Восток и война (Дорошевич)/ДО

Востокъ и война
авторъ Власъ Михайловичъ Дорошевичъ

Опубл.: 1905. Источникъ: Дорошевичъ В. М. Востокъ и война. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1905.

Въ Малой Азіи и Константинополѣ

Это было 15-го февраля, въ ясный, теплый майскій день, въ Требизондѣ.

Насталъ веселый Курбанъ-Байрамъ.

Мрачный малоазіатскій городъ былъ теперь полонъ жизни, движенья, веселья.

На минаретахъ развивались красные флаги съ блѣднымъ серпомъ луны. По улицамъ водили ученыхъ медвѣдей. Съ площадей неслись вопли: это «пѣли» курды и плясали свой варварскій и воинственный танецъ съ саблями. Вокругъ старыхъ кладбищъ, осѣненныхъ огромными черными кипарисами, въ полуразвалившихся коляскахъ на ободранныхъ клячахъ катались цѣлые гаремы, закутанные въ черное, — прямо, какіе-то возы завернутаго въ черное женскаго мяса.

— Это турокъ? А это? Это? — спрашивалъ я у своего переводчика-грека.

Сидя на козлахъ, онъ безъ перерыва съ любезнѣйшей и рабской, заискивающей улыбкой раскланивался направо и налѣво, поздравляя всѣхъ встрѣчныхъ и поперечныхъ съ праздникомъ.

— Всѣ турки. Христіане въ такіе дни сидятъ запершись.

— А вы?

Онъ поежился.

— Ѣсть хочется. Не такіе дни Курбанъ-Байрамъ, чтобъ христіанину ходить на улицу. Праздникъ!.. Особенно теперь, въ такое время.

— Какое же такое особенное время?

— А такъ… Эта война…

Огромное кафе у моста, надъ обрывомъ глубокаго, крутого оврага, передъ развалинами старинной генуэзской крѣпости, было полно народу.

Курились кальяны и благоухало хорошимъ кофе.

Великолѣпные турецкіе офицеры, разкрашенные медалями, орденами, эксельбантами, знатные курды въ курткахъ, сплошь расшитыхъ золотыми жгутами, въ шароварахъ, шириною въ Черное море, съ цѣлымъ арсеналомъ пистолетовъ, кинжаловъ, ятагановъ за поясомъ и усами, какъ два ятагана. Правовѣрные турки-старовѣры въ чалмахъ и объевропеившіеся въ фескахъ, грязныхъ крахмальныхъ сорочкахъ и засаленныхъ пиджакахъ словно съ чужого плеча.

Все это гудѣло, какъ улей. Говорило негромко, по-восточному, солидно — но оживленно.

Переводчикъ, такъ и кувыркавшійся съ нѣжными улыбками направо и налѣво, помѣстился изъ приличія за сосѣднимъ со мной столомъ.

Туристъ здѣсь рѣдкость. Кто заглянетъ въ эту трущобу?

Переводчика, очевидно, спросили:

— Кто это?

И кругомъ, по всей кофейной, пошелъ шопотъ:

— Московъ… московъ… московъ…

Весь Востокъ держится на приличіяхъ.

По мнѣ скользнули взгляды всей кофейной, но такъ, мелькомъ, словно случайно.

Восточное приличіе требуетъ смотрѣть на интересующій предметъ равнодушнымъ взглядомъ.

Но на этотъ разъ во взглядахъ выразительныхъ южныхъ глазъ я читалъ и любопытство, и какъ будто какую-то сдержанную насмѣшку, и оттѣнокъ пренебреженія, даже сожалѣнія.

— Что это они спрашиваютъ?

Переводчикъ улыбнулся своей вѣчно виноватой, заискивающей улыбкой:

— Они говорятъ… Они говорятъ…

— Ну?

— Они говорятъ, чтобъ я спросилъ у васъ: правда ли… правда ли, что японцы потопили у москововъ 50 кораблей?

— Пятьдесятъ? Передайте имъ, что столько и кораблей-то нѣтъ въ портъ-артурской эскадрѣ.

Пока я говорилъ, въ кофейной царило гробовое молчаніе. Всѣ уставились, на меня.

Когда переводчикъ сказалъ имъ мой отвѣтъ, по кофейной пошелъ гулъ.

Отвѣтъ передавали. Многіе любезно кланялись въ благодарность за него. Но отвѣтъ никого не убѣдилъ. Я видѣлъ, что ему никто не вѣритъ.

Восточное приличіе требуетъ поклониться тому, съ кѣмъ сказалъ хоть слово.

И я вышелъ изъ кофейной среди любезныхъ поклоновъ. Но во взглядахъ на «москова» опять-таки читались и насмѣшка и пренебреженіе.

— О чемъ они еще тамъ говорили? — спросилъ я переводчика, когда мы вышли.

Онъ совсѣмъ переконфузился.

— Такъ, разное… Что всѣ говорятъ…

— Что именно?

— Да такъ, все одно и то же… что всѣ…

— Ну?

— Говорятъ, что теперь самое время… что турки возьмутъ назадъ у москововъ Батумъ.

Онъ испуганно поспѣшилъ меня успокоить:

— Только я этому не вѣрю.

— А много говорятъ о войнѣ?

— Кромѣ войны, ни о чемъ не говорятъ!

Въ Инеболи, Платанѣ, въ Самсунѣ, — вездѣ, гдѣ я, пользуясь огромными стоянками австрійскаго парохода «Garnolia», сходилъ на берегъ, только и разговоровъ было, что о войнѣ.

Не знаю, больше ли интересовались въ Малой Азіи войной 1877 года.

Больше, чѣмъ интересуются русско-японской войной, кажется, интересоваться нельзя.

Едва пароходъ становился на якорь, даже въ волну, съ берега, бултыхаясь, чуть не перевертываясь, шли перегруженные турками баркасы.

— Желаютъ осмотрѣть пароходъ!

Турки толпами ходили по пароходу, по восточному этикету для вида, будто бы, интересовались, — а затѣмъ одинъ изъ нихъ, переводчикъ, такъ словно вскользь, спрашивалъ у помощника капитана:

— Что новаго слышно въ Батумѣ о войнѣ?

И на всѣхъ лицахъ было жадное любопытство: что, что говоритъ морякъ на непонятномъ языкѣ?

И вездѣ одно и то же.

— Собираются брать обратно Батумъ? — спрашивалъ я у своихъ переводчиковъ, все грековъ.

Они конфузились, мялись:

— Да… всѣ говорятъ… Только… Только я этому не вѣрю…

И все упивалось слухами объ «японскихъ побѣдахъ».

Только цифра погибшихъ «московскихъ кораблей» варьировалась.

Мѣстами падала съ пятидесяти до двадцати, мѣстами вырастала до семидесяти пяти.

Слухи носились, ловились.

Въ Малой Азіи нѣтъ газетъ. Газетамъ, которыя получаются изъ Константинополя, не вѣритъ ни одна душа.

Турція переживаетъ періодъ реакціи.

Турецкая реакція! Можете себѣ представить, что это такое.

Все пересмотрѣно.

Многіе учебники, еще полгода тому назадъ бывшіе обязательными въ школахъ, признаны вредными книгами, и самое храненіе ихъ воспрещено.

Все, что было мало-мальски талантливаго въ турецкой литературѣ, бросило перо и пошло служить въ «dette publique^[1]», — благо тамъ во главѣ стоятъ европейцы.

Европейцы изъ сожалѣнія взяли турецкихъ писателей на грошовые оклады и тѣмъ спасли ихъ отъ голода.

Меня познакомили съ турецкимъ поэтомъ, служащимъ теперь конторщикомъ на табачной фабрикѣ.

Это… лирическій поэтъ. Но и лирическіе стихи считаются теперь въ Турціи опасными

Газеты, издающіяся въ Константинополѣ, не говорятъ, а что-то пищатъ.

И вотъ результатъ: газетамъ не вѣритъ никто.

— Разъ напечатано, — значитъ, неправда.

Вся Турція живетъ и питается слухами, самыми чудовищными и нелѣпыми:

— Говорятъ, — значитъ, вѣрно.

Въ Самсунѣ я познакомился съ французами, стоящими во главѣ правительственной табачной фабрики. Она принадлежитъ «dette publique^[1]», — этой «администраціи по дѣламъ несостоятельной Турціи».

— Каково настроеніе?

— Турки ни о чемъ другомъ не говорятъ, ничѣмъ не интересуются, кромѣ войны. Турецкіе чиновники въ Самсунѣ хотѣли выписать телеграммы «Гаваса». Это стоитъ очень дорого. Но они рѣшили истратиться. Въ Константинополѣ нашли неудобнымъ полученіе хотя бы и процензурованныхъ телеграммъ. Ничего, кромѣ слуховъ. Читаютъ константинопольскія газеты. Тамъ написано: «повреждено два броненосца». Турки говорятъ: «разъ ужъ написано — повреждено два», — значитъ, надо читать: «потоплено двадцать». Иначе ничего бы не стали печатать!

— Собираются брать обратно Батумъ?

— Это всѣ!

Въ одномъ изъ городовъ я встрѣтилъ знакомаго левантинца изъ Одессы.

Судьба закинула его сюда года три тому назадъ.

Обрадовался, увидѣвъ русскаго, невѣроятно.

— Только съ женой во всемъ городѣ и дѣлимся между собой мыслями. Съ другими страшно слово сказать. Всѣ за японцевъ. Всѣ въ восторгѣ отъ японцевъ. Просто чортъ знаетъ что. Чуть не цѣлые русскіе флоты ежедневно гибнутъ. А сказать, что вздоръ, — нельзя. Скажутъ: «измѣнникъ!» Надо молчать. И говорить только съ женой, по-русски, — никто не понимаетъ.

— А Батумъ?

— Ужъ берутъ!

Такъ, вѣроятно, во Франціи заговорили бы о Страсбургѣ, если бы Германія съ кѣмъ-нибудь повела трудную войну.

Рана 1877—1878 гг. еще очень свѣжа. И мечта о реваншѣ живетъ въ турецкомъ сердцѣ, гордомъ и оскорбленномъ.

Но вотъ характерная черта.

Я спрашивалъ вездѣ, гдѣ только могъ:

— Что жъ, они вѣрятъ, что Японія разобьетъ Россію?

И вездѣ, ото всѣхъ получалъ одинъ и тотъ же отвѣтъ:

— Никто. Всѣ увѣрены, что Россія, въ концѣ-концовъ, «задавитъ» Японію.

Мнѣ лично приходилось говорить со многими турками: и простонародьемъ, черезъ переводчиковъ, и съ людьми интеллигентными.

Всѣ отвѣчаютъ одно и то же.

— Россія вотъ…

И для наглядности растопыриваетъ руки.

— Японія — вотъ…

И показываетъ чуть не полпальца.

— На что жъ они надѣются?

— На мужество японцевъ, на искусство, на ихъ бѣшенство, отчаяніе. Раздавивъ, въ концѣ-концовъ, Японію, «московы» такъ будутъ истощены войной, что не смогутъ сейчасъ же повести второй. Тогда и настанетъ «моментъ».

Черезъ нѣсколько дней я былъ въ Константинополѣ и любовался церемоніей селямлика.

Съ лицомъ Грознаго возвращался султанъ изъ мечети Гамидіэ въ гору, въ Ильдизъ-Кіоскъ, въ полуколяскѣ, правя самъ своими двумя «фаворитами», ослѣпительно бѣлыми арабскими конями.

Толпа пашей, залитая золотомъ, увѣшанная орденами, разубранная лентами, вприпрыжку бѣжала за экипажемъ, и каждый протискивался, чтобы помочь любимымъ султанскимъ лошадямъ везти въ гору коляску, подтолкнуть.

Старички, хромые, съ палками, съ отчаяніемъ пробирались сквозь толпу министровъ, генераловъ, принцевъ, евнуховъ въ голубыхъ расшитыхъ мундирахъ, бѣлоснѣжныхъ албанцевъ, боясь, что не удастся хоть пальцемъ дотронуться до коляски. Завтра пойдетъ слухъ:

— Онъ опасенъ. Онъ не поддерживалъ коляски.

И вольнодумцу придется дрожать за старую, часто исполосованную и продыравленную въ бояхъ, кожу.

Среди этой бѣжавшей бѣгомъ, залитой золотомъ и засыпанной почестями, толпы были заслуженные генералы, тонкіе искусные дипломаты, — я думаю, что турецкіе дипломаты самые искусные въ цѣломъ мірѣ, — иначе давно не было бы Турціи.

Особенно интересны были паши съ типичными нѣмецкими и англійскими лицами.

Каково было имъ давать этотъ спектакль собратьямъ-европейцамъ, съ улыбкой смотрѣвшимъ съ террасы на фантастическое зрѣлище, отъ котораго вѣяло старою, великолѣпною Азіей.

Среди этой толпы, умѣющей сломя голову бѣгать за идущими рысью арабскими любимцами-конями, — среди этой толпы, которой держится существованіе Турціи, конечно, никто не думаетъ ни о Батумѣ ни о «второй войнѣ, которой не сможетъ выдержать обезсиленная Россія».

Но…

Мнѣ пришлось бесѣдовать съ однимъ членомъ дипломатическаго корпуса, — не русскимъ.

— Оказала война какое-нибудь вліяніе на Турцію?

— Да. Несомнѣнно, Турція стала медлительнѣе въ отвѣтахъ. Турція всегда и на все отвѣчаетъ «да» и затѣмъ ничего не исполняетъ. Это ея политика. «Реформы? Да!» — «Жандармерію? Да!» — Что хотите! «Да!» И затѣмъ — больше ничего. Но раньше Турція отвѣчала «да» немедленно. Теперь она стала даже «да» затягивать. Въ этомъ и вся разница. Раньше Турція немедленно соглашалась на все, что бы ей ни предлагали. Все равно, постарается не исполнить. Чего же ей не соглашаться? Теперь она начала торговаться. «Нельзя ли это отмѣнить? Этого не требовать?» Чувствуется, и чувствуется во всемъ, каждую минуту, что Турція отлично знаетъ: «Россія занята. Теперь не до насъ!» Это сказывается, повторяю, въ еще большей медлительности Турціи. Но о войнѣ, о реваншѣ, о Батумѣ, о какомъ бы то ни было разрывѣ съ Россіей въ Турціи, кромѣ черни, никто, конечно не думаетъ.

«Кромѣ черни»…

Дипломату, конечно, свойственно говорить съ величайшимъ презрѣніемъ:

— Чернь.

Дипломаты имѣютъ дѣло исключительно съ дипломатами, и все, что внѣ этого заколдованнаго круга, считаютъ не стоящимъ ни малѣйшаго вниманія.

Исторія дѣлается въ кабинетѣ. И дѣлается изъ бумаги.

Дипломатія, это — видъ самогипноза. Люди загипнотизировали себя, и имъ кажется, что исторія:

— Это наше личное дѣло. Мы это кончаемъ между собою.

Этимъ загипнотизировавшимъ себя людямъ кажется, что, кромѣ ихъ визитовъ, рукопожатій, поклоновъ, разговоровъ, писемъ, все остальное на свѣтѣ не представляетъ никакого значенія.

Все, что внѣ ихъ заколдованнаго круга, то:

— Чернь!

И объ этомъ не стоитъ говорить, этимъ не стоитъ интересоваться.

И когда я слушалъ, какъ дипломатъ легко и «вольно» произносилъ «чернь», — мнѣ вспомнился разговоръ съ однимъ очень интеллигентнымъ европейцемъ, живущимъ болѣе 15 лѣтъ въ Трабезондскомъ вилайетѣ и знающимъ отлично Малую Азію.

При брезгливомъ движеніи губъ, съ которымъ дипломатъ произносилъ «чернь» — мнѣ вспомнилось задумчивое, тревожное и озабоченное лицо того европейца.

— Конечно, всѣ эти народные толки не подвинутъ турецкаго правительства на войну, но… У насъ есть курды. Объ нихъ въ Европѣ имѣютъ невѣрное представленіе. Въ Европѣ больше знаютъ ихъ усы, чѣмъ ихъ самихъ. Они пугаютъ этими страшными усами мирныхъ жителей, — но враги, военные враги никогда не видали ничего, кромѣ ихъ спинъ. Слово «курдъ» въ Малой Азіи — слово ругательное. «Ты — курдъ!» — говорятъ, когда хотятъ оскорбить не только христіане, но и турки. Курдъ, это — предатель. Вы можете взять въ тѣлохранители совсѣмъ дикаго арнаута и положиться на него. Но если вы возьмете курда, онъ первый васъ продастъ или ограбитъ. Курды трусливы въ бою. И въ Малой Азіи никто не сомнѣвается, что въ случаѣ войны великолѣпный курдскій полкъ «Гамидіэ» первымъ бѣжитъ съ поля сраженія. Но нѣтъ воинственнѣе народа, когда передъ ними мирные жители. Они не боятся Константинополя самого по себѣ. Константинополь дѣлалъ имъ слишкомъ много авансовъ, желая привязать ихъ къ себѣ. Названіе ихъ полка «Гамидіэ», выписка ихъ вождей въ Константинополь, ласки имъ тамъ. Но курды боятся, что на Константинополь можетъ быть оказано давленіе, И тогда Константинополю придется, нехотя, принять мѣры и сдерживать. И давленіе это можетъ быть оказано, главнымъ образомъ, Россіей. Курдамъ нѣтъ дѣла ни до Батума ни до Карса. Для Батума, для Карса нужна война, а курды войны не любятъ. Но грабить они любятъ. Они давно уже не грабили райи и не тѣшились. Раздутые, преувеличенные восточной фантазіей толки о русскихъ затрудненіяхъ могутъ придать курдамъ храбрости: «Теперь Россіи не до того, чтобъ оказывать давленіе на Константинополь. А самъ Константинополь, по своему почину, конечно, намъ ничего не скажетъ». Вотъ почему я, европеецъ и христіанинъ, чувствую себя въ Малой Азіи теперь не особенно хорошо. За себя я не боюсь. Я числюсь турецкимъ чиновникомъ. Но я боюсь, что мнѣ придется быть безмолвнымъ и недвижнымъ свидѣтелемъ большихъ ужасовъ кругомъ. И снова испытать это ужаснѣйшее чувство: до боли сжавъ кулаки, молча и «спокойно» смотрѣть, какъ кругомъ льется кровь несчастной христіанской райи.

Это говорилось въ февралѣ.

Кажется, опасенія моего собесѣдника начинаютъ сбываться.

И, быть-можетъ, если хорошенько разобраться, окажется, что въ послѣднихъ «побѣдахъ» курдовъ надъ мирными армянами немалую роль сыграли наполняющіе Малую Азію слухи и разсказы о необыкновенныхъ, рѣшительныхъ успѣхахъ японцевъ и о величайшихъ затрудненіяхъ, испытываемыхъ Россіей.

Какъ нельзя болѣе понятно, что старые, историческіе, да еще побѣжденные, враги Россіи, турки, радуются ея неудачамъ и всѣмъ сердцемъ, всей пылкой фантазіей на сторонѣ ея противниковъ, — но кто готовилъ мнѣ сюрпризъ, такъ это Греція.

• 
  Видъ Константинополя.
• 
  Улица въ Галатѣ.
• 
  Рынокъ въ Стамбулѣ.
• 
  Вертящіеся дервиши.
• 
  Женскій весенній праздникъ.
• 
  Дворецъ Долма-Бахче. Тронный залъ.
• 
  Сыновья султана.
• 
  Ильдизъ-кіоскъ. Селямликъ. Мечеть Гамидіе.
• 
  Мечеть Гамидіе во время селямлика.
• 
  «Фавориты» султана. Бѣлые арабскіе кони, которыми онъ правитъ самъ, возвращаясь съ селямлика.
• 
  Верховая лошадь султана.
• 
  Евнухъ у дверей султанскаго гарема.

Греція и война

Не успѣлъ нашъ, будто бы, арабскій, а на самомъ дѣлѣ англійскій пароходъ «Измалія», пройдя среди вѣчно зеленыхъ веселыхъ острововъ Эллады, бросить якорь въ Пиреѣ, — какъ бортъ осадили десятки грековъ съ газетами, телеграммами, лубочными картинами.

— Побѣды японцевъ! Побѣды японцевъ!

На лубочныхъ картинахъ лилась кровь, пылали гранаты, вздымались колоссальные водяные столбы, летали въ воздухѣ мачты русскихъ кораблей и съ древками, изломанными въ куски, падали въ воду андреевскіе флаги.

Въ особенности — андреевскіе флаги. Эта деталь, обидная и злобная, на каждой картинѣ.

Затѣмъ въ Коломбо я купилъ у японскаго торговца японскія лубочныя картины.

Онѣ оказались самой скромностью въ сравненіи съ греческими.

Онѣ по-лубочному рисуютъ гибель русскихъ броненосцевъ, преувеличиваютъ ихъ число. Рисуютъ гибнущими «Цесаревича», «Ретвизана». — Это въ порядкѣ вещей. Это — японскія картины.

Но ни на одной изъ нихъ нѣтъ такой, напримѣръ, злобной детали, какъ сломанный андреевскій флагъ.

Даже японцы въ своей понятной и естественной злобѣ не додумались до такой злобной выходки.

Вообще, если закрыть подписи и положить рисунки рядомъ, вы примете всѣ греческіе рисунки за японскіе.

— Конечно, японскіе! Какимъ ореоломъ окружены японцы.

Такъ можно быть больше японцемъ, чѣмъ самъ японецъ.

Я купилъ аѳинскія газеты.

Но такъ какъ въ нихъ пишутъ не Гомеръ и не Ксенофонтъ, то, конечно, ничего не понялъ.

Попросилъ перевести.

Мнѣ приходилось потомъ читать англійскія колоніальныя газеты, полныя невѣроятнаго злорадства, сингалезскія газеты на англійскомъ языкѣ, захлебывавшіяся отъ восторга по поводу «блестящихъ побѣдъ единовѣрнаго народа»:

— «Какой нравственной мощью наполняетъ народъ наша религія!»

Мнѣ переводили въ Каирѣ арабскія газеты, дышавшія непримиримымъ фанатизмомъ къ «стариннымъ историческимъ врагамъ ислама, московамъ».

Но въ нихъ все же не было ничего похожаго на то, что печатали греческія газеты.

Тамъ было «свое» освѣщеніе фактовъ.

Здѣсь были свои факты.

Даже переводившіе мнѣ греки въ конфузѣ останавливались:

— Ну, это они врутъ, будто телеграмма. Сами сочинили. Такое извѣстіе находится въ противорѣчіи даже съ рейтеровскими телеграммами.

Но продаютъ то, что требуется.

И по эллинскимъ газетамъ можно было судить, что въ Греціи требуются только побѣды японцевъ и пораженія русскихъ.

Это месть за 1897 годъ.

Зачѣмъ мы тогда не вступились, зачѣмъ не лили за грековъ кровь нашихъ солдатъ.

Бѣдняга капитанъ!

Каждый разъ, какъ среди грековъ, сѣвшихъ къ намъ на пароходъ въ Пиреѣ, заходила рѣчь о войнѣ, онъ начиналъ ерзать на стулѣ.

Напрасно я успокаивалъ:

— Да пусть. Вѣдь я же не понимаю по-гречески.

А говорили и здѣсь, на пароходѣ, греки, левантинцы, турки, англійскіе туристы, нѣмецкіе коммивояжеры только о войнѣ, ни о чемъ, кромѣ войны.

Какъ ни воспитаны были греки, съ которыми мнѣ приходилось разговаривать, но удержаться отъ злорадства имъ было трудно.

Они пожимали плечами по поводу «собственныхъ телеграммъ» аѳинскихъ газетъ:

— Что же! Тѣшатся! И публика тѣшится, читая! Пусть!

Но не могли удержаться отъ замѣчанія:

— Однако, очень трудно приходится Россіи!

И старались сдѣлать при этомъ изъ приличія мину сочувствія, которая похожа была на маску, не влѣзающую на лицо.

Меня интересовало:

— Хорошо. Каковъ же, по вашему мнѣнію, будетъ результатъ войны? Японія побѣдитъ Россію?

И снова ото всѣхъ одинъ и тотъ же отвѣтъ:

— О, нѣтъ.

И снова «Россія» въ мажорѣ и «Японія» въ минорѣ.

Можетъ-быть, мнѣ, какъ русскому, они говорятъ такъ изъ любезности, изъ деликатности?

Я старался разспрашивать ихъ окольнымъ путемъ, черезъ капитана, черезъ помощниковъ, черезъ «нейтральныхъ» представителей: нѣмцевъ, англичанъ.

Тѣ приносили мнѣ одинъ и тотъ же греческій отвѣтъ:

— Въ концѣ-концовъ Россія, конечно, задавитъ Японію. Но чего это будетъ ей стоить!

И это «чего будетъ ей стоить», видимо доставляло имъ огромное удовольствіе, тѣшило чувство мести, таящееся 7 лѣтъ.

А одинъ грекъ на мой вопросъ:

— Чѣмъ же, по вашему мнѣнію, кончится война?

Отвѣтилъ мнѣ не безъ величественности:

— Японія будетъ раздавлена Россіей, какъ Греція была раздавлена Турціей въ 1897 году.

И остальные греки, присутствовавшіе при разговорѣ, утвердительно кивнули головой и посмотрѣли на него съ одобреніемъ.

— Японцы сражаются, какъ греки!

Я не думаю, чтобъ японцы были довольны сравненіемъ. Но въ устахъ грека, конечно, не можетъ быть большей похвалы.

Египетъ и война

— Россія жадна, хитра и жестока! — таково мнѣніе о Россіи на Востокѣ.

«Россія», — это звучитъ для восточнаго человѣка какъ угроза.

«Россія», это — потеря самостоятельности. Это обращеніе покоренной страны въ рабство. Это потеря того, что для фанатичнаго восточнаго человѣка дороже всего въ жизни — религіи:

— Русскіе всѣхъ обращаютъ въ христіанство.

Они слушаютъ съ удивленіемъ, что въ Россіи есть и мечети, и синагоги, и буддистскіе храмы, а въ Баку даже и храмъ огнепоклонниковъ.

Слушаютъ, но не вѣрятъ:

— Россія жадна.

Россія хочетъ себѣ взять весь Востокъ.

— Россія хитра.

Это ужъ по части нашей дипломатіи.

— Это самая хитрая, самая тонкая, самая искусная дипломатія…

Это наша-то дипломатія!

Поистинѣ, не знаешь, что воскликнуть:

— И Саулъ во пророцѣхъ!

Или:

— Нѣсть пророка въ своемъ отечествѣ!

— Россія жестока.

Несчастный феллахъ, словно ожившій древней египетскій барельефъ, удивительно сохранившій древній типъ и такой же дикій, такой же невѣжественный, какимъ онъ былъ во времена фараоновъ, живущій въ глиняной мазанкѣ, больше годной для собачьей конуры, собирающій два раза въ годъ обильнѣйшія жатвы съ тучныхъ полей дельты Нила и, несмотря на это, остающійся все тѣмъ же нищимъ, — пришелъ бы въ ужасъ, если бы ему сказать:

— Идутъ московы!

Онъ «лишится всего».

Да вѣдь тысячелѣтія, съ незапамятныхъ, съ доисторическихъ временъ у него ничего нѣтъ!

Онъ работаетъ больше своего вола. Работаетъ съ утра и до ночи. Черезъ его руки проходятъ цѣлыя богатства, — и у него не остается ничего. Съ него сдираютъ все.

Онъ не живетъ, — онъ только существуетъ. Такъ что ни одна собака не позавидуетъ его существованію.

