѣ Соню, спросила ее, скрывая свое негодованіе: — кто научилъ тебя разсказывать про барина такую дичь?

Соня съ изумленіемъ посмотрѣла на свою воспитательницу и совершенно не поняла о чемъ она спрашавастъ ее.

— Я тебя спрашиваю, кто научилъ тебя разсказывать про брата все то, что ты мнѣ давича разсказала? А? кто научилъ тебя этому? ну! говори! начала, раздражаясь постепенно, строго допрашивать Соню Ольга Петровна.

— Меня никто ничему не училъ, отвѣчала твердо Соня.

— Какъ никто! Ты еще лгать привыкаешь! Какъ никто? — Такъ ты сама все это выдумала — прекрасно, похвально! Еще материно молоко на губахъ не обсохло, а ты ужь начинаешь какія дѣла выдумывать, будетъ въ тебѣ прокъ; правду говоритъ матушка, какова яблонька, таковы и яблочки, видно въ свою маменьку будешь; вотъ я тебя въ кухню сошлю…

— Чѣмъ же я виновата, начала было Соня, уже испуганнымъ голосомъ, но еще ничего не понимая….

— Какъ чѣмъ! Баринъ тебя взялъ воспитывать какъ дочь, какъ отецъ онъ тебя ласкаетъ, цалуетъ, а ты съ чего взяла, что онъ за тобой волочится? а?

— Воля ваша, зарыдавъ произнесла Соня: — Прокофій Петровичъ самъ мнѣ говорилъ, что я подросла ужь достаточно…. Чтожь это такое? Я боюсь этихъ словъ, Ольга Петровна! Спасите меня, я боюсь, мнѣ страшно…. и Соня громко зарыдала и снова ухватилась за грудь…

— Ты все врешь! врешь! торопливо закричала Ольга Петровна. Онъ какъ отецъ говорилъ тебѣ это. Чтожь ты хочешь? чтобъ тебя позволили цаловать Сѣркова! Нѣтъ, этого не будетъ. Разумѣется, одинъ только братъ и вправѣ тебя обнимать и цаловать, онъ твой благодѣтель, онъ старикъ…..

Соня, при послѣднихъ словахъ Ольги Петровны, начала еще громче рыдать.

— Не изволь хныкать! и не смѣй впередъвыдумывать небылицы на брата и разсказывать кому бы то ни было, и мнѣ жаловаться не смѣй, я знаю, что братъ не пожелаетъ тебѣ ничего худаго, а ты еще съ благодарностію должна принимать его ласки и за счастіе считать, когда онъ обнимаетъ тебя; чтобы онъ ни приказалъ тебѣ дѣлать, ты все должна исполнять съ веселымъ видомъ и быть за все благодарна и молиться Богу за его здоровье! Слышишь! А теперь изволь умыться да и ступай къ нему въ комнату рисовать и если онъ приласкаетъ тебя, такъ ты вдвое будь ласкова и поцалуй у него ручку, — ступай!

— Я не могу теперь рисовать, позвольте мнѣ лечь, у меня голова и грудь болитъ, прошептала едва слышно Соня: — сдѣлайте милость…. и рыданія страшныя, раздирающія душу перервали ея слова; вдругъ она вся вытянулась, поблѣднѣла и упала на полъ, холодный потъ покрылъ ея лобъ и она лишилась чувствъ…

Долго возилась съ ней Ольга Петровна, вспрыскивала ее водой, давала ей нюхать спиртъ, терла виски и наконецъ Соня пришла въ чувство и начала плакать, тогда Ольга Петровна поручила Ѳедосьѣ уложить ее въ постель, а сама пошла къ брату.

— Вотъ что я пришла сказать тебѣ, заговорила Ольга Петровна, вошедъ въ комнату брата. — Погоди ты ласкать дѣвчонку, она еще все боится, я хотя ей и растолковала, что ей вообразился вздоръ, но она вся дрожитъ и сейчасъ была безъ памяти, пускай ее оправится, тогда сама пойметъ, что ей вздоръ приходитъ въ голову, а ты лучше построже себя веди съ ней, — это будетъ лучше, къ чему баловать ее, она, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ зазнается. — Право!

— Да по мнѣ пожалуй, я и говорить-то съ ней не стану, что мнѣ? Только изъ нея надо выбить этотъ капризъ, а то куда же она годится.

— Ну то-то же и есть, что ее построже надо держать, баловство къ добру не приведетъ.

Этимъ разговоръ и кончился, и Соню оставили совершенно въ покоѣ на нѣсколько дней.

Что было дѣлать бѣдной Сонѣ? Послѣдняя ея надежда рушилась; Ольга Петровна безсознательно вѣрила брату, а онъ безсовѣстно пользовался ея довѣрчивостью: обманулъ ее, оправдалъ себя и обвинилъ Соню. Няня, хотя и вѣрила Сонѣ, но она все толковала, что Чихинъ на ней непремѣнно женится и что она будетъ барыня-помѣщица; лучшаго счастія для своей питомицы добрая Ѳедосья и вообразить не могла. Добраго, лучшаго ея друга, Сѣркова, не было съ ней, да и чтоже онъ могъ для нее сдѣлать, когда его самого подозрѣвали въ ухаживаніи за ней, — его, чистаго, благороднаго, прекраснаго ея брата…. Какъ спастись отъ старика? Чѣмъ защититься отъ его хитростей? Боже мой, Боже мой, какъ страшно, какъ мучительно быть воспитанницей!… Соня начала молиться, она просила Святителя Николая, благословеніе своей матери, заступиться за бѣдную сироту, — она молила Бога наставить ее, что ей дѣлать и въ изнеможеніи упадала на подушку и рыдала отчаянно…. — О! спасительная мысль! думала Соня, я убью себя…. убью…. я умру отъ своей руки, приму яду…. удушу себя…. но не отдамъ себя на потѣху старому волокитѣ — Надо умереть, — умереть….. Можетъ быть и для меня есть впереди счастье…. зачѣмъ же умирать…. О, зачѣмъ нѣтъ со мною теперь Сѣркова! онъ бы спасъ меня, онъ такъ уменъ, такъ добръ, онъ придумалъ бы средство спасти меня умереть страшно! Зачѣмъ умирать! Я убью его, этого старика…. погрожу по крайней мѣрѣ ему, онъ оставитъ меня въ покоѣ…. Неужели я осуждена на участь моей матери…. чѣмъ же я виновата, за что Провидѣніе меня оставило…. и отчаяніе было страшное, ужасающее въ этой бѣдной дѣвочкѣ; эти минуты состарѣли ее, она возмужала, ея лицо выражало внутреннюю борьбу и страданія, — она не походила на пятнадцати-лѣтнюю дѣвушку, ей можно было дать тридцать лѣтъ.

Кто не видалъ вблизи подобной жизни, тотъ конечно можетъ усомниться въ дѣйствительности страшной борьбы и страданій моей героини; но я пишу не романъ, и лица, описываемыя мною, не вымышленныя, событія вѣрны. Многія изъ дѣйствующихъ лицъ покоются сномъ вѣчнымъ, но многія изъ нихъ еще живы и могутъ подтвердить достовѣрность моего разсказа.

И Боже мой! Сколько подобныхъ событій совершается у насъ передъ глазами, подъ видомъ всевозможныхъ благодѣяній; кто беретъ къ себѣ бѣдную сироту на воспитаніе, тотъ непремѣнно говоритъ, что онъ взялъ ее вмѣсто дочери, — а посмотрите на жизнь этой дочери, — что она въ домѣ? Среднее между болонкой и фавориткой-горничной. Посмотрите на ея даже наружную жизнь: ее заставляютъ подавать скамеечку подъ ноги, стаканъ воды, принести шляпу, зонтикъ, перчатки и т. д.; да вѣдь это дѣлаете даже вы сами, — даже и я, пишущій эти строки, такъ уже всѣ привыкли, — тогда какъ настоящую дочь не посмѣетъ никто просить о подобныхъ услугахъ…

Потрудитесь попристальнѣе взглянуть на первую попавшуюся вамъ воспитанницу, и вы увидите, что я говорю правду. Есть у благодѣтельницы дѣти, сироту учатъ вмѣстѣ съ ними, — но ее заставляютъ своимъ прилежаніемъ поощрять дѣтей и помогать имъ вытверживать уроки; — ея жизнь, ея дѣйствія принадлежатъ всѣмъ — объ ней же самой никто не заботится, — всѣ говорятъ, что ужь и такъ она облагодѣтельствована: ее взяли въ хорошій домъ, кое-чему научили, одѣваютъ порядочно, — чегожь еще. Повѣрьте мнѣ, что всѣ эти воспитательницы, вампиры въ женскомъ платьѣ, а воспитатели — или развратники, или грубыя животныя, считающія всякаго бѣдняка своей игрушкой.

Какъ не порадоваться, что въ настоящее время правительство обратило вниманіе на бѣдныхъ дѣвочекъ и умножило число заведеній для ихъ образованія! Теперь немного найдешь охотниковъ отдавать своихъ дѣтей къ частнымъ людямъ на воспитаніе; всякій бѣднякъ хлопочетъ прежде попытать счастія помѣстить свою дочь въ казенное заведеніе. Со временемъ и вовсе прекратится мода брать и отдавать дѣтей на воспитаніе, и этимъ уничтожится страшное зло, лежащее чернымъ пятномъ на человѣчествѣ. А что касается до благодѣянія людей, дѣйствительно способныхъ къ этому, то они всегда найдутъ случай такъ или иначе помочь ближнему: пусть не знаетъ ошуя, что творитъ твоя десная!

Но возвратимся къ нашему разсказу.

Былъ прекрасный лѣтній вечеръ въ августѣ, солнце ярко освѣщало дома, при своемъ захожденіи, въ воздухѣ была какая-то невыразимая нѣга. Соня сидѣла подъ открытымъ окномъ въ залѣ, Чихиныхъ никого не было дома, — старуха съ дочерьми поѣхала въ гости, и сыновья уѣхали тоже на весь вечеръ къ одному пріятелю. Марья Петровна приказала Сонѣ караулить комнаты, и если кто пріѣдетъ, то принять и попросить подождать въ гостиной — она намѣревалась скоро вернуться домой. Соня грустно смотрѣла на освѣщенный солнцемъ шпицъ церкви и непрошенныя слезы катились по ея блѣдному лицу, — она ни объ чемъ не думала, но ей было что-то тяжело. Вдругъ она встала, закрыла окно и пошла на верхъ — ей хотѣлось взять себѣ книгу, чтобы развлечь свою грусть и успокоиться какъ нибудь къ пріѣзду Чихиныхъ; почти вслѣдъ за ней вбѣжалъ лакей и торопливо сказалъ ей:

— Матвѣй Николаичъ пріѣхалъ и проситъ васъ сойти къ нему.

Соня задрожала при этомъ извѣстіи, книга выпала у нея изъ рукъ и она, не обращая на нее вниманія, бросилась въ низъ. Вбѣжавши въ залу, она остановилась, — ей сдѣлалось страшно встрѣтиться одинъ на одинъ съ Сѣрковымъ; но онъ быстро подошелъ къ ней, крѣпко поцаловалъ ея руку и отступилъ отъ нее въ страшномъ изумленіи.

— Боже мой! Что же это сдѣлали они съ вами? Софья Михайловна! разскажите Бога ради, что они съ вами сдѣлали безъ меня? — на васъ страшно смотрѣть! Они измучили васъ совсѣмъ…. Да разскажите же, сказалъ Сѣрковъ умоляющимъ голосомъ, почти сквозь слезы, и снова взялъ ее за руку.

Соня улыбалась, она тихо высвободила свою руку и сказала:

— Сядемте! Мнѣ приказала ваша бабушка просить гостей въ гостиную ждать ее, она скоро вернется…. онѣ уже давно уѣхали…..

— Да полноте вамъ толковать объ нихъ, хоть бы и совсѣмъ не пріѣзжали, — я теперь не въ состояніи притворяться, мнѣ бы не хотѣлось ихъ всѣхъ видѣть въ эту минуту. Ну, ради Бога, скажите мнѣ поскорѣе, что вы перенесли и я уѣду, — завтра утромъ пріѣду къ вамъ.

— Ничего, право ничего, все по прежнему, все тоже что и было. Право, прибавила Соня, глядя съ улыбкой на своей добраго друга. Сначала Соня хотѣла все разсказать ему, но испугъ Сѣркова, при видѣ ея болѣзненности, остановилъ ее, — ей жаль стало Сѣркова, да и что онъ сдѣлаетъ для нее, только самъ будетъ огорченъ ея разсказомъ.

— Вы не скрываете отъ меня ничего? спросилъ Сѣрковъ, пристально глядя на Соню.

— Нѣтъ, нѣтъ, торопливо сказала Соня: — спасибо вамъ, вы такъ добры! Я такъ рада, что вы пріѣхали…. Будьте по прежнему съ ними ласковы, а то они подумаютъ, что я нажаловалась вамъ, — да будьте со мной осторожны, потому что всѣ они, и вашъ дядюшка въ особенности, сердятся за то, что вы со мной такъ ласковы….

— Такъ вотъ что! сказалъ съ негодованіемъ Сѣрковъ. Я же былъ причиной вашихъ страданій…. Что же дѣлать мнѣ, ѣздить сюда и не видать васъ?… Или смотрѣть равнодушно, какъ они будутъ васъ мучить?… Чтоже мнѣ дѣлать?…

— Полноте, полноте…. Богъ съ ними! Я привыкла ко всему, только вы не забывайте меня, за меня вѣдь только вы и заступаетесь, вѣдь вы съумѣете и теперь защитить меня; мнѣ кажется, что они при васъ не посмѣютъ все-таки сильно нападать на меня и опять будутъ васъ слушать.

— Хорошо, если такъ будетъ, но я боюсь, чтобы мое участіе не прибавило вамъ горя, — они всѣ глупы и злы…. впрочемъ, я все сдѣлаю, чтобы хотя сколько нибудь облегчить вашу жизнь. Я теперь долго не уѣду изъ Москвы, а тамъ увидимъ.

— Спасибо вамъ! Вы добрый другъ! И Соня сама протянула ему руку, которую онъ крѣпко пожалъ и поцаловалъ.

— Я говорилъ объ васъ съ сестрой, она заочно полюбила васъ, велѣла вамъ кланяться и сказать, что она будетъ называть васъ сестрой.

Соня вспыхнула при этомъ намекѣ, — ей показались страшными эти слова, Сѣрковъ это замѣтилъ и быстро прибавилъ:

— Я говорилъ ей, что вы меня называете иногда добрымъ братомъ и она непремѣнно тоже хочетъ, чтобы вы и ее называли сестрой, также какъ меня. Вы ее полюбите, когда узнаете, прибавилъ онъ: — она добрая, благородная дѣвушка, — ей также тяжело жить тамъ!… Наша мать тяжелая женщина; какъ мнѣ жаль, что я не могу ничего сдѣлать для моей бѣдной сестры…. Однако прощайте! Вѣрно скоро всѣ Чихины пріѣдутъ, а мнѣ не хочется съ ними сегодня встрѣчаться; скажите бабушкѣ, что я не могъ ее дождаться, и буду завтра. — И поцаловавъ почтительно руку у Сони, онъ сказалъ, улыбаясь: вѣдь, вотъ при нихъ нельзя будетъ подойди къ вамъ къ рукѣ, того и гляди, что дерзость вамъ скажутъ. Не хотѣлось бы мнѣ ѣхать отъ васъ, прибавилъ грустно Сѣрковъ, вѣдь теперь долго не удастся намъ такъ бесѣдовать, какъ сегодня.

— Что же дѣлать! сказала ему Соня. — Прощайте! пріѣзжайте почаще, при васъ все какъ-то легче жить….

И Сѣрковъ уѣхалъ.

IX.

Сѣрковъ по прежнему началъ ѣздить къ Чихинымъ; онъ вдвое сталъ внимательнѣе и услужливѣе съ Прокофіемъ и Ольгой Чихиными, но съ Соней, при нихъ, онъ едва говорилъ и то какъ будто по необходимости, нехотя. Но когда случайно онъ оставался одинъ на одинъ съ Соней, тогда онъ бралъ ее за руку, нѣжно глядѣлъ на нее и спрашивалъ умоляющимъ голосомъ:

— Понимаете ли вы, Софья Михайловна, мое поведеніе съ вами при вашихъ? Оно тяжело для меня и вѣрно для васъ, но я очень разсчитываю на эту хитрость съ моей стороны — она должна для васъ сдѣлать много хорошаго.

— Понимаю! очень хорошо понимаю васъ! отвѣчала Соня, пожимая руку своего друга: — и благодарю васъ отъ всей души….

Размѣнявшись этими немногими словами, они спѣшили разстаться.

— Что бы это значило, говорила Ольга Петровна своему старшему брату: — что нашъ племянникъ вовсе перемѣнился въ обращеніи съ Соней, — онъ какъ будто не замѣчаетъ ее, и такъ сухо съ ней говоритъ?

— Я думаю, что онъ хитритъ, отвѣчалъ Прокофій Петровичъ. — Сонька-то ему не сказала ли, что ее попрекаютъ имъ, — ну, вотъ онъ и прикинулся, будто ему до нее и дѣла нѣтъ….

— Ну нѣтъ, отвѣчала Ольга Петровна: — я нарочно замѣчала за ними и даже оставляла ихъ однихъ, а сама тихонько подслушивала; онъ ни слова не говоритъ съ ней и еще старается самъ уйти отъ нее поскорѣе въ другую комнату.

Ольга Петровна не подозрѣвала, что Соня изучила всѣ ея хитрости и прекрасныя способности подслушивать и подглядывать, поэтому она всегда вовремя успѣвала знаками останавливать Сѣркова.

— Ужь не думаетъ ли онъ разъигрывать изъ себя барченка и трактовать Соню за простую дѣвочку, заговорилъ съ негодованіемъ Прокофій Петровичъ: — вѣдь у этой молодежи семь пятницъ на недѣлѣ, — сначала онъ поволочился за нею, а послѣ и загордился… Ну, такъ это ему не удастся, — я заставлю его быть съ ней также внимательнымъ и услужливымъ, какъ съ нами. Только не надо позволять имъ долго оставаться одинъ на одинъ, прибавилъ Чихинъ: — а то, знаешь, у этой молодежи не долго и влюбиться….

— Что же, сказала Ольга Петровна шутя: — если бы Матвѣй влюбился въ Соню, мы бы и заставили его жениться на ней; вотъ бы какъ взбѣсились наши сестры и братецъ! Ужь посмѣялась бы я тогда.

— Какой вздоръ ты несешь, сестра! сказалъ сердито Чихинъ. — Соня еще дѣвчонка, рано думать о ея замужствѣ; ей еще надо кончить курсъ своего ученья; я вѣдь не для шутокъ началъ учить ее, надо, чтобы она знала все фундаментально, а на это еще много надо времени.

— Что же, ты ее до тридцати лѣтъ проучишь? возразила, въ свою очередь, недовольнымъ тономъ Ольга Петровна: — и мнѣ съ ней все няньчиться да смотрѣть за нею, — очень весело! Ужь и теперь надоѣло, — что мнѣ за веселье съ ней? То рисуетъ, то играетъ, день-то деньской я ее почти и не вижу, — да и смотрѣть-то на нее мало радости, точно мертвая ходитъ…. а по мнѣ, если бы отъискался женихъ, такъ отдать ее съ Богомъ, съ рукъ долой!…

— Да, такъ вотъ тебѣ безъ всего и взялъ ее кто нибудь, сказалъ Чихинъ. — Что, развѣ ты много приданаго ей приготовила?

— Откудова же мнѣ взять ей приданаго, я и сама-то еле-еле одѣта, — ты ее взялъ, ты ей и приданое готовь, коли есть у тебя деньги.

— Ну, такъ и толковать объ этомъ пока нечего, — ни приданаго, ни денегъ. Вотъ я ее выучу, — вотъ ей и приданое.

Послѣ этого разговора, прежде всего Чихинъ началъ слѣдить за каждымъ шагомъ, за каждымъ взглядомъ Сони и Сѣркова; но, при всей его смѣтливости и проницательности, молодые люди перехитрили его. Прокофій Петровичъ совершенно увѣрился, что Сѣрковъ не имѣетъ никакого уваженія къ Сонѣ, и рѣшился, во что бы то ни стало, заставить своего племянника быть внимательнѣе къ его воспитанницѣ, потому что этого хочетъ онъ — его дядя. Разными тонкими намеками и отвлеченными разговорами о своей воспитанницѣ съ Сѣрковымъ, Чихинъ наконецъ выразилъ ему, что всякое вниманіе къ Сонѣ онъ сочтетъ за уваженіе лично къ себѣ. Сѣрковъ, въ свою очередь, какъ будто не вдругъ понялъ его желаніе — шагъ за шагомъ уступалъ требованіямъ дяди, и такимъ образомъ исподоволь достигъ давно желанной цѣли. Онъ сталъ снова въ прежнихъ отношеніяхъ съ Соней при другихъ и, безъ страха, возобновилъ свое заступничество за нее.

Въ это время съ Чихиными познакомилось одно семейство Териныхъ, состоящее изъ старухи-матери, дочери лѣтъ семнадцати и сына офицера лѣтъ двадцати-двухъ. Мать и дочь очень полюбили Соню и послѣдняя скоро подружилась съ нею. Старуха Чихина полюбила новыхъ знакомыхъ и часто посылала за ними лошадей, а дѣти ея часто сами ходили въ гости къ Теринымъ и брали всегда съ собою Соню. Сначала Соня дичилась и какъ будто боялась брата своей новой пріятельницы; но впослѣдствіи его исключительное вниманіе къ Сонѣ, его живой и веселый характеръ, его смѣшныя остроты насчетъ старика Чихина, пріучили Соню быть съ нимъ развязнѣе; къ тому же, его сестра Лёня такъ часто говорила Сонѣ о томъ, что братъ ея ужасно заинтересовался ею, что онъ только и говоритъ, что объ ней…. Наконецъ, братъ Лёни такъ недурно игралъ на фортеньянахъ и такъ мило пѣлъ самые влюбленные романсы, не спуская въ это время глазъ съ Сони, что ей становилось и какъ-то совѣстно, и очень хорошо…. Мѣсяца черезъ три Соня уже была влюблена по уши въ брата своей подруги; молодой человѣкъ, посредствомъ сестры своей, увѣрялъ Соню, что онъ ее любитъ больше жизни и проч., и проч. Соня была на верху блаженства. Но Чихинъ не дремалъ; онъ подмѣтилъ взаимныя чувства молодыхъ людей и пересталъ пускать Соню къ Теринымъ, а если было необходимо ее отвезти къ нимъ, то онъ всегда самъ былъ при ней и слѣдилъ за каждымъ ея шагомъ. При этихъ свиданіяхъ, молодымъ людямъ рѣдко удавалось размѣняться двумя-тремя взглядами и подслушать другъ у друга вздохъ любви и отчаянія. Послѣ этихъ свиданій Соня плохо спала ночь, ей все снился ея влюбленный, съ грустнымъ, умоляющимъ взглядомъ, она собиралась бѣжать къ нему, а съ нимъ на край свѣта, — и просыпалась вся въ слезахъ.

Прокофій Петровичъ снова началъ преслѣдовать Соню, увѣряя ее, что онъ ее любитъ больше всякаго Терина и Сѣркова, что молодежь ее обманетъ непремѣнно, тогда какъ съ нимъ она будетъ очень счастлива. Соня иногда по неволѣ выслушивала эти любезности со стороны старика и, при первой возможности, молча убѣгала отъ него въ свою комнату плакать.

