Встреча с нашими в столице (Ядринцев)/ДО

Материал из Викитеки — свободной библиотеки
Встреча с нашими в столице
авторъ Николай Михайлович Ядринцев
Опубл.: 1883. Источникъ: az.lib.ru

ВСТРѢЧА СЪ НАШИМИ ВЪ СТОЛИЦѢ.[править]

(ФЕЛЬЕТОНЪ).
Встрѣча съ ташкентцемъ Ледоколовымъ. — Упраздненіе цивилизаціи. — Мертвый култукъ и какъ питаются въ безводной пустынѣ. — Сибирское посольство въ Литеръ за дьякономъ. Благочестивый Михеичъ него. Житіе. — Сибирскія затрудненія. — Голова съ мозгомъ или съ капиталомъ? — «Здравствуй, милая, хорошая моя!» --Изъ-за чего было кричать «караулъ?»

Нынѣшнимъ лѣтомъ мнѣ что-то посчастливилось. Иду надпяхъ въ Петербургѣ по Невскому и безпрестанно встрѣчаю земляковъ и пріятелей.

Прежде всего я встрѣтилъ одного моего друга, туркестанца Ледоколова. Это герой, выставленный въ романѣ г. Каразина въ видѣ весьма изящнаго рыцаря окраинъ, а на самомъ дѣлѣ — первѣйшій шелопай и враль, какого я зналъ съ корпуса. Онъ увѣрялъ всѣхъ въ своихъ романическихъ приключеніяхъ и необыкновенныхъ случаяхъ. Онъ говорилъ, что черезъ Бухару попалъ въ плѣнъ въ Индію, спасенъ влюбившейся въ него делійской султаншей, что, по пути, въ одиночку дрался съ тигромъ и повѣсилъ его, благодаря своей силѣ, за хвостъ на дерево, наконецъ, божился, что у него, Ледоколова, туркмены отрубили разъ голову — словомъ, вралъ чудовищно и невообразимо безсовѣстно, какъ свойственно врать только «ташкентцу». Выгнанный за малоуспѣшность и рано обнаружившуюся наклонность къ крѣпкимъ напиткамъ изъ школы, онъ долго гранилъ мостовую и не имѣлъ призванія, пока нѣсколько лѣтъ тому назадъ не явился вызовъ для «цивилизаціи окраинъ». Тогда онъ почувствовалъ, что именно рожденъ для этого занятія. Кстати, къ этому-же времени онъ надѣлалъ долговъ.

Всѣ помнятъ біографію подобнаго героя у Щедрина. — «А я, такъ долговъ надѣлалъ; вотъ отецъ и говоритъ: ступай, говоритъ, мерзавецъ, въ Ташкентъ!» разсказываетъ одинъ молодой человѣкъ. — «Однако, вашъ родитель, нельзя сказать, что бы былъ очень учтивъ!» отвѣчаетъ другой. (Господа ташкентцы. С.-Петерб. 1881 г. стр. 49).