Больше, чѣмъ съ него берутъ, взять нельзя. У него вѣдь отнимаютъ все.

Чѣмъ же онъ рискуетъ? Что онъ можетъ потерять?

Но… «московъ» — это звучитъ для него слишкомъ страшно.

Онъ не знаетъ, что такое Россія, гдѣ это. Онъ знаетъ только, что гдѣ-то живутъ какіе-то страшные люди, которые называются «московами».

Какъ его предки знали, что гдѣ-то на сѣверѣ живутъ страшные люди, которые называются скиѳами.

И онъ знаетъ объ этихъ людяхъ только одно:

— Они страшно жестоки.

Что вы подѣлаете! Есть такія установившіяся мнѣнія!

На пароходѣ одинъ австраліецъ, адвокатъ, съ которымъ я очень подружился, по вечерамъ являлся въ «smoking room^[2]», въ «панджамѣ», т.-е. въ одномъ нижнемъ бѣльѣ, и требовалъ, по доброму англо-австралійскому обычаю:

— Стюартъ! Большую виски, маленькую соду.

Т.-е. около чайнаго стакана 50-градусной водки и съ полстакана содовой воды.

Выпивъ, онъ требовалъ:

— Стюартъ! Еще одну.

И затѣмъ еще.

— Это мое обыкновеніе. На ужинъ я беру три виски.

И вотъ, однажды, выпивши три чайныхъ стакана водки какъ ни въ чемъ не бывало, онъ замѣтилъ:

— Говорятъ, въ Россіи очень много пьютъ. Правда это?

И этотъ человѣкъ, хлопающій ежедневно на ночь по три стакана водки, глубочайше убѣжденъ, что Россія — страна пьяницъ.

Въ Севильѣ въ первый день Пасхи я отправился на базаръ, гдѣ продаютъ ягнятъ для дѣтей.

Существуетъ милое андалузское обыкновеніе: въ пасхальное утро дѣтей ведутъ на базаръ и покупаютъ имъ выкрашеннаго въ розовую краску барашка.

Базаръ былъ полонъ дѣтскаго смѣха, дѣтскихъ криковъ восторга и бараньихъ воплей.

Тутъ продавали барашковъ, выкрашенныхъ въ розовую краску, и тутъ же, рядомъ, рѣзали и потрошили овецъ.

Всюду лилась и брызгала кровь.

Мамаши кричали:

— Не ходи туда! Испачкаешься въ крови!

Куда не взглянешь, — мутные бараньи глаза, изъ которыхъ «выкатывается свѣтъ». Послѣднія содроганія.

Всюду груды теплыхъ еще внутренностей, нарядные ребятишки шагали черезъ лужи крови.

Вся эта бойня происходила при дѣтяхъ.

Оттуда я отправился гулять по улицамъ. Вывѣска:

— Бой пѣтуховъ.

Зашелъ. Толпа. Въ срединѣ «цирка» на маленькой возвышенной аренѣ, за проволочной высокой сѣткой, обливающійся кровью пѣтухъ, съ глазомъ, болтающимся на ниточкѣ нерва, продалбливалъ обнаженный черепъ другому побѣжденному, издыхающему, тоже облитому кровью, превращенному въ живое мясо, пѣтуху.

На барьерѣ стояли песочные часы.

— Черезъ пять минутъ дрыгнетъ въ послѣдній разъ. Пять пезетъ пари!

Толпа не сводила глазъ, играла.

— Три пезеты, — дрыгнетъ сейчасъ лѣвой ногой!

— Двѣ пезеты, — дрыгнетъ правымъ крыломъ!

Послѣ завтрака я былъ на боѣ быковъ.

Было сначала замучено и потомъ убито 6 «торо».

Было распорото брюхо у двадцати лошадей.

Убитъ на смерть тореадоръ.

Утащили съ арены пятерыхъ пикадоровъ, — кого съ выпущенными кишками, кого съ разбитой головой, кого со сломанной рукой.

Толпа вопила:

— Еще лошадей!

И смотрѣла, какъ лошади, съ какими-то не лошадиными, чисто человѣческими, воплями, съ выпущенными болтающимися подъ животомъ внутренностями, метались по аренѣ.

Зрители аплодировали и кричали:

— Оле!

Когда быкъ настигалъ упавшую, еще дергающуюся лошадь, бодалъ ее, топталъ ногами, обнюхивалъ и, замѣтивъ еще признаки жизни, поднималъ на рога и подбрасывалъ.

Толпа вопила:

— Огня! — если быкъ былъ недостаточно разъяренъ.

И аплодировала, когда въ него втыкали стрѣлы съ зажженнымъ фейерверкомъ.

Хохотала и кричала отъ восторга, когда быкъ, обезумѣвшій отъ боли и ужаса, метался по аренѣ среди каскадовъ огня и искръ, которые его жгли, жарили заживо.

А послѣ боя быковъ я обѣдалъ въ компаніи очень милыхъ и интеллигентныхъ испанцевъ, — и одинъ изъ нихъ, разспрашивая меня о Россіи, замѣтилъ:

— Русскіе вѣдь очень грубый народъ — не правда ли? Они любятъ грубыя удовольствія?

Въ Каирѣ вамъ покажутъ мечеть, мраморный полъ которой покрытъ черными пятнами.

— Это пятна крови. Это кровь мамелюковъ. Мраморъ пропитался ею.

Вожди мамелюковъ были созваны сюда и измѣннически избиты, — кромѣ одного, который вырвался изъ мечети, вскочилъ на коня и на конѣ кинулся со стѣны внизъ, съ высоты пятидесяти саженъ. Тѣла лежали грудами. И кровью, которая сочилась изъ этихъ грудъ, пропитался даже мраморъ, и навѣки остались черныя пятна, словно черныя пятна человѣческой низости, измѣны и жестокости.

Особенно страшно огромное черное пятно около ниши, обращенной по направленію Мекки. Здѣсь, у этого алтаря магометанскаго храма, была изрублена особенно большая груда вождей.

И на этомъ страшномъ мѣстѣ, если вы спросите у араба-муллы:

— Что такое московы? Онъ будетъ говорить о жестокости москововъ, которыхъ никогда не видалъ.

Арабы видѣли англійскія усмиренія. Еще такъ недавно. Еще нѣсколько лѣтъ тому по нимъ прошелся самъ лордъ Китченеръ.

Самое имя его, легендарное по ужасу и жестокости, еще возбуждаетъ трепетъ въ арабахъ.

Это были усмиренія!!!

И Египетъ, въ этомъ-то отношеніи видавшій то, чего не видывалъ никто, все-таки твердитъ и увѣренъ:

— Московы жестоки!

Полудикій бедуинъ, сегодня поднимающій туриста на пирамиды, потому что это безопаснѣе и выгоднѣе, а вчера еще, быть-можетъ, грабившій въ пустынѣ, — человѣкъ, способный зарѣзать за шиллингъ, говоритъ вамъ съ испугомъ, если вы скажете ему, что вы русскій:

— Московы очень жестокій народъ.

Такова легенда, которой не выбьешь ничѣмъ.

Жадная, хитрая и жестокая, — главное, жестокая, — Россія, это — кошмаръ, который виситъ надъ Востокомъ.

И, конечно, не наши западные друзья, постаравшіеся и создать эту легенду среди населенія Востока, — будутъ ее опровергать.

Въ Каирѣ мнѣ доставляло огромное удовольствіе слушать переводы статей арабскихъ газетъ.

Послѣ сухихъ, сѣрыхъ статей нашихъ европейскихъ газетъ, написанныхъ не на русскомъ, не на французскомъ, англійскомъ, нѣмецкомъ, итальянскомъ, испанскомъ, а на какомъ-то «общегазетномъ языкѣ», такъ что поймешь по знакомымъ общепринятымъ словамъ даже на языкѣ, котораго не знаешь, — арабскія газеты послѣ нихъ, это — прогулка по лугу послѣ городскихъ улицъ съ асфальтовыми мостовыми. Прогулка по лугу, покрытому цвѣтами.

Въ нихъ кипитъ арабская кровь. Въ нихъ играетъ фантазія народа, создавшаго сказки тысячи и одной ночи. Въ нихъ нѣтъ этихъ путъ, оговорокъ; «хотя», съ «другой стороны», «но», — въ нихъ слѣпой, прямолинейный фанатизмъ. Отъ нихъ дышитъ Кораномъ, который прочелъ фанатикъ. Минутами вы чувствуете, что у автора, когда онъ писалъ, носился въ головѣ призракъ священной войны. Отъ бѣшенаго стиля этихъ статей, отъ шири ихъ фантазіи вѣетъ старой арабской кровью «завоевателей міра».

А какіе цвѣты вышиваетъ Шехеразада по канвѣ:

— Русско-японская война.

Для нихъ Россія, это — «злѣйшій, вѣковой, историческій, главный врагъ Ислама».

Россія для нихъ — это страна, которая несетъ стягъ христіанства противъ священнаго знамени пророка.

Это врагъ Турціи и султана-калифа, намѣстника пророка. Страна, которая вела безконечныя войны съ Турціей, — слѣдовательно, съ исламомъ. Страна, которая ведетъ войны съ исламомъ въ Средней Азіи.

И вотъ… Я цитирую дословно:

— На Дальнемъ Востокѣ магометанскіе принцы возстали и ведутъ теперь войну съ врагомъ ислама.

Почему японцы оказались «магометанскими принцами» это — «арабская тайна». Однимъ только арабамъ извѣстно!

Впрочемъ, во всѣхъ магометанскихъ газетахъ и Индіи и Египта весьма упорно печатаются статьи:

— Японія такая умная, такая просвѣщенная страна, что ни буддизмъ, ни язычество больше не могутъ удовлетворить этого народа. Японцы за послѣднее время очень заинтересованы магометанствомъ. Магометанская проповѣдь дѣлаетъ тамъ очень большіе успѣхи и нравится народу. Близкое присоединеніе этого умнаго и просвѣщеннаго народа къ исламу несомнѣнно.

Кто создалъ, кто пропагандируетъ эту легенду среди магометанскаго Востока? Японцы ли, для возбужденія къ себѣ симпатій магометанскаго міра, друзья ли англичане, чтобы возстановить магометанскій Востокъ противъ Россіи, — или просто-напросто легенду создала пылкая магометанская фантазія, — судить не берусь.

Но легенда существуетъ, и среди магометанъ Востока распространяется усиленно^[3].

Эта война, — въ освѣщеніи арабскихъ газетъ, — «только часть общаго, главнаго плана Россіи», — завоеванія всего Востока.

— Россія хочетъ завоевать Японію.

Вѣрнѣе — «хотѣла».

Потому что читатель арабскихъ газетъ уже въ концѣ февраля, въ началѣ марта былъ увѣренъ, что «для Россіи все кончено».

Русскій флотъ былъ уже арабскими газетами истребленъ окончательно. Сухопутная армія погибла въ глубокихъ снѣгахъ Манчжуріи отъ страшныхъ морозовъ и снѣжныхъ бурь.

«Главный оплотъ Россіи — Портъ-Артуръ», брался японцами каждые два дня.

Арабъ-читатель, читая эту великолѣпную эпопею непрерывныхъ японскихъ побѣдъ, вѣроятно, полагалъ:

— По-русски крѣпость называется, очевидно, Портъ-Артуръ. Портъ-Артуровъ у нихъ, должно-быть, много, но молодцы японцы отбираютъ по три Портъ-Артура въ недѣлю. Этакъ никакихъ Портъ-Артуровъ не хватитъ!

Арабскія газеты призывали весь магометанскій міръ воспользоваться моментомъ и, «кто чѣмъ можетъ», — англичане прямой проповѣди «священной войны» не допустили бы, — итти на помощь «магометанскимъ принцамъ Японіи», борющимся въ Манчжуріи съ «главнымъ врагомъ ислама», «бѣлыми варварами», — и «не дать раздавить Японіи».

«Раздавить Японію». Это уже звучитъ странно!

И флоты потоплены, и армія замерзла, и всѣ Портъ-Артуры взяты, — и все-таки боязнь, что безъ посторонней помощи Японія будетъ раздавлена «бѣлыми варварами».

— Ну, по части борьбы-то магометанскаго міра съ бѣлыми варварами… вы тоже вѣдь бѣлаго цвѣта! — замѣтилъ я какъ-то въ разговорѣ о настроеніи арабовъ одному англичанину.

— Ну, здѣсь-то они не шелохнутся!

Онъ показалъ на знаменитую цитадель Каира, которая стоитъ передъ городомъ, какъ стоитъ взводъ солдатъ передъ человѣкомъ, привязаннымъ къ столбу, ожидая только команды:

— Пли!

— А что они тамъ думаютъ о русско-японской войнѣ, — это ихъ дѣло.

Возбужденіе симпатій къ Россіи на Востокѣ, конечно, не входитъ въ число особыхъ заботъ англичанъ.

Чтеніе «европейскихъ» газетъ въ Египтѣ не доставляло мнѣ такого удовольствія, какъ чтеніе арабскихъ.

Каиръ — курортъ.

И газеты въ немъ курортныя.

Ихъ главныя сообщенія:

— Вчера у герцогини такой-то блестящій пріемъ. Замѣчены такіе-то…

— Графиня такая-то принимаетъ завтра отъ 4 до 6.

— Не можемъ съ сожалѣніемъ не отмѣтить отъѣзда мистера такого-то, симпатичнаго владѣльца крупной фирмы по выдѣлкѣ свиной грудинки въ Чикаго. Его отъѣздъ, такъ же, какъ таковой же двухъ его очаровательныхъ дочерей, сильно огорчитъ все высшее общество, среди котораго мистеръ имѣлъ только друзей.

Эти газеты издаются, по большей части, на французскомъ языкѣ, но чувствуютъ себя въ гостяхъ у англичанъ.

Поэтому онѣ бываютъ, какъ гоголевскій городничій, именинники и на Антона и на Онуфрія.

Говорятъ «мы», говоря о французскихъ дѣлахъ.

Но говорятъ также:

— Нашъ мудрый бывшій министръ колоній Чемберлэнъ…

Ихъ политическія разсужденія, это — большей частью комплименты Англіи.

Они больше выражаютъ упованіе:

— Его величество король Эдуардъ VII напишетъ письмо…

И все кончится.

Какъ газетамъ «въ гостяхъ у Англіи», имъ кажется неловкимъ говорить въ профитъ Россіи. Но какъ газетамъ, все-таки, хоть по языку, французскимъ, неудобно ужъ очень ругать Россію.

Поэтому онѣ ограничиваются остротами, которыя хозяинъ дома, англичанинъ, могъ бы прочесть съ улыбкой:

— Японцамъ не надо стараться. Русскіе сами перетопятъ свой флотъ собственными минами.

— Судя по тому, какъ хорошо дѣйствуютъ русскія мины противъ своихъ судовъ, надо ожидать, что на сушѣ русская артиллерія будетъ стрѣлять, обративъ дуло противъ русскихъ войскъ.

Остроуміе полное «ласковой искательности». Но оно вполнѣ отвѣчаетъ настроенію и интеллигентныхъ и номинально правящихъ египетскихъ сферъ.

И хорошо это настроеніе, злорадное и искательное, отражаетъ.

• 
  Молитва въ пустынѣ.
• 
  Арабы на молитвѣ.
• 
  Арабскій университетъ въ Каирѣ (въ мечети).
• 
  Арабская школа.
• 
  У входа въ мечеть (въ Каирѣ).
• 
  Уличный писец (Каиръ).
• 
  «Гаремъ».
• 
  Лавка на каирскомъ базарѣ.
• 
  Отправленіе священнаго ковра изъ Каира въ Мекку.

Портъ-Саидъ

Портъ-Саидъ оказался на нашей сторонѣ.

Портъ-Саидъ — это не городъ, а мѣсто жительства. Временнаго и какъ можно менѣе продолжительнаго.

Узенькая полоска земли. Съ одной стороны море, съ другой — колоссальное болото.

Сверху жжетъ египетское солнце. Отъ болота дышитъ міазмами, лихорадками.

Только человѣческая жадность можетъ заставить жить на такомъ мерзкомъ клочкѣ.

Населенъ жуликами.

Все, что есть худшаго въ Европѣ, Азіи, Африкѣ, назначило себѣ здѣсь rendez-vous^[4].

Въ этотъ пріѣздъ въ одномъ изъ магазиновъ я встрѣтилъ знакомаго русскаго, ѣхавшаго съ экспедиціей въ Абиссинію искать золота для Менелика.

Я счелъ долгомъ предупредить соотечественника:

— Вы смотрите въ оба, что завертываютъ. Подмѣнятъ. Вѣдь это все жулики.

Портъ-саидцы говорятъ на всѣхъ языкахъ, — на русскомъ въ томъ числѣ. И соотечественникъ взглянулъ на меня съ ужасомъ: какъ это такъ людямъ говорить въ глаза такія кислыя слова.

Но «люди» только добродушно улыбнулись:

— Вѣдь надо же нажить, господинъ!

Люди знаютъ себѣ цѣну, а потому и не обижаются.

И вотъ этотъ Портъ-Саидъ оказался самымъ рѣшительнымъ образомъ на нашей сторонѣ.

Объясненіе простое: Портъ-Саидъ страшно золъ на англичанъ.

А единственный способъ выразить свою ненависть къ англичанамъ — быть за Россію.

Портъ-Саидъ сталъ неузнаваемъ.

Портъ-Саидъ всегда былъ городомъ вольнаго поведенія.

На открытыхъ галлереяхъ, по-восточному окружающихъ дома, стояли не очень одѣтыя женщины, — по большей части несчастныя одесскія еврейки, — и на всѣхъ языкахъ вопили прохожимъ:

— Капитанъ! Танцы!

Въ витринахъ книжныхъ магазиновъ были выставлены неприличныя книги.

Открыто?

Не только открыто, но еще съ надписями:

— Запрещенное. Неприличное.

Въ лавочкахъ продавали безстыжія фотографіи наравнѣ съ видами Египта.

Передъ человѣкомъ, зашедшимъ купить виды Суэзскаго канала, клали цѣлую стопу неприличныхъ фотографій:

— Выбирайте! Всѣ дѣлаютъ здѣсь свои запасы!

Торговля развратомъ и порнографіей давала Портъ-Саиду большой доходъ.

Это былъ самый ходкій товаръ.

Игорные дома при кафе-шантанахъ были открыты днемъ и ночью. Когда угодно.

Входъ былъ свободный. Никто не стѣснялся. Шулерничали во всю.

Передъ игорными домами стояли и зазывали:

— Капитанъ! Капитанъ! Монте-Карло!

Было развратно, безобразно, весело, откровенно и доходно.

И вдругъ англійскій консулъ «вчинилъ борьбу». Началъ слѣдить, доносить, оказывать давленіе на египетскую полицію.

— Что онъ здѣсь, губернаторъ, что ли? — вопитъ Портъ-Саидъ. — Почему такъ командуетъ?

Портъ-Саидъ сталъ неузнаваемъ.

То, о чемъ кричали на улицахъ, говорятъ шопотомъ.

— Кончились счастливыя времена Портъ-Саида! — вздыхаетъ Портъ-Саидъ. — Ахъ, то были времена! Были времена!

Избави Боже подумать, что въ Портъ-Саидѣ ничего «прежняго» нѣтъ. Все осталось.

Но нужно прятаться.

Книжные торговцы должны держать «интересный» товаръ дома и носить его къ покупателямъ подъ полой.

— Сейчасъ штрафъ!

Торговцы фотографіями должны ставить караульнаго, пока покупатель выбираетъ себѣ коллекцію.

— Закроютъ!

Женщины должны тратиться и нанимать мальчишекъ, которые на всѣхъ перекресткахъ шопотомъ предлагаютъ на всѣхъ языкахъ:

— Красивыя мадамы!

И даже, когда я захотѣлъ снова посмотрѣть игорный залъ, гдѣ наголодавшихся по Европѣ, возвращающихся съ Востока людей обыгрываютъ навѣрняка въ мошенническую рулетку, — и это оказалось дѣломъ не совсѣмъ простымъ.

— Вамъ въ кафе-шантанъ?

— Нѣтъ. Я играть.

Контролеръ сдѣлалъ испуганное лицо:

— Посидите!

Послалъ кого-то куда-то кому-то что-то сказать.

И началась «таинственность». Словно въ масонскую ложу принимали.

Отворилась одна дверь, выглянула одна физіономія съ нафабренными усами и черными бачками, посмотрѣла: не подозрительный ли человѣкъ?

— Это кто?

— Это директоръ.

Отворилась другая дверь, посмотрѣла какая-то физіономія съ усами въ стрѣлку и черными бачками.

— А это?

— Другой директоръ!

Третій директоръ съ усиками и бачками сбѣжалъ откуда-то по лѣстницѣ сверху и оглядѣлъ. Четвертые усы и бачки прибѣжали откуда-то по лѣстницѣ снизу.

— Тьфу! Да это же глупо: сидѣть, и тебя осматриваютъ.

— Невозможно, господинъ! Не тѣ времена!

— Да вѣдь всюду въ Египтѣ, — въ Каирѣ игорные дома настежь. Самая свободная страна!

— А здѣсь англійскій консулъ. Вотъ гдѣ онъ у насъ сидитъ!

И контролеръ принялся ругать египетское правительство:

— Помилуйте, какое это правительство? Не умѣетъ съ достоинствомъ держаться! Какому-то англійскому консулу подчиняется. Что одной полиціи платимъ!.. Пожалуйте!

Все шло такъ же, какъ три года, какъ семь лѣтъ тому назадъ.

Стоило на номерахъ собраться порядочной цифрѣ, — выходило «зэро».

Черный, красный цвѣтъ, четъ, нечетъ, «passe^[5]», «manque^[6]», — выходило въ зависимости отъ того, на что больше поставлено.

Играли «на разумъ, а не на счастье».

Но у дверей стояли распорядители и сторожили.

Нравственность трудно ввести полицейскими мѣрами. Полицейскія мѣры привели только къ налогу на безнравственность. Египетская полиція беретъ, сколько хочетъ. Но и она безсильна, если ей укажетъ англійскій консулъ:

— Закрыть. Оштрафовать.

— Вотъ она, англійская-то оккупація! Египетскаго правительства совсѣмъ не существуетъ!

Но на англичанъ въ Портъ-Саидѣ бѣшено злы не одни явные жулики.

Всѣ торговцы вопятъ:

— Разорены!

Банкротства слѣдуютъ за банкротствами. Портъ-Саидъ то и дѣло подъ чумнымъ карантиномъ.

Это продолжается вотъ уже три года.

Колоссальные австралійскіе пароходы, гиганты-нѣмцы, огромные французы, съ сотнями пассажировъ, приходятъ въ Портъ-Саидъ, становятся на якорь, берутъ уголь и уходятъ, не спуская пассажировъ на берегъ.

Весь Портъ-Саидъ «дышитъ пароходами» и открывается съ ихъ приходомъ.

Пришелъ пароходъ въ пять часовъ утра, — всѣ лавки открыты, игорные дома и прочая готовы къ услугамъ въ пять часовъ утра.

Каждый пароходъ оставитъ сотню, двѣ, три «фунтовъ».

А теперь… «открывшемуся» Портъ-Саиду приходится закрываться въ виду гиганта съ поднятыми трапами, съ плавающей около карантинной лодкой.

А палубы-то, палубы черны отъ пассажировъ.

— Да вѣдь чума! Что жъ подѣлаешь? Чума.

Одно это слово приводитъ и оптовыхъ, и розничныхъ, и явно, и скрытно жульническихъ торговцевъ Портъ-Саида въ неистовство:

— Какая чума въ Портъ-Саидѣ? Какихъ-нибудь одинъ-два случая, — и сейчасъ — «чума», карантинъ! Да у нихъ въ Индіи-то, ихъ проклятыхъ индусовъ дохнетъ, — они пишутъ, — по 46 тысячъ, по сто тысячъ въ недѣлю.

— Такъ изъ Бомбея десять дней хода. Законный срокъ чумнаго карантина.

— Изъ Бомбея? А въ Аденѣ чума есть? Англичане же вездѣ изъ Индіи чуму развозятъ. Есть въ Аденѣ чума?

— Безпрестанно бываетъ. Ну?

— Изъ Адена до Портъ-Саида четыре дня хода, изъ Портъ-Саида до Бриндизи — два. Итого шесть. Гдѣ жъ тутъ законный десятидневный срокъ? А въ Бриндизи для пассажировъ съ англійскихъ пароходовъ никакого карантина нѣтъ. Можетъ, онъ чумный, — за четыре дня до карантиннаго срока его выпускаютъ: разноси, можетъ-быть, за разу. А изъ Портъ-Саида затрудненія! Попавъ въ Портъ-Саидъ, потомъ десять дней никуда носа нельзя показать.

Портъ-Саидъ глубоко убѣжденъ:

— Это англичане нарочно карантинами играютъ. Хотятъ всѣхъ насъ разорить: грековъ, левантинцевъ, арабовъ-торговцевъ. Вся торговля въ Портъ-Саидѣ въ англійскія руки чтобъ перешла! Мы не выдержимъ, мы лопнемъ, и тогда ужъ не будетъ такихъ карантинныхъ порядковъ! Англичане увидали хорошее мѣсто: будутъ со всѣхъ пароходовъ пѣнки снимать. Провизію пароходамъ, тропическую одежду пассажирамъ, восточныя вещи возвращающимся въ Европу, — все будутъ англичане продавать. Мы чувствуемъ лучше, на собственной кожѣ чувствуемъ, какъ англичане насъ жуютъ. И скоро проглотятъ. Пріѣзжайте въ Портъ-Саидъ года черезъ три!

И если вы выразите сомнѣніе, — они укажутъ вамъ на дѣйствительно безспорный фактъ: число англійскихъ фирмъ въ Портъ-Саидѣ все растетъ, — онѣ возникаютъ на мѣстѣ лопающихся греческихъ, левантинскихъ, арабскихъ.

Эта ненависть къ англичанамъ переполнила сердца портъ-саидцевъ симпатіями къ намъ.

На каждомъ шагу вы только и слышите:

— Что только англичане противъ русскихъ дѣлаютъ! Насъ вчужѣ зло беретъ смотрѣть!

И повторяются разсказы объ угольныхъ притѣсненіяхъ, объ отказѣ въ разрѣшеніи миноноскѣ войти въ докъ для исправленій, о нечаянно, будто бы, сѣвшемъ на мель англійскомъ пароходѣ поперекъ канала, какъ разъ тогда, когда надо было итти эскадрѣ адмирала Виреніуса.

Создалась даже цѣлая легенда:

— Въ концѣ-концовъ, Максимовъ, — русскій генеральный консулъ въ Каирѣ, — въ концѣ-концовъ, Максимовъ, онъ чело вѣкъ энергичный, прямо явился къ хедиву: «Позвольте узнать, кто же, наконецъ, хедивомъ въ Египтѣ: ваше высочество или англійскій консулъ въ Портъ-Саидѣ?» Ну, хедиву ужъ стало неловко. Перемѣнилъ нѣсколько политику!

Я бесѣдовалъ съ человѣкомъ очень почтеннымъ, — однимъ изъ очень немногихъ порядочныхъ людей, живущихъ въ Портъ-Саидѣ, мѣстнымъ старожиломъ, хорошо посвященнымъ во всѣ эти дѣла.