Весною умерла мать Чихиныхъ; Соня въ первый разъ видѣла такъ близко мертваго человѣка и весь обрядъ похоронъ. Нервы ея были до того разстроены, что она, во время панихидъ, постоянно рыдала до того, что ее выносили на рукахъ въ другую комнату. Начиная съ похоронъ Чихиной, весь этотъ годъ для Сони былъ богатъ самыми тяжелыми для нея событіями. Только что похоронили Чихину, какъ Прокофій Петровичъ, въ качествѣ старшаго брата и распорядителя, объявилъ всей семьѣ, что онъ требуетъ, чтобы Соня была принята въ семействѣ, какъ ровная всѣмъ, и получила бы всѣ права барышни. Сестры и братъ промолчали, но съ страшной злобой глядѣли на Соню; прислуга обращалась съ Соней хотя учтиво, но почти вслухъ осыпала ее насмѣшками; — тяжело было это бѣдной Сонѣ. Вслѣдъ за этимъ, полкъ, въ которомъ служилъ Теринъ, выходилъ изъ Москвы, и ей надо было проститься съ своимъ обожателемъ. Онъ ей прислалъ свой силуэтъ, а она ему прислала наскоро нарисованную картинку, которая представляла кладбище: надъ вырытой могилой сидѣла дѣвушка, въ отчаяніи ломала руки и смотрѣла вслѣдъ за удаляющимся всадникомъ…. Соня была неутѣшна. Лёня уговаривала ее поберечь себя для брата, увѣряя, что онъ скоро возьметъ отпускъ и пріѣдетъ къ нимъ, чтобы опять быть съ Соней. Соня спрятала на груди силуэтъ Терина и, при первой возможности, глядѣла на него и горько плакала. Въ это время Сѣрковъ уговорилъ Прокофія Петровича отъискать возможность познакомиться съ однимъ молодымъ человѣкомъ Звѣздовымъ, который, по разнымъ слухамъ, приходился сродни Сонѣ. Сѣрковъ увѣрилъ Чихина, что этотъ Звѣздовъ очень умный и ученый человѣкъ, и что онъ много можетъ помочь Чихину въ образованіи Сони. Чихинъ поддался на эти доводы, но отъискивать его предоставили самой Сонѣ, какъ родственницѣ, съ помощію Ольги Петровны, которая заранѣе радовалась новому знакомству.

Спустя мѣсяца два по отъѣздѣ Терина, Прокофій Петровичъ съ Ольгой Петровной уѣхали къ одному знакомому священнику — крестить ребенка. Соня осталась дома, сидѣла въ залѣ и играла на фортепьянахъ. Пришелъ Сѣрковъ. Узнавши отъ Сони, что ея воспитатели уѣхали, а остальные тетки и дядя въ своихъ комнатахъ, онъ сходилъ къ нимъ, поговорилъ, и потомъ снова вернулся въ залу къ Сонѣ.

— Слава Богу! сказалъ онъ: — старики заняты и намъ съ вами можно свободно побесѣдовать.

Соня улыбнулась. Сѣрковъ сѣлъ возлѣ нея и долго, молча, смотрѣлъ на нее; наконецъ онъ спросилъ ее какимъ-то смущеннымъ голосомъ:

— Софья Михайловна! скажите мнѣ откровенно, отчего вы съ нѣкотораго времени страшно худѣете?

— Вамъ это кажется, Матвѣй Николаичъ! Я все такая же…

— Нѣтъ, нѣтъ! Вы что нибудь скрываете? Я знаю, что вамъ тяжело жить съ этимъ народомъ, но я бы желалъ знать всѣ мелочныя подробности вашей жизни съ ними, — что они дѣлаютъ съ вами?

— Э, полноте! Ну, стоитъ ли толковать объ этомъ, — вѣдь лучше отъ этого не будетъ…. поговоримте лучше о чемъ нибудь другомъ!

— Вы, кажется, разлюбили меня? Я наскучилъ вамъ моимъ, быть можетъ, излишнимъ участіемъ?

— Ну, вотъ вы и обидѣлись! Не грѣхъ ли вамъ! Я все также уважаю васъ и люблю, какъ прежде, да развѣ и можетъ быть иначе? Ну, полноте сердиться на меня, добрый другъ мой! сказала Соня, протягивая руку Сѣркову.

Сѣрковъ взялъ ея руку, крѣпко сжалъ ее, посмотрѣлъ на Соню въ какомъ-то раздумьѣ, и сказалъ взволнованнымъ голосомъ:

— Да, Софья Михайловна, до сихъ поръ мы съ вами были друзьями….

И онъ замолчалъ.

— Что же? сказала Соня, видя, что Сѣрковъ затрудняется продолжать: — что же? Вы теперь уже не хотите считать меня другомъ? За что же это, Матвѣй Николаичъ?

— Не то, не то! перебилъ Сѣрковъ Соню. — Вызнаете, какъ много я уважаю васъ и люблю!…

— Да, я это знаю и вѣрю вамъ. Вы первый стали обращаться со мною, какъ съ человѣкомъ, а не съ куклой, и за это я васъ сама полюбила, какъ роднаго брата…

— Софья Михайловна! сказалъ Сѣрковъ, вставая, и съ жаромъ цалуя ей руку: — Софья Михайловна! вы не понимаете, о чемъ я началъ говорить вамъ…. вы не понимаете, что я хочу узнать отъ васъ!

— Рѣшительно не понимаю! Да сядьте и успокойтесь, прибавила она, съ участіемъ глядя на Сѣркова. — Вы меня пугаете, — съ вами вѣрно что нибудь случилось?

Сѣрковъ снова сѣлъ, все еще держа Соню за руку, и заговорилъ съ разстановкой:

— Да!… послушайте!… я хочу вамъ высказаться…. я давно хотѣлъ говорить съ вами… все мѣшали…. теперь есть время, а я не могу говорить…. помогите мнѣ!

Соня съ испугомъ глядѣла на своего друга и ничего не понимала. Она никогда не видала Сѣркова въ такомъ странномъ состояніи: лицо его горѣло, руки дрожали, на глазахъ какъ будто свѣтились слезы…. Соня крѣпко сжала его руку и быстро проговорила дрожащимъ голосомъ:

— Ради Бога! Скажите мнѣ, говорите все, — все, что у васъ есть на душѣ! Развѣ вы не вѣрите, что я васъ люблю такъ же, какъ любитъ васъ родная сестра….

— А я люблю васъ не такъ, какъ братъ!… не такъ, какъ другъ!… Я люблю васъ больше…. больше…. горячо….

И Сѣрковъ какъ будто самъ испугался словъ своихъ; онъ оставилъ руку Сони и закрылъ свое лицо обѣими руками…. Соня поблѣднѣла, — что было дѣлать ей? Ея любовь принадлежала другому, и этотъ другой любилъ ее также…. она чувствовала, что отказъ ея можетъ убить Сѣркова, но въ то же время надо было покончить его пытку. Не люби Соня Терина, она бы, изъ благодарности и изъ страха огорчить Сѣркова, увѣрила бы его во взаимной любви, но теперь, какъ поступить ей?

Долго они сидѣли молча, наконецъ Сѣрковъ поднялъ голову и съ умоляющимъ видомъ спросилъ Соню:

— Что же вы мнѣ скажите, Софья Михайловна?

— Матвѣй Николаичъ! Мнѣ тяжело и больно за себя, — я не могу отвѣчать вамъ такой же любовью; я это сознаю и чувствую, и не хочу васъ обманывать…. Подумайте! вы сами, быть можетъ, братское чувство любви приняли за другое…. Не сердитесь же на меня за мой откровенный отвѣтъ — останемтесь друзьями по прежнему…. Неужели вы совсѣмъ разлюбите меня, послѣ этого объясненія? Забудемъ же этотъ разговоръ… Будьте мнѣ тѣмъ же другомъ, какимъ вы были до сихъ поръ…. Мнѣ очень тяжело будетъ лишиться вашей дружбы….

Сѣрковъ, все время, пока говорила Сюня, сидѣлъ, опустивъ голову на руки, и когда она замолчала, онъ спросилъ ее, не поднимая головы, взволнованнымъ голосомъ:

— Такъ вы не можете любить меня?

— Нѣтъ, сказала твердо Соня.

Въ это время вошли Чихины, и меньшая изъ нихъ начала допрашивать своего племянника, о чемъ онъ такъ долго разговаривалъ съ Соней и замѣтила вслухъ, что на нихъ обоихъ нѣтъ лица, — что Сѣрковъ слишкомъ блѣденъ, а Соня раскраснѣлась….

Сѣрковъ почти не отвѣчалъ ничего; онъ всталъ, простился съ тетками и дядей, поклонился почтительно Сонѣ — и ушелъ.

X.

Соня долго не могла успокоиться послѣ разговора съ Сѣрковымъ; она упрекала себя въ неблагодарности, смотрѣла на силуэтъ Терина и горько плакала о томъ, что она полюбила этого человѣка прежде, нежели высказался ей Сѣрковъ; ей казалось, что она, не видавши Терина, могла бы отвѣтить на любовь Сѣркова — Ей страшно было потерять друга…. Соня съ нетерпѣніемъ ждала Сѣркова, но дни проходили и онъ не являлся…. Наконецъ, спустя мѣсяцъ, Сѣрковъ пришелъ къ Чихинымъ; но, Боже мой! какъ перемѣнился онъ къ Сонѣ! Какой холодный и насмѣшливый тонъ онъ принялъ съ ней въ разговорѣ; онъ не избѣгалъ ее, а напротивъ, какъ будто преслѣдовалъ ее и не давалъ ей покоя своими насмѣшками…. Сначала Соня, скрѣпя сердце, терпѣла отъ него всѣ нападки, думая этимъ образумить его и надѣясь, что онъ пойметъ наконецъ всю нелѣпость своего поведенія, по Сѣрковъ былъ неисправимъ, — съ каждымъ днемъ онъ становился дерзче и наконецъ дошло до того, что онъ началъ помогать оскорблять Соню всѣмъ Чихинымъ, кромѣ Прокофія и Ольги; при нихъ онъ велъ себя съ Соней осторожно. Бѣдная дѣвушка была огорчена до глубины души; она пробовала упрекать Сѣркова, дружескимъ тономъ, въ его обращеніи съ нею, но это вызвало его только на новыя насмѣшки, на новыя дерзости.

Положеніе бѣдной дѣвушки становилось часъ отъ часу тяжелѣе. Любовь ея къ Терину росла съ каждымъ днемъ, а отъ него, какъ нарочно, давнымъ давно не было писемъ. Добрая Лёня полюбила всей душой Соню, которая, въ свою очередь, со всею горячностію предалась новой дружбѣ; но съ нѣкотораго времени воспитатели Сони не позволяли часто видѣться подругамъ, говоря, что ихъ частыя бесѣды отнимаютъ много времени отъ занятій ихъ воспитанницы. Желаніе взаимно передавать свои мысли другъ другу заставило молодыхъ дѣвушекъ прибѣгнуть къ перепискѣ. У Сони была любимица, ровестница, изъ горничныхъ дѣвушекъ, которая любила ее еще съ дѣтства, и потому охотно взялась передавать ихъ письма. Это было легко сдѣлать, потому что Терины жили отъ Чихиныхъ черезъ улицу.

Вотъ письмо, которое одинъ разъ Соня послала къ Лёнѣ.

— "Другъ мой Лёня! и ты нападаешь на меня, и ты говоришь, что я сама вѣрно не хочу къ тебѣ ходить, потому что до сихъ поръ не выпрошусь. Боже мой! да пойми же ты наконецъ, что я лишена права говорить сама, чтобы то ни было; мнѣ давно сказали, что за меня есть кому разсуждать и думать! Неужели ты думаешь, что я живу? — Да это была бы самая ѣдкая насмѣшка назвать мое существованіе жизнью. Я только по волѣ другихъ двигаюсь, шевелю языкомъ, дѣйствую руками, и если бы не мое внутреннее я, которое вызываетъ на мое лицо или блѣдность или краску, то пожалуй меня можно было бы показывать за автомата…. Я чувствую, что я одурѣваю съ каждымъ днемъ; да и какъ же не одурѣть, когда всякій день мое положеніе становится безвыходнѣе….

"Только что я встаю по утру, Ольга Петровна грозно выговариваетъ мнѣ или за то, что я поздно встала и привыкла валяться, или за то, что я рано вскочила и у меня цѣлый день будетъ болѣть голова и ей скучно будетъ за мной ухаживать (хотя все ухаживаніе состоитъ только изъ брани). Вчера по выслушаніи упрека за позднее вставанье, я одѣлась и собиралась приняться за-дѣло; не тутъ-то было: Ольга Петровна, начинаетъ какъ всегда, меня охорашивать и обдергивать, ворча въ это время, что я какъ кукла, не умѣю даже одѣться, при чемъ мнѣ всегда достаются порядочные толчки, и въ довершеніе моего туалета, она всякій день, а слѣдовательно и вчера, намочивъ свои пальцы собственной слюной вывела мнѣ брови, увѣряя что всякая опрятная дѣвушка всегда должна такъ дѣлать, — на что это? — ужъ я право и незнаю. Наконецъ туалетъ мой былъ конченъ, — я осталась въ ожиданіи дальнѣйшихъ приказаній.

" — Тебѣ что сегодня надо дѣлать? спросила сердито Ольга Петровна.

" — Дорисовать головку къ пріѣзду учителя и выучить музыкальные уроки-съ!

" — Господи! воскликнула моя благодѣтельница, когда же кончатся всѣ эти уроки? Вотъ обузу какую я взяла на себя! Рисуетъ да играетъ, играетъ да рисуетъ, а дѣла порядочнаго въ руки взять неумѣетъ, — чулка сама не свяжетъ! — Ну чтожъ ты стала? Изволь отправляться…. да у меня неизволь гримасы-то строить, а то вѣдь я по своему — знаешь!

Прослушавъ все это, я сошла внизъ въ кабинетъ моего благодѣтеля; сажусь за рисовку, — новая сцена: входитъ Прокофій Петровичъ, по обычаю полуодѣтый, въ халатѣ и туфляхъ. Я встала и поклонилась, онъ мнѣ прелюбезно сдѣлалъ ручкой, потомъ, походивши по комнатѣ взадъ и впередъ, подошелъ ко мнѣ и началъ поправлять у меня на шеѣ платокъ; я поняла, что опять начнутся эти, такъ пугающія меня и такъ ненавистныя мнѣ, нѣжности. Быстро вскочила я изъ-за стола и хотѣла уйдти, но Чихинъ загородилъ мнѣ дорогу. «Куда, куда бѣжишь? глупая ты дѣвочька! Ты не понимаешь своего счастія, — зачѣмъ бѣжишь? Не хочешь ли ты опять пожаловаться на меня барышнѣ? а?» и онъ разхохотался. Я молча сѣла за рисовку, — я чувствовала, что мнѣ вся кровь прилила въ голову, я задыхалась

Вдругъ дверь растворилась и вошла Ольга Петровна; — я обрадовалась ей; но она, посмотрѣвши на насъ, съ какой-то мудреной улыбочкой, сказала, обращаясь къ брату. "Что это вы тутъ дѣлали? а? — Любезничали, что ли? Видишь какъ у нее личико-то разгорѣлось! — Вѣдь вамъ не долго поладить!

" — Да полно тебѣ врать, сестра, возразилъ сконфуженный Чихинъ: — какъ тебѣ въ голову идетъ эта дичь.

" — Да чего въ голову идетъ, вѣдь я вижу…. и Ольга Петровна, разгорячаясь постепенно, обратилась ко мнѣ и начала допрашивать: — Говори сейчасъ, что вы тутъ дѣлали? А? — Я хотѣла уйдти, да меня не пустилъ Прокофій Петровичъ отвѣчала я.

" — Куда уйдти? Зачѣмъ уйдти? Отъ чего ты не пустилъ ее? А? Отъ чего ты уйдти хотѣла?

" — Я не люблю и боюсь, когда Прокофій Петровичъ обнимаетъ меня, отвѣчала я дрожащимъ голосомъ отъ волненія и страха —

" — А развѣ я тебя обнялъ сегодня, вскричалъ въ негодованіи старикъ….

" — Все равно, заговорила я быстро: — вы поправляли на мнѣ платокъ, брали меня за плеча, — я не люблю этого….

" — А, такъ ты опять за старую пѣсню принялась, завопила Ольга Петровна. — Вотъ погоди! Я выбью изъ тебя дурь-то… что это за наказаніе Божье! Поди вотъ, усмотри за ней! А тебѣ сударь какъ не стыдно приставать къ дѣвчонкѣ…. волокита ты эдакой!… Вотъ я ее въ кухню сошлю, вотъ она у меня и будетъ тамъ выдумывать, и пр. и пр.

"Вечеромъ пришелъ Матвѣй Николаичъ; мы вмѣстѣ пили чай и онъ объявилъ Чихинымъ, что онъ скоро уѣзжаетъ въ Петербургъ служить. Я ужасно была рада въ душѣ этому извѣстію; ты знаешь, какъ мнѣ тяжело теперь видѣть его, — я все не могу понять, какъ могъ такъ скоро измѣниться человѣкъ. Напившись чаю, я поскорѣе ушла въ залу заниматься музыкой, чтобы неоставаться въ той комнатѣ, гдѣ былъ Сѣрковъ; но минуть черезъ десять онъ пришелъ въ залу одинъ и сталъ противъ меня. Я испугалась; я думала, что онъ опять начнетъ мнѣ говорить какія нибудь грубости, не смотря на то, что мы уже недѣли двѣ не говорили съ нимъ ни одного слова. Доигравши пьесу, я встала я хотѣла выйдти, но Сѣрковъ подошелъ ко мнѣ и сказалъ очень, кротко.

« — Вы все еще сердитесь на меня, Софья Михайловна?»

" — Я удивилась и обрадовалась этой перемѣнѣ; но довольно сухо отвѣчала ему:

" — Нѣтъ, я уже давно перестала сердиться на васъ.

" — Это еще хуже, возразилъ онъ: — впрочемъ вы правы и не мнѣ обвинять васъ. Но теперь я скоро ѣду и мы быть можетъ никогда не увидимся! — Простите же меня за всѣ непріятности, которыя я вамъ сдѣлалъ…. Если бы вы знали причину ихъ, вы бы давно простили меня. Во имя нашей прошлой дружбы прошу васъ, простите и вспоминайте иногда обо мнѣ, какъ о прежнемъ другѣ…. Несмѣю надѣется, прибавилъ онъ сквозь слезы, чтобы вы замѣнили мнѣ мою бѣдную сестру, которой уже нѣтъ теперь на свѣтѣ….

" — Какъ! Развѣ ваша сестрица умерла? спросила я съ испугомъ. — Отчего? Когда?

" — Вчера я получилъ письмо. Ее убила жизнь и горячка.

"Пришли Чихины и помѣшали намъ продолжать разговоръ. Ты не повѣришь, какъ мнѣ жаль и сестры Сѣркова и самого его. Бѣдная дѣвушка! Ей было скверно жить у матери и вотъ ее нестало…. Бѣдный Сѣрковъ! — Теперь у него нѣтъ больше любящаго друга, хотя, признаюсь, въ ту минуту, когда онъ говорилъ мнѣ о смерти своей сестры, я готова была броситься къ нему на шею, и увѣрить его, что я все также уважаю его, что у меня сердце изныло, глядя на него, что я снова буду его сестрой, его искреннимъ, преданнымъ другомъ…. Но я не сдѣлала этого и хорошо; — къ чему? Богъ съ нимъ! Я ужасно рада теперь, что мы какъ будто примирились и отъ всей души желаю ему счастья въ повои жизни….

"Я вотъ теперь ужасно завидую участи сестры Сѣркова, — страданія ея кончились, — а вотъ мои — все растутъ, растутъ и невидно конца имъ…..

"И все нѣтъ писемъ отъ твоего брата? Что съ нимъ? Боленъ онъ, или ему скучно стало получать мои записки?… Неужели и его нѣтъ на свѣтѣ!… Лёня, другъ мой! напиши къ его товарищу, — узнай ради Бога объ немъ… утѣшь меня, если ты меня любишь….

"Приходи къ намъ завтра. Сѣрковъ придетъ прощаться и я боюсь одна измѣнить себѣ, — я пожалуй расплачусь, а этого мнѣ не хочется показать ему, да и послѣ отъ Чихиныхъ житья не будетъ.

"Забыла еще сказать тебѣ: вчера мнѣ говорилъ Сѣрковъ, что онъ передалъ мое желаніе Звѣздову, познакомиться съ нимъ и что онъ обѣщалъ къ намъ пріѣхать. Дай-то Богъ, чтобы онъ былъ порядочный человѣкъ, авось онъ какъ родственникъ будетъ мѣшать Чихинымъ издѣваться надо мною. Прощай! Нельзя больше писать, — увидятъ. До свиданья!

Твоя С."

Чрезъ двѣ недѣли послѣ отъѣзда Сѣркова пришелъ къ Чихинымъ его дядька и ужасно удивилъ, сказавши, что они съ бариномъ воротились съ дороги, потому что Матвѣй Николаичъ очень захворалъ. Чихины оба поѣхали навѣстить племянника и нашли его дѣйствительно очень больнымъ. Онъ просилъ прислать ему какого нибудь лекаря; Чихины послали къ нему своего стариннаго знакомаго, добраго старика Бабкина, который, осмотрѣвши больнаго, объявилъ, что Сѣрковъ въ бѣлой горячкѣ. Это извѣстіе страшно поразило бѣдную Соню. Она была неутѣшна и, несмотря на всѣ насмѣшки и попреки Чихиныхь, первая встрѣчала лекаря съ вопросами о здоровьѣ Сѣркова и горько плакала, когда Бабкинъ говорилъ, что выздоровленіе его паціента сомнительно.

Наконецъ Сѣрковъ выздоровѣлъ и пріѣхалъ къ Чихинымъ. Но Боже мой, какъ перемѣнился онъ! Глаза и щеки впали, самъ онъ похожъ былъ больше на скелетъ, и что главное поразило всѣхъ, это то, что онъ какъ-то мудрено объяснялся и часто, безъ всякой причины, хохоталъ до слезъ. Чихины, между прочимъ, разсказали ему при Сонѣ, что она очень объ немъ плакала, но Сѣрковъ, услышавъ это, принялся опять неистово хохотать, — такъ, что Соня, глядя на него, расплакалась и ушла въ другую комнату. — Ясно было, что Сѣрковъ помѣшанъ.

Съ каждымъ днемъ сумасшествіе Сѣркова становилось яснѣе и яснѣе, и наконецъ Бабкинъ объявилъ, что его лучше отправить въ деревню къ матери, и что онъ ему помочь неможетъ. Пока переписывались съ матерью Сѣркова, онъ почти постоянно былъ у Чихиныхъ и съ каждымъ днемъ становился все слабѣе и слабѣе. Онъ уже сдѣлался совершенный ребенокъ и его надо было чѣмъ нибудь утѣшать, то картами, то картинками, и т. п. Соня, казалось, забыла Терина, забыла себя и уже мало обращала вниманія на всѣ продѣлки Чихина; она только и думала, что бы какъ нибудь занять своего погибающаго друга; но чѣмъ сильнѣе развивалось въ немъ сумасшествіе, тѣмъ онъ болѣе избѣгалъ Сони, и наконецъ началъ просить тетокъ не впускать ее къ нему.

— Я боюсь ее! говорилъ онъ, указывая на Соню и прячась куда нибудь въ уголъ. Соню ужасно огорчило это. Въ три недѣли она такъ похудѣла и поблѣднѣла, что ее нельзя было узнать. Наконецъ Сѣркова увезли въ деревню, и онъ тамъ остался на всю жизнь сумасшедшимъ.

Теринъ вскорѣ пріѣхалъ въ Москву и Соня ожила, услыхавъ объ этомъ; но какъ она бѣдная была поражена, когда увидѣла, что Теринъ сначала избѣгалъ съ ней встрѣчи, а потомъ не сталъ обращать на нее вниманія. Она молила Лёню узнать о причинѣ холодности ея брата; Лёня, жалѣя Соню, сначала утѣшала ее тѣмъ, что братъ ея не въ духѣ, что онъ получилъ непріятности по службѣ, что онъ не совсѣмъ здоровъ и пр. Но когда Соня сказала серьёзно, что она этому ничему не вѣритъ, что подобныя вещи не могутъ помѣшать любить, то Лёня съ нѣкоторыми отступленіями и извиненіями объяснила наконецъ Сонѣ, чтобы она забыла ея брата, что онъ недостоинъ ея любви, что онъ объявилъ ей прямо, что онъ никогда не любилъ Соню, что она ему нравится такъ, какъ хорошенькая и умная дѣвушка, и что онѣ обѣ смѣшны, воображая, что всякій мужчина, который полюбезничаетъ съ ними, непремѣнно уже и влюбленъ, и пр. и пр. Соня слушала свою подругу и глотала слезы наконецъ она взяла ее за руку и сказала съ глубокимъ отчаяніемъ:

— Твой братъ правъ! Я теперь вижу, что и я не любила его; твои слова возбудили во мнѣ къ нему презрѣніе, а не сожалѣніе. Да, дѣйствительно его свѣтская болтовня увлекла меня и я вообразила только, что полюбила его всей душой…. и эта ошибка ведетъ меня къ пропасти — эта ошибка, быть можетъ, помѣшала мнѣ отвѣчать на болѣе искреннее, на болѣе благородное чувство. Кто знаетъ, что не мой отказъ былъ причиною помѣшательства Сѣркова?… Еслибъ ты могла чувствовать, какъ эта мысль теперь мгновенно поразила меня; — я погубила прекраснаго человѣка, и кто же былъ причиною этого? — Твой братъ? — О, прости меня! Я ненавижу, презираю теперь твоего брата! Онъ извергъ! Чѣмъ искупитъ онъ свое преступленіе?… Бѣдный! бѣдный Сѣрковъ! За чѣмъ при прощаньѣ я не уступила первому своему порыву? За чѣмъ я не увѣрила его по крайней мѣрѣ въ своей преданной дружбѣ, это быть можетъ пролило бы надежду въ его сердце и спасло бы его отъ гибельной болѣзни…. Кто знаетъ? быть можетъ я полюбила бы его горячо, искренно и мы были бы счастливы….