Михаилъ Евграфовичъ Салтыковъ гораздо правдивѣе многихъ изобразилъ натуру моего друга, но онъ, конечно, не зналъ всѣхъ подробностей. Ледоколовъ накинулся не на одну баранину, онъ появился на окраинѣ со всѣми принадлежностями отъ Доминика и Палкина, т. е. съ супомъ пюре, отбивными телячьими котлетами, зельтерской водой, елисѣевскими винами и т. д.; онъ не только прихватилъ ташкентскихъ принцессъ въ лицѣ нѣкоторыхъ ханскихъ женъ, но приголубилъ еще «бачей», извратилъ баядерокъ, съумѣлъ просвѣтить чиновничьихъ женъ, навезъ содержанокъ и преобразилъ все окружающее въ одинъ «публичный домъ». Пивъ квартирѣ, ни въ деньгахъ онъ не нуждался, ибо прямо затесался въ домъ къ знакомому мнѣ богатому наслѣднику, теперь покойнику, Иннокентію Владиміровичу Кузнецову, у котораго бралъ деньги когда нужно и сколько нужно, ѣлъ обѣды, пилъ шампанское и водку, требуя желаемое даже безъ хозяина. Онъ писалъ проекты не только о «заготовленіи телѣгъ», но, какъ извѣстно, отыскивалъ руды, писалъ о развитіи шелководства и коневодства, насаждалъ деревья, училъ сартовъ ѣсть сардинки руками и т. д. Онъ значительно долее участвовалъ въ расходованіи тѣхъ 15 или 19 милліоновъ, которые когда-то истрачены «на цивилизацію», до пришествія еще контроля. Однако, безцеремонное обращеніе съ казеннымъ сундукомъ, чудовищное вранье и «маленькія шалости», состоявшія изъ битья стеколъ, расправы нагайкою и стрѣлянье изъ револьвера въ мирныхъ гражданъ, до того утомили терпѣніе покойнаго генерала Кауфмана, что онъ велѣлъ удалиться Ледоколову, если тотъ не хочетъ попасть подъ судъ. Богъ его знаетъ, гдѣ онъ шлялся; сказывалъ, впрочемъ, что былъ въ Сибири гдѣ-то вице-губернаторомъ, а потомъ директоромъ компаніи на Амурѣ, но я плохо вѣрилъ ему. Знаю только, что по смерти Кауфмана онъ опять поѣхалъ въ Ташкентъ искать счастья, — и вотъ встрѣчаю его на Невскомъ.

— Ты какъ здѣсь? восклицаю я.

— Очень просто: вернулся изъ Ташкента; тамъ мы «цивилизацію упраздняли».

— Какъ такъ?

— Такъ! всѣ эти библіотеки, книги, статистику, ученые комитеты — всѣ эти прежнія затѣи, братъ, упразднили. Довольно!

Я зналъ, что дѣйствительно, кромѣ разныхъ ненужныхъ затѣй, въ Ташкентѣ, благодаря огромнымъ суммамъ, созданы были библіотеки, начата была въ краѣ научная дѣятельность, были произведены цѣнныя научныя изслѣдованія такими учеными какъ Сѣверцовъ, Федченко, Богдановъ и другіе. Покойный генералъ Кауфманъ былъ меценатомъ пауки. Сюрпризъ вышелъ неожиданный. Зная своего друга, я все-таки не ожидалъ, чтобы упраздненіе началось съ библіотекъ и статистики.

— Мы, братъ, все это похерили! говорилъ полупьяный, самодовольный Ледоколовъ, вышедшій, какъ видно, отъ Доминика. — Понимаешь, чтобы Кауфмановскаго ничего не осталось.

— Однако!!… могъ только воскликнуть я. — По зачѣмъ-же вы все это насаждали, если пришлось упразднять?

— Ну, что-жъ, что насаждали! Теперь мы захотѣли вводить экономію, упразднили и баста — что съ насъ возмешь! Мы, братъ съ Редедей, этого не любимъ[1]. Сколько, брать, мы обрыскали! Ты слышалъ, что мы «мертвый култукъ» открыли, т. е. не открыли, но въ Индію прямо проѣхали по нему. Сѣли и пріѣхали «по морю яко по суду».

— Я знаю, что тебѣ море по колѣно, отвѣчалъ я, — но все-таки о култукѣ слыхалъ, что вы тутъ ничего не открыли, и проѣзда тамъ все-таки нѣтъ.

— Ахъ, братецъ! да, признаться сказать, и я не видалъ его: до того ли было! Ужь мы такой путь дѣлали… «Ужъ мы пили, пили, пили!»…

— Это въ безводной-то пустынѣ?

— Да, помилуй, на кой же намъ чортъ вода! Ты представь: у одного ящики рому, у другого ящики мадеры, у третьяго наливки, затѣмъ обозъ спирта и «холоднаго» Редерера. Да на кой чортъ намъ вода! Мы и не думали о ней. По вотъ непріятно: когда воротились — никакого поощренія! Редедя ожидалъ, по случаю открытій, «овацій»… Ты понимаешь, обѣдъ въ «Малоярославцѣ» отъ признательной Россіи, тосты, телеграммы, но…

— Что же?