Онъ развелъ руками:

— Что жъ подѣлаете? Конечно, все это есть. Но что же можно сдѣлать? Суэзскій каналъ обязанъ, въ случаѣ войны между двумя государствами, примѣнять къ судамъ обѣихъ воюющихъ сторонъ однѣ и тѣ же мѣры. Протестуйте противъ какой-нибудь мѣры, — администрація канала вамъ отвѣтитъ: «Мы не для васъ однихъ создали эту мѣру. Пусть явятся японцы, — мы къ японцамъ примѣнимъ тѣ же правила.» Но у японцевъ нѣтъ судовъ въ Средиземномъ морѣ. Администрація отвѣтитъ: «Намъ-то какое до этого дѣло?» И получается положеніе: выдумываются всевозможныя драконовскія мѣры спеціально для русскихъ судовъ, — и въ видѣ оправданія: «Эти мѣры для обѣихъ враждующихъ сторонъ». Мѣры-то, дѣйствительно, вырабатываются для обѣихъ сторонъ. Но тяжесть ихъ приходится нести только русскимъ. На это и разсчитано.

Въ Портъ-Саидѣ я бывалъ много разъ, и у меня тамъ много знакомыхъ.

Всюду въ знакомыхъ лавкахъ, куда я ни заходилъ, первымъ долгомъ меня встрѣчали вопросами:

— А про японскаго шпіона знаете?

Въ Портъ-Саидѣ и отъ портъ-саидцевъ укрыться трудно. Городъ на ладони. Да и населеніе же! Любому, самому японскому шпіону сколько угодно впередъ дастъ.

Зависитъ отъ платы.

— Какого японскаго шпіона?

Всюду и вездѣ мнѣ сообщали одни и тѣ же самыя подробныя свѣдѣнія.

Меня это заинтересовало, я провѣрилъ, и всѣ свѣдѣнія оказались совершенно точными.

Передъ войной съ пароходомъ изъ Гамбурга пріѣхалъ въ Портъ-Саидъ японецъ, по фамиліи Камахари, съ лакеемъ, японцемъ же.

Жилъ два мѣсяца и уѣзжаетъ въ Японію на французскомъ пароходѣ, на которомъ долженъ итти и я.

— Замѣтьте время отъѣзда: эскадра адмирала Виреніуса только что окончательно ушла обратно въ Средиземное море. До сихъ поръ сидѣлъ. Дольше ему здѣсь дѣлать нечего.

Жилъ сначала въ отелѣ «Savoy», на берегу моря, потомъ перебрался въ «Континенталь».

— Да, можетъ-быть, онъ жилъ здѣсь по своимъ дѣламъ?

— Никакихъ дѣлъ у него не было. Мы знаемъ: ни къ нему изъ здѣшнихъ никто не заходилъ ни онъ ни у одной фирмы не былъ.

Навелъ справки въ отеляхъ: дѣйствительно, къ японцу никогда никто не заходилъ. Самъ онъ ходилъ гулять.

— Гулялъ по набережной, по улицамъ, а заходить — никуда не заходилъ! — объяснилъ швейцаръ. — Насъ интересовало, что за японецъ. Мы смотрѣли. Наши комиссіонеры тоже наблюдали: по какимъ такимъ дѣламъ японецъ? Ходилъ только на телеграфъ.

Телеграммы отправлялъ ежедневно.

И въ Портъ-Саидѣ все извѣстно:

— Въ Японію.

— Да вы почему знаете, что въ Японію?

— Мы-то?!

Даже удивляются:

— Какъ же не узнать, куда человѣкъ телеграммы отправляетъ. И притомъ шифрованныя!

— Ну, это-то ужъ откуда знаете?

— Телеграммы по-англійски. А прочесть — выйдетъ безсмыслица. Значитъ, шифрованныя.

— Да вѣдь телеграмма — тайна!

— Въ Портъ-Саидѣ?

Выходило, дѣйствительно, очень похоже на то, что человѣкъ, пріѣхавъ еще до войны, слѣдилъ за движеніемъ русскихъ судовъ. А когда эскадра адмирала Виреніуса окончательно ушла обратно, уѣзжалъ со своего наблюдательнаго поста.

Самое проживаніе въ Портъ-Саидѣ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ безо всякаго дѣла говорило, что это не спроста.

Вѣдь не туристъ же! Съ основанія Портъ-Саида не было еще случая, чтобы кто-нибудь въ этой отвратительной трущобѣ просидѣлъ два мѣсяца «для удовольствія». Хуже, что ли, города туристъ не нашелъ!

И весь Портъ-Саидъ только вздыхалъ:

— Эхъ, нѣтъ у русскихъ здѣсь агентовъ. Много бы интереснаго узнавали!

— Да что?

— А все. Пароходы, которые идутъ въ Японію съ углемъ, съ другими военными припасами. Вы думаете, мы не знаемъ, кто съ чѣмъ куда?

— Да откуда?

Это ужъ даже оскорбляло портъ-саидцевъ.

— Да матросы-то шляются по городу, напиваются? Въ Портъ-Саидѣ да чтобъ чего-нибудь не знали?! Ахъ, господинъ! Да мы про любой пароходъ, — что у него на днѣ самомъ въ трюмѣ лежитъ, — знаемъ! Ужъ слѣдить за военной контрабандой, — такъ здѣсь, въ Портъ-Саидѣ, наблюдательный пунктъ устроить!

И я, дѣйствительно, думаю, что теперь, при всеобщемъ озлобленіи Портъ-Саида, эти всевѣдущіе, пронырливые люди могли бы давать очень интересныя и цѣнныя свѣдѣнія, — только потому, что это:

— Англичанамъ въ пику!

Японцы, вѣроятно, не замедлили бы воспользоваться подобнымъ настроеніемъ въ свою пользу.

Встрѣча съ героями «Варяга»

Въ Портъ-Саидѣ съ часа на часъ ждали «Малайи», съ командой «Варяга» на борту.

И Портъ-Саидъ волновался.

Ходили слухи. Готовились къ большой баталіи.

Французы хотѣли устроить овацію нашимъ морякамъ-героямъ.

Англичане рѣшили устроить въ такомъ случаѣ контръ-демонстрацію.

Надо оговориться. Какіе англичане?

Я не принадлежу къ числу любителей англичанъ. Многое въ ихъ характерѣ, въ строѣ ихъ жизни, въ особенности въ ихъ отношеніи къ побѣжденнымъ и въ особенности въ ихъ политикѣ — мнѣ претитъ. Я не люблю англичанъ. Но я ихъ знаю.

Я съ ними сталкивался очень много.

И, конечно, не могу не уважать въ нихъ умныхъ людей. Дѣловыхъ и практичныхъ.

Какой-нибудь тайный или явный шагъ намъ во вредъ, — да. Систематическое дискредитированіе въ печати, чтобъ настроить общественное мнѣніе противъ, — да. Но уличная «контръ-демонстрація» — для англичанъ это было бы слишкомъ непрактично, не дѣловито, не серьезно, не умно.

И я присоединяюсь цѣликомъ къ словамъ нашего консула въ Портъ-Саидѣ, г. Бронна:

— Какіе англичане? Имѣющееся здѣсь отребье англичанъ!

Тѣмъ не менѣе, событіе, — демонстрація и контръ-демонстрація, — готовилось. Кончилось бы, вѣроятно, свалкой между французами и тѣмъ англійскимъ отребьемъ, которое пошло бы на уличный скандалъ.

Но все разрѣшилось иначе.

«Малайя» подошла подъ карантиннымъ флагомъ.

Въ Портъ-Саидѣ была чума, и чтобъ потомъ не держать карантина въ Одессѣ, никому нельзя было сойти на берегъ.

Это было раннимъ утромъ.

«Малайя» только что подошла. Нашъ пароходъ черезъ 20 минутъ отходилъ.

Я воспользовался этимъ промежуткомъ, взялъ шлюпку и отправился къ борту «Малайи».

Отправился отъ себя и отъ имени нѣсколькихъ русскихъ, которые шли на томъ же французскомъ пароходѣ, на которомъ шелъ и я.

Но отправился только къ борту.

Трапы «Малайи» были подняты, между моей шлюпкой и «Малайей» стояла шлюпка карантинной стражи.

Вдоль борта «Малайи» въ желтыхъ парусинныхъ курткахъ, въ соломенныхъ шляпахъ, загорѣлые, стояли люди, которые вышли изъ огня, въ который шли только ради чести русскаго имени.

— Нельзя ли попросить къ борту кого-нибудь изъ гг. офицеровъ «Варяга»?

И у меня замерло сердце и слезы сдавили горло, когда я услыхалъ бравое морское:

— Есть!

Я люблю нашъ флотъ, потому что его знаю.

Я знаю трудности морского дѣла, знаю, сколько работаютъ наши моряки.

Много разъ и въ разныхъ моряхъ я видѣлъ, какъ непрерывно готовились они къ тому часу, когда своими жизнями придется защищать тотъ флагъ, который спускаютъ и поднимаютъ съ почестями, предъ которымъ вы, по морскому обычаю, должны снять шляпу, когда входите на военный корабль:

— Настанетъ часъ, когда за этотъ флагъ будутъ отдавать жизни.

Я видѣлъ безпрерывныя приготовленія къ этому страшному часу.

И первыя неудачи, — даже отъ пиратскаго нападенія, — наполнили, не могли не наполнить сердца горькимъ чувствомъ незаслуженной обиды. «За что?»

— Пиратское нападеніе… Но что будутъ говорить, что будутъ думать о нашихъ морякахъ тѣ люди, которые не видали, не знали ихъ работы?

Подвигъ «Варяга» былъ нуженъ. Былъ необходимъ, чтобъ немедленно же покрыть русскій флотъ той славой, которой онъ заслуживаетъ.

Я читалъ передъ этимъ подробности о подвигѣ «Варяга» во враждебныхъ газетахъ, говорившихъ о «безполезномъ дѣлѣ, о безполезномъ выходѣ двухъ русскихъ судовъ противъ цѣлой эскадры».

Если честь ничего не стоитъ, — тогда, конечно, подвигъ безполезенъ.

Теперь, когда такъ много спорятъ о войнѣ, о подвигѣ, позвольте вспомнить одно слово Кони. Оно было сказано по какому-то дѣлу о дуэли:

— Было бы совсѣмъ печально, если бы хоть иногда не находилось людей, которые бы ставили честь выше жизни.

И эти люди, которые шли на вѣрную смерть, чтобы доказать честь русскаго человѣка, были теперь передо мной.

Такіе же скромные и простые, какъ всегда.

Матросы съ добродушными лицами съ любопытствомъ смотрѣли на русскаго, который вдругъ встрѣтился такъ далеко отъ Россіи, на чужбинѣ.

Къ борту первымъ вышелъ докторъ и сообщилъ «по своему вѣдомству»:

— Раненые, слава Богу, всѣ поправились!

За нимъ къ борту подошелъ старшій офицеръ Степановъ, и когда я сказалъ ему, что ихъ подвигъ вызвалъ восторгъ и благодарность всей Россіи, — взволнованно переспросилъ меня:

— Да?

Согласитесь, трудно представить себѣ что-нибудь болѣе прекрасное по скромности, чѣмъ это вопросительное:

— Да?

Я засталъ ихъ въ радостномъ волненіи. На бортъ только что была передана телеграмма о томъ, что весь экипажъ «Варяга» награжденъ Георгіями.

Эта новость, которую ужъ двѣ недѣли зналъ весь міръ, была неизвѣстна только тѣмъ, кого она касалась.

Они были въ океанѣ.

Степановъ взволнованнымъ голосомъ прокричалъ мнѣ, — приходилось за дальностью разстоянія перекрикиваться, — эту старую для меня новость.

Это была минута одного изъ самыхъ сильныхъ волненій, которыя я испытывалъ въ жизни.

Видѣть героевъ, родныхъ людей, спасенныхъ отъ неминуемой гибели, и видѣть ихъ радостными, счастливыми.

— Вы второй русскій, котораго мы видимъ съ тѣхъ поръ. Передайте русской колоніи въ Коломбо отъ нашего имени сердечный привѣтъ и глубокую благодарность за ласку и привѣтъ, которые они намъ оказали. Скажите имъ, что мы всѣ здоровы.

Мнѣ нелегко было говорить отъ душившихъ слезъ.

Ужъ очень это было сильно: люди, жертвовавшіе жизнью, благодарятъ за привѣтъ.

Да нелегко было, видимо, говорить и Степанову съ русскимъ человѣкомъ. Волненіе глубокое слышалось въ его голосѣ.

Мы крикнули другъ другу:

— Счастливаго плаванія!

И, по доброму старому морскому обычаю, троекратное «ура» загремѣло въ честь отъѣзжающаго русскаго человѣка.

Туманъ пошелъ передъ глазами отъ слезъ.

Это «ура» этихъ людей гремѣло въ Чемульпо.

И мое слабое, единичное «ура» слышалъ, вѣроятно, только я, — потому что слезы совсѣмъ сжали горло.

Японскій шпіонъ

Когда я вошелъ на свой пароходъ, — первый человѣкъ, котораго я встрѣтилъ на палубѣ, былъ г. Камахара.

Съ биноклемъ черезъ плечо, съ видомъ безпечнаго туриста.

Оказалось въ пути, что онъ говоритъ по-англійски.

Французы увѣряли, что онъ говоритъ великолѣпно по-французски и все подслушиваетъ.

«Японскаго шпіона» всѣ избѣгали.

Мы, русскіе, шедшіе на пароходѣ, интересовались:

— Понимаетъ ли онъ по-русски?

И отъ нечего дѣлать прибѣгли къ мальчишеской шуткѣ.

Вечеромъ на кормѣ, — кругомъ не было ни души, — подошли къ японцу, стоявшему одиноко у борта.

Стали неподалеку и заговорили о разныхъ разностяхъ.

Японецъ стоялъ спокойно.

Тогда одинъ изъ насъ обыкновеннымъ тономъ, не повышая голоса, словно продолжая прежній разговоръ, сказалъ:

— А что, господа, если кинуть сосѣда…

Нарочно не говорилось «японца».

— Если кинуть сосѣда за бортъ. Вѣтеръ, когда-то еще услышатъ крикъ да спустятъ лодку! Потонетъ, и никакихъ свидѣтелей.

Японецъ оглянулся на насъ и быстро пошелъ отъ борта къ каютамъ.

Послѣ этого онъ, видимо, избѣгалъ встрѣчи съ русскими наединѣ. Поворачивался и шелъ въ людное мѣсто.

Наша «русская колонія» на пароходѣ рѣшила безповоротно:

— Понимаетъ.

Положеніе японца было ужасное.

Его избѣгали французы. Онъ избѣгалъ русскихъ. Единственнымъ обществомъ его были два испанскихъ военныхъ аташе, ѣхавшихъ въ японскую армію.

Къ итальянцамъ-инженерамъ, ѣхавшимъ управлять «Ниссимомъ» и «Кассугой», онъ почему-то не подходилъ, хотя они и говорили по-англійски.

— Что за охота ему итти на французскомъ пароходѣ, среди общаго недоброжелательства? Почему не идетъ на англійскомъ? — недоумѣвали всѣ.

Но я получилъ ужъ на это отвѣтъ ранѣе, въ Портъ-Саидѣ.

— Замѣтьте, — говорили мнѣ тамъ, — что всѣ японцы и всѣ нужные для японцевъ люди ходятъ теперь исключительно на французскихъ пароходахъ.

— Почему же?

— Очень просто. Пароходъ дружественной націй. Не остановятъ. Безопаснѣе.

Сингалезы и японцы

— Фортъ.

Такъ, по-старому, грозно называется — теперь самая мирная часть города, торговый центръ Коломбо.

Проѣзжая по форту на дженерикшѣ, вы обратите вниманіе, подъ аркадами, на маленькую лавочку, около которой двѣнадцать часовъ, отъ восхода до заката солнца, отъ 6 утра и до 6 вечера, толпятся сингалезы.

Около лавочки развѣшаны лубочныя картины, на которыхъ пылаютъ бомбы, взвиваются выше мачтъ голубые столбы воды, рѣжутъ тьму бѣлыя полосы свѣта электрическихъ прожекторовъ.

На порогѣ лавочки стоитъ маленькій японецъ и безъ умолку трещитъ, — разъясняетъ толпѣ, приходящимъ, уходящимъ, содержаніе картинъ.

— Вотъ побѣда, одержанная японцами тогда-то… Вотъ гибель русскихъ судовъ тамъ-то.

Въ лавочкѣ всегда сидитъ въ желтой тогѣ коричневый буддійскій жрецъ.

Въ обыкновенное время это мирная лавочка японской посуды, вѣеровъ, лаковыхъ издѣлій съ вывѣской:

«Японскія рѣдкости».

Теперь это главное японское «телеграфное агентство», центръ всѣхъ извѣстій о японскихъ побѣдахъ.

Я послалъ своего «боя» — слугу купить мнѣ японскихъ лубочныхъ картинъ.

Онъ принесъ съ дюжину.

— А самыя интересныя, мастэръ, взятіе Портъ-Артура, сказали, будутъ черезъ двѣ недѣли. Ужъ высланы изъ Японіи, ѣдутъ.

Я часто проѣзжалъ мимо лавочки, — всегда толпа.

Картины довольно дороги, отъ 30 до 60 к. на наши деньги, но сингалезы ихъ раскупаютъ охотно.

Всѣ сингалезскіе дома, въ концѣ-концовъ, будутъ разукрашены японскими побѣдами.

Я часто заходилъ въ лавочку купить то то, то другое, и всегда въ лавкѣ, на виду у толпы, развалившись, со скучающимъ видомъ полулежалъ задрапированный въ тогу буддійскій жрецъ.

Нанимали они, что ли, этихъ странствующихъ и, по обѣту, нищенствующихъ жрецовъ.

Но присутствіе жреца — умно.

Самому непросвѣщенному сингалезу этотъ видъ буддійскаго жреца въ японской лавкѣ говоритъ и напоминаетъ, что воюютъ единовѣрцы.

Хотя врядъ ли симпатіи населенія Цейлона нуждаются въ томъ, чтобы ихъ подогрѣвать.

Сингалезы страстно и всей душой за Японію.

Народъ, забывшій даже о томъ, что бываетъ самостоятельность, народъ, всегда кому-нибудь принадлежавшій, — португальцамъ, голландцамъ, англичанамъ — съ увлеченіемъ читаетъ и слушаетъ о буддійскомъ народѣ, который воюетъ такъ блестяще.

— Какимъ мужествомъ и какой мудростью наполняетъ сердце наша религія Будды!

Появились астрологи.

Буддистское населеніе очень суевѣрно, — предсказанія астрологовъ имѣютъ огромный успѣхъ.

И печатаются газетами.

Первымъ появился астрологъ Сеневиратнэ, изъ мѣстности Урогадаваттэ.

Его предсказаніе напечатала газета «Independent».

Ничего удивительнаго. Эта газета въ рукахъ богатыхъ сингалезовъ.

Если вы спросите у англичанина на Коломбо:

— Что за газета «Independent»?

Онъ вамъ отвѣтитъ съ той брезгливой гримасой, съ которой англичане говорятъ о «цвѣтныхъ»:

— Отъ нея пахнетъ черными!

Газета напечатала отъ 21 апрѣля новаго стиля:

Предсказаніе на основаніи астрологическихъ вычисленій.

«Между 23 и 27 апрѣля будетъ ужасная морская битва, и 27 японцы будутъ имѣть побѣду, результатомъ которой можетъ быть взятіе Портъ-Артура».

Этого было довольно.

Даже «руководящій» органъ, чисто англійская газета «Times of Ceylon», принялась послѣ этого печатать «предсказанія» астрологовъ.

Она отыскала другого сингалеза-астролога Абейсикере.

И пошли предсказанія:

Японцы выиграютъ. Ихъ близость къ солнцу дѣлаетъ ихъ могущественными. Предсказаніе при помощи астрологіи.

«Японцы находятся ближе къ солнцу, къ его восходу, приблизительно на 1000 миль, чѣмъ всѣ другія націи въ мірѣ. Такимъ образомъ, на нихъ солнце гораздо болѣе дѣйствуетъ; вслѣдствіе этого они могущественны, ихъ умъ быстро пробуждается, и они ловки во всѣхъ своихъ дѣлахъ, а въ особенности въ войнѣ. Они не только побѣдятъ въ этой войнѣ на морѣ, но также пересилятъ и на сушѣ и будутъ имѣть полную побѣду. Остаюсь В. С. М. Абейсикере».

Война и планеты. Предсказанія мѣстнаго астролога.

«Я нашелъ при помощи астрологіи, что планета Юпитеръ, которая теперь въ полной силѣ, вмѣстѣ съ Марсомъ, „богомъ войны“, помогаетъ японскому императору въ этой войнѣ, — такъ какъ эти планеты ненавидятъ амбицію Россіи, вызвавшей эту войну, имѣя въ виду двѣ цѣли, безъ достаточной причины. На землѣ не можетъ произойти ни одной войны безъ вѣдома планетъ. До 15 іюня японцы много поработаютъ на войнѣ и, благодаря Юпитеру и планетѣ Сатурнъ, которая также въ полной силѣ, большое горе постигнетъ Россію, а потому сонъ со стороны Россіи думать, что она побѣдитъ. Японія будетъ имѣть полную побѣду».

Для «предсказаній судьбы», которыя вынимаютъ птички, было бы недурно.

Но для чисто англійской газеты это слишкомъ глупо.

Можно ненавидѣть, но не надо позволять даже ненависти доводить до глупости.

Какъ далеко заходятъ симпатіи населенія Цейлона къ Японіи? Существуетъ ли здѣсь призракъ «цвѣтной опасности?» Существуетъ ли здѣсь японская пропаганда всеобщаго возстанія цвѣтной Азіи, подъ эгидой Японіи, противъ «бѣлыхъ?»

Мирное, изнѣженное природой, лѣнивое населеніе Цейлона не мечтаетъ ни о чемъ подобномъ.

Насколько безопасный вообще народъ сингалезы, можно судить по тому, что численность всѣхъ гарнизоновъ Цейлона опредѣляется сотнями, даже не тысячами, англійскихъ солдатъ.

«Военная сила» Цейлона, это — волонтеры.

Приказчики, мелкіе служащіе, которые въ субботу вечеромъ «становятся подъ знамена», все воскресенье маршируютъ, стрѣляютъ, дѣлаютъ небольшіе «походы», устраиваютъ привалы, разбиваютъ лагери. И въ понедѣльникъ утромъ сидятъ за своими конторками въ однѣхъ жилеткахъ подъ прохлаждающими опахалами — «панкерами» и пишутъ дѣловыя письма.

Это отличный моціонъ. Нѣчто въ родѣ спорта. Среди тоски колоніальной жизни все же могущая заинтересовать игра въ солдаты.

Тамъ, гдѣ есть опасность, англичане держатъ войска.

И самая незначительность гарнизоновъ говоритъ какъ нельзя лучше о полной «лойяльности» и неподвижности цейлонскаго населенія.

Проповѣдывать Цейлону возстаніе противъ бѣлыхъ!

Японцы слишкомъ умны для этого.

Интересы Японіи и интересы Цейлона ничего не имѣютъ между собой общаго.

Есть недовольства англичанами, — большіе сравнительно налоги, пренебрежительное отношеніе «джентльменовъ» даже къ самымъ интеллигентнымъ «цвѣтнымъ», получившимъ даже университетское образованіе, — но недовольства слишкомъ незначительныя, чтобы поднять возстаніе; да еще возстаніе такого лѣниваго, изнѣженнаго природой народа, какъ сингалезы.

Въ главныхъ, основныхъ чертахъ населеніе Цейлона совершенно довольно существующимъ порядкомъ вещей.

Семь лѣтъ я не былъ на Цейлонѣ.

И черезъ семь лѣтъ засталъ его не только побогатѣвшимъ, но страшно разбогатѣвшимъ.

Наживаются не одни англичане, но и сингалезы.

Цвѣтные, которые семь лѣтъ тому назадъ владѣли ничего нестоящими пустырями, — теперь милліонеры. Стоимость земли возросла страшно.

Коломбо растетъ до неузнаваемости.

А что дѣлается въ центрѣ страны! Какъ разрослись чайныя плантаціи!

Сингалезы умный народъ.

Они умѣютъ пользоваться положеніемъ.

Они забираютъ себѣ самыя легкія и самыя доходныя занятія.

Для черныхъ работъ, самыхъ тяжкихъ и трудныхъ, выписывается безотвѣтная «судра», — низшая каста, — изъ тамиловъ, съ юга Индіи.

Гдѣ ни спросите:

— Кто работаетъ?

— Тамилы.

— Кто подрядчики?

— Сингалезы.

Благосостояніе разливается по всему сингалезскому населенію.

Это замѣтно по жилищамъ, по одеждѣ жителей.

Это въ массѣ.

Не говоря уже о появленіи необычайнаго количества богачей среди сингалезовъ.

Ихъ роскошнѣйшими виллами, коттэджами застроены на версты аллеи самыхъ фешенебельныхъ парковъ.

Передъ вечеромъ во время катанья сингалезы блещутъ и щеголяютъ великолѣпнѣйшими выѣздами, кровными лошадьми, разодѣтыми лакеями.

И этому благополучію не предвидится конца.

Къ сѣверу находятся еще огромнѣйшія, такія же богатѣйшія, но почти неизслѣдованныя части острова.

Все это оживетъ, все это дастъ массу заработка, принесетъ милліоны и милліоны.

Весь Цейлонъ занятъ сейчасъ, страшно занятъ, поглощенъ вопросомъ.

Но не вопросомъ о бѣлыхъ и цвѣтныхъ, а вопросомъ о разведеніи резиноваго дерева.

Это страшно выгодно.

— Что, однако, выгоднѣе: чайныя плантаціи или резиновое дерево?

Резиновое дерево, посаженное рядомъ съ чайными плантаціями, придаетъ отвратительный привкусъ чаю:

— Старой калошей пахнетъ.

Что лучше? Броситься въ резиновое дѣло или сохранить чайныя плантаціи?

Вотъ вопросъ, самый важный, самый существенный, который занимаетъ теперь весь Цейлонъ.

Ненависть къ англичанамъ!

Но мечта каждаго сингалеза быть какъ можно болѣе похожимъ на англичанина.

Они одѣваются какъ англичане, ѣдятъ столько разъ и въ такіе часы, какъ англичане, занимаются тѣмъ же спортомъ, тѣми же играми, какъ англичане.

Съ гордостью зовутъ себя:

— Черные англичане.

Какой-то пиръ происходитъ на Цейлонѣ. Ожившая, благодаря англійской предпріимчивости, энергіи, богатѣйшая въ мірѣ природа шлетъ милліоны и милліоны.

Это золотой дождь, который на однихъ, правда, льется потоками, но и на другихъ падаетъ крупными каплями.

Сингалезская аристократія — милліонеры. Сингалезская интеллигенція — врачи, адвокаты, судьи. Сингалезской полуинтеллигенціей заняты всѣ банки, конторы. Простой народъ находитъ отличные заработки и, будучи умнымъ, ловкимъ и лѣнивымъ, умѣетъ брать для себя самыя выгодныя и наименѣе обременительныя занятія.

Намъ пора бы перестать строить свои заключенія на словахъ тѣхъ сингалезовъ, торговцевъ и поставщиковъ, съ которыми приходится имѣть дѣло нашимъ морякамъ и немногимъ русскимъ, попадающимъ на Цейлонъ.

Сингалезы — умный и лукавый, какъ азіаты, народъ.

— Ахъ, если бы вы знали, какъ мы ненавидимъ англичанъ!

Они знаютъ, что это нравится покупателю.

— Русскіе — такой великодушный народъ!

Послѣ этого русскій и не станетъ торговаться изъ-за какой-нибудь лишней рупіи:

— Надо же поддержать этакія симпатіи!

