Воспоминанія декабриста о пережитомъ и перечувствованномъ. 1805—1850 гг. А. Бѣляева. Спб. Изданіе А. С. Суворина, 1882 г.
[править]Мы не разъ высказывали, что автобіографическія записи, хотя бы даже простаго смертнаго, но только непремѣнно много пережившаго и много передумавшаго человѣка должны быть и поучительны, и интересны. Къ сожалѣнію, старость весьма рѣдко оглядывается на прожитое прошлое съ тѣмъ, чтобы дать чистосердечную повѣсть о немъ слѣдующему поколѣнію. Въ большинствѣ случаевъ охота къ такому предпріятію отбивается мыслью, что говорить о себѣ, о своемъ пережитомъ, занимать собою можетъ только выдающаяся личность, чѣмъ-нибудь выдѣлившаяся изъ толпы. Но исключительныхъ людей немного, и обычно ихъ жизнь бываетъ поглощена ихъ исключительнымъ призваніемъ, а смерть выхватываетъ ихъ какъ разъ тогда, когда они всего менѣе разсчитываютъ на ея посѣщеніе. Не хватаетъ у нихъ времени на записи прожитаго, некогда бываетъ разобраться въ своей душѣ, некогда анализировать. На это можетъ хватить времени у людей менѣе занятыхъ, у людей толпы. А они-то и не осмѣливаются интересовать собою читателя, забывая при этомъ, что тутъ интересъ будетъ не въ личности, а въ ея внутренней, психической жизни, въ тѣхъ комбинаціяхъ, которыя складывались на ея пути, въ отношеніи къ этимъ комбинаціямъ и т. д.
Прочитавъ недавно въ спискѣ нововышедшихъ книгъ заглавіе книги А. Бѣляева: «Воспоминаніе декабриста о пережитомъ и перечувствованномъ», естественно мы должны были порадоваться ея появленію. «Пережитое и перечувствованное» — именно вотъ этого и надо, думалось намъ. Пусть это пережитое и перечувствованное кажется автору ничтожнымъ; лишь бы онъ только подробно проводилъ психологическій анализъ своей душевной жизни, лишь бы только былъ искрененъ, остальное все приложится само собой, еслибы даже онъ не обладалъ никакимъ талантомъ. Искренность и неподдѣльно, безъ прикрасъ, изображенная длинная жизнь въ состояніи возбудить сильный интересъ въ каждомъ читателѣ.
Вотъ поэтому мы совершенно согласились съ авторомъ, когда онъ говорилъ въ предисловіи, что воспоминанія его, «хотя и ничтожнаго человѣка, могутъ показаться не безынтересными для людей мыслящихъ и любознательныхъ», такъ какъ онъ, авторъ, долго жилъ, много видѣлъ, много испыталъ, «много размышлялъ о проходившихъ передъ его глазами необыденныхъ явленіяхъ, уже ставшихъ исторіей» (стр. 1).
Но это согласіе съ авторомъ насчетъ интереса его воспоминанія не пошло далѣе того, пока мы вѣрили ему на слово, пока вѣрили, что онъ «много размышлялъ о проводившихъ передъ его глазами необыденныхъ явленіяхъ)». Совсѣмъ иныя мысли замелькали у насъ въ головѣ, какъ только намъ пришлось на самомъ дѣлѣ столкнуться съ его размышленіями «о мелькавшихъ передъ нимъ событіяхъ». Авторъ «о пережитомъ и перечувствованномъ» совѣстится названія «декабристъ» и отказывается отъ своего прошлаго.
Но если мы оставимъ въ сторонѣ размышленія автора на эту тему, то даже и фактическая сторона воспоминаній — «много видѣнное», «много испытанное» — не возбуждаетъ въ читателѣ интереса, такъ какъ больше сводится на хронологическія записи событій, на самую безъинтересную характеристику лицъ и на изліяніе чувствъ въ духѣ Карамзина, въ родѣ того, чѣмъ полны «Письма русскаго путешественника».