— Впрочемъ, прибавила Соня съ горькой улыбкой, можетъ я его и теперь люблю всей душой, горячо, безконечно люблю… во мнѣ такъ все перевернулось и отъ его неудачи и отъ твоего извѣстія, что я наконецъ не разберу, что со мною происходитъ.

Лёня старалась какъ могла развлекать и утѣшать свою подругу, но Соня была какъ убитая, большею частію молчала и только по временамъ вздрагивала и говорила какъ будто про себя:

— Боже мой! Боже мой! что-то дѣлается теперь съ бѣднымъ Сѣрковымъ? Выздоровѣетъ ли онъ когда нибудь?

Приближалось Рождество; всѣ подруги Сони готовили себѣ наряды, но Соня въ первый разъ забыла о предстоящихъ вечерахъ и съ замирающимъ сердцемъ ждала, когда Чихины получатъ письмо отъ своей сестры Сѣрковой.

На третій день Рождества поутру, Чихинымъ доложили, что пріѣхалъ Звѣздовъ.

Пропустимъ нѣсколько времени изъ жизни нашей воспитанницы и воспользуемся для второй части этой повѣсти ея перепиской съ подругой, гдѣ онѣ обѣ являются уже въ болѣе зрѣломъ возрастѣ, съ болѣе развитыми понятіями и съ болѣе опредѣленнымъ взглядомъ на жизнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Отъ Елены Териной къ Софьѣ Звѣркиной.

"Ты пишешь, Соничка, что ты очень плакала на своемъ грустномъ новосельѣ. Тебѣ грустно тамъ, мой другъ…. а мнѣ? О! мнѣ еще грустнѣе, еще тяжелѣе твоего; ты уѣхала далеко отъ меня, и я уже осталась совершенно одна. Свиданія наши будутъ рѣдки; старики наши не рѣшатся ѣздить часто такую даль, вѣдь съ Арбата до вашей слободы, говорятъ, будетъ верстъ пять, а однѣхъ насъ не отпустятъ.

"Да, я одна теперь… а онъ? о! онъ не любитъ меня, не любитъ и не любилъ никогда!…

"О Боже мой! да ты прислушайся къ этому, пойми все мученье, которое разливается въ душѣ моей отъ этихъ роковыхъ словъ: онъ не любилъ меня! — Знаю, что ты опять скажешь мнѣ на это: — «Постарайся забыть его! — Онъ не достоинъ твоей любви, онъ искалъ приданаго, а не тебя!» — Все это такъ, моя Соня; но гдѣ же онъ бралъ и тѣ сладкія рѣчи, когда мы бесѣдовали вдвоемъ, и эти жгучіе, жгучіе взгляды и все, все прошло, все улетѣло безвозвратно

"Ты не понимаешь меня и не сочувствуешь моему горю; это потому что ты никогда никого не любила серьёзно.

"Маменька, кажется, замѣчаетъ мою грусть и вѣрно отъ этого довольно охотно согласилась истратить нѣсколько денегъ на мои нужды. Я теперь въ большомъ восторгѣ; отдала перешивать мое платье и велѣла отдѣлать его все кружевами и лентами, и уже заказала себѣ атласные бѣлые башмаки. Разумѣется, ты понимаешь, что все это я приготовляю къ вашему вечеру. Мнѣ ужасно хочется перещеголять этихъ Муровыхъ, и, главное, показать ихъ брату, что мы тоже умѣемъ при случаѣ одѣться хорошо и со вкусомъ; а то эти петербургскіе кавалеристы воображаютъ, что мы не знаемъ ни времени, ни мѣста, когда и какъ одѣться. Похлопочи, Соня, чтобъ у васъ непремѣнно былъ Тепновъ, — мнѣ ужасно хочется потанцовать съ нимъ. Онъ, говорятъ, отличный танцоръ: да, чтобъ твои старики догадались попросить кого нибудь изъ знакомыхъ привезти нѣсколько кавалеровъ, а то вѣдь своихъ мало будетъ, да и скучно: все одни и тѣ же.

"Прощай! обнимаю тебя; тороплюсь на Кузнецкій мостъ за разными бездѣлками.

Твоя Лёня." Отъ нея же къ той же.

"Слышала ли ты, Соня, что у васъ на вечерѣ будетъ много офицеровъ для танцевъ (объ этомъ мнѣ сказывала Марская), вѣдь это очень хорошо. Какъ весело будетъ намъ… у васъ никогда не бывали на вечерахъ военные, а вѣдь они дѣлаютъ большой эффектъ! да съ ними и танцевать какъ-то и пріятнѣе, и ловчѣе. Вотъ натанцуемся вдоволь! да ты, пожалуйста, поизысканнѣе одѣнься, и попроси своихъ, чтобы они взяли для тебя парикмахера; мы навѣрное сдѣлаемъ съ тобою нѣсколько побѣдъ — Ахъ, Соня! я воображаю какъ намъ будетъ весело.

Лёня."

«P. S. Маменька купила себѣ прехорошенькій чепецъ и уже наняла карету. Меня убирать возьмутъ Глазова.»

Отъ Софьи Звгьркиной къ Еленѣ Териной.

"Удивляюсь и завидую тебѣ, моя Лёня, что ты такъ легко и такъ скоро можешь забывать свою грусть. Тебя очень утѣшаетъ и занимаетъ нашъ вечеръ, а я не могу вспомнить объ немъ безъ того, чтобъ меня не бросало и въ жаръ, и въ ознобъ. Ты знаешь, что я въ этотъ вечеръ должна буду играть съ музыкантами, играть при незнакомыхъ лицахъ, да еще, говорятъ, что Тепновъ и Муровъ — оба хорошіе музыканты…. Страшно подумать, что я добровольно выдѣлюсь изъ толпы, сдѣлаю аккордъ — и всѣ глаза устремятся на меня. Всѣ будутъ слушать съ напряженнымъ вниманіемъ, всѣ будутъ ждать отъ меня нечто, а я съиграю имъ очень, очень посредственно великое произведеніе великаго маэстро. Я невольно искажу всю его задушевную фантазію и тѣнь его съ проклятіемъ будетъ носиться передъ моими глазами…. страшно!… я сконфуженная, уничтоженная собственнымъ сознаніемъ, я не посмѣю убѣжать изъ толпы, которая съ убійственной наглостью станетъ осыпать меня похвалами и благодарить за то удовольствіе, которое я доставила ей своей игрой, а въ душѣ будетъ насмѣхаться надо мною и проклинать меня за то, что я отняла два часа времени, которое бы она провела съ большимъ наслажденіемъ или въ танцахъ, или за картами. И я, зная все это, должна буду казаться довольною, буду всѣхъ благодарить, и стану танцовать со всѣми, тогда какъ мнѣ будетъ вовсе не до танцевъ.

"Да, тебѣ хорошо радоваться, ты не испытываешь той страшной, невыносимой зависимости, въ которую меня поставила судьба; посмотри, съ какимъ адскимъ расчетомъ пользуются своимъ правомъ сильнаго эти люди, которыхъ всѣ называютъ моими благодѣтелями? — Понимаешь ли ты, для чего они заставляютъ меня играть при такой толпѣ? — Чтобъ обнародовать свои добрыя дѣла, чтобъ показать, что вотъ какъ они заботятся и воспитываютъ бѣдную сироту; они укажутъ каждому изъ незнакомыхъ на меня и скажутъ: это наша воспитанница и даже этимъ глупымъ офицерамъ, которымъ ты такъ обрадовалась, и которые пріѣдутъ вовсе не за тѣмъ, чтобы сдѣлать знакомство, или чтобы послушать музыку, а затѣмъ, чтобъ наплясаться до сыта и до сыта поужинать. Вѣдь они даже не знаютъ, къ кому ихъ звали, имъ дали адресъ дома — и только. Такъ и имъ будутъ меня показывать: это наша воспитанница! О Боже! Боже мой! лучше бъ они убили, разомъ бы растерзали меня Ахъ, Лёня! Лёня! ты не знаешь, какъ меня мучитъ и терзаетъ это проклятое слово воспитанница! Прощай! мнѣ что-то очень нездоровится; боюсь, не слечь бы къ 15-му. Тогда меня измучатъ упреками, скажутъ, что они напрасно тратили на мое ученье деньги, что вмѣсто того, чтобъ утѣшать ихъ, я только приношу имъ безпокойство, и проч. и проч.

До свиданья! Твоя Софья Звѣркина." Отъ нея же къ той же.

Спустя мѣсяцъ.

"Да, вы правы съ N. — Мнѣ еще не должно умирать, вы оба такъ любите меня. Какъ добръ N.! Онъ будетъ звать нашихъ къ себѣ — я его объ этомъ просила.

"Ахъ, Лёня! какую я было сдѣлала глупость, чуть не расплакалась въ танцахъ. Когда мы сидѣли въ кадрили съ N, онъ мнѣ и говоритъ, что его, быть можетъ, пошлютъ за границу на нѣсколько лѣтъ. Я страшно вздрогнула и невольно крѣпко сжала его руку; N замѣтилъ это и спросилъ: что со мною? Отчего и такъ сконфузилась? Я едва могла сказать сквозь слезы, что мнѣ безъ него тяжело будетъ остаться, что у меня нѣтъ никого родныхъ, кромѣ его, и что тогда эти люди, мои благодѣтели, совершенно завладѣютъ мною, зная, что во мнѣ некому будетъ принять участья. — «Такъ не грустите, я лучше останусь», сказалъ N, и крѣпко, съ чувствомъ пожалъ мнѣ руку. О, дай Богъ, чтобы онъ остался! Что будетъ безъ него со мною въ этой берлогѣ медвѣдей. — Страшно такъ жить!…

(Спустя два мѣсяца.)

"Не помню, почему я не послала къ тебѣ это письмо въ то время; ну, все равно, прочти его теперь. Я не люблю, чтобы мои мысли пропадали даромъ; пускай хотя и позднѣе, но все-таки онѣ перейдутъ въ другую душу.

(Еще черезъ мѣсяцъ.)

"Кстати пишу на той же бумагѣ; авось, наконецъ, это письмо попадетъ въ твои руки.

"Какъ счастливы были мы съ тобою все это время; никогда не видались мы съ тобою такъ часто. За что же ты бранишь меня, моя добрая Лёня, за это письмо, которое я послала черезъ тебя къ N.?… Какъ онъ добръ, Лёня! Онъ былъ у меня на дру гой же день, и съ какимъ чувствомъ жалъ и цаловалъ мою руку, и какъ убѣждалъ меня не придумывать на него впередъ такихъ обвиненій. Онъ сказалъ мнѣ, что всегда радъ быть у меня, но что въ мои имянины онъ былъ разстроенъ и озабоченъ какимь-то серьёзнымъ дѣломъ, и уѣхалъ отъ насъ рано потому, что боялся навести на меня грусть своей хандрой. И что за нелѣпость пришла тебѣ въ голову, что мое письмо не прилично, что я въ немъ написала признаніе въ любви, и пр., и пр. Да развѣ N. для меня чужой? Развѣ я къ брату не смѣю написать иногда нѣжностей!… Нѣтъ, ты, воля твоя, смѣшная трусиха, успокойся же, пожалуйста, и будь увѣрена, что N. не подумаетъ ничего, ему не придетъ въ голову, что я обезумѣла и вздумала ему признаться въ страстной любви….. Право ты ужасная выдумщица, Лёня! И какъ все это могло придти тебѣ въ голову? — Я ужасно хохотала, читая твою записку; и съ чего тебѣ все мерещится, что мы съ N. влюблены другъ въ друга? Да, разумѣется, я его очень люблю, но люблю какъ брата, какъ друга, такъ какъ когда-то я любила Сѣркова. Да его-то и смѣю ли я любить иначе? Впрочемъ, его всѣ любятъ и уважаютъ; посмотри ты на этотъ глупый народъ, которому мой несчастный поклонникъ, этотъ чистый идіотъ, Аркадій, гораздо болѣе приноситъ удовольствія, нежели N., но они все-таки больше уважаютъ и даже любятъ N. N. также любитъ меня, потому любитъ, что онъ добръ, и что ему жаль; — онъ хорошо видитъ мои тяжелыя отношенія въ нашемъ домѣ; онъ старается по возможности примирить меня съ моимъ положеніемъ, старается развлечь меня и утѣшить, что ему почти всегда удается: — вѣдь онъ такъ уменъ, добръ и милъ! Ну такъ, пожалуйста, оставь же твои подозрѣнія и главное свои шутки, а то ты иногда меня ужасно конфузишь при N., — вѣдь это не хорошо, не скромно.

"Ты вѣрно не пріѣдешь къ намъ прежде четверга. Удивляюсь, неужели тебѣ до сихъ поръ не опротивѣли танцы. Ну какъ это плясать два раза въ недѣлю, да вѣдь это просто одурѣешь; что до меня, такъ я въ эти танцовальные дни всегда просыпаюсь въ хандрѣ оттого только, что воображаю, какъ скучно будетъ вечеромъ; для меня, право, веселѣе сидѣть съ N. и слушать его умныя лекціи, хотя даже изъ ариѳметики, нежели прыгать съ этими плясунами.

"Что это, право, какъ невыносимо глупы всѣ эти офицеры, которые ѣздятъ къ намъ плясать. Посмотри, пожалуйста, какъ они важничаютъ передъ статскими своими эполетами, и до того глупы, что не могутъ этого поскромнѣе сдѣлать. А твой фаворитъ Муровъ уже важничаетъ передъ ними потому, что у него на ногахъ еще лишнее украшеніе — шпоры. И что это за дѣти: чѣмъ больше на нихъ навѣшаютъ блестящихъ побрякушекъ, тѣмъ они веселѣе и довольнѣе.

"А вѣдь, кажется, ты неравнодушна къ Мурову. Неужели онъ тебѣ нравится, или его кавалерійскій мундиръ?… Я бы не совѣтовала тебѣ такъ вести себя съ этимъ напыщеннымъ гвардейцемъ. Рано или поздно, а онъ надѣлаетъ тебѣ тьму непріятностей. — Я что-то не люблю его! Пріѣзжай же хотя въ четвергъ, только пораньше, а то набѣгутъ разные плясуны, и тогда нѣкогда будетъ поговорить отъ души.

Твоя вся С. З."

Онъ Елены Териной въ Софьѣ Звѣркиной.

(Спустя мѣсяцъ.)

С. Петербургъ, іюля 10.

"Здравствуй моя Соня! Ну вотъ я и въ Петербургѣ. До сихъ поръ я не испытала ни одной отрадной минуты; грустно и тяжело до слезъ. Страшно видѣть бѣднаго брата, мужа моей родной сестры. — Войдешь къ нему въ кабинетъ; онъ сидитъ блѣдный, худой, опершись головой на руки, и, повѣришь ли, я часто видала у него слезы…. Бѣдный! Бѣдный! а она, жена его, о! она счастлива, весела, молодѣетъ и разцвѣтаетъ съ каждымъ днемъ….

"Какъ странно; проживши съ мужемъ пятнадцать лѣтъ, и съ такимъ мужемъ! теперь любитъ этого мальчишку. Если бъ ты видѣла его, ничего особеннаго. Совсѣмъ забыла тебѣ было разсказать, что когда мы подъѣхали къ Петербургской заставѣ, то насъ встрѣтилъ Пчельскій. Сестра такъ и бросилась къ нему. Я испугалась; съ негодованіемъ и слезами схватила я ее за руку, я просила, чтобы она вспомнила, что она не одна, что съ нею я и ея маленькій сынъ. Умоляла ее, чтобы она, хотя изъ приличія, велѣла Пчельскому уѣхать. Но она захохотала при словѣ приличіе, вырвала отъ меня свою руку, и, не смотря ни на просьбы мои, ни даже на грубости, выпрыгнула изъ кареты почти на руки Пчельскому. Онъ обнялъ ее и я уже больше ничего не видала. Этотъ поступокъ совершенно уничтожилъ меня, и когда сестра сѣла въ карету, то я старалась не глядѣть на нее и не говорить съ ней. Такъ молча мы въѣхали въ городъ. Подъѣзжаемъ къ дому, мужъ ея, какъ безумный бросился къ нашей каретѣ, почти на рукахъ вынулъ сестру, говоря ей: — «другъ мой, насилу я дождался тебя! Насилу ты опять со мною…. А какъ мнѣ грустно было безъ тебя мой ангелъ! Какъ похорошѣла ты! Отчего ты блѣдна? Что съ тобою, — не больна ли ты? Не случилось ли чего?» — Я сквозь слёзы смотрѣла на эту сцену, мнѣ страшно становилось за такую любовь. А она, она блѣдная, холодная, едва глядѣла на мужа, едва отвѣчала ему…. Онъ спрашивалъ попеременно то ее, то меня, что съ ней? Не случилось ли чего непріятнаго въ дорогѣ? умолялъ насъ сказать, не мучить его, не скрывать отъ него!… И онъ снова бросался къ ней, цаловалъ ее, цаловалъ ея руки и опять умолялъ не скрывать отъ него ничего, не жалѣть его…. Я была какъ на иголкахъ; слезы готовы были у меня хлынуть ручьями. Предьидущая сцена съ Пчельскимъ вертѣлась у меня передъ глазами, и каждое нѣжное слово брата меня ужасно терзало. Наконецъ, сестра проговорила, что мы благополучно пріѣхали, но очень устали съ дороги…. Въ это время вбѣжалъ ихъ маленькій сынъ, который ѣхалъ съ нами, бросился на шею къ отцу и быстро началъ разсказывать, какъ ему было весело въ Москвѣ, какъ его полюбила бабушка, какъ хорошо было на гуляньѣ, какіе у насъ были славные блины, и пр. Мы въ это время располагались пить чай и я уже совершенно было успокоилась, какъ вдругъ слышу, что Митя съ жаромъ вскрикиваетъ: «Ахъ, папа! насъ у заставы встрѣтилъ Пчельскій. Я хотѣлъ было поцаловать его, да вотъ тётя не пустила, а мамаша уходила къ нему, — мнѣ очень было завидно, онъ далъ бы мнѣ конфектъ, да все тётя, она виновата!» — Не могу тебѣ выразить мой испугъ, когда я услышала этотъ разсказъ ребенка. Сестра ушла, а я сидѣла какъ пригвожденная къ мѣсту и не смѣла пошевелиться, какъ будто во всемъ этомъ была виновата я. Еслибъ ты взглянула въ это время на брата. Холодный потъ градомъ обливалъ его блѣдное лицо. Онъ подошелъ ко мнѣ, взялъ меня за руку и едва слышнымъ голосомъ сказалъ мнѣ: «Да, сестра, я очень несчастливъ, — во столько лѣтъ я не успѣлъ заслужить полной ея любви — а я ее очень люблю! Я ее не виню, — виновенъ онъ, онъ завлекъ ее своими страстными преслѣдованіями, а она только воображаетъ, что его любитъ. Она такъ горячо любитъ дѣтей нашихъ. У насъ славныя дѣти…. Сестра! поговори же ей! что будетъ съ дѣтьми! Ахъ, Боже мой! Боже мой!…» И онъ началъ плакать какъ ребенокъ. Прошло съ минуту и онъ вдругъ какъ бы очнулся: — да гдѣ же она? Господи! она такъ устала, измучилась, а этотъ глупый, ребенокъ встревожилъ ее своею болтовней (и онъ какъ будто разсердился на сына). Онъ началъ кликать сестру и бросился ее отъискивать.

"Что ты скажешь про эту самоотверженную любовь? Его жена любитъ другаго, а онъ заботится о ея спокойствіи…. Отчего она не цѣнитъ этой полной, этой страстной любви своего мужа, а увлекается этимъ мальчикомъ? Вѣдь этотъ Пчельскій вдвое моложе ея! Господи! съ какимъ упоеніемъ она разсказывала мнѣ разныя подробности о любви Пчельскаго къ ней; о его вниманіи, о его услугахъ, и пр. и потомъ съ какимъ отвращеніемъ всегда говоритъ о нѣжности мужа къ ней!

" — Какъ онъ дѣлается мнѣ подъ часъ противенъ съ своими нѣжностями, говоритъ она про мужа: — еслибъ не дѣти, я убѣжала бы отъ него, такъ мнѣ нестерпимо онъ надоѣдаетъ своею любовью!

" — А Пчельскій не надоѣдаетъ вамъ, сестра, спросила я ее съ усмѣшкой.

" — Большая разница, пресерьёзно отвѣчала она: — Пчельскій молодъ, миль, его страсть такъ обаятельна, что невольно подчиняешься ей… къ тому же я его люблю сама!… Отчего все это, Соня? сестра хочетъ бѣжать отъ любви мужа, а его любовь вѣдь чище и полнѣе любви этого мальчика!… Боже мой! бѣжать самой отъ такой любви!… О, какъ бы я цѣнила, какъ бы я любила такого человѣка, который любилъ бы меня хотя вполовину такъ, какъ любитъ мужъ сестру. Нѣтъ, вѣрно не суждено мнѣ испытать полнаго блаженства любви… Ахъ, моя Соничка! когда же я встрѣчу свою долю души въ другомъ человѣкѣ? — Ты счастлива мой другъ. Тебя N любитъ страстно, безпредѣльно. Его ласки, его жгучіе взгляды, которыми онъ такъ обливаетъ тебя, всегда приводили меня въ страшное состояніе. Ваша любовь наводила на меня смертельную тоску. Я бѣжала отъ васъ, друзья мои, чтобъ не видать вашей взаимной любви, — она напоминала мнѣ много счастливыхъ мгновеній, да, мгновеній только, въ моемъ прошедшемъ… Какъ счастлива ты, моя Соня! а я грустна. Не подумай, мой другъ, чтобы я завидовала тебѣ. Нѣтъ, Соня, нѣтъ, я слишкомъ люблю тебя, люблю васъ обояхъ. Помнишь ли ты, какъ я была счастлива сама въ тотъ вечеръ, когда ты прочла отъ N. первое слово люблю. Но эти ласки Соня, эта обаятельная любовь, отъ которой вы ничего не слышите и не видите, на меня наводитъ страшную хандру. Я думаю въ это время: они счастливы и безъ меня, для нихъ теперь уже и я лишняя! Ну кто же, кто будетъ любить меня? всегда одна и всюду одна. Я какъ тѣнь брожу изъ угла въ уголь и какъ будто ищу потеряннаго.

«О молись, молись за меня! мнѣ страшно! Я съума сойду. Вездѣ любовь, любовь…. а я брожу между всѣми, какъ отчужденная, никто не взглянетъ на меня съ участіемъ, никто не пожалѣетъ меня».

"Прости меня, моя добрая Соня! — Я знаю, что вы съ N. любите и жалѣете меня, но внутри меня происходитъ что-то невыразимо странное. Вѣчно вертится одинъ и тотъ же вопросъ. Отъ чего же меня никто не любитъ? Отъ чего же у тебя такъ много поклонниковъ? Ты вѣдь смѣешься надъ бѣднымъ Аркадіемъ, а вѣдь онъ влюбленъ въ тебя по уши! Посмотри тоже какъ Юрій странно ведетъ себя, когда онъ возлѣ тебя. Ты не цѣнишь ихъ любви оттого, что ты уже любишь и любима взаимно. Они тебѣ только надоѣдаютъ своими преслѣдованіями, оттого что мѣшаютъ тебѣ быть одной съ N…. А я всегда одна, и никому не проходитъ въ голову провести со мною хотя нѣсколько минутъ, да и твой N. любитъ меня потому только, что ты меня любишь. Тяжела наша жизнь, Соня!

"Прощай! скоро подробнѣе буду писать тебѣ о своемъ житьѣ. Поцалуй за меня N, да непремѣнно поцалуй! и неужели ты до сихъ поръ не подарила его своимъ поцалуемъ? — Ну такъ передай мой, какъ отъ родной сестры — вѣдь онъ мнѣ по тебѣ братъ. Скажи N, что я не забыла его обѣщанія писать ко мнѣ много и часто.

Твоя Е. Т." Отъ Софьи Звѣркиной къ Еленѣ Териной.

Москва, іюля 28.