Вы слышите о нелюбви къ англичанамъ, о тяжести англійскаго ига, но когда потомъ подводите итогъ расходамъ, видите, что каждое объясненіе въ нелюбви къ англичанамъ стоило вамъ нѣсколько рублей.

— Палка-то не изъ чернаго дерева. Выкрашена! А какъ, подлецъ, говорилъ, что англичанъ не любитъ!

Никакого призрака «цвѣтной опасности» не носится надъ Цейлономъ и милліонами его обитателей.

Да вѣдь англичане же не дураки.

Если бы существовала въ этомъ отношеніи опасность, если бы японскія побѣды въ этомъ направленіи дѣйствовали на умы и зарождали такія мысли, неужели вы думаете, что англичане стали бы по три раза въ день, — газета да два телеграфныхъ добавленія, — раздувать побѣды Японіи?!

Въ чемъ же выражаются симпатіи населенія Цейлона къ Японіи?

Въ пожертвованіяхъ деньгами на раненыхъ, на семьи убитыхъ. Въ молитвахъ и жертвоприношеніяхъ о «дарованіи побѣды японцамъ».

Подписка въ пользу вдовъ и сиротъ убитыхъ японцевъ идетъ сильно.

Газеты ежедневно печатаютъ списки все новыхъ и новыхъ приношеній.

Длиннѣйшія сингалезскія «національныя» фамиліи пестрѣютъ среди краткихъ и громкихъ:

— Сильва, Діего, Родриго.

Это тоже сингалезы, принявшіе испанскія фамиліи еще во времена португальскаго владычества.

Жертвуютъ, по большей части, богатые люди.

Простонародье только молится за японцевъ.

Богатые люди раскошеливаются изъ двухъ соображеній. Чтобы быть похожими на англичанъ:

— Мы чувствуемъ и думаемъ, какъ настоящіе «джентльмены».

И чтобъ угодить простому народу:

— Хоть и совсѣмъ почти джентльмены, а добрые буддисты, — жертвуютъ на Японію.

Есть сингалезы и сочувствующіе русскимъ.

Но это исключеніе. Это рѣдкость. И сочувствовать надо очень, очень втайнѣ.

Я знаю это, какъ положительный и несомнѣнный фактъ. Въ редакцію одной изъ газетъ явился сингалезъ съ пожертвованіемъ въ пользу семействъ убитыхъ и раненыхъ русскихъ.

— Отъ кого? Ваша фамилія?

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!

Онъ испугался.

— И не думайте печатать! Какъ-нибудь вечеромъ, въ темнотѣ, ножъ въ бокъ всадятъ! Нѣтъ, нѣтъ! Даже и не печатайте, что отъ сингалеза!

Интересная, между прочимъ, подробность.

Въ Кэнди, въ храмѣ «зуба Будды», есть знаменитыя картины, изображающія мученія грѣшниковъ.

Среди нихъ картина: какъ будетъ поступлено съ тѣми, кто убиваетъ… маленькія существа, населяющія у нѣкоторыхъ голову.

«Такіе убійцы» мечутся съ распущенными длинными волосами среди огненныхъ волнъ.

И демоны огромными дубинами избиваютъ ихъ самихъ.

— Какъ они избивали «тѣхъ».

Какъ же, однако, поступаютъ «въ подобныхъ случаяхъ» сингалезы ?

Однажды Веніаминъ Франклинъ нашелъ у себя на рукавѣ маленькое, но кусающееся существо.

Онъ снялъ его и пустилъ на землю, сказавъ:

— Иди, маленькое существо. Свѣтъ достаточно великъ: на немъ найдется мѣсто и для меня и для тебя.

Сингалезы поступаютъ, какъ Франклинъ.

Проѣзжая черезъ сингалезское селеніе, вы на улицѣ увидите десятки такихъ сценъ: ловли и отпусканія на свободу.

— Убивать грѣхъ.

И убійство человѣка какъ нельзя болѣе частое преступленіе среди сингалезовъ.

— Тутъ на этотъ счетъ просто. Вечеромъ, изъ-за угла, ножъ въ бокъ! — объясняютъ вамъ.

И ежедневно вы читаете въ газетахъ объ убійствахъ.

Вотъ вамъ религія, и какъ она примѣняется на практикѣ.

Подписка въ пользу семействъ убитыхъ на войнѣ русскихъ началась такъ.

Какой-то англичанинъ напечаталъ въ газетахъ письмо:

— Мы всегда славились безпристрастіемъ…

Это было, надо замѣтить, сейчасъ же послѣ того, какъ поднялся шумъ о враждебномъ тонѣ англійской печати, и въ мѣстныхъ газетахъ появились телеграммы, что въ Москвѣ и Петербургѣ русскіе начинаютъ изъ-за этого бойкотировать англійскихъ торговцевъ.

— Мы всегда славились безпристрастіемъ. Почему же теперь идетъ подписка въ пользу только однихъ японцевъ? Будемъ собирать въ пользу пострадавшихъ у обѣихъ воюющихъ сторонъ.

Подписка была открыта, но успѣха не имѣла.

Отношеніе получилось такое: въ то время, какъ въ пользу японцевъ поступило 7000 рупій, — въ пользу русскихъ набралось только 1500 рупій. 4200 рублей и 900.

Во всѣхъ гостиницахъ, на вокзалахъ вывѣшены подписные листы.

Съ двумя графами:

— Для японскихъ раненыхъ. Для русскихъ.

Подъ рубрикой «японцы» длинный списокъ. Подъ рубрикой «русскіе», по большей части, неразборчиво написанныя одна, двѣ фамиліи и цифры:

— 2 цента. 1 центъ.

Около копейки, полкопейки.

Это остроуміе.

И очень часто написанное карандашомъ строгое примѣчаніе:

— Было безтактно открывать подписку, разъ можно было предвидѣть такіе результаты.

Посѣщая буддистскіе храмы, я спрашивалъ у бонзъ, жрецовъ:

— Приносятся ли у васъ молитвы о побѣдѣ японцевъ?

Мнѣ отвѣчали всюду:

— Конечно. Вѣрующіе приносятъ цвѣты Буддѣ и молятся.

Въ Кэнди я былъ въ храмѣ «святого зуба», на встрѣчѣ буддистскаго новаго года.

Это была фантастическая картина.

Ночь. Надъ головой небо съ крупными, сверкающими, словно огромные брильянты, тропическими звѣздами.

Звонъ гонговъ. Гулъ огромныхъ барабановъ. Бенгальскіе огни. Трескъ бураковъ, которые пускаютъ «вѣрующіе».

Вокругъ храма полуодѣтая толпа, словно красивыя статуи изъ темной бронзы. Всѣ держатъ надъ головами корзиночки съ цвѣтами. Жертвоприношенія Буддѣ.

Завыванья. Буддисты какъ-то особенно воютъ свои молитвы.

Вся эта толпа ждала въ храмѣ разсвѣта, чтобъ радостнымъ крикомъ привѣтствовать «солнце новаго года».

И въ ожиданіи вслухъ молилась.

Кому что нужно на новый годъ.

— А молятся, чтобъ японцамъ была послана побѣда? — спросилъ я у своего переводчика.

Онъ взглянулъ на меня даже съ удивленіемъ: нашелъ, о чемъ спрашивать!

— А какъ же?

И онъ спросилъ у сосѣда:

— За кого несешь цвѣты?

И перевелъ мнѣ:

— За японцевъ!

Спросилъ у другого:

— Тоже за японцевъ!

Торговецъ «цвѣтами храма» около насъ, надъ самымъ ухомъ, колотилъ въ бубенъ и что-то вопилъ.

— Продаетъ цвѣты для молитвъ за японцевъ! — пояснилъ мнѣ переводчикъ и перевелъ вопли торговца:

— Цвѣты! Покупайте цвѣты! Несите Буддѣ, пусть небо пошлетъ побѣду японцамъ!

• 
  Коломбо. Прибой волнъ во время муссоновъ.
• 
  Коломбо. Главная улица въ «фортѣ».
• 
  Видъ Кэнди.
• 
  Священная процессія въ Кэнди.
• 
  Сингалезскіе старѣйшины и губернаторъ о. Цейлона.
• 
  «Какъ джентльменъ!» (сингалезъ).
• 
  «Черная лэди» (сингалезка).

Колоніальная печать и война

Есть два англійскихъ языка.

Одинъ для японцевъ, другой для русскихъ.

Моряковъ съ «Варяга» англійская колоніальная печать называетъ «бѣглецами».

Каждый убитый, каждый раненый въ бою японецъ — «герой».

— Похороны убитыхъ японскихъ героевъ.

— Встрѣча раненыхъ японскихъ героевъ.

— Оставшіеся невредимыми японскіе герои.

Проводы генерала Куропаткина изъ Петербурга сопровождались «дикими сценами».

А проводы японскихъ солдатъ, отправляющихся на войну, сопровождаются «теплыми и трогательными патріотическими демонстраціями».

Есть «двѣ мѣры и два вѣса».

Когда покойный Макаровъ былъ назначенъ командующимъ эскадрой, англійская печать въ Индіи диву давалась:

— Чему это русскіе такъ радуются и почему они возлагаютъ на этого адмирала такія надежды?

«Адмиралъ Макаровъ — ученый, изобрѣтатель. Но его военно-боевыхъ качествъ никто не знаетъ, — по той простой причинѣ, что ему не было случая ихъ проявить. Генералы и адмиралы, самые лучшіе въ мирное время, оказываются часто совершенно неспособными къ войнѣ. Тутъ нужны совсѣмъ другія качества, присутствіе которыхъ у адмирала Макарова пока еще, — за отсутствіемъ опыта, — совершенно никому неизвѣстно. Это такой же новый и неизвѣстный человѣкъ, какъ всякій другой, — и считать его, какъ считаютъ русскіе, крупной боевой силой пока еще нѣтъ ни малѣйшихъ основаній».

А когда Макаровъ погибъ на «Петропавловскѣ», тѣ же газеты писали:

«Незамѣнимая утрата, стоящая одна многихъ пораженій. Погибъ больше, чѣмъ первоклассный броненосецъ, больше, чѣмъ находившійся на немъ отрядъ войска, великолѣпная артиллерія. Погибъ Макаровъ. Погибъ его планъ войны. Всѣ прежнія потери — нуль въ сравненіи съ этой. Россія потеряла самаго свѣдущаго, самаго опытнаго адмирала, на котораго, — по справедливости, — возлагались всѣ надежды. Единственный адмиралъ, который могъ привести русскій флотъ къ по бѣдѣ».

Есть двѣ логики.

Когда отъ пловучей японской мины погибъ «Петропавловскъ», — англійская печать въ Индіи и на Цейлонѣ пришла въ восторгъ отъ геніальности адмирала Того.

— Какой маневръ. Выманить противника и въ тылу у него разбросать пловучія мины!

Газеты сокрушались только объ одномъ:

«Стихія, непреодолимая сила, только случайность помѣшала выполненію геніальнаго плана Того цѣликомъ. Еще полчаса, — и портъ-артурской эскадры не существовало бы. Выманивъ русскую эскадру крейсерами, адмиралъ Того, пользуясь туманомъ, на всѣхъ парахъ пошелъ, чтобы отрѣзать ее отъ Портъ-Артура. Но туманъ колыхнулся. Съ берега замѣтили мачты эскадры Того и по безпроволочному телеграфу оповѣстили своихъ: „Того васъ обходитъ“. Русская эскадра быстро повернула назадъ. Но все же часть геніальнаго плана была выполнена: умѣло и ловко разбросанныя пловучія мины сдѣлали свое дѣло».

Но вотъ японскій броненосецъ пошелъ ко дну, и англійскія колоніальныя газеты подняли вопль:

«Варварство, которому надо сейчасъ же сразу положить конецъ. Русскіе прибѣгаютъ къ помощи подводныхъ минъ. Это не можетъ быть допустимо въ цивилизованной войнѣ. Это грозитъ всему мирному, торговому мореплаванію тѣхъ водъ, коммерческимъ интересамъ и жизнямъ неповинныхъ людей. Развѣ можно тамъ, при сильныхъ приливахъ и отливахъ, при могучихъ теченіяхъ, страшныхъ вѣтрахъ, безпрестанныхъ штормахъ, при ураганахъ, при тайфунахъ, прибѣгать къ такому варварству, — какъ пусканіе пловучихъ минъ».

Мы не въ правѣ требовать отъ англичанъ безпристрастія.

Японія — союзница Англіи.

И было бы очень неблагородно, если бы англичане не держали сторону союзницы.

Англичане радуются каждой русской неудачѣ.

Но вѣдь и мы не горевали по поводу успѣховъ буровъ.

Люди мстятъ. Законное чувство.

Англіи мерещится за снѣжными вершинами Гималаевъ сверкающая щетина русскихъ штыковъ, — и со стороны англичанъ естественно и благоразумно какъ можно больше дискредитировать Россію въ глазахъ населенія Индіи.

Можно быть несправедливымъ.

Но быть нелогичными, — это ужъ непростительно для печати такого умнаго народа, какъ англичане.

За одинъ и тотъ же фактъ англичане успѣваютъ похвалить японцевъ два раза.

Сегодня вы читаете:

«Подвигъ японскаго офицера. Японскій офицеръ такой-то кинулся въ атаку со своей миноноской. Засыпаемый снарядами, онъ продолжалъ пускать мины, пока вражескій снарядъ не разорвался у его ногъ. Храбрый офицеръ былъ разорванъ буквально на атомы».

Статья такъ и носитъ заглавіе:

«Японскій офицеръ, разорванный на атомы».

И это «на атомы» подчеркивается и вмѣняется въ главную заслугу храбрости покойнаго.

А черезъ три дня вы читаете, что тѣло этого офицера было доставлено въ Японію:

— «Покрыто знаменемъ, похоронено съ величайшими почестями въ присутствіи колоссальной толпы. Самъ микадо прислалъ адъютанта…»

Это тѣло-то, разорванное «на атомы».

Увлеченіе японскими интересами доходитъ до того, что не только въ телеграммахъ русскіе титулуются не иначе, какъ врагами, — это неудивительно: большинство телеграммъ японскія, — но даже редакціонныя статьи начинаются часто словами:

«Враги двигаются на выручку Портъ-Артура…»

Такъ далеко можно, не замѣтивъ, зайти въ увлеченіи.

Эти «lapsus linguae^[7]» характерная черта, — какъ работаетъ англійская мысль въ колоніяхъ. Маленькая ошибка, но она открываетъ намъ не только, что говорятъ, но и какъ думаютъ.

Очевидно, эти люди иначе и не думаютъ о русскихъ, какъ:

— Враги.

Что бы ни случилось, — все честь и слава японцамъ.

Первая телеграмма о гибели «Петропавловска» была:

«Погибъ, наткнувшись на свою же, на русскую мину».

И газеты пришли въ восторгъ отъ тактики японцевъ.

«Адмиралъ Того дѣйствуетъ благоразумно, не рискуя и не предпринимая никакихъ активныхъ дѣйствій противъ враговъ. Онъ предоставляетъ имъ погибнуть отъ ихъ собственной неопытности, неумѣнія, неподготовленности. Еще одинъ русскій броненосецъ погибъ отъ русской мины».

На завтра телеграмма:

«Мина, отъ которой погибъ „Петропавловскъ“, была японская».

И, оказывается, адмиралъ Того молодчина и за это:

— Его энергія, его ни на минуту не прекращающаяся дѣятельность, его активность изумительны.

Все въ японцахъ доводитъ англійскія газеты до умиленія:

— Они хоронятъ русскихъ мертвыхъ.

— Они лѣчатъ русскихъ раненыхъ.

Словно предполагается, что въ XX вѣкѣ можно поступать наоборотъ. Хоронить, напримѣръ, раненыхъ.

— Трогательная черта. Въ радостной процессіи съ фонарями, которую устроили въ Токіо по случаю гибели «Петропавловска», несли 100 бѣлыхъ фонарей въ знакъ траура по адмиралѣ Макаровѣ.

Телеграмма:

«Газета такая-то въ Іокогамѣ выражаетъ даже сожалѣніе, что Японія потеряла такого достойнаго противника, какъ адмиралъ Макаровъ».

Или, вдругъ, извѣстіе, обходящее всѣ газеты Индіи:

«Японскій патріотизмъ.

Японская маркиза такая-то, въ Кіото, принимая у себя гостей, совершенно просто замѣтила:

— У меня на войну отправились мужъ и три сына. А вотъ у маркизы такой-то пошли на войну семь сыновей.

И со вздохомъ добавила:

— Какая она счастливая! И какъ я ей завидую!

Таково отношеніе японскихъ женъ и матерей къ войнѣ и отечеству».

Трудно было даже представить себѣ раньше, чтобъ сухіе и дѣловые люди, издающіе въ Индіи англійскія газеты, могли быть такъ чувствительны и сентиментальны.

Но совершенно не важно, что печатается въ газетахъ.

Мало ли какихъ глупостей ни печатается во всѣхъ газетахъ всего міра. На то и газеты.

Важно, какъ къ этому относится публика…

Это видно по письмамъ въ редакцію.

«Письма въ редакцію» — очень крупный и важный отдѣлъ во всякой англійской колоніальной газетѣ. Англичане пишутъ очень охотно «въ свою газету». Часто это цѣлые трактаты, очень интересные, важные, содержательные.

Для англичанина «его газета», это — трибуна, съ которой онъ не только слушаетъ проповѣди, но и говоритъ. «Письма въ редакцію» — здѣсь именно и живетъ «общественное мнѣніе» страны.

Писемъ по поводу войны масса.

Появляется слухъ, — телеграммой изъ Лондона, — что Англія намѣрена оказать мирное вмѣшательство для прекращенія войны.

Въ газеты сыплются письма.

— Зачѣмъ? Къ чему? Мы протестуемъ противъ такого шага правительства. Онъ неразуменъ. Мы должны быть благодарны Японіи за то, что она мужественно приняла на себя ударъ, грозившій безопасности всей Азіи. Не случись этой войны, — русскія полчища, которыя стягиваются теперь въ Манчжурію, появились бы въ Тибетѣ, у воротъ Индіи. Въ нашихъ интересахъ, если война протянется. Каковъ бы ни былъ ея исходъ, Россія будетъ такъ обезсилена, что мы надолго застрахованы отъ опасности. Всякое вмѣшательство, имѣющее цѣлью прекращеніе войны, будетъ со стороны нашего правительства шагомъ неосновательнымъ, противорѣчащимъ нашимъ собственнымъ интересамъ.

Получается телеграмма:

«Русскіе хотятъ сдѣлать заемъ въ 30 милліоновъ фунтовъ».

Снова «письма въ редакцію» бьютъ тревогу:

— Зачѣмъ имъ 30 милліоновъ фунтовъ, когда японцы дѣлаютъ заемъ всего въ 5 милліоновъ? Раздавивъ Японію, они остатки этого займа употребятъ на дальнѣйшее расширеніе своихъ владѣній въ Азіи. Успѣхъ такого займа грозилъ бы опасностью намъ. Наши биржевыя сферы должны это понять и дѣйствовать сообразно этимъ расчетамъ. Такія деньги на военныя надобности въ рукахъ Россіи, это — оружіе противъ насъ.

Извѣстіе о займѣ особенно взволновало всѣхъ.

Мнѣ приходилось бесѣдовать со многими.

Всѣ безъ исключенія раздѣляютъ только что приведенныя мысли.

— Ну, хорошо. Пусть отъ займа будетъ свободный остатокъ. Но неужели же вы думаете, что у Россіи нѣтъ никакихъ другихъ потребностей, кромѣ военныхъ? Почему вы полагаете, что Россія не истратитъ этихъ денегъ на свои внутреннія нужды?

— Нѣтъ, нѣтъ, никогда! Россія истратитъ деньги только на военныя приготовленія въ Азіи.

Такъ говорятъ англичане разсуждающіе.

Люди чувства…

Бой, служащій у моихъ знакомыхъ въ Коломбо, — сингалезъ, принявшій христіанство, — вернулся въ одно изъ воскресеній изъ церкви со слезами на глазахъ и глубоко растроганный.

— Что съ вами?

— Пасторъ произнесъ отличную проповѣдь. Такую проповѣдь, что всѣ въ церкви плакали.

— О чемъ же?

— Какъ Господь наказываетъ злыхъ. Онъ говорилъ о самоубійствѣ русскаго адмирала Алексѣева.

— Почему же адмиралъ Алексѣевъ кончилъ самоубійствомъ?

— А потому, что Богъ помогъ японцамъ, и они взяли Портъ-Артуръ.

Это вызываетъ благочестивыя размышленія англійскихъ пасторовъ и пылкія проповѣди «цвѣтныхъ» съ церковной каѳедры.

О непрерывныхъ взятіяхъ Портъ-Артура говорить, конечно, нечего.

Въ часъ дня клеркъ въ конторѣ распечатываетъ присланный изъ редакціи пакетъ съ первыми денными телеграммами о «великой войнѣ», — такъ зовутъ ее колоніальныя газеты.

— Портъ-Артуръ взятъ!

— Опять? — спокойно спрашиваютъ его клерки съ сосѣднихъ столовъ.

— А интереснаго ничего нѣтъ?

— Эти взятія Портъ-Артура, — жаловался мнѣ одинъ знакомый, — производятъ у меня только безпорядокъ въ конторѣ. Прислуга только и дѣлаетъ, что ругается между собой и дерется. При сингалезскомъ характерѣ, того и гляди, дойдетъ до ножей.

Сингалезы, азартные игроки по природѣ, сдѣлали изъ войны отчаянную азартную игру.

Всѣ держатъ пари:

— Когда будетъ взятъ Портъ-Артуръ?

— Рупія, что на этой недѣлѣ.

— Пять, что на той.

Продуваются до того, что проигрываютъ жалованье за мѣсяцъ впередъ.

Приходитъ обычная телеграмма:

«Портъ-Артуръ взятъ».

Происходятъ расчеты.

А на завтра опроверженіе:

«Извѣстіе о взятіи Портъ-Артура преувеличено».

Оказывается, японцы только выкопали новую траншею ближе къ крѣпости.

Ссоры, драки:

— Деньги назадъ!

— Спорили на телеграмму!

А такъ какъ, по восточному обычаю, «цвѣтной» прислуги въ каждомъ домѣ, въ каждой конторѣ держится не иначе, какъ множество, то кавардакъ изъ-за войны происходитъ въ каждомъ домѣ.

Англичане и японцы

Отношеніе колоніальныхъ англичанъ къ японцамъ, — даже не свойственно такой, казалось бы, холодной націи, — восторженное.

Но вотъ двѣ характерныхъ черты.

— Японцы показали себя истинно цивилизованной націей.

— Японія показала себя могущественной державой.

А статьи и телеграммы, въ которыхъ все это говорится, озаглавлены словомъ:

— Japs.

«Japs» значитъ не «японцы», а «япошки».

Даже англійская пресса, — сама грѣшащая тѣмъ же, — подняла объ этомъ вопросъ, и дѣлала неоднократно внушенія своимъ колоніальнымъ собратіямъ.

«Достойно сожалѣнія, съ точки зрѣнія здраваго смысла, что русскія газеты называютъ японцевъ „макаками“. Врага надо уважать и на случай побѣды, чтобы придать ей цѣну, и на случай пораженія, чтобы не сдѣлать этого пораженія еще болѣе обиднымъ. Но со стороны русскихъ газетъ это еще поддается объясненію: онѣ говорятъ о врагѣ и хотятъ бранью утѣшить читателей. Совершенно, однако, непонятно и достойно всяческаго сожалѣнія обыкновеніе нашей печати называть японцевъ унизительнымъ именемъ „japs“. Что сказали бы мы, если бы насъ стали называть „какими-то дрянными англичанами“».

Но въ этомъ сказалась типичная и характерная черта англичанъ.

Даже расхваливая японцевъ, англичанинъ все-таки пишетъ презрительное:

— Япошки.

Потому что онъ такъ думаетъ.

Въ Японіи я много видѣлъ англичанъ.

Если вы спросите тамъ у англичанина:

— Цивилизованный ли народъ японцы?

Англичанинъ, имѣющій дѣло только съ дѣловыми городами Японіи, съ «европейскими» Іокогамой, Токіо, Кобэ, Нагасаки, не знающій, не желающій знать, не интересующійся остальной Японіей, отвѣтитъ вамъ, — не безъ нерѣшительности, не безъ гримаски, надо сказать:

— Д-да!

Но японца рядомъ съ собой въ экипажъ онъ не посадитъ. Вмѣстѣ съ нимъ, чтобъ не потерять общественнаго уваженія, кататься не поѣдетъ.

Къ себѣ въ домъ никогда никакого самаго цивилизованнаго японца не пригласитъ.

Въ чайный домъ съ японцемъ пойдетъ, — чтобы взглянуть на курьезъ, на достопримѣчательность страны.

Но приглашенія японца пожаловать отобѣдать не приметъ, въ домъ къ нему, какъ знакомый, не пойдетъ.

Русскій, нѣмецъ, французъ, — кто угодно можетъ смѣло войти въ любой клубъ англійской колоніи въ Японіи, разсчитывая «на гостепріимство доброй, старой Англіи».

Стоитъ сказать:

— Я иностранецъ. У меня нѣтъ никого друзей въ городѣ.

И англичане съ величайшей любезностью, съ традиціоннымъ англійскимъ радушіемъ примутъ васъ къ себѣ, записавъ, — это у нихъ на такіе случаи спеціально даже установлено, — «почетнымъ членомъ» клуба.

Но японцу, кто бы онъ ни былъ, никогда не перешагнуть порога англійскаго клуба.

— Jap!

Въ Іокогамѣ я получилъ очень осторожное, но категорическое замѣчаніе хозяина «Грандъ-Отеля» за то, что привелъ съ собой знакомаго японца въ «баръ» выпить содовой воды:

— Вамъ, какъ иностранцу, конечно, это можетъ быть неизвѣстнымъ. Но у насъ нѣтъ обыкновенія, чтобы японцы бывали въ «общественныхъ залахъ» гостиницы. Тамъ бываютъ только джентльмены.

Мои сосѣди по обѣденному столу, всегда относившіеся ко мнѣ очень мило, съ удивленіемъ посмотрѣли на меня, когда я какъ-то сказалъ:

— А я уѣзжаю дня на три въ очень интересную поѣздку: одинъ японецъ пригласилъ меня погостить у него на дачѣ около Кіото. Я увижу домашнюю японскую жизнь.

Только одинъ спросилъ меня учтиво, но очень холодно и съ оттѣнкомъ удивленія:

— И вы приняли приглашеніе?

Остальные промолчали и сдѣлали видъ, что не слыхали шокирующихъ словъ слишкомъ ужъ экстравагантнаго иностранца.

И послѣ этого между нами установился холодокъ. Осталась учтивость, но любезности я больше не видѣлъ.

Я чувствовалъ, что меня извиняютъ, но порицаютъ.

И когда я вернулся, никто даже не спросилъ меня, какъ спрашивали всегда, послѣ каждой моей отлучки на два, на три дня:

— Интересно вы провели время?

Словно всѣ безмолвно сдѣлали уговоръ даже не вспоминать о компрометирующемъ «джентльмена» поступкѣ.

Даже на японскихъ пароходахъ, которые ходятъ между японскими портами, въ столовой для англичанъ накрываютъ особый столъ.

Англичанинъ счелъ бы себя ужасно стѣсненнымъ сидѣть рядомъ съ «jap’омъ».

Многіе, вѣроятно, предпочли бы даже не обѣдать.

