1880[править]
По Дворцовой набережной, противъ Іордани, построеннной на льду Невы, двигается цѣлая вереница экипажей. Это — обычное крещенское катанье, выставка дорогихъ бобровъ, чернобурыхъ лисьихъ воротниковъ, накинутыхъ поверхъ бархата. Гордо поматывая головами и фыркая, выступаютъ заводскіе кони. Публика на половину купеческая. Только кой-гдѣ промелькнетъ коляска, поставленная на полозья, съ ливрейнымъ гайдукомъ на козлахъ. Много и пѣшеходовъ. Купеческая холостая молодежь выстраивается въ рядъ на широкомъ тротуарѣ и смотритъ на катающихся. Вонъ ильковая шинель только успѣваетъ снимать шапку, раскланиваясь.
— Однако, Микешенька, у тебя и знакомыхъ-же! замѣчаетъ ему пальто съ сѣдымъ бобромъ.
— До Москвы не перевѣшаешь. Мы какъ-то разъ съ папашинькой считали, что ежели мнѣ свадьбу играть по настоящему и всѣхъ знакомыхъ созвать — то особый балаганъ на Марсовомъ полѣ строить надо для гостей, а то и помѣщенія подходящаго не найдешь.
— Это кто такая на парѣ вороныхъ?
— Вдова подрядчика Разухабина. На видъ кусокъ аппетитный.
— Вдовушка — всегда божій даръ. А много-ли клюнуть можно?
— Годика два тому назадъ закуска была-бы важная, а теперь до сыта не пообѣдаешь. Велико нашествіе иноплеменныхъ на нее было. Какъ только выскочила она изъ ежевыхъ рукавицъ послѣ смерти мужа, такъ и начала чертить во всю цивилизацію. Ну, а тутъ одинъ артистъ наскочитъ — возьметъ контрибуцію, другой, третій. Художествъ-то много было, ну, и расклевали истинникъ-то. Дома остались, да вѣдь дома въ Кредитномъ въ мытьѣ.
— Ой! Значить бабенка — забалуй?
— Чего ужъ больше, коли одинъ дьяконъ изъ-за нея разстригся. Теперь кассу ссудъ открылъ.
— Вдовый дьяконь-то?
— Само собой вдовый. Думалъ законнымъ бракомъ капиталы ея къ рукамъ прибрать и только разстригся — на нее акробатъ изъ цирка налетѣлъ и сталъ брать контрибуцію. Этотъ цѣликомъ мыловаренный заводъ проглотилъ и ужъ въ прошломъ году на какой-то Бертѣ Карловнѣ женился. За акробатомъ теллеграфистъ пришелъ — урвалъ кусокъ, и теперь зайцемъ на биржѣ бѣгаетъ. За теллеграфистомъ — фотографъ. Этотъ ужъ мѣсто купилъ и домъ пятиэтажный строитъ. Были двое пѣвчихъ; одинъ теноръ, другой басъ.
— Разсудокъ у нея въ умаленіи, что-ли?
— Просто умственности никакой не существуетъ да и поучить некому. Сама-то она хорошаго трактирнаго рода- У отца семь трактировъ было, но она въ юношевскомъ отрочествѣ осталась сиротой и при опекунѣ Замужъ выпихнули за старика. Послѣ смерти мужа деверь пробовалъ ушить, помялъ даже раза два шиньонъ ейный, да нешто она деверя послушаетъ?
У катающихся другой разговоръ.
— Вонъ Иванъ Сидорычъ съ супругой намъ на встрѣчу ѣдутъ, говоритъ мужу жена.
— Притупи взглядъ и будто не внимаешь, а я отвернусь, отвѣчаетъ мужъ.
— А что?
— Задумали мы на двадцать тысячъ бланковыми подписями помѣняться и дисконтировать въ кредиткѣ, а онъ мнѣ отказалъ.
— Кучеръ-то какой у нихъ толстый! Слону подобенъ, что въ циркѣ., представляютъ.
— Будешь толстъ, коли на половину на ватѣ настеганъ.