"Прости меня, моя добрая Лёничка, что я не отвѣчала тебѣ на три твои письма; и вотъ уже четвертое лежитъ передо мною, какъ живой упрекъ и мучитъ мою совѣсть. Ты пишешь, что я забыла тебя, разлюбила — мнѣ грустно слышать отъ тебя такіе упреки, но обижаться ими не смѣю. Ты имѣешь право упрекнуть меня за молчаніе; но любить тебя, мой другъ, я не перестала. Пока я жива, я всегда буду любить тебя, и это чувство умретъ вмѣстѣ со мною. Давно мнѣ хотѣлось говорить съ тобою, Лёня, но я боялась писать къ тебѣ. На душѣ у меня такъ много, много накипѣло жолчи, я такъ раздражена была все это время, что не смѣла взяться за перо, что бы не огорчить тебя, мой добрый другъ, своими жалобами; но ты требуешь моей исповѣди и я повинуюсь.

"Со времени послѣдняго моего письма къ тебѣ, мнѣ пришлось много испытать горькаго. Мой бѣдный N страдаетъ почти больше моего. Представь себѣ его, этого благороднаго, умнаго человѣка, поставленнаго въ необходимость (своею любовію ко мнѣ) переносить разныя непріятности, даже оскорбленія отъ этихъ людей, которые не хотятъ знать никакой деликатности, и которымъ, право, природа дала по ошибкѣ приличную общечеловѣческую форму.

"Всѣ непріятности начались вотъ съ чего. Ты знаешь, какъ мы устроили наши бесѣды съ N. подъ предлогомъ ученія, и какъ мои благодѣтели мало заботятся о моемъ существованіи, когда они заняты дѣломъ, то есть, когда у нихъ въ рукахъ карты. Такъ было и теперь. Мы сидѣли вдвоемъ съ N и такъ хорошо намъ было. Онъ держалъ мою руку и глаза наши не разлучились ни на одну секунду. Рѣдко живое слово прерывало нашу нѣмую бесѣду и опять мы молчали. Вдругъ я вижу, что N. вспыхнулъ и невольно, судорожно отдернулъ свою руку. Я обернулась — передъ нами стояла грозная барышня! Все лицо ея исказилось и приняло какое-то странное выраженіе, губы тряслись, ноздри раздувались, но она молчала. — N. сконфуженный, началъ мнѣ что-то диктовать, я едва держала перо, едва писала, но мнѣ блеснула мысль, что надо дѣйствовать противъ собирающейся грозы, которая того и гляди что разразится надъ нами.. Ты знаешь, какъ я привыкла хитрить и ловко увертываться, хотя мнѣ это и противно и тяжело, но необходимость заставляетъ такъ дѣйствовать. И такъ я собралась съ силами и написала вмѣсто того, что диктовалъ N. нѣсколько строкъ о томъ, что N. необходимо самому вызвать на объясненіи мою добрѣйшую маменьку, и чтобы онъ сказалъ ей, что дѣло было очень просто: будто онъ нечаянно изорвалъ у меня твои стихи, которые ты мнѣ написала на память, уѣзжая въ Петербургъ, и что онъ за это просилъ у меня прощенья и цаловалъ мою руку. Написавши это, я подала, какъ будто для того, чтобы онъ посмотрѣлъ, нѣтъ ли ошибокъ. Онъ прочелъ и сказалъ, хорошо и продолжалъ диктовать.

"Такъ прошло нѣсколько минутъ. Ольга Петровна дулась и молча вязала чулокъ, усѣвшись противъ насъ. Потомъ, по своей милой привычкѣ, ей хотѣлось подслушать насъ и подсмотрѣть за нами тихонько. Это она дѣлала такъ: пойдетъ за ширмы, отворитъ въ дѣвичью дверь, хлопнетъ ею, желая показать, что она вышла вонъ, а сама останется въ спальной и сквозь ширмы подглядываетъ за нами. Только испугъ и страхъ, за развязку этого глупаго случая, удерживалъ меня отъ смѣха. Она никакъ не могла догадаться, что окошко въ спальной измѣняло ей, и тѣнь ея очень хорошо рисовалась на тафтѣ, которой обтянуты наши ширмы. Но во всякомъ случаѣ, мы были на сторожѣ. Наконецъ, мы кончили классъ, — я вышла, a N. попросилъ аудіенціи у моей благодѣтельницы.

"Какъ весело, какъ прекрасно видѣть торжество ума надъ глупой хитростью. N. усадилъ мою добрую маменьку возлѣ себя и предложилъ ей очень серьёзнымъ тономъ вопросъ такъ:

" — Скажите пожалуйста, Ольга Петровна, какъ вы взглянули на этотъ глупый случай, за который вы такъ надулись на мою бѣдную сестру?

" — Да, признаюсь, отвѣчала Ольга Петровна, напыщеннымъ тономъ: — я никакъ не ожидала, чтобъ вы обманули насъ. Мы съ братомъ всегда считали васъ такимъ благороднымъ, такимъ чест….

"N. не далъ договорить ей. Онъ вспыхнулъ отъ негодованія, всталъ и нетерпѣливо произнесъ:

" — Постойте. Постойте! Что же вы теперь видѣли неблагороднаго и нечестнаго въ моемъ поступкѣ? Развѣ я не имѣю права поцаловать руку у моей сестры, когда мнѣ вздумается, а теперь тѣмъ болѣе, что я виноватъ передъ нею.

"N. разсказалъ выдуманную мною повѣсть о твоихъ стихахъ. Видно было, что ложь была противна N. Говоря это, онъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ, внутри его происходила страшная борьба, я все это видѣла изъ гостиной въ зеркало и мнѣ было такъ тяжело, что я готова была, несмотря на опасность, признаться во всемъ; но это было бы безуміе: съ такими людьми, какъ мои благодѣтели, нельзя говорить откровенно, отъ души — ложь ихъ стихія!

" — Вы, продолжалъ N.: — не узнавъ нанередъ въ чемъ дѣло, не побоялись оскорбить насъ обоихъ своими неумѣстными подозрѣніями! Вы обрадовались случаю посердиться и помучить сестру!

" — На то я ей и мать, возразила гордо Ольга Петровна: — чтобы въ оба смотрѣть за нею….

" — А вы думаете, отвѣчалъ N.: — что въ этомъ только и состоитъ обязанность матери, чтобы заставить себя боятся? — обязанность матери свята и велика; а вы не понимая ее, не побоялись взять ее на себя! Исполняете ли вы эту обязанность? Разсмотрите сами: добросовѣстно ли вы поступаете, относительно сестры? вы говорите, что обманулись во мнѣ; а взяли ли вы на себя трудъ прежде узнать меня? Можно или нѣтъ было ввѣрить мнѣ восемнадцати-лѣтнюю дѣвушку? По какому тонкому разсчету вы оставляли ее со мною одинъ на одинъ по нѣскольку часовъ сряду, не вспомнивши ни разу объ ея существованіи?… Для васъ было бы все равно, я или другой сидѣлъ на этомъ мѣстѣ, только бы мы что нибудь дѣлали и не мѣшали вамъ играть въ карты и вотъ уже два года, какъ мы бесѣдуемъ безъ вашего материнскаго надзора. И я благодарю судьбу, что она случайно привела меня на это мѣсто, а то по вашей благодѣтельной заботливости могъ быть на моемъ мѣстѣ какой нибудь низкій человѣкъ, хитрый обманщикъ и ему ничего бы не стоило убаюкать своею притворною услужливостью и вниманіемъ бѣдную дѣвушку, сироту, загнанную вашими неумѣстными строгостями, готовую броситься на первый привѣтъ, чтобъ отдохнуть отъ тѣхъ оскорбленій, которыми вы ее осыпаете ежедневно!

"N. былъ прекрасенъ въ эту минуту. Онъ говорилъ съ жаромъ, съ увлеченіемъ, и Боже мой! какъ были справедливы его упреки! Я испугалась, я думала, что этотъ день будетъ послѣднимъ нашего свиданія, но къ счастію, Ольга Петровна какъ то не поняла, видно, ничего изъ этой рѣчи, и, только выслушавъ ее, грозно заговорила:

" — А зачѣмъ же вы отдернули вашу руку, когда я вошла въ комнату. Еслибъ намѣренія ваши были чисты, отчегожь вамъ и конфузиться?

" — Скажу вамъ на это вотъ что, спокойно отвѣчалъ N.: — я давно знаю и понимаю васъ хорошо. Когда вы вошли, я тотчасъ понялъ, что вы по своему растолкуете мой, очень обыкновенный, поступокъ и станете еще болѣе преслѣдовать сестру. Эта мысль меня и испугала и сконфузила. Мнѣ дѣйствительно хотѣлось скрыть отъ васъ мое движеніе. Да-съ; кто дѣйствуетъ благородно и прямо, съ тѣми я самъ откровененъ; но люди, которые позволяютъ себѣ подглядывать и подслушивать…. О! съ такими людьми я самъ всегда маскируюсь. Они не должны видѣть меня безъ маски.

"Не можешь вообразить, Лёня, какъ весь этотъ монологъ N. взбѣсилъ и уничтожилъ мою благодѣтельницу. Она долго дрожала и не могла выговорить ни слова. Наконецъ оправившись, она сказала, что какъ ни складно и ни хитро говоритъ N., однако, она очень хорошо понимаетъ, что онъ наговорилъ много вздору, которымъ хочетъ замаскировать истину, благо онъ умѣетъ носить маску! — а что, вотъ, еслибъ, вмѣсто ея, вошелъ давича Прокофій Петровичъ, такъ онъ, безъ церемоніи и безъ объясненій, попросилъ бы N. оставить нашъ домъ и забыть, что онъ былъ когда побудь знакомъ съ нами! — Какова? N. прервалъ ее, но не совсѣмъ твердымъ голосомъ:

" — О, нѣтъ! сказалъ онъ ей: — теперь это не легко сдѣлать; вы забываете, что я, какъ братъ, больше имѣю права заботиться о моей сестрѣ, нежели вы, которые присвоили себѣ названіе ея благодѣтелей, только для того, чтобы имѣть право бранить ее за всякій вздоръ, который вы считаете невздоромъ. Впрочемъ, будетъ намъ съ вами ссориться; я прошу теперь васъ только объ одномъ: такъ какъ вы не довѣряете ничему и никому, то позовите сюда сестру, при мнѣ, и спросите ее сами, за что я хотѣлъ поцаловать ея руку, тогда вы сами изъ ея отвѣта увидите, правду ли я вамъ сказалъ. Тѣмъ болѣе, прибавилъ N., шутя: — что вы хорошо и видѣли и слышали, что мы не могли же сговориться! Это успокоить васъ и меня, по крайней мѣрѣ, вы не будете сердиться на бѣдную мою сестру, а ужь если хотите, то посердитесь лучше на меня, а я у васъ попрошу прощенія за все, что я вамъ наговорилъ жесткаго — виноватъ, и виноватъ во всемъ я.

"И мой добрый N. взялъ руку у этой злой старухи и препочтительно поцаловалъ ее. Этого было довольно. Ольга Петровна растаяла, милостиво улыбнулась, погрозила пальчикомъ на N. и кликнула меня. Я вошла.

" — Мнѣ все разсказалъ твой братецъ, — я все знаю!

"Этими словами встрѣтила она меня. Признаюсь тебѣ, моя Лёня, хотя мнѣ казалось, что я все слышала изъ ихъ разговора, но эта фраза меня сконфузила, у меня потемнѣло въ глазахъ. Мнѣ уже представилось, что N., вѣрно, былъ въ необходимости признаться въ нашей взаимной любви, и что я какъ нибудь прослушала ихъ разговоръ. Я не знала, что мнѣ отвѣчать на это; я поблѣднѣла и едва держалась на ногахъ. N. меня понялъ, и, обратившись ко мнѣ, сказалъ:

" — Ваша благодѣтельница желаетъ знать, по какому случаю я давича осмѣлился поцаловать вашу руку.

"Я ободрилась и, однако же, не очень твердо, какъ не выученный урокъ, проговорила то же, въ чемъ мы условились.

" — Ну, что же? я не обманулъ васъ! снова заговорилъ N., обращаясь къ Ольгѣ Петровнѣ. — Надѣюсь, что вы теперь не будете сердиться на насъ? А вы, сестра, простите ли мнѣ эти горькія минуты, которыя вамъ пришлось пережить изъ-за моей неосторожности. Дайте же мнѣ вашу руку въ знакъ прощенія!

"И N. горячо прильнулъ къ моей рукѣ. Вся эта сцена изнурила меня — мнѣ было и страшно и тяжело; тяжело мнѣ было за N., я видѣла, какихъ ему усилій стоило притвориться — и все это онъ дѣлалъ изъ любви ко мнѣ, — силы меня оставили, и я почти упала на диванъ и горько, горько заплакала….

"Съ этого дня, до сихъ поръ, я не имѣю ни одной покойной минуты. Меня преслѣдуетъ Ольга Петровна шагъ за шагомъ. Каждое слово перетолковываетъ по своему, каждое движеніе, каждый взглядъ, все ставится мнѣ въ вину; теперь, почти ежедневно, она попрекаетъ меня, что у меня есть добрый братецъ, который взялъ на себя трудъ заботиться обо мнѣ больше ихъ и проч. и проч. Къ этому еще присоединились непріятности извнѣ. Помнишь, я тебѣ говорила, что какой-то старикашка изъ молодыхъ, то есть лѣтъ сорока пяти, ухаживаетъ за мною и, разумѣется, ужасно надоѣдаетъ мнѣ своими нѣжностями. Онъ живетъ у этой брюзги, княгини Борской, и потому часто бываетъ у насъ. Мнѣ что-то онъ гадокъ и всякій разъ я стараюсь ему показать полное невниманіе. Это его бѣсить; и онъ, кажется, поклялся но оставлять меня въ покоѣ. Вотъ, вчера, ея сіятельство явилась къ намъ, и съ таинственнымъ видомъ отвела въ кабинетъ мою благодѣтельницу и что-то долго тамъ шепталась съ ней. Я не обратила на это вниманія, и вечеромъ, когда я думала, что уже всѣ легли спать, преспокойно было усѣлась писать К N. записку, какъ я это дѣлаю всякій день, и послѣ всѣ вмѣстѣ отдаю ему сама лично. Вдругъ изъ спальной отворяется дверь, и Ольга Петровна явилась передо мною въ своемъ смѣшномъ ночномъ костюмѣ, и съ какимъ-то таинственно-озабоченнымъ и вмѣстѣ озлобленнымъ видомъ усѣлась противъ меня и начала говорить, что я надоѣла ей своими занятіями, для которыхъ я такъ долго просиживаю ночи (она воображаетъ, что я приготовляю уроки. Счастливое заблужденіе!) и этимъ изнуряю себя, что пора мнѣ перестать учиться, тѣмъ болѣе, что мое ученье все вздоръ, — не въ ученьи дѣло….

" — А въ чемъ же?

" — А вотъ въ чемъ, возразила она, и разсказала мнѣ слѣдующее:

"Княгиня, движимая чувствомъ любви ко мнѣ, приходила давича поговорить съ ней насчетъ моей участи. Она совѣтовала моей благодѣтельницѣ взять предосторожность насчетъ моего ученья и поскорѣе прекратить мои классы съ N. для того, чтобъ удалить его отъ меня. Это необходимо, говорила добрая княгиня, для того, чтобы недать развиться во мнѣ чувству любви, которое уже и теперь слишкомъ замѣтно, и вслѣдствіе котораго наше ученье не болѣе, какъ предлогъ къ уединеннымъ бесѣдамъ.

" — Я очень люблю Соничку, мнѣ жаль ее, продолжала эта сіятельная хитрость, и отъ всей души совѣтую вамъ, кузина, поскорѣе пристроить ее за хорошаго человѣка, пока еще репутація ея не совсѣмъ погибла въ глазахъ всѣхъ знакомыхъ, которые очень хорошо замѣчаютъ ея склонность къ N. И объ этомъ уже идутъ толки, не совсѣмъ выгодные насчетъ Сони, и должно признаться, что они имѣютъ справедливое основаніе. Соня еще такъ молода, что и не подозрѣваетъ той бездны, въ которую ее можетъ вовлечь страсть, а вѣдь N. не можетъ же быть ея мужемъ, — и по родству съ ней, да и по положенію его въ свѣтѣ. Онъ для Сони незавидный женихъ; ни чину, ни состоянія, да и что за каррьера, цѣлый вѣкъ быть учителемъ.

" — Нѣтъ, ma chere! мы ей найдемъ хорошаго жениха, присовокупила добрая княгиня: — и добраго и солиднаго, и имѣющаго почетное мѣсто въ обществѣ.

" — Я совершенно раздѣляю мнѣніе княгини, сказала Ольга Петровна: — тѣмъ болѣе, что я взяла тебя на свои руки и должна заботиться, какъ о родной дочери, и это я, кажется, исполняю, а потому съ этого дня я хочу, если не совершенно прекратить твои уроки, — это сдѣлать вдругъ неловко, — то по крайней мѣрѣ ты должна съ N. заниматься гораздо меньше.

"Весь этотъ разсказъ, со всѣми его нотами и рѣшеніями, меня страшно взволновалъ и оскорбилъ. Но я подавила въ себѣ эти чувства и хладнокровно отвѣчала моей благодѣтельницѣ: напрасно она, когда сама упрашивала N. давать мнѣ уроки, не посовѣтовалась прежде съ княгиней, которая, какъ видно, лучше ея понимаетъ въ чемъ дѣло, и тогда бы не нужно было въ настоящее время принимать разныя предосторожности. Но впрочемъ, я васъ прошу прекратить мои занятія и еще разъ посовѣтоваться съ ея сіятельствомъ, какъ и что со мною дѣлать….

Это послѣднее замѣчаніе взорвало мою благодѣтельницу.

" — Ты все врешь, закричала она на меня: — это вздоръ! мнѣ не нужно ни чьихъ совѣтовъ! Я все сама знаю я давно хотѣла все это передѣлать — и давно вижу всѣ ваши штуки ты воображаешь, что я такъ и повѣрила вамъ намедни, какъ же! дуру нашли! нѣтъ, меня не проведешь…..

" — Однакожъ, вы, до совѣта ея сіятельства, сами ничего не предпринимали? сказала я ей самымъ кроткимъ голосомъ. — И вотъ, если вамъ угодно, я въ слѣдующій же разъ все разскажу про княгиню брату, и конечно, онъ самъ, какъ не любитель никакихъ сплетней, не только прекратитъ со мною свои занятія, но послѣ такихъ разговоровъ, вѣроятно, перестанетъ къ намъ ѣздить, что, вѣроятно, лучше всего утѣшитъ княгиню и успокоитъ васъ.

" — Васъ не просятъ ни чѣмъ распоряжаться, сударыня! заговорила снова Ольга Петровна. — Кто вамъ велитъ запрещать ѣздить брату! Это неприлично; что будутъ говорить про насъ другіе да и братецъ не захочетъ этого! и на что это похоже, если ты ему перескажешь все это….. нѣтъ этого не смѣй дѣлать. Что N. подумаетъ! — нѣтъ, нѣтъ, ты ничего не говори, и виду не показывай слышишь! а я ужъ лучше сама распоряжусь — да, ты смотри и княгинѣ то не дай замѣтить, что я тебѣ все разсказала. Вѣдь она тебѣ добра желаетъ, а ты пожалуй ей грубостей надѣлаешь. Отъ тебя все станется!

"Мнѣ было и тяжело и смѣшно видѣть эту безхарактерность и злобу ко мнѣ — за что? но я рѣшилась добиться чего нибудь опредѣленнаго, чтобы лучше сообразить, какъ намъ вести себя съ N., а потому и начала покорнымъ тономъ:

" — Напрасно вы предостерегаете меня, Ольга Петровна, въ моемъ обращеніи съ княгиней. Я, какъ вижу теперь, лучше васъ понимаю, чего ей хочется и о чемъ она хлопочетъ. Она уже давно сватаетъ меня за своего друга, этого вѣчнаго моего поклонника, который ужасно надоѣдаетъ мнѣ своими ухаживаньями. Она мнѣ давно уже, очень тонко, говорила о преданной любви этого Петровина ко мнѣ, о его готовности жениться на мнѣ хоть сейчасъ, и даже въ предпрошлый четвергъ довольно настойчиво уговаривала меня быть съ нимъ понѣжнѣе и поласковѣе…. я, шутками, кое какъ отдѣлалась отъ нее и танцы спасли меня отъ дальнѣйшихъ преслѣдованій. Вотъ по моему и разгадка, почему ваша кузина такъ заботится разорвать мое знакомство съ братомъ, воображая, что онъ, какъ молодой человѣкъ, можетъ мнѣ нравиться больше, нежели этотъ отжившій старичишка, и что удаливъ моего родственника, ей удобнѣе будетъ завладѣть мною, и своими хитростями сблизить меня съ Петровинымъ и влюбить меня въ него. Она съумѣла перехитрить только васъ, не воображая, разумѣется, что вы все перескажете мнѣ, и что я въ свою очередь также разскажу вамъ все про нее; въ противномъ случаѣ, она вѣрно начала бы дѣйствовать иначе.

"Мой разсказъ имѣлъ хорошое вліяніе на мою благодѣтельницу. Сначала она было не повѣрила мнѣ; но потомъ одумалась и начала меня бранить, почему я прежде поразсказала ей обо всѣхъ продѣлкахъ княгини, и этимъ ввела ее въ дуры, и кончила тѣмъ, что опять разрѣшила (на зло княгинѣ), продолжать мои уроки съ N., не говоря ему ничего объ этомъ. Но впрочемъ, прибавила она, чтобы я все-таки поменьше сидѣла въ классѣ, и была бы осторожнѣе въ обращеніи съ N., особенно при княгинѣ….

"Боже мой! Боже мой! и это жизнь! — Вѣчная сплетница, изъ какихъ то разсчетовъ, если захочетъ сдѣлать мнѣ зло, она можетъ это выполнить нимало не задумываясь: кому заступиться за меня? меня выдадутъ головою первому встрѣчному…, мои благодѣтели готовы повѣрить каждому, кто бы имъ ни сказалъ, что я сдѣлала тьму преступленій, и они, не раздумывая долго, начнутъ меня казнить за все…. Да, Лёня! да, бѣдность страшная вещь! Мнѣ иногда приходитъ въ голову, отчего же люди не всѣ поровну имѣютъ деньги? Отчего добрѣйшіе имѣютъ почти всегда гораздо меньше злыхъ?

"Вотъ, напримѣръ, за что у этихъ стариковъ, у которыхъ я живу, тамъ много состоянія, что они не задумываясь могутъ выполнять всѣ свои прихоти, тогда какъ мы не можемъ для себя сдѣлать самого необходимаго въ жизни — защитить себя отъ ихъ оскорбленій…. Это несправедливо! гадко! И есть люди, которые завидуютъ мнѣ. — Да и какъ не позавидовать? — Они видятъ на мнѣ голковыя тряпки, — видятъ всегда толпу гостей, для потѣхи которыхъ меня заставляютъ играть и плясать, да еще требуютъ, чтобы у меня былъ веселый видъ, и я, для избѣжанія непріятностей, стараюсь улыбаться, тогда какъ каждую минуту слезы меня душатъ; — я глотаю ихъ и еще болѣе стараюсь улыбнуться. Лицо у меня разгорается отъ внутренней борьбы, улыбка дѣлается судорожной — никто не замѣчаетъ этого (кромѣ N.) и всѣ находятъ, что я очень весела и довольна, а слѣдовательно и — счастлива!

"Случается, что хандра пересилитъ меня: ни строгія приказанія, ни страхъ быть разруганной, не можетъ заставить меня вызвать на мое лицо хотя легкую улыбку. — Я едва говорю, едва отвѣчаю на вопросы избранныхъ гостей и всѣми силами стараюсь уединяться. Гости наконецъ замѣчаютъ это, перешептываются, и разумѣется всякой по своему дѣлаетъ заключеніе, а между тѣмъ въ слухъ выражаютъ свое участіе распросами объ моемъ здоровьѣ и пр. Результатомъ же всего этого бываетъ всегда то, что, послѣ гостей, меня призываютъ на судъ мои благодѣтели. Начинаютъ мнѣ доказывать мою черную неблагодарность, говорятъ мнѣ, что я не умѣю цѣнить ихъ благодѣянія, что я не хочу понять, что всѣ гости, которые бываютъ у нихъ, обходятся со мною ласково по милости ихъ, что я сама по себѣ ничего не значу. Тутъ начинаются упреки моимъ сиротствомъ, плебейскимъ происхожденіемъ, моимъ нищенствомъ и въ заключеніе напоминаютъ мнѣ, что они могутъ меня возвратить въ первобытное состояніе. Изъ барышни, которую всѣ (по милости ихъ) уважаютъ, они сдѣлаютъ себѣ кухарку, прачку.