И «могущественный», и «безпримѣрный по отвагѣ», и «европейски-цивилизованный», и какой угодно, — а все-таки «jap».

Для англичанина японецъ можетъ быть высоко развитымъ, образованнымъ, — но быть «джентльменомъ», т.-е. человѣкомъ, пропитаннымъ истинной европейской культурой, равнымъ, быть не можетъ.

И вся разница между моимъ, напримѣръ, взглядомъ, вынесеннымъ изъ знакомства съ Японіей, и взглядомъ ихъ друзей-англичанъ заключается въ слѣдующемъ.

Я думаю, что у этого способнаго народа было еще мало времени, чтобы сдѣлаться истинно европейски-культурнымъ народомъ.

Англичане думаютъ, что онъ не способенъ имъ сдѣлаться никогда.

Мнѣ кажется, что крики: «высоко-цивилизованный», «истинно-культурный» народъ — преждевременны.

Англичане, кричащіе «цивилизованные», «культурные», совершенно неожиданно добавляютъ:

— Япошки.

Другая характерная черта.

Я люблю англійскій языкъ. За его сжатость, за его дѣловитость.

Но это не нѣжный языкъ.

Надо быть Шекспиромъ, чтобъ создать на этомъ языкѣ объясненіе въ любви.

Усталый, измученный дорогой, да еще больной, поздно вечеромъ я пріѣхалъ изъ Индіи въ Бриндизи и, наконецъ-то, добрался до постели, а не койки. До постели, которая не перевернется отъ «боковой качки». Какая роскошь!

Но подъ открытымъ окномъ говорили по-итальянски. И сонъ улетѣлъ. Послѣ пяти мѣсяцевъ англійскаго языка я слушалъ какъ музыку итальянскій и подошелъ къ окну, чтобъ лучше слышать эту музыку.

Говорили двое.

Трещала итальянка, — должно-быть, горничная изъ «альберго».

Аккомпанировалъ ей голосъ одного изъ нашихъ пассажировъ. Онъ съ трудомъ, запинаясь, но говорилъ по-итальянски.

О чемъ могутъ говорить горничная и постоялецъ вечеромъ около гостиницы?

— E come se dice inglese io t’amo? — кокетливо спросила итальянка.

«Какъ по-англійски: я тебя люблю?»

— I love you!

И итальянка расхохоталась звонко, — словно соловей разлился трелью въ тепломъ воздухѣ бархатной южной ночи.

— Какъ? Какъ?

— Ай лоувъ ю!

— Ха-ха-ха!

И она сквозь смѣхъ старалась выговорить:

— Ай… Ха-ха-ха!.. Лоувъ… Ха-ха-ха!.. Ю…

Она не могла не хохотать: по поводу такихъ хорошихъ вещей издавать такіе дикіе звуки!

Но до чтенія англійскихъ газетъ въ Индіи теперь, во время войны, я никогда не зналъ, что англійскій языкъ можетъ быть такъ нѣженъ, даже сладокъ, что на немъ можно такъ хвалить, даже воспѣвать.

Чего не писали каждый день про Того! Откуда брали эпитеты!

— Геніальный… Покрывшій себя новою славой… Побѣдоносный…

И вдругъ утонулъ всего одинъ броненосецъ.

И куда дѣлся «геніальный», «побѣдоносный».

Какъ одинъ человѣкъ, поднялась вся англійская печать Индіи.

— Наклонность къ рискованнымъ дѣйствіямъ!

— Отсутствіе предусмотрительности!

— Преступное легкомысліе.

Что же случилось?

— Того потерялъ одну шестую японскаго броненоснаго флота!

Одна изъ самыхъ солидныхъ индійскихъ газетъ «Times of India» даже отъ волненія въ счетѣ «до шести» сбилась:

— Потерялъ пятую часть флота!

Газеты подняли не крикъ, а настоящій содомъ:

— Того обязанъ былъ помнить, что у японцевъ всего шесть броненосцевъ, и потеря одного…

Газеты находили непростительнымъ, ужаснымъ:

— Погибъ такъ же, какъ «Петропавловскъ»! Того долженъ былъ быть особенно внимательнымъ послѣ гибели «Петропавловска».

«Того довелъ Японію до огромнаго пораженія».

И если бы Того читалъ англійскія газеты Индіи, онъ прочелъ бы очень много кислыхъ примѣчаній:

«Того не долженъ забывать разницы положеній. У Россіи есть балтійская эскадра, есть, въ крайнемъ случаѣ, черноморская, — Россія можетъ оказать давленіе на Турцію и провести свой флотъ черезъ проливы. А у Японіи ничего этого нѣтъ. У Россіи погибли „Петропавловскъ“, „Ретвизанъ“, „Цесаревичъ“, — тогда „Ретвизанъ“ и „Цесаревичъ“ считались и японцами и англичанами „окончательно погибшими“, — но если бы японцы потеряли три броненосца, они потеряли бы половину своего флота! Дѣло Японіи было бы конченымъ! Другихъ броненосцевъ нѣтъ, изготовить ихъ нельзя».

Мы дошли до главнаго пункта, который объясняетъ весь взглядъ колоніальныхъ англичанъ, да и всего Востока, на войну.

— У кого больше резервовъ.

Ѣздить русскимъ по Востоку было бы въ такое время непрактично.

Что услышишь?

Всякій благовоспитанный человѣкъ или будетъ молчать, или сочтетъ долгомъ сказать, хоть и противъ своихъ взглядовъ, изъ вѣжливости что-нибудь «пріятное для русскаго».

Похожая на польскую фамилія дѣлаетъ изъ меня совершенно правдоподобнымъ «нѣмца изъ восточныхъ провинцій Пруссіи, ѣздящаго по торговымъ дѣламъ по Востоку».

Нѣмцы нынче вездѣ, и появленіе нѣмецкаго коммерсанта никому не кажется страннымъ.

Съ нѣмцемъ говорятъ о чужой ему странѣ, Россіи, спокойно и не стѣсняясь.

Я говорилъ о войнѣ съ сотнями людей. И это было нетрудно: кромѣ войны, на Востокѣ теперь ни о чемъ не говорятъ.

И общее мнѣніе на Востокѣ:

— Эта война — игра на резервахъ.

Да, каждый успѣхъ японцевъ ихъ радуетъ.

Но рѣшительнаго значенія никто самому блестящему успѣху не придаетъ.

По ихъ мнѣнію, успѣхи, пораженія, храбрость войскъ, таланты командующихъ, — все это почти никакой роли не играетъ.

У кого хватитъ силъ дольше выдержать.

Тотъ и задавитъ.

Отъ ихъ вычисленій, спокойныхъ, разсудочныхъ, вѣетъ ужасомъ, потому что вѣетъ тысячами человѣческихъ жизней.

Но вотъ мнѣніе европейцевъ на Востокѣ, — кратко формулируя все, что я слышалъ:

— Японія блестяща, великолѣпна для короткой войны. Но Россія имѣетъ возможность затянуть войну, — и Японія не выдержитъ въ концѣ-концовъ. За одной русской арміей придетъ, если нужно, другая, за другой — третья, за третьей — четвертая. Для маленькой Японіи это война почти что со стихіей. Она одна утонетъ въ этомъ потокѣ. Не хватитъ людей, не хватитъ денегъ, не хватитъ силъ бороться съ новыми, новыми волнами потока.

Ну, а протянуть руку помощи утопающему въ потокѣ — у англичанъ нѣтъ желанія.

Пока что, любуясь японцами, криками объ ихъ побѣдахъ желая ослабить престижъ русской силы на Востокѣ и предвидя, что, въ концѣ-концовъ, Японію все же «задавятъ», — пока англійская Индія дѣлаетъ, благодаря войнѣ, отличныя дѣла.

Надо ждать въ Индіи если не голода, то довольно сильнаго недоѣданія.

Такая масса риса съ начала войны безпрерывно вывозится изъ Индіи въ Японію.

Японіи никогда не хватало своего риса. Всегда возили изъ Индіи, Предвидя недостатокъ рабочихъ рукъ по случаю военнаго времени, Японія очень предусмотрительно съ самаго начала войны начала усиленно запасаться рисомъ изъ Индіи.

Цѣны поднялись. Индійскіе торговцы потираютъ руки. Индійское населеніе начинаетъ кряхтѣть: кромѣ риса вѣдь они почти совершенно ничего не ѣдятъ.

Ловятъ моментъ: пока выходъ изъ Бенгальскаго залива, Малаккскій проливъ, Желтое море свободны.

Пароходъ за пароходомъ безпрерывной вереницей идутъ изъ Индіи въ Японію.

Мы можемъ ловить контрабанду только на сѣверѣ и западѣ Японіи. Если бы у пролива между островами, у выходовъ изъ Индійскаго океана на Востокъ, была хотя легкая крейсерская эскадра!

Здѣсь охота на военную контрабанду, на самую существенную.

Здѣсь возможность, даже не проливая крови, приблизить окончаніе войны.

И японцы торопятся запастись провіантомъ, пока не налетѣлъ страшный призракъ:

— Балтійская эскадра.

И въ этомъ дѣлѣ, заготовленія провіанта для страны, очень многое уже успѣли сдѣлать.

Индія и Россія

Существуетъ ли японская пропаганда въ Индіи?

Объ этой страшной опасности я узналъ на Цейлонѣ… изъ русскихъ газетъ.

Въ Коломбо есть маленькая русская колонія, человѣкъ семнадцать, чаеторговцы.

Они снабжали меня русскими газетами.

Въ этихъ газетахъ пестрѣло:

— Безчисленные японскіе агитаторы, наводняющіе Индію… Проповѣдь индусамъ всеобщаго возстанія «цвѣтной» Азіи противъ бѣлыхъ подъ эгидой «побѣдоносной» Японіи… Англичане уже сознаютъ опасность…

И, отправляясь изъ Коломбо въ Тутикоринъ, на югѣ Индіи, я рѣшилъ, конечно, прежде всего, заняться этимъ страшно интереснымъ вопросомъ.

Я думалъ только то же, что уже говорилъ относительно «японской пропаганды» на Цейлонѣ:

— Какъ же такъ? Этакая опасность грозитъ англичанамъ, а они раздуваютъ изо всѣхъ силъ побѣды «jap’овъ» и превозносятъ Японію, ея мужество, ея могущество. Играютъ на руку агитаторамъ. Странно. Англичане всегда слыли большими чудаками, но дураками они не были никогда.

Я былъ въ Мадурѣ, Тришинополи, Танджорѣ, Мадрасѣ, Гейдарабадѣ, Безуадѣ, Калькуттѣ, Бенаресѣ, Каунпурѣ, въ Агрѣ, Дели, Джейпурѣ, Бомбеѣ. Это югъ, сѣверъ, центръ, востокъ и западъ Индіи.

Для своей поѣздки я выбралъ самое тяжелое, самое знойное, но и самое интересное время: все пересохло отъ невыносимаго жара, полевыхъ работъ нѣтъ, и населеніе пользуется свободнымъ временемъ для богомолья и паломничества.

Въ священныхъ городахъ Индіи, Бенаресѣ, Мадурѣ, Тришинополи я видѣлъ представителей всевозможныхъ индусскихъ племенъ. Паломниковъ со всей Индіи, до самыхъ глухихъ и недосягаемыхъ ея трущобъ.

Все время я проводилъ среди индусовъ.

И у меня была возможность проникать довольно глубоко въ ихъ жизнь, — мой слуга и переводчикъ, индусъ, «трэвэлингъ-бой» по спеціальности, человѣкъ, изъѣздившій всю Индію вдоль и поперекъ, владѣющій, кромѣ англійскаго языка и гиндустани, на которомъ объясняется вся Индія, еще десяткомъ главнѣйшихъ языковъ Индостана.

Я вездѣ искалъ японцевъ.

Добросовѣстно, прилежно.

И только въ Калькуттѣ мой индусъ явился, наконецъ, съ торжествующимъ видомъ:

— Мастэръ, есть японцы.

Онъ, по моему порученію, былъ въ туземномъ городѣ и, пользуясь массой знакомствъ, разспрашивалъ объ японцахъ.

Но бѣдняга Ганепати добавилъ со смущеннымъ видомъ:

— Только, мастэръ, это не японцы, а японки.

Оказалось, что японокъ довольно много.

Только занимаются онѣ не политической пропагандой… Далеко нѣтъ!

Англичане, которымъ я говорилъ объ японской пропагандѣ въ Индіи, смотрѣли на меня во всѣ глаза.

— Откуда вы это взяли?!

А среди нихъ были и люди, занимающіе офиціальное положеніе, и дѣловой народъ, имѣющій ежедневно дѣла съ индусами. Были люди, прожившіе въ Индіи по 20 лѣтъ и, слѣдовательно, уже знающіе страну.

Объ «опасности для Индіи» въ Индіи никто ничего не зналъ.

Японскихъ агитаторовъ въ Индіи выслѣдить не только англійскимъ властямъ, но и мнѣ, простому путешественнику, ничего бы не стоило.

Японцу въ Индіи скрыться трудно.

«Переодѣться индусами», какъ они переодѣваются китайцами, невозможно.

Типъ не тотъ.

Индусъ сразу, съ одного взгляда, узнаетъ:

— Это бенгалецъ… Это малабарецъ… Это тамилъ изъ Мадраса… Этотъ изъ Раджапутаны… Это маратъ…

Индусъ, желтолимонный, съ приплюснутымъ носомъ, съ маленькими глазками, — за такимъ индусомъ бѣгали бы толпы.

Иностранцу невозможно скрыться ни въ индусскомъ городѣ ни въ индусской деревнѣ.

Индусъ, это — нашъ раскольникъ.

Какъ-то лѣтомъ мнѣ пришлось проѣзжать по раскольничьей деревнѣ.

Я обратился къ молодухѣ, стоявшей около избы:

— Умница, вынеси воды напиться.

Баба отвѣчала нараспѣвъ и добродушно:

— Мила-ай! Поганой посуды нѣтути.

Но сжалилась. Вынесла ковшъ:

— На ужъ, такъ и быть. Погань!

Самый несчастный индусъ не принялъ бы приглашенія, если бы вице-король Индіи пригласилъ его отобѣдать.

Онъ опоганился бы.

Послѣ этого онъ потерялъ бы касту и сдѣлался паріей.

Всякій иностранецъ для него — человѣкъ внѣ касты.

Онъ можетъ ему дать пить только наливши изъ кувшина въ подставленныя пригоршни.

Можетъ дать ѣсть на пальмовомъ листѣ, но за порогомъ своего дома.

Не можетъ дать ему ночлега.

Иностранецъ можетъ найти себѣ пріютъ только среди парій.

При такихъ условіяхъ иноземному агитатору спрятаться трудно.

Никто никакихъ мѣръ противъ японской пропаганды въ Индіи не принимаетъ, потому что никакой такой пропаганды въ Индіи нѣтъ.

Эта легенда — дымъ безъ огня.

Англичане въ Индіи, напротивъ, всячески возвеличиваютъ Японію, потому что это подрываетъ въ индусахъ увѣренность въ страшной силѣ Россіи.

Англійскія газеты въ Индіи безпрестанно сообщаютъ «отрадныя извѣстія»:

— Въ Дели, въ Агрѣ мусульмане совершаютъ богослуженія о дарованіи побѣды японцамъ.

— Изъ Калькутты пишутъ, что мѣстные брамины совершаютъ жертвоприношенія о побѣдѣ японцевъ надъ русскими войсками.

Что мусульмане-индусы молятся о побѣдѣ японцевъ — въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго.

Мусульмане въ Индіи, ихъ 62½ милліона, признаютъ своихъ раджей. Мусульмане въ Индіи, хоть и не совсѣмъ охотно, признаютъ англійскія власти.

Но истинный повелитель для мусульманъ въ Индіи турецкій султанъ.

Для нихъ онъ калифъ, намѣстникъ пророка, верховный глава всего мусульманскаго міра.

Мусульмане Индіи гораздо либеральнѣе по части искусства, чѣмъ другіе магометане.

Кораномъ запрещены изображенія людей: статуи и портреты. Но въ Индіи мусульмане портреты допускаютъ.

И самая распространенная лубочная картина въ мусульманскихъ частяхъ Индіи, это — портретъ турецкаго султана.

Его вы увидите почти въ каждомъ мусульманскомъ домѣ. Чаще, чѣмъ портретъ короля Англіи и императора Индіи.

Портреты султана продаются на всѣхъ базарахъ.

И турецкое правительство, разумѣется отлично знаетъ обо всемъ этомъ и пользуется обстоятельствами.

Связь между Турціей и мусульманской Индіей не прерывается никогда. Турція имѣетъ массу своихъ эмиссаровъ среди мусульманскаго населенія Индіи.

Если бы калифъ поднялъ зеленое знамя пророка, — знамя священной войны всѣхъ мусульманъ всего міра противъ всѣхъ невѣрныхъ, — это стоило бы Англіи страшныхъ смутъ, колоссальныхъ кровопролитій, если даже не потери Индіи.

Турція держитъ въ своихъ рукахъ магометанъ Индіи.

Вотъ, быть-можетъ, объясненіе, почему Англія «мирволитъ» Турціи.

И, тайно подстрекая всѣхъ возстающихъ турецкихъ подданныхъ, открыто никогда не становится противъ Турціи.

Во время греко-турецкой войны извѣстія съ театра военныхъ дѣйствій читались мусульманами съ такимъ интересомъ, словно воевали они сами.

— Ни другихъ разговоровъ ни другихъ интересовъ не было!

Мусульманское населеніе подавало вице-королю петиціи за тысячами подписей для передачи центральному англійскому правительству:

— Желанія мусульманскаго населенія.

Магометане Индіи просили и надѣялись, что Англія «и въ греко-турецкой войнѣ будетъ слѣдовать своей обычной политикѣ относительно Турціи, окажетъ ей свою могучую помощь и ужъ, во всякомъ случаѣ, не станетъ на сторону ея враговъ».

Для мусульманъ Индіи — Россія вѣковѣчный врагъ Турціи, «врагъ ислама».

И совершенно естественно, что мусульманское населеніе Индіи желаетъ пораженія Россіи и возноситъ объ этомъ моленія Аллаху.

Совершенно естественно также и объясняется чисто религіозными причинами, что индусы, исповѣдующіе браманизмъ, — ихъ 208 милліоновъ, — симпатизируютъ въ войнѣ Японіи.

Буддистъ для нихъ гораздо ближе, чѣмъ христіанинъ.

Будда, по ихъ вѣрованіямъ, одно изъ воплощеній вѣчно воплощающагося бога Вишну.

Въ храмахъ бога Вишну вы найдете фигуры Будды, чтимыя такъ же, какъ фигуры Кришны и Рамы, — другія воплощенія Будды.

Въ старыхъ буддистскихъ храмахъ они поклоняются статуямъ Будды, чтя въ немъ воплощеніе бога Вишну.

Но въ «отрадныхъ извѣстіяхъ» о жертвоприношеніяхъ за японцевъ есть одна характерная черта.

Всѣ они всегда начинаются словами:

— Изъ Калькутты сообщаютъ, что тамъ…

Бенгальцы считаются самымъ презрѣннымъ народомъ въ Индіи.

Ихъ репутація — репутація трусовъ, предателей, «низко рожденныхъ людей».

Послѣдній нищій въ Бенаресѣ съ презрѣніемъ смотритъ на брамина изъ Калькутты. Считая себя «выше рожденнымъ, чѣмъ бенгалецъ».

Верхъ оскорбленія: парія изъ Раджапутаны не сойдетъ съ дороги при встрѣчѣ съ бенгальскимъ браминомъ.

Формула въ Индіи такова:

— Лучшій способъ выразить лойяльность по отношенію къ Англіи, это выражать симпатіи японцамъ.

И нѣтъ ничего удивительнаго, что бенгальскіе брамины, по свойству ихъ натуры, спѣшатъ забѣжать впередъ и засвидѣтельствовать свою особую преданность Англіи:

— Мы даже молимся за японцевъ.

Вообще же индусъ, если бъ онъ даже захотѣлъ молиться о дарованіи побѣды японцамъ, очутился бы въ большомъ затрудненіи.

Кому молиться?

Брама. Но ему вообще молиться нельзя. Создавъ міръ, онъ пребываетъ въ вѣчномъ блаженномъ покоѣ, не зная ни радости, ни горя, ни милости, ни гнѣва. По всей Индіи, среди милліоновъ индійскихъ храмовъ, есть только гдѣ-то одинъ, посвященный богу Брамѣ.

Ему не надо ничего. Не надо и молитвъ. Онъ имъ не внемлетъ въ своемъ божественномъ покоѣ.

Богъ Вишну. Но его задача охранять и усовершенствовать существующее, воплощаясь. Онъ то избавляетъ живущее отъ опасностей, то подаетъ примѣръ, какъ жить.

Онъ не знаетъ войны, потому что не знаетъ, что такое смерть.

— Нѣтъ убивающихъ и нѣтъ убитыхъ, — говоритъ Вишну, — потому что душу убить нельзя.

Богъ Сива. Страшный богъ разрушенія и радостный богъ возрожденія.

Но ему есть одна молитва.

Надо заломить руки надъ головой, словно защищаясь отъ готовящагося страшнаго удара, и повторять:

— Сива, и аннама!

«Сива, пощади насъ!»

А женщины поклоняются циничному, безстыдному символу этого бога и возлагаютъ на него цвѣты, прося о рожденіи дѣтей.

Больше никакихъ молитвъ богу Сива нѣтъ.

Есть на индусскомъ Олимпѣ второстепенное божество — сынъ бога Сива, Субрумэни, котораго съ натяжкой можно назвать богомъ войны.

Онъ повелитель добрыхъ духовъ и сражается съ ними противъ злыхъ.

Но у него нѣтъ даже самостоятельныхъ храмовъ.

Его десятиголовое изображеніе, благословляющее двадцатью руками, помѣщается въ храмахъ бога Сива.

И предъ изображеніемъ бога Субрумэни я нигдѣ во всей Индіи не видѣлъ цвѣтовъ.

И на вопросъ:

— Дѣлаютъ ли ему жертвоприношенія?

Мнѣ вездѣ отвѣчали:

— Нѣтъ.

— А о дарованіи побѣды японцамъ?

Этотъ вопросъ возбуждалъ только недоумѣніе.

Симпатіи индусовъ къ японцамъ не идутъ такъ далеко, какъ симпатіи сингалезовъ на Цейлонѣ.

Индія, равнодушная ко всему, что не касается религіи и кастъ, равнодушна къ войнѣ. Такъ же, какъ эти 200 милліоновъ были равнодушны даже къ возстанію сипаевъ.

Они симпатизируютъ Японіи, — да. Прежде всего потому, что боятся Россіи:

— Россія придетъ и разрушитъ наши храмы, а насъ всѣхъ заставитъ принять христіанство. А при англичанахъ всякій спокойно исповѣдуетъ ту религію, какую хочетъ.

Отъ сѣвера до юга вы всюду слышите этотъ отвѣтъ.

Они симпатизируютъ Японіи, какъ мы симпатизировали бурамъ.

— Такой маленькій народъ, и такъ мужественно борется съ такой огромной державой!

Отъ нихъ, да, впрочемъ, и отъ людей Запада, которые видятъ въ войнѣ Японіи съ Россіей борьбу Давида съ Голіаѳомъ, совершенно ускользаетъ то, что какіе же японцы буры?

Что общаго между бурами съ ихъ единственнымъ «длиннымъ Томомъ» и японцами, которые «не жалѣютъ снарядовъ» для своей грандіозной артиллеріи?

Что общаго между горсточкой людей и страной съ пятьюдесятью милліонами населенія?

Это сентиментальное представленіе «маленькая» очень помогаетъ Японіи въ общественномъ мнѣніи и симпатіяхъ Запада и Востока.

Но какъ ни умиляетъ Востокъ эта «маленькая», Востокъ въ умиленіи не заходитъ слишкомъ далеко.

Я бесѣдовалъ съ сотнями индусовъ, и отъ всѣхъ на вопросъ:

— Кто же побѣдитъ въ концѣ-концовъ?

Слышалъ тотъ же отвѣтъ, что и въ Турціи, что въ Египтѣ:

— Россія вотъ!

И для наглядности разставленныя руки.

— Японія вотъ!

И чуть не мизинецъ.

— Россія задавитъ Японію.

Въ этомъ сомнѣнія у Востока нѣтъ.

• 
  Входъ въ индусскій храмъ.
• 
  «Озеро золотой лиліи» въ храмѣ богини Минагги въ Мадурѣ (югъ Индіи).
• 
  Бенаресъ. Берегъ Ганга съ храмами, дворцами и купальнями для священныхъ омовеній.
• 
  Утренняя сцена. Толпа индусовъ въ рѣкѣ. Священное омовеніе.
• 
  Днейпургъ. Древняя столица.
• 
  Днейпургъ. Торжественный въѣздъ раджи.
• 
  Священная процессія въ честь бога Сива.
• 
  Приготовленіе къ сожженію трупа индуса-брамина.
• 
  Индусъ-музыкантъ, поклонникъ бога Вишну.
• 
  Индусъ-студентъ мадрасскаго университета. Приготовленія къ экзаменам (работая много, они привязываютъ себя за волосы къ гвоздику въ стѣнкѣ, чтобы не заснуть).
• 
  Ворота въ Дэли.
• 
  Тадшъ-Магалъ. (Гробница любимой жены одного изъ Великихъ Моголовъ).
• 
  Въ Агрѣ. Мечеть во время большого мусульманскаго праздника.
• 
  Гейдерабадъ («Независимое» государство Индіи). Мостъ передъ городскими воротами.
• 
  Улица въ Гейдерабадѣ.
• 
  Дворецъ Низама, раджи Гейдерабада.
• 
  «How do you do?» Встрѣча Низама, раджи Хайдарабада, съ англійскимъ принцем. (Согнувшійся съ низкимъ поклономъ «независимый» раджи).

Австралія и война

Отъ теперешней войны больше всѣхъ выиграла… Австралія.

Но прежде всего позвольте сказать нѣсколько словъ объ этихъ далекихъ людяхъ, которыхъ у насъ знаютъ очень мало.

Въ Коломбо, въ клубѣ, — тамъ членами и мужчины и женщины, — жена одного коммерсанта, родомъ австралійка и потому прелестная особа, бесѣдовала съ иностранцемъ.

Онъ ее разспрашивалъ:

— Вашъ батюшка родился въ Австраліи, а вашъ дѣдъ?

Австралійка весело и звонко разсмѣялась:

— Никогда, сэръ, не разспрашивайте австралійца о предкахъ. Въ концѣ-концовъ всегда найдется каторжникъ!

Англійское общество, въ которомъ происходилъ разговоръ, было страшно шокировано.

— Жена такого солиднаго торговца чаемъ, — и вдругъ сознается въ такомъ родствѣ!

— Такъ безцеремонны могутъ быть только австралійки.

Ничто такъ не шокируетъ всѣхъ, какъ правда.

Въ каждомъ австралійцѣ течетъ хоть капля крови англійскаго каторжника. Это потомки англійскихъ «сахалинцевъ». Австралія была когда-то англійскимъ Сахалиномъ.

Этимъ объясняется, быть-можетъ, многое въ ихъ исторіи.

Наслѣдственность не могла не отразиться.

Австралійцы жизнерадостны, грубы, веселы, безцеремонны, простодушны и совершенно лишены англійской сдержанности.

Съ австралійцами я много встрѣчался на Востокѣ, а въ концѣ-концовъ попалъ въ ихъ общество.