— Все-таки шикъ.
— Какой-же тутъ шикъ? Самъ толстъ, а рожа средственная. Нѣтъ, ужъ коли у тебя настоящая лошадиная охота, то ты натуральнаго звѣря на козла посади, а ненаваченнаго.
— Сирота милліонная съ теткой ѣдетъ! опять возглашаетъ жена.
— А, Балабахина! Вотъ эту Плевну купеческому жениху взять пріятно. Смотри какъ шапки-то у юнцовъ заснимались!
— Пускай снимаются — все равно она за купца не пойдетъ. Сваха Ульяна ходила къ ней съ купеческими женихами, а она ей такія слова: «лучше, говоритъ, я, душечка, какого нибудь полковника осчастливлю, потому мнѣ эта купеческая-то сѣрость давно надоѣла». А у Ульяны были полированные купцы съ заграницей и съ французскимъ языкомъ.
— Разуму настоящаго не имѣетъ, оттого такъ и говоритъ. Тутъ вѣдь неоперившійся купецъ не сунется, а посватается ежели, такъ такой, который съ фундаментомъ. Полковника только она осчастливитъ, а фундаментальный купецъ самъ десять помиритъ и пятьдесятъ въ гору.
У пѣшеходовъ опять свои разговоры. Двигается купеческій енотъ съ брадой суздальскаго письма подъ руку съ женой.
— Теперь ужъ святочные-то бѣсы перестали носиться въ воздусяхъ? спрашиваетъ жена.
— Со вчерашняго дня перестали — какъ водоосвященіе сдѣлалось, такъ и святочнымъ бѣсамъ конецъ. Полуденный бѣсъ оставленъ, но тотъ на скоморошество не наущаетъ. Тотъ на обманъ, на блудъ, на жестокосердіе и зависть…
— Ужъ я вчера какъ всѣ двери-то мѣломъ крестила — страсть!
— Что-жъ хвастаешься, ласково отвѣчаетъ мужъ. — Хочешь, чтобъ похвалилъ? Изволь: умница. Ты маски-то у ребятишекъ сожгла-ли?
— Конечно, сожгла! Нешто можно эдакую погань послѣ Крещеньева дня дома оставлять? У меня теперь каждый уголъ водой богоявленской окропленъ.
— Похвальная, ты домъ соблюдать умѣешь. На Дарью задери хвостъ будешь имянинница, такъ я тебѣ браслетку панцерную подарю, утѣшаетъ купчиху мужъ и останавливается около гранитной набережной. — Ну, что-жъ, помотались около Іордани да и будетъ. Пора домой ко щамъ. Чѣмъ сегодня мужа на второе блюдо чествуешь?
— Само собою гусемъ. Я вашъ-то вкусъ знаю и потрафляю.
— А за потрафленіе — медальонъ къ браслеткѣ прицѣплю.
— Пойдемте, Калина Калинычъ, домой. У меня ноги застыли и на манеръ какъ-бы не въ себѣ.
— А вотъ, только на крѣпость посмотримъ да, полюбуемся. Слышала, какъ давеча отсюда со стѣнъ жарили?
— Еще бы не слышать. Я у насъ на Лиговкѣ форточку отворяла. Такая бомбардировка была изъ пушекъ, что Боже упаси!
— Вонъ онѣ вдали махонькія-то чернѣются и на тебя смотрятъ. Это изъ нихъ палили.
— Какъ на меня? Гдѣ, гдѣ?..
— Вонъ на стѣнѣ. Такъ тебѣ прямо на ноздрю и наведены.
— Ахъ! что вы пужаете.
Купчиха вскрикнула и отшатнулась отъ гранита.
— Позвольте, сударыня! Нешто можно такъ толкаться! замѣчаетъ ей какой-то франтъ.
— Не хрустальный, не разобьешься! даетъ отвѣтъ на его слова купецъ, и обратясь къ женѣ, говоритъ: — ну, поворачивай оглобли! И въ самомъ дѣлѣ домой пора!