"Мнѣ иногда приходило въ голову, при этихъ сценахъ, броситься на этихъ изверговъ и задушить ихъ. Я бы погибла за нихъ, но сколько бы я спасла невинныхъ жертвъ отъ подобныхъ мученій…. Но натура моя слаба; при такой мысли мнѣ дѣлалось дурно и я впадала въ безпамятство. Какъ противны, и странны кажутся мнѣ эти люди!

"Прежде, когда я была моложе, я не всегда вытерпливала такое обращеніе. Часто я возражала имъ, и доказывала, что не я просила ихъ взять меня, даже мать моя не хотѣла этого, что, вѣроятно, тогда мнѣ лучше было бы остаться въ первобытномъ состояніи, мать любила меня, и никто при ней не посмѣлъ бы ни въ чемъ упрекнуть меня, и тогда я была бы счастливѣе — нищей, нежели теперь названной барышней…. Но теперь я не смѣю вымолвить слова. Нечистое прикосновеніе ихъ рукъ можетъ довести меня до отчаянія, до изступленія. Мысль, что подобная сцена не скроется и отъ N., ужасаетъ меня. Что будетъ съ нимъ тогда?… О, какъ все это страшно!… за чѣмъ N. полюбилъ меня, — мнѣ бы легче было переносить одной всѣ эти ужасныя оскорбленія!

"А слыхала ли ты Лёня, какъ эти люди, мучающіе меня каждую минуту, хвалятъ меня всѣмъ постороннимъ? Какъ ласкаютъ меня, даже цалуютъ, называя меня милой дочерью, утѣшеніемъ ихъ старости!

"Мы веселы и счастливы только тогда, когда она весела и довольна, объ одномъ молимъ Бога, чтобы намъ пристроить ее за хорошаго человѣка, — мы не ищемъ богатства, у насъ своего довольно!

"Всѣ дивятся такой добротѣ и подобные мнѣ злятся и завидуютъ мнѣ, а лучшіе изъ нихъ радуются, что Богъ за сиротство наградилъ меня такими благодѣтелями! Если бъ ты знала, какъ раздражаютъ меня подобные разговоры! Какъ мнѣ хочется уличить при всѣхъ этихъ лицемѣровъ. Но повѣрятъ ли мнѣ? — Вся видимость станетъ за нихъ. Моя болѣзненность служитъ доказательствомъ только тому, что меня очень балуютъ и нѣжатъ; ну, а другихъ доказательствъ нѣтъ…. А N., мой бѣдный N.!

Какъ страшно его мучитъ моя жизнь, — какъ я не стараюсь многое скрывать отъ него, онъ угадываетъ все, и страдаетъ больше моего…. О, Боже! зачѣмъ онъ, бѣдный, такъ любитъ меня! Вотъ что выходитъ изъ нашей любви, — мы страдаемъ другъ за друга, и только. Лучше бъ мнѣ страдать одной, какъ я прежде страдала. За чѣмъ же я еще мучаю его

"Еслибъ ты посмотрѣла на него теперь, моя Лёня, какъ похудѣлъ онъ, мой бѣдный, бѣдный N.!

"Какъ горячо я благодарю Бога всякій разъ, когда намъ удастся просидѣть съ N. совершенно однимъ. Какъ эта бесѣда видимо вливаетъ спокойствіе въ встревоженную душу моего N. — Какъ хорошо намъ бываетъ, когда мы прильнемъ другъ къ другу, — какъ я люблю разбирать и цаловать его прекрасные волосы, какъ отрадно глядѣть въ его умные, полные любви глаза… и какъ онъ крѣпко, крѣпко сжимаетъ меня въ своихъ объятіяхъ. Кажется, и смерть не разлучила бы насъ въ эту минуту!… да, смерть не разлучила бъ, а вотъ шорохъ платья Ольги Петровны всегда разбрасываетъ насъ въ разныя стороны… страшно, однако, что это за магическая сила — страхъ!?…

"Мнѣ иногда приходитъ въ голову, что если N. разлюбитъ меня? — Ты скажешь, что этого не можетъ быть! — да отъ чего же? — Онъ можетъ встрѣтить дѣвушку, которую полюбитъ больше меня, съ которой у него будетъ больше симпатіи. Да она еще можетъ быть гораздо образованнѣе меня, и это уже можетъ сдѣлать большой перевѣсъ на ея сторону я думаю, что N. увлекся мною изъ состраданія… вѣдь любилъ же онъ до меня эту черноокую красавицу, за разсказъ о которой, помнишь, я еще такъ страшно взбунтовалась! — На меня эти думы наводятъ страшную хандру. Вотъ, думаю я, эта бѣдная дѣвушка, которая была такъ страстно привязана къ N., и какъ ей страшно было пережить вѣру во взаимность! — Онъ уѣхалъ, а что сталось съ нею?… Бѣдная! бѣдная! и я, я теперь обладаю тѣмъ сокровищемъ, за которое она можетъ быть поплатились жизнію. Міръ праху ея! если она въ могилѣ, и дай Богъ; если она жива еще, чтобъ носила утѣшеніе въ другомъ сердцѣ, болѣе ее понимающемъ и любящемъ. — Какъ бы хорошо было мнѣ умереть теперь. Моя смерть прекратила бы страданія и мои и его: N. пересталъ бы терзаться при видѣ моей зависимости. Ты скажешь, что я глупа, что я не подумала о томъ, что будетъ тогда съ N! О, да! Онъ будетъ страшно огорченъ, но не на долго, — онъ мужчина и поневолѣ долженъ будетъ вслушиваться въ общіе интересы и наконецъ увлечется ими, и снова полюбитъ жизнь и найдетъ себѣ достойную подругу…

"Прощай! Сейчасъ Ольга Петровна разбранила меня за то, что на ней надетъ чепчикъ не къ лицу, и что я никогда не позабочусь объ ея туалетѣ; я сѣла переколоть банты; это увидалъ Прокофій Петровичъ, и задалъ мнѣ строгій выговоръ, что я все занимаюсь тряпками, а онъ за мое ученье деньги платитъ….

Черезъ два дня.

"Боже мой! Да кто же первый выдумалъ взять къ себѣ воспитанницу. Это адская выдумка! Понимаешь ли ты, Лёня, какъ люди хорошо воспользовались этой выдумкой. Ты видишь, вотъ два старика, они богаты. Что покупается, они все могутъ имѣть, но имъ скучно. Они заводятъ болонокъ, попугаевъ, учатъ ихъ, командуютъ ими, по и это дѣлается скучно. Мудрено ли взять верхъ надъ безсловесными животными? Имъ бы хотѣлось для забавы имѣть существо подобное себѣ; прислуга? — но это люди не воспитанные, не развитые, по ихъ мнѣнію, тѣже животныя. Взялибъ они дурака, какъ дѣлывали въ старину ихъ отцы, да это теперь не въ модѣ. Да и въ дуракѣ толку мало, онъ тоже, что болонка или попугай, и надъ нимъ верхъ взять не трудно! Они задумались, начали совѣтоваться и положили взять для утѣшенія себя существо, равное себѣ по созданію, и посредствомъ воспитанія возвысить его до себя, или даже постараться дать ему обширное образованіе и тогда уже показать надъ нимъ свою власть. Показать ему, что онъ съ своимъ умомъ, съ своимъ образованіемъ передъ ними ничтоженъ. Онъ тотъ же попугай, таже болонка. У нихъ есть въ рукахъ всѣ средства, чтобы обуздать его волю, за нихъ — право сильнаго. Рѣшившись устроить для себя такое прекрасное развлеченіе, они объявляютъ всѣмъ и каждому благое намѣреніе, взять къ себѣ бѣдную сироту. Замѣть, что такіе люди всегда берутъ дѣвочекъ. Они хорошо знаютъ, что мальчикъ, занимающійся чѣмъ нибудь или поступившій на службу, уже не будетъ вполнѣ принадлежать имъ. Онъ ускользнетъ отъ нихъ при первой возможности и они останутся съ пустыми руками Сдѣлавши гласнымъ свое желаніе, они прибавляютъ, что они берутъ ребенка для того, чтобы усыновить его, и обѣщаютъ наградить образованіемъ и деньгами. Бѣдные соблазняются такими обѣщаніями, толпами бросаются съ несчастными дѣтьми къ этимъ благодѣтелямъ и молятъ ихъ осчастливить бѣдную сироту. Но эти богатые благодѣтели, люди осмотрительные. Они не вдругъ рѣшатся на такой важный подвигъ. Они прежде всего стараются выбирать ребенка изъ круглыхъ сиротъ, чтобы владѣть имъ вполнѣ, и чтобы его семейство было извѣстно съ хорошей стороны; изъ дурнаго семейства, ребенка никто не возьметъ, такъ пускай онъ тамъ и гибнетъ. Вѣдь не обязаны же они, въ самомъ дѣлѣ, спасать еще сиротъ и отъ дурной жизни! Есть и такіе, которые главнымъ условіемъ полагаютъ то, чтобы ребенокъ былъ непремѣнно изъ благородныхъ. Въ немъ чище кровь, говорятъ они, и его нестыдно вести съ собою наровнѣ. Но участь и этихъ благородныхъ сиротъ точно также бываетъ незавидна, какъи наша. Наконецъ, цѣлая толпа дѣтей у нихъ передъ глазами, со всѣми преимуществами, и тогда они выбираютъ изъ всѣхъ самого красиваго ребенка. Боже мой! Сколько пріятныхъ заботъ появилось въ этой безцвѣтной жизни; прежде всего начали нашивать самыхъ блестящихъ нарядовъ для милой малютки, въ которыхъ она похожа больше на разкрахмаленпую куклу, нежели на ребенка. Что нужды! зато есть на что полюбоваться и надъ чѣмъ посмѣяться. Наконецъ, начинаютъ учить. Къ удовольствію благодѣтелей, въ ребенкѣ оказываются и хорошія способности и отличная память, — ужасно рады! Давай пичкать его всѣмъ, всѣмъ, не разбирая занятій и не обращая вниманія на возрастъ и наклонности, а торопясь только поскорѣе сдѣлать изъ него образованнаго, ученаго попугая, и тѣмъ доставить и себѣ и знакомымъ своимъ невыразимую забаву. Такое безтолковое воспитаніе не принесетъ ребенку, впослѣдствіи, существенной пользы? Что до этого! Нужно, чтобы всѣ люди прокричали, что вотъ де Богъ послалъ сиротѣ какое счастье, и учатъ и одѣваютъ, какъ родное дѣтище.

"А сирота ростетъ, ростетъ, а съ ней вмѣстѣ ростетъ и ея будущая, горькая участь. Упреки въ бѣдности уже съ дѣтства начинаютъ точить ея молодое сердце. Требованіе безпрерывнаго почтенія и благодарности за каждый кусокъ, и за фиглярское ученіе, которымъ ее мучаютъ для своей же забавы, положили уже въ ея душу зародышъ ненависти къ ея благодѣтелямъ. Всякое дѣло, которымъ они хвалятся, какъ примѣромъ добра, ей уже не кажется добромъ. Она на себѣ съ горечью испытываетъ ихъ благодѣянія. Наконецъ, съ лѣтами, она начинаетъ понимать, что ея воспитатели, вдобавокъ, къ ихъ мнимодобрымъ качествамъ, имѣютъ еще сторону, которая оскорбляетъ ея дѣвственное, юное воображеніе. Они оказываются людьми безнравственными. Вскорѣ эта безнравственность начинаетъ касаться ее.

"Бѣдная дѣвушка, сирота, едва вышедшая изъ пеленъ, едва начавшая понимать жизнь, уже вступаетъ въ борьбу съ этою жизнью. Борьба не по силамъ бѣдной! Но она не даромъ прожила свои юные годы, не даромъ испытала на себѣ всѣ упреки, всѣ грубости, всѣ преслѣдованія. Чужая всѣмъ, сосредоточенная въ самой себѣ, она создала себѣ свои правила, совершенно противоположныя правиламъ своихъ воспитателей. Она рѣшилась оставить ихъ, какъ своихъ птенцовъ, всѣми силами души и сердца. Здоровье ея истощается, но душа крѣпнетъ. Силы духа ростутъ, ненависть ко всѣмъ людямъ, особенно провозглашающимъ себя благодѣтелями, укореняется съ каждымъ часомъ. Она представляетъ ихъ себѣ вампирами, которые уносятъ къ себѣ дѣтей, чтобы пить изъ нихъ кровь по каплѣ…. Бѣдная сирота! она дрожитъ, изнемогаетъ отъ отчаянія; силы готовы оставить ее; но лихорадочный жаръ помогаетъ ей. Она съ стремительностью, съ энергіей раненой львицы бросается на своего преслѣдователя и грозитъ при первой попыткѣ задушить дерзкаго….

"Много отняла жизни и здоровья эта борьба у бѣдной дѣвушки; но теперь ея благодѣтель, ея добрый отецъ еще перемѣнилъ эпитетъ — на ея неутомимаго мстителя. Каждый шагъ, каждое слово, каждое дѣйствіе бѣдной дѣвушки, съ адской разсчитанностью было отравлено самымъ медленнымъ, самымъ мучительнымъ ядомъ. Но она, гордая своей побѣдой, какъ будто не замѣчаетъ этого, и съ святымъ терпѣніемъ несетъ крестъ свой, твердо рѣшась не падать подъ его тяжестью.

"Но во всякой ли женщинѣ хватитъ на столько силы, чтобъ такъ отчаянно защищать себя! Часто случается, что измученная постоянными упреками и грубостями, она, бѣдная, не видитъ конца своимъ мученіямъ и съ отчаяніемъ въ душѣ поддается или силѣ, или соблазну.

"Часто мнѣ случалось слышать о подобныхъ женщинахъ, страждущихъ мученицъ; спросишь объ нихъ, кто были они, и всегда отвѣтъ: фаворитка или воспитанница!

"О Боже! бѣдныя дѣти! Зачѣмъ обольщаетесь вы, отцы ихъ, блестящими обѣщаніями богатыхъ стариковъ! Зачѣмъ не подумаете вы о томъ, что бѣдность никогда не уживется съ богатствомъ? Самая радушная помощь богача бѣдняку должна казаться горькой милостынею, вы отдаете всю жизнь вашего ребенка за лакомый кусокъ и за красивую тряпку! Страшно вамъ будетъ отвѣчать передъ судилищемъ Бога! Подумайте! и вы, какъ Іуда-Христопродавецъ, продаете чистую, невинную жизнь вашихсь дѣтей.

"Прости меня, моя добрая, Лёничка, что я такъ заболталась о предметѣ, вовсе не интересномъ для тебя. Ты знаешь, что это мой конекъ, что я сама имянуюсь воспитанницею, и что первыя строки моего разсужденія объ этихъ несчастныхъ близко касаются меня самой. Это моя жизнь, мои страданія. Мнѣ-то предстояла такая страшная борьба. Но Богъ заступился за меня, и я осталась побѣдительницей!… Знакомство съ N. также много помогло моему избавленію. Должно быть Прокофью Петровичу совѣстно было вообразить, что N. узнаетъ о его продѣлкахъ и будетъ презирать его, тѣмъ болѣе, что онъ самъ часто разсказывалъ ему о своихъ ко мнѣ отеческихъ чувствахъ. Но, несмотря ни на что, онъ все таки и теперь еще мнѣ мститъ; упрекаетъ меня въ безнравственныхъ наклонностяхъ, въ кокетствѣ, да и мало ли чѣмъ допекаетъ меня, и признаюсь, такая жизнь мучитъ меня, и мнѣ нѣсколько разъ, до объясненія съ N., приходила въ голову мысль о самоубійствѣ…. Теперь меня спасаетъ любовь N. и не только грустныя мысли рѣже стали посѣщать меня, по я часто, глядя на N., забывалась до того, что ничего окружающаго не понимала и не видѣла.

"Это письмо передастъ тебѣ Юрій, онъ на дняхъ собирается въ Петербургъ, и я поручила ему отдать тебѣ тихонько это всѣхъ этотъ пакетъ. А я напишу тебѣ еще маленькую оффиціальную записку, которую ты можешь показать всѣмъ.

"Я рада за тебя, что Юрій пріѣдетъ въ П.-бургъ. Все таки онъ лучше всѣхъ окружающихъ, съ которыми ты обречена теперь жить. Ты вѣрно ему очень обрадуешься. Обнимаю тебя, Соня.

«Р. S. N. обѣщалъ написать къ тебѣ письмо, которое я и вложу сюда. Еще новость: взяли Лизу, помнишь, дѣвочку лѣтъ четырнадцати, съ тѣмъ, чтобы я учила ее всему, что сама знаю, и даже отдали ее подъ мой присмотръ. Это будетъ воспитанница стараго порядка. Но, Боже мой! какъ я боюсь за нее. Конечно, у нея отецъ и мать, но что жь изъ этого, эти препятствія не остановятъ Прокофія Петровича, того и гляжу, что онъ начнетъ преслѣдовать и Лизу, какъ меня, своими любезностями. Что мнѣ дѣлать тогда? Опять борьба за чужую жизнь! еще страшнѣе, еще тяжелѣе!»

Отъ Елены Териной къ Софьѣ Звѣркиной.

С. Петербургъ, іюня 30.

"Юрій пріѣхалъ и поразилъ меня своимъ франтовствомъ. Представь себѣ, мой другъ Соничка, его уже вовсе не интересную фигуру, съ какой-то вѣчно робкой, неопредѣленной походкой, съ локтями, какъ-то вывороченными напередъ, точно, какъ будто онъ хочетъ взяться за фартучекъ и сдѣлать первое па, и, за отсутствіемъ фартучка, несчастныя кисти висятъ какъ-то неуклюже, съ растопыренными пальцами. Хорошо еще, если есть въ рукахъ шляпа! Потомъ этотъ пристальный, но какъ-то полубезжизненный взглядъ и онъ-то является ко мнѣ, и завитъ! Какъ не была я ему рада, но не могла удержаться отъ смѣха. И онъ, какъ всегда, не разбирая, не понимая причины смѣха, началъ самъ смѣяться отъ всей души, закинулъ голову назадъ и закатилъ подъ лобъ глаза, какъ это онъ всегда дѣлаетъ. Такъ мы смѣялись, наконецъ, я первая заговорила: спросила про тебя, и онъ мнѣ подалъ твои письма. — Милая моя Соня! Зачѣмъ же столько грусти въ твоемъ письмѣ? Авось вы скоро соединитесь съ N., и тогда ты забудешь всѣ непріятности. Стоитъ ли огорчаться всякимъ вздоромъ. Вы съ N., въ самомъ дѣлѣ, слишкомъ смѣлы, — вамъ надо быть какъ можно поосмотрительнѣе и поосторожнѣе. Я когда бывала у васъ, такъ у меня всегда была душа не на мѣстѣ: ну, увидятъ! Ты жалуешься на своихъ стариковъ! Помилуй, чего же ты отъ нихъ хочешь? вѣдь ты не дочь имъ, и, право, они еще иногда добры къ тебѣ, вѣдь они тебѣ дарятъ иногда очень порядочныя вещи и стараются доставить тебѣ хотя какое нибудь удовольствіе. А ты вотъ посмотри, какова моя-то жизнь. Во-первыхъ, маменька никогда не позаботится о моемъ туалетѣ. По ней, ходи хоть вѣчно въ ситцевомъ платьѣ, хорошо еще, что мнѣ теперь положили жалованье. Но и тутъ, когда я что сдѣлаю, даже на свои деньги, за это меня точатъ, какъ ржа желѣзо, и вѣчно попрекаютъ сестрой. Велятъ у нея учиться: она, что не надѣнетъ, къ ней все хорошо. Въ нее и такъ всѣ влюбляются, несмотря на то, что у нея четверо дѣтей, а я должна принарядиться, чтобъ меня замѣтили. Вотъ скажу тебѣ новость, Соня, за мной здѣсь ухаживаютъ двое: одинъ, Буйволовъ, очень тихій и пресмѣшной: все вздыхаетъ и не сводитъ съ меня глазъ, и ужасно услужливъ. Уроню ли я платокъ, онъ такъ и бросится со всѣхъ ногъ подымать его. И непремѣнно ушибетъ себѣ что нибудь. А на гуляньяхъ такъ и сторожитъ, чтобы кто нибудь не толкнулъ меня. Другой, Орскій — этотъ всегда серьёзенъ и если я заговорю съ нимъ, онъ весь вспыхнетъ; онъ тоже услужливъ, но какъ-то въ другомъ родѣ, — и этотъ мнѣ нравится больше. Впрочемъ, я съ обоими любезничаю, и мнѣ всегда бываетъ съ ними очень весело. За то и достается же мнѣ отъ маменьки и отъ сестры. Маменька увѣряетъ, что я изъ рукъ вонъ кокетничаю, старается при нихъ дѣлать мнѣ замѣчанія, даже выговоры, чтобъ меня болѣе конфузить, и наконецъ говоритъ, что я срамлю ее своимъ поведеніемъ, и что она готова меня сбыть съ рукъ за перваго встрѣчнаго, только чтобы избавиться отъ меня, и пр., и пр. И при всѣхъ этихъ упрекахъ ставитъ мнѣ въ примѣръ сестру! Мою сестру, которая такъ неблагодарно измѣняетъ своему мужу! Вотъ что значитъ быть замужемъ — ничего не замѣчаютъ. Какъ-то разъ я вышла изъ терпѣнія и сказала, что сестра себя ведетъ хуже меня, позволяя за собой ухаживать, что у нея есть мужъ, дѣти…. Боже мой! какъ разсердилась на меня за это маменька. «Да что ты врешь! да какъ ты смѣешь говорить это про сестру; да она во всѣхъ отношеніяхъ выше тебя! да ты ея подошвы не стоишь!» Господи! За что же меня не любитъ родная мать? Что я сдѣлала ей? За что сестрѣ все прощается, а мнѣ все ставится въ вину? Грустно такъ жить, мой другъ Соня! Тебѣ есть съ кѣмъ отдохнуть, у тебя N., а я одна, вѣчно одна, а если кто и приметъ во мнѣ участіе, такъ и сестра старается этихъ людей отдалять отъ меня. Вотъ и теперь сестра ревнуетъ ко мнѣ моихъ обожателей. Ей досадно, что они не за ней ухаживаютъ, и она ихъ безпрестанно поднимаетъ насмѣхъ. Одинъ зять мой любитъ меня, и принимаетъ во мнѣ участіе отъ души; но ему, бѣдному, во-первыхъ не до меня, а во-вторыхъ при всѣхъ онъ даже и боится показать мнѣ участіе, чтобы не оскорбить этимъ жену. Боже мой, какъ онъ любитъ ее! Еще вообрази, Соня, что выдумалъ Юрій. Все пристаетъ ко мнѣ, зачѣмъ я слишкомъ фамильярно обращаюсь съ Буйволовымъ и Орскимъ! Точно опекунъ мой! Съ ума сошелъ человѣкъ. Да ему-то что до меня за дѣло? — надоѣли они мнѣ всѣ съ своими наставленіями. Какъ мнѣ хочется въ Москву! къ вамъ, друзья мои; одно только жаль мнѣ оставить моихъ поклонниковъ, скоро ли еще въ Москвѣ наживешь себѣ такихъ усердныхъ и преданныхъ.

"Ахъ, ma chère, Какъ весело бываетъ на Невскомъ проспектѣ! Что за костюмы, чудо! Я сама одѣваюсь съ большимъ вкусомъ. У меня есть соломенная àjour шляпка, съ бѣлой отдѣлкой, и еще гроденаплевая розовая. Я нашила себѣ много платьевъ: кембриковое, органдиновое, кисейное, муслиновое, и всѣ премило сшиты. Къ этому хорошенькіе канзу и еще шарфъ. Сдѣлала мнѣ маменька сама зеленый клѣтчатый салопъ и весь на зеленомъ флорансѣ, чудо какъ хорошъ! Вотъ бы, Соня, ты бы попросила своихъ сшить себѣ такой же, онъ не очень дорогъ, всего 160 р.; за то прелесть! Я завиваю всякій день локоны, и хожу въ шнуровкѣ; вообще интересничаю на-пропалую, не смотря ни на что. Не знаю, что за милость ко мнѣ Юрія, вѣдь тоже ухаживаетъ за мною и очень любезенъ, только жаль, что это не идетъ къ его фигурѣ. Онъ собирается скоро ѣхать въ Москву, и это письмо я пошлю съ нимъ. Отдай отъ меня записочку N, и скажи ему спасибо за его милое, вполнѣ братское письмо. Онъ мнѣ жалуется на тебя, что ты очень хандришь и боится за твое здоровье. Зоветъ меня поскорѣе въ Москву. А будто ты меня послушаешься? Я, съ своей стороны, писала ему, что ты боишься, чтобы онъ не разлюбилъ тебя, — вотъ я и сосплетничала!