Я возвращался на колоссальномъ австралійскомъ пароходѣ «Marmora», и къ моимъ услугамъ для наблюденій было четыреста пассажировъ 1 класса.

Тутъ были депутаты австралійскаго парламента, адвокаты, доктора, епископъ, инженеры, богатые землевладѣльцы, золотопромышленники, милліонеры, торговцы шерстью.

Когда пароходъ приходилъ въ портъ, все это кидалось, сломя голову, читать телеграммы, которыя вывѣшивались на лѣстницѣ около столовой.

— Что новаго о войнѣ?

Все это только и говорило, что о войнѣ.

Отличное поле для «коммерсанта изъ восточныхъ провинцій Пруссіи», чтобы узнать откровенныя мнѣнія австралійцевъ о Россіи.

Австралійцы у себя дома живутъ весело.

«Не дураки выпить» и страстные спортсмены.

— Когда разыгрывается большая партія въ крикетъ, голфъ или футъ-боллъ, это для Австраліи куда большее событіе, чѣмъ выборы въ парламентъ. Тогда, кромѣ крикета, голфа или футъ-болла, никто ни о чемъ не говоритъ!

Австралійцы всегда «мирно сражаются» гдѣ-нибудь въ «говорящемъ по-англійски уголкѣ земного шара».

Партіи въ крикетъ «Австралія — Англія», или въ голфъ «Австралія — Южная Африка», или въ теннисъ «Австралія — Америка», «Австралія — Индія», разыгрываются безпрерывно.

И австралійскія газеты, по бѣшеному тарифу, получаютъ цѣлые столбцы каблеграммъ «съ театра военныхъ дѣйствій».

— Міровая побѣда Австраліи въ крикетѣ!

— Намъ наносятъ пораженіе въ поло!

Всѣ австралійскія газеты имѣютъ видъ спортивныхъ органовъ. Три четверти газеты объ играхъ, четверть на все остальное.

Австралійцы считаются большими спортсменами даже среди англичанъ.

Они ѣздятъ цѣлыми компаніями въ сотню человѣкъ играть въ мячъ на югъ Африки, въ Чикаго, въ Шанхай, Лондонъ, Калькутту.

Это безпечальное житье отравляется однимъ обстоятельствомъ:

— Мало женщинъ!

Въ Австраліи трудно жениться. Женщина въ Австраліи дѣлаетъ блестящую карьеру.

Горю австралійцевъ помогаютъ лондонскія свадебныя конторы.

Ихъ агенты набираютъ «заказовъ» отъ австралійцевъ, жаждущихъ утѣхъ семейной жизни, — и конторы отправляютъ цѣлые пароходы невѣстъ.

Въ сколько лѣтъ тому назадъ я встрѣтилъ въ Портъ-Саидѣ такой жизнерадостный пароходъ.

Всѣ палубы были словно убраны цвѣтами. Шляпки, платья.

Все, кромѣ команды, женщины.

Онѣ махали встрѣчнымъ пароходамъ платками, пароходъ звенѣлъ хохотомъ, и воздухъ дрожалъ отъ женскаго визга:

— Hip, hip, hoora!^[8]

Это былъ пароходъ, цѣликомъ зафрахтованный свадебной конторой подъ невѣстъ для Австраліи.

Если вы спросите у человѣка, бывшаго въ Австраліи, что за народъ австралійцы, онъ вамъ прежде всего отвѣтитъ:

— Богатый.

Австралійцы совершили чудовищное преступленіе. Они убили цѣлый народъ.

Теперешній состоятельный австраліецъ видѣлъ если не все, то многое.

Картинныя галлереи Европы, заводы и фабрики Америки, Grand-Prix^[9] въ Парижѣ, Ніагарскій водопадъ, египетскія пирамиды, грандіозную статую Будды въ японской Камакурѣ.

Онъ не видалъ только одного: живя въ Австраліи, не видалъ австралійца-туземца.

Перепись въ Сиднеѣ нашла, гдѣ-то въ трущобѣ, всего-навсего… десять туземцевъ.

Въ Мельбурнѣ не нашли и того.

Австралійцы-англичане въ борьбѣ съ туземнымъ населеніемъ не прибѣгали къ обычнымъ цивилизованнымъ пріемамъ. Не отравляли ихъ алкоголемъ, не ждали, пока туземцы вымрутъ отъ занесенной европейцами дурной болѣзни.

Потомки каторжанъ, они прибѣгли къ способу болѣе простому и рѣшительному.

Они ихъ «умерщвляли», — какъ выражался на судѣ одинъ преступникъ, убившій мать и сестеръ.

Туземцевъ уничтожали «карательными экспедиціями».

Если у кого-нибудь изъ англійскихъ фермеровъ пропадалъ баранъ, — все окрестное туземное населеніе «за круговой порукой» оказывалось виновнымъ въ грабежѣ и нападеніи на бѣлыхъ.

Шли и «подавляли мятежъ»: истребляли всѣхъ.

Существовала охота на черныхъ.

— Особое вниманіе обращается на истребленіе самцовъ! — писалъ очевидецъ-англичанинъ, возмущенный тѣмъ, что творилось вдали отъ цивилизаціи ея именемъ.

Въ Австраліи можно было дѣлать что угодно. Кто узнаетъ, что дѣлается въ Австраліи!

Злая молва добавляетъ, что «въ спортѣ на черныхъ» принимали участіе и бѣлыя дамы.

Но онѣ выбирали себѣ дичь по силамъ и стрѣляли по женщинамъ и дѣтямъ.

Въ результатѣ — туземцы уничтожены, а тѣ, кто остался, загнаны въ непроходимыя дебри.

Австралійскій работникъ освобожденъ отъ конкуренціи дешевыхъ черныхъ.

Въ настоящее время Австралія, это — преступникъ, совершившій преступленіе и умѣло пользующійся его плодами.

Цѣны на рабочія руки въ Австраліи огромныя. Заработки большіе.

— Крупнѣе даже, чѣмъ въ Америкѣ! — гордятся австралійцы.

И при дешевизнѣ австралійской жизни, — Австралія страна мяса, хлѣба и масла, — у всѣхъ остатки.

Австралійцы — богатый народъ.

И они охраняютъ свое благополучіе. Ихъ девизъ:

— Бѣлая Австралія.

Они совершенно не пускаютъ къ себѣ китайцевъ:

— Кули подорвутъ цѣны.

Они даже неохотно пускаютъ къ себѣ европейцевъ. Съ большими трудностями. Требуютъ, чтобъ каждый эмигрантъ представилъ въ наличности довольно крупную сумму, почти невозможную для эмигранта.

— Мы желаемъ имѣть гарантію, что онъ состоятельный человѣкъ и не пойдетъ, съ голода, наниматься работать за что попало! Намъ этихъ голодныхъ не нужно. Съ голодными самъ сдѣлаешься голоднымъ! Всѣ цѣны собьютъ.

Американскія затрудненія для эмигрантовъ ноль въ сравненіи съ австралійскими.

Японцевъ, какъ и китайцевъ, австралійцы не допускаютъ къ себѣ совершенно.

— Торговцевъ? Мы сами желаемъ получать доходы. Рабочихъ? Намъ не нужны конкуренты, довольствующіеся горсточкой риса.

Они сочувствуютъ сейчасъ японцамъ изо всѣхъ силъ и расхваливаютъ ихъ въ газетахъ, — но къ себѣ пустить…

Всѣ старанія токійскаго правительства выхлопотать для японцевъ право селиться въ Австраліи разбились о категорическое заявленіе австралійцевъ.

— Австралія должна быть бѣлой!

Это — любовь издали.

Когда, въ самомъ началѣ войны, австралійскіе доктора и волонтеры предложили свои услуги японцамъ, — японцы почему-то отказались.

— Это они сердиты, что мы не пустили ихъ къ себѣ! — посмѣялись австралійцы; — выказываютъ такимъ способомъ обиду!

На двухъ китахъ держится Австралія:

— Принципъ: бѣлая Австралія.

— Государственная собственность.

Всѣ общеполезныя учрежденія должны принадлежать государству: государственныя дешевыя желѣзныя дороги, государственные дешевые дома для рабочихъ и т. д.

Австралія — счастливая страна.

Она почти не знаетъ, что такое военные расходы.

Она платитъ извѣстную, небольшую, сравнительно, сумму Англіи за охрану Австраліи англійскимъ флотомъ, — и это все.

Австралія «въ сторонѣ отъ міра»: она сама ничего не хочетъ захватывать, ни ей никто не грозитъ.

Добывъ благополучіе цѣной преступленія, она желаетъ пользоваться этимъ благополучіемъ во всю.

Отсутствіе военныхъ расходовъ позволяетъ не брать тяжкихъ налоговъ, и остающіяся свободными деньги идутъ на устройство путей сообщенія, развитіе образованія, улучшеніе благоустройства городовъ и всей страны.

И вотъ съ десятокъ лѣтъ тому назадъ надъ этимъ благополучіемъ нависла страшная гроза:

— Японія.

Японія задыхается въ тѣснотѣ. Японіи нуженъ куда-нибудь выходъ.

Японія начинаетъ метаться.

Первый ея скачокъ на Китай.

Японія сжалась и тигромъ прыгнула на Китай. Китайская кровь полилась у этого тигра изъ-подъ когтей.

Японія уцѣпилась на материкѣ.

Но вмѣшалась Россія, — и Японія сорвалась.

На материкѣ удержаться не удалось.

Вторымъ ея прыжкомъ былъ прыжокъ на Сандвичевы острова.

— Сандвичевы острова должны присоединиться къ намъ! — объявила Японія въ 1897 году.

Прыжокъ былъ смѣлъ, — но тигръ наскочилъ на желѣзо.

И долженъ былъ отпрянуть назадъ.

У Сандвичевыхъ острововъ изъ дали океана подошла и выросла американская эскадра. А за ней стояла Америка, сильная, богатая, страшно богатая.

— Всю торговлю на Великомъ океанѣ обрѣжемъ въ случаѣ войны. Умрете съ голода.

Тигръ снова долженъ былъ съежиться на своемъ маленькомъ-маленькомъ клочкѣ земли и, выгнувъ спину, приготовившись къ скачку, выглядывалъ:

— Куда бы теперь прыгнуть?

— Если бы Японія не прыгнула на Россію, она прыгнула бы на насъ! — таково убѣжденіе австралійцевъ, ихъ общества, политическихъ дѣятелей, печати, народа.

Австралія услыхала ласковое мурлыканье тигра:

— Пустите меня. Я мирно буду отправлять къ вамъ своихъ дѣтей.

Но отвѣтила:

— Австралія для бѣлыхъ.

Послѣ неудачи мирнаго нашествія можно было ожидать военнаго.

И десять лѣтъ, съ тѣхъ поръ, какъ Японія начала задыхаться въ тѣснотѣ и метаться, — грозная туча надъ Австраліей становилась все чернѣе и чернѣе.

Австралійцы ждали, что ударъ разразится на нихъ.

Богатѣйшая и беззащитная, въ военномъ отношеніи, страна передъ страной воинственной и военной, которой нужно завоеваніе.

— Какъ беззащитная? А Англія?

— Вы, конечно, знаете, что принадлежность Австраліи Англіи чисто номинальная. Австралія совершенно самостоятельное государство. И Англія давнымъ-давно перестала считать ее своей. Вплоть до бурской войны Англія даже тяготилась Австраліей. Англія не любитъ «колоній», которыя ей ничего не приносятъ. Только когда австралійцы помогли Англіи въ борьбѣ съ бурами, Англія увидѣла, что и Австралія ей можетъ быть полезна. До войны съ бурами Англія палецъ о палецъ не ударила бы, кто бы ни вздумалъ взять себѣ Австралію: «ихъ дѣло, самостоятельны, пусть и защищаются, какъ знаютъ, сами». Неужели вы думаете, что Англія стала бы тратиться на защиту чужой, ей фактически не принадлежащей страны?

— Но послѣ того, какъ Англія убѣдилась, что узы, соединяющія ее съ Австраліей ей нужны…

— Отлично, Англія вступилась бы за Австралію. Но расходы по защитѣ страны кому бы пришлось платить? Австраліи. Не все ли это равно: свое войско и флотъ содержать или за наемъ чужого платить?

Японская туча скоплялась и скоплялась надъ Австраліей, и Австралія съ ужасомъ ждала:

— Вотъ-вотъ разразится ураганъ, который смететъ все наше благосостояніе, купленное такой дорогой цѣной!

Австралійцы могли бы прибавить: «и страшной цѣной», но это имъ не приходитъ даже въ голову.

Они съ ужасомъ ждали:

— Начнутся военныя издержки!

И тогда прощай, счастливое незнаніе тяжкихъ налоговъ, благоустройство, просвѣщеніе, превращеніе общеполезныхъ предпріятій въ общественную собственность.

Какъ вдругъ страшный ударъ, котораго съ ужасомъ ждала Австралія, обрушился на Россію.

Только 27 января этого года Австралія въ первый разъ вздохнула свободно.

Грозный признакъ милитаризма пронесся надъ головой, не затронувъ. Благосостояніе спасено.

«Коммерсанту изъ восточныхъ провинцій Пруссіи» австралійцы говорили откровенно и весело:

— Эта война для насъ безпроигрышная лотерея. Побѣдитъ Японія, — она найдетъ себѣ выходъ на материкъ, слѣдовательно, мы обезпечены отъ нападенія и нашествія. Побѣдитъ Россія, — Японія будетъ такъ ослаблена, уничтожена, что мы долго-долго можемъ быть спокойны.

Кромѣ этого, надо считать еще матеріальныя выгоды, которыя имѣетъ Австралія отъ войны.

Поставка для Японіи провіанта и лошадей.

Австралія, страна скотоводства, поставляетъ лошадей на весь Востокъ.

Австралійскія лошади скачутъ тамъ всюду на скачкахъ, на австралійскихъ лошадяхъ ѣздитъ кавалерія въ Индіи, австралійскими лошадьми, наравнѣ съ арабскими, полны грандіозныя конюшни раджей, на австралійскихъ лошадяхъ катаются «джентльмены» въ «dog-car’ахъ^[10]» въ Индіи и Китаѣ, на австралійскихъ лошадяхъ перевозятъ тяжести.

Австралійская лошадь короче англійской, но рѣзва, сильна и вынослива.

Я спрашивалъ объ австралійскихъ лошадяхъ у спеціалистовъ, — спортсменовъ и военныхъ. Они отзывались съ величайшей похвалой.

Цѣны на австралійскихъ лошадей сейчасъ очень поднялись.

Причина — огромныя отправки въ Японію.

И до тѣхъ поръ, пока наша эскадра, или наши крейсеры не перерѣжутъ дороги между Австраліей и Японіей, — Японія обезпечена и для кавалеріи и для артиллеріи превосходными лошадьми.

Всѣ симпатіи австралійцевъ на сторонѣ Японіи.

— Конечно, — дѣловито разсуждаютъ австралійцы, — для насъ было бы выгоднѣе, чтобъ побѣда осталась за Японіей. Побѣдятъ ее, обезсилятъ, — она поправится, и хоть черезъ много лѣтъ, а опасность все-таки будетъ грозить намъ. А найди Японія себѣ выходъ на материкъ, — мы совсѣмъ спокойны. У нея совсѣмъ не будетъ надобности въ Австраліи.

Австралійская пресса изо всѣхъ силъ поддерживаетъ «національныя надежды».

Нигдѣ столько не печатается о побѣдахъ японцевъ. И нигдѣ эти побѣды не являются столь рѣшительными и блестящими.

Почитавъ три дня австралійскія газеты, — а ихъ на всемъ Востокѣ получается очень много, — можно прійти къ убѣжденію, что война, въ сущности, ужъ кончена. У Россіи все разбито и все потеряно.

Но англійскій читатель — самый умный читатель. Онъ отлично знаетъ, насколько надо раздѣлить сообщеніе «его газеты».

— Это вотъ надо раздѣлить на пять, чтобъ получить истину. Пишутъ: русскіе потеряли 500 человѣкъ, — значитъ, сто. Газеты должны писать, что пятьсотъ, это гораздо интереснѣе.

— Это извѣстіе не мѣшаетъ раздѣлить и на десять.

Австралійцы знаютъ свою печать:

— Ихъ дѣло «make very great boom».

«Дѣлать большой шумъ».

— Какъ американская печать?

— Ну, нѣтъ. Больше. Мы народъ веселѣе и живѣе. Намъ надо «boom’а» больше, чѣмъ американцамъ.

И австралійцы далеко не такъ радостно смотрятъ на «близость пораженія русскихъ», какъ австралійскія газеты.

— А все-таки, вѣрнѣе, побѣдитъ Россія.

— Да почему же?

— Японцы бѣдны.

И лицо австралійца дѣлается презрительнымъ.

Развѣ съ такими запасами начинаютъ войну! Что это за займы? 5 милліоновъ фунтовъ — заемъ!

И въ этомъ слышится презрѣніе богатыхъ, — прежде всего, «богатыхъ», — людей къ какимъ-то грошовымъ расчетомъ.

— Заемъ въ 5 милліоновъ фунтовъ!

Это заставляетъ ихъ презрительно пожимать плечами:

— Сколько стоила Англіи война съ бурами? Съ какими-то бурами!

Люди, дѣлающіе такіе «грошовые» займы на такое большое дѣло, прежде всего, по мнѣнію богатаго австралійскаго народа, не солидны. Онъ не оказываетъ имъ кредита въ такомъ солидномъ дѣлѣ.

И, несмотря на все желаніе побѣды Японіи, австралійцы въ нее не вѣрятъ и утѣшаются мыслію:

— Не побѣдитъ, такъ будетъ побѣждена. Обезсилѣетъ, — мы все-таки въ выигрышѣ.

Какъ далеко заходятъ симпатіи австралійцевъ къ Японіи?

— Да ужъ чего же дальше! Люди готовы положить жизнь свою за Японію. Ваши доктора, ваши волонтеры…

Австраліецъ перебиваетъ васъ:

— Не забывайте: предложили себя доктора и волонтеры, принимавшіе волонтерами участіе въ войнѣ противъ буровъ.

— Что жъ изъ этого?

— А! Это очень важно. Это спортъ.

— Какъ спортъ?

— Всюду есть люди, которымъ нравится мирная жизнь, и люди, которымъ нравятся приключенія, опасности, борьба. Они съѣздили въ Трансвааль, имъ понравилось. И они желаютъ ѣхать опять на войну. Это спортъ. Очень понятно!

— Вы не считаете ихъ истинными представителями настроенія Австраліи?

— Итти на войну — настроеніе Австраліи?! Австраліецъ относится съ отвращеніемъ къ военному дѣлу. Мы любимъ наше благополучіе и наслаждаемся имъ. Но мы всѣ спортсмены. Намъ нравятся голфъ, крикетъ, поло, скачки. Имъ — война. Всякій занимается своимъ спортомъ!

Таковы взгляды и настроенія этой далекой страны.

Логика Азіи

«Отъ Босфора до береговъ Тихаго океана и отъ полярнаго круга до Гималаевъ престижъ русской силы палъ!» — возвращаясь въ Европу, прочелъ я въ одной изъ англійскихъ газетъ.

А въ нашихъ газетахъ я встрѣчалъ вздохи:

— Намъ нужна крупная и яркая побѣда, что заговорятъ тогда на азіатскихъ базарахъ?!

Или радостныя замѣчанія по поводу каждаго потопленнаго японскаго судна:

— Что теперь будутъ говорить въ азіатскихъ кофейняхъ?!

Я думаю, что военачальникъ, который интересовался бы, что о немъ говорятъ въ кофейняхъ, былъ бы страннымъ военачальникомъ.

И ужъ, конечно, составляя диспозицію кампаніи, военачальникъ меньше всего думаетъ:

— Что объ этомъ скажутъ на рынкѣ?

Фраза «отъ Босфора до Тихаго океана» красива, но преждевременна.

Надо подождать конца войны.

Мы, европейцы, имѣемъ не вѣрное представленіе объ азіатахъ.

Мы думаемъ, что умъ ихъ состоитъ изъ одной фантазіи, и что поэтому надо дѣйствовать на воображеніе азіатовъ.

Фантазія и воображеніе?

Но скажите, почему же восточные люди необыкновенно способны въ самой практической области, тамъ, гдѣ фантазія и воображеніе совсѣмъ ужъ не при чемъ — въ торговлѣ?

Восточные люди — отличные торговцы. Это знаютъ всѣ.

Спросите у европейцевъ, жадныхъ и алчныхъ, торгующихъ въ Турціи:

— Легко ли надуть турка?

— Турка? Турокъ самъ всякаго надуетъ!

Въ Китаѣ не могутъ торговать евреи, сами восточный народъ и способный къ торговлѣ, китаецъ оберетъ и еврея.

Попробуйте обобрать араба, торговца-индуса, надуть сингалеза.

Да, восточные люди любятъ «нюхать цвѣты фантазіи».

Въ Каирѣ торговцы-арабы приглашаютъ дервиша, который разсказываетъ имъ сказки изъ «Тысячи и одной ночи».

Обычная картинка на арабскомъ базарѣ.

Дервишъ сидитъ на приступкѣ лавочки, поджавши ноги, и нараспѣвъ повѣствуетъ о волшебной лампѣ Аладина.

Весь «рядъ» слушаетъ его молча, кажется, затаивъ дыханіе.

Слушаютъ хозяева, покуривая кальянъ. Заслушались приказчики, перебирая куски матеріи и стараясь дѣлать это тихо, не шумѣть. Ремесленники нѣжно, еле-еле, стучатъ, выбивая узоры по бронзѣ. Застыли около лавочекъ мальчишки-посыльные.

Все унеслось въ область «чародѣйства красныхъ вымысловъ».

Но подойдите купить что-нибудь.

Сказка смолкла, и передъ вами не только практичные люди, а прямо жулики.

Обмошенничали, и снова полилась волшебная сказка, и снова умы унеслись въ чудесный міръ волшебства.

Обычная картина въ Индіи.

На базарѣ приглашенный браминъ декламируетъ пѣснь «Рамайяны».

Декламируетъ восторженно.

И все кругомъ тронуто. Тронуто глубоко. Вотъ-вотъ слезы брызнутъ изъ глазъ.

Всѣхъ умиляетъ эта любимая исторія, исторія воплотившагося бога Вишну.

«И сказалъ Рама прекрасной подругѣ своей:

— Сита, освобожденная мною отъ власти тирана, повелителя Цейлона, вѣрна ли ты осталась мнѣ въ плѣну?

И отвѣтила Сита:

— Повелитель! Я не знала другихъ объятій, кромѣ тѣхъ, по которымъ тосковала, объятій твоихъ!

— Сита! — сказалъ ей Рама, — сердце мое горитъ! Ты слаба, какъ тростинка, какъ цвѣтокъ. Тиранъ Цейлона — чудовище. Быть-можетъ, силой ? Быть-можетъ, хитростью онъ сорвалъ цвѣтокъ?

И отвѣчала ему Сита съ ясными глазами:

— Нѣтъ, мой повелитель! Ни когда я бодрствовала, ни когда я спала, никто не приближался къ твоему ложу, потому что мое ложе принадлежитъ только тебѣ!

— Испытаемъ ее! — сказалъ Рама.

И мучитель, мучимый самъ, онъ приказалъ испытать Ситу огнемъ.

— Обложите ее костромъ и зажгите костеръ! — сказалъ онъ.

И когда костеръ сгорѣлъ, среди кроваво-красныхъ угольевъ стояла Сита.

И сказала Сита, покраснѣвъ не отъ жара огня, а отъ стыда испытанія:

— Милый супругъ мой! Что же за испытаніе ты выдумалъ мнѣ? Ты приказалъ обложить меня красными лотосами. Они тянулись ко мнѣ своими лепестками, и я слышала ихъ благоуханіе. Изъ такого испытанія самый виновный вышелъ бы невиннымъ.

И сказалъ ей Рама:

— Жена моя! Твоей прекрасной груди не касалась ничья грудь! Приди же въ объятія мои! Имя Сита будетъ среди людей означать вѣрность.

И прекрасная Сита…»

Но въ эту минуту къ заслушавшемуся торговцу подходитъ, кланяясь, судра.

Попросить фунтъ сахару въ долгъ.

Торговецъ ведетъ съ нимъ тихій разговоръ, въ полъ уха слушая судру, въ полъ-уха боясь проронить хоть слово въ исторіи прекрасной Ситы и воплотившагося бога.

И горе судрѣ, который подойдетъ къ торговцу, умиляющемуся исторіей Ситы!

Слушая съ замираніемъ сердца божественныя слова Рамы, онъ продиктуетъ судрѣ свои условія.

И горе судрѣ, взявшему въ долгъ фунтъ сахарнаго песку.

Въ назначенный срокъ съ него не возьмутъ денегъ, а припишутъ за ожиданіе втрое. И въ новый срокъ скажутъ: «Не безпокойся платить», и только утроятъ долгъ. И такъ до тѣхъ поръ, пока долгъ не вырастетъ въ 10—12 рупій^[11].

Тогда съ нимъ заключатъ условіе:

— Будучи долженъ такому-то и не имѣя возможности заплатить, обязанъ работать на него, или на кого онъ прикажетъ, я, моя жена, всѣ мои дѣти, получая отъ него только прокормленіе. Этотъ договоръ на всю жизнь; отъ него можетъ избавить меня только уплата всего долга со всѣми процентами.

Его заставятъ исполнять грязныя работы, онъ потеряетъ за это даже свою невысокую касту, превратится въ парію и станетъ совсѣмъ уже беззащитнымъ и безправнымъ существомъ.

Его дочь продадутъ въ городъ на позорный промыселъ въ уплату процентовъ.

Онъ станетъ рабомъ… за фунтъ мелкаго сахара.

Въ азіатѣ въ непостижимомъ согласіи уживаются рядомъ двѣ натуры.

Онъ фантазеръ, мечтатель и поэтъ въ душѣ. Но чуть коснулось дѣла, онъ «здравъ» прямолинейно до цинизма.

Отъ одной только логики, не смягченной ничѣмъ, можно задохнуться. Какъ люди задыхаются въ чистомъ кислородѣ.

Логика азіатовъ такова.

Это прямолинейная, здравая логика, практическая, лишенная какого бы то ни было чувства и «сентиментальности».

Это и дѣлаетъ изъ азіатовъ безжалостныхъ воиновъ и безжалостныхъ ростовщиковъ.

Онъ равнодушенъ ко всему, кромѣ результата.

Съ цинизмомъ онъ говоритъ:

— Я цѣню только послѣдствія.

Таковъ этотъ «фантазеръ» въ дѣлахъ.

Россія, по ихъ мнѣнію, грозитъ всему Востоку. А потому война Россіи — дѣло. А въ дѣлахъ азіатъ практиченъ.

Это у насъ, у европейцевъ, много воображенія.

Мы можемъ увлекаться красотой «дѣла», лихостью, самоотверженіемъ, самопожертвованіемъ.

Для практичнаго азіата все это не играетъ никакой роли:

— Важенъ результатъ!

Никакой блескъ никакой отдѣльной побѣды не важенъ азіату. Онъ смотритъ:

— Чѣмъ кончится.

Нашъ престижъ въ Азіи — это не престижъ «лихости».

Они не видятъ въ насъ ни лихихъ джигитовъ, ни безумно храбрый народъ воиновъ.

Престижъ Россіи въ умахъ азіатовъ, это — престижъ колоссальный, стихійной силы.

Престижъ океана, котораго не вычерпаешь.

— Убей десять, придетъ сто. Убей сто, пришлютъ тысячу. Убей тысячу, вырастетъ десять тысячъ. Когда убьешь десять тысячъ, ты погибъ, — вырастетъ сто.