— По поощрили. Просто нездоровъ даже сдѣлался, теперь заперся и… запилъ «аглицкую горькую». Ну, и я за нимъ!..

Только что я оторвался отъ Ледоколова, вижу другого знакомаго — толстяка съ лоснящейся физіономіей, обливающагося потомъ. Онъ перъ по Невскому.

— Ты откуда появился, Сила Кондратьевичъ?! воскликнулъ я отъ неожиданности, увидя сибирскаго купца, который сиднемъ сидѣлъ, никуда не выѣзжая изъ моего родного города. Встрѣтить его въ допотопномъ камлотовомъ сюртукѣ, съ его сонной и жирной физіономіей, Ий. Невскомъ, было такимъ же сюрпризомъ, какъ увидѣть въ окнѣ магазина Кумберга берестяный сибирскій туясъ.

— Изъ дому, изъ дому-съ, въ Питеръ, пріѣхали. Фу, Господи! какъ у васъ тяжело ходить, говорилъ онъ, отдуваясь.

Я немного удивился, что земляка занесло осматривать Петербургъ лѣтомъ. «Впрочемъ, подумалъ я, вѣдь сибиряки повсюду попадаютъ не во время».

— Зачѣмъ же вы сюда пріѣхали?

— А вотъ-съ, видите, Михей Михеичъ вздумали дьякона для города найти, такъ я сподручнымъ. Да вотъ они и сами ѣдутъ…

Я оглянулся. На встрѣчу вамъ неслась извощичья карета, а въ ней сидѣло нѣчто необычайное. Въ окнѣ" кареты виднѣлось тупое лицо, которое также лоснилось отъ поту, какъ и лицо Силы Кондратьевича; туловище неуклюжаго моржа занимало все пространство кареты, клинообразная подрядчицкая бородка съ просѣдью была выпячена, подъ нею торчалъ бѣлый галстукъ и сверху шитый воротникъ, на головѣ же красовался огромный* пельмень. Это и былъ Михей Михеичъ.

— Скажите, давно ли это Михей Михеичъ въ каретахъ сталъ ѣздить? спросилъ я Силу Кондратьевича.

— Они теперь въ полной фортунѣ-съ, капиталу у нихъ достаточно, мы ихъ въ представители города выбрали… Вона, вона, какъ они задуваютъ! говорилъ, смотря въ слѣдъ земляку и осклабляясь, Сила Кондратьевичъ. — Поди ты! Точно энералъ!

Я понималъ восторгъ Силы Кондратьовича. Фортуна Михея Михеевича и его появленіе въ каретѣ на Невскомъ, дѣйствительно, имѣли нѣчто чудодѣйственное. Этотъ Михей Михеичъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ былъ просто «Михешка», мальчишка-прикащикъ въ лавкѣ знакомыхъ мнѣ елабужцевъ.

Пріѣхали эти елабужцы въ нашъ городъ и открыли лавку съ линючими ситцами, которые на-расхватъ тащили бабы, такъ-какъ ситцы эти были съ самыми яркими «пукетами», какъ выражались прикащики. Мальчугану было много работы въ лавкѣ, и онъ получилъ настоящее аршинное воспитаніе: аршиномъ, за перемѣръ, его вытягивали по спинѣ, клочки волосъ летѣли изъ его головы подъ пальцами старшаго прикащика. «Мальчишка», однако, преуспѣвалъ. Нерѣдко, вернувшаяся обмѣренная баба-покупательница громко кляла «мальчепку», который ее надулъ на цѣлый аршинъ ситцу. Это подавало надежды, что изъ мальчонки толкъ будетъ. Дѣйствительно, мальчонка скоро сталъ прикащикомъ, а затѣмъ и самъ лавку въ городѣ открылъ. Къ смывнымъ ситцамъ онъ присоединилъ линючія сукна, которыя продавалъ всегда въ темнотѣ, завѣсивъ двери и окна краснымъ коленкоромъ. Онъ увѣрялъ, что его «мануфактура», какъ и совѣсть, не любитъ свѣту. Московскіе купцы охотно валили ему въ кредитъ всякій хламъ и бракъ, и вотъ Михеичъ расторговался. Онъ потучнѣлъ, фигура его получила видъ жирнаго моржа. Это была грубая, суровая натура, закаленная аршиномъ; совѣсть у него давно пропала. Сердце его было сердце Шейлока; онъ былъ скупъ непомѣрно и прикащикамъ не давалъ даже сальныхъ свѣчей.