"Забыла тебѣ написать, что мнѣ отъ маменьки достается и за Юрія, зачѣмъ я съ нимъ хороша. — «Что ты замужъ, что ли, за него хочешь, за этого нищаго? еще успѣешь выскочить, матушка, эдакой-то дряни много вездѣ! Пріятельница гвоя, что ли, тебѣ его сватаетъ, а?» (то есть ты), и вотъ все такъ-то они меня угощаютъ почти ежедневно — и за что все это?… Я иногда по цѣлымъ днямъ плачу; ну, когда увидятъ, и за это брань. Юрій, должно быть, замѣчаетъ все это, потому что часто говоритъ мнѣ: «Пора бы вамъ въ Москву! здѣсь все такой дрянной народъ около васъ, тамъ вамъ лучше будетъ, тамъ всѣ друзья ваши!» Ужь не считаетъ ли онъ и себя въ числѣ моихъ друзей, это презабавно, право! Впрочемъ, какъ онъ ни страненъ, но онъ все-таки очень благородный человѣкъ. Братъ его очень полюбилъ.

«Ну, вотъ, Соня, ты иногда грустишь, что у тебя нѣтъ матери, но у тебя есть N., который замѣняетъ тебѣ всякую родню. Вотъ у меня и мать есть, да хуже мачихи, сестра хуже золовки, мнѣ не къ кому преклонить голову; они ненавидятъ меня, а за что? Что сдѣлала я имъ? Прости меня, моя милая Соничка; вѣрно я надоѣла тебѣ съ моими жалобами, но ты знаешь, что мнѣ не съ кѣмъ подѣлиться своимъ горемъ, кромѣ тебя. Авось скоро пріѣдемъ въ Москву, скоро уйидимся съ тобою — Прощай, мой другъ, обнимаю тебя крѣпко! Твоя Е.».

"P.S. Пиши, пожалуйста, мнѣ все, что у васъ дѣлается, а то неизвѣстность мучительна. Будь же ты разсудительнѣе и не огорчайся всякимъ вздоромъ, вѣдь ты этимъ измучила своего N. Да еще, пожалуйста, не откладывай такъ на долго отсылку своихъ писемъ ко мнѣ.

Отъ С. Звѣркиной къ Е. Териной.

Москва, іюля 15.

"Не знаю я, чѣмъ кончатся всѣ эти несносныя преслѣдованія. Вообрази, Лёня, что мнѣ теперь не даютъ ни отдыха, ни срока съ разнаго рода женихами. Ну, вотъ, съ нѣкотораго времени только и толкуютъ, что про жениховъ. Надоѣли, мочи нѣтъ, а главное я боюсь вотъ чего: ну, если они потребуютъ отъ меня повиновенія? Если скажутъ: выходи вотъ за того или за этого, — что дѣлать тогда? Разумѣется, я не пойду, и, конечно, насильно меня выдать нельзя. Но я знаю, что малѣйшее противорѣчіе съ моей стороны раздражить моихъ благодѣтелей до такой степени, что они готовы будутъ сдѣлать мнѣ тысячу непріятностей; а они многое, многое могутъ! И мнѣ тогда прійдется прежде времени бѣжать изъ этого дома, бѣжать! а какъ и куда? Ты скажешь: «разумѣется къ N.!» Но какъ это будетъ тяжело для него, почти до невозможности. Мы, впрочемъ, уже переговорили съ нимъ объ этомъ, и онъ хочетъ на время увезти меня къ своимъ знакомымъ, и потомъ, устроившись какъ нибудь, поскорѣе обвѣнчаться. Но мнѣ страшно становится и то, что мнѣ надо будетъ уѣхать тихонько изъ дому, и то, что N. еще такъ мало имѣетъ средствъ, чтобы устроиться для семейной жизни. Да, бѣдность скверная вещь! И какъ богатые умѣютъ пользоваться чужою нуждою. Представь себѣ, что N. теперь трудится по цѣлымъ днямъ и ночамъ и едва имѣетъ возможность существовать одинъ. Это отъ того, что онъ часто работаетъ за спасибо. Меня ужасно удивляетъ то, что не только Чихины и подобные имъ, которые наживаются на чужой счетъ безъ зазрѣнія совѣсти, но есть люди ученые, даже уважаемые всѣми, и они не стыдятся копить деньгу чужими трудами; мнѣ бы не хотѣлось вѣрить этому, но N. смѣется надъ моей фантазіей, и говоритъ, что ученый человѣкъ не значитъ честный, потому что по большой части наукой занимаются для достиженія земныхъ благъ, а вовсе не изъ любви къ ней, и совершенно упуская изъ вида ея божественное назначеніе. Грустно это слышать, другъ мой!

"Кстати о корысти. Я разскажу тебѣ, страшное и грустное и гнусное происшествіе. Я сидѣла за рисовкой въ кабинетѣ Прокофья Петровича, и въ то же время къ нему пришолъ какой-то мѣщанинъ или мастеровой и началъ съ плачемъ упрекать Прокофья Петровича, что онъ его обобралъ и раззорилъ.

" — Перепишите вашу закладную батюшка по честности — возьмите ваши серьги, не погубите меня съ семьей и пр. пр.

"Прокофій Петровичъ что-то прикрикнулъ на него, а тотъ и завопилъ, что когда такъ, то онъ пойдетъ на него съ жалобой….

" — А я тебя упрячу въ смирительный домъ, закричалъ мой благодѣтель…. дальше я ничего не слыхала, потому что ушла. Меня ужасно напугалъ этотъ шумъ. Но меня заинтересовало это дѣло и я начала распрашивать Ольгу Петровну, и она мнѣ разсказала слѣдующее:

"Этотъ мѣщанннъ просилъ у Прокофья Петровича подъ свой домикъ, за извѣстные проценты (кажется по двѣнадцати процентовъ), двѣ тысячи рублей ассигнаціями; ему соглашались дать, но при условій, чтобы закладную написать въ три тысячи, съ тѣмъ, чтобы вмѣстѣ съ домомъ еще написать жемчужныя серги, которыя остались у нашихъ также по закладной и никто ихъ не покупалъ, слѣдовательно они ихъ этимъ условіемъ продавали какъ бы этому мѣщанину за тысячу рублей, и брали опять ихъ въ залогъ вмѣстѣ съ домомъ. Онъ согласился, но кто-то послѣ ему растолковалъ, что будто его надули, и что теперь онъ долженъ вмѣстѣ съ домомъ выкупить и вещи и также отдать за нихъ проценты, а то у него пропадетъ и домъ. Я ничего не понимаю въ этой путаницѣ, но Ольга Петровна говоритъ, что они честно поступали, а что этотъ мастеровой и дуракъ и мошенникъ. Не знаю, кто изъ нихъ правъ, но мнѣ ужасно жаль этого бѣдняка; его огорченное, отчаянное лицо не выходитъ у меня изъ головы. И я все-таки думаю, что скорѣе виноваты они: они, какъ богатые люди, скорѣе могутъ обидѣть бѣдняка!

"Этотъ случай навѣялъ на меня тоску. Мнѣ представляется, что и я участвую въ раззореніи этихъ бѣдняковъ, которыхъ обираетъ мой почтенный благодѣтель. Вѣдь и я живу на эти же деньги, которыя пріобрѣтаются такою неправдою — страшно! часть проклятія этихъ бѣдняковъ падаетъ и на меня… Нѣтъ, лучше бѣжать, бѣжать изъ этого вертепа….

"Наконецъ меня начинаютъ забавлять женихи, свахи и, главное, манера сватовства, несмотря даже и на то, что эти сцены иногда бываютъ для меня очень оскорбительны: но къ чему не привыкаешь! Дѣйствительно, невольно расхохочешься, слушая и видя весь этотъ вздоръ, которому хотятъ придать что-то таинственное и серьёзное. Не хочешь ли и ты, Лёня, посмѣяться вмѣстѣ со мною. Вотъ тебѣ одна сцена изъ этой глупой комедіи:

"Какъ-то на дняхъ, подходитъ ко мнѣ Ольга Петровна, съ очень серьёзнымъ и важнымъ лицомъ, даже въ походкѣ ея была какая-то торжественность, и говоритъ мнѣ:

" — Я пришла къ тебѣ поговорить объ очень серьёзномъ дѣлѣ. Оставь свою работу и слушай!

"Я повиновалась. Она начала такъ:

" — За тебя сватается очень выгодный женихъ, у него двѣсти душъ, онъ военный, служитъ у кого-то адъютантомъ…. вѣрные люди говорятъ, что онъ скоро будетъ даже генералъ! Онъ въ тебя влюбленъ, только и бредитъ тобою….

"Ольга Петровна остановилась, я молчала и глядѣла на нее вопросительно.

" — Что же ты молчишь? ты вѣрно его знаешь, его фамилія А--мъ! Ну, что же, хочешь идти за него?

" — Помилуйте! отвѣчала я: во-первыхъ я его вовсе не знаю, (однако я солгала; я его знаю, да и ты вѣрно помнишь какъ онъ дѣйствительно преслѣдовалъ меня, когда мы жили на Арбатѣ, и часто ходилъ къ намъ въ церковь). И какъ же я скажу, что хочу или нѣтъ, не имѣя объ немъ никакого понятія!

" — Да развѣ ты не слышишь, что у него двѣсти душъ и что онъ скоро будетъ генераломъ.

" — Что жь мнѣ за дѣло, возразила я: — да хотя бы у него было двѣсти тысячъ душъ и онъ былъ бы князь, и тогда меня не прельститъ это, тѣмъ болѣе, что я еще вовсе не намѣрена выходить за мужъ.

" — Такъ что же, ты видно цѣлый вѣкъ намѣрена сидѣть у насъ на шеѣ? Ужьнамъ, сударыня, и такъ надоѣло съ тобой няньчиться; пора пожить и для себя.

"Эта выходка разсмѣшила меня и я ей замѣтила, что они съ братомъ сами часто говорятъ, что я ихъ утѣшеніе, что они меня любятъ какъ дочь, что имъ горько было бы разстаться со мною и проч. проч. А теперь, прибавила я, вы говорите такъ, какъ будто бы желаете меня поскорѣе сжить съ рукъ.

" — Да вѣдь я поневолѣ должна тебѣ сказать сама, когда ты не понимаешь, что ты и твое ученье дорого намъ стоитъ…. Благо теперь нашелся выгодный женихъ, почему тебѣ не идти за него: и сама бы была богачка, и намъ легче будетъ…. а то пожалуй выйдешь за какого нибудь нищаго, опять на нашей же шеѣ будешь…. Да что ты важничаешь, вѣдь ты передъ А--мъ-то дрянь; должна Бога молить за такое счастье; нечего и разсуждать тутъ… а иди!… Спасибо еще, что Ясновъ отказалъ намъ на твое воспитаніе нѣсколько тысячъ, а то гдѣ бы взять?…

" — О! сдѣлайте милость, отвѣчала я: — тратьте на меня только тѣ деньги, которыя отказалъ Ясновъ и не прибавляйте вашего гроша, — не стѣсняйте себя; но только, прошу васъ, оставьте меня въ покоѣ съ вашими женихами, не сбывайте меня съ рукъ прежде времени, и если мнѣ встрѣтится порядочный человѣкъ, то я сама скажу вамъ, и буду просить вашего согласія и благословенія!…

" — Что-о! что! закричала моя старуха: — да ты съума сошла: сама хочетъ искать себѣ мужа! да что ты? вотъ куда ведутъ ваши ученыя книги, сама вишь жениха выберетъ! Нѣтъ, сударыня, я тебѣ объявляю, что если мы съ братомъ узнаемъ только, что ты помимо насъ дала слово, такъ будь твой избранный распрекрасный человѣкъ ужь не бывать тебѣ за нимъ… Да что ты и въ самомъ дѣлѣ? на братца, что ли, своего разсчитываешь — напрасно. Онъ о тебѣ и не думаетъ, онъ только забавляется съ тобою не безпокойся, не посватается, ты въ дурахъ и останешься жди, жди! Прошу покорно! сама себѣ найдетъ мужа! да мы-то на что? Ужь не бывать этому — не бывать. Мы скоро обкрутимъ тебя, вотъ только бы узнать хорошенько, если женихъ выгодный, да не картежникъ, такъ и разсуждать нечего — веселымъ пиркомъ да и за свадьбу… На твои слёзы, что ли, посмотримъ, самой послѣ слюбится, еще благодарить будешь! Я вотъ только жду одного, вотъ ужь я знаю чего, а тамъ ты и не узнаешь, какъ тебя просватаемъ — благословимъ да и подъ вѣнецъ….

"Я расхохоталась и довольно рѣзкимъ тономъ высказала ей, чтобы они съ братцемъ своимъ и не думали мной распорядиться но своему желанію, что никакія строгія мѣры не принудять меня къ согласію, что при случаѣ я не пожалѣю себя….

"Ольга Петровна долго потомъ разговаривала съ Прокофіемъ Петровичемъ и потомъ вечеромъ уже опять подсѣла ко мнѣ и начала говорить очень ласково:

" — Вотъ, Соничька, мой другъ, ты. я чай и не подумала о томъ, что ты мнѣ нагрубила? А это не хорошо! Ты бы вотъ съ насъ брала примѣрь. Мы до сорока лѣтъ дожили при маменькѣ, а не смѣли ей грубаго слова сказать. Да вотъ и теперь, — старшаго брата боимся. А съ мужчинами-то мы всегда себя вели скромно: бывало глядѣть-то на нихъ боишься, а не только говорить съ ними. А вы нынче прытки, ничего не стыдитесь. Вотъ со мною разъ былъ случай. Были мы съ маменькой у княгини В., мнѣ тогда было уже подъ сорокъ лѣтъ. Гостей было тьма, насъ всѣхъ заставили играть въ веревочку. Вотъ одинъ офицеръ такъ и увивается около меня, а я молчу. Онъ и такъ и сякъ, а я все молчу, ну ужь, какъ онъ очень пристально началъ за мною ухаживать, я и ушла въ гостиную, къ маменькѣ, да и думаю, если я ему понравилась, такъ онъ можетъ за меня черезъ княгиню посвататься. Княгиня-то замѣтила отчего я не играю и говоритъ:

" — Ну ужь, наградилъ Господь дочками мою пріятельницу, смотрѣть любо, какія все скромницы, не надо и смотрѣть за ними.

"Впослѣдствіи я узнала, отъ чего Ольга Петровна перемѣнила со мною обращеніе. Прокофій Петровичъ разсердился за сватовство, и сказалъ ей, чтобы она не ввязывалась не въ свое дѣло и что онъ знаетъ лучше ее, какого мнѣ надо жениха, и чтобы объ этомъ она никогда не смѣла со мною разговаривать… ну, и т. д-- Но будетъ…

"Однакожь, надо еще разсказать тебѣ о вчерашней сценѣ. Она до того комически была обставлена, что жаль было бы, еслибъ ты не узнала объ ней. Вчера поутру опять приходитъ ко мнѣ Ольга Петровна, и съ сладенькой миной и таинственными ужимками говоритъ, чтобы я поинтереснѣе одѣлась, да поскорѣе, что у насъ будутъ гости Я знала, что Прокофій Петровичъ уѣзжалъ на цѣлый день и что слѣдовательно эти гости ему неизвѣстны, поэтому я догадалась, что, вѣроятно, рѣчь идетъ опять о женихахъ. Не возражая и не разспрашивая, я пошла и одѣлась. Въ двѣнадцать часовъ, когда уже Прокофія Петровича не было дома, за мною присылаетъ Ольга Петровна, чтобы я пришла въ гостиную. Не могу тебѣ разсказать, до какой степени я испугалась. Мнѣ представилось, что, вотъ, подведутъ ко мнѣ жениха, потребуютъ моего согласія, начнутъ благословлять…. Я мысленно призывала на помощь моего N., и, дрожа всѣмъ тѣломъ, вошла въ гостиную. Картина, которая мнѣ представилась, была чудесная! Неожиданный сюрпризъ! — На диванѣ, съ озабоченнымъ и очень довольнымъ лицомъ, сидѣла моя благодѣтельница, а возлѣ, на креслахъ, дама, разукрашенная, разъубранная…. Дамѣ этой лѣтъ сорокъ, толстая, низенькая, съ круглымъ обрюзглымъ лицомъ, которое все страшно размалевано бѣлилами и румянами. Коротенькое и преузенькое платье (должно-быть, дареное), однако, шолковое, свѣтло-лиловое, все въ разныхъ пятнахъ; кашемировый бѣлый платокъ, на манеръ шали, и огромный закопченый, блондовый чепецъ, на который съ одной стороны приколонъ пучекъ пунцоваго марабу, а съ другой — огромный розанъ, и все это какъ-то перепутано желтыми лептами. Коленкоровый, вышитый, огромной величины воротникъ, подвязанный зеленой лентой, довершалъ чудесный костюмъ этой гостьи, для которой мнѣ приказано было поизящнѣе одѣться. Ты, вѣроятно, поняла Лёня, что это была сваха. Признаюсь тебѣ, присутствіе этой особы оскорбило меня до глубины души, но я собрала всѣ силы и рѣшилась выдержать эту сцену равнодушно, и, во что бы ни стало, одурачить ихъ обѣихъ. Началось тѣмъ, что я сдѣлала превычурный реверансъ и сѣла прескромно на кончикъ стула, опустивши глаза и сложивши руки. Сваха окинула меня съ головы до ногъ, и, обратясь къ Ольгѣ Петровнѣ, сказала въ полголоса:

" — Какая она у васъ миленькая, и какая скромница!

" — Да, отвѣчала шопотомъ Ольга Петровна: — она очень сконфузилась, видно, догадалась, за чѣмъ вы пріѣхали….

"Сваха, пользуясь, вѣроятно, благосклонностью Ольги Петровны и моею скромностью, закидала меня вопросами, въ родѣ слѣдующихъ: «чѣмъ я занимаюсь? Что я работаю? Люблю ли я гулять, наряжаться, танцовать?» и проч., и проч. Я на все отвѣчала лаконически, не распространяясь. Ей, вѣроятно, это не понравилось, и она, чтобы ободрить меня, ласково и шутя заговорила:

" — Да чего же вы стыдитесь, душенька! Сядьте поближе къ намъ, поговоримте, а мы вамъ хорошаго жениха посватаемъ — и собой молодецъ и капитанскіе эполеты на плечахъ….

"Этого было довольно, чтобы взбѣсить меня. Я вспыхнула, быстро встала съ своего мѣста, и, подошедши къ столу, гдѣ сидѣли обѣ дамы, смѣло, хотя дрожащимъ отъ волненія голосомъ, сказала свахѣ:

" — Благодарю васъ, душенька, за обѣщаніе, но вы лучше сдѣлаете, если сейчасъ же уйдете отъ насъ и никогда не осмѣлитесь снова показаться къ намъ. Я не люблю свахъ, особенно такихъ нарядныхъ и ласковыхъ, какъ вы!…

"Ольга Петровна вспыхнула, вскочила, сваха что-то забормотала, но я ушла, не дожидаясь возраженій. Ты, вѣроятно, удивляешься моей смѣлости, но я рѣшилась на такой поступокъ, имѣя въ виду заступничество Прокофія Петровича, который почему-то ненавидѣлъ свахъ. Ольга Петровна, потихоньку отъ него, пригласила эту чучелу, чрезъ сосѣдку, именно въ тотъ день, когда она знала, что ея брата не будетъ дома. По отъѣздѣ свахи, Ольга Петровна вбѣжала ко мнѣ разгнѣванная, но я удержала ея порывы во-время словами:

" — Я всю эту сцену разскажу Прокофію Петровичу, и тогда вы увидите, будетъ ли онъ меня бранить за это.

"Ольга Петровна струсила, стихла, и запретила мнѣ разсказывать про пріѣздъ свахи ея брату.

"Какъ ни глупы, какъ ни смѣшны всѣ эти продѣлки, но я чувствую, какъ начинаютъ изнемогать мои силы въ борьбѣ съ этими нелѣпыми людьми…. Хотя бы горячка спасла меня отъ вседневныхъ пошлостей. Въ безпамятствѣ я отдохнула бы отъ нихъ.

"Еще радость! Чего я такъ боялась, то и случилось. Пишу къ тебѣ письмо въ своей комнатѣ, а Лиза пошла играть на фортепьянахъ въ залу; Ольги Петровны не было дома. Вдругъ слышу, что скрипнула дверь изъ кабинета Прокофія Петровича, и вслѣдъ за этимъ смолкли звуки фортепьянъ. Я вскочила и быстро выбѣжала въ залу; Прокофій Петровичъ отскочилъ отъ Лизы, и, какъ пойманный школьникъ, ушелъ въ кабинетъ и заперся. Лиза сидитъ вся раскраснѣвшаяся и сконфуженная. Я начинаю ее допрашивать, и что же узнаю? Прокофій Петровичъ давно уже покупаетъ у ней поцалуи за конфекты…. Я расплакалась и старалась какъ умѣла растолковать бѣдной дѣвочкѣ…. И что же она мнѣ отвѣчала на все это? «Да что же за бѣда такая, Софья Михайловна; за конфекты можно поцаловать, я думаю это мнѣ и маменька позволитъ!» Боже мой! Какъ я растолкую ребенку всю грязь, всю глупость… Разсказать Ольгѣ Петровнѣ? Но что пойметъ эта мудреная женщина. Думаю лучше объясниться съ Лизиной матерью, авось она лучше пойметъ, и возьметъ свою дочь отъ насъ….

Отъ Елены Териной къ Софьѣ Звѣркиной.

С.-Петербургъ, августа 10.

"Спѣшу увѣдомить тебя, любезная Сонюшка, что мы уже совсѣмъ уложились, чтобы ѣхать въ Москву, къ вамъ, къ вамъ, друзья мои!…

"Какъ я обрадовалась, получивши отъ тебя такое длинное письмо, но и какъ же я расплакалась читая его. Господи! да зачѣмъ же ты предаешься такой отчаянной грусти…. Ты вовсе забываешь, что твоя жизнь не принадлежитъ тебѣ, ты должна беречь себя для своего N. Ты его измучаешь, убьешь своей безпрестанной хандрой. Да ужь не онъ ли чѣмъ огорчилъ тебя? Ты что-то ужь черезъ-чуръ расхандрилась. Почему ты мнѣ никогда ничего не напишешь о своихъ бесѣдахъ съ нимъ? Вѣчная скрытность, вѣдь это ужасно обидно! Помнишь ли, какъ я любила говорить съ тобою про наши бесѣды съ Іоганомъ, а ты вотъ ничего не хочешь мнѣ сказать о своихъ, и слова нѣтъ объ нихъ, какъ будто я не стою, чтобы и знать — мнѣ это очень больно! Ты обижаешь меня!

"Знаешь ли, душка моя, что мнѣ не совсѣмъ хочется въ Москву. Здѣсь мнѣ теперь весело, у меня много обожателей, которые наперерывъ стараются угодить мнѣ, а вѣдь это ужасно пріятно! Я знаю, ты будешь смѣяться надо мною. Да, тебѣ хорошо, у тебя есть N., тебѣ только надоѣдаютъ всѣ ухаживанья, мѣшаютъ тебѣ, а мнѣ они очень по сердцу. Мнѣ весело съ моими обожателями, а то куда бы я дѣвалась отъ своей тоски и отъ домашнихъ непріятностей. Хороша моя маменька. Бранитъ меня на каждомъ шагу, что я бездѣльница, ни чѣмъ хорошимъ не занимаюсь.

" — Тебѣ бы все бряньчать на фортепьянахъ, да плясать; а ты вотъ посмотри на сестру, какая она хозяйка: и въ кухню сама сходитъ, и кушанье состряпаетъ, да и на фортепьянахъ-то получше тебя съиграетъ!

"Ну, поди, толкуй съ маменькой! Гдѣ же мнѣ взять всѣхъ этихъ блестящихъ способностей, которыми одарена сестра; а на фортепьянахъ-то я лучше ея играю, это сказалъ мой учитель. Да притомъ хорошо ли благовоспитанной барышнѣ бѣгать по кухнямъ…. фи! Ну, подумай, Соня, вотъ теперь ты привыкла ѣздить не иначе, какъ въ каретѣ или въ коляскѣ; за тобой ходятъ двѣ дѣвушки, ну, вѣдь, конечно, не прилично же было бы тебѣ теперь поѣхать, напримѣръ, на дрожкахъ, или самой одѣваться? Эти старухи ровно ничего не понимаютъ. Богъ съ ними!