— Россія, въ концѣ-концовъ, задавитъ Японію.

Въ этомъ «въ концѣ-концовъ» нашъ истинный престижъ въ глазахъ Азіи.

И то, что врагъ Россіи силенъ, искусенъ, храбръ, не можетъ подорвать этого престижа Россіи.

Даже получая извѣстія о взятіи японцами Портъ-Артура, азіаты, при всѣхъ симпатіяхъ къ японцамъ, при всемъ восторгѣ отъ ихъ ловкости и храбрости, добавляютъ:

— А все-таки, въ концѣ-концовъ, Россія задавитъ Японію.

И то, что она задавитъ, въ концѣ-концовъ, самаго сильнаго, самаго храбраго, самаго искуснаго изъ враговъ, какого только можетъ выставить Азія, — въ этомъ будетъ увеличеніе и укрѣпленіе ея престижа въ Азіи, ея репутаціи:

— Стихіи.

На востокѣ у насъ нѣтъ друзей. На востокѣ всѣ намъ враги. Насъ боятся и ненавидятъ.

Но ненавидятъ съ ужасомъ, какъ можно ненавидѣть враждебную стихію.

И вѣра въ стихійную силу не исчезла и не поколеблена, потому что всѣ восторги Японіей въ Азіи кончаются припѣвомъ:

— А все-таки, въ концѣ-концовъ, Россія задавитъ Японію.

Китай и война

Какъ относится къ войнѣ Китай?

Въ Китаѣ я не былъ, но богъ путешественниковъ помогъ мнѣ.

Я встрѣтился и провелъ шесть дней въ обществѣ самаго интереснаго изъ 400 милліоновъ китайцевъ.

Это Кангъ-Ю-Уэй, одинъ изъ величайшихъ людей въ мірѣ, не только задумавшій возродить къ новой жизни 400 милліоновъ людей, но и выработавшій программу, какъ это сдѣлать.

Великій реформаторъ Китая, другъ императора, онъ долженъ былъ бѣжать наканунѣ начала своего дѣла, потому что вдовствующая императрица захватила въ свои руки власть.

Шесть лѣтъ онъ живетъ въ изгнаніи, но, конечно, не прерываетъ сношеній со своей страной. Теперь больше чѣмъ когда-нибудь: чѣмъ старше императрица, тѣмъ ближе возвращеніе Кангъ-Ю-Уэя и торжество его дѣла.

Каждый день все болѣе и болѣе приближаетъ его къ Китаю.

Онъ не можетъ не имѣть точныхъ свѣдѣній о своей странѣ.

Теперь онъ ѣхалъ изъ Японіи въ Лондонъ.

— Каково мнѣніе Китая о войнѣ? — спросилъ я Кангъ-Ю-Уэя черезъ переводчика, его секретаря.

— Китай совершенно не интересуется войной.

— ?!?!

— Мои друзья сообщаютъ мнѣ, что населеніе совершенно не занимается разговорами о войнѣ. Китайцы не выказываютъ къ ней рѣшительно ни малѣйшаго интереса, какъ будто это происходитъ гдѣ-то на другой планетѣ.

Рѣчь идетъ, конечно, не о смежныхъ непосредственно съ театромъ войны мѣстностяхъ, а о томъ 400-милліонномъ Китаѣ, который одинъ только интересенъ и страшенъ.

— И это совершенно въ нравахъ китайскаго народа! — пояснилъ Кангъ-Ю-Уэй, — у насъ жители одного города не интересуются даже знать, что происходитъ въ другомъ, расположенномъ на противоположномъ берегу, черезъ рѣку. Не въ нравахъ Китая интересоваться далекими и общими дѣлами. Интересуются тѣмъ, что дѣлается въ городѣ, самое большое — тѣмъ, что дѣлается въ провинціи. Но дальше дѣлъ своей провинціи интересъ не идетъ.

— Но интересы всего Китая?

— «Китай» — такого представленія пока еще нѣтъ въ умѣ китайца. Онъ знаетъ свою провинцію, ея обычаи, ея порядки, ея торговлю, ея земледѣліе, а чтобъ у этой провинціи было что-нибудь общее съ другой, онъ не думаетъ. На сосѣднюю провинцію онъ смотритъ, какъ вы на другое государство.

При такихъ условіяхъ говорить о «желтой опасности», о подъемѣ всего Китая, немного рано. Болѣе рано, чѣмъ о союзѣ всей Европы.

— Но мнѣніе всѣхъ, кто все-таки интересуется событіями? Они держатся какого мнѣнія объ Японіи? — спросилъ я.

Секретарь «великаго китайца» перевелъ мнѣ его отвѣтъ двумя словами:

— Small nation.

«Маленькая нація».

Слышался представитель 400-милліоннаго народа.

— Это общее мнѣніе китайцевъ объ японцахъ.

— Но такого же мнѣнія держался Китай объ Японіи и въ 1894 году, — замѣтилъ я, — на войну съ Японіей смотрѣли, какъ на усмиреніе взбунтовавшихся островитянъ. Китайскимъ генераламъ было приказано окончить усмиреніе не далѣе, какъ въ мѣсяцъ.

— Съ тѣхъ поръ Японія не стала же больше.

Несмотря на пораженіе, взглядъ великана «свысока» остался.

— Да и теперь Японія имѣетъ другого врага! — добавилъ Кангъ-Ю-Уэй.

Онъ говорилъ со мной безъ любезностей, принимая меня за нѣмца, и это имѣло особую цѣну въ его словахъ.

— Россія не Китай въ военномъ отношеніи.

Я спросилъ его объ настроеніи въ Японіи.

Кангъ-Ю-Уэй улыбнулся:

— Въ Японіи всѣ увѣрены въ побѣдѣ. Но можно еще очень весело обѣдать въ ту минуту, когда надъ головой проваливается крыша. Будутъ ли люди обѣдать, когда она рухнетъ ?

Таково мнѣніе «величайшаго изъ китайцевъ» и, по его словамъ, Китая.

Истинный престижъ Россіи

Когда эти очерки печатались въ газетѣ, я получилъ отъ одного англичанина письмо съ возраженіемъ.

Онъ пишетъ:

— Противорѣчить логикѣ утверждать, будто неудачи русскихъ въ войнѣ съ Японіей совсѣмъ не оказали никакого вліянія на престижъ русской силы на Востокѣ. Нѣтъ, фраза «отъ Босфора до Тихаго океана, отъ Полярнаго круга до Гималаевъ престижъ русской силы поколебленъ» не преждевременна. Къ ней слѣдуетъ прибавить только три слова: «И за Гималаями», въ Индіи.

Я пользовался 5 мѣсяцевъ гостепріимствомъ англичанъ и, не будучи другомъ этихъ людей, глубоко ихъ уважаю за умъ.

Я не хочу оставить письма англичанина безъ отвѣта, и такъ какъ вопросъ полонъ общественнаго интереса, отвѣчаю печатно.

Англичанинъ рекомендуетъ мнѣ:

— «Подумайте спокойно и обсудите sine ira et studio^[12]».

Россіи предстоитъ еще много дѣла въ Азіи. Престижъ Россіи на Востокѣ поэтому такое важное дѣло, что о немъ и нельзя иначе говорить, какъ спокойно.

Будемъ говорить sine ira et studio^[12].

Какъ только и подобаетъ разсуждать о дѣлахъ величайшей важности.

Если отдѣльныя неудачи могутъ имѣть такое рѣшающее значеніе для паденія престижа въ глазахъ «азіатовъ», то каково же было бы положеніе Англіи послѣ бурской войны?

Что должно было остаться отъ ея престижа?

Что должно было подняться въ ея «покоренныхъ» владѣніяхъ?

Обстоятельствъ бурской войны нѣтъ надобности напоминать.

Великолѣпно вооруженная европейская армія два года не могла справиться съ горстью «какихъ-то пастуховъ».

Потребовалось послать всѣхъ лучшихъ вождей.

Потребовалась помощь всѣхъ колоній.

Въ концѣ-концовъ, на войну противъ женщинъ, противъ дѣтей пришлось посылать самого лорда Китченера!

Пораженія слѣдовали за пораженіемъ. И какія.

Какой ужъ тутъ престижъ!

Слѣдовало ожидать, что весь Востокъ скажетъ:

— Ну, что жъ это за военная страна!

Покоренные, но воинственные народы устыдятся, что сносили гнетъ такихъ побѣдителей.

И возстаніе, казалось бы, должно было вспыхнуть повсюду, гдѣ англичанами не довольны. А такихъ мѣстъ много.

Однако, вспыхнуло ли хоть одно серьезное возстаніе противъ Англіи послѣ бурской войны?

Результаты получились совершенно противоположные.

Ничто такъ не укрѣпило престижа Англіи на Востокѣ, какъ бурская война.

И именно потому, что война была адски трудна для Англіи.

— Но зато Англія богата.

Бурская война выяснила Востоку истинную силу Англіи:

— Богатство.

Спросите любого «азіата», онъ вамъ скажетъ!

— Гдѣ же было Трансваалю бороться съ такой богатой страной, какъ Англія? Они съ голоду бы раньше померли, чѣмъ побѣдить.

Азіатъ скажетъ вамъ наивно, но вѣрно:

— У англичанъ мало людей. Но зато много денегъ. Они наймутъ! Они привезутъ издалека!

Это отвѣты, которые я слышалъ самъ.

И слышалъ сотни разъ. И слышалъ повсюду.

Я «закидывалъ удочку»:

— Да вѣдь англичане плохіе солдаты. Бурская война показала.

— Сами плохіе, да у нихъ служатъ хорошіе. Богаты. Они свезутъ отовсюду. Свезутъ изъ Индіи, свезутъ изъ Австраліи, свезутъ изъ Канады. Не успѣешь оглянуться, — привезутъ. Пароходовъ имѣютъ много. Не хватитъ, — сколько угодно купятъ. Очень богаты.

Все это на основаніи «опыта бурской войны».

Востокъ видѣлъ, какъ богатствомъ задавили храбрость, и еще больше притихъ.

Потому что еще сильнѣе почувствовалъ себя безсильнымъ бороться.

Такихъ богатствъ въ наличности у него нѣтъ.

Значитъ, и мечтать о борьбѣ нечего.

Вспомните «азіату» про пораженіе англичанъ въ бурскую войну, и вы всегда получите слово въ слово одинъ и тотъ же отвѣтъ:

— Да, но, въ концѣ-концовъ, англичане уничтожили буровъ!

Словно весь Востокъ сговорился отвѣчать одно и то же на этотъ вопросъ.

Это объясняется той прямолинейной логикой азіатскаго ума, о которой я уже говорилъ.

Во всякомъ дѣлѣ «азіатъ» цѣнитъ только результатъ. И только по нему и судитъ.

И престижъ Англіи не упалъ, а выросъ, несмотря на то, что ничего не найти неудачнѣй бурской войны.

Такъ вѣдь то была бурская война! А то война съ Японіей.

То война съ народомъ въ 100 тысячъ. То война съ государствомъ въ 50 милліоновъ.

Какъ ни считайте «азіата» наивнымъ, но, при своей-то еще коммерческой сметкѣ, онъ понимаетъ разницу:

— 100.000 и 50.000.000

То была горсть храбрецовъ, то — великолѣпно снаряженная армія.

Если ужъ бурская война не поколебала престижа Англіи въ глазахъ Востока, то какъ же утверждать про японскую:

— Отъ Босфора до Тихаго океана, отъ Полярнаго круга до Гималаевъ престижъ русской силы уже поколебленъ!

Оставимъ, однако, бурскую войну.

Перейдемъ къ дѣламъ нашихъ дней.

Нашъ пароходъ стоялъ въ Аденѣ.

Дѣвочка-австралійка, перевѣсившись смотрѣвшая за бортъ, вдругъ закричала:

— Мама! Мама! Скелеты идутъ!

Всѣ заинтересовались и заглянули за бортъ.

По трапу длинной и зловѣщей вереницей, торжественно и медленно, поднимались на пароходъ десять скелетовъ.

Десять скелетовъ, обтянутыхъ коричневой кожей, старой и потертой.

На скелетахъ болтались панталоны и пиджаки, страшно широкіе. И вѣтеръ игралъ этими бѣлыми саванами, какъ парусами.

На черепахъ были широкія тропическія шляпы.

Въ орбитахъ у череповъ блестѣли глаза.

Войдя на палубу, скелеты развалились въ чужихъ лонгшезахъ.

А когда позвонили къ обѣду, скелеты явились въ столовую, сбросили съ себя пиджаки, остались въ однѣхъ рубахахъ, засучили рукава на обтянутыхъ коричневой кожей костяхъ рукъ и принялись не ѣсть, а пожирать.

Всѣ мужчины были, по обыкновенію, во фракахъ и смокингахъ, всѣ дамы — декольте, но никто не выразилъ никакого протеста противъ страннаго поведенія скелетовъ.

Что со скелета спрашивать!

Скелеты только покрикивали:

— Еще!

Ѣли молча. И работали челюстями, словно машинами.

А когда дѣло дошло до пуддинга, до великолѣпнаго пуддинга, пылавшаго синимъ огнемъ, скелеты сложили себѣ на тарелки столько, сколько полагалось 40 пассажирамъ.

И даже улыбнулись.

И даже, мнѣ показалось, щелкнули зубами, какъ кастаньетами.

И всѣ глядѣли на нихъ благосклонно.

И никто не нашелъ.

— Shocking^[13]!

Это были десять офицеровъ, возвращавшихся изъ Сомалилэнда.

Они пробыли тамъ два года и одичали.

Что значитъ «одичать»?

Это не значитъ «потерять манеры», забыть, что нельзя ѣсть руками, снимать платье за обѣдомъ.

Я въ первый разъ видѣлъ, дѣйствительно, «одичавшихъ» людей.

Это значитъ, какъ говорится въ военной службѣ, «возвратиться въ первобытное состояніе».

Потерять весь тотъ мягкій, интеллигентный налетъ, который въ теченіе столѣтій Европа наложила на черты лица бѣлаго.

Остались зоологическія черты человѣческаго лица, очень похожаго на злое обезьянье.

Что-то животное выступило въ складѣ челюстей.

Глаза загорѣлись подозрительнымъ и злымъ взглядомъ, какъ у дикаго звѣря, который способенъ только спасаться или преслѣдовать.

На нихъ смотрѣть было жутко:

— На что теперь способны эти люди?

Два дня скелеты молчаливыми тѣнями бродили по палубамъ, среди нарядной пассажирской толпы.

Между собой не обмѣнивались почти ни словомъ. За два года похода все переговорили и другъ другу смертельно надоѣли.

На заговариванье пассажировъ отвѣчали кратко, словно огрызались.

Отвыкли разговаривать съ чужими.

Потомъ скелеты начали постепенно «отходить».

Въ глазахъ засвѣтилось что-то общепринятое, европейское: мягкое и даже словно любезное.

Говорить стали болѣе длинными фразами.

Стали совсѣмъ было какъ всѣ.

Но мы проходили Суэзскимъ каналомъ. Каналъ пересѣкаетъ знаменитый «путь каравановъ изъ Африки въ Мекку».

По берегу тянулся гуськомъ караванъ верблюдовъ, возвращавшійся изъ Мекки.

Увидѣвъ верблюдовъ, одинъ изъ скелетовъ крикнулъ какое-то арабское слово, которымъ арабы погоняютъ «корабли пустыни».

Это вызвало воспоминанія.

Всѣ скелеты «ощерились». Иначе нельзя назвать ихъ улыбки.

И на лицахъ ихъ снова мелькнуло нѣчто такое, что я не безъ холодка представилъ себѣ встрѣчу арабовъ съ этими скелетами гдѣ-нибудь тамъ, въ пустыняхъ Сомалилэнда.

Много воспоминаній, должно-быть, таилось подъ черепами «скелетовъ».

Мнѣ хотѣлось вызвать ихъ на эти воспоминанія.

Я заговаривалъ, ругательски ругая сомалійцевъ.

— Вотъ лордъ Китченеръ, тотъ умѣетъ съ этимъ народомъ справляться. Тотъ не нѣжничаетъ.

Они улыбались.

Но какъ улыбались!

— Ну, и безъ Китченера…

Но дальше замолкали, и только по улыбкамъ, которыя бродили по ихъ лицамъ, можно было догадаться, что за воспоминанія носились подъ черепами у скелетовъ.

Они возвращались съ самаго безславнаго похода.

Безславнаго и брошеннаго за невозможностью.

Возвращались не послѣ борьбы, благородной, самоотверженной.

Возвращались не съ войны.

— Какая жъ это война! — говорили они сами съ презрѣніемъ.

Возвращались съ охоты, трудной, утомительной, гдѣ «дичь» не давалась ни за что.

Возвращались озлобленные:

— Что это было за предпріятіе! Зачѣмъ насъ посылали!

На самомъ дѣлѣ какой-то «сумасшедшій мулла», у котораго все достояніе 3000 ружей, оказался непобѣдимымъ.

— Сумасшедшій-то не мулла! Сумасшедшіе въ Лондонѣ! — ругались скелеты изъ Сомалилэнда.

Войска муллы, забравши съ собой женъ и дѣтей и весь свой скарбъ, носились по пустынѣ, какъ миражъ.

Миражъ вырасталъ тамъ, здѣсь, исчезалъ, появлялся.

Справа, слѣва, впереди, въ тылу отряда.

— Въ концѣ-концовъ, это превратилось въ какую-то галлюцинацію! — разсказывали «скелеты», — да существуетъ ли этотъ мулла? Да существуетъ ли его армія? Можетъ-быть, я сошелъ съ ума, и мнѣ только кажется какая-то Африка, пустыня. Собственный жаръ я принимаю за зной солнца. Кругомъ говорятъ: «Сумасшедшій». Быть-можетъ, про меня. А я въ больномъ воображеніи представляю себѣ какого-то «сумасшедшаго муллу». Мулла вытянулъ всѣ нервы. Вдругъ ночью вскакиваешь: «Войска муллы идутъ», кругомъ все тихо. Днемъ солнце и сверкающее золото пустыни слѣпятъ глаза; смотришь: «Гдѣ хоть слѣдъ ихъ?» Ни чего.

Одно изъ военныхъ качествъ войска «муллы» — умѣнье бѣгать.

Эти люди, могущіе оставаться по два дня безъ питья, могутъ бѣжать цѣлый день или цѣлую ночь безъ отдыха, съ быстротой лошадей, идущихъ крупной рысью.

Отдыхая въ знойный день, они въ теченіе прохладной ночи дѣлали самые изумительные переходы.

Они вдругъ исчезали оттуда, гдѣ ихъ ужъ насмотрѣли и хотѣли оцѣпить, и появлялись тамъ, гдѣ ихъ никто не ждалъ.

Они кружили англійскую армію по пустынѣ, завлекая ее вглубь, заставляя возвращаться назадъ.

Водили ее какъ угодно, превосходно уводя отъ источниковъ водъ.

Самоли отлично знаютъ, гдѣ вода, сами запасались, а англичанъ уводили отъ воды.

Замученная жаждой, зноемъ, погоней за «миражемъ», англійская армія была въ бѣшенствѣ.

Не даромъ люди превратились въ «скелеты».

— Хотя бы одно сраженіе! — съ бѣшенствомъ вспоминали «скелеты», — кажется, настигли, заставимъ принять сраженіе. Еще одинъ переходъ… Приходимъ, — голая пустыня. Исчезли… Развѣ встрѣтишь когда въ разъѣздѣ кучку отсталыхъ…

И скелетъ умолкъ.

Что происходило съ «кучкой отсталыхъ»?..

Таковъ сомалилэндскій походъ.

Что, казалось бы, способнѣе уронить «престижъ».

Бросить дѣло, не справившись съ какимъ-то муллой!

Однако, вѣдь англичане не боятся же, что арабы поднимутъ по этому поводу знамя возстанія?

Не увеличиваютъ своихъ гарнизоновъ въ Египтѣ?

Не считаютъ свой престижъ у арабовъ погибшимъ?

Пора перестать быть наивными, думая, что наивенъ Востокъ.

Что у Востока вмѣсто воображенія, — какой-то порохъ.

Что люди тамъ живутъ однимъ воображеніемъ.

Востокъ очень интересуется политикой, но судитъ о ней здраво и логично.

Для него истинный престижъ Англіи:

— Богатая страна!

Истинный престижъ Россіи:

— Огромная страна!

И тотъ и другой престижъ совершенно цѣлы въ глазахъ Востока, и отдѣльнымъ эпизодамъ, даже какъ бы много ихъ ни было, его не поколебать.

Тибетъ

Я былъ въ Индіи въ самый разгаръ тибетской экспедиціи.

Въ Индіи очень много говорили о русско-японской войнѣ. О повышеніи англійскихъ пошлинъ на индійскій чай. О приказѣ лорда Китченера, въ которомъ онъ разносилъ «генеральствующихъ генераловъ» и «бездѣльниковъ-офицеровъ».

И совсѣмъ не было слышно разговоровъ о Тибетѣ.

Казалось, что въ Калькуттѣ, Мадрасѣ, Бомбеѣ о Тибетѣ думаютъ не больше, чѣмъ въ Калужской губерніи.

— Что за странность?

Мой собесѣдникъ въ Секундерабадѣ, англичанинъ 30 лѣтъ, живущій въ Индіи, — въ отвѣтъ только пожалъ плечами:

— Вопросъ о Тибетѣ слишкомъ важенъ, чтобъ объ немъ стоило разговаривать!

— ?!?!

— Тибетъ долженъ принадлежать намъ. Это вопросъ о нашемъ спокойствіи. Слѣдовательно, онъ и будетъ намъ принадлежать. О чемъ же тутъ еще разговаривать?

Всякому доброму англичанину снится одинъ и тотъ же сонъ.

Онъ поднялся на вершины Гималаевъ. Туда, гдѣ, по сказаніямъ индусовъ, съ головы бога Сива стекаетъ голубая прозрачная рѣка Гангъ.

И къ сѣверу, куда ни погляди, на солнцѣ блещетъ, словно скошенная нива, стальная щетина штыковъ.

Это русскіе штыки.

Это англійскій кошмаръ.

Онъ давитъ англичанина, живущаго въ Индіи, какъ и живущаго въ Лондонѣ, какъ живущаго въ Сиднеѣ.

Въ неприступной стѣнѣ Гималаевъ, защищающихъ Индію отъ сѣвера, есть двѣ двери.

Бѣлая и желтая.

На западѣ «бѣлая» дверь, черезъ которую шли всѣ великіе завоеватели Индіи.

Чрезъ эту дверь пришли арійцы. Александръ Македонскій. Великіе Моголы.

Чрезъ дверь на востокѣ, проходъ Брамапутры, спускались въ долины Ганга желтыя племена.

Эти двѣ, «бѣлую» и «желтую», двери въ стѣнѣ устроила природа.

Исторія поставила у дверей двухъ стражей.

У «бѣлой» двери стоитъ на-стражѣ эмиръ афганскій.

Въ которомъ нѣтъ ничего таинственнаго.

— Просто продувная бестія.

У «желтой» двери на-стражѣ стоитъ таинственный далай-лама тибетскій.

Офиціальный титулъ эмира:

— Высокій другъ императора Индіи, его высочество эмиръ афганскій.

Менѣе офиціальный:

— Нашъ другъ эмиръ.

Совсѣмъ не офиціальный:

— Нашъ другъ эмиръ, чтобъ чортъ его побралъ!

Послѣдній — самый распространенный въ Индіи.

Афганистанъ — это буферъ между Россіей и Англіей.

— Только этотъ буферъ изъ чистаго золота! — находятъ въ Индіи.

«Нашъ другъ эмиръ», со смѣтливостью азіата, отлично понимаетъ всѣ выгоды своего положенія.

И какъ гоголевскій судья:

— Пока идетъ тяжба, травитъ зайцевъ на поляхъ у того и у другого.

Этотъ азіатъ ведетъ себя, какъ кокотка.

Онъ любитъ Англію, но…

— Не забывайте, что, въ случаѣ чего, я могу пойти и на другое содержаніе!

«Нашего друга» приходится то припугнуть, то приласкать.

Сегодня вести съ нимъ войну, завтра — укрѣплять дружбу.

Война съ нимъ обходится дорого. Миръ — еще дороже.

Онъ требуетъ подарковъ.

— Ахъ, мнѣ нужно быть хорошо укрѣпленнымъ!

И вы посылаете ему пушки безъ твердой увѣренности?

— Куда именно, «въ случаѣ чего», будутъ обращены дуломъ эти пушки: дѣйствительно на сѣверъ или, можетъ-быть, и на югъ?!

Отправка вооруженій эмиру — операція изъ тѣхъ, которыя «наводятъ на размышленія».

— Вотъ приготовленія къ убійству, которыя очень похожи на приготовленія къ самоубійству!

Эти слова приписываютъ лорду Робертсу.

— Имѣть одного эмира — да. Что жъ дѣлать! Но имѣть двухъ эмировъ…

Англичанинъ говорившій со мной о Тибетѣ, только свистнулъ.

Тибетъ, этотъ стражъ у «желтой» двери, былъ до сихъ поръ нѣмымъ стражемъ.

Онъ жилъ своей таинственной жизнью.

О немъ было мало что извѣстно.

Знали, что тамъ живетъ папа буддистскаго міра, далай-лама, и говорили, что ламы обыкновенно убиваютъ далай-ламу, чтобъ долго не засиживался на своемъ мѣстѣ.

Весь міръ, любящій чудесное, облетѣли разсказы о всемогуществѣ тибетскихъ ламъ.

Они живутъ въ монастыряхъ на неприступныхъ горахъ.

Когда ламѣ нужно бесѣдовать съ другимъ ламой, онъ не даетъ себѣ труда ѣхать къ нему, спускаться въ глубокія трещины — долины, взбираться на отвѣсныя обледянѣлыя горы.

Онъ просто, силой своихъ таинственныхъ знаній, вызываетъ къ себѣ духъ нужнаго ламы.

И они бесѣдуютъ три, четыре дня — о дѣлахъ своихъ монастырей.

Такъ на крыши монастырей стекались ламы и рѣшали судьбы міра.

А испуганный и дрожащій буддистскій міръ посылалъ имъ туда, въ Тибетъ, деньги.

Англичанамъ это было, конечно, въ высокой степени все равно.

Пусть ламы летаютъ, а перепуганные вѣрующіе имъ платятъ за это воздухоплаванье деньги.

Но вдругъ ламы захотѣли дѣйствительно попробовать «рѣшать судьбы міра».

Рѣшили не летать. А просто поѣхать посольствомъ въ Россію.

— Они начали «кокетничать» съ Россіей!

Это произвело на Англію огромное впечатлѣніе:

— Новый эмиръ?!

И въ эту минуту участь Тибета была рѣшена.

— Дѣйствительно ли «желтая» дверь представляетъ для будущаго, для предполагаемаго завоевателя такія удобства…

— Какъ «бѣлая», какъ западная? Конечно, нѣтъ. Это дверь, которая трудно отворяется. Переходъ черезъ Тибетъ полонъ страшныхъ трудностей. Но здѣсь труденъ переходъ. Тамъ чрезъ западную, чрезъ «бѣлую» дверь полно страшныхъ трудностей вступленіе въ Индію. Пройдя черезъ «бѣлую», западную, дверь, — покоривъ ли Афганистанъ, или войдя въ дружбу съ «нашимъ другомъ эмиромъ», — завоеватель наталкивается на магометанское населеніе Индіи. Мужественное, воинственное. Единственное, которое стоитъ чего-нибудь въ Индіи. Индусская Индія…

Насчетъ индусской Индіи существуетъ сказка, сочиненная какимъ-то озлобленнымъ патріотомъ-бабу, индусомъ-интеллигентомъ.