Пріобрѣтя капиталъ, онъ, однако, сталъ изображать изъ себя богомольнаго человѣка. Сибирскій кулакъ понимаетъ по своему благочестіе: онъ не кается, не молится тайно, наединѣ о своихъ прегрѣшеніяхъ, не рыдаетъ, не казнится, предъ нимъ не встаютъ образы обиженныхъ и ограбленныхъ имъ; онъ не торопится возвратить нищимъ и бѣднякамъ то, что когда-то отняла, у нихъ, не будетъ искать успокоенія совѣсти и искупленія въ жертвахъ на общественное дѣло, — нѣтъ! Вмѣсто этого, онъ собираетъ всѣхъ городскихъ ханжей, всѣхъ приживалокъ вьгородѣ и открываетъ имъ закуску. Балыкомъ и осетриной изъ своихъ лавокъ, притомъ сквернаго качества, онъ выражаетъ свою щедрость и набожность. Въ залѣ накурено ладаномъ; передъ большимъ подносомъ, въ гостиной, Михей Михеичъ сидитъ и бесѣдуетъ.

— И вотъ, какъ я мальчонкомъ, значитъ, безъ родителевъ въ лавку поступилъ, то меня здѣсь Богъ и благословилъ… преображаетъ онъ слушателямъ свою жизнь и исторію съ бабой и «пукетами» въ какое-то благочестивое житіе.

— Однако, у меня еще есть одно обѣщаніе на душѣ, продолжаетъ онъ важно и задумчиво: — отыскать вамъ для города дьякона. Чтобы здоровеннѣйшій, знаете, голосъ! Вотъ соберусь — въ Питеръ поѣду!

Таково было благочестіе этого мужа. Отъ неба и отъ земли онъ старался откупиться закусками и сквернымъ товаромъ.

Въ залѣ, между тѣмъ, около огромнаго графина толпились пѣвчіе, прочищали охрипшіе глотки и рвали руками рыбу.

— Бла-а-дѣтель, стара-а-тель!.. говорила, икая, едва спускавшаяся въ сумерки съ лѣстницы какая-то фигура въ подрясникѣ.

По даже и подъ маской ханжества Михеичъ тянулъ грошъ и умѣлъ обдѣлывать свои дѣла. Онъ вздумалъ строить предѣлъ, собралъ съ другихъ деньги и выдалъ это за свое, а рабочихъ обсчитывалъ, сквалыжничалъ. На церковной землѣ онъ выстроилъ свои лавки, увѣривъ, что этимъ облагодѣтельствовалъ церковь. Въ этихъ лавкахъ, загородившихъ съ улицы алтарь, онъ ежедневно совершалъ клятвопреступленія и безцеремонную наживу, уподобляясь тѣмъ торгашамъ, которые возмущаютъ самое святое терпѣніе и которыхъ даже кротчайшій Учитель изгналъ изъ храма веревкою. И вотъ этотъ-то, когда-то лавочный прикащикъ былъ избранъ моими согражданами представителемъ города.

— И за что вы его, однако, выбрали? спросилъ я Силу Кондратьевича: — какая въ немъ драгоцѣнность?

— По капиталу-съ, отвѣтилъ онъ быстро.