"Я же теперь рѣшительно не могу ни чѣмъ заняться, даже музыкой. Въ головѣ и въ сердцѣ такая пустота, такъ все что-то грустно. Работать я не привыкла, мнѣ скучно сидѣть съ иголкой. Нѣтъ, Соня! видно мнѣ ничто и никто не замѣнитъ моего прошлаго! Видно я никогда не забуду моего вѣроломнаго друга! Какъ хорошъ былъ мой Іоганъ!… Грустно, грустно…..

"Совсѣмъ, было забыла тебѣ сказать, что я много накупила себѣ нарядовъ, особливо для вечеровъ. Что за цвѣта и что за цвѣты…. прелесть! Воображаю, съ какой завистью будутъ смотрѣть на все это всѣ наши знакомые. Удастся ли только намъ повеселиться и нынѣшнюю зиму такъ же, какъ прошлую? Мнѣ очень будетъ жаль, если я даромъ накупила нарядовъ. Хотя бъ ваши познакомились еще съ кѣмъ нибудь. Ну, чтобъ тебѣ похлопотать познакомиться съ твоимъ богатымъ женихомъ Александромъ, онъ бы съ радостію сталъ ѣздить къ вамъ, вѣдь онъ можетъ быть въ самомъ дѣлѣ влюбленъ въ тебя по-уши, вѣдь вы вмѣстѣ съ нимъ такъ усердно молились, помнишь, въ Рождество! Право, Соня, познакомься съ нимъ, ну чего ты боишься, разумѣется тебя N. невыдастъ, а у насъ былъ бы хорошій кавалеръ для танцевъ, да еще адъютантъ, бездѣлица!

"Право все одни и тѣ же надоѣли.

"Какъ только пріѣдемъ въ Москву, такъ буду тебя просить съѣздить къ Чудотворной иконѣ, всѣхъ Скорбящей, отслужить ей молебенъ. Авось она услышитъ мою молитву и судьба моя измѣнится.

"Какъ, однако, досадно, что у тебя не будетъ такого бурнуса какъ мой, — чудо какъ онъ хорошъ! Обнимаю тебя, другъ мой Соня, и теперь уже —

до свиданія! Твоя "Ел."

Отъ Елены Териной къ Софьѣ Звѣркиной.

Мая 10-го.

"Въ прошедшемъ году, въ это время я была въ Петербургѣ, моя милая Соничька, и тамъ мнѣ какъ-то лучше и веселѣе было. Мнѣ теперь все какъ то нездоровится, ты рѣдко бываешь у меня, и вовсе почти не пишешь. Грустно. За чѣмъ и ты все грустишь? не ужели тебѣ мало любви N? Ахъ Соня, я удивляюсь твоей неблагодарности къ судьбѣ. Удивляюсь и тому, что тебя все тревожитъ, и окружающее и какое то сомнѣніе въ будущемъ…. нѣтъ, я бы на твоемъ мѣстѣ ни о чемъ больше не думала какъ о свиданіи съ любимцомъ своей души, о его любви, о сладкихъ бесѣдахъ съ нимъ. Зачѣмъ думать о другомъ? все глупости. Мнѣ говорилъ Прокофій Петровичъ, что тебѣ что-то нездоровится; это не хорошо Соня! береги себя для N. ты его измучаешь своею болѣзнью. Мнѣ очень хотѣлось навѣстить тебя, но маменька не пускаетъ, говоритъ, что я могу простудиться и снова захворать. Надѣюсь, что болѣзнь твоя не серьёзная и ты скоро навѣстишь меня сама. И такъ, до свиданія,

твоя Елена.

Отъ Софьи Звѣркиной къ Еленѣ Териной.

Мая 11-го.

"Нѣтъ, ты посиди дома, мой другъ, Лёня! Я очень расхворалась, у меня лихорадка и я едва теперь держу перо. Впрочемъ, это не серьёзная болѣзнь, скоро пройдетъ. Но ты берегись, погоди выходить, твоя болѣзнь серьёзнѣе моей и можетъ возвратиться. Я думаю, что я скоро, очень скоро, выздоровлю совсѣмъ и тогда мы увидимся.

Твоя С. З.

Отъ Елены Териной къ Софьѣ Звѣркиной.

Мая 13-го.

"Съумасшедшая! что ты дѣлаешь съ собою и съ N? Онъ какъ безумный пріѣхалъ къ намъ, на немъ лица нѣтъ. При маменькѣ, онъ сказалъ мнѣ, что ты ему поручила мнѣ кланятся и сказать, что ты совершенно здорова. «Но не вѣрьте ей! прибавилъ онъ: — она страшно больна — навѣстите ее — она умираетъ!» и онъ чуть не задохся произнеся эти слова, даже маменька испугалась и приказала мнѣ уже ѣхать къ тебѣ. Когда маменька вышла, N. бросился ко мнѣ, схватилъ мою руку и сказалъ, что ты дѣйствительно кажется придумала умереть, что онъ виноватъ — чѣмъ-то огорчилъ тебя. «Спасите ее, Елена! для меня… для себя…. поторопитесь…. можетъ поздно — отдайте ей эту записку…. самъ я не смѣю ѣхать — она не велѣла мнѣ бывать у нихъ. Отдайте поскорѣе эту записку, авось она повѣритъ; скажите, что она сдѣлала со мною — она скрывается, но я понялъ все….» Онъ жалъ и цаловалъ мою руку, — его рука была какъ ледъ. Я прикоснулась къ его лбу — онъ былъ раскаленъ…. Опомнись, Соня! и ты можешь сомнѣваться въ такой любви! безумная! Тороплюсь послать къ тебѣ записку N., онъ такъ просилъ. Авось она образумитъ тебя. Пришли ему отвѣтъ поскорѣе, успокой его… ты его тиранишь!… минуты дороги — отвѣтъ пришли съ моимъ же посланнымъ. Я сама скоро пріѣду къ тебѣ. Успокой же N., напиши. Елена.

Отъ Софьи Звѣркиной къ Еленѣ Териной.

Мая 30-го.

"Какая ты злая, Лёня! ну какъ же тебѣ не стыдно до сихъ поръ сердиться на меня за N. Да вѣдь мы уже съ нимъ примирилисъ искренно. Кто любитъ, тотъ вѣритъ, и вотъ я снова повѣрила ему, его любви — своему счастію. Ахъ, мой другъ, въ счастье легко вѣрится, — но потерять его ужасно….

"Ты вѣдь до сихъ поръ не знаешь причины, почему я рѣшилась умереть. Ты изъ деликатности боишься распросить меня, но я понимаю, что для тебя это знать интересно; да ты и должна знать все вполнѣ, что до меня касается. Разсказать тебѣ это событіе я не съумѣю. Писать объ немъ, не хочется — грустно. Не хочется отравлять настоящее блаженство прошлымъ горемъ. Итакъ я придумала вотъ что: отослать тебѣ мое письмо, которое я хотѣла поручить Машѣ отдать тебѣ послѣ моей смерти. Въ немъ ты все прочтешь и увидишь, что я вовсе не такъ виновата, какъ тебѣ кажется. N. мнѣ самъ сказалъ, что онъ виноватъ во всемъ.

" — Но развѣ вы правы? прибавилъ онъ: — развѣ можно такъ жестоко наказывать человѣка за его ошибки….

"Я не дала ему договорить мы слились въ горячемъ, долгомъ поцалуѣ. Мнѣ, Лёня, кажется теперь, что наша любовь загорѣлась еще ярче — ни облачка, ни тѣни нѣтъ на нашихъ чувствахъ; да и быть теперь не можетъ. Я вѣрую, что это испытаніе было послано Богомъ. Онъ, по своей благости, хотѣлъ очистить и упрочить наше счастіе…. да, я вѣрую въ это и горячо молюсь и благодарю Бога за Его испытаніе!

"Я вѣрую также, что моимъ счастіемъ я обязана молитвамъ моей доброй, любящей матери.

"Миръ праху твоему, бѣдная страдалица! Память о тебѣ будетъ очищать мои поступки и благодарность моя къ тебѣ умретъ вмѣстѣ со мною!

"Иногда мнѣ приходитъ въ голову: Боже мой, какъ была бы счастлива мать моя моимъ теперешнимъ счастіемъ…. а теперь некому порадоваться на меня, некому благословить меня.

"Виновата, Лёня! другъ мой единственный; ты любишь меня и страдаешь и радуешься вмѣстѣ со мною. Конечно, ты не можешь замѣнить мнѣ мать мою, ты это сама знаешь, но за то ты для меня теперь все, все — и сестра, и другъ. Ты у меня одна во всемъ мірѣ…. N. своего я не считаю, онъ самъ не можетъ существовать отдѣльно безъ меня, какъ и я безъ него — мы составляемъ одно нераздѣльное.

"Ну, вотъ, Лёня, сколько я написала тебѣ. Какъ счастіе многорѣчиво! И такъ посылаю тебѣ мое предсмертное письмо, но помни, что я воскресла, и читай его какъ бредни больнаго; помни, что все это прошло и что теперь друзья твои счастливы. Я ужасно боюсь за твою впечатлительность; ты пожалуй расплачешься надъ моимъ письмомъ. Пожалуйста вооружись твердостію и главное помни, что все это прошло и что друзья твои счастливы. Господь съ тобою! Будь же покойна. N. крѣпко цалуетъ твою руку и проситъ тебя шутя прочесть мое письмо и поскорѣе пріѣзжать къ намъ.

До свиданія. Твоя С. З.

Вотъ Лёня мое предсмертное письмо къ тебѣ:

Четвергъ. 12 мая, два часа ночи.

"Да, моя Лёня, да, мой другъ, я должна наконецъ понять, что онъ меня не любитъ! Ты назовешь это безуміемъ — и будешь неправа. Выслушай меня хорошенько, и ты поймешь тогда, что я не безумствую, но что это горькая истина.

"Больше недѣли не видала я N., наконецъ онъ пріѣзжаетъ, разумѣется, грустный — я умоляла его сказать мнѣ, что съ нимъ; онъ улыбнулся и сказалъ: «такъ.» Это такъ сжало мнѣ сердце, но я постаралась скрыть отъ него это впечатлѣніе, боясь показаться ему и любопытной и капризной. Уѣзжая, по обычаю, онъ оставилъ мнѣ письмо, которое я, какъ скоро всѣ улеглись спать, принялась читать съ страшною жадностью: и читая это роковое письмо, я плакала надъ пимъ.

"N. писалъ мнѣ въ этомъ письмѣ, что огіъ былъ на праздникѣ у своего несчастнаго друга S., что тамъ много было народу, что шампанское ему вскружило голову, что онъ съ кѣмъ-то поссорился и у нихъ дошло до дуэли! Патроншей этего праздника была сестра его друга, она узнала о ссорѣ и просила обоихъ для нее примириться; они исполнили ея желаніе; и послѣ, пишетъ N., она упрекала его, почему онъ не бережетъ себя для той, которую онъ любитъ….

"Воображеніе мое было страшно поражено этимъ разсказомъ. Мнѣ уже живо представилось, какъ N. стрѣляется, какъ надаетъ, облитый кровью…. я прихожу, а онъ ужь мертвъ…. долго плакала я, долго и долго преслѣдовали меня страшныя грёзы… То я стою надъ умирающимъ N., то вижу его въ гробу; то везутъ его мимо нашего дома на кладбище и я силюсь броситься за нимъ, а меня не пускаютъ… и потомъ меня все душитъ, душитъ…. и такъ всю ночь все грёзы, одна другой страшнѣе, ужаснѣе…. по утру у меня сдѣлалась лихорадочная дрожь, обычная моя болѣзнь, которая всегда дѣлается со мною вслѣдствіе огорченія.

"На другой день я написала къ N. письмо, въ которомъ заклинала его во имя нашей любви, нашего счастія, быть впередъ осторожнѣе и, если можно, избѣгать такихъ обществъ, гдѣ отъ винныхъ паровъ зависитъ жизнь человѣка. Съ безумнымъ отчаяніемъ описывала ему все, что мнѣ грезилось…. и наконецъ горячо благодарила Бога, что Онъ послалъ избавительницу, которую я желала бы на колѣняхъ благодарить за спасеніе моего N. Съ любовью упрекала его, что онъ забылъ меня въ эту несчастную минуту, — зачѣмъ онъ не представилъ себѣ моего страшно-безумнаго отчаянія, при вѣсти о его смерти, и проч. и проч.

"О, мой другъ! я писала къ нему это письмо еще подъ вліяніемъ страшныхъ ночныхъ грёзъ, слезы такъ и лились на письмо; мнѣ хотѣлось броситься къ нему въ эту минуту, защитить его собою отъ всякихъ несчастій, отъ всѣхъ золъ здѣшней жизни. Потомъ я страдала, страшно страдала, сознавая, что я ничего не могу сдѣлать для него; не смогу и защитить его…. И какой страшный отвѣтъ я получила на это письмо!… да, Лёня, страшный…. этотъ отвѣтъ привелъ меня къ могилѣ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Какъ я слаба, Лёня!… Не могу безъ трепета вспомнить, что я должна умереть — умереть тогда, какъ я воображала себя на верху блаженства…. Страшно, но должно. Ты это письмо получишь тогда, какъ уже меня не станетъ и потому я тебѣ напишу все, все… но дай отдохнуть…. Физическая боль пересиливаетъ желаніе писать къ тебѣ…. чтожь, еще успѣю написать, у меня здоровая натура, не сейчасъ выгонишь изъ нея жизнь — А лучше бы скорѣе!…

"Развертываю съ нетерпѣніемъ письмо; въ заголовкѣ стоитъ нумеръ послѣдній. Это меня страшно удивило. Читаю дальше; онъ…. онъ…. мой N. пишетъ не тѣмъ жгучимъ языкомъ, который оживлялъ меня, но строгимъ, холоднымъ тономъ. Онъ мнѣ говорить въ этомъ роковомъ письмѣ, что мы созданы другъ для друга, въ этомъ онъ увѣренъ, но что люди и судьба такъ разрознили наше образованіе и наши понятія, что между нами, кромѣ любви, ничего нѣтъ общаго. Что его связи съ друзьями гораздо полнѣе и святѣе. Что его оскорбили мои замѣчанія на счетъ его друзей — онъ пишетъ: «Наша любовь безкорыстна, самоотверженна, свята; насъ никто и ни что не разлучитъ — поступки наши внѣ упрека, они чисты! Мнѣ тяжело и грустно видѣть, что тебѣ тяжело смотрѣть прямыми глазами на яркій свѣтъ, окружающій насъ, но ты не виновата въ этомъ: виноваты люди и жизнь. Съ сего дня я опускаю завѣсы на всю жизнь мою — настоящую и будущую, на нравственную и физическую…. будемъ жить съ тобою одной любовью, пускай ея обаятельная сила уноситъ меня въ міръ фантастическій — съ тобой я буду отдыхать отъ жизни, но дѣлить ее съ тобою, мой другъ, не могу…. да, я мечталъ объ этомъ, но твое роковое, письмо разрушило мой храмъ, затмило мои грёзы! Ты женщина!…»

"Но довольно, Лёня! Тяжело все выписывать. Цѣлая тетрадь его послѣдняго письма заключаетъ въ себѣ одинъ смыслъ, то есть, что онъ не любитъ больше… Предчувствую, другъ мой, что ты не вѣришь словамъ моимъ, но подумай, Лёня, сама, что если онъ не уважаетъ во мнѣ никакихъ человѣческихъ достоинствъ, то, конечно, и не любитъ…. а эта любовь, которую онъ обѣщаетъ мнѣ — мнѣ не нужна. Ясно, что онъ хочетъ натянуть себя на нѣжность, потому что онъ увѣренъ, что я люблю его, и ему жаль меня совершенно покинуть…. вѣдь онъ очень добръ, Лёня! Но онъ не совсѣмъ разгадалъ меня. Онъ думалъ, что такое мелкое существо, какъ я, обрадуюсь такой любви — этой милостынѣ, и удовольствуюсь горячими ласками…. О, какъ тяжело переносить все это! Онъ, можетъ быть, не призираетъ меня, но жалѣетъ. Жалость, въ такомъ случаѣ, оскорбительна! Лучше презрѣніе…. ненависть лучше! лучше!

"Боже! Боже! За что же я такъ горячо, такъ глубоко люблю этого человѣка! Стоитъ ли онъ! Нѣтъ, вѣрно виновата я, Лёня; видно я ошибочно выразила свои мысли, и вотъ результатъ моей безграмотности — это ужасно! Кто же, кто же виноватъ во всемъ этомъ? только вѣрно не онъ. О нѣтъ, я убѣждена, не онъ. Онъ могъ ошибиться, вотъ и все. Судьба, да судьба преслѣдуетъ меня на каждомъ шагу. Пора, наконецъ, разсчитаться съ жизнію. Пора перестать быть игрушкой то глупыхъ людей, то глупаго случая…. пора… Я уже готова. Пора!

"Вотъ еще чѣмъ я себя извиню, — себя, предъ тобой, другъ мой, Лёня? Я чувствую, что я не въ силахъ разлюбить его; но теперь, каждое его слово, каждый взглядъ его будетъ оскорбительно тяжело ложиться мнѣ на душу, — я во всемъ буду видѣть сожалѣніе, а это будетъ меня мучить страшнѣе всякой пытки. Я одного боюсь, мой другъ, не сдѣлала бы смерть моя тяжелаго впечатлѣнія на N. — ну, если это останется на всю его жизнь?… вѣдь онъ добръ, Лёня! Его будетъ мучить воспоминаніе…. Лёня, другъ мой, позаботься объ немъ, уговори его, увѣрь его, что не онъ виноватъ въ моей смерти — виновата я, сама я, мой безумный характеръ… нѣтъ, и этого не говори ему — скажи, что я дурачилась: что простудилась и не побереглась послѣ…. Впрочемъ, вѣдь онъ не любитъ меня, зачѣмъ же будетъ обо мнѣ думать, жалѣть…. Позаботься, Лёня, чтобы ему не давали знать о моей смерти и, главное, не говорили бы о днѣ моихъ похоронъ — это можетъ огорчить его… зачѣмъ это! Пусть онъ будетъ счастливъ…. Не говори съ нимъ обо мнѣ — пусть поскорѣе меня забудетъ.

"Я писала къ нему и просила его не ѣздить болѣе къ намъ и не писать ко мнѣ; онъ это приметъ вѣрно за капризъ — это самое лучшее. Я просила его также всѣ мои письма отдать тебѣ — на что ему они! Я тебя прошу, моя безцѣнная Лёничька, утѣшь меня: какъ нибудь тихонько отъ стариковъ положи со мною въ гробъ всѣ его письма — пускай мое блаженство сольется съ моимъ прахомъ. Какъ я рада, что вотъ уже другой день у меня страшный жаръ и ознобъ. Призывали доктора, тотъ не понялъ, отчего у меня такъ мгновенію измѣняется пульсъ. Распрашивалъ и меня и окружающихъ, не огорчилась ли я чѣмъ нибудь сильно, и, разумѣется, получилъ отрицательный отвѣтъ. Теперь онъ все дивится на мои припадки, и тому, что мнѣ не помогаютъ никакія медицинскія средства. Мнѣ до сихъ поръ удалось нѣсколько разъ, послѣ потогоннаго, выпить со льдомъ воды и ренскаго уксусу, — думаю, что эти средства скоро приведутъ меня къ цѣли.

"….Какая пытка! Какая пытка! и я должна умереть — хоть бы скорѣе конецъ…. Лёня, другъ мой!… Ахъ, зачѣмъ я не отослала къ нему послѣдняго моего письма? Зачѣмъ я хотѣла, ждала его, чтобы отдать собственноручно ему мое письмо… ужасно!

"….Онъ пріѣхалъ, бросился ко мнѣ, и съ страхомъ и изумленіемъ отступилъ назадъ, — его, вѣроятно, поразило мое блѣдное, изнуренное лицо. Я горячо пожала ему руку и старалась избѣжать вопроса безъ свидѣтелей.

" — Что съ вами? Что съ нею? заботливо и съ испугомъ спрашивалъ онъ.

"Ему сказали за меня, что у меня лихорадка; онъ посмотрѣлъ на меня такимъ грустнымъ, недовѣрчивымъ взглядомъ, что у меня тутъ же сдѣлался пароксизмъ; голова у меня горѣла, но меня била лихорадка до того, что меня уложили. Спустя нѣсколько времени, я вышла въ гостиную и сѣла возлѣ него, его посадили играть въ карты.

"Зачѣмъ я возлѣ сѣла! Зачѣмъ не могла переломить себя, — отрѣшаясь отъ жизни совершенно, зачѣмъ не могу вдругъ отказаться отъ всего!… Зачѣмъ такая слабость… зачѣмъ?… Какъ меня томила эта нѣмая бесѣда; какъ жгли меня его взгляды, — то полные слезъ, то полные любви.. любви! любви!… О, зачѣмъ же онъ такъ глядѣлъ на меня? Зачѣмъ съ такимъ участіемъ, такимъ голосомъ говорилъ со мною…. Я забывалась и думала, что онъ еще меня любитъ…. Не могу и теперь вспоминать безъ слезъ о послѣднемъ моемъ свиданіи съ N. Какъ онъ былъ нѣженъ со мною. Съ какимъ стараніемъ онъ искалъ случая говорить со мною наединѣ, но я тщательно избѣгала этого.

"Ты, быть можетъ, скажешь, для чего я этого избѣгала?

"Другъ мой, Лёня, я не надѣюсь на себя, я слаба, и, главное, такъ полна любви къ нему.одно ласковое слово, одно горячее пожатіе руки, одинъ жгучій, полный любви поцалуй — и я не съумѣла бы умереть тогда, а на что оставаться?… Вѣдь это, съ его стороны, было бы только увлеченіе; изъ жалости въ немъ могло пробудиться первое чувство любви, которымъ мы прежде были такъ счастливы. Нѣтъ, это была бы непростительная слабость и я рѣшилась выдержать испытаніе до конца. На мгновеніе я должна была измѣнить своей рѣшительности, мнѣ надо было остаться съ нимъ одной, чтобы отдать свое письмо. По обыкновенію, онъ передалъ мнѣ также свое, но это уже не было письмо, а маленькій лоскутокъ бумажки. Подавая мнѣ свою записочку, N. сказалъ мнѣ:

" — Простите, что такъ мало написалъ; еще не собрался съ мыслями… Но за чѣмъ вы больны? Отъ чего не хотите говорить со мною?

"Я пожала его руку, сказала, что такъ надо, что мы квиты теперь съ нимъ, и не выпуская его руки, я съ жадностью глядѣла на его прекрасное, благородное лицо, мнѣ такъ хотѣлось обнять его и чего бы я не сдѣлала, что бы мнѣ умереть тутъ же, на его рукахъ… но это было невозможно. Наконецъ, я задрожала, кровь прилила мнѣ къ сердцу, потомъ бросалась въ голову, я зарыдала, онъ схватилъ меня за руки, но я вырвалась и убѣжала отъ него.

"Ахъ, Лёня! мнѣ надо было собрать всю послѣднюю силу, чтобы не измѣнить себѣ при прощаніи съ нимъ. Черезъ полчаса я вышла, но до того была блѣдна и слаба, что едва могла держаться на ногахъ. Не смотря на приличіе, несмотря на то, что за мною всегда строго присматриваютъ, я прислонилась къ столу противъ него и приковалась взглядомъ къ его лицу. Я чувствовала, какъ лихорадочный огонь пробѣгалъ по моимъ жиламъ, чувствовала, что у меня начинали холодѣть ноги и руки, что мнѣ дурно, мнѣ хотѣлось наглядѣтся на него… я пошатнулась, N. бросился поддержать меня, дальше я не помню. Когда я открыла глаза, то увидала всѣхъ въ страхѣ и первая Ольга Петровна прервала молчаніе; она упрекала меня, что я вѣчно дѣлаю имъ хлопоты, не берегу себя, простужаюсь и т. п. утѣшенія не были забыты. Но я ее не слушала и все мое вниманіе было сосредоточено на N. Онъ стоялъ блѣдный и страшно былъ угрюмъ. Онъ смотрѣлъ на меня такъ странно, такъ разсѣянно, что я видѣла въ этомъ не участіе, а скорѣе какую-то досаду на мои капризы, и улыбнулась. Онѣ тотчасъ же сталъ прощаться, я все еще сидѣла и не могла подняться отъ слабости и первое его слово, кому-то сказанное: «Прощайте!» такъ странно раздалось въ моей душѣ, что я зарыдала; это отнесли къ истерикѣ…. свободно я поцаловала N. въ щеку, когда онъ подошелъ къ моей рукѣ… И онъ ушелъ!… Лёня! Лёня! Онъ ушелъ и не воротится больше ко мнѣ. Я уже не увижу его; не обниму это прекрасное созданіе, не сольюсь съ нимъ въ поцалуѣ… Не увижу, не увижу его!