Она написана не безъ желчи и слезъ, и ее стоитъ привести.

Однажды къ бѣдняку-индусу пришелъ самъ коллекторъ, — собственно, англійскій сборщикъ податей, но по правамъ — губернаторъ, — и сказалъ:

— Кришнасваминайди, съ сегодняшняго дня ты свободенъ. Совсѣмъ свободенъ. Надъ тобой нѣтъ ни англичанъ ни даже раджи!

Индусъ молитвенно сложилъ руки:

— Благодарю, мастэръ! А скажите, кому жъ я долженъ за эту свободу платить?

Коллекторъ даже разсердился:

— Экій безтолковый человѣкъ, если только можно назвать тебя человѣкомъ послѣ этого! Пойми же ты: ни англичанъ ни раджи, — никого! Ты свободенъ!

И ушелъ.

Кришнасваминайди остался въ большомъ недоумѣніи:

— Какой сердитый мастэръ! Ушелъ, а самаго главнаго и не объяснилъ. Кому жъ я буду теперь платить?

Никто не являлся.

Но Кришнасваминайди былъ человѣкъ осторожный.

Онъ ѣлъ только самые плохіе бананы, которые подгнили.

А все, что получше, откладывалъ:

— Придутъ, — и заплачу.

Онъ пилъ только чуть-чуть молока и говорилъ женѣ:

— А изъ остального сдѣлай творогъ или масло. Спросятъ, — и отдамъ.

Рисъ онъ ѣлъ съ осторожностью.

Одну горсть ѣлъ, и четыре откладывалъ:

— Явятся, — пусть получаютъ.

Но жена его, Лакчміамаль, не была такъ благоразумна и осторожна, какъ Кришнасваминайди.

Когда онъ однажды ушелъ очень далеко и очень надолго по дѣламъ, — возвращаясь, Кришнасваминайди увидалъ на дорогѣ близъ своего дома толстаго и здороваго мальчика.

Щеки готовы лопнуть.

— Кришнасваминайди диву дался:

— Вѣдь, вотъ, скажите, какія чудеса бываютъ! Какое поразительное сходство! Не будь этотъ мальчикъ такой толстый и здоровый, — всѣми богами бы поклялся, что это Рама.

Онъ только что хотѣлъ спросить:

— Чей ты сынъ, мальчикъ?

Какъ толстый мальчикъ кинулся къ нему:

— Отецъ! Отецъ!

И побѣжалъ къ дому, крича:

— Отецъ! Отецъ пришелъ!

Кришнасваминайди диву дался, — но сейчасъ же чуть на землю не упалъ отъ изумленія.

На порогѣ его дома стояла чужая женщина.

Полная, красивая.

Реберъ не было видно. Ключицы не выдавались. Браслеты на рукахъ и на ногахъ не болтались, какъ на палкахъ.

— Что это за знатная чужеземка? — удивился Кришнасваминайди, — не иначе, какъ жена ростовщика!

Но знатная и полная женщина радостно улыбнулась, протянула руки и крикнула голосомъ его жены Лакчміамали:

— Кришна!

У Кришнасваминайди совсѣмъ подкосились ноги.

Онъ сѣлъ на траву.

— Лакчми?!

Онъ заломилъ руки надъ головой:

— Сива-и-аннама! Богъ Сива, помилуй насъ! Кто-то сердится на меня за то, что я не плачу, и наказываетъ. Вотъ теперь я не узналъ жены и дѣтей. Дальше будетъ что-нибудь еще хуже!

Когда жена изготовила ему хорошее кушанье, онъ спросилъ:

— Кто же сдѣлалъ васъ такими красивыми?

Лакчми засмѣялась:

— Мы все ѣли и ничего не откладывали!

Благоразумный и осторожный Кришнасваминайди покачалъ головой и обругалъ жену:

— Ай-ай-ай! Зачѣмъ ты это дѣлала! А придутъ и спросятъ! Что съ нами будетъ, глупая женщина?

И Кришнасваминайди снова завелъ въ домѣ порядокъ.

— Ѣлъ только самые мелкіе и погнившіе бананы, рисъ ѣлъ съ осторожностью, молока пилъ въ день горсточку. И дѣтямъ и женѣ давалъ такъ же.

И радовался Кришнасваминайди.

Не прошло одного луннаго мѣсяца.

— Вотъ я снова вижу и свою жену и своихъ дѣтей. Такихъ, какихъ я знаю. Посмотри, у дѣтей всѣ косточки пересчитать можно! А то бѣгаютъ какіе-то чужіе толстяки!

И женѣ говорилъ, смѣясь:

— Теперь тебя безъ страха обнимаю. Моя Лакчми. Мои косточки! А прежде со страхомъ обнималъ. Все мнѣ казалось, что я у родни жену укралъ. Такая красавица!

И со вздохомъ добавилъ:

— А хорошо, все-таки, быть раджей!

Все, что собиралось съ поля и въ саду получше, откладывалось.

Но никто не приходилъ, и все сохло и гнило.

Это безпокоило Кришнасваминайди.

— Что жъ это мы? Живемъ и никому за это не платимъ. Знаешь что, Лакчми! Поставь-ка на ночь на траву кувшинъ съ молокомъ. Можетъ-быть, приползетъ кобра и выпьетъ. Будемъ хоть кобрѣ за себя платить!

Но молоко на утро только скисло. Никто его не тронулъ.

Кришнасваминайди за голову схватился:

— И кобръ-то даже у насъ нѣтъ? Привяжи на ночь козленка къ дереву, — можетъ-быть, хоть тигръ придетъ, съѣстъ! Хоть тигру заплатимъ!

Но и козленокъ утромъ оказался живъ.

Кришнасваминайди совсѣмъ потерялъ голову:

— Всѣ отъ насъ отступились! Никто съ насъ получать не хочетъ!

Онъ чувствовалъ ужасъ.

Какъ вдругъ около дома раздался дѣтскій крикъ, Лакчми прибѣжала сама не своя.

— Иди! Рамѣ, — кокосъ съ пальмы свалился, — голову разбилъ! Рама нашъ умираетъ!

Кришнасваминайди радостно вскочилъ:

— Вотъ кому платить нужно! Дереву! Не платили, оно и разсердилось! Ну, теперь я знаю, какъ его умилостивить!

Онъ приказалъ Лакчми, чтобъ она первымъ долгомъ взлѣзла на дерево и всѣ свои украшенія повѣсила на листья:

— Ему не платили, оно и прогнѣвалось!

Съ этихъ поръ Кришнасваминайди еще больше ввелъ въ домѣ благоразумія и воздержанія.

Все молоко выливали на землю около «дерева-хозяина». Тутъ же закапывали лучшіе бананы:

— Пусть только на насъ не сердится!

На землю же около дерева разбрасывали и рисъ. Отъ этого подъ пальмой завелось такое множество муравьевъ, что цѣлыми ночами ни Кришнасваминайди, ни жена, ни дѣти не могли спать. Муравьи съѣдали все: не только то, что было подъ деревомъ, но и въ домѣ, послѣднее, что оставлялъ себѣ и семьѣ Кришнасваминайди.

Онъ только кричалъ женѣ:

— Не гони ихъ! Не гони! Что жъ дѣлать, нужно терпѣть.

И со страхомъ показывалъ на грозное дерево:

— Оно завело! Его муравьи. Надо, значитъ, молчать.

А муравьевъ разводилось все больше и больше. Семья Кришны голодала. Съ дерева сорвался еще одинъ кокосовый орѣхъ и убилъ еще одного ребенка.

Кришнасваминайди плакалъ:

— Какое злобное дерево! Еще обезьянъ завести вздумало! Явились откуда-то двѣ обезьяны и на немъ поселились. Теперь ужъ совсѣмъ намъ ѣсть нечего будетъ!

— Такъ ты бы взялъ и срубилъ дерево, — говорили ему.

Кришнасваминайди качалъ головой:

— Да! Хорошо это говорить! А кому я тогда платить буду за то, что живу?

Такъ, — говоритъ не безъ желчи и слезъ индусскій патріотъ-бабу, — рабство родитъ еще нѣчто худшее, чѣмъ терпѣніе:

— Потребность быть рабомъ.

Индусская Индія не помнитъ, не знаетъ и потому не можетъ себѣ представить такого времени, когда она кому-нибудь не принадлежала бы.

И ей въ высшей степени безразлично, кому она принадлежитъ.

Тамъ могутъ стучать чьи угодно мечи:

— Не тронь моихъ круговъ!

Оставьте ей ея религію, ея касты, — и ей безразлично, кто ея господинъ.

— Мусульманское населеніе, которое встрѣтится завоевателю, пришедшему чрезъ западную, «бѣлую» дверь, — рѣшитъ судьбу Индіи.

Оно одно въ Индіи и сильно и воинственно. Сумѣетъ завоеватель переманить его на свою сторону, — вся Индія взята. Индусская Индія безъ сопротивленія отдается кому угодно. Останутся милліоны мусульманскаго населенія Индіи вѣрными Англіи, — дѣло завоевателя проиграно. Борьба съ мужественнымъ мусульманскимъ народомъ, да еще борьба въ непривычномъ, убивающемъ климатѣ, среди то пустынь, то холеры и чумы Пенджаба, — тутъ, почти навѣрное, могила каждой арміи. Пройти къ «желтой» двери, черезъ Тибетъ, труднѣе. Но, пройдя черезъ эту «желтую» дверь, завоеватель входитъ сразу въ цвѣтущія долины Ганга, въ самую плодородную мѣстность земного шара, въ «индусскую Индію». И этому ножу на пути встрѣчается масло. Первые народы, которые ему встрѣчаются, это — народы Бенгаліи. Пользующіеся славой величайшихъ трусовъ даже среди индусовъ. Величайшихъ предателей, готовыхъ продать что угодно и отдаться кому угодно. Къ «желтой» двери пробраться трудно. Но тотъ, кто вошелъ въ нее, идетъ по мягкому ковру изъ цвѣтовъ, среди колѣнопреклоненныхъ рабовъ.

Таково, по словамъ англичанъ, живущихъ въ Индіи, значеніе Тибета.

— Какъ война съ Тибетомъ?

Англичанинъ въ Индіи на такой вопросъ отвѣчаетъ холодно и строго:

— Никакой войны нѣтъ. Есть экспедиція.

Индійскіе раджи, чтобы засвидѣтельствовать свою преданность Англіи, наперерывъ спѣшили предложить услуги.

Одинъ предлагалъ своихъ саперовъ, другой артиллерію, третій всѣ свои войска для похода на Тибетъ.

Индійское правительство выдало всѣмъ похвальные листы.

Чувства, руководящія раджами, дѣлаютъ имъ честь. Вся англійская нація съ удовольствіемъ узнаетъ о высокихъ чувствахъ подданничества, которыя воодушевляютъ индійскихъ раджей.

Индійское правительство не замедлитъ довести до свѣдѣнія высокаго покровителя раджей его величества императора Индіи о чувствахъ, проявленныхъ раджами.

Индійское правительство никогда не сомнѣвалось въ этихъ чувствахъ. Оно увѣрено, что, если судьбѣ будетъ угодно послать испытаніе, всѣ раджи исполнятъ свой долгъ и пошлютъ свои войска въ ряды славныхъ англійскихъ войскъ.

Но въ данную минуту индійское правительство проситъ ихъ успокоиться.

Никакой помощи ни съ чьей стороны не нужно.

Ничего не происходитъ.

Никакой войны нѣтъ. Есть просто-напросто экспедиція.

Война имѣетъ цѣлью завоеваніе. Теперь ничего не завоевывается.

Экспедиція имѣетъ цѣлью охрану британскихъ интересовъ, нарушенныхъ Тибетомъ.

Это только небольшая карательная экспедиція.

Больше ничего.

Въ Индіи боятся слова:

— Война.

Ежегодно въ Бомбеѣ собирается общеиндійскій съѣздъ бабу, интеллигенціи.

Это — парламентъ, лишенный всѣхъ правъ.

Онъ обсуждаетъ самые насущные вопросы страны, и его никто не слушаетъ.

Ставитъ резолюціи, которыя ни для кого не обязательны.

Возбуждаетъ ходатайства, которыя кладутся подъ сукно.

Выражаетъ протесты и порицанія, на которые никто не обращаетъ вниманія.

Этотъ «платоническій» парламентъ — все, чего добилась индусская интеллигенція — бабу.

Онъ заставляетъ вспомнить о томъ быкѣ, про котораго разсказывалъ Берне.

Быкъ хотѣлъ свободы.

Онъ принялся долбить рогами стѣну своего стойла.

Сломилъ рога. Нажилъ страшныя головныя боли. Но «добился своего». Стѣна была пробита, быкъ могъ высовывать голову.

И мычать на свободѣ.

Бабу «мычатъ на свободѣ».

Въ «платонической говорильнѣ» говорятъ объ всемъ свободно.

Безъ результатовъ?

Я приведу вамъ слова одного бабу:

— Разъ вырвавшееся на свободу слово не пропадаетъ. Оно путешествуетъ, останавливается въ головахъ. Въ однѣхъ, какъ въ гостиницахъ, въ другихъ поселяется совсѣмъ. Заводитъ интрижки съ живущими тамъ мыслями. Соблазняетъ ихъ. Отъ него родятся новыя мысли. И оно заселяетъ міръ, какъ заселяютъ его люди.

Смѣлыя слова, которыя говорятся въ «платоническомъ парламентѣ», облетаютъ страну, заставляютъ мысли индусовъ, сонныя и неподвижныя вотъ уже 4500 лѣтъ, шевелиться и просыпаться. Привыкшіе быть побѣжденными, начинаютъ прислушиваться:

— Что же, однако, дѣлаютъ съ ними побѣдители?

Главный козырь противъ англійскаго произвола у «болтающихъ» бабу, это:

— Война.

Англія индійскими войсками и на индійскія деньги ведетъ войны, вовсе не нужныя для Индіи.

Мысль простая и понятная всему населенію:

— Въ то время, когда мы здѣсь умираемъ съ голоду, они ведутъ на наши деньги нужныя только имъ войны.

Цѣлые ряды голодовокъ, когда милліоны индусовъ умерли, буквально, голодной смертью, — грозили возстаніемъ даже привыкшихъ быть рабами индусовъ.

Бунты начинались.

Шевельнись тогда, въ ту минуту «врагъ Англіи», — въ Индіи, но только на этотъ разъ по всей Индіи, повторились бы ужасы 1857 года, — года возстанія сипаевъ.

Почувствуй только индусъ, что Англія переживаетъ трудный моментъ.

Кое-какъ, въ крови утопивъ мѣстные бунты, было рѣшено впредь страховать населеніе отъ голода.

Былъ основанъ фондъ спеціально на случай неурожаевъ.

Этотъ фондъ долженъ былъ въ спокойное время итти на поднятіе земледѣлія, проведеніе каналовъ, устройство орошенія.

Это повлекло новые налоги, — а налоги и безъ того тяжки:

— Но зато вы не будете голодать.

Весь «голодный фондъ» идетъ исключительно на войны Англіи.

И слово «война» — страшное слово въ Индіи.

Бабу крикнутъ:

— Опять ведутъ войну на деньги, на которыя должны насъ кормить!

И всякій индусъ, какъ бы онъ ни былъ невѣжественъ, это пойметъ. Это не трудно понять.

И поэтому слово «война» не произносится въ Индіи, какъ «веревка» въ домѣ повѣшеннаго.

Войны нѣтъ.

Только экспедиція.

На ряду съ огромными «телеграммами объ японскихъ побѣдахъ» индійскія газеты печатаютъ коротенькія — объ «экспедиціи».

— Экспедиція подвинулась еще настолько-то миль. Произошла стычка. У насъ убитъ одинъ сипай, ранено двое. У тибетцевъ убито 300, ранено 500.

— У насъ легко раненъ одинъ. У тибетцевъ убито 400.

— Наши потери: двѣ убитыхъ лошади, контуженъ одинъ. У тибетцевъ убито 500.

Всѣ понимаютъ, что экспедиція бьетъ беззащитныхъ.

Иногда мелькнетъ извѣстіе:

— Тибетцы напали на нашу почту. Почтальонъ убитъ.

Но сейчасъ же печатается и успокоеніе:

— Лейтенантъ такой-то съ отрядомъ отправленъ для наказанія виновной деревни.

Цѣлой уже деревни.

За круговой порукой.

На слѣдующій день телеграмма сообщаетъ:

— Наказаніе виновной деревни продолжается.

И наконецъ извѣстіе:

— Лейтенантъ со своимъ отрядомъ вернулся къ главнымъ силамъ.

Кончено.

Всякій отлично понимаетъ, что это значитъ. Но никто не говорить.

Если, конечно, покоренный народъ, — какъ въ Австраліи, — не «предназначенъ къ полному истребленію», — англичане на слѣдующій же день послѣ покоренія вводятъ въ покоренной странѣ справедливость и порядокъ.

Они относятся съ величайшимъ уваженіемъ къ вѣрованіямъ.

Устраиваютъ правосудіе, — лучшее въ мірѣ, англійское, — дѣйствительно, равное для всѣхъ.

Личность неприкосновенна.

Собственность — тоже.

Никакихъ взятокъ и поборовъ, — налоги, конечно, не считаются.

Никому и никакой обиды.

Но до той минуты, пока страна не покорена, англичане не знаютъ «сентиментальности».

Наиболѣе откровенные англичане сознаются:

— Мы даемъ всѣ ужасы войны, но и всѣ блага мира.

Два дня «наказаніе» деревни…

Англичане, родившіеся въ Индіи и отъ отцовъ слышавшіе объ усмиреніи сипаевъ въ Каунпурѣ:

— Когда на деревьяхъ было больше людей, чѣмъ плодовъ!

Знаютъ, что это такое.

Когда лордъ Китченеръ издалъ свой знаменитый приказъ, въ которомъ разносилъ «генеральствующихъ генераловъ» и «спортсменовъ офицеровъ», — въ газетахъ появились десятки злобныхъ и раздраженныхъ писемъ.

Всѣ понимали, что это пишутъ подъ псевдонимами офицеры:

— Вмѣсто того, чтобъ называть британскихъ офицеровъ бездѣльниками, лордъ Китченеръ сдѣлалъ бы лучше, ставъ во главѣ экспедиціи въ Тибетъ. А то она длится слишкомъ долго для престижа англійской арміи.

Но эти злобныя письма встрѣтили дружный отпоръ со стороны англійскаго общества въ Индіи.

Газеты были переполнены протестами читателей:

— Гг. офицеры лучше продолжали бы играть въ polo^[14] и крикетъ, чѣмъ рекомендовать главнокомандующему индійской арміей стать во главѣ экспедиціи. Гг. офицеры плохо понимаютъ, что они дѣлаютъ, придавая экспедиціи въ глазахъ страны значеніе войны.

Тибетъ не заслужилъ Китченера.

Китченеръ, это — «легенда», во вкусѣ легендъ о древнихъ восточныхъ завоевателяхъ.

Одно имя «Китченеръ» должно уже повергать въ ужасъ народъ, на который онъ посланъ.

Китченеръ, это — пустыни, остающіяся тамъ, гдѣ онъ прошелъ.

Китченеръ, это — не только груды мужскихъ, женскихъ, дѣтскихъ тѣлъ.

Китченеръ убиваетъ не только тѣло, но и душу.

Осквернитель могилъ и храмовъ.

Китченеръ вырылъ изъ могилы тѣло Махди и бросилъ его въ рѣку.

Въ тотъ день, когда прозвучитъ труба Гавріила и Аллахъ возсядетъ на горѣ Моріа судить живыхъ, потому что въ тотъ день всѣ оживутъ, кто погребенъ.

Когда надъ пылающей огнемъ Іосафатовой долиной перекинутъ клинокъ гигантскаго кинжала, и по острею его перейдутъ всѣ храбрые.

Въ тотъ день Пророкъ съ тоскою будетъ искать въ толпѣ храбрыхъ храбрѣйшаго — Махди.

Онъ не возстанетъ, потому что у него нѣтъ могилы.

Для него не будутъ звучать пѣсни райскихъ дѣвъ. Онъ не понесется въ охотѣ за безчисленными ланями, наполняющими райскіе лѣса. Не отдохнетъ подъ тѣнью деревьевъ, цвѣтущихъ цвѣтами невиданной красоты, въ воздухѣ, наполненномъ ихъ ароматомъ.

Какъ ночью сова, — съ тоскливыми криками будетъ носиться надъ пустынной землей его душа, тщетно отыскивая могилу, гдѣ погребено ея тѣло.

И тысячи воплей будутъ вторить ей во мракѣ.

Это — вопли храбрыхъ, побѣжденныхъ, убитыхъ, тѣла которыхъ лордъ Китченеръ приказалъ разрубить надвое и зарыть въ разныхъ мѣстахъ, чтобъ они не могли встать изъ мертвыхъ даже въ день суда Аллаха.

— Китченеръ, это — воинъ, за которымъ вырастаютъ горы тамъ, гдѣ ихъ не было, текутъ рѣки, гдѣ было сухо, можно бѣжать тамъ, гдѣ нельзя было пройти.

Горы труповъ. Рѣки крови. Сравненныя съ землей селенія.

Но и этого мало. Онъ изучаетъ религію народа, противъ котораго посланъ:

— Чтобъ и въ душу ударить кинжаломъ.

Сходятъ съ ума не только отъ ужасовъ и звѣрствъ его солдатъ, но и отъ изощренныхъ кощунствъ, святотатствъ, богохульствъ.

Обезумѣвшимъ людямъ кажется, что насталъ конецъ вселенной. Что сами боги ихъ лежатъ поверженными у ногъ Китченера. Безсильные, побѣжденные, уничтоженные.

Такъ должно казаться. Въ этомъ «легенда» Китченера.

Тибетъ еще не заслужилъ Китченера.

Это экспедиція.

— У насъ убито двѣ лошади, контуженъ одинъ сипай. У нихъ убито 400.

— У насъ легко раненъ одинъ. У нихъ убито 500.

Какая жъ это война?

— Убитъ почтальонъ. Посланъ лейтенантъ для наказанія виновной деревни.

— Наказаніе продолжается,

— Лейтенантъ возвратился къ отряду.

Это карательная экспедиція. Обыкновенная карательная экспедиція.

Ея цѣль?

На этотъ вопросъ отлично отвѣтилъ одинъ изъ читателей въ газетѣ «Times of India».

Его письмо съ похвалами было перепечатано всѣми газетами Индіи.

И эта формула можетъ считаться принятой «англо-индійскимъ» общественнымъ мнѣніемъ.

— Результатомъ экспедиціи, конечно, не можетъ-быть листъ бумаги, на которомъ сдѣлано нѣсколько каракуль,

Англичане отлично знаютъ, чего стоятъ договоры, подписанные азіатами.

И съ самаго начала экспедиціи ни для кого не оставалось сомнѣнія, что Тибетъ фактически будетъ принадлежать Англіи.

На «листѣ съ каракулями» можетъ быть написано что угодно.

Если бы Тибетъ обязался уплатить только одинъ шиллингъ контрибуціи, — то оказалось бы, что шиллингъ онъ заплатить не въ состояніи.

И англійская военная сила должна оставаться въ Тибетѣ:

— До исполненія договора.

Грозными облаками нависъ надъ Индіей Непалъ.

Непалъ — Черногорія Гималаевъ.

Во владѣніи раджи Непальскаго Монтъ-Эверестъ — недосягаемыя скалы, глубокія пропасти-долины, болота, отъ которыхъ поднимаются убивающіе міазмы.

Непалъ принадлежитъ Англіи.

Раджа Непалъ ея вассалъ.

Въ 1857 году, по приказанію Нэна-Саиба, взбунтовавшіеся сипаи перебили въ Каунпурѣ англійскихъ солдатъ. Устроили избіеніе женщинъ и дѣтей.

Возстаніе было подавлено.

— На деревьяхъ людей было больше, чѣмъ плодовъ.

Сипаевъ разстрѣливали изъ пушекъ.

А самъ вождь, главный виновникъ, человѣкъ, облитый англійской кровью и слезами, имя котораго проклинала вся Англія — бѣжалъ къ раджѣ Непала.

Англія потребовала у своего вассала:

— Выдать преступника немедленно.

«Вассалъ» отвѣтилъ просто и кратко:

— Нѣтъ.

И въ то время, какъ второстепенные виновники были «примѣрно казнены», — главный виновникъ преспокойно жилъ «въ англійскихъ владѣніяхъ» почетнымъ гостемъ у «вассала».

Онъ умеръ тихо и мирно, отъ лихорадки, заразившись ею на охотѣ.

Потребовалось двѣ войны, чтобы «вассалъ», раджа Непала, разрѣшилъ Англіи имѣть представителя при его дворѣ.

Но, кромѣ этого представителя, онъ и до сихъ поръ запрещаетъ въѣздъ кому-нибудь изъ европейцевъ въ его страну.

Такъ Непалъ «принадлежитъ» Англіи.

Тяжелымъ кошмаромъ надъ англійской Индіей висѣла картина.

На мирныя, трусливыя долины Ганга снѣжной лавиной движется съ Гималаевъ двинутый вражеской рукой Тибетъ, толкающій впередъ союзный Непалъ.

А ущельемъ Брамапутры вливается въ Бенгалію сверкающая рѣка русскихъ штыковъ.

И вдругъ возможность зайти въ тылъ Непалу! Окружить его и стать

— Старой Англіи везетъ старое счастье! — говорилъ мнѣ съ довольной улыбкой въ Индіи англичанинъ, хорошо знающій мѣстныя дѣла, — вѣдь, надо же было, чтобъ Тибетъ началъ «кокетничать» съ Россіей, какъ разъ передъ той самой минутой, когда Россія схватилась съ Японіей. Какое счастливое совпаденіе обстоятельствъ! Какой случай сразу покончить съ проклятымъ вопросомъ о Тибетѣ. До тѣхъ поръ, пока Тибетъ не въ рукахъ Англіи, Индія еще не совсѣмъ покорена. Мы еще не можемъ быть совершенно спокойны за Индію.

И онъ радостно потиралъ руки.

— Вѣдь, надо же было выбрать Тибету такой моментъ для «кокетства». Старой Англіи везетъ старое счастье! За старую Англію!

• 
  Британская Индія. Желѣзнодорожная станція въ Бомбеѣ.
• 
  Британская Индія. Общій костеръ бѣдныхъ.
• 
  Британская Индія. Остатки умершихъ голодной смертью.

Примѣчанія

1. фр.
2. англ. smoking room — комната для курения
3. Интересно сопоставить съ этимъ другой фактъ. Недавно кардиналъ — резидентъ Японіи, представляясь папѣ, доложилъ ему, что проповѣдь католичества дѣлаетъ огромные успѣхи въ Японіи.
   — Она пользуется, — сказалъ кардиналъ, — большимъ расположеніемъ правящихъ круговъ, которые ничего не имѣютъ противъ перехода всей Японіи въ католичество.
   Папа, — говорятъ газеты, — внималъ этому извѣстію «съ весьма понятнымъ волненіемъ».
4. фр.
5. фр.
6. фр.
7. лат.
8. англ. Hip, hip, hoora! — Гипъ-гипъ ура!
9. фр. Grand Prix — Гран-при
10. англ.
11. 6 р.—7 р. 20 к
12. лат.
13. англ. Shocking — Шокирующе
14. англ. polo — поло