— Что же, онъ намѣренъ дать что нибудь городу изъ своего «капиталу», намѣренъ что нибудь сдѣлать?…

— Нѣтъ, ничего не слыхать, — не обѣщали; колоколъ, можетъ быть, отольютъ…

— За что же, однако, вы его выбрали?

— Некого больше! У насъ никто нейдетъ въ головы. Оставался еще Погонщиковъ, да тотъ изъ-подъ суда не вышелъ.

«Некого!» вотъ оправданіе сибирскихъ выборовъ.

— Знаешь ли что, Сила Кондратьичъ, сказалъ я: — надняхъ, я видѣлъ, въ какомъ-то листкѣ пропечатано, что жители одного города искали, искали голову, да и выбрали корову, — ты не слыхалъ?

Сила Кондратьичъ захлопалъ глазами, отеръ потъ и повторилъ: — «Некого-съ!»

— То есть, вы не нашли ни одного умнаго и честнаго человѣка? Хорошо же вы примѣняете городовое положеніе, умѣете пользоваться самоуправленіемъ! Недаромъ у васъ Аркашка сидѣлъ и свѣчи тушилъ въ засѣданіяхъ, когда вздумаетъ.

— Ради капиталу-съ выбираемъ, теперь времена трудныя, сами знаете. Пріѣдетъ теперь къ намъ начальникъ — давай ему фатеру, лошадей по сходнымъ цѣнамъ, т. е. купи за 1000 р., а поставь ему въ 300 р. Все это съ головы спрашиваютъ. Опять обѣды, торжества, — на все это нуженъ капиталъ. Иной пріѣдетъ, аки левъ рыкаетъ, — ну, а пошлемъ голову съ капиталомъ, онъ и усмирится.

— Значитъ, вамъ въ Сибири нужно голову съ капиталомъ, а не голову съ мозгамъ? Понялъ!

— Это вѣрно-съ, по опыту говоримъ. Теперь сколько хлопотъ обществу одну партію въ генеральскій винтъ составить: тоже подходящихъ людей надо выбрать.

— Я слышалъ, у васъ перемѣны?

— Какже-съ. Стараго ппроводили, новый пріѣхалъ. Встрѣчали и тоже торжество, какъ слѣдуетъ, устроили…

Я вспомнилъ вѣчно повторяющуюся исторію нашихъ городовъ, эти старые мотивы: «Здравствуй, милая, хорошая моя», переходящіе въ «Прощаюсь ангелъ мой съ тобою». Я вспомнилъ и нарисованную сатирикомъ сцену при этихъ губернскихъ метаморфозахъ, одинаковыхъ повсюду!

— Что же ты не сожалѣешь, мерзавецъ, и посокрушаешься! лупилъ г. полицмейстеръ на базарѣ мужика, недостаточно выражавшаго скорбь по случаю отъѣзда, а послѣдній, закрываясь рукавицей, произносилъ только односложное: «Новый будетъ!» «Новый будетъ!»

— Ну, что же, теперь вамъ лучше? спросилъ я Силу Кондратьича.

— Ежели пока г. Звенигородскій[2] опять власти не заберетъ… Впрочемъ, мы и стараго сожалѣемъ.

— Скажите: ну, изъ-за чегоже вы послѣ этого «караулъ» кричали, изъ-за чего вы бурю поднимали? Напрасно только, какъ вижу я, вмѣшиваться въ ваши дѣла: какъ васъ бьютъ, такъ и бей!

Въ это время Сила Кондратьичъ сильно встрепенулся. Я полагалъ, что онъ обидѣлся. Но онъ увидѣлъ мчавшуюся карету.

— Кажется, Михей Михеичъ возвращаются! крикнулъ онъ. — Прощайте!

— Куда же вы?

— Дьякона выбирать! донеслось до меня, и онъ исчезъ на Невскомъ.

Добродушный Сибирякъ.
"Восточное Обозрѣніе", № 35, 1883



  1. Редедя — также знаменитый герой, воспѣтый Щедринымъ.
  2. Звенигородскій былъ квартальный, наиболѣе донимавшій обывателей.