Авторъ сперва разсказываетъ о своихъ родителяхъ, расхваливая до небесъ и «папашеньку», и «мамашеньку», обладавшихъ всѣми добродѣтелями и ни единымъ недостаткомъ. Когда умеръ отецъ, авторъ былъ еще малъ, и его взяла къ себѣ на воспитаніе молодая чета кн. Долгорукихъ. Сперва онъ жидъ въ княжеской семьѣ, окруженный удобствами, потомъ его отдали въ корпусъ. По окончаніи курса онъ поступилъ въ морскую службу, совершилъ нѣсколько путешествій на кораблѣ. Ему предстояло еще одно дальное путешествіе, но событія 14 декабря задѣли и его.
Главное участіе автора въ этой исторіи будетъ понятно изъ слѣдующихъ словъ:
«Когда Каховскій, испытывая рѣшимость офицеровъ, между прочимъ сказалъ:
— Можно и отложить возстаніе до болѣе благопріятнаго времени.
То въ безумномъ энтузіазмѣ я сказалъ ему:
— Нѣтъ, лучше не откладывать, если имѣются люди могущіе вести временное правленіе; другаго такого случая можетъ-быть и не будетъ.
— Въ такомъ случаѣ, — отвѣчалъ онъ, — станемъ дѣйствовать.
Такимъ образомъ рѣшено было дѣйствовать.
Если же я оказалъ бы: „да, конечно, лучше отложить дѣйствіе“ — и предложимъ бы это другимъ, то — кто знаетъ? — можетъ-быть оно и не случилось бы и не было бы пролито столько крови!» (стр. 169).
Почти годъ онъ просидѣлъ въ Петропавловской крѣпости, а также я его братъ, потомъ вмѣстѣ съ другими былъ сосланъ въ Сибирь… Далѣе идетъ описаніе жизни въ Сибири, — описаніе болѣе или менѣе уже давно извѣстное, — о томъ, какъ декабристы занимались равными мастерствами, помогали другъ другу, читали лекціи и т. д. Эту часть воспоминаній можно назвать интересной, хотя факты, сообщаемые ею, уже не новы. Здѣсь авторъ съ особеннымъ сочувствіемъ говоритъ о чудныхъ женщинахъ, которыхъ не забудетъ исторія: о Трубецкой, Волконской и др. Мы приведемъ это мѣсто:
«Кто, кромѣ всемогущаго Мздовоздателя, можетъ достойно воздать вамъ, чудныя, ангело-подобныя существа? Слава и красота вашего пола! Слава страны, васъ произростившей! Слава мужей, удостоившихся такой безграничной любви и такой преданности, такихъ чудныхъ идеальныхъ женъ! Вы стали по-истинѣ образцомъ самоотверженія, мужества, твердости при всей юности, нѣжности и слабости вашего пола. Да будутъ незабвенны имена ваши!» (стр. 216).
Видно, что г. Бѣляевъ несомнѣнно искренно высказываетъ свою благодарность этимъ незабвеннымъ героинямъ, но его манера благодарить какъ-то ужасно напыщенна и сильно напоминаетъ торжественный тонъ гимна, молитвы…
Съ каторги авторъ былъ переведенъ на поселеніе, а оттуда, благодаря ходатайству князя Долгорукаго, переведенъ въ солдаты на Кавказъ, гдѣ участвовалъ въ походѣ противъ чеченцевъ, воевалъ съ Шамилемъ, затѣмъ получилъ отставку и вернулся на родину.
Вотъ общій ходъ разсказа, который, благодаря разнымъ мелкимъ, иногда вовсе безъинтереснымъ подробностямъ, растянулся на 500 страницъ. Подробности встрѣчаются такія ничтожныя и мелкія, какъ, напримѣръ: когда авторъ пріобщался, когда былъ у обѣдни, кто былъ его духовникомъ, какой былъ духовникъ — блондинъ или брюнетъ, высокій или низенькій и т. д., — однимъ словомъ, такія подробности, какія возможны только при хранящихся записяхъ. Всякое лицо, какое ему встрѣчается на жизненномъ пути, онъ заноситъ въ свои воспоминанія, дѣлая ему самую безъинтересную для читателя, чисто внѣшнюю, характеристику, и затѣмъ оставляетъ его въ сторонѣ съ тѣмъ, чтобы больше не встрѣчаться.
Вотъ образецъ его обычной характеристики:
«Густавъ Густавовичъ Аминовъ былъ высокій, стройный, топкій или скорѣй худощавый человѣкъ съ правильными чертами красиваго лица, большими усами и добрыми голубыми глазами» (стр. 473).