"Какъ мало мнѣ остается жить, а какъ бы мнѣ хотѣлось перечитать всѣ его письма ко мнѣ — хотѣлось бы пережить все прошлое. О, какъ хорошо оно было: вотъ мы сидимъ вдвоемъ, я прильнула головою къ его плечу, онъ цалуетъ поперемѣнно то меня, то мою руку, то играетъ моими локонами…. и хорошо намъ. Мы не говоримъ, мы глядимъ другъ на друга и счастливы! N. какъ-то мнѣ написалъ: «Языкъ влюбленныхъ — взоръ, а разговоръ ихъ — чувства.» Зачѣмъ говорить при свиданіи? — У насъ на это есть другое время, когда мы бесѣдуемъ розно, тогда мы бесѣдуемъ въ письмахъ, и много, много говоримъ мы; но не объ одной любви: первые порывы чувствъ прошли, и насъ стали занимать другіе интересы — и жизнь наша будущая и жизнь общая людей…. Мы много пишемъ, много толкуемъ о жизни, но за то бесѣды личныя посвящаемъ исключительно одной любви…. И какъ хорошо, какъ весело бываетъ намъ. Два раза въ недѣлю я жду моего N. и въ это время я бываю счастлива до забвенія всего; лицо мое разгорается, глаза блестятъ и мнѣ въ эти дни много говорятъ комплиментовъ.

"Боже! Боже мой! И все это было и никогда…. Зачѣмъ я хочу умереть? Но зачѣмъ мнѣ жизнь? На что я буду жить? Я думала, что во мнѣ есть что-то хорошое, я думала, видя любовь ко мнѣ N, что я не даромъ рождена на свѣтъ, что есть человѣкъ, которому моя жизнь необходима — что безъ меня онъ не знаетъ жизни, не насладится ею вполнѣ…. и я, безумная, мечтала о взаимномъ счастіи, о взаимной, полной любви…. а онъ, онъ ставитъ холодное, разумное чувство дружбы выше нашей любви! Да, а кто любитъ, тотъ не разсуждаетъ и не сравниваетъ, а онъ такъ холодно сожалѣетъ о своей ошибкѣ. Да онъ не любитъ, потому что пересталъ уважать меня! Какъ дружба, такъ и любовь не могутъ существовать безъ уваженія. Онъ будетъ меня любить, какъ хорошенькую куклу…. нѣтъ, лучше умереть…

"Прощай, моя безцѣнная Лёня! Да благословитъ тебя Небо счастіемъ, котораго оно лишило меня такъ внезапно. Не грусти, не плачь мой другъ обо мнѣ. Вспомни, что я перехожу въ лучшую жизнь, гдѣ нѣтъ ни слезъ, ни воздыханій, но жизнь безконечная Я тамъ буду счастливѣе, мнѣ никто, даже самъ N., не помѣшаетъ любить его. Оттуда я буду глядѣть на него и радоваться его счастью. Буду бесѣдовать съ нимъ, и онъ, подъ вліяніемъ моего духа, будетъ улыбаться мнѣ.

"Съ какой радостію я мечтаю о томъ, когда я умру, какъ меня положатъ въ гробъ всю въ бѣломъ, а ты, моя душка, придешь украдкою ко мнѣ и со слезами на глазахъ торопливо будешь укладывать его письма ко мнѣ въ гробъ — въ послѣднее мое жилище. Не плачь же, дружочекъ мой, обо мнѣ, не возмущай слезами твоими вѣчный покой мой!

"Когда запоютъ надо мною «Со святыми упокой» и «Вp3;чную память», то вспомни, какъ я всегда плакала слушавъ эти напѣвы, какъ будто предчувствовала, что и надо мною они скоро прозвучатъ. Не грусти же, Лёня! дружба N. замѣнитъ тебѣ мою вполнѣ. Если онъ измѣнилъ моей надеждѣ въ любви, такъ я увѣрена, что онъ не измѣнитъ дружбѣ; тѣмъ болѣе, что я его просила объ этомъ, и онъ вѣрно исполнитъ съ радостію мою волю.

"Прощай! прости! крѣпко, крѣпко прижимаю тебя къ моей уже умирающей груди…. Надѣюсь, что черезъ нѣсколько дней меня уже не будетъ!… О, какъ тяжело мнѣ!… а умереть должно….

Отъ С. Звѣркиной къ Е. Териной.

Августа 20-го.

"Вотъ какъ хорошо, Лёня, что ты въ Москвѣ теперь, а то я не знала бы, что мнѣ и дѣлать. Сдѣлай милость, упроси свою маменьку, чтобы она завтра непремѣнно пріѣхала съ тобою къ намъ. Я надѣлала такого дѣла, что не знаю, какъ мнѣ все сойдетъ съ рукъ. Ты знаешь, какъ послѣднее время судьба Лизы меня мучила и что я рѣшительно не умѣла придумать, какъ мнѣ ее спасти. Стала я какъ-то на дняхъ говорить ея матери объ опасности, которой подвергается Лиза, вслѣдствіе ухаживанья Прокофія Петровича, а она мнѣ на это отвѣчаетъ, какимъ-то обиженнымъ тономъ:

" — Вотъ ужь, матушка Софья Михайловна, вы и позавидовали, что Прокофій Петровичъ ласкаетъ мою Лизу! На всякую долю Богъ пошлетъ — ужь васъ-то вѣрно не обидятъ!

"Я такъ вся и вспыхнула. Боже мой, подумала я, въ чемъ меня обвиняютъ! и собравшись съ силами, начала ей говорить прямо, что эти ласки ведутъ къ извѣстной цѣли, что я боюсь за Лизу и проч.

" — И матушка, Софья Михайловна, возразила она: — вѣдь вотъ васъ же сохранилъ Создатель! Буди Его Святая воля!

"Ну что же я стану толковать еще съ этой женщиной; или она глупа, или она не хочетъ понимать меня…. Всю ночь я продумала объ Лизѣ и проплакала. Поутру сегодня, выбравъ свободную минуту, когда Прокофія Петровича не было дома, а Лизу мать взяла къ себѣ, на нѣсколько дней, я начала говорить Ольгѣ Петровнѣ, что я замѣтила за Прокофіемъ Петровичемъ, относительно Лизы, не совсѣмъ хорошія намѣренія. Она было, по обыкновенію, начала на меня кричать, что я готова взнести на своего благодѣтеля Богъ знаетъ что, что я дѣйствительно неблагодарная тварь и пр. пр. Но я, думая, какъ бы спасти Лизу, уже не обращала вниманія на всѣ эти оскорбительные возгласы, которые касались лично меня, и, давши успокоиться моей благодѣтельницѣ, повторила ей толкомъ все, что я видѣла и слышала отъ Лизы, и прибавила къ этому, что мы съ ней будемъ отвѣчать передъ Богомъ, если что случится съ дѣвочкой, ввѣренной нашему воспитанію. Это, кажется, ее заставило задуматься и она вдругъ смекнула добыть себѣ доказательства, обыскавши бюро Прокофія Петровича и, дѣйствительно, она нашла тамъ нѣсколько фунтовъ конфектъ, которыя были разложены по разнымъ коробочкамъ. Ольга Петровна съ торжествомъ прибѣжала ко мнѣ:

" — Соня! Соня! посмотри-ка, дѣйствительно старый грѣшникъ, тихонько отъ насъ, покупаетъ конфекты! Постой же! прибавила она: — теперь надо обыскать Лизу.

"И она пошла прибирать ключи, чтобы отпереть ея шкатулку. Я не мѣшала ей въ этомъ не очень благородномъ дѣлѣ, видя въ этомъ единственное спасеніе Лизы. Дѣйствительно, Ольга Петровна, по строгомъ осмотрѣ, нашла у Лизы и конфекты и коробочки, точно такія же, какъ и въ бюро Прокофія Петровича. Тутъ уже окончательно она вышла изъ себя. То она хвалила меня, говорила спасибо за то, что я досмотрѣла; то начинала попрекать меня тѣмъ, что, конечно, мнѣ легче усмотрѣть за такою дрянью, какъ Лиза, потому что я сама дрянь такая же, какъ и она, и неблагодарная тварь и пр. и пр., однимъ словомъ всѣмъ досталось.

"Наконецъ пріѣхалъ Прокофіы Петровичъ, и ничего не подозрѣвая, очень свободно и весело вошелъ къ намъ. Ольга Петровна такъ и накинулась на него. Ну всего не перескажешь, тутъ было все; наконецъ стала попрекать и мною, что видно и замужъ меня не хочетъ отдавать, потому что себѣ бережетъ, но что она теперь его не послушаетъ и отдастъ меня за перваго встрѣчнаго. — На это Прокофій Петровичъ ей замѣтилъ съ сердцемъ, что дѣйствительно пора меня съ шеи долой, что всѣ сыры-боры горятъ отъ меня.

" — А-а! закричала Ольга Петровна: — ты радъ теперь ее сжить, за то, что она умнѣе стала, мѣшаетъ тебѣ съ Лизой баловаться! Извини! Я и Лизу прогоню…. никого не будетъ — всѣхъ со двора долой! Что за срамъ такой; живетъ съ сестрой, дѣвушкой, да эдакія гадкія интриги заводитъ…. меня-то срамишь сударь. Или всѣхъ долой, или изволь мнѣ мою часть отдать, я лучше одна буду жить, а ты оставайся съ ними…. Я такъ не хочу жить.

"Къ моему удивленію, Прокофій Петровичъ кротко сказалъ ей:

" — Успокойся, сестра! Раздавай всѣхъ куда кого хочешь, я тебѣ не помѣшаю въ этомъ, и конечно, какъ ты меня ни трактуй, а я все таки не промѣняю тебя ни на какихъ дѣвчонокъ. Еслибъ я захотѣлъ, такъ подобной дряни цѣлая Москва…. а видно намъ нѣтъ счастья: намъ всегда платятъ зломъ за наше добро!

"Говоря все это, Прокофій Петровичъ былъ блѣденъ, губы дрожали, видно было, что онъ разсерженъ страшно, но скрываетъ это; по временамъ онъ кидалъ на меня такіе убійственно-насмѣшливые взгляды, что меня обдавало холодомъ. Что-то будетъ со мною не знаю, а что нибудь очень не хорошее. На Ольгу Петровну плоха надежда. Что-то будетъ — страшно и подумать.

«Пожалуйста, перешли прилагаемую записочку къ N. Надо предупредить его обо всемъ, а то я отъ него все скрывала про всѣ эти дѣла».

Отъ нея же, къ той же.

Спустя мѣсяцъ.

"Ну, мой другъ Лёня, не знаю, радоваться ли мнѣ извѣстію, которое я нечаянно услышала или нѣтъ. Вчера у меня ужасно болѣла голова. Я уснула. Просыпаюсь и слышу, что мои благодѣтели уговариваются меня поскорѣе отдать за мужъ и Ольга Петровна такъ весело и шутя упрекаетъ Прокофія Петровича за то, что онъ ей помѣшалъ давно устроить это дѣло, и что теперь никого нѣтъ въ виду и сваху не знаетъ гдѣ отыскать.

" — Однако, прибавила она; — надо посмотрѣть, не подслушала бъ она!

"И Ольга Петровна прокралась ко мнѣ — не слышно, какъ мышь. Но ихъ разговоръ такъ былъ для меня важенъ, что я, несмотря на отвращеніе къ подслушиванію и подглядыванію, рѣшилась на это; я видѣла, что моя судьба готова рѣшиться и что мнѣ надо, какъ говорится, держать ухо востро, а потому я притворилась спящей. Ольга Петровна вышла такъ же тихо, какъ вошла, и сказала въ полъ-голоса:

" — Спитъ крѣпкимъ сномъ.

"Помолчавши съ минуту, Прокофій Петровичъ заговорилъ:

" — Ты меня удивляешь, сестра, своей недогадливостью; женихъ у насъ подъ руками. Онъ, какъ водится, очень разчитываетъ на Соню и на наше приданое — ну и съ Богомъ! Мнѣ такого и надо умнаго и дѣльнаго малаго; сдамъ ему всѣ дѣла, а сами и будемъ жить припѣваючи….

" — Да кто же это? съ удивленіемъ спросила Ольга Петровна: — Аркадій развѣ?

" — О нѣтъ! Этотъ и глупъ и слишкомъ любитъ деньги, да и амбиціи нѣтъ, пожалуй еще усчитывать станетъ. Нѣтъ, этотъ намъ не годится. Я разсчитываю на ея брата; онъ кажется не по-братски смотритъ на нее. Имъ не надо мѣшать теперь, пусть ихъ сойдутся, а тамъ мы ихъ и женимъ. Помѣстимъ ихъ на антресоляхъ, у молодца-то, кромѣ честности, ничего нѣтъ, ну онъ радъ будетъ квартирѣ и содержанію, а тамъ ужь мое дѣло прибрать его къ рукамъ. Не давать только имъ денегъ, тогда и будетъ толкъ. А посмотри, какъ всѣ наши знакомые будутъ прославлять насъ за это, т. е. за нашу любовь къ Сонѣ. Они навѣрное поймутъ такъ, что вотъ мы и разстаться съ ней не хотѣли и живемъ для нее, и пр. и пр. ха, ха, ха!…

"И Прокофій Петровичъ разразился самодовольнымъ смѣхомъ, Ольга Петровна ему акомпанировала, потомъ онъ прибавилъ: — Да и въ самомъ дѣлѣ, чего жь ей еще надо! и выростили, и обучили, и вели какъ барышню, да еще и замужъ выдали и въ домѣ помѣстили. Кто нынче это сдѣлаетъ!…

" — Ты славно придумалъ, отозвалась Ольга Петровна: — но какъ же это устроить? Черезъ кого же мы ихъ сосватаемъ? Вѣдь если дожидаться его предложенія… Ну а какъ онъ и не думаетъ или долго еще не посватается!

" — Я же тебѣ говорю, что имъ не надо мѣшать, пусть ихъ любезничаютъ, а тамъ я какъ разъ улажу самъ, переговорю съ молодцомъ — и дѣло въ шляпѣ!

"Тяжело, очень тяжело, мой другъ, Лёня, слышать такіе разговоры. У меня и голова и грудь пуще разболѣлись.

"Боже мой! Бѣдный мой N! бѣдная жизнь моя….

Отъ Е. Териной къ С. Звѣркиной.

Спустя два мѣсяца.

"Ну, мой милый другъ Соня, какъ я рада, что наконецъ N. сдѣлалъ предложеніе вашимъ. Вчера, когда они были на совѣщаніи у маменьки, то Прокофій Петровичъ хотѣлъ было непремѣнно отложить вашу свадьбу мѣсяца на три. Но Ольга Петровна возстала противъ этого и побѣдила его тѣмъ, что если отложить такъ на долго, то надо сдѣлать очень хорошее приданое; а если васъ перевѣнчать въ заговѣнье, до котораго осталось всего двѣ недѣли, тогда сойдетъ все, и короткое время извинитъ ихъ; Прокофій Петровичъ согласился. Каковы же они жадные! и представь, какъ маменька ни настаивала, чтобы все таки получше сдѣлать тебѣ приданое, хотя бѣльё, но они начали отговариваться тѣмъ, что у нихъ теперь нѣтъ денегъ, а что все равно послѣ надѣлятъ всѣмъ. Ольга Петровна разсказывала намъ, что N. не согласился жить съ ними, говоря, что ему бы хотѣлось остаться съ ними вѣчно друзьями, а живши вмѣстѣ нельзя ручаться ни за что.

" — Ну чтожь, прибавила она: — намъ же легче, а они все равно будутъ ѣздить къ намъ всякій день, и тогда всякій день мы будемъ дѣлать имъ подарки, если только они будутъ къ намъ почтительны и услужливы. Мнѣ одно только не нравится, что N. какъ то очень ужь гордо разговариваетъ съ нами, точно ровной намъ.

"Каковы! они вообразили что и N. также будетъ ихъ бояться, какъ и ты. Вотъ на что они расчитываютъ.

"Да какъ они важничаютъ, что дадутъ тебѣ брильянтовыя серьги, а маменька расхохоталась, да и говоритъ:

" — Да что же Соня будетъ дѣлать съ вашими серьгами, когда ей не къ чему ихъ надѣть будетъ?

"Они этимъ ужасно обидѣлись и говорятъ; — Все это отъ насъ зависитъ; захотимъ такъ какъ куколку нарядимъ. Посмотримъ! Во что-то они тебя нарядятъ, а то, право, вѣдь эдакъ N. будетъ стыдно передъ его знакомыми: чего добраго, они, пожалуй, ни платья, ни салопа новаго не сошьютъ, — ужь это будетъ изъ рукъ вонъ, а отъ нихъ все станется! Поговори-ка ты, Соня, своему N., чтобы онъ пока велъ себя съ стариками-то попочтительнѣе, можетъ, они и побольше всего дадутъ тебѣ — очень нужно церемониться съ ними: у нихъ денегъ-то куры не клюютъ!… До свиданья! Послѣ завтра я обниму тебя уже невѣстой; какъ я рада, другъ мой, авось, ты отдохнешь теперь, и разцвѣтешь, а то ты вовсе стала вянуть. Обнимаю.

Твоя Л."

Отъ Софьи Звѣздовой къ Еленѣ Териной.

Спустя мѣсяцъ.

"Мой другъ, Лёня! Что же это дѣлается въ нами, я рѣшительно ничего не понимаю. Ты знаешь, что между Чихиными и нами начались непріятности почти на третій день нашей свадьбы, по поводу какихъ-то сплетенъ, черезъ дѣвушку, которую они мнѣ дали въ услуженіе. Вчера я очень жалѣла, что тебя не было у нихъ. Мы пріѣхали, старики едва поздоровались съ нами, и Прокофій Петровичъ даже отвернулся очень невѣжливо отъ N., а Ольга Петровна взяла меня за руку и повела наверхъ будто смотрѣть фортепьяны Лизы. Мы взошли, она остановилась противъ меня и строгимъ голосомъ заговорила:

" — Ты съума сходишь, Софья! Какъ ты смѣешь все пересказывать своему мужу? Какъ тебѣ не стыдно такъ скоро привыкнуть къ чужому мужчинѣ и быть съ нимъ откровенной, точно ты вѣкъ жила съ нимъ! Ты знаешь ли, что все ты должна разсказывать мнѣ, даже и про мужа то должна намъ сказывать, какъ онъ ведетъ себя, кто у него бываетъ, что онъ говоритъ…. Да ты бы должна всякій день къ намъ ѣздить, да и мужа возить. Что вы будете безъ насъ? пропадете совсѣмъ; вотъ посмотри, какъ братецъ на васъ сердится. Ну, какъ онъ вовсе на васъ прогнѣвается, вѣдь вамъ тогда и ѣсть нечего будетъ! Вы, я чаю, думаете, что вы, до сихъ поръ, кромѣ приданаго, ничего деньгами не получили? Такъ еслибъ твой мужъ не былъ гордецомъ противъ насъ, да остался бы жить у насъ и угодилъ бы братцу, ну, тогда и денегъ и всего бы дали, и вы жили бы безъ нужды у насъ. Ты и въ каретѣ попрежнему бы ѣздила, а не такъ, какъ теперь, на извощикѣ и безъ лакея! да и жили-то бы по барски въ домѣ, а не въ лачугѣ, — вотъ вамъ и наука! Впрочемъ, и теперь, прибавила она: — если бы твой мужъ попросилъ прощенія у братца, такъ дѣло-то лучше было бы!

" — Помилуйте! отвѣчала я: — въ чемъ же мы виноваты передъ вами? Мы, когда не видались съ вами, всегда вели себя почтительно, а вы Богъ знаетъ за что сердитесь, — вотъ сегодня какъ насъ приняли? Едва говорите, едва глядите…. ну, какъ же вы хотите, чтобы мой мужъ ѣздилъ къ вамъ часто? Да, впрочемъ, намъ всякій день и нельзя: N. занятъ уроками, я дома что нибудь для него же работаю, а когда онъ пріѣдетъ, ему отдохнуть захочется, а я одна безъ него ни за что не поѣду.

" — Вотъ прекрасно! прервала меня Ольга Петровна: — я это давно слышу, что тебѣ веселѣе съ мужемъ, чѣмъ съ нами, — скоро больно привыкла. Да еще смѣешь подсмѣиваться надъ нами и разсказываешь про насъ разныя разности своему муженьку…. стыдись! Мнѣ вѣдь все дѣвка разсказала.

"Мнѣ стало и досадно и тяжело слушать весь этотъ вздоръ а я довольно сухо возразила:

" — Напрасно выслушаете сплетни — да еще за нихъ сердитесь на насъ — это очень дурно.

" — Ну да хорошо же! возразила съ сердцемъ Ольга Петровна: — вотъ мы скоро передѣлаемъ духовную: отпустимъ всѣхъ людей на волю, да еще съ награжденіемъ, да и съ большимъ!… Ты это слышишь? Понимаешь?

" — Понимаю, но это хотя до меня и не касается, а я вамъ скажу, что вы хорошо сдѣлаете, если побольше наградите людей, которые вамъ и служили много и терпѣли….

"Въ эту минуту кликнулъ меня N. Я обрадовалась, бросилась въ низъ и, распростившись очень сухо съ Чихиными, мы уѣхали. N. мнѣ совѣтовалъ оставить въ покоѣ этихъ капризныхъ людей, и подождать, пока они сами одумаются, что они дѣлаютъ глупости, слушая сплетни и требуя отъ насъ какой-то подлой покорности только изъ-за денегъ.

"Сегодня поутру просыпаюсь и N. разсказываетъ мнѣ со смѣхомъ, что Чихины рехнулись; они прислали еще на разсвѣтѣ лакея, и приказали сейчасъ же собратся моей дѣвушкѣ и отправиться домой совсѣмъ.

"N. далъ ей денегъ, она было хотѣла подождать меня пока я встану, но N. не захотѣлъ этого и тотчасъ же ее отправилъ. Вотъ я теперь и безъ горничной!

"Чего хотятъ эти люди? Какъ же они, при всей ихъ хитрости, не поняли, что N. не такой человѣкъ, что бы за деньги продать себя…. А впрочемъ и слава Богу, что не поняли, а то бы они помѣшали намъ соединиться. Богъ имъ судья! Я не сержусь на нихъ, но мнѣ какъ-то тяжело, что они неумѣли и меня понять, не видали они, что я любить и угождать могу только изъ взаимной привязанности, но искренной, а не поразсчету, не за деньги…. Я теперь очень рада, что они мнѣ почти ничего недали, хотя многіе смѣются, что мое приданое похоже на приданое горничной — что нужды! За то я теперь всѣмъ, всѣмъ буду обязана моему милому N. Да, быть ему обязанной всѣмъ счастіемъ, спокойствіемъ и самымъ комфортомъ въ жизни, есть единственное мое желаніе, всегдашняя горячая мечта…. еще бы я желала забыть все прошедшее…. вырвать съ корнемъ изъ памяти все, что я видѣла, слышала и вытерпѣла въ домѣ Чихиныхъ….

"Да, да, эти воспоминанія отравляютъ мои лучшія минуты теперь, — онѣ ложатся тяжелымъ камнемъ на мою душу! — N. говоритъ, что намъ нельзя больше ѣздить къ Чихинымъ, мнѣ какъ-то страшно на это рѣшиться, но я чувствую, что рѣшиться надо! Авось съ прекращеніемъ всѣхъ отношеній съ моимъ прежнимъ жилищемъ и окруженная горячею любовью N. я въ самомъ дѣлѣ забуду все прежнее, перерожусь…. и достигну наконецъ тихаго блаженства! А все-таки мнѣ ужасно тяжело и грустно за этихъ людей, которые назывались моими благодѣтелями, зачѣмъ они поступаютъ такъ неблагоразумно: зачѣмъ они требуютъ отъ насъ какой-то неблагородной покорности.

«Мы были бы къ нимъ почтительны; я простила имъ все прошедшее, коими ихъ нелѣпости и еще болѣе во имя того счастія, которое, хотя и противъ ихъ воли, я встрѣтила въ ихъ домѣ. Но что же я сдѣлаю Лёня! они не хотятъ мира, раздоръ ихъ стихія — они не любятъ ничего искренняго, человѣческаго имъ нужно все ложное, покупное….».

... БѢЛЕВСКОЙ.

М. Д. П.

1857. августа 10-го.

"Современникъ", № 10, 1857

ВОСПИТАННИЦА. ПОВѢСТЬ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ВОСПИТАННИЦА.
ПОВѢСТЬ.