Какое дѣло читателю знать ростъ, цвѣтъ волосъ, глазъ, толщину цѣлой сотни лицъ, которыхъ передъ нимъ проведутъ черезъ станицу съ тѣмъ, чтобы никогда больше къ нимъ не возвращаться? Для читателя важна не внѣшность, не форма, а жизнь внутренняя, скрытая отъ постороннихъ глазъ, жизнь человѣка… Ея-то авторъ и не даетъ, если не принимать за внутреннюю жизнь его сентиментальныя изліянія или нижеслѣдующія разсужденія о порѣ дѣтства:
«Какая чудная пора въ жизни человѣка вообще, не разбирая бѣднаго и богатаго, развитаго и простаго, цивилизованнаго и дикаго! Въ смыслѣ физическаго развитія организма, это только ростокъ или почка цвѣтка, не имѣетъ еще ни красоты, ни благоуханія… Всматриваясь въ эти глаза, черные или голубые, свѣтящіеся умомъ, какая полная и совершенная красота, какое полное развитіе! Кто можетъ сказать, въ какой моментъ передъ выходомъ изъ лона матери вставленъ этотъ глазъ въ полномъ совершенствѣ?…»
Познакомившись по этому небольшому клочку съ манерой автора разсуждать, читатель, надѣемся, не пожелаетъ больше такихъ разсужденій и готовъ будетъ въ крайнемъ случаѣ лучше ограничиться знакомствомъ съ фактами. Вѣдь, авторъ самъ говорилъ, что ему пришлось многое видѣть, что у него запасъ прошлаго большой… Но тѣмъ не менѣе вполнѣ интересныхъ въ какомъ бы то ни было отношеніи разсказовъ изъ прошлаго г. Бѣляева выловить удается весьма немного. Вотъ не безъинтересна сказка о солдатѣ, которая характеризуетъ солдатскую службу того времени.
Солдатъ, чтобъ избавиться отъ своей тяжелой службы, нанялъ за себя чорта, обѣщавши, въ уплату за услугу, отдать ему свою душу. Но оказалось, что солдатская служба съ палками и розгами пришлась не подъ силу даже самому чорту, и онъ бросилъ ранецъ, ружье, сумку и киверъ къ ногамъ солдата и отказался отъ его души, «только бы самому освободиться отъ службы»[1] (стр. 160).
Не безъинтересенъ также разговоръ офицера о радугѣ, характеризующій полное невѣжество офицеровъ того времени.
«Между разговорами, зная, что я прежде служилъ въ морской службѣ, — говоритъ авторъ, — онъ разспрашивалъ меня о морѣ, и когда я разсказывалъ ему о моихъ плаваніяхъ океаномъ, онъ вдругъ спрашиваетъ меня: „скажите, пожалуйста, Александръ Петровичъ, какъ вы на морѣ избавляетесь отъ радуги?“ Не понимая, что онъ хотѣлъ сказать: „Какъ отъ радуги?“ — „Да, вѣдь, радуга всасываетъ воду, а если попадетъ подъ нее корабль, то она, вѣдь, можетъ всосать его вмѣстѣ съ водой“. — Тутъ только я понялъ вопросъ и объяснилъ ему, что такое радуга» (стр. 278).
Вотъ почти и всѣ любопытные разсказы, если упомянуть еще о кражѣ невѣсты, о куреніи табаку въ Минусинскѣ и сообщеніе о существовавшихъ въ то время въ Сибири цѣнахъ на землю, когда можно было пахатную и сѣнокосную брать въ аренду по 5 коп. за десятину (стр. 330).
Теперь не трудно читателю понять, съ какого рода «Воспоминаніями» онъ имѣетъ дѣло. Почти вся книга представляетъ повтореніе уже извѣстнаго и затѣмъ каталогъ лицъ съ ихъ наружными примѣтами, въ родѣ тѣхъ, что отмѣчаются въ паспортахъ.
Прибавимъ къ сказанному, что мы крайне были рады, когда могли закрыть книгу съ тѣмъ, чтобы больше ея не раскрывать.
- ↑ Сказка записана со словъ